Бомба для Гейдриха

Через двадцать лет.

Любого чехословацкого гражданина, находящегося в Западной Германии, кто-нибудь из их любезных знакомых может пригласить на прогулку. Почему бы нет? Поездка на Балтийское побережье — великолепное развлечение и приятный отдых. По определенным причинам, по многим весьма определенным причинам чехословацкие граждане чувствуют себя в Западной Германии не так уж хорошо. И день, хотя бы один день, когда можно, ни о чем не думая, поваляться на песчаном пляже, конечно, весьма кстати.

И с кем-нибудь из чехословацких граждан могло бы произойти во время этой прогулки нечто такое, что мы вполне можем себе представить по рассказам тех, кто это действительно испытал.

...Мы в машине и едем навстречу беззаботному отдыху. Солнце светит, время от времени мы перебрасываемся словами, делясь своими впечатлениями. Перед нами бескрайние песчаные дюны, только изредка оживляемые редкими сосновыми рощицами.

— А вы знаете, что здесь, в Северной Германии, — вдруг скажет вам ваш любезный знакомый, который с удовольствием обращает ваше внимание на красоты природы и прочие достопримечательности, — живет вдова Гейдриха?

— Кто?

— Вдова Гейдриха.

Перспектива веселой прогулки как-то тускнеет.

Перед вами остров Фемарн — новая цель вашего пути. Где-то там находится пансион фрау Гейдрих. Но где же он? И выступает ли ныне его хозяйка под своим настоящим именем?

Остров Фемарн... Перед глазами встают строчки документов, свидетельств, мемуаров. Здесь, в своей вилле, Гейдрих устраивал совещания узкого круга руководителей СС и СД. Здесь он обсуждал со своими ближайшими сотрудниками планы, комбинации, ловушки и маневры. Здесь, на идиллическом острове Фемарн, омываемом со всех сторон волнами Балтики, было задумано многое из того, что потом определило и изломало судьбы множества людей, находившихся далеко отсюда. Кто сосчитает, сколько из них осталось в живых?

В небольшом городе Бурге — центре острова — находится контора, обслуживающая путешественников. Заведующая конторой, госпожа Анна-Мария Йордт, сначала расписывает достоинства своего собственного пансиона, и только спустя несколько минут путешественники получают то, что им нужно: указатель гостиниц и пансионов острова.

На второй странице указателя: Пансион «Бургтифе — Лина Гейдрих».

Видимо, мы действительно были наивны, если предположили, что содержать пансион под своим настоящим именем — Гейдрих — она не будет. Но Лина Гейдрих не была настолько наивной, чтобы дать своему предприятию свое девичье имя — фон Остен, хотя приставка «фон» тоже говорит о многом. Но разве она значит столько же, что и «Гейдрих»? На этот вопрос ответила сама вдова, назвав свой пансион «Бургтифе — Лина Гейдрих».

И в самом деле, зачем бы она утаивала свое имя здесь, в Западной Германии? Эйхман, много лет живший под именем Клеменс, был в другом положении. Он укрывался в Аргентине и, вероятно, продолжал бы делать это до сих пор, если бы не операция офицеров израильской разведки, которые выследили и похитили его. Поэтому он был судим, осужден и казнен. Наиболее высокопоставленные западногерманские юристы не скрывают своего мнения, заявляя, что если бы Эйхман жил не в Аргентине, а в Западной Германии, он сейчас был бы полноправным гражданином. Таким же, как, например, бывший подчиненный Гейдриха и Эйхмана, бывший штурмбанфюрер СС Ахенбах, в прошлом один из деятелей пражской службы безопасности. Во времена Гейдриха он был одним из специалистов по борьбе против чехословацкого Сопротивления. Он участвовал и в том расследовании, на материалах которого стоит штамп «Лидице».

Мы хотели было посвятить сегодняшний день исключительно отдыху, не думать ни о чем. Но вот мы приближаемся к пансиону, владелица и управительница которого — сама Лина Гейдрих. В справочнике, полученном от фрау Анны-Марии Йордт, можно прочитать, как попасть к пансиону, а также что гостеприимство оценивается там в 14 марок в сутки. Это самая высокая такса на острове. Номер в самом фешенебельном отеле «Кайзергоф» стоит 12 марок в сутки. А какой была бы такса, если бы пансион существовал под другим именем, например под именем фон Остен.

Имя Гейдрих вызывает в памяти другие имена, например имя того же полноправного свободного гражданина Ахенбаха. Что же поделывает этот Ахенбах? Скромно живет где-нибудь в тени, довольный тем, что ему удалось так ловко ускользнуть в 1945 г.?

Но зачем же ему жить скромно и в тени? Ну, представьте себе даже, что его постигнут какие-нибудь неприятности. Разве ему не к кому обратиться за помощью? Он может обратиться, например, к депутату парламента земли Гольштейн господину Рей- нефарту. Тот когда-то приписывал к своему имени титул бригаденфюрера СС и генерал-майора полиции. В те времена, когда Далюге был протектором в Праге, — а мы знаем, что это были за времена, — Рейнефарт был у него генеральным инспектором. Телефонные звонки, депеши, карательные экспедиции, массовые облавы, прочесывание лесных районов... Разве господин депутат Рейнефарт может оставить Ахенбаха в беде? Разве он может не вступиться за него, не пустить в ход все свое влияние в соответствующих инстанциях?

И вообще, что это за соответствующие инстанции? Представим себе, например, что Ахенбах совершил какой-нибудь проступок в Дюссельдорфе. В чьи бы руки он попал? К кому бы обратился господин депутат Рейнефарт? Конечно, не к какому-нибудь незначительному полицейскому чину, а к начальнику уголовной полиции Бернарду Венену. Эти господа, несомненно, быстро бы договорились: в те времена, когда Рейнефарт приписывал к своему имени титул бригаденфюрера СС, Венен — гауптштурмфюрера СС. Наверняка они узнали бы друг друга, ведь некогда они оба подвизались на одном и том же поприще. В то время, когда Рейнефарт был генеральным инспектором у Далюге, Венен тоже находился в Праге в качестве члена комиссии по расследованию покушения на Рейнгарда Гейдриха. Той самой комиссии, в которую Гиммлер послал из Берлина своих самых надежных специалистов, чтобы они провели следствие на «должном уровне».

Как вы думаете, помог бы Венен Ахенбаху?

Но представим себе, что даже влияния начальника дюссельдорфской полиции оказалось бы недостаточным и что дело Ахенбаха было бы передано в суд. Весьма вероятно, что оно могло бы в таком случае попасть к Паулю Митреге. Сейчас он работает следователем в Штутгарте. Но в то время, когда Рейнефарт был генеральным инспектором у Далюге, Венен — членом следственной комиссии, а Ахенбах участвовал в подготовке акции, называемой в нацистских документах «Лидице», Митрега исполнял роль эсэсовского судьи в Праге. («Решением военно-полевого суда приговорены к смертной казни: первый, второй, третий... Приговор приведен в исполнение...») Митрега тоже приписывал тогда к своему имени рядом со званием судьи еще титул: обершарфюрер СС. Так он и подписался под той докладной запиской, которую после смерти Гейдриха он направил Гиммлеру.

«Паненски Бржежаны должны остаться постоянным местом жительства семьи Гейдриха. В интересах детей, а также в соответствии с идеей возмездия было бы весьма желательно заселить Паненски Бржежаны исключительно немцами и открыть там немецкую школу. Выдворение чехов и заселение этой плодородной местности избранными военными поселенцами может быть осуществлено весьма просто. Я охотно предложу свои услуги для проведения подобного мероприятия. Немецкий клин от Паненских Бржежан до Праги был бы чрезвычайно желателен. Госпожа Гейдрих и дети были бы этому тоже весьма рады. Дети не чувствовали бы себя одинокими и были бы окружены немецкими сверстниками. Этот район — один из самых плодородных в Чехии».

Совсем не трудно себе представить, чем бы закончилось дело Ахенбаха, если бы оно попало в такие руки. Разумеется, Ахенбах определенно имел бы в его лице могущественного и влиятельного ходатая: он подвизался ныне в западногерманском разведывательном центре Гелена.

Между тем мы прибыли к месту жительства семейства Гейдриха. В этой резиденции они жили гораздо больше, чем в замке Паненских Бржежан. На доме стоит дата «1935». Гейдрих уже тогда приезжал сюда на отдых или для совещаний с ближайшими сотрудниками. Надпись «Лина Гейдрих — пансион», конечно, более позднего происхождения.

С шоссе вилла выглядит не слишком уж роскошной, во всяком случае не на 14 марок в сутки.

После повторного звонка двери открываются. Перед нами — высокая, угловатая женщина, ее светлые волосы заплетены в косу, взгляд строгий, властный. Нет необходимости спрашивать хозяйку. Эта дама, хотя она и постарела, нам знакома.

Мы смотрим ей в глаза. Годы не изменили этот взгляд. То же выражение было в ее глазах, когда она 20 лет назад смотрела через бинокль из окна замка в Паненских Бржежанах, как работает еврейская команда, доставленная из лагеря в Терезине. Бассейн, фонтаны, спортплощадка... Когда ей казалось, что еврейская команда снижает темп работы, она спускалась вниз с хлыстом для верховой езды в руках. А если и не действовала сама, то указывала виновников эсэсовским стражникам. А у тех в руках были не хлысты, а палки и винтовки, а на ногах — кованые сапоги.

— Что вам угодно?

Мы отвечаем, что хотели бы выяснить, можно ли получить здесь жилье и питание. При этом мы нерешительно оглядываемся и топчемся у порога. Нам очень не хочется закончить разговор здесь, у двери. Мы хотим попасть внутрь.

Она молча и с очевидной неохотой впускает нас. Она явно обращается с нами не как с клиентами, с которыми должна быть максимально любезной. Роль, которую вам отводит эта высокая, угловатая блондинка, — это роль не вызывающих доверия пришельцев, которых терпят только по необходимости.

Вполне понятно, фрау Гейдрих существует отнюдь не на доходы от пансиона; уже несколько лет назад она ходатайствовала о генеральской пенсии и без всяких возражений получила ее на основании того, что ее муж погиб «как солдат на войне». Это решение оценивает не только то, как погиб Гейдрих, но и всю его предшествующую деятельность. А деятельность эта признана достойной, правильной и почетной. Жизнь, насильственно прерванная в результате этой деятельности, теперь компенсируется пенсией, генеральской пенсией.

Снаружи пансион выглядит не слишком роскошно. Внутри — тяжелые ковры, старинные картины, на стенах охотничьи трофеи, которые, конечно, помнят лучшие времена. У камина современные кресла. Великолепная солнечная веранда, неприметная с дороги, также обставлена сверх современно. Это уже свидетельствует о нынешнем благосостоянии.

Мы спрашиваем, можно ли провести здесь отпуск.

Ответа, произнесенного сквозь зубы, мы вынуждены дожидаться с минуту. Между тем нам приходит в голову мысль — поразительная наивность! — а что бы мы сказали, если бы она ответила «да»? Но «да» она не отвечает. Разумеется, пансион переполнен.

— Можно рассчитывать, что место все же освободится?

— ...Нет.

В ее пансионе нет места для неизвестных, случайных постояльцев. Конечно, в пансионе все комнаты заняты другими, избранными гостями. Теми, для кого 14 марок в день — ничего не составляют. Это бывшие товарищи Гейдриха, его боевые друзья, которым повезло больше, чем ему или Эйхману.

— Может быть, нам справиться позднее, по телефону? Какой ваш номер?

Высокая, угловатая женщина со светлыми волосами, заплетенными в косу, с властным взглядом отвечает:

— Номер найдете в телефонном справочнике.

Ну конечно же мы не собираемся сюда звонить, нас вовсе не интересует номер телефона. Мы просто хотим как-нибудь завершить визит.

Оглянемся еще раз на пансион, где значится его имя, вписанное вместе с именем «Лина» белой ажурной скорописью на черной доске над входом. Снаружи вилла выглядит не слишком роскошно, пожалуй, даже скромно. Случайный прохожий — а их так мало на острове Фемарн — подумает, что в нем живут спокойно, благопристойно, в общем идиллия.

В Западной Германии есть немало таких не слишком роскошных, не бросающихся никому в глаза вилл. Они тоже создают впечатление покоя, благопристойности, полной идиллии.

В одной из таких вилл некоторое время назад подвизался и Франтишек Моравец, старый седой господин, давно уже созревший для пенсии. Франтишек Моравец — некогда полковник генерального штаба и всесильный руководитель разведки чехословацкого генерального штаба. Тот самый Моравец, который руководил из Лондона операцией, завершившейся взрывом бомбы, предназначенной для Гейдриха. Еще во время войны он был произведен в генералы, а в 1945 г. вместе со всей бенешевской свитой вернулся в освобожденную Чехословакию.

Но это уже была не та Чехословакия, которую помнили эти господа и для обновления которой они трудились в эмиграции. Бенеш, благодаря легендам, приписывавшим ему славу «освободителя», еще продержался некоторое время в президентском кресле, но имя офицера, возглавлявшего конспиративный центр, и старого агента английской разведки ничего не говорило общественности. Те, кто действительно сражался за свободу, обвиняли генерала Моравца по меньшей мере в нарушении конспиративных норм, стоившем жизни десяткам чехословацких борцов. И генерал должен был предстать перед дисциплинарным комитетом Министерства национальной обороны, в котором сидели уже не его союзники.

Когда Моравец возвращался из Лондона, ему было ясно, что на родине его не ждет слава, но такого скверного оборота он все же не ожидал. Хотя Бенеш дважды спас его с помощью закулисных интриг от обвинительного приговора дисциплинарной комиссии Министерства национальной обороны, но при третьем возобновлении дела он только пожал плечами. Моравец понял. В начале 1947 г. он окончательно решил, что будет чувствовать себя лучше и увереннее западнее чехословацкой границы.

Когда 14 марта 1939 г. он улетал на специальном самолете британской секретной службы в Лондон, сопровождаемый связным Интеллидженс сервис майором Гибсоном, все выглядело иначе. Вместе с ним в самолете находились сундуки с ценнейшей частью архива чехословацкой военной разведки. Майор Гибсон имел честь предложить тогда от имени Интеллидженс сервис «гостеприимство и условия для дальнейшей работы против Германии».

А сейчас?

Старый господин некоторое время кое-как перебивался. На Западе у него остались связи и приятели. Но на чем основывались эти приятельские связи? Цена Моравца когда-то определялась позициями агентов чехословацкой разведки в Германии. Ничего этого сейчас не осталось.

И вот Моравец, когда-то преуспевавший и высоко- ценимый офицер, принадлежавший к ближайшему бенешевскому окружению, кончил свою карьеру учителем чешского языка в одной из незаметных, не слишком роскошных вилл, которые вызывают представления о спокойствии, устроенности, идиллии. В шпионской школе, где западные разведки обучают агентов для засылки в Чехословакию.

Мы покидаем виллу на острове Фемарн. Солнце клонится к закату над безбрежными песчаными дюнами, лишь изредка оживляемыми редкими сосновыми рощицами. На берегу рыбаки сушат сети.

Оглянемся и еще раз посмотрим на вывеску «Лина Гейдрих — пансион».

И то странное чувство, которое мы испытываем в течение целого дня, вдруг сейчас достигло апогея. Это чувство вызвано соприкосновением с чем-то чуждым,

бесконечно далеким, с чем-то пришедшим из других времен, может быть из средневековья, или из других миров.

«Альфонс приветствует тебя и просит передать, что он ничего не хочет от жизни, кроме одного — участвовать в окончательном расчете с чешской сволочью». Так звучит фраза из письма, посланного недавно из Западной Германии в нашу страну.

Чудовищный анахронизм!

В наше время, когда люди проникают в огромный межзвездный мир и в невидимый мир атомных ядер, в это время кто-то «ничего не хочет от жизни», кроме отмщения, возмездия, реванша.

Наш век — век острых противоречий. Одновременно с потрясающими научными открытиями, дающими огромные возможности двигаться к счастливому будущему, в темных извилинах раздираемого противоречиями общества возрождается фашизм, который стремился к господству над миром и начал истреблять целые народы.

Нам невесело вспоминать все это, и было бы лучше подобные явления сдать в архивы истории. Но ведь прогресс науки и техники может быть использован не только на благо человечества, но и для того, чтобы вновь попытаться захватить мировое господство.

«Да здравствует лучшая Германия!» — громко крикнул один из осужденных чешских патриотов в 1942 г., как добросовестно зафиксировал под рубрикой «Поведение осужденных» командир взвода, осуществлявшего казнь.

Это великолепное пожелание, которое выкрикнул человек под дулами автоматов, относится не только к Германии, но и ко всему миру.

Автомобиль проезжает через песчаные дюны. Мы оглядываемся. Пансиона Лины Гейдрих уже не видно.

Нет, это не была приятная прогулка, когда можно ни о чем не думать и безмятежно отдыхать на песчаном пляже.

Август 1962 г.