Глава восьмая. К Самоа

Очень грустно было, что мы не попали на Старбак. Но Эрик и я считали, что наше положение еще более осложнилось тем, что мы находились почти у экватора и отошли так далеко на запад, что могли пройти мимо острова Пенрин. Это было особенно обидно, так как Пенрин, или, как он называется по-полинезийски, Тонгарева, был обитаемым островом, на него часто заходили рейсовые пароходы, идущие на Таити или оттуда. Правда, можно было надеяться, что северо-восточный ветер постепенно сменится на северный и поможет нам добраться до острова. Но более вероятным был другой вариант: нам придется взять курс на Самоа, и тогда предстоит провести на борту "Таити-Нуи III" не менее месяца.

Я осторожно предупредил товарищей, что нужно готовиться к длительному плаванию, и предложил еще более скупо распределять провизию и воду. Жан и Ганс неожиданно вышли из состояния отупения и начали резко возражать. Переход на строгий паек казался им излишней мерой, — они-то рассчитывали на то, что мы скоро попадем на Пенрин. Ведь я же раньше им говорил, что мы можем спастись на этом острове. Рассердившись, я сказал, что мы упустили эту возможность, потому что сразу не легли курсом на Пенрин, и они сами очень хорошо знают, кто в этом виноват. Однако такой разговор не способствовал восстановлению мира среди членов экипажа.

Я решил настоять на своем. Наша жизнь зависела, от того, как мы распределим небольшие запасы продуктов и воды. Не тратя времени на бесполезные ссоры, я открыл сундук с провиантом и составил опись содержимого. Управился с этим делом очень быстро, у нас оставалось:

6 килограммов консервированного риса

5 килограммов чечевицы

2 килограмма муки

2 пакета макарон

2 банки консервированной колбасы

1 банка вареной лососины

1 банка говядины

8 банок компота

12 банок сгущенного молока

4 банки меда

7 пакетиков изюма

1 килограмм шоколада в порошке.

Консервов оставалось мало, всего на один-два обеда, поэтому разумнее всего было оставить их прозапас, на случай крайней необходимости. Меда, изюма и сгущенного молока — только-только для Эрика. Это означало, что на остальных приходилось лишь 6 килограммов риса, 5 килограммов чечевицы, 2 килограмма муки и 2 пакета макарон. Все это можно было приготовить только на огне, то есть на газовой плите, которая, к счастью, все еще действовала. Но у нас оставался всего лишь один неполный баллон с газом. Нельзя было варить твердую чечевицу или печь блины из муки. Волей-неволей пришлось скинуть со счетов эти припасы из нашего довольствия, сделав печальный вывод, что придется питаться только консервированным рисом и рыбой, если посчастливится ее поймать. Питьевой воды у нас была одна неполная 50-литровая бочка. Поэтому в день мы могли выпивать не более кофейной чашечки каждый. Эрику разрешалась двойная порция. Мое предложение экономить провизию и горючее вызвало свирепое возражение. Долго пришлось убеждать товарищей, что лучший способ экономии газа и питьевой воды — это варить рис на морской воде сразу на два дня. Трудно было также убедить их, что Эрик, у которого снова повысилась температура, больше, чем мы, нуждается в двойной порции воды и более питательной пище, то есть в меде, изюме и сгущенном молоке. После долгих препирательств они, хотя и с явным недовольством, согласились со мной.

Затем я поднял не менее важный вопрос, как нам лучше распределить между собой вахты. Мне крайне необходимо было быть свободным от вахты днем, чтобы производить наблюдения, следить за креплениями и устранять возможные неполадки. Я попросил назначить меня в первую смену ночной вахты. На этот раз никто не возражал. С этого дня наш график дежурств был следующим:

18-24 — Алэн

24-02 — Хуанито

02-04 — Ганс

04-06 — Жан

06-10 — Хуанито

10-14 — Ганс

14-18 — Жан

Прошло 24 долгих вахтенных часа. Отрадно было, что "Таити-Нуи III" оказался быстроходным судном. 17 августа, когда, я замерил высоту солнца, мы были уже на 50 миль ближе к Пенрину. Но ветер, становившийся все более восточным, отнес нас, к сожалению, от намеченного курса более чем на 10 миль. Это означало, что наши шансы достичь острова были близки к нулю.

К несчастью, кроме верной бурой акулы, возле плота не было никаких рыб. Но уж зато акула буквально следовала за нами по пятам, хотя мы и сменили плот. Жан и Ганс продолжали на меня дуться. Они не хотели понять, что строгое рационирование съестных припасов было действительно необходимо. Хуанито вел себя безупречно; с того самого дня, когда мы покинули "Таити-Нуи. II", он, казалось, примирился со своей судьбой и охотно помогал мне во всем.

На следующий день, производя очередные навигационные расчеты, я подумал, что удобнее было бы делать их на чем-нибудь твердом. Я собрался было попросить Хуанито отпилить кусок мазонитовой плиты, торчавший из-под ящика Эрика. Но Хуанито стоял на вахте, поэтому я обратился к Жану за этой небольшой услугой. Жан сразу же поднялся и взял пилу. Но не успел он схватиться за плиту, как Хуанито вдруг заорал:

— Не смей трогать!

Все мы с удивлением уставились на него. Что это, начало нового серьезного припадка или случайный каприз?

— Но, дорогой Хуанито, почему ты возражаешь? Что случится, если мы отпилим кусок плиты? — спросил Жан, оправившись от неожиданности.

Но в ответ последовал еще более злобный окрик:

— Ты что, не слышишь, что я говорю? Не трогай мазонит!

Я не мог больше терпеть. Это выходило за рамки какой бы то ни было дисциплины. Едва сдерживая гнев, я медленно поднялся, взял у Жана пилу и начал отпиливать злосчастный кусок мазонита. Позеленев от злости, Хуанито бросил кормовое весло. Он подскочил ко мне с кулаками и заорал в самое ухо:

— Ты что, не понимаешь? Ведь мазонит предохраняет мои вещи от воды!

Я сделал вид, что не понимаю, и продолжал спокойно пилить, как будто Хуанито не существовало. Он несколько раз повторил свои угрозы, затем вдруг опустил руки и каким-то жалким голосом заявил:

— Впрочем, я хотел бы получить свою долю продуктов.

Тогда мне стала понятна причина новой выходки Хуанито. Он, так же как Жан и Ганс, был разозлен новым распределением припасов, но не решался выказать недовольство. И вот теперь оно прорвалось. Я понимал, что одержал верх. Отпилил мазонит, молча сел и сделал вид, будто очень занят. Хуанито, постыдно потерпевший поражение от своего главного противника, не знал, что ему делать. Он нерешительно поглядел на Жана и Ганса, как бы ища у них поддержки, и, к моему неописуемому облегчению, вернулся на свое место.

Хотя я и победил на этот раз, но кошки скребли у меня на душе. Я предчувствовал, что это не надолго. У меня стало еще тяжелее на душе, когда Жан и Ганс, в более или менее сдержанных выражениях, дали мне понять, что они согласны с Хуанито и нам следовало бы поровну поделить между собой весь провиант и воду. Вечером, когда все успокоились, я еще раз попытался втолковать им, что нам, возможно, придется находиться в плавании еще месяц с лишним и поэтому строгое распределение припасов крайне необходимо. Я постарался убедить их, что нам не миновать катастрофы, если каждый возьмет сейчас свою долю. Ведь тот, кто первый съест свои запасы, конечно, не будет умирать с голоду на виду у более разумных и бережливых товарищей. Самые убедительные доказательства я оставил напоследок. При всех обстоятельствах большую часть провианта поделить просто невозможно. Нельзя открыть банки с консервами, так как они испортятся, кроме того, у нас нет столько газа, чтобы каждый мог готовить себе, когда захочет. Все трое вынуждены были признать справедливость этих доводов. Но они не упустили случая напомнить, что часть наших припасов, например 12 банок сгущенного молока и семь пакетов изюма, можно было бы поделить между всеми поровну. Ясно, что причиной их вздорного требования, как и месяц назад во время первой ссоры из-за пайка, было стремление досадить Эрику за все наши несчастья. Ведь он был единственным членом экипажа, который пользовался некоторыми, хотя и очень скромными, привилегиями.

Эрик порекомендовал мне простой и весьма соблазнительный способ поддерживать дисциплину на плоту. Задать всем строптивым членам экипажа хорошую взбучку, а если это не поможет, просто выбросить их за борт. Но я боялся, что в первую очередь за бортом окажемся мы с Эриком, только это и удерживало меня oт применения старых, испытанных методов.

Я пытался найти другой способ решения возникшего вопроса, но мне надо было спокойно все продумать на вечерней вахте у руля. Очень скоро я пришел к выводу, что мое положение безвыходное. Против меня сговорились трое товарищей. Капитан любого судна имел в своем распоряжении, на случай угрозы мятежа, такое превосходное оружие, как корабельный устав. Он мог огласить его положения и тем самым предупредить мятежников, что они будут наказаны, как только судно прибудет к месту назначения. Но в наших обстоятельствах подобная угроза просто ничего не значила, ведь никаких уставов у нас не было, а местом назначения для нас могло быть, по-моему, дно морское. Я думал до тех пор, пока не разболелась голова, и был вынужден признать, что единственный способ избежать открытого мятежа — это как можно скорее разделить сгущенное молоко и изюм.

Откровенно говоря, я жалел об этой новой уступке не столько из-за Эрика, сколько из-за потери дисциплины. Эрик ел теперь так мало, что его и моей доли сгущенного молока и изюма ему вполне хватило бы до самого конца, который, каков бы он ни был, уже приближался. Но зато большим облегчением будет для Эрика прекращение скандалов по поводу дележа припасов.

На следующее утро, 19 августа, я сообщил товарищам о решении уступить их просьбе и дал им по две банки сгущенного молока и по полтора пакета изюма каждому. Лишние две банки сгущенного молока я у всех на виду сунул в ящик Эрика, что, к счастью, не вызвало никаких возражений. Однако эта уступка не рассеяла гнетущей обстановки. Через некоторое время я спустился в воду, чтобы подтянуть ослабшие крепления, но ни Жан, ни Ганс, ни Хуанито даже не подали мне руки. Они тупо смотрели в пространство и не двигались.

Больше всего меня беспокоил Жан, такой прежде надежный и всегда готовый помочь. Теперь он был то в состоянии полной апатии, то по-идиотски уверен, что мы скоро попадем в Пенрин. Особое безволие и расслабленность Жан проявлял во время вахты у руля. Плот у него все время рыскал. Нас то и дело обдавало водой. Я терпел загадочное поведение Жана в течение суток, но наконец на утренней вахте 20 августа разозлился и основательно выругал его. Результат оказался самым неожиданным. Жан спокойно выслушал мои излияния, а затем иронически произнес:

— Очевидно, мед в ящике на левом борту тянет кормовое весло не в ту сторону.

Я был настолько возмущен, что чуть было не налетел на него с кулаками, но в последнюю минуту сдержался. В голову лезли самые невероятные и глупые мысли, но вскоре я понял, что прежде всего надо была пенять на самого себя. Я уже давно встал на опасный путь уступок. Это была большая глупость, а теперь приходилось идти по нему до конца. Но сколько я ни твердил себе, что во избежание подобных сцен следует разделить также и оставшийся мед, все же долго не мог заставить себя это сделать. Лишь на следующий день я открыл сундук с продуктами и выдал Жану, Гансу и Хуанито по банке меда, затем поспешил разделить пакет с шоколадом и с грохотом захлопнул крышку сундука.

Вся эта неприятная история произошла утром 21 августа, а через несколько часов мы пересекли меридиан Пенрина в 40 милях от острова. Жан, глубоко веривший до самого последнего момента, что мы спасемся на этом острове, совершенно упал духом. Я слышал, как он время от времени бормотал про себя, что мы странствуем, подобно Вечному Жиду. Лучше бы он кричал и ругался. Но он страдал молчаливо. Это было невыносимо и для нас, и для него самого. Я стал уговаривать его попытать счастья в рыбной ловле. Я хотел, чтобы он отвлекся от своих переживаний и пополнил наш стол. После многократных и долгих вздохов он взял ружье и с видом мученика опустился в воду.

Мои надежды оправдались почти тут же — в первый раз за долгое время явилась золотая макрель и добровольно предложила себя в качестве мишени. Жан не был в своей прежней спортивной форме, но он оживился и со второго же раза загарпунил рыбу. Однако он так долго возился с ней, что золотую макрель успела схватить маленькая акула. С быстротой молнии Жан перезарядил ружье, и стрела глубоко вонзилась в бок акулы. Это был весьма необдуманный поступок. У Жана оставалась всего лишь одна стрела в запасе, а шансов на то, что акула не оборвет тонкой вершки и не исчезнет вместе со стрелой, было мало — один из десяти. Затаив дыхание, следили мы, как Жан вылавливал новую добычу. Но и стрела и веревка выдержали- акула билась на палубе. Я с облегчением вздохнул. Это была не наша верная спутница, сопровождавшая нас несколько месяцев. Мясо акулы неважное лакомство, но теперь мы были не особенно разборчивы в еде. Добычу Жана быстро разрезали на куски. Все, что мы не смогли съесть, заботливо высушили на солнце и оставили прозапас.

Охота за акулой и сушка мяса немного нас отвлекли, но скоро настроение снова стало подавленным. Жара не только нас изнуряла, она вынуждала нас добавлять к мизерным порциям пресной воды все больше и больше морской. Нам теперь казалось, что единственная возможность спастись — как можно быстрее достигнуть островов Самоа. Вот почему мы чуть не обезумели, когда заметили, как восточное направление ветра постепенно меняется на юго-восточное и наш курс становится почти западным, несмотря на все усилия развернуть плот в нужную сторону. Все чаще и тревожнее смотрел я на карту: мы находились всего лишь на 9° южной широты, в то время как острова Самоа вытягивались широкой дугой между тринадцатой и шестнадцатой параллелью. Если юго-восточный ветер удержится, вряд ли мы сможем вовремя взять на них курс. Чем больше мы отклонялись, тем сильнее Жан и Ганс сомневались в моих способностях кораблевождения. Помимо всех остальных терзаний, я еще должен был ежедневно и ежечасно разъяснять им, почему наши действительные координаты не совпадают с теми, которые были вычислены бог знает каким способом ими самими.

Ровно через неделю после первого учета провизии я снова стал подсчитывать наши запасы; как я и предполагал, мы уже съели третью часть риса и выпили почти половину воды. Вряд ли мы достигнем берега или нас спасет какое-нибудь судно прежде, чем мы успеем умереть от голода или от жажды. Безумная печаль и усталость завладели мной. Какой смысл растягивать наши мучения? К чему вся моя бодрость? На что возлагать надежды? На плоту никто мне не верил. И в тот момент, когда на душе у меня было особенно тяжело, я услышал бормотание Эрика и машинально подвинулся ближе к его ящику. Он очень постарел за последнее время, высокая температура не спадала, и он и он часто бредил во время своего долгого, похожего на забытье сна. Он, видимо, не подозревал, что я слышу его. Он несколько раз подряд с отчаянием повторил одну и ту же мольбу:

— Господи, уже все равно, лишь бы наступил конец.

Опустив голову, сидел я возле ящика Эрика и готов был: разрыдаться. И, как ни странно, во мне вдруг снова появилось желание жить. В этом не было ничего необычного — ведь я в противоположность Эрику был молод и здоров. Я заставил себя спокойно и трезво поразмышлять в первую очередь над нашим питанием. Мне часто приходила в голову мысль: нельзя ли готовишь чечевицу, не пользуясь газовой плитой? Я дождался своей вечерней вахты и проделал небольшой эксперимент: положил гореть чечевицы в кружку с морской водой. На следующее утро я тайком от всех попробовал несколько зерен. Чечевица была довольно соленой, но и достаточно мягкой, чтобы ее можно было есть. Ободренный успехом, но не желая пока рассказывать об этом товарищам из боязни, что они сразу же потребуют дележа чечевицы, я решился предложить им сократить ежедневную порцию воды до двух чашек на каждого. Хуанито сразу же заявил, что, если я осмелюсь на этот безобразный поступок, он откажется стоять на вахте. Казалось, опять начнутся бурные пререкания. Но Жан и Ганс были слишком подавлены и не возражали. Я ободрился и сказал Хуанито, что буду стоять за него на вахте. На это он ничего не ответил и, когда подошла его очередь сменять Жана, без возражений стал на руль.

В ту же ночь во время моей вахты пошел дождь. Ликуя; я позвал товарищей, чтобы они помогли мне растянуть парус. Я ожидал, что они сразу же воспрянут духом. Ганс и Хуанито нехотя встали, но ни один из них, казалось, особенно не радовался появлению воды. Я передал управление Хуанито, а сам поспешил накрыть чем-нибудь наш единственный, все еще работавший, радиоприемник. От него зависела наша судьба — без радиосигналов времени невозможно было определить точно координаты плота. Воспользовавшись случаем, я решил разбудить Жана. К моему удивлению, Жан не спал, но он и не подумал подняться, а заявил утомленным голосом, что собирать питьевую воду, — значит только продлить страдания, так не лучше ли поскорее умереть. Я попытался уговорить его, но он повернулся ко мне спиной. Мы прекрасно обошлись без помощи Жана и менее чем за полчаса наполнили обе 50-литровые бочки и оплетенную бутыль. Но душевное состояние Жана в значительной степени омрачало радостное событие.

Вскоре возникло более серьезное осложнение. Вслед за долгожданным первым дождем начался уже менее желанный ливень, который оказался лишь началом сильной грозы. Через несколько часов разразился такой жестокий шторм, что наш бедный плот бросало из стороны в сторону, словно щепку, и он зловеще трещал по всем швам. Я опасался, что из-за глубокой осадки плота волны смоют ящик с Эриком, приемником и навигационными инструментами. Я долго не решался сделать попытку усилить крепления, но, когда одна из бочек среднего поплавка оторвалась и грозила разбить всю раму, забыл всякий страх и прыгнул в воду. Даже в такой критический момент никто не бросился мне на помощь. Жан и Ганс молча смотрели на меня, а Хуанито, как это ни странно, крепко спал, словно малое дитя. Я так промок от дождя и окоченел от ветра, что забыл, как мне не хотелось заниматься креплением, с удовольствием опускался в теплое море и считал настоящим блаженством возможность хотя бы на время избавиться от мучительного ветра.

Шторм и проливной дождь продолжались почти двое суток, все мы были чуть живые, когда ранним утром. 26 августа погода наконец немного улучшилась.

Я предложил открыть несколько консервных банок, считая, что хороший горячий завтрак восстановит наши силы. Товарищи встретили мое предложение с равнодушным видом, хотя и одобрительно. Они уничтожили большое блюдо макарон и две последние банки колбасы, затем жадно проглотили по порции компота и после этого повеселели. Даже Эрик, поев немного сгущенного молока и меду, как будто постепенно начал приходить в себя. Во всяком случае, он выглядел не хуже, чем перед штормом. Мы заботливо укутали его потеплее и прикрыли парусиной, которая защищала его от ветра и воды. В полдень выглянуло солнце, а когда через некоторое время после штиля снова подул ветер, то он уже был не юго-восточным, а северо-восточным. На следующий день мы находились на целых 30 миль южнее и ветер по-прежнему благоприятствовал нам.

Теперь на нашем пути были два острова из группы Кука — Манихики и Ракаханга, до них оставалось около 120 миль. Узнав об этом, Жан и Ганс сразу же просияли и заговорили о том, что скоро нам представится возможность спастись, с той же наивной уверенностью, какая появлялась у них дважды, когда мы шли к Старбаку и Пенрину. Меня бросило в жар при одной только мысли о том, как они будут вести себя, если мы пройдем мимо островов. Судя по прежнему опыту, это было весьма вероятно. Ветер мог и не оправдать наших надежд. А Эрик теперь был слишком усталым и больным и не мог давать мне советы. И вот я принялся размышлять: как бы сделать плот более управляемым, чтобы все же попасть на один из островов, если ветер изменит направление?

Наконец я нашел, на мой взгляд, хороший выход и поспешил поделиться своими мыслями с товарищами.

— Послушайте, ребята, — заговорил я, — что вы скажете, если построить "Таити-Нуи IV"?

Эта короткая фраза произвела впечатление, — а я именно на это и рассчитывал, — все трое пододвинулись ближе. Изумленное выражение на лицах явно свидетельствовало о том, что мне удалось заинтересовать товарищей. Не теряя времени, я продолжал говорить:

— Теперь нам прежде всего нужны большая подвижность и легкость. Сейчас мы находимся в таком же затруднительном положении, как и две недели назад, когда "Таити-Нуи II" был жалкой разбитой посудиной и мы прошли мимо Старбака. Тогда мы вышли из положения, построив вот этот плот с балансирами. Почему бы нам не пойти по уже проторенному пути и непостроить плот меньших размеров настолько легкий, чтобы в случае, если нас будет гнать мимо острова, можно было дойти до него на веслах?

— Мы четверо, конечно, вынесем все трудности. Но что будет с Эриком, которому нельзя даже промокнуть? — возразил Ганс.

— Мы все угодим на дно, если еще раз разберем плот, — сказал Жан.

Я предвидел эти возражения, и ответ на них был у меня готов.

— Я предлагаю построить очень примитивный плот на веслах, плот из двух бревен, соединенных несколькими досками, они одновременно послужат и скамейками. К счастью, у нас есть несколько запасных бревен, поэтому нам вовсе незачем разбирать "Таити-Нуи III", чтобы построить "Таити-Нуи IV", если мое предложение вообще подходит. Конечно, отправлять Эрика на берег на двух бревнах нельзя, об этом нечего и думать, да в этом и не будет надобности. Трое из нас останутся — на борту "Таити-Нуи III", а двое — мне кажется, что больше "Четвертый" не выдержит, — будут грести к берегу и попросят там помощи. В тот момент, когда спасательный отряд отправится в путь, оставшиеся на борту "Третьего" спустят паруса. Тогда их будет относить от острова настолько медленно, что местные жители смогут подойти к ним на больших каноэ. Если же они не успеют подойти или у них не окажется достаточно больших каноэ, то экипаж "Четвертого", достигнув острова, будет спасен. Оставшиеся же на борту "Третьего", получив дополнительное количество провизии, смогут продолжать плавание. Таким образом, и они кое-что выиграют. К тому же, на острове может оказаться радиостанция, через которую можно будет попросить власти в Раротонга или Папеэте выслать судно на поиски "Таити-Нуи III".

— Все это здорово, — сказал Хуанитс, — Но что будет, если остров необитаем?

— Тогда спасательный отряд решит, остаться ли ему на острове или попытаться догнать "Третий".

Мой план спасения был сопряжен с большим риском, но все сразу же согласились сделать попытку. Особенно приятно было, что Жан тоже оживился и снова стал самим собой. После долгих дружеских обсуждений мы договорились, что на борту "Третьего" останусь я, как наиболее сведущий в кораблевождении, спасательный же отряд будет состоять из Жана и Хуанито. По счастливой случайности, мы прихватили с собой со "Второго" два очень подходящих по своей длине весла, сделанные Хуанито, когда он собирался отправиться в путь в одиночку на своем треугольном плоту. Надергав, где только было возможно, гвоздей, мы принялись за несложную работу. Через час "Четвертый" был готов.

Северо-восточный ветер удерживался 28-го и первую половину дня 29 августа. Не успели мы с радостью отметить, что находимся в 30 милях восточнее острова Ракаханга, как ветер стал восточным. Эрик утверждал, что только Манихики обитаем. При восточном ветре трудно было сказать, попадем ли мы на этот остров, зато у нас было больше шансов дойти до Ракаханга. Без колебания мы взяли курс на Ракахангу, хотя и находились от него немного дальше, чем от острова Манихики, лежащего южнее. Почти всю ночь я не отходил от компаса и 30 августа, как только взошло солнце, сделал расчеты. Они показали, что мы продолжаем приближаться к острову, но так медленно, что могли не дойти до него до наступления темноты. К 4 часам дня нам еще оставалось, по моим расчетам, 10 миль. Все надежды, что мы будем высаживаться на берег при дневном свете, таким образом рухнули. Это очень осложняло наше положение. Перед нами были три возможности на выбор:

1. Можно было попытаться курсировать туда и обратно перед Ракахангой до восхода солнца.

2. Мы могли идти к Манихики.

3. Подойти к Ракаханге и попробовать высадиться на берег ночью.

Во второй половине дня мы с ужасом убедились, что находимся в центре сильного южного течения, а ветер, казалось, опять собирается переменить свое направление. При любом варианте нас могло пронести мимо островов, Уже одна эта мысль казалась нам настолько невыносимой, что мы без обсуждений решили идти прямо на Ракахангу. Так же единодушно решили мы открыть последние консервы и как следует подкрепиться перед предстоящими трудностями. Мы поели, затем опорожнили бочки с водой и засунули в них кое-какие оставшиеся пожитки. Затем выбросили за борт все тяжелые и громоздкие предметы. Во время этих приготовлений я услышал голос Эрика. Он не доверял расчетам и потребовал посадить его так, чтобы он сам мог вести наблюдения. Я нервничал и начал проверять свои последние наблюдения. Они оказались правильными. К 4 часам дня мы действительно находились в 10 милях к востоку от Ракаханги и вот-вот должны были увидеть остров.

Великий и столь долгожданный момент наступил точно в четверть шестого. Эрик первый увидел темную линию пальм на горизонте. Это подтвердило правильность взятого мною курса. Я осторожно пожал руку Эрику. Хуанито тоже в этот момент был очень спокоен, только Жан и Ганс кричали и смеялись, словно одержимые. После 6 часов стемнело, и нам показалось, что счастье нас покинуло. Однако провидение смилостивилось над нами на этот раз: в 8 часов вечера из-за моря вынырнула круглая луна и осветила все кругом. Насколько я мог определить, мы находились самое большее на расстоянии одной мили от острова. Всюду вдоль темной линии кокосовых пальм можно было четко различить белую линию пенящегося прибоя. Я передал кормовое весло Хуанито, а сам стал на носу, чтобы лучше рассмотреть прибой. Из опыта своей матросской службы на шхунах я знал, что в коралловых рифах вокруг островов часто бывают проходы. Если бы мне удалось найти такой проход! Тогда у нас было бы больше шансов остаться в живых при таком опасном предприятии, как высадка на коралловый остров с наветренной стороны.

Мы подошли так близко, что слышали сильный шум прибоя, и спустили паруса, желая уменьшить скорость. За неимением лучшего плавучего якоря мы бросили в воду те два бревна, которые несколько дней назад окрестили "Таити-Нуи IV", крепко привязав их к корме плота. Бревна помогли нам сократить скорость и не позволяли плоту разворачиваться.

В это время, к моему ужасу, Эрику захотелось сесть на ящик. Это место казалось мне самым опасным, ящик был кое-как прибит к поперечинам несколькими гвоздями. Мне удалось отговорить Эрика от этой затеи. Он уступил мне, но все же примостился на корме между Жаном и Гансом. Хуанито по-прежнему стоял у руля, а я наблюдал на носу. Плот медленно приближался к сильному прибою. Я не видел в рифе ни одного прохода и начал утешать себя тем, что сейчас, по-видимому, время прилива. Можно было надеяться, что волна поднимет плот на риф и он не разобьется, как это могло случиться во время отлива.

Когда до рифа осталось всего несколько метров, я быстро побежал на корму: Эрик все так же сидел между Жаном и Гансом, обняв их за шею руками. Прибой грохотал теперь настолько сильно, что невозможно было разговаривать. Но Эрик улыбался мне. Его спокойная, торжествующая улыбка на истощенном липе была красноречивее слов. Я бросил взгляд на часы. Было без нескольких минут девять. В следующую минуту я почувствовал, как корма приподнялась, плот опрокинулся вперед и перевернулся. Что было дальше, я не знаю. Я всплыл на поверхность, вдохнул воздух и тут же ощутил боль в голове. Первым, кого я увидел, был Хуанито, он стоял по пояс в воде на коралловом рифе, поблизости от берега. Затем в опасном соседстве с покачивающейся бочкой показались головы Жана и Ганса. Эрика нигде не было. Может быть, его придавил перевернувшийся плот? Я нырнул и стал искать, его под плотом. Труд был напрасный. Вынырнув на поверхность, я увидел тонкий профиль Эрика у самого борта плота. Через несколько секунд я был уже около него и схватил его под мышки. Держать его лицо над водой было очень трудно из-за сильных волн, но на помощь мне поспешил Жан. Мы сели верхом на бочки, и только тогда нам удалось наконец вытащить Эрика. Лишь теперь, когда мы стали снимать с него набухшую, тяжелую одежду, я понял, как глупо мы поступили, не освободив его от нее перед крушением. Даже сильный, умеющий плавать человек наверняка сразу же пошел бы ко дну, если бы на нем было столько всего надето. Эрик же не умел плавать, а кроме того, он был болен и немощен. В голове звучали слова "уже поздно".

Мы обследовали Эрика, как умели. Он находился в бессознательном состоянии, но видимых повреждений не было. Поэтому мы решили, что нам удастся его спасти. Надо побыстрее доставить его на берег и сделать искусственное дыхание. До берега совсем близко — самое большее 100 метров. Плот все еще оставался на прежнем месте, поддерживаемый отливом прибоя. Ганс и Хуанито попробовали подтянуть его ближе к берегу, но кончилось это тем, что они чуть было не оказались под ним с размозженными головами. Плыть с Эриком навстречу преграждавшему путь предательскому, пенящемуся водовороту было рискованным делом. Мы на это не решились. Беспомощно сидели мы на бочках, положив Эрика между собой. Наконец сильная волна подхватила нас и понесла к берегу. Но примерно на полпути мы наскочили на какой-то коралловый массив и застряли. Осторожно соскользнув в воду, Жан убедился, что без труда достает до дна, и мы, неся Эрика на руках, вброд пошли к берегу. Случайно взглянув на светящиеся стрелки часов, я не поверил своим глазам. Было без четверти двенадцать. Таким образом, прошло почти три часа с того момента, когда перевернулся плот. Не удивительно, что нам это время показалось вечностью.

Ганс вышел нам навстречу задолго до того, как мы достигли берега. Его протащило между коралловыми рифами, и лицо его было основательно "отделано". Но он заботился не столько о себе, сколько о Хуанито. Тот выбрался на берег более часа назад и сразу же исчез. Я сказал Гансу, чтобы он, как только почувствует себя лучше, шел искать Хуанито. Он уже успел приготовить постель из сухих пальмовых листьев, на которую мы уложили Эрика. У нас не было спичек, и поэтому мы не могли видеть, дышит он или нет, но, приложив ухо к груди, я как будто услышал слабое биение сердца. Полные надежд, мы без промедления стали делать искусственное дыхание. Время тянулось, мы отдувались от напряжения и все чаще и чаще сменяли друг друга. Мы заботились больше всего о том, чтобы в ночной прохладе и при усиливающемся ветре Эрику было тепло. Жан думал, что волны, возможно, выбросили на берег парус, в который мы могли бы завернуть Эрика. Я попросил его сделать небольшую разведку вдоль берега. Но Жан очень быстро возвратился и с горечью сообщил, что плот разбит и почти все наше оборудование погибло. Единственная полезная вещь, которую он нашел, был пузырек чистого спирта, очевидно выпавший из аптечки. Смочив Эрику язык и нёбо, мы упорно продолжали наши попытки вернуть его к жизни. Только когда руки и ноги Эрика стали медленно холодеть, мы поняли наконец, почему он молчит.

Усталые, полные отчаяния, безмолвно опустились мы с Жаном на землю возле мертвого капитана. Было 4 часа утра. Ни Хуанито, ни Ганс не возвратились. Ничто не говорило о том, что на острове была хоть одна живая душа.


Загрузка...