Бомба для Гейдриха

Смертельный поворот.

В середине мая 1942 г. пожелтели и начали опадать наклеенные на окна домов, трамваев и автобусов афишки с буквой «V»[5], а победы все нет как нет. Победа, где же ты? — вздыхали немцы.

Этот вопрос мог бы задать и шеф Главного управления имперской безопасности Рейнгард Гейдрих после полугодового протекторства.

Тщательно продуманные способы достижения главной цели — запугать и сломить народ беспощадным террором — не привели ни к чему. Еще более досадный провал ожидал вторую часть «акции Гейдриха»: увеличение норм жиров, папирос и алкоголя. Эта подачка должна была послужить стимулом к повышению производительности труда на военных заводах. Но чешский рабочий класс накопил слишком богатый опыт борьбы против капиталистов, чтобы не разгадать эту политику кнута и пряника, с которой он столкнулся не впервые. Поэтому на неновую тактику нового протектора он дал свой ответ.

Работать не торопясь!

Портить машины!

Саботировать!

На Вальтровке уже изготовлены для вермахта автомобили. Они пройдут только 60 километров, полагающихся при приемке. С брненской Зброевки уже отправили бомбардировщики, которые едва выдерживают даже свой собственный вес. На Восточном фронте советские бойцы найдут неразорвавшиеся снаряды, начиненные песком. И в них листовки, написанные по-русски рукой шкодовских рабочих: «Делаем, что можем. Братья чехи!».

Середина мая 1942 г.

На рабочем столе Гейдриха лежат секретные донесения из пражского управления безопасности, от доктора Ганса Блашека:

«В ночь на 1 мая неизвестные злоумышленники разбросали в центре Праги и на Бубенече листовки с коммунистической эмблемой — серпом и молотом и с советской звездой. И на Виткове были этой ночью распространены напечатанные на гектографе или с помощью резиновых штампов листовки. Их содержание — призыв к саботажу.

В ночь с 1 на 2 мая у ворот фабрики «Либерта» в Голешовичках было найдено шесть гектографированных коммунистических листовок. В Праге-Либоцы полицейский патруль также обнаружил коммунистические листовки, призывавшие к преступным действиям против рейха.

Рано утром 6 мая на Жижкове было разбросано более 60 листовок с надписью «Придет день!».

15 мая в районе Смихова появились гектографированные брошюры коммунистического происхождения под заголовком: «У Чернинского дворца», содержащие оскорбительные рисунки и стишки о руководителях рейха и протекторатных властях. На Смиховском вокзале было найдено 36 листовок, призывавших к саботажу на транспорте.

Около часу ночи 17 мая был произведен взрыв в Праге II, около входа в здание фирмы «Фольксундрейхсферлаг», в прошлом книжный магазин Андре. Взрывом повреждены витрины.

Затем акции саботажа были проведены в районе Челаковиц, где взрывом динамита была повреждена железнодорожная колея на протяжении 77 сантиметров.

Одновременно были перерезаны телефонные провода в Горжовицах и повреждены провода на военном аэродроме в Скутче».

В приложении к докладу специалисты из антикоммунистического отделения пражского гестапо вынуждены признать, что причина всего этого — «усиление влияния коммунистической партии».

— Что? Коммунисты?! — шипит узколобый человек в эсэсовской форме. Он просто вне себя от бешенства.

Гейдрих умеет правильно оценивать силы противника. Уж он-то понимает, что значат слова «Рот фронт». Кто же может лучше владеть методами борьбы с коммунистами, чем начальник нацистских органов безопасности?

А результаты?

Из папок секретных донесений глядит на Гейдриха подпольный номер «Руде право», выпущенный к 1 мая 1942 г. и изданный таким большим тиражом, что достался экземпляр и господину протектору. В полицейской сопроводиловке каждое слово старательно переведено на служебный язык обергруппенфюрера.

А вот неподписанные стихи Франтишка Галаса с боевым, вдохновляющим названием: «Призыв весны 1942 года».

Редактор майского номера Юлиус Фучик уже месяц назад арестован гестапо. Но коммунистическая типография в подвале дома № 7 на Линднеровой улице в Либни работает по-прежнему. Рисунок на праздничном приветствии изображает сжатый кулак, вдребезги разбивающий свастику.

Это понятно Гейдриху и без переводчика.

Сжатый кулак коммунистов заставляет вместе с тем призадуматься и других — тех, кто, конечно, по- своему понимает, что означает этот кулак народа, собравшего воедино все свои силы. Например, достопочтенного обитателя Астон Эбботс — загородной резиденции близ Лондона. И сюда, в увитые плющом стены бывшего аббатства, доходят тайные донесения агентов из протектората.

Этот человек недавно покинул британскую столицу, опасаясь воздушных налетов немцев. Сейчас он знакомится как раз с последним донесением с родины, обработанным разведывательным отделом министерства обороны. Основой для этого донесения послужили сообщения, зашифрованные буквами «ИЦЕ» — то есть шифром командира группы «Сильвер А». Человек за письменным столом в Астон Эбботс не без удовольствия констатирует, что в них часто появляются ссылки на указания, суждения, прогнозы Навратила. Правда, это единственное, что может вызвать его удовольствие.

Среди донесений, подписанных шифром «ИЦЕ», есть помимо других подобных, например, и такое:

Гейдрих (справа) и Далюге. Эти фашистские палачи прибыли в Прагу со «специальным заданием» Гитлера.

«Интенсивная, проходящая почти на глазах у всех деятельность коммунистической партии могла бы со временем убедить народные массы в том, что она единственная сила, которая не боится ни жертв, ни работы. Она внушает к себе уважение, привлекает симпатии народа».

Человек, именуемый в докладах Навратилом, разумеется, пережидает войну в тихой пристани Астон Эбботс не только для того, чтобы в один прекрасный день возвратиться в Прагу под своим настоящим именем — д-р Эдвард Бенеш, но и для того, чтобы восстановить в стране те политические порядки, какими они были осенью 1938 г., накануне того, как он принялся упаковывать свой дипломатический чемодан.

«Я всегда считал и считаю главной целью Сопротивления — сохранение прежнего правопорядка в республике. Все, что я могу сделать для этого в качестве главы государства, перенесшего тяжкие испытания судьбы, будет для меня, пожалуй, единственной отрадой в жизни», — прочувствованно говорил д-р Бенеш по лондонскому радио. (Тот самый Бенеш, который, будучи президентом, первый и самым антиконституционным способом нарушил «правопорядок республики»: без единой попытки к сопротивлению, без единого слова протеста капитулировал перед мюнхенским диктатом.)

Значит — освобождение, но одновременно возврат к домюнхенским порядкам.

Он говорит это, поощряемый руководителем европейской редакции Би-би-си Айвоном Киркпатриком (тем самым англичанином, который непосредственно участвовал в ликвидации независимости Чехословакии, когда сопровождал в качестве политического советника Чемберлена во время его вероломных визитов к Гитлеру, где они договорились предать «маленький неизвестный народ»).

Обитатель загородной резиденции в Астон Эбботс сидит, задумчиво подперев голову. Сообщения из страны рисуют ему ситуацию, которая никак не соответствует его представлениям и стремлениям.

Бенеш не строит иллюзий: он понимает, что означает растущее влияние КПЧ на национальное сопротивление, для многочисленных элементов которого стала столь притягательна коммунистическая программа и в вопросах социальных, и в вопросах противодействия оккупантам. Он знает, что коммунисты отвергают «правовую преемственность» в смысле возврата мюнхенской буржуазии к власти. Он должен теперь решить: смогут ли они устоять в этот период испытаний. Это особенно важно для будущего. Потому что только тот, кто ныне выстоит, может пользоваться в будущем достаточным влиянием дома, заканчивает свою мысль человек практической политики.

Он просматривает донесение о положении в стране, основным материалом для которого был рапорт, подписанный шифром «ИЦЕ».

Вечное перо в его руке поставит точку под решительным посланием. Это секретное послание помечено датой 15 мая 1942 г. Адрес: Прага.

В Праге находятся также те двое, Кубиш с Габчиком.

Они не знают и не могут ничего знать о высокой политике. У них свое задание, о котором они никогда не думали, что оно будет легким; но им не приходило в голову, что оно будет настолько сложным. Как бы они ни были мужественны, решительны и самоотверженны, они понимают, что своими силами им бы не удалось сделать ничего, кроме самых первых шагов.

Были ли удачны эти первые шаги?

Тогда, в конце декабря, когда они вопреки намеченному плану, приземлились не у Пльзени, а у Негвизд, им казалось, что начало было несчастливым. Габчик вывихнул палец на ноге, поэтому они не могли покинуть холодное убежище в заброшенной каменоломне, где и провели невеселую новогоднюю ночь. Они утешали и успокаивали себя тем, что мысленно перебирали все еще худшее, что могло с ними случиться.

Да, им еще повезло!

Впрочем, их новогоднее убежище не осталось никому неизвестным, как они сначала предполагали. Следы на снегу привели к самому входу в их пещеру лесничего Алоиза Шмейкала из Негвизд. Это был первый человек, которого они встретили на чешской земле, первый человек, с которым они говорили в новом, 1942 г. И тот понял их положение, хотя они не могли ему многого сказать. Он не только сообщил им, что они находятся в Негвизд, совсем близко от Праги, но и принес им спирт и примочки для посиневшего пальца Габчика. Первый человек, который им помог! И он был не один. Может быть, в Негвиздах кто-нибудь заметил этой ночью светлые силуэты парашютов на темном фоне неба, может быть, кто-нибудь, бродя по полю, нашел прикопанные снегом парашюты, может быть, кто-нибудь обнаружил лопатки, шлемы и костюмы, поспешно спрятанные в огородном шалаше, несомненно, что в ближней пивной пошли какие-то слухи о том, что поблизости объявились парашютисты. Среди этих людей оказался один человек, который сумел понять значение этого известия и помешал, предупредив окружающих, его распространению. Поэтому о нем не узнали ни трусы, ни предатели, ни враги.

Лесничий Шмейкал нашел путь к убежищу в каменоломне случайно, мельник Бауман из соседних Гороушан пришел сюда уже с сознательным намерением помочь. Потому что мельник Бауман был знаком с главой сокольской организации в Шестаевицах Старым. Старый имел связь с так называемой высочанской пятеркой, подпольной сокольской группой, руководимой Ярославом Пискачеком, а Пискачек был связан с руководителем областной сокольской организации Сопротивления «Йиндра» Пехачеком. Посоветовавшись с ним, Пискачек решает: надо помочь!

Таким образом начальник высочанского «Сокола» Пискачек был третьим человеком, который наладил связь с Кубишем и Габчиком. Результат был блестящий: с помощью Пискачека оба парашютиста перебрались из Негвизд в Прагу и попали из своей промерзшей дыры в теплую квартиру с постелями и одеялами, которую им предоставила пани Эма Кходлова, сестра одного из членов высочанской пятерки.

Да, счастливым, сто крат счастливым был этот первый шаг.

Но можно ли все приписать удаче, счастливой случайности? Разведывательная организация Моравца, которая послала Кубиша и Габчика в Чехию, конечно, принимала во внимание то, что им потребуется помощь, и дала им адреса нескольких людей в Пльзени. Позднее они пытались разыскать этих людей, но, переходя из дома в дом, узнавали: убит, арестован, находится в концентрационном лагере... В Лондоне им дали адреса в соответствии с ситуацией начала 1939 г., а вовсе не конца 1941-го. И поэтому Кубиш с Габчиком оказались бы в ту декабрьскую ночь в отчаянном положении в том случае, если бы английский бомбардировщик с канадским экипажем высадил их в намеченном месте.

Да, случайность обернулась в их пользу. Но могло ли бы им так повезти, если бы они опустились, например, на территории, обитатели которой поддерживали гитлеровский режим или, во всяком случае, безропотно покорялись ему? Счастье приходит там, где есть для него подходящие обстоятельства, случайность помогает тому, кто к ней подготовлен.

И поэтому счастливый, сто крат счастливый первый шаг Кубиша и Габчика в значительной мере обусловлен тем, что большинство чешского населения так называемого протектората было явно настроено антинацистски и что среди него было достаточно людей, готовых помочь в борьбе против оккупантов.

Кубиш с Габчиком поняли это очень быстро, хотя Габчику и пришлось отказаться от романтических представлений об отважном стрелке, полагающемся только на верное оружие, точный глаз и твердую руку. Пусть это не так романтично, но что делать: вывихнутому пальцу Габчика не помогало ни тепло, ни покой, ни компрессы, необходим был врач. Самоотверженная высочанская пятерка посвятила в свои дела доктора Грубова, который позднее вместе с доктором Лычкой вписали обоим парашютистам в их подделанное трудовое удостоверение вымышленные болезни, чтобы они могли в рабочее время свободно передвигаться по Праге. Другой член высочанской пятерки — Ярослав Смрж был шорником; он зашил парашюты, которые парашютисты перевезли затем с помощью молодого Вацлава Кходла из временного укрытия у Негвизд, в квартиру его тестя. Он помог им надежно спрятать также и другие вещи, находившиеся в будке в Негвиздах, чтобы не осталось никаких следов, грозивших разоблачением.

Но это далеко не все, что было нужно и далеко не все могла осуществить высочанская пятерка. Руководство организации «Йиндра» поручило учителю Яну Зеленке-Гайскому заботиться о парашютистах. По соображениям конспирации Кубиш и Габчик должны были время от времени менять квартиры. Зеленка находил им пристанище: у Новых на Просеку, у Филипков, у Фафков, у Моравцов на Жижкове, у Сватошей, у Огоунов... Кубиш и Габчик должны были питаться, а это в условиях протектората тоже проблема. Зеленка находил людей, которые ездили в деревню покупать продукты без карточек. Пани Моравцова вместе с другими сестрами из отделения Красного Креста доставала продовольственные карточки, которые знакомые лавочники не сдавали в конце месяца распределительным организациям и пускали их еще раз в оборот; в Праге на Жижкове живет пекарь Йозеф Вавржинец, который таким образом несколько недель снабжал парашютистов хлебом и печеньем. Хотя Кубиш и Габчик получили в Лондоне «протекторатную» одежду, приобретенную у евреев-беженцев, но одному она была заметно велика, а другому мала; в грубых спортивных ботинках, которые еврейские изгнанники взяли с собой в долгий путь за море, Кубиш и Габчик слишком бросались в глаза на пражских улицах; шляпы на них заломлены по-английски; носки, по- видимому, разведывательное отделение Моравца не приобрело, поэтому на парашютистах были английские, очень пестрые, носки. А ничто на них не должно бросаться в глаза. И Зеленка достает у друзей костюмы, ботинки, шляпы, носки. Кубиш и Габчик живут в Праге по фальшивым удостоверениям и должны время от времени менять также и имена. И Зеленка с помощью стражника Косика и других служащих протекторатных учреждений достает им новые фальшивые удостоверения на новые вымышленные имена.

Так же как и в Пардубице, в Праге узкий поначалу круг друзей и помощников Кубиша и Габчика разрастается и в конце концов превращается в целый отряд. Пока однажды в роковой день 1942 г. этот отряд не окажется перед дулами нацистских автоматов. Исключение составят несколько человек, которые спасутся почти чудом: например, профессор Огоун переждал остаток войны в Кромержицком доме для умалишенных, где его скрывали знакомые врачи.

Но большая часть этих друзей и помощников не подозревает, конечно, кто такие Кубиш и Габчик, они знают их только под одной из конспиративных кличек, чаще всего только по имени, и уж, конечно, не подозревают, какое задание они должны выполнить; а те, конечно, об этом не могут произнести ни звука. Без своих помощников они не сделали бы ничего, кроме первых шагов, это им ясно. Их друзья оказывают им также неоценимую моральную поддержку, они окружают их теплой атмосферой дружбы и солидарности, без которой многие смелые и сознательные бойцы-подпольщики переживали тяжелый душевный кризис и оказывались на грани отчаяния. Кубиш и Габчик звали пани Кходлову мамой, пани Моравцову — тетей. С мужчинами они могли открыто побеседовать о военных делах. И хотя действительность в протекторате весьма отличается от тех представлений, которые они получили в Англии, все же они держатся того, что им говорил в Лондоне полковник Моравец и офицеры его осведомительной службы: война скоро кончится, освобождение не за горами! Особенно Габчик, темпераментный и остроумный парень, гордый своими снайперскими успехами и склонный порой щегольнуть своей осведомленностью, щедро расточает оптимистические предсказания.

В Праге у них были не только друзья и помощники, не только «мама» и «тетя», но и девушки, которых они любили. Кубиш ухаживал за Аничкой Малиновой с Панкраца, Габчик влюбился в девятнадцатилетнюю дочку Фафковых, у которых они с Кубишем жили, и даже с благословения родителей обручился с ней. И та и другая ненамного пережили своих любимых.

Как же говорили с ними Кубиш и Габчик о своем задании и о своей будущности? Об этом мы уже не узнаем; остались только обрывки воспоминаний о том моменте, когда Кубиш и Габчик почувствовали себя настолько среди своих, что даже обмолвились такими словами:

— Вы ведь не знаете, кто мы такие, но однажды прочтете в газетах и узнаете, кем мы были!

А Габчик, живой и довольно легкомысленный Габчик, однажды не удержался и, когда во взволнованном разговоре было произнесено имя Гейдриха, сказал:

— Гейдрих? Это мой джёб.

Английское слово «джёб» можно перевести как работа, задание, предприятие.

Об этом задании подозревали в то время только несколько человек, а узнали о нём только два человека: руководитель подпольной сокольской организации «Йиндра» профессор Ладислав Ванек и учитель Ян Зеленка-Гайский. А у них была связь с некоторыми чешскими служащими в Пражском Граде.

Прага, 18 мая 1942 г.

Место действия — Град.

Начало действия — 10 часов 30 минут.

Действующие лица: шеф службы безопасности и полиции безопасности обергруппенфюрер СС Гейдрих, шеф аусландабвера при верховном командовании вооружёнными силами адмирал Канарис (военная контрразведка), начальник 4-го управления группенфюрер СС Мюллер (гестапо), начальник 5-го управления группенфюрер СС Небе (уголовная полиция), заместитель начальника 6-го управления оберштурмбанфюрер СС Шелленберг (иностранная осведомительная служба). Руководители отделов Главного управления имперской безопасности, руководители отделов государственной полиции и руководители отделов СД. То есть все высшее руководство органов безопасности гитлеровского рейха.

Программа обсуждения: новые формы сотрудничества между службой безопасности и абвером. Докладывают обергруппенфюрер СС Гейдрих и адмирал Канарис.

К сведению участников: в 13.30 обед. В 20.00 ужин и товарищеская вечеринка в большом зале Немецкого дома в Праге на Пшикопах. Каждый занимает место за столом согласно номеру на пригласительном билете. Участники будут гостями обергруппенфюрера Гейдриха, как исполняющего обязанности имперского протектора Чехии и Моравии.

Соблюдать пунктуальность: явиться за 10 минут до начала. Секретно!..

За 10 дней и 10 минут до взрыва английской бомбы Гейдрих с Канарисом сошлись в Праге, чтобы перед лицом специально созванных главарей высшего нацистского центра безопасности подать друг другу руки во имя будущего более тесного сотрудничества.

Кто же кому подавал руку?

В пригласительном билете со штампом «Секретно», ясно отпечатанном на меловой бумаге, об этом, естественно, ничего не говорится (экземпляр, сохранившийся с того времени, свидетельствует, пожалуй, только о том, что участники товарищеской вечеринки у протектора должны были — для порядка — отдать талоны продовольственных карточек на 30 граммов жиров и 100 граммов хлеба).

Но об этом рассказывает в своих мемуарах, напечатанных также на меловой бумаге в Западной Германии, военный преступник Шелленберг. Он принадлежал к узкому кругу участников этой встречи. Пережив войну и Нюрнбергский процесс, он перестал чувствовать себя связанным штампом «Секретно» (не только на пригласительном билете).

Он пишет о пражской встрече Канариса и Гейдриха в мае 1942 г. следующее (насколько можно верить воспоминаниям военного преступника?):

«...Канарис чувствовал себя неуверенно, был явно недоволен и говорил, что дальше так продолжаться не может. Я заметил в нем тогда первые признаки внутренней усталости. Он даже был согласен пойти на обновление делового контакта с Гейдрихом... Встречу и переговоры я организовал как заседание обеих разведывательных служб. Гейдрих назначил ее на май в Пражских Градчанах. Канарис подчинился, и рабочее соглашение было сформулировано в новом виде...»

Значит, именно Канарис спешил в Прагу подать руку своему сопернику и капитулировать перед РСХА, «подчиниться», то есть согласиться с тем, чтобы в будущем его разведывательная служба в гораздо большей степени подпала под влияние гейдриховской «Зихерхайстдинст».

Откуда же проистекает та неуверенность, то беспокойство, которые принудили опытного игрока Канариса сделать ход, напоминающий жертву фигуры в шахматной партии?

Может быть, источник неуверенности и беспокойства в боязни, что где-то «не вышло» то, что давно уже должно было «выйти»? Поэтому он пришел к мысли, что лучше вовремя смириться, чем проиграть окончательно.

А может быть даже — это попытка обеспечить себе верное алиби перед лицом главарей РСХА?

Как бы то ни было, настроение Гейдриха во время товарищеской вечеринки вовсе не похоже на торжество фехтовальщика, которому, по всей видимости, удалось принудить противника отступить. Шелленберг, который тогда сидел за столом возле Гейдриха (ведь они были старые друзья) свидетельствует о его состоянии:

«Я готовился к отлету в Берлин, но Гейдрих попросил меня остаться. Я был очень утомлен, и меня нисколько не радовала перспектива вечеринки, которая, как обычно, завершится пьянкой. Но на этот раз на вечере велись дискуссии по весьма интересным вопросам, которые беспокоили Гейдриха. К моему удивлению, он раздраженно критиковал решение Гитлера взять в свои руки верховное командование вооруженными силами. Он не сомневался в способностях фюрера как полководца, но опасался, что для него это дополнительное бремя окажется непосильным. Потом Гейдрих начал поносить генералов из главного командования. «Все они глупцы и ничтожества», — злобно заявил он. Особенно возмущала его нехватка запасов для армии. Хотя геббельсовская кампания «зимней помощи» — сбор теплых вещей для войск — была проведена под обычные фанфары, она не могла помешать беде, которая уже обрушилась на нас.

«Если бы фюрер послушался моих советов», — вздыхал Гейдрих.

Встретив мой вопросительный взгляд, он рассказал о случае, который произошел с ним при последнем посещении главной ставки фюрера. Гитлер пригласил его, чтобы получить информацию по некоторым экономическим вопросам в протекторате. Гейдрих довольно долго ждал перед его бункером, когда, наконец, фюрер вышел наружу в сопровождении Бормана.

Гейдрих приветствовал его по установленной форме и ждал, когда Гитлер к нему обратится. Гитлер посмотрел на него, и на его лице отразилось неудовольствие. Затем Борман фамильярным жестом взял фюрера под руку и увел его обратно в бункер.

Гейдрих ждал напрасно, Гитлер больше не возвратился. На другой день Борман сообщил ему, что Гитлера больше не интересует его информация. Хотя он сказал это самым любезным током, Гейдрих почувствовал в нем ненависть. Он опасался, что Борман будет продолжать свои интриги, которые вызваны, как он полагает, тайной ревностью и особенно тем, что Гитлер с похвалою отозвался о планах Гейдриха и его начинаниях в протекторате. При этом последнем разговоре, который я имел с Гейдрихом перед его смертью, речь зашла о Канарисе. «Когда я вижу вас вместе, мне кажется, что вы наилучшие друзья. Вы ничего не достигнете, Шелленберг, если будете действовать против него в белых перчатках, — предупредил Гейдрих. — Канарис признает только твердость. Вам надо быть поосторожнее и с его окружением, с этой кучкой болтливых снобов! Подумайте об этом». Потом снова, с незатухающим гневом он принялся вспоминать все свои разногласия с Канарисом. Я уверен, что, если бы Гейдрих остался в живых, Канарис должен был бы уйти со сцены еще в 1942 г. ...».

Но со сцены ушел Гейдрих. Пока что только из большого зала Немецкого дома На Пшикопах. Адъютант подскочил, чтобы подать утомленному шефу кожаное пальто змеиного цвета.

Подчиненные выбрасывают вперед отяжелевшие правые руки, боевая песня сопровождает шефа до самого автомобиля.

При следующей встрече все они пройдут уже без песен по тихим коридорам хирургического отделения больницы на Буловке.

...Кто хочет совершить путешествие по Америке, должен начинать с Пардубице, с гордостью говаривали в прошлом столетии обитатели небольшого города в Полабье, когда железная дорога соединила его с остальным миром.

Кто захочет попасть в конце мая 1942 г. из протектората в Лондон, воспользовавшись открытием радиоволн, тот также должен начать с Пардубице. Во всяком случае с трех последних букв — ИЦЕ.

Они стали шифром командира группы «Сильвер А», обосновавшейся в этом восточночешском городе.

Итак, кто хочет попасть в Лондон, тот должен зайти на Пернерову улицу к Бартошу (который между тем получил радиодепешу, что произведен в капитаны), оттуда дорога в Лондон ведет по шоссе к Хрудиму и Слатинянам. Затем она, петляя через Лукавицы и Жумберецкие леса, ведет на Дахов. Дальше уже надо идти около часа пешком от деревни к каменоломне Глубока, возле поселка Лежаки.

Тот, кто осуществляет связь с Лондоном, приходит сюда точно. На какое-то мгновение он остановится и оглядится вокруг. Потом пойдет прямиком к небольшому зданию на краю оврага.

— Стой, кто идет? — раздастся в темноте решительный голос.

Из мрака вынырнет жандармская каска, блюститель порядка схватится за ремень карабина и шагнет навстречу. Воинский фонарик, затемненный согласно предписанию синим стеклом, осветит лицо пешехода.

— Это ты, Ирка? — переведя дух говорит старший вахмистр.

— Все ол райт? — вопросом отвечает человек, которого зовут Ирка.

Вахмистр выключает фонарик и сопровождает его к домику. Это машинное отделение карьера. Пришедший поднимает щеколду на двери с облупленной табличкой-вывеской: «Гранитный карьер, владелец Инджих Вашко».

Потом дружески стискивает плечо вахмистра — лучше останься снаружи и хорошенько карауль. Вахмистр Кнез понимающе кивнет головой — знаю, ты хочешь, чтоб при этом никого не было. У начальника жандармского поста должен варить котелок.

Тот, кто так хорошо ориентируется здесь, в полной темноте, входит в машинное отделение, пробирается меж притихших трансмиссий к чулану с замурованным оконцем. Совсем рядом с ним лежит смонтированный приемник и радиопередатчик портативной английской радиостанции типа «Ширейдер». Аппарат в кожаном чемодане прячут на день между двойным потолком чулана.

Это и есть «Либуше» — мост в эфире, по которому только и можно путешествовать в конце мая 1942 г. из протектората в Лондон. Для этого лишь нужно поставить антенну, настроиться на волну 3105, взять ключ Морзе, в условленное время выстукать условные позывные и перейти на прием.

Но прежде чем ротмистр Иржи Потучек, он же Толар, радист группы «Сильвер А», наденет наушники, он вынет из кармана тюбик зубной пасты, осторожно разрежет его и извлечет оттуда бумажку с зашифрованным текстом. Ему передал ее сегодня вечером велосипедист, с которым он встретился на шоссе между Хрудимом и Слатинянами. Связной командира группы «Сильвер А».

Капитан Бартош лежит в это время в квартире своих пардубицких друзей. Не может даже шевельнуться. Неосторожное обращение с солнечными лучами вызвало рецидив тяжелого суставного ревматизма. Таким образом, группа «Сильвер А» практически оказывается без руководства.

«Мог бы быть поосторожнее», — размышляет ротмистр Потучек. С его языка готово сорваться еще кое-что, касающееся поведения его командира.

Радист включает аппарат. Часы напоминают ему, что время радиопередачи наступает. Рука, натренированная на специальных радиокурсах, начинает быстро выстукивать сплошной поток точек и тире.

По мосту в эфире пролетают длинные ряды и группы чисел. Зашифрованный язык агентурных донесений, которые передали сотрудники пардубицкой сети Бартоша. Ключом для шифра служит одно из стихотворений Сватоплука Чеха.

Противоположный конец моста в эфире отзовется в наушниках лишь кратким условным знаком, подтверждающим, что сообщение принято. Ничего больше. В эти дни радисту Потучеку почему-то кажется, что Лондон как-то скуп на слова.

Ротмистр выключает аппарат и снимает наушники.

Вероятно, как раз в те минуты, когда гаснут радиолампы «Либуше», в ста километрах отсюда, в пражской нелегальной квартире на Дейвицах, сидит человек, нетерпеливо ожидающий сообщения из Лондона. Речь идет о сообщении особой важности, которое должно быть получено радиостанцией «Либуше». и доставлено через группу «Сильвер А» сюда в Прагу.

Стройный, высокий, с мальчишеским выражением лица и серьезными глазами, этот человек еще три месяца назад был надпоручиком Опа — так его называли ребята из его роты в Кинетоне, а затем и в тренировочной школе в Шотландии. Сейчас он в штатском костюме, в котором его высадили во главе группы «Аут дистанс» на юге Моравии.

День ото дня он становится все нетерпеливее. В щелочку между приоткрытыми створками окна, залепленного маскировочной бумагой, он глядит на улицу. Как будто ждет, что в любую минуту может показаться связной. Но Дейвицкая улица в этот вечерний час безлюдна.

(Пока еще ствол автоматического пистолета «Стен-ган» № 540416 упакован в промасленные тряпки. И обойма с патронами английской марки «Кинох» еще не вложена в него. По первоначальному плану стрелок должен был засесть под прикрытием дерева на опушке Краловского заповедника, возвышающейся над линией буштеградской дороги. Нападение на пассажира особого поезда должно было начаться со взрыва бомбы, брошенной человеком в железнодорожном мундире. Это должно было послужить машинисту сигналом для остановки поезда, чтобы стрелок в вагоне, в случае необходимости, мог довершить то, что начала бомба. Но весь чешский персонал особого поезда имперского протектора был по соображениям безопасности заменен немецким. Итак, все три части скорострельного оружия лежат пока не собранные на дне футляра от скрипки на квартире Сватоша на Мустку.)

«Что ж, за целых три недели нечего передать — как это может быть?» — думает человек.

Через приоткрытое окно в комнату доносятся звуки радио, включенного в какой-то квартире. Громыхающий нацистский марш, каким обычно сопровождается в это время передача сообщений ставки верховного главнокомандующего имперских вооруженных сил.

«Нет, этого не может быть, — отвечает на собственный вопрос погруженный в размышления странный отшельник. — Депеша была отправлена 4 мая. На то, чтобы ее передали дальше, могло уйти самое большее два дня. Вероятно, ответ уже получен. Видимо, у Бартоша нет под рукой надежного связного. Что ж, придется самому ехать в Пардубице...»

В ящике стола лежит коробка сигарет, которую хозяйка квартиры приготовила для своего гостя — она ведь не знала, что он не курит. И все же сейчас он неловким движением начинающего курильщика зажигает сигарету.

Но что с тобой происходит, надпоручик?

Ты позволяешь себе рассуждать по поводу приказа, который солдат должен выполнять беспрекословно и немедленно?

А быть может, ты думаешь о его последствиях?

Но ведь тебя не этому учили. Надпоручик Опалка, разумеется, все предписания знает назубок. Командир, подчиненный. Приказ. Слушаюсь. В академии в Границах ты не относился к числу тех, кто любил «веселую офицерскую жизнь». Ты серьезно, по-настоящему относился к своей будущей профессии. Служение родине стало твоей целью.

Целью жизни поручика Адольфа Опалки — горный пехотный полк № 2, Ружомберк; безыменного сержанта № 85525 1-го полка иностранного легиона — Сиди-бель-Аббес, Алжир; лейтенанта чехословацкого пехотного полка — Адж, Франция; надпоручика, прозванного Опа, — первая чехословацкая бригада, Кинетон, Англия; Адольфа Краля, командира группы парашютистов «Аут дистанс» — Прага, протекторат Чехия и Моравия.

Приказ! Слушаюсь! Об остальном ты не беспокоился. Но теперь разве можно не беспокоиться?

Опалка верит в победу.

И Черчилль провозглашал «Victory!», «Победа!», когда посетил чехословацкую бригаду и приветственно помахивал при этом сигарой, зажатой меж пальцами, образовывавшими букву «V».

И лондонское радио, которое Опалка слушает в конспиративной квартире на Дейвицах, передает удары литавров: та-та-та-бум... словно три точки тире условного позывного сигнала «Либуше». На языке азбуки Морзе это означает букву «V», «Victory», победу союзников, а значит и Чехословакии, над Гитлером.

О победе говорят все. Но она не приходит без сражений. И на Западе привлекает к себе симпатии та страна, которая сражается.

Та союзная страна, о которой нельзя было говорить в академии.

Та союзная армия, относительно которой в Лондоне хранили ледяное молчание. Конечно, постольку, поскольку речь шла о том, чтобы о ней не говорили солдаты.

Однако эмигрантское верховное командование говорит все же о Советском Союзе и его армии, хотя и языком шифрованных донесений:

«...В духе полученных указаний я не предпринимал никаких шагов в отношении родины, не называл имен людей, с которыми могла бы связаться советская разведка. Месяц назад я задержал группу добровольцев, которые хотели, чтобы их на самолете перебросили на родину...» — докладывает 25 августа 1941 г. Бенешу в Лондон через Моравца глава чехословацкой военной миссии в Москве Пика. А дело было в том, что советское командование просило разрешения послать около десяти партизан-парашютистов из Советского Союза в Чехословакию. А позднее Пика вновь связывается из Москвы с Бенешем при помощи тайного кода:

«Я задерживаю это дело уже четыре месяца. И еще задержу, пожалуй, на месяц, прежде чем отвергну окончательно под предлогом трудностей зимнего времени...»

И министр обороны Ингр ответил Пике:

«Всякие преждевременные действия повлекли бы за собой, во всяком случае при нынешнем положении, напрасные человеческие и материальные жертвы и не пропорционально достигнутым результатам ослабили бы нашу организацию. Ясно, что Советы будут на вас нажимать, чтобы вы что-то делали в этом направлении сейчас же. Придется маневрировать, чтобы не возникли ненужные осложнения дома, особенно после недавнего серьезного кризиса, который до сих пор еще не разрешен. Мы не отказываемся от сотрудничества при разработке планов отдельных операций, но настаиваем на том, чтобы при такой деятельности не страдала наша организация».

Так рассуждает высокое начальство Опалки о сопротивлении и о советских союзниках. Но Опалка, разумеется, об этом ничего не знает. Он знает только о запрете деятелям Сопротивления сотрудничать с коммунистами и вообще с людьми с Востока. Об этом ему повторяют многократно и настойчиво.

Солдат не должен соваться в политику. Ведь так учили в академии! Но иногда бывает чертовски трудно ничего не видеть и ни о чем не думать. И немало наших ребят испытали зависть, когда просочилась весть о том, что в Советском Союзе формируются чехословацкие воинские части. Не расстраивайтесь, ребята, старается отвлечь внимание от этой темы командир бригады, — придет и наш день.

Но когда? Когда же он придет?

(Пока еще 9 бомб, словно 9 кегельных шаров, мирно лежат в укрытии кегельбана пустующего сокольского клуба на Новой Просеке. Там же и дамский велосипед марки «Мотовело. Й. Крчмар. Теплице-Шанов» стоит в подвале у Кодловых в Высочанах. Не раз, однако, он побывал уже в Паненских Бржежанах. На южной окраине пригорода по обеим сторонам шоссе растет жиденький лесок. Согласно второму варианту плана можно было бы заставить шофера затормозить или же остановить машину протянутым через дорогу металлическим тросом. Но можно ли было бы в этом лесу скрыться так же быстро и надежно, как в переплетении столичных улиц?.. Итак, пока 9 бомб мирно лежат в укрытии пустующего сокольского клуба на Новой Просеке. Лежат пока без ударных детонаторов. Вывинченные детонаторы спрятаны у Смржа, в куче угля.)

Однажды Опалка во время прогулки по лондонским улицам встретил американских офицеров. Они были в безупречном обмундировании, на их плечах красовались неизвестные нашивки — огненный меч на черном поле с радугой. И по бригаде поползли слухи, что в Норфольк-хаузе расположилось командование экспедиционных войск. Наконец что-то произойдет. Поговаривают о вторжении, называют сроки. Апрель, май, июнь 1942 г. А пока в танцзалах на Лейчестер-сквере распевают песенки на американский лад. Опалка добровольно записывается на курсы парашютистов.

Потом его посадят в Стредиз-холле в самолет, дадут фамилию Краль и задание. Но группу Опалки «Аут дистанс» с самого начала преследуют неудачи, и она никак не может приступить к выполнению своего задания. Дожидаться в бездействии конца войны — такое решение вопроса совершенно не отвечает характеру Опалки. Ему удается наладить связь с пардубицким Бартошем и с теми двумя из «Антропоида», с которыми он познакомился еще в Англии на специальных курсах. Итак, Опалка наряду с другой деятельностью помогает, вместе с Ванеком и Зеленкой-Гайским, Кубишу и Габчику готовить покушение на Гейдриха. Он по-своему понимает приказ, согласно которому был высажен на родную землю, он воспринимает все как свою миссию.

Апрельской ночью он ползет, держа в руках самовоспламеняющуюся свечу, к одинокому амбару на окраине Пльзени. На другом конце города к стогу сена крадется Валчик. У него в руках две бутылки. Нет, в них не вино, ведь Валчик уже не кельнер в дансинг-баре пардубицкой «Веселки». Его ищет гестапо, которое на другой же день после его внезапного исчезновения из бара расклеило по всему протекторату объявления с фотографией ротмистра и с обещанием награды в 100 тысяч крон тому, кто поможет его задержать. В этих бутылках бензин.

На середине линии, мысленно проведенной между амбаром и стогом, лежит пльзеньская Шкодовка.

А по воздушной линии Тангмер — Кале — Дармштадт — Байрет — Пльзень приближаются бомбардировщики английских королевских воздушных сил, чтобы совершить налет на «кузницу оружия для новой Европы», как гласит немецкая надпись над воротами Шкодовки.

Да, это Опалка понимал. Так он и представлял себе борьбу в тылу врага. Помогать уничтожению гитлеровских военных заводов, транспортов, складов, приближать конец войны, сократить срок страданий порабощенной родины. Претворить свои принципы в действие. Сражаться!

На пльзеньских улицах воют сирены. Воздушная тревога. Тут она звучит для тебя иначе, чем в Лондоне, когда приближались «люфтваффе». Теперь ты слышишь, наконец, сигнал к наступлению. Ты поджигаешь запальный шнур. Огненный акробат бежит по фитилю. И у Валчика бензин сработал вовремя. Ясная ночь над Пльзенью освещена двумя высоко взметнувшимися огненными столбами, обозначившими цель.

Через несколько минут небо сотрясается от мощного взрыва, но за спиной у Опалки уже километровый кросс в сторону Рокицан. Еще остается 14 километров. Но разве это так уж много для хорошего спортсмена, притом некурящего? В Гэррамаре, в Шотландии, тебе приходилось бегать на более длинные дистанции.

Усталый, измученный, но все же с сознанием выполненного долга ты вернулся в Прагу. Там никто ничего не знает о налете. Никаких известий, ни официальных, ни передающихся шепотом. Наконец, приезжает связной из Пльзени: «Пошли они ко всем чертям!». Вот что он сообщил: несколько бомб среднего размера, сброшенных за 8 километров от «Шкода-верке» на луг, за рекой Уславой, не все даже и разорвались, — так стоит ли, действительно, об этом говорить?

А что сказал ты, Опалка? Волны «Либуше» не могут, к сожалению, передать господину полковнику Моравцу, как дрожал голос, диктовавший через «ИЦЕ» свой доклад:

«Результат операции «Шкода»: за исключением двух сгоревших крестьянских построек, подожженных нами же, и ареста нескольких людей по подозрению в поджоге, а также разочарования рабочих, результат налета равен нулю. Шкодовке не причинено никакого ущерба. Акция должна быть повторена, чтобы сгладить неприятное впечатление».

Да, акция против Шкодовки будет повторена — за месяц до окончания войны.

Но Опалки уже давно не будет в живых.

Пока же еще только май 1942 г. Пришла пора выполнить приказ, в правильности которого Опалка не сомневался, но в своевременности и целесообразности его был не очень уверен. Однако он еще верит, что ему удастся найти выход из той пропасти, которая образовалась между чувством долга дисциплинированного солдата и совестью честного патриота.

Опалке нельзя не думать о том, что за этим последует.

Еще можно избежать смертельного поворота.

Депеша, составленная руководителем подпольной сокольской организации «Йиндра», с которой Опалка и «Антропоид» сотрудничают, звучит очень решительно: «Просим вас через «Сильвер» отдать приказ не совершать покушения. Промедление опасно, дайте приказ немедленно!» 4 мая Потучек-Толар передал эту депешу в Лондон.

Именно Опалка поехал на велосипеде в лесок у Паненских Бржежан и увел оттуда Кубиша и Габчика, решивших выполнить свое задание. Габчик, горячая голова, защищался зубами и ногтями и позволил уговорить себя только тогда, когда Опалка убедил его, что речь идет не об отмене акции, а только о том, что она откладывается. Кубиш, более рассудительный и трезвый, подчинился, наверное, также и потому, что имел возражения против второго плана покушения. «Там все равно попахивало кладбищем», — сказал он позднее.

Время летит, а ответ не приходит.

День, два дня. Неделя. Две недели. Три недели.

(В это время группа «Антропоид» в лице двух неприметных молодых людей — Кубиша и Габчика — расхаживает по улицам майской Праги. Иногда они садятся на Вацлавской площади в трамвай № 3 и едут до самой Либни. На остановке в Голешовичках они выходят и дальше идут пешком. Дребезжа по рельсам, трамвай с трудом осиливает подъем к крутому повороту у Выховательной, затем сворачивает и идет вверх к Кирхмайерову проспекту. Там Кубиш и Габчик останавливаются и оглядываются по сторонам, как будто поджидают кого-то.)

Напрасно ждет и Опалка в своей квартире на Дейвицкой улице.

Потому что полковник Моравец, который самолично направил сюда этих двух людей, не хочет, а возможно, и не может изменить или отменить приказ. А обитатель загородной резиденции в Астон Эбботс, в других случаях не слишком решительный, отправит в этот день, 15 мая, в Прагу секретное послание, в котором будет пользоваться весьма определенными и выразительными словами.

Итак, на длинном списке величайших жертв была поставлена точка... И на тебе, командир «Аут дистанс», тоже была поставлена точка. Опалка уже не сумеет преодолеть оставшееся расстояние на пути к тем, кто по-настоящему сражается против фашизма, в интересах своего народа, а не ради возврата довоенных отношений.

— У тебя есть что-нибудь для меня? — спросит он человека, который пришел как связной радиостанции.

— Нет, — скажет человек, который не может догадаться, чего так ждет Опалка.

...Солнечное утро 27 мая 1942 г. Этот день помнят многие. Однако тех, кто мог бы достоверно свидетельствовать о происшедшем, уже нет в живых. А рассказы очевидцев столь разноречивы, что лучше ограничиться только самыми важными фактами, которые были установлены в процессе следствия.

Стрелки уличных часов в Либни приближаются к девяти. Трамваи № 3 с определенными интервалами отъезжают от остановки в Голешовичках. Приближаясь к крутому повороту у Выховательной, они замедляют ход. Трамвай здесь поворачивает к Кирхмайерову проспекту. Этот поворот — самый трудный участок пути.

Этот поворот окажется и самым трудным на пути военной службы трех ротмистров, чьи имена будут увековечены в названиях трех соседних улиц: Кубишова, Габчикова, Валчикова.

Пока же группа «Антропоид» существует еще в лице двух ничем не приметных велосипедистов, отправляющихся на работу. Кубиш в темном костюме и шляпе, Габчик в коричневом спортивном костюме без шляпы. (Все это позднее окажется важным для описания их примет.)

Па повороте у Выховательной от двух велосипедистов отрывается ехавший у них в хвосте третий, также ничем не приметный велосипедист — Валчик. Он направляется вверх по Кирхмайерову проспекту и, проехав примерно сто метров, останавливается. У него в кармане маленькое зеркальце. (В дальнейшем ходе событий оно сыграет куда большую роль, чем пистолет, который лежит рядом в том же кармане.)

А двое, задержавшиеся внизу, слезли между тем с велосипедов и пешком направились к повороту. Они прошли мимо остановки четырнадцатого трамвая, колея которого сходится с колеей резко сворачивающего здесь третьего маршрута. Дальше — решетчатая ограда. К ней прислонил свой велосипед Кубиш, предварительно осторожно сняв висевший на раме портфель. В нем лежат два из тех самых девяти металлических кегельных шаров, которые были спрятаны в пустующем сокольском зале на Новой Просеке. Но эти два прибавили в весе за счет вмонтированных в них детонаторов (точно таких, какие используют британские части в Северной Африке против бронированных машин «лисы пустыни» Роммеля). Теперь достаточно лишь повернуть предохранитель — осторожно! — и два железных шара превращаются в бомбы.

Стрелки уличных часов в Либни приближаются к половине десятого.

Немного подальше, у ограды, за остановкой четырнадцатого трамвая, Габчик поставил свой дамский велосипед «Мотовело. Й. Крчмар. Теплице-Шанов» с красными полосами на ободьях колес и с хорошо амортизирующим седлом, который он вытащил рано утром из подвала у Кодловых на Вальдецкой улице. На руле велосипеда болтается портфель, который он одолжил у Сватошей. Портфель прикрыт почти новым непромокаемым плащом, еще вчера висевшим в шкафу своего владельца, высочанского столяра Гофмана. Тот, кто расстегнул бы портфель, не заметил бы на первый взгляд ничего особенного. Кепка с фирменным значком «Белый лебедь», а под ней что-то прикрытое травой. Эту кепку еще вчера носил сын профессора Огоуна — Любош, который сегодня сдает выпускные экзамены. «Отпразднуем вместе», — сказал вчера вечером Любошу Кубиш, и утром один из них взял с вешалки в передней эту кепку.

«Смертельный поворот» сразу же после покушения. На снимке слева, за трамваем, видна машина Гейдриха, трамвай № 3 (с буквами «V» на оконных стеклах) остался стоять там, где его застал взрыв бомбы.

(Изображение этого совершенно обычного дамского велосипеда, потертого портфеля, почти нового непромокаемого плаща и кепки из верблюжьей шерсти разлетится в ближайшие сорок восемь часов по всему протекторату, появится на плакатах и на страницах газет, в описаниях, напечатанных и переданных по радио, на киноэкранах. Завтра оригиналы фотографий этих вполне обыденных вещей нервозно схватит рука самого фюрера третьей империи.)

Легкий свист.

Это Кубиш.

Он указывает куда-то едва приметным движением головы. Идет вперед. Возвращается к повороту. Улица почти безлюдна. Время от времени проезжают трамваи: четырнадцатый — прямо, третий — вниз, к Тройскому мосту. Затем неприметный паренек в темном костюме и шляпе останавливается у бетонного столба электрической сети на тротуаре у самой Выховательной. В руках у него портфель. В нем две бомбы. Три четверти десятого.

Наступает время, так точно определенное после многих встреч с тем, кто, проезжая мимо, не подозревал об этом.

Габчик что-то поправляет в своем велосипеде. По крайней мере издали это выглядит именно так. Он становится на колено, роется в своем портфеле, прикрытом плащом. Руки опытного стрелка нащупывают под кепкой в бумажной обертке части автоматического пистолета «Стен-ган». Пружина давно уже очищена от вазелина и вытерта насухо. Подтянуть ее точно к ударнику, потом ввести железную раму в приклад. Всунуть в ствол с левого бока обойму. До отказа. Все делается почти механически, точными движениями, столько раз повторенными во время занятий в тренировочной школе. Сборка, разборка, ночью, под одеялом, с завязанными глазами. Остается только элегантно перебросить через руку плащ, чтобы прикрыть им собранный пистолет. Теперь все!

(Все ли? Но ведь стрелок еще не убедился, вошел ли патрон в ствол. Разве не случалось при стрельбе, что именно в подобном автомате легко застревал первый патрон? В таком случае скорострельное оружие, которое должно обеспечить парашютисту преимущество в бою на близком расстоянии, превращается в бесполезный кусок металла.)

У ограды за остановкой четырнадцатого остались стоять два велосипеда. На одном из них висит пустой портфель с кепкой и травой внутри.

Теперь эти два человека на тротуаре у самого крутого изгиба на повороте трамвайной колеи снова действуют как «Антропоид».

Третий, Валчик, в ста метрах от них нетерпеливо прохаживается по Кирхмайерову проспекту.

Время, столько раз точно высчитанное, уже миновало.

...В бинокль из окна замка в Паненских Бржежанах можно видеть движение каждого еврея. Пусть себе работают в своих «арбайтс-командах» на огороде и в парке. Последние месяцы беременности уже не позволяют госпоже Гейдрих из Юнгферн-Брешан сбежать вниз с хлыстом наездницы в руке и подогнать заключенных, чтобы они работали побыстрее. Сколько здесь еще дел! — устало вздыхает хозяйка замка. Бассейн, фонтаны, спортивная площадка... Эсэсовская стража умеет только караулить это унылое скопище евреев, выгонять их рано утром строем на работу, вечером загонять обратно на ночлег в хлев, а на рождество отправить их в Терезин, чтобы не нарушали праздничной идиллии. Но присмотреть за тем, как организована работа, чтобы была использована каждая минута и каждый еврей, пока он не сдохнет, — это умеет только супруга протектора. Белая в веснушках рука с отполированными ногтями откладывает в сторону бинокль. Надо спуститься вниз и попрощаться.

Часы на фасаде замка Юнгферн-Брешан — теперь резиденции протектора — показывают без десяти десять. Открытый шестиместный «мерседес-бенц» зеленовато-серого цвета стоит у входа. Но сегодня вместо Вилли — личного шофера и денщика протектора за рулем сидит обершарфюрер СС Клейн из личной охраны шефа. Вилли позднее в другой машине должен отправиться с чемоданом Гейдриха прямо на аэродром. (Как вскоре выяснится, и это обстоятельство окажет свое влияние на развитие событий.)

Рейнгард Гейдрих после короткого пребывания в Граде в полдень улетает в Берлин, потому что он не только протектор Чехии и Моравии, но прежде всего начальник Главного управления имперской безопасности. Его личный самолет, трехмоторный Ю-52, в полной готовности стоит на взлетной дорожке аэродрома в Кбелях.

Пора прощаться. Гейдрих не только протектор и глава нацистской полиции, но также — и в эту минуту прежде всего — образцовый муж. (До того, как он надышится берлинского воздуха.) Он также показательно нежный папа трех своих отпрысков и четвертого, который только ожидается. Для семьи он готов на все. Дочери Силке захотелось иметь скаковую лошадь. Она получила чистокровку прямо с конного завода в Кладрубах. Супруга пожелала иметь двадцать рабов. Она получила их прямо из лагеря в Терезине, хотя и не «расово чистых», зато целых пятьдесят.

А мальчуганы? Однажды им захотелось поиграть с настоящей королевской короной. Подумаешь, какие пустяки! Любящий папа привел их в Град, приказал открыть часовню в храме св. Вита и взять оттуда чешские коронационные реликвии. Папа ни в чем не отказывает своему семейству. Мальчуганы поиграли с королевской короной. А папа, который может сделать куда больше, чем просто осквернять исторические символы порабощенной страны, попробовал надеть корону на свой узкий череп. (Разумеется, генерал германской имперской полиции не верит в старинную легенду, которая гласит, что тот, кто самовольно возложит на голову чешскую корону, заплатит за это жизнью.)

Ни одного желания четвертого отпрыска папа уже не сможет выполнить. Он родится уже после смерти Гейдриха.

— Auf Wiedersehen![6]

Исполняющий обязанности имперского протектора, шеф Главного управления имперской безопасности, добродетельный супруг и любящий папа прощально машет рукой.

Прощание несколько затянулось. Обершарфюрер СС Клейн дает газ, могучий «мерседес» срывается с песчаной дорожки парка и вылетает из ворот замка. Сегодня к нему не присоединяются, как обычно, две сопровождающие полицейские машины — одна спереди, другая сзади. Шеф, как нередко делал это и прежде, не приказал их вызвать. Он и так уже задержался. А задержки Гейдрих допустить не может. Он доволен, автомобиль едет по прямому шоссе со скоростью 80 километров в час.

Вот он петляет вокруг пруда в Паненских Бржежанах:

Шоссе.

Здибы, Хабры, Кобылисы.

Либень.

На дворе май, и в листве деревьев возле либеньской Выховательной не умолкает птичий щебет. Не пройдет и месяца, как деревья эти упадут под ударами топора — чтобы не закрывали новому протектору вид на поворот.

На тротуаре у бетонного столба стоят двое... Эту пару теперь уже нельзя не приметить. Как не заметить на этой пустынной улице, что вот тот человек с портфелем и другой с плащом, переброшенным через руку, топчутся здесь уже больше часу. Да и два велосипеда, прислоненные к решетчатой ограде за остановкой четырнадцатого трамвая, брошенные хозяевами?

Может быть, кто-нибудь и обратит на это внимание. Возможно, какой-нибудь полицейский или жандарм. Они повседневно находятся в боевой готовности по всей трассе следования серо-зеленоватого «мерседеса».

Пока еще члены группы «Антропоид» притворяются спокойными. Но спокойны ли они на самом деле?

Глаза Кубиша и Габчика устали от напряженного наблюдения за их третьим товарищем, стоящим на повороте у Кирхмайерова проспекта.

Ротмистр Валчик курит сигарету за сигаретой, вертит в кармане зеркальце. Блестящая поверхность зеркальца может оказаться куда полезнее, чем пистолет.

Именно сейчас!

В конце улицы вдруг появляется автомобиль. Глаз Валчика определяет, что это «мерседес». Он едет один! Время настало, время осуществления третьего плана, разработанного вместе с Опалкой.

В любом случае зеркальце надо вынуть. Отражение солнечного луча быстрее звука.

Две пары глаз на повороте у Выховательной, уставшие от долгого наблюдения, в один и тот же миг улавливают световой сигнал. Наконец-то!

По Кирхмайерову проспекту приближается автомобиль.

Никогда уже мы не узнаем, что в эти минуты сказали друг другу Кубиш и Габчик. И вообще говорили ли они что-нибудь. Известно одно: операция «Гейдрих» приобретала конкретные черты.

С каждой секундой приближается открытая восьмицилиндровая машина с пуленепроницаемым ветровым стеклом. Два флажка на серо-зеленых крыльях. Две фары с затемнением. Белые опознавательные значки с черными рунами СС и с номером 3 (единицу на машине имеет только Гитлер. СС-2 — второй человек в нацистском государстве — Гиммлер. СС-3 полагается третьему по иерархии СС — Гейдриху).

Третий звонок, после которого поднимается занавес над драматической сценой, даст трамвай. Тоже № третий. Он как раз отошел от остановки в Голешовичках и направляется к повороту у Выховательной. Рельсы дребезжат, трамвай замедляет ход. Этот поворот — самый трудный участок пути.

Этот поворот станет самым трудным участком на воинском пути ротмистра Габчика.

Молодой человек без шляпы, в коричневом костюме, с плащом, перекинутым через руку, соскакивает с тротуара и бежит к трамвайной линии. Как будто хочет догнать уходящий трамвай.

Тут же раздается пронзительный визг шин. Первая реакция обершарфюрера Клейна — он резко тормозит и наваливается на руль обеими руками, потому что хочет предотвратить катастрофу и не допустить, чтобы крутой поворот превратился в смертельный поворот.

Что в таких случаях делает водитель? Прежде всего разражается проклятием по адресу пешехода, который неожиданно появился на его пути.

В какую-то долю секунды пешеход отбрасывает плащ и направляет на машину дуло автомата. Так, как его учил похожий на ковбоя молчаливый американец во время тренировок в замке Белласиз, близ Лондона. Быстро, рефлекторно, точно.

Цель — человек, сидящий рядом с шофером.

Блестящие полосы на груди — короткая очередь.

Голова под посеребренной фуражкой — две длинные очереди.

Габчик нажимает на спусковой крючок.

Оружие не издало привычного треска, ствол не вздрогнул от вращающегося движения пуль.

Оружие молчит, его ствол сейчас — всего лишь бесполезный кусок металла.

Разве не случалось и при учебных стрельбах, что у автомата этой марки легко застревал первый патрон? Особенно если стрелок не мог проверить, правильно ли вошел он в ствол. Скорострельное оружие, которое должно было обеспечить парашютисту преимущество в бою на близкой дистанции, стало никчемным реквизитом в напряженном финале, обязательном для каждой драмы.

Сегодня рядом с протектором не сидит шофер Вилли. У того первое подозрительное движение пешехода вызвало бы рефлекс: дать газ, сбить его и, рискуя превратить этот поворот в смертельный, рвануть вперед по трамвайным рельсам.

Но рядом с протектором сидит обершарфюрер Клейн. У него первое подозрительное движение пешехода вызывает другой рефлекс — затормозить, схватиться за кобуру револьвера и попытаться избежать смертельного поворота при помощи перестрелки.

Гейдрих поздно заметил его ошибку. Он тщетно пытается высвободить свои длинные ноги.

Но есть еще Кубиш, опытный солдат.

Тем временем трамвай № три отходит от остановки в Голешовичках и поворачивает вверх, направляясь к Кирхмайерову проспекту. Люди сидят молча. Кому придет в голову выглянуть в окно. Пассажир, читающий в «Народни политике» сегодняшние сообщения о реформе управления в протекторате Чехия и Моравия, дойдет только до фразы: «После вчерашнего великодушного заявления господина исполняющего обязанности протектора обергруппенфюрера СС Гейдриха стало окончательно ясно, что с немецкой стороны существует твердая решимость ввести национал-социалистский режим и у нас, а именно во всех...».

Старинные карманные часы, которые висят перед вагоновожатым на гвоздике, остановятся на 10 часах 31 минуте.

Оглушительный взрыв выбьет газету из рук пассажира.

Старинные карманные часы вагоновожатого упадут к его ногам.

Посыпятся оконные стекла в трамвае. Крики. Ужас. Паника. В воздух взлетает плащ с дубовыми листьями эсэсовских нашивок.

Серо-зеленый «мерседес» откатывается по инерции к тротуару. Задние дверцы сорваны с петель и втиснуты внутрь машины. Шины разорваны.

Темпы действия меняются: вместо восьмидесятикилометровой скорости автомобиля — скорость человеческого бега.

Габчик, который только теперь приходит в себя, отбрасывает бесполезный автомат и кидается по направлению к улице На Запалчи. По пятам за ним бежит оставшийся невредимым телохранитель протектора Клейн. Он уже успел выхватить револьвер из кобуры. Но и Габчик не забыл о запасном кольте в нагрудном кармане. Гонка с бешеной перестрелкой от стены к стене, от дерева к дереву кончается тем, что Габчик возвращает себе репутацию хорошего стрелка. Эсэсовец Клейн остается лежать с двумя пулями в груди. Его победитель бежит, петляя, дальше, вплоть до Тройского моста. Только там ему удается снова превратиться в ничем не приметного молодого человека в коричневом костюме, вскочить в трамвай, направляющийся к центру города, и исчезнуть.

Другой участник группы «Антропоид» оказывается в более тяжелом положении. Осколок бомбы попадает Кубишу в лицо. Из раны брызжет кровь, ослепляя его. Но он не теряет присутствия духа. Этому молодому человеку в темной шляпе представляется возможность проявить его вторично за короткий промежуток времени.

За ним по пятам гонится преследователь. Это Гейдрих.

Кубиш сразу же и правильно оценивает ситуацию. Он видит за собой белый как мел призрак. Лицо искажено не только гневом, но и болью. Обергруппенфюрер СС хромает, спотыкается, сжимая в руках тяжелый парабеллум. Но у него уже нет сил пустить его в ход. Другой рукой он хватается за спину. С него хватит!

Автомобиль Гейдриха, поврежденный взрывом.

Первое, что приходит Кубишу в голову: велосипед!

Но прежде чем добраться до него, ему надо преодолеть поворот, пробраться через толпу людей, выбежавших в панике из трамвая, выиграть состязание со временем. Затем его велосипед стремительно съедет с горки по направлению к Либни.

Третий, Валчик, пока остается без дела. Его кольт заговорит через двадцать дней.

— Rufen Sie die Burg an[7], — хрипит похожий на призрак протектор, обращаясь к первому из тех, кто осмелился к нему приблизиться, — к какому-то чешскому стражнику.

Гейдрих еще чувствует себя повелителем.

Он еще не намерен сдаваться, хотя его ноги подкашиваются.

Он еще пинает ногой английский автомат, валяющийся на тротуаре возле автомобиля. Но это уже последний жест Рейнгарда Гейдриха, генерала СС.

«Сбросьте Аписа с позлащенного престола, и божество превратится в обычного вола», — писал великий немецкий философ.

Бесчувственное тело «третьей» персоны третьего рейха положат на ящики с кремом для обуви в остановленной стражником машине и доставят в ближайшую больницу — на Буловке.