Больное золото

Мы выброшены в мир как бы волной взрывной.

И если муравьи возводят град земной,

их остановит глас, отчётливый и гневный.

Мы в мире проросли, как травы и цветы,

чтоб тихо совершать — средь прочей суеты —

существованья подвиг ежедневный.

А птицы в облаках небесный строят град,

там ласточка-сестра и жаворонок-брат,

и что им Августин — они ещё блаженней…

А смертных тяготит то безотчётный страх,

то жалость, то любовь, то жизнь в иных мирах,

то сложная игра взаимных отражений.

По комнате старик расставит зеркала,

чтобы в одном из них любовь его спала,

в другом теснилась злость, а в третьем жило эхо.

Он с полки вдруг возьмёт, к примеру, «Валерик»

и с книги сдует пыль. Ну что тебе, старик?

Ты подвиг совершил, достойный слёз и смеха.

Ты ночью умирал, а утром воскресал,

перед Ковчегом ты, как царь Давид, плясал,

с драконом воевал и родину покинул,

ты друга хоронил под колокольный звон,

и много жён имел, как мудрый Соломон,

и Господа призвал — и век твой краткий минул.

Взяв муравьиный рис — прохладное зерно —

как ласточка, хлебнёшь воздушное вино,

и вздрогнет сердце от внезапного укола.

Скорее три перста, мой друг, сложи в щепоть:

у сердца твоего уже стоит Господь,

а ты ещё твердишь: Вирсавия, Мелхола…