Бонжур, Антуан!

ГЛАВА 1

— Пора, ребята, — сказал я, продолжая сидеть в кресле. Столько ждал этой минуты, дни считал, а сейчас понял, что не хочется уходить. Так бы и остался с ними хоть на один рейс.

Николай кивнул в сторону двери:

— Ни пуха тебе, ни пера. Не промахнись мимо полосы. Держи бортовые огни в ажуре.

— Будет сде, — отвечал я, не трогаясь с места.

— Не спеши, — сказал Командир. — Присядем на дорожку.

Мы и без того сидели, но так уж полагалось. И это должен был сказать Командир. Ребята помолчали, поглядывая на меня.

— Значит, таким макаром, — деловито начал Сергей, прервав молчание. — По музеям не ходи, по кабакам не шляйся, стриптизы не смотри. Усвоил?

— Не будь туристом, — сказал Командир.

— Будь человеком, — подхватил Виктор-старший.

— И вообще, наведи у них порядок, — заключил Николай. — А то они совсем загнили.

Ребята дипломатично засмеялись.

— Ты на отца-то похож? — спросил Командир, он всё-таки хотел дознаться до главного, а заодно и меня приободрить.

— Как вам сказать, Командир. Я ведь такой… Отец был сам по себе, я тоже сам по себе. И вообще Масловых в одной Москве пруд пруди. Так что «вояж» может закончиться лёгкой загородной прогулкой, обидно, конечно, будет… — Впрочем, что им толковать, они и без того в курсе.

— Разберётся, не маленький, — продолжал Командир, зная, как много значат его слова для меня.

— Предсказываю: он вернётся героем, — Сергей поднял указательный палец и глянул на меня.

— А как по-французски «хорошо», знаешь? — спросил Николай.

— Бон.

— Лучше «сава», — поправил Николай. — Вот и держись таким курсом: «сава, сава» — и всё будет о'кэй.

— Сто восемьдесят слов знаю, — объявил я. — Вчера Вере экзамен сдавал.

— Сто восемьдесят? — удивился Сергей. — Для культурного человека это даже слишком…

Ребята снова засмеялись, на сей раз без дипломатии. Я тоже посмеялся, стараясь запомнить и этот смех, и позы ребят в рубке, и их прибауточки — все пригодится в дальней дороге. Потом я встал.

— Пока, други. Хорошей вам видимости. Не опаздывайте за мной.

Дверь сочно всхлипнула за спиной, я больше не оглядывался.

На мятых чехлах валялись газеты, пёстрые проспекты. Девчата возились в хвостовом салоне, а Вера стояла у трапа.

— Адью, девочки! — крикнул я. — Пока, Верунчик, — я чмокнул её в щеку, и она, как на привязи, двинулась за мной.

— Виктор!

Я обернулся. Теперь мы стояли на верхней площадке трапа, девчата нас не видели. На дальней полосе полого и изящно садилась «каравелла».

Вера тронула меня за рукав:

— Пойдём с экипажем.

— Меня же встретить должны, ты же знаешь, — терпеливо объяснял я. — Они будут ждать меня с пассажирами. По радио передали, что мы сели, они будут ждать, — я нарочно уходил в эти подробности, опасаясь, что она снова примется за старое.

— Возьми, — она протянула длинную книжицу в серой обложке.

— У меня словарь есть.

— Разговорник лучше. Тут наборы готовых фраз, это удобно.

— Терпеть не могу готовых фраз.

— Все же придётся… — Она настойчиво смотрела на меня глубокими зелёными глазами, но я сделал вид, будто не замечаю её взгляда, и раскрыл разговорник.

— Ладно, пригодится. Гран мерси, мадмуазель.

— Слушай, — упрямо сказала она, накрывая разговорник ладонью. — Останься с нами.

Так я и знал, что она всё-таки примется за своё, женщины без этого не могут.

— Верунчик, откуда такой пессимизм? — быстро спросил я, чтобы помешать ей выговориться, но она и не думала останавливаться.

— Виктор! У меня тоже нет отца, я знаю, что это такое.

— Не прибедняйся. Твой папочка жив-здоров.

— Все равно его у меня нет, — твердила она как заведённая. — И я лучше тебя знаю, что это такое. Мать как-то сказала, что вышла замуж по ошибке. Она, отец… всё это было ошибкой. Понимаешь? И в результате этой ошибки появилась я. Мать даже пыталась что-то сделать, но я все равно появилась: там тоже случилась ошибка. И живу теперь по ошибке, вот что это такое.

— Смотрите, какой безошибочный вывод, — я попробовал усмехнуться.

— Нет, нет, не перебивай, — она опять схватила меня за рукав. — Я лучше знаю это. Понимаешь, ты уже привык, что его нет, ты всю жизнь так жил. И вдруг хочешь это переменить. А там ещё эта женщина. Зачем ворошить то, что должно остаться, как было? Это все равно что копаться в чужом бельё, неужели не понимаешь, в этом есть что-то унизительное. Я не хочу тебя отпускать в эту страну…

— Страна как страна. Нанесена на карту, полноправный член Организации Объединённых Наций, имеет прямое воздушное сообщение с Москвой. Очень даже приличная страна.

— Вот всегда ты так: прячешься за шуточками. Но ты же там один будешь, понимаешь? И эту женщину примешься искать — как ты это себе представляешь? А я сон нехороший нынче видела.

— Нет, не представляю, — я засмеялся, потому что действительно не представлял себе этого.

Вера по-прежнему смотрела на меня долгим, неотрывным взглядом. Сам не понимаю отчего, но этот взгляд все больше раздражал меня, может, потому, что я совершенно не знал, как реагировать на него.

— А что касается отцов, — сказал я как можно беспечнее, — то у каждого свой отец. Они у нас такие, какими мы их представляем. — И припечатал точку, чтобы вышло побольнее: — Вот так-то!

Она закрыла лицо руками и пошла прочь. Я отчуждённо посмотрел ей вслед. Потом подхватил чемодан и зашагал по трапу. Вечно она все усложняет, научилась изображать мировую скорбь по самым ничтожным поводам. И потом эти штучки: сны, предчувствия. Нет, я этого не люблю.

Я шагал по бетонным плитам и с каждым шагом отвлекался от её предчувствий. Далёкая гладь лётного поля, солнечно и нежарко. Тень моя скользила сбоку, переламываясь на швах между плитами, и я почти машинально отметил, что шагаю строго на запад. Справа басовито рокотал «боинг», выползая на полосу, воздух размазывался от его моторов, и дальний лес провис над горизонтом, будто смотришь сквозь воду. Неподалёку стоял «диси-VIII», люки его были распахнуты, и красочная цепочка пассажиров тянулась по трапу. На краю поля застыли серебристо-рыбьи тела самолётов, слетевшихся сюда со всего света. Скоро и нашу рыбину оттащат туда, на стоянку, но меня уже не будет с ребятами. Вера будет молча сглатывать слезы — и поделом. Я уже забыл о нашей стычке и думал о том, кто же меня встретит? Может, Антуан приедет? Хорошо бы. И сразу отправимся к нему. А потом на могилу…

Перебросил чемодан, запустил руку в карман кителя: паспорт и бумажник на месте. В паспорте виза на десять дней, до девятнадцатого августа, в бумажнике чек на десять тысяч бельгийских франков. Так что всего у меня в достатке.

Стрелки-указатели услужливо тянули меня за собой: сквозь стеклянные двери, по светлому коридору, через просторный вестибюль — к чиновнику в тёмной фуражке, сидевшему за высокой конторкой. Представитель жандармерии полистал паспорт, поглядывая на меня с привычно бдительным равнодушием, потом припечатал штемпель.

Я забрал паспорт, шагнул через турникет. Вот когда я очутился в Бельгии, население девять с половиной миллионов человек, конституционная монархия, король Его Величество Бодуэн Альберт Шарль Леопольд Аксель Мария Густав, королева Её Величество Фабиола Фернанда Мария де Лес Викториас Антониа Аделаида Мора и Арагон. Но я вряд ли попаду к ним на приём…

У турникета стояла высокая седая старуха в длинной тёмной сатиновой юбке, почти скрывающей высокие чёрные башмаки, скромненький белый платочек, вязаная кофта. При бабусе два огромных деревянных чемодана, крашенных синим, под цвет юбки. Бабуся была транзитная, билет у неё до Брюсселя, мы ходили смотреть на неё в салоне. Она озиралась по сторонам и в то же время не забывала бдительно присматривать за чемоданами. Народу в зале было немного, туристы уже проследовали, остались только мы с бабусей.

— Ты наш или не наш? — спросила она певуче, когда я поравнялся с ней. — Куда же мне теперь?

— Свой, бабушка, свой. Все в норме.

— А мы правильно прилетели? Дочка-то моя должна здесь быть, а вроде не видать.

— Сейчас появится. Вы сами-то из наших краёв?

— Из Фастова я, до дочки прилетела.

— Куда же вам теперь? — Я поставил чемодан, достал сигарету и посмотрел в зал, но никого не обнаружил. Может, меня ждут на верхней галерее?

— В Брюкино еду. Город ихний.

— Брюгге, — догадался я. — Тиль Уленшпигель оттуда родом.

— Он самый, — обрадовалась она, — мне дочка отписывала. Где ж она запропастилась?

— Мы на двадцать минут раньше прилетели, — успокоил я бабусю.

— Мамо, мамо! — раздался надрывный крик. Раскинув руки, по залу бежала рыжеволосая женщина в пенсне, за ней поспешали два долговязых отпрыска в кожаных шортах.

— Ксаночка! — вскрикнула бабуся и от слабости села на чемодан. Я хотел было попридержать её, но понял, что больше тут не нужен.

Рыжеволосая припала к материнскому плечу, обе зарыдали в голос. Парни неловко топтались перед ними, лопоча по-фламандски.

Я отошёл: не про меня эта история. Наконец-то дочь нашла свою мать и может приникнуть к материнской груди. А я? Самое большое — и то, если повезёт, — найду могилу и постою рядышком. Но и тогда я буду счастлив, потому что до сих пор и могилы той был лишён, и ведать о ней не ведал.

Дочь продолжала всхлипывать, припадая к матери и одновременно заботливо придерживая её на ходу. Внуки с натугой, каждый по одному, прихватили чемоданы, и все они беспорядочно заспешили к выходу. Я провожал их взглядом и тут же увидел тех, которые явно ждали меня. Вот и подошла моя черта.