Борис Годунов

Глава 5 Жить, выжить и победить

Биография Бориса Годунова теснейшим образом переплетена со всей государственно-управленческой системой, существовавшей в Русском Государстве в XVI веке. Его появление на политическом горизонте неразрывно связано с этой системой, можно даже сказать, что он — продукт её. В какой степени этот факт — дело случая, а в какой — закономерное явление, сказать однозначно нельзя. Конечно, не подлежит сомнению, что взлет Годунова к вершинам властной пирамиды есть результат выбора Первого Царя — Иоанна Грозного в процессе «кадровой революции», проводимой им с середины 60-х годов, в период так называемой Опричнины.

Этот момент в истории русского государствоустроения чрезвычайно важен. В процессе государственно-управленческой консолидации при Первом Царе на смену территориально-земельному управлению приходил принцип централизма. Создавались единые государственные органы —приказы, ведавшие уже не областью-территорией, а отраслью государственной деятельности. Именно тогда целый ряд «худых» фамилий «вознесся не по чину». Появлялся, как бы теперь сказали, «социальный лифт», благодаря чему люди возносились на самый верх административной пирамиды не по родовым преимуществам, а исключительно в силу служебных заслуг и расположения Самодержца.

Одной из самых ярких подобных историй был случай с родом известных дьяков Щелкаловых, братьев Андрея и Василия, которые в конце XVI века играли важнейшую роль в административной системе. Их прадед был барышником на Конской площадке, дед — священником, отец служил подьячим, а они сами, «великие дьяки», ведали важными приказами и не только были включены в «Великую тысячу», став членами Государевой Думы, но старшего из братьев, Андрея, за глаза даже называли «вторым Царём»...

Указанная «кадровая революция» противоречила старой московско-боярской управленческой традиции. Без понимания хотя бы основ этой «традиции» в конечном счёте невозможно понять ни сам факт «взлета» Годунова, ни то неприятие, которое он вызывал в родовитой среде и при жизни, и после смерти. Потому разговор о служебно-иерархической организации Московского Государства неизбежен и необходим. Тема эта огромна, многогранна; она имеет обширную библиографию. Ниже же пойдёт речь лишь о некоторых основополагающих нормативно-правовых и структурных принципах властеустроения.

С самых древних времени и вплоть до Петра I наивысшим служебным званием на Руси являлось боярство. Считается, что само слово происходит от слова «бой » и в стародавние времена означало члена княжеской дружины, отличавшегося особой храбростью и мужественностью. Постепенно дружинники-бояре становились приближенными князя, его «советниками», с которыми правитель-князь «держал совет», или «думу». Этим своим «ближним советникам» ещё основатель княжеско-царской династии князь Рюрик, умерший в 879 году, раздавал в управление города и области. Бояре всегда занимали первые места вблизи князя, являясь прообразом аристократии. Боярство было званием личным и, как привило, не распространялось на потомство, то есть это было пожалование владетельного князя конкретному лицу за заслуги.

Кроме боярства в древние времена существовало и ещё два высших разряда людей: «мужи княжи», или «дети боярские», и «отроки», или дворяне.

С самого раннего периода возникновение Древнерусского государства высший правитель, владетельный князь, великий князь соединял в своих руках три властные стихии: вождя дружины, правителя государственного и судьи. Но для конкретного исполнения дел от лица верховного правителя назначались доверенные лица, которых много позже стали назвать «чиновниками».

Самые важные должности в городах и областях принадлежали посадникам, позже — наместникам, которыми становились «близкие советники» или «княжеские отроки». Существовали и «воеводы», совмещавшие административную и военную функции. Этот термин появился в X веке и часто упоминался в летописях. До XV века он обозначал либо командира княжеской дружины, либо руководителя народного ополчения. Затем воеводами стали называть и наместников Государя в городах.

Территория или город давались «посаднику» не во владение, а в управление, где он являл административные полномочия от лица князя. Другим правительственным уполномоченным в городе или области являлся тысяцкий, или воевода. Он становился начальником земских полков, формировавшихся из земского или городского населения, ведал сбором податей.

Главные судебные функции на местах возлагались на тиунов, назначаемых князем из числа членов младшей княжеской дружины. Для разбирательства дел при них образовывался штат приставов, дьяков, подьячих и писцов.

Определённая иерархия складывались при дворе князя; существовали должностные лица, выполнявшие определённые функции: казначей, ключник, подкладник (спальник, постельник), конюший, стольник, меченоша, ловчий, дворецкий, окольничий. Все лица, составлявшие младшую княжескую дружину, стали именоваться «двором», получив общее название «дворян», имея значение второстепенных слуг на служебной лестнице.

Лица, занимавшие все указанные должности, составляли в тогдашнем русском обществе высший, первенствующий класс людей.

После разгрома Руси ханом Батыем и после падения в 1240 году и фактического уничтожения стольного града Киева единое государство распалось на отдельные княжества, степень независимости которых друг от друга была различной. Правители этих княжеств были связаны единородным происхождением, а приоритет первенства определялся не фактической властью, а характером родства; кто ближе в генеалогическом отношении находился к Великим Киевским князьям, тот и считался «первее». Но так как показатели старшинства князей, при единстве рода, являлись переходными, то смерть «старшего» князя вызывала повсеместное перемещение многочисленных князей из одной земли в другую, с младшего стола на старший.

Высшей приоритетной честью, знаком владетельного приоритета являлось ношение звания Великого князя Киевского, потом — Великого князя Владимирского, а с начала XV века — Великого князя Московского. По завещанию Великого князя Киевского (1249–1263) и Великого князя Владимирского (1252–1263) Александра Невского (1221–1263) Московское княжество было выделено в удел его младшему сыну Даниилу Александровичу (1261–1303), за потомками которого оно и закрепилось. Первым, уже вполне самостоятельным Великим князем Московским титуловался Василий II Васильевич (1415–1462, князь с 1425 года), получивший прозвание Тёмный^^^.

Примерно в XIII веке появляется понятие «удел », означавшее княжескую родовую вотчину, принадлежавшую конкретному лицу на праве неотъемлемого владения. Каждый князь смотрел на свой удел как на свою частную собственность. Как личный собственник, отделённый от рода, князь считал вправе завещать свою собственность кому хотел и вообще распоряжаться ею по своему усмотрению. Потребность в государственном общем владении ослабевала, и уделы приобретали признаки вполне независимого владетельно-территориального образования.

Можно сказать, что после татаро-монгольского разгрома Руси в XIII веке силы национально-государственной консолидации всё время ослабевали, а центробежные тенденции превалировали над центростремительными. Этот исторический процесс, эта длительная эпоха получила название «период феодальной раздробленности ».

Почёт и влияние теперь приобретались не столько положением на родственной лестнице, сколько благорасположением ханов Золотой Орды — владетельные князья там получали «ярлыки на правление, а также личной силой, которая измерялась в первую очередь количеством владений. Подобная удельная философия вызывала бесконечные конфликты и даже войны между сопредельными княжествами за обладание теми или иными территориями.

В начале XIV века начался период возвышения Московского княжества, процесс неразрывно связанный с именем Ивана Калиты (1282–1340), ставшего князем Московским в 1325 году, а с 1328 года — и Великим князем Владимирским. Именно при нём начался постепенный процесс превращения Москвы в центр единого Великорусского государства, процесс, окончательно завершившийся при сыне Василия II Тёмного — Великом князе Московском Иоанне III Васильевиче (1440–1505, Великий князь с 1462 года), ставшем полноправным Самодержцем. При нём произошло полное политическое объединение Руси и была ликвидирована удельно-вечевая система государствоустроения.

Начиная с Иоанна III в государственном управлении утверждается принцип предоставления важной должности не по праву первородства, не по происхождению, а на основе «верности государю», который именно за службу жаловал своим «слугам», своим «холопам» землю, которая являлась в ту эпоху фактически единственным источником благосостояния. Удельное право, завещание родовых земель только потомкам постепенно отмирает, на смену семейно-родовому праву приходит государственно-частновладельческое.

Однако носители прежней психологии и выразители старой, удельной идеологии оставались. Лишенные своих уделов и былой самостоятельности потомки родовой знати, порой имевшие не менее древние корни, чем у Великого князя, не хотели жить общими государственными интересами и задачами; они мечтали вернуться к порядкам, «существовавшим встарь». Эти сепаратистские настроения, поползновения, тенденции — определения в данном случае не суть важны — давали о себе знать до самого начала XVII века. Они представляли серьезную угрозу целостности и стабильности государства. Княжеско-боярская вольница являлась по факту потенциальной опасностью существования Руси. Тут можно привести только один наиболее вопиющий пример.

После того как в результате свержения Царя Василия Шуйского в июле 1610 года Русское государство «обезглавилось», власть перешла к «коллективному» руководству, состоявшему из семи представителей родовых кланов. Вот их имена: князь Ф. И. Мстиславский, князь И. М. Воротынский, князь А. В. Трубецкой, князь В. В. Голицын, князь Б. М. Лыков-Оболенский, боярин И. Н. Романов и боярин Ф. И. Шереметев. На Руси на два года утвердилась Семибоярщина, прославившаяся предательством национальных интересов в угоду клановым.

Семибоярщина 17 августа 1610 года заключила с поляками договор о признании Русским Царём сына польского Короля Сигизмунда III принца Владислава, при непременном обязательстве польской стороны сохранить княжеско-боярские привилегии и собственность. В сентябре того года правительство национального предательства впустило в Москву польские войска. Большая часть страны оказалась фактически оккупированна поляками, а север-запад — шведами. Понадобилась многомесячная кровопролитная борьба русского народа, чтобы сокрушить и изгнать захватчиков.

Потенциальную опасность подобного рода событий прекрасно осознавали верховные правители в Москве, которые стремились различными путями и средствами обуздывать и сокрушать все проявления княжеско-боярского сепаратизма. Самую непримиримую борьбу с антигосударственными дезинтеграционными явлениями и проявлениями в среде «родовитых» и «именитых» вёл Первый Царь — Иоанн Грозный. Как Самодержец, как Богом поставленный правитель, Иоанн Васильевич сам не раз в свои молодые лета испытывал предательства, измены, злоумышления, направленные вельможами против него, «Божьего пристава».

К середине XVI века, ко времени появления Бориса Годунова на свет, общая система управления в Русском государстве выглядела следующим образом. На вершине властной пирамиды находился Царь, называемый Самодержцем, то есть властителем, полностью независимым в делах внешних и внутренних. Но только этими двумя функциями суверенитета смысл данного предиката власти не исчерпывался. Существовала ещё и третья ипостась, означающая уже вассалитет Царя земного по отношению к Царю Небесному.

Русские Великие князья, а потом Цари, как верховные «держатели Земли Русской», являлись одновременно и носителями православного сознания, исполнителями православной вселенской миссии — евангелизации рода человеческого и приуготовления его ко Второму Пришествию Спасителя. В этом отношении русские верховные правители, являясь земными владыками, одновременно исполняли и определённые церковные функции.

Однако распространенные утверждения о том, что Великие князья-Цари-Императоры являлись якобы «главой Церкви», являются совершенно абсурдными. В высшем, сакрально-духовном смысле у Церкви, как сокровищницы благодатных даров, только один Глава — Иисус Христос. Никакого другого «главы» у неё нет и быть не может. Что же касается земной Церкви, как отблеска Церкви Небесной, то здесь влияние русских правителей было ощутимым и вполне зримым. Так ранее было и в православной Империи ромеев — во Втором Риме, где Император-Василевс воспринимался как первый подданный Царя Небесного, несший ответственность перед Ним не только за себя, но и за благочестие всего «народа православного». Отсюда проистекала и особая церковная функция ромейских императоров.

Да, русские правители принимали самое непосредственное участие в делах земной Церкви: созывали церковные соборы, на которых нередко и председательствовали, определяли служебные перемещения в среде архиерейства, издавали указы и распоряжения о строительстве храмов и монастырей, определяли размер и формы предоставления вспомоществования «братьям во Христе» на Востоке. Но правители никоим образом не касались ни основ вероучения, ни таинств, ни литургической стороны церковного действия. Русских правителей и никогда не обожествляли; на Руси молились не им, а за них. Эти исходные вещи необходимо чётко понимать, чтобы воспринимать русский духовно-государственный процесс в его истинных выражениях и подлинных проявлениях.

Высшие государственные органы управления в России XVI века имели вполне определённую структуру, обусловленную определёнными исполнительскими компетенциями. Первое место во главе правительственных органов отводилось Боярской Думе^^"·, где сосредоточивались законодательные, административные и внешнеполитические функции. Само понятие очень древнего происхождения.

Первоначально обозначало совещательный орган при князе, носила название «княжеская дума », куда входили родственники князя, старшие дружинники, представители духовенства, городские старшины и др., а в XIV веке становится совещательным органом бояр при князе.

Без думы не обходился ни один государь, не исключая и Иоанна Грозного. Самостоятельной роли Боярская Дума не играла, она всегда действовала вместе с Царём, составляя совместно с государем единую верховную власть. Это единство особенно рельефно проявлялось в делах законодательства и в международных отношениях. По всем делам выносилось решение в следующей форме: «Государь указал и бояре приговорили» или «По государеву указу бояре приговорили».

Знаток предмета, известный историк С. Б. Веселовский (1876–1952) в этой связи написал: «Ввиду распространённых представлений о Боярской думе как учреждении следует напомнить, что у дворян, которых Царь “пускал”, или жаловал, к себе в думу, то есть в “советные люди”, не было ни канцелярии, ни штата сотрудников, ни своего делопроизводства и архива решённых дел. Царь по своему усмотрению одних думцев назначал на воеводство в крупнейшие города государства... других отправлял послами в иноземные государства, иным поручал, “приказывал” какое-либо дело или целую отрасль управления, наконец, некоторых оставлял при себе в качестве постоянных советников по текущим вопросам государственного управления. Так, можно сказать, что думный чин служилого человека свидетельствовал не о действительных служебных заслугах его, а об уровне, на котором он находился в среде правящих верхов государства Боярская Дума просуществовала до конца XVII века и позднее была преобразована в Сенат.

В Боярской Думе председательствовал Государь; заседали бояре, окольничие, думные дворяне, некоторые другие должностные лица^^^. По отношению к Верховному правителю Дума имела только совещательное значение.

Вслед за Думой по степени значения следовали приказы^^^ начавшие возникать в первой половине XVI века. Приказы действовали на постоянной основе, имели свой штат служащих, собственные помещения (палаты) в Москве и некоторых других городах. Начальниками приказов являлись сановники различных рангов, назначавшиеся Государем; делопроизводством в приказах заведовали дьяки и подьячие. Существовали приказы центральные, ведавшие определённой государственной отраслью, и областные, деятельность которых ограничивалась неким территориальным пространством.

Происходила во времени трансформация Великокняжеского дворового управления и чинов. При Иоанне III появилась: московские и городовые дворяне, городовые дети боярские, постельничий, спальники, сокольничий, ясельничий. При Василии III: оружничий, кравчий, стряпчий, жильцы («дворовые дети боярские»). При Иоанне Грозном: бояре земские и опричные, дворяне думные, дворяне большие, дворяне первой статьи, дворяне второй статьи, дворяне сверстные, дети боярские второй статьи. Следует особо отметить, что при Фёдоре Иоанновиче появился новый титул — «ближний великий боярин», которым был награждён Борис Годунов и который никому больше не жаловался.

Титул боярина оставался на протяжении всего XVI века чином отличия для знатных и именитых людей, служил высшим званием для служащего государю человека. Количество их никогда не было особо велико. При Иоанне III таковых насчитывалось 19, а к концу царствования Иоанна Грозного — всего 11. Фёдор же Иоаннович пожаловал боярство И лицам, и общее их число составило 22 персоны. Бояре занимали, как правило, все важнейшие должности в государстве, исполняли особо значимые поручения государя как в делах военных, внешнеполитических, так и в делах внутреннего управления.

Самодержцы были весьма щепетильны в подобного рода пожалованиях. Так, Иоанн Грозный отказался присваивать боярский чин своему любимцу Григорию Лукьяновичу Скуратову-Бельскому — Малюте Скуратову (ум.1573), тестю Бориса Годунова, опасаясь унизить это высокое звание скорым возвышением человека хотя надёжного и способного, но весьма «худородного ». Верный Скуратов носил только звание думного дворянина, полученное в 1570 году.

Вслед за боярским следующим по значимости чином считался окольничий. Подобное звание получал тот, кто всегда был рядом с Государем, как во время государевых путешествий или походов, так и в дворцовых церемониях, при приёме послов. Он являлся непосредственным исполнителем поручений Великого Князя и Царя. Окольничие вместе с боярами всегда входили в «Думу Государеву», присутствуя в этом государственном учреждении в качестве постоянных членов, садясь на лавках «по породе», то есть сразу же за боярами. Число окольничих всегда было небольшим. При Иоанне III таковых насчитывалось 9 человек, а концу XVI века контингент носителей этого звания составлял всего 15 персон. Но в этом ряду имелись исключения.

Существовало 15 знатных фамилий, члены которых получали окольничего в силу своего родового происхождения, а не за конкретные заслуги. Вот эти фамилии: Куракины, Долгорукие, Бутурлины, Ромодановские, Пожарские, Волконские, Лобановы, Стрешневы, Барятинские, Милославские, Сукины, Пушкины, Измайловы, Плещеевы, Львовы^^^.

Третьим разрядом высокопоставленных служащих являлись дворяне, высшей степенью которых являлись думные дворяне — чин, возникшей по воле Иоанна Грозного для отличия лиц, совершавших полезные дела, проявлявших преданность Самодержцу, но не имевших родовых заслуг. Они были введены в состав Думы, где имели равные права в решении дел наравне с именитыми служебными чинами — боярами и окольничими.

К числу знатных чинов относился чин конюшего, имевший очень древнее происхождение и означавший человека, занимавшего видное положение при дворе. В XVI веке это звание присваивалось часто боярам, и боярин-конюший считался среди первых лиц государева двора по сану и чести. Царь Фёдор Иоаннович в день своего венчания на Царство 31 мая 1584 года возвёл шурина своего Бориса Фёдоровича Годунова в сан конюшего, придав ему при этом титул ближнего великого боярина и Наместника Казанского и Астраханского.

Когда все удельные владения при Иоанне III перешли во власть Москвы, то Государь Московский, как в старину прежние удельные князья, стал «дедичем» и «отчичем» в своём государстве — московской вoτчинe^^^ Царский дом, как и княжеский, состоял из государя, членов его семейства и дворни, или слуг. Московский Государь, сосредоточивший в своих руках единовластную самодержавную власть, для придания своей особе исключительного, царственного величия окружил себя многочисленными слугами, делившимися на разряды и степени, но не в сословном смысле — Московская Русь сословного строя не знала^^®, а исключительно в служебном, создав своего рода «чиновную лестницу» для движения по службе должностных лиц.

Умножение чинов, их иерархическая последовательность требовали определенного учёта и контроля. Уже при Иоанне III начали вести разрядные книги, или послужные списки, где фиксировалась вся служилая иерархия «по разрядам». Позже был создан Разрядный приказ, известный по документам с 1535 года, ведавший служилыми людьми, их чинами, их обязательной государственной деятельностью, назначением содержания и т. д.

Однако при всём том родовое начало продолжало существовать, но не в форме «государева закона », а как норма обычного права, как традиция, которую было очень трудно преодолеть. Младший по летам человек, но имевший высокое родословие, считал для себя зазорным служить над началом хоть и старшего и опытного начальника, но «низшего по чину».

Кичились и гордились не талантами, способностями, государственными заслугами своими и своих предков, а в первую очередь и исключительно родовыми званиями. Дело постоянно доходило до склок, препирательств и конфликтов, которые самым неблагоприятным образом сказывались на государственном управлении. Иоанну Грозному даже пришлось издать в 1552 году специальный указ, в котором говорилось, что одному государю принадлежит право судить о родах и достоинстве и что кто с кем послан, тот тому и повинуется.

Вся русская служебная элита того времени в той или иной степени ощущала на себе воздействие этой традиции «родовой чести». Особенно пострадала от неё репутация Бориса Годунова, которого даже после воцарения в 1598 году в среде именитых и родовитых называли презрительно «рабоцарь», подчеркивая его «холопье», «рабье» происхождение, его «недостойность» для столь великого звания — Хозяина Земли Русской.

Как уже упоминалось, историческая ситуация сложилась таким образом, что о Борисе Годунове писали или недоброжелатели, или его личные враги, а потому его биография изобилует темными пятнами и пустотами, заполненными домыслами и сентенциями нередко самого уничижительного свойства. Один показательный пример.

В числе литературно-публицистических памятников первой половины XVII века значится очень интересное произведение, носящее в духе времени весьма витиеватое название: «Временник по седмой тысящи от сотворения света во осмой в первые лета », который в историографии называют просто «Временник ». Он составлен известным служилым человеком, дьяком Иваном Тимофеевым (ок. 1555–1631)^^\ занимавшим в 1598–1599 годах 17-е место среди приказных дьяков. «Временник» описывает важнейшие событий Русской истории от правления Иоанна Грозного до Михаила Романова. Считается, что этот памятник был составлен в конце 10-х — начале 20-х годов XVII века.

Автор являлся очевидцем важных событий, многое видел, многих лично знал, что, казалось бы, должно было сделать данный документ чрезвычайно событийно насыщенным, а потому и чрезвычайно ценным. Ничуть не бывало. Оставляя в стороне прочие сюжетные линии, остановимся только на одном аспекте: описании личности Бориса Годунова.

Здесь уже нет никакой бесстрастной хроники, здесь звучат громы поношений и сверкают молнии негодований. Иван Тимофеев приписывает Годунову все мыслимые и немыслимые дела и намерения. Он однозначно рисует его «незаконным» Царём, «похитившим власть». Что двигало таким всепоглощающим неприятием — неизвестно. Вот только один пассаж, касающийся смерти Царя Фёдора Иоанновича в 1598 году, которого, оказывается, отравил Борис Годунов! Обратимся к тексту «Временника».

Царь Фёдор окончил «по примеру Давида, кротко свою жизнь свою среди совершения добрых дел, умершего прежде времени и насильственно от рук раба (Годунова. — А.Б.), — ибо многие думают о нём, что преступивший крестную клятву раб ранее положенного ему (Фёдору) Богом предела жизни заставил его почить вечным сном, возложив на царскую главу его рабскую скверную руку убийцы, поднеся государю смертный яд и убив (его) хотя и без пролития крови, но смертельно, как ранее и отрока — брата его (Царевича Дмитрия. — А.Б.). Смерти же самого Царя он втайне рукоплескал...»^^^

До подобных низостей даже иностранные сочинители не доходили, а наш, природный русский, «очевидец» додумался! Ведь Борис Годунов хоть не являлся «природным» Царём, но утвердился же он в этом звании вполне законным путём; он являлся Царём миропомазанным, клятву на верность которому давали все служилые люди, в том числе и Иван Тимофеев.

Спрашивается, каких «позитивных» подробностей биографии Бориса Годунова можно ожидать от таких «очевидцев-современников»; тут Иван Тимофеев не одинок. Ответ прост как яичница — никаких!

До сих пор ничего, например, не известно о семейном укладе родительского дома, о воспитании и образовании Бориса. Известно только, что он был сыном костромского помещика Фёдора Ивановича Годунова, женатого на Степаниде Ивановне, урождённой Снандулия. Фёдор Иванович был одним из трёх сыновей костромского дворянина Ивана Годунова-Чермного. Отец носил кличку Кривой, что свидетельствовало о физическом недостатке. И всё. Как констатировал исследователь, «судить о личных качествах этого человека (Ф. И. Годунова. — А.Б.) не представляется возможным.

До сего дня не вполне ясен даже вопрос: насколько был Борис Годунов грамотным? Иван Тимофеев утверждал, что Борис от рождения и до смерти не проходил по «стезе буквенного учения» и «первый царь не книгочей нам быть»^^^ Исследователи опровергли подобное лживое утверждение. «Примерно в 20 лет Борис удостоверил подписью документ о пожертвовании родовой вотчины в костромской Ипатьевский монастырь. Молодой опричник писал аккуратным, почти каллиграфическим почерком. Взойдя на трон, Борис навсегда отложил перо. Не стоит думать, что он разучился писать. Новый государь не желал нарушать вековую традицию, воспрещавшую коронованным особам пользоваться пером и чернилами »^^\.

Да и если бы годуновские автографы и не сохранились, то всё равно было бы трудно вообразить, чтобы Годунов, много лет вращавшийся в придворном кругу, не овладел хотя бы основами письма и чтения. Апостол и жития святых являлись непременным чтением в среде мало-мальски состоятельных людей того времени, а уж тем более в царском окружении; по ним учили грамоте всех «недорослей».

Да и невозможно представить, чтобы Иоанн Грозный, сам великий грамотей и книгочей, целый ряд лет общался близко с человеком, не умеющим не читать, не писать. Первый Царь любил «простецов», ценил бесхитростность, благонамеренность и искренность во всём, однако это совсем не означало, что он почитал невежественных. Никогда бы он не породнился с такими людьми; ведь после замужества сестры Ирины Борис Годунов стал родственником Царя Иоанна!

Биографию молодых лет Третьего Русского Царя приходится восстанавливать по крупицам; материалов, сколько-нибудь основательно освещающих сию тему, просто не существует. Только обмолвки в разных документах той и последующей поры.

Борис Фёдорович Годунов родился в 1552 году, его сестра Ирина Фёдоровна появилась на свет в 1557 году. Мать их умерла очень рано, а батюшка скончался ориентировочно в 1569 году. Опекуном детей стал их дядя, младший брат отца Дмитрий Иванович Годунов. Братья Фёдор и Дмитрий являлись совладельцами небольшой вотчины в Костроме.

О Дмитрии Годунове известно, что он был «в фаворе» у Царя Иоанна Грозного, получил высокие служебные звания: постельничего (1571), окольничего (1572) и боярина (1578). Он попал в опричный корпус Царя Иоанна Васильевича одним из первых. В пользу такого выбора говорило как раз «худородие» Годунова, отсутствие у него родственных уз и близких связей с ненавидимым Царём именитым боярством.

Уход дяди в опричное ополчение, надо думать, вызвал и необычное перемещение племянников-сирот. Ирина Фёдоровна Годунова уже в семь лет была принята на воспитание в царский терем, где очень подружилась со своим одногодком Царевичем Фёдором Иоанновичем. В свои весьма молодые года, в неполные восемнадцать лет, при опричном дворе Иоанна Грозного оказался и Борис Годунов, но ни в каких тёмных опричных делах задействован не был, иначе об этом непременно бы поведали недоброжелатели из числа современников.

Первое точное упоминание о «карьерном успехе» Бориса Годунова относится к октябрю 1571 года, когда молодой костромской дворянин, которому в том месяце исполнилось девятнадцать лет, фигурировал в качестве «дружки» жениха на свадьбе Царя с коломенской дворянкой Марфой Собакиной, дальней родственницей Малюты Скуратова. Это очень важный исходный момент в биографии Бориса Годунова. Ведь в соответствии с русской свадебной традицией, которая соблюдалась и при Царском венчании, «дружка», или «дружок», — один из главнейших участников церемонии; он в известном смысле руководит обрядовым действием, произносит свадебные приговоры, веселит собравшихся шуточками и поговорками. Мы не знаем, был ли Годунов единственным «дружкой», или их было несколько. Последнее предположение более обоснованно, так как речь шла всё-таки о царской свадьбе.

Здесь важен один смысловой момент: «дружка» неизменно назначался женихом из числа родственников, друзей или близких знакомых. Исходя из этого, можно уверенно заключить, что Царь Иоанн к октябрю 1571 года уже знал и доверял Годунову.

Вообще об этих страницах жизни будущего Царя практически ничего не известно, но несомненно одно: трудная школа придворной жизни сформировала характер крепкий, натуру хитрую и изворотливую. Без этих качеств в сложном мире придворных интриг, наушничества, предательства и клеветы выжить было невозможного. Если к этому добавит несомненный природный ум Бориса, то к своим двадцати годам Борис Фёдорович Годунов был значительной личностью, заслужившей расположение Царя Иоанна Васильевича, который мало кому доверял, а расположение которого могло улетучиться в один миг.

Симпатии к Годунову Грозный Царь за многие годы не переменил, что можно воспринимать одним из удивительных явлений придворной жизни того времени. Возвышение Годунова началось в годы Опричнины; тогда многие незнатные роды поднялись вверх, став в последующем известными. Постичь эту общественную метаморфозу Русской истории невозможно без понимания смысла всей политики Первого Царя в 60–70-х годах, его философии власти, которая и родила Опричнину.

Как заключил Владыка Санкт-Петербургский Иоанн (Снычев), специально рассматривавший тему о Христопреданности Первого Царя, «поведение его всегда и во всем определялось глубоким и искренним благочестием, полнотой христианского мироощущения и твердой верой в свое царское “тягло” как Богом данное служение. Даже в гневе Иоанн пребывал христианином.

Первый Царь, борясь за нераздельную властную прерогативу, за полнокровное «самодержавство », чаял обратить души людей к Лику Небесному, стремился сделать православных желанными для Царствия Небесного. Он, как первый слуга Господа на земле, действовал и наставлением, и запрещением, и карой. Он долго полагал, что добротой и прощением можно добиться от людей беспрекословного исполнения воли Царя Миропомазанного, а следовательно, и воли Божией.

Летом 1564 года, в письме князю Курбскому, Иоанн, отметая упреки в жестокости, заявлял: «А за вашу службу, о которой говорилось выше (чуть раньше он говорил о “злобесивом сопротивлении” таких людей, как Курбский. — Л.Б.), вы достойны казней и опалы; но мы ещё милостиво вас наказали, — если бы мы наказали тебя, как следовало, то ты бы не смог уехать от нас к нашему врагу; если бы мы тебе не доверяли, то не был ты отправлен в наш окраинный город и убежать бы не смог»^^^ Постепенно, по мере нарастания опыта проб и ошибок, Иоанн разуверивался всё больше и больше в добросердечии натуры человеческой, всё меньше и меньше полагался на «увещевания», которые «злобесивыми» людьми воспринимались как «слабость» или не воспринимались вовсе.

Преодолев возраст Христа — тридцать три года — Первый Царь стал являть свой новый нетерпимый образ, ранее широко не известный. Как написал он сам в 1564 году, «добрым — милосердие и кротость, злым же — жестокость и муки, если этого нет, то (тот) не царь. Царь не страшен для дел благих, а для зла». Царский меч — «для устрашения злодеев и ободрения добродетельных »^^^.

Его карающий меч теперь обрушивался не только на иноплеменных врагов, но и на своих, на ближних, кому доверял, кого порой любил, кто клялся на Кресте быть «верным до гроба», но кто при первой же возможности изменял и предавал; думал не о благополучии государевом, то есть Государственном интересе, а только о своей личной выгоде. Они ведь тоже оказались врагами, не менее страшными, чем «басурмане» и «латины». Эти отступники предали поруганию Крест Христов, выступив открытым предательством или тайным злоумышлением против Царя, а значит, и против Всевышнего! Фигура князя А. М. Курбского самая показательная и известная, но таковые находились и раньше и потом; кому-то, как пресловутому князю, удалось убежать^^^, иных настигала царская кара...

1564 год можно назвать переломным в умонастроении Царя Иоанна. Первые двадцать лет царствования он хотел править миролюбиво и благочестиво — отдельные примеры опал и даже казней общей картины не меняли. Иоанн тогда чаще всего полагался на «клятвы» и «заверения» своих подданных, всё ещё надеясь, что строгостью, но и снисхождением можно переломить человеческую природу. Затем пришло убеждение, что люди, отмеченные клеймом первородного греха, не могут по доброй воле следовать за Царем, служить ему честно и нелицемерно.

Первый Царь точно знал, как надо повиноваться, как надо служить своим хозяевам. То святые апостолы Петр и Павел, истолкователи Божией воли, заповедовали, а наставления их Иоанн знал наизусть и не раз на эти установления ссылался. «Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым. Ибо то угодно Богу...» (1 Пётр. 2, 18–19). «Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу, не с видимою только услужливостью, как человекоугодники, но как рабы Христовы, исполняя волю Божию от души, служа с усердием, как Господу, а не как человекам» (Еф. 6, 5–7).

А ему. Царю Православному, первому среди господ, как его рабы служат? Кругом, куда ни глянь, — корысть, злоба, злоумышления и измены. Измены и предательства нельзя прощать, ведь то предательство Христа.

И тогда Иоанн прибег к другому оружию, которое всегда особенно сильно действовало на людей, — страху. Царская кара — возмездие за худые и подлые дела, и она должна настигнуть всех недостойных, их родных и близких, без различия положения, пола и возраста. И первые в этот ряду — самые знатные, самые именитые, самые влиятельные — извечные враги сильной центральной власти. Их надо или образумить, или уничтожить, а потому в начале 1565 года появилась известная Опричнина, а Иоанн Васильевич принял облик Грозного Царя.

Решение не было простым. Ему предшествовала целая серия знаменательных печальных и драматических событий, поставивших во весь рост проблему существования не только лично его. Царя, но центральной власти, а следовательно, и Руси.

В 1564 году Царь много уединенно молился. В мае ездил в Переславль (Залесский), где был на освящении построенного по его распоряжению главного собора Никитского монастыря, причем, к удивлению многих, долго и вдохновенно пел на клиросе. Известно, что затем ездил к Троице и у раки Сергия Радонежского проводил ночи и дни, прося Преподобного помочь добиться милости Всевышнего «в устроении державы великой России».

В начале декабря 1564 года Иоанн пошёл на то, что вызвало просто панику у современников и до сего дня служит темой разноречивых размышлений: он решил «оставить» Царство! Это не было какое-то «отречение » — тогда такого и понятия никто не знал; он выехал из Москвы, никого не уведомив и не предупредив. Обычно, когда Царь всея Руси покидал Москву, оставлял вместо себя нескольких бояр вести дела. Теперь же «заместителей » назначено не было и власть «осиротела ». Когда разнеслась весть, что Государь покинул стольный град и отбыл «невесть куда », то многие как громом стояли оглушенные, земля под ногами зашаталась, а Митрополит Афанасий^^^ на время потерял дар речи.

Царский «обоз» был внушительным. Иоанна сопровождала семья, «избранные бояре», «приказныелюди», прислуга и отряд охраны — триста стрельцов. Всем им было предписано ехать вместе с женами. Царь увез с собой иконы, дорогую утварь и, как сказано в летописи, «всю казну свою повелел взять с собой ». Царский «поезд» первоначально проследовал в село Коломенское, затем отправился в Троицкий монастырь, где 21 декабря праздновал память Митрополита Петра, а затем отбыл в свою дальнюю резиденцию (112 верст от Москвы) Александрову (Александровскую) слободу, где и расположился^^.

В Москве первоначально полагали, что Царь отправился на богомолье, как то много раз случалось. Однако отсутствие от Царя вестей и указаний подобное предположение не подтверждало. В Москве воцарилось безвластие; все «приказные люди» бросили дела, лавки опустели, хотя то были предрождественские и рождественские дни. Все и всё замерло, как при приближении страшной грозы.

И она грянула. 3 января 1565 года из Александровой слободы к Митрополиту Афанасию прибыл царский доверенный Константин Поливанов, привез «грамоту» и «список», в котором были описаны «измены боярские и воеводские и всяких приказных людей».

Иоанн Васильевич не называл конкретных имен; он бросил обвинения всем служилым людям, начиная с «первых бояр», в неисполнении долга при ведении дел, в том, что не хотят они «оберегать православное христианство». Были высказаны царские укоризны и «духовным отцам», которые заодно со служилыми: когда Царь хочет кого-то наказать, то «архиепископы, и епископы, и архимандриты, и игумены сложатся с боярами и дворянами» и едины все против воли царской. Поэтому «Царь и Государь и Великий князь от великой жалости сердца не хотел многие изменные дела терпеть, оставил свое государство и поехал», куда «его Бог наставит»^^^.

Одновременно от Царя поступила «грамота» к купцам и «всему христианству града Москвы», которую перед толпами москвичей зачитывали его доверенные дьяки, чтобы простой народ «сумнения не держал»; на него Царь не гневается и опалы на них «никакой нет».

В терминологии более позднего времени вся эта государственная пертурбация могла бы быть названа «блестящей политической акцией ». Иоанн Васильевич и здесь проявил себя не только великолепным стратегом, но и тактиком, оказавшимся по своим умственно-аналитическим способностям неизмеримо выше не только своих врагов, но и всех своих современников. Он хотел народным волеизъявлением добиться подтверждения своей нераздельной властной прерогативы. И он ее получил, прекрасно предвидя ту реакцию, которая последует за его «отбытием с царства». Он ведь Царь «народа христианского»: они для него, он — для них, а кучка зловредных бояр и других иже с ними двурушников разрушить это нераздельное, божественное единство не смогут. Что касается аристократии, то, как заметил исследователь, «опасность того, что Боярская Дума примет отречение, была вполне реальной »^^^.

Но получилось не по-боярски. Народ «возопил», стал усиленно молиться в храмах, чтобы Господь помиловал, чтобы простил Царь народ свой, чтобы смилостивился. Как же теперь «нам быть без Государя»? Митрополита Афанасия осаждали днем и ночью люди разного звания — быть ходатаем перед Государем, чтобы «он гнев свой отвратил, милость показал и опалу свою снял». Кругом только и было слышно, что москвичи сами готовы постоять за Царя и готовы были, что называется, в клочья разорвать изменников и злодеев. Нет сомнения в том, что если бы Иоанн назвал в своих «грамотах» какие-то имена, то этим лицам долго бы прожить не удалось. Но он не назвал, хотя знал многих. Здесь уместна одна смысловая ремарка.

Над историей «убытия Царя » и особенно реакцией народных масс на то событие, подчеркивающей неразрывную связь народных чаяний с фигурой Помазанника Божия, историки потом много размышляли и много писали. Но так как большинство из них принадлежало к «эволюционной партии прогресса», то есть являлось носителями линейного и одномерного сознания, то и выводы получались соответствующие. Как это! Признать духовно-историческое единство Царя и Народа? Никогда! Ведь «самые передовые» умы в Европе того не только не признавали, но подобные «средневековые предрассудки» высмеивали и категорически отрицали. Потому историки-секуляристы и измышляли тезисы о каких-то «агентах» Царя, которые «вели агитацию в массах», чтобы настроить их против боярства и «передовых людей того времени».

Самое же простое, ясное и бесспорное, удостоверяемое фактом православного сознания, в расчет не принимали. Господь на небе. Вседержитель мира, а на земле — Царь, повелитель, судья и опора. Отвратит Свой Лик Всевышней, свет померкнет, тьма наступит, мир рухнет. Исчезнет Царь Православный на земле, не быть и царству, не быть дню завтрашнему; злодеи и басурмане землей владеть начнут и изведут весь народ христианский. Потому народ и боролся за Царя, так как боролся за своё завтра, за свою родное и близкое, без чего и помыслить жизнь невозможно. Какие-то «агитаторы», если они и существовали в действительности — тут в историографии полная неясность — никаких новых «идей» в сознании пробудить не могли...

Первый Царь знал свой народ и в его выборе не ошибся; он получил полное и неоспоримое право на власть уже в четвертый и окончательный раз. Первый раз его верховная власть на Руси удостоверялась фактом великокняжеского происхождения, второй — восшествием на прародительский престол, третий — днем коронации. Теперь же последний, четвертый случай, а новых испытаний более уже не будет никогда.

Народное движение за «возвращение Царя » было столь мощным, что уже вечером 3 января в Александрову слободу отправилась делегация умолять Иоанна Васильевича «сменить гнев на милость». Митрополит Афанасий «занемог», и делегацию возглавили архиепископ Новгородский Пимен и архимандрит Чудова монастыря в Москве Левкий. Следом двинулись и другие епископы: Никандр Ростовский, Елефтерий Суздальский, Филофей Рязанский, Матвей Крутицкий и многие бояре во главе с Иваном Вельским и Иваном Мстиславским. 5 января посланцы достигли Александровой слободы, были приняты Царем, который и выслушал «челобитье народа христианского».

Иоанн согласился «вернуться на Царство», но при одном непременном условии: править нераздельно, а «изменников, которые измену ему, государю, делали» и в чём ему были непослушны, — на тех налагать опалу, казнить по своему усмотрению. Царь учреждал теперь и новый особый личный Опричный двор. Так началась известная Опричнина.

В старорусском языке слово «опричь » — означало «кроме », «сверх». Судебник 1550 года определял «опричные», как не «принадлежавшие» к чему-либо или кому-либо^^"*. В русской общественной практике этим определением означалась обычно та часть земельного пожалования, которая выделялась «для прокормления» вдове умершего или погибшего воина. Само поместье, жалованное Государем, отходило в казну, опричь (кроме) некоторого участка. Иоанн устанавливал теперь районы и города, которые изымались из обычного административного управления, переходя под личное управление Царя и Опричного двора.

Страна делилась теперь на земщину и опричнину, имевшие собственные органы управления. В зону опричнины вошли в первую очередь районы, где все ещё сказывались старые боярские порядки, те земли, которые ранее входили в состав тех или иных уделов. Центром Опричнины становилась Александрова слобода, где и начал формироваться особый корпус воинов Государя — опричников.

Это был удар по родовой аристократии, по потомкам бывших удельных князей, так называемым «княжатам», которых Грозный вознамерился оторвать от их исконных территорий, частью переселив на новые земли, а частью уничтожив.

Помимо чисто государственно-политических мотивов, в деятельности Иоанна Васильевича явственно проступал и религиозно-мистический момент. По словам Митрополита Петербургского Иоанна (Снычева), «Опричнина стала в руках Царя орудием, которым он просеивал всю русскую жизнь, весь её порядок и уклад, отделяя добрые семена русской православной соборности и державности от плевел еретических мудрствований, чужебесия в нравах и забвения своего религиозного долга »^^^.

Уклад жизни в Александровой слободе строился на основе строгого устава, напоминавшего монастырский. Можно даже говорить, что это был своего рода прообраз государства-монастыря, который виделся Царю идеальной организацией земной жизни «народа христианского». Обширная территория слободы была окружена каменной крепостной стеной, внутри были различные помещения и три храма.

Опричники давали крестоцеловальную клятву Царю, обещая служить ему всей жизнью и не знаться не только с друзьями, но и с родственниками. Царь и опричники обычно носили черный куколь — наподобие монашеского. День начинался в три часа ночи богослужением в храме, причем «службу исполнял» сам Иоанн Васильевич. Опричники за пределами Александровой слободы имели свои отличия: на шее их лошадей прикреплялись собачьи головы^^^, а на кнутовище — шерстяная кисть, знак метлы. Сие означало, что «царские воины» будут грызть измену и изменников, как собаки, и выметать все лишнее из страны.

Общее число опричников неизвестно, но в период наивысшего расцвета этого царского установления, в 1569–1570 годах, опричный корпус насчитывал менее 10 тысяч человек, а в Опричный двор входило около 1800 человек. Формировался он из людей разного звания, но нет сомнения, что люди «худородные » в нем преобладали. Иоанн в письме одному из опричников Василию (Васюшке) Грязному в 1574 году о том выразился со всей определенность. «Это за грехи мои случилось, что князья и бояре наши и отца нашего стали нам изменять, а мы вас, холопов, приближали, желая от вас службы и правды »^^^.

Обретались в Опричнине и заезжие чужестранцы, которые потом, покинув Россию, написали немало лживого о «русских зверствах» в этой «ужасной» Московии. О своем же участии в «злодеяниях» они старалась не распространяться. Имена «очевидцев-писателей» хорошо известны. Поляк Войтек (Альберт) Шлихтинг, воевавший в армии Сигизмунда II, попавший в плен и перешедший на русскую службу. Ливонские дворяне Иоганн Таубе и Эйлерт Крузе, попавшие в плен и ставшие потом «верными слугами » Царя, а также вестфалец Генрих Штаден^^^ Почти вся часть опричных страниц Грозненианы построена на утверждениях и измышлениях указанных лиц.

Вот только один полностью выдуманный сюжет, который насочинял Альберт Шлихтинг. «У этого тирана (Грозного. — А.Б.) есть много тайных доносчиков, которые доносят, если какая женщина худо говорит о Великом князе тиране. Он тотчас велит всех хватать и приводить к себе даже из спальни мужей; приведенных, если понравится, он удерживает у себя, пока хочет; если же не понравится, то велит своим стрельцам насиловать её у себя на глазах и таким образом изнасилованную вернуть мужу. Если же у него есть решение убить мужа этой женщины, то он тотчас велит утопить ее в реке. Так поступил он год тому назад с одним из своих секретарей. Именно, похитив его жену с ее служанкой, он держал ее долгое время. Затем обеих изнасилованных он велит повесить пред дверями мужа, и они висели так долго, пока тиран не приказал перерезать (петлю). Также поступил он с одним из своих придворных. Именно, захватив его жену, он хранил ее у себя и, после обладания ею до пресыщения, отсылает обратно мужу, а потом велит повесить на балке над столом, где муж ее с семейством обычно принимал пищу. Висела она там так долго, пока это было угодно тирану. Когда он опустошал владения воеводы Ивана Петровича, то в лагере у него были отборнейшие женщины, выдающейся красоты, приблизительно в количестве 50, которые передвигались на носилках. Для охраны их он приставил 500 всадников. Этими женщинами он злоупотреблял для своей похоти. Которая ему нравилась, ту он удерживал, а которая переставала нравиться, ту приказывал бросить в реку»^^^.

Прочие «эпизоды воспоминаний» об Опричнине пресловутых иностранцев подобного же низкопробного свойства. В данной цитации нет ни одного правдивого тезиса! Как же описателей из Европы всегда тянуло на пошлость, «на клубничку»; да ведь без этого книгу в Европе о России и не продашь. Самое печальное здесь то, что у нас, в России, подобные патологические скабрезности некоторые авторы до сего дня оценивают как «документы эпохи». Конечно, это — документы, но характеризующие не Первого Царя, а уровень потребностей и представлений сочинителей-очернителей...

В руководстве Опричниной встречались и люди из высших кругов, которым Иоанн лично доверял: отец и сын Басмановы, князь Афанасий Вяземский-Долгой, Малюта Скуратов (Скуратов-Вельский Григорий Лукьянович), князь Михаил Черкасский. Однако среди опричников доминировали люди незнатного происхождения, простые, мелкопоместные или вообще беспоместные дворяне.

Необходимо особо подчеркнуть, что Опричнина не была введена прямым царским указом сразу же после 5 января 1565 года, когда боярство и священство и «люди прочие» безропотно приняли все условия Иоанна. В середине февраля был созван Земский собор, на котором присутствовали представители и аристократии и «отцы духовные», где Первый Царь выступил с речью. Он сказал, что для «охранения жизни» он намерен учинить «опришнину » с двором, армией и территорией, требуя для себя неограниченных полномочий. Подобные полномочия Царю были единогласно и предоставлены.

Первый удар опричного царского меча пришёлся на знать суздальских родов. В феврале 1565 года были казнены: князь А. Б. Горбатый^"*^ с сыном Петром, окольничий П. П. Головин, князь И. И. Сухово-Кашин и князь Д. А. Шевырёв. Несколько человек было пострижено в монахи, а некоторые семьи лишились своих родовых вотчин и отправлены на новые земли в Казанский край. В своей «Истории о Великом князе Московском» Курбский писал, что Александр Горбатый «происходил из рода Великого князя Владимира и была у них старшая власть над всеми князьями Руси более двух сотен лет. Один из них, князь Суздальский Андрей, владел Волгой-рекой аж до самого моря Каспийского, от него произошли великие тверские князья... »^"*^

Никогда суздальские князья «Волгой-рекой» не владели, но владения их были действительно обширными. Когда их удельные территории перешли в состав единого государства, а сами некогда удельные стали подданными Великого князя Московского, то спесь родовая никуда не исчезла. Древность и знатность рода по понятиям того времени — преимущества общественно бесспорные, неизбежно взращивавшие непомерное честолюбие. Будучи с рождения приобщенным к высшему кругу, Александр Горбатый-Шуйский занимал самые видные должности в Государстве. Его даже превозносили как «покорителя Казани», хотя он командовал в походе только полком, а титула победителя мог удостаиваться только Иоанн Васильевич.

Однако Царь не за чрезмерное самомнение казнил одного из многолетних руководителей Боярской Думы. Царь прекрасно знал другое, незабываемое и непрощаемое. Горбатый был одним из тех, кто все время умалял власть и достоинство Царя. Иоанну передавали, что этого боярина не раз уличали в «непригожих» (непристойных) речах, которые явно выдавали угнездившийся в князе дух противоречия, а значит, и измены.

Иоанн редко объяснял конкретные причины своего гнева; он много раз говорил об «изменах», называл и имена, но никогда не пытался «объяснить», в чём содержательно состояли эти «измены». Последующим же историкам требовалась «мотивация ». Учитывая, что следственные дела об «изменах » как времен Опричнины, так и за другие годы не сохранились, то невольно складывалось впечатление, что это был «чистый произвол», вызванный исключительно «маниакальным синдромом», гипертрофированным чувством «страха», овладевшим натурой Первого Царя. Думается, что всё это — только тенденциозные умозаключения, которые формально как бы «документально» оспорить и невозможно, но которые опровергаются всем строем личности и мировоззрения Иоанна Васильевича. Если же размышлять об Иоанне, игнорируя самого Иоанна, категорически не веря ему, не принимая в расчёт его безусловной Христопреданности, то тогда действительно останется один только «синдром». Но только чей?..

Опричники исполняли суд и расправу над врагами по указу Самодержца, но одновременно творили в разных местах произвол и насилия, формально от имени Царя, но фактически по своей прихоти. Таковых случаев было немало, а Иоанн Грозный воспринимал их как признак своеволия, столь им ненавидимый, как знак непослушания, ведущего к неверности.

Окончательное разочарование в «верных слугах» произошло у Царя весной 1571 года, когда Крымская орда под водительством Девлер-Гирея (1512–1577), численностью до 100 тысяч человек, в очередной раз вторглась на Русь. Этого нашествия в Москве опасались. Царь ещё ранее распорядился устроить сторожевую службу на границах Руси, однако к маю, когда и началось вторжение, пограничная служба ещё не была полностью создана. Крымцы быстро «доскакали » до реки Оки, а затем окольными путями, которыми их вели предатели-перебежчики, знавшие расположение русских войск, вышли к Москве с запада и укрепились в селе Коломенском. Татары разгромили опричные отряды, причем Царь чуть не попал в плен и ему пришлось срочно перебираться в Александрову слободу. С армией земского набора того не получилось. Воевода Иван Вельский с земским воинством сражались столь самоотверженно, что крымцам пришлось отступить.

Крымцы самой Москвы не взяли, но устроили грабеж и пожар в посадах, в силу чего Москва выгорела почти полностью. Число погибших исчислялось десятками тысяч; Н. М. Карамзин даже называл цифру — 800 тысяч, которая кажется баснословной.

Царь испытал потрясение, неизбежно повлиявшее и на его кадровую политику. Со второй половины 1571 года она приобретает новые черты, а ненависть к старобоярским кланам постепенно проходит. Удельная аристократия была фактически сокрушена, а оставшиеся в живых отдельные её представители не являли никакой угрозы. «Перетряхивание» служилого люда давало о себе знать: ропота и злоумышлений больше не открывалось. За последние шесть с лишним лет царствования Иоанна Васильевича (1578–1584) на Руси вообще не было ни одной смертной казни по царскому повелению.

Первый Царь начинает «возвращать милость» к детям и родственникам тех, кто ранее был в опале. Стал «желанным» для Царя боярин Петр Пронский, отец которого был умерщвлен. Возвращены были в «ближнюю службу» Никита Одоевский, сестрой которого была жена Владимира Старицкого, князь Андрей Хованский, двоюродный племенник ненавистной Царю Евфросинии Старицкой, князь Василий Суздальский, князь Иван Андреевич Шуйский и другие. Милости царские распространились и на детей Фёдора Басманова, одного из руководителей Опричнины, казненного по приказу Царя: они вернулись из ссылки, и им были возвращены отцовские вотчины. Осенью 1572 года Иоанн Васильевич отменяет Опричнину и само это слово запрещает даже упоминать.

Годуновы — Дмитрий Иванович и его племянник Борис — не пострадали в грозные опричные годы. Мало того, Дмитрий Годунов сделал заметную «разрядную карьеру». В Александровой слободе он исполнял роль постельничего, став после отмены Опричнины главой Постельного (точнее — Постельничего) приказа, то есть вошёл в разряд высших чиновников. Эта должность вводила человека в близкий семейный царский круг. Постельничий — должность учреждённая Иоанном Грозным — не только заведовал «постелью » Государя, то есть обустройством личных царских покоев, но и хранил царскую печать «для скорых и тайных дел», отвечал за охрану Царя в ночное время и даже обязан был почивать рядом с Государем. Это был близкий царский служащий, не только личный слуга, но и секретарь. В его распоряжении находился штат подчинённых, обслуживавших повседневные нужды Царской семьи. Кроме того, он ведал личной охраной государя, подбирал надёжных людей.

Дмитрий Годунов занял должность главы Постельничего приказа в 1565 году, после внезапной смерти руководителя приказа Ивана Наумова. Никто не знает, каким образом Дмитрий Годунов так приглянулся Первому Царю, что он его допустил до своих апартаментов, куда вообще редко кто допускался, и делил даже с ним ночлег. Для этого надо было быть человеком весьма неординарным; неглупым, скорым в исполнении, услужливым до самозабвенной преданности, беспрекословным. Надо было стать в глазах Царя «своим». Обязательно надо было являть и признаки благочестия, соблюдать православный повседневный обряд в мельчайших подробностях. Первый Царь знал каноны, молитвы, службы назубок и на литургиях не терпел никаких отступлений.

В литературе существует точка зрения, что в качестве начальника приказа Годунов-старший сблизился с Малютой Скуратовым (Григорием Скуратовым-Вельским). Подобное логическое построение вполне уместно. Ведь фактически Дмитрий Годунов являлся ближайшим советником, точнее говоря, «наушником» Царя, к которому имел доступ постоянно. А Григорий Скуратов-Вельский, как истинно преданный, даже говорили, «по-собачьи преданный» Иоанну Грозному, не мог игнорировать влиятельного руководителя Постельничего приказа. Когда это сближение произошло, точно неизвестно, но очевидно, что не ранее конца 60-х годов, когда Скуратов начал выдвигаться на первые роли в Опричнине. Здесь самое время представить этого человека, которому навеки отведена на скрижалях истории роль злодея, которого Н. М. Карамзин величал «лютым кровопивцем».

О Григории Скуратове-Бельском всегда писали часто, писали все кому не лень, представляя его жестоким и беспощадным человеком. На то есть бесспорные причины; он стал олицетворением всего плохого, злого и несправедливого, что принесла Опричнина. Но при всём том не может не удивлять отсутствие фактических данных об этом деятеле. Не известны ни место рождения, ни происхождение, ни дата рождения.

По горькой иронии судьбы даже место погребения не сохранилось, хотя он по царскому повелению с почестями в январе 1573 года был похоронен в богатом Иосифо-Волоцком монастыре под Волоколамском. Григорий Скуратов-Бельский погиб от вражеской пули при штурме ливонского города Вейсенштейн (ныне Пайде в Эстонии). Царь явил неслыханную милость к вдове верного слуги; ей было назначено «государево содержание », или проще говоря — пенсия. Это первый «пенсионный случай» зафиксированный в Русской истории...

До того, как Малюта «развернулся» в опричной среде, он был никому не известным и неинтересным человеком. В начале Опричнины он никакой заметной роли не играл и первый раз в разрядных книгах встречается под 1567 годом, когда по время похода Царя на Ливонию упомянут в качестве «головы» (сотника) опричного войска. Должность была невелика, но его звёздный час наступил двумя годами позже, когда возникло «дело Старицких».

Владимир Андреевич Старицкий (1533–1569) имел знатное происхождение: внук Великого князя Московского Иоанна III, двоюродный брат Иоанна Грозного, один из последних удельных князей, владелец Старицкого удела. Старицкие по праву первородства всё время являлись угрозой для центральной великокняжеско-царской власти. Все недовольные Иоанном Грозным видели во Владимире Старицком альтернативу авторитарному правлению Иоанна Грозного; вокруг них всегда группировались осколки старой родовой аристократии, мечтавшие о реставрации боярско-родовой вольницы. На Владимира Старицкого и его мать, гордую и непреклонную Ефросинию Старицкую (урождённая княжна Хованская) не раз поступали доносы, где они обвинялись в злоумышлениях против Царя.

Иоанн Грозный не единожды прощал родственников, брал с них покаянные «слова » и клятвы преданности, но проходил время, и опять в кругу Старицких начинали роиться царские недоброжелатели, опять в их среде звучали «непригожие речи ». «Проблема Старицких» много лет занимала и волновала Первого Царя, понимавшего, что без разгрома этого «гнезда злоумышлителей» за дело державного строительства нельзя быть спокойным. Именно князь Владимир и его «злобесивая » матушка^^^ являлись знаменем и надеждой всех врагов, как внутренних, так и внешних. Но их просто так не настигнешь, злоумышления не отроешь; хитрые, «как бестии».

Вывел же «на чистую воду» Старицких именно Малюта Скуратов в 1569 году. В это время он возглавлял уже опричное «сыскное дело», а среди его осведомителей оказался царский повар, некий Молява, признавшийся, что Старицкие дали ему денег и яд, чтобы он отравил Иоанна Грозного. Были найдены и 50 рублей — для того времени для простого человека деньги огромные —- и белый порошок. Царь сам «снимал» показания с повара и убедился в его правоте. Старицких — сына и мать — схватили и казнили. Дети же князя Владимира под царскую кару не попали.

Здесь не место размышлять над старой исторической шарадой: существовало ли в 1569 году подобное намерение у Старицких в действительности, или это всего лишь «постановка» Малюты? Однако трудно усомниться в том, что показания пресловутого Молявы, если даже он и был всего лишь жертвенной «подставной уткой», общей смысловой диспозиции не меняли. Старицкие желали смерти Иоанну Грозному, за что и понесли наказание. Первый Царь отдал все посмертные приличествующие почести брату-врагу; его похоронили в кремлевском Архангельском соборе...

В последние годы Опричнины Григорий Скуратов-Бельский вошёл «в большую силу » как доверенное лицо Иоанна Грозного. Другим же доверенным лицом являлся глава Постельничего приказа Дмитрий Иванович Годунов. Эти два «худородных» дворянина, окруженные миром боярской спеси, должны были стать «соратниками» в своей борьбе за место «под царским солнцем », и они таковыми стали. В самом подобном факте сближения не было ничего не обычного.

При каждом дворе, в окружении любого правителя, вне зависимости от его титулатуры, неизбежно всегда возникали (и возникают) «коалиции», «союзы», «партии», члены которых объединяются для сохранения или упрочения позиций, для получения милостей и преференций со стороны начальника-повелителя. Этот замкнутый мир всегда делился на группировки «одних» и «других», «своих» и «чужих». Причём подобное деление нередко вело к серьёзным противостояниям, к борьбе амбиций и тщеславий, плодило интриги, сплетни, недовольства.

Судьёй же, «высшим арбитром» в таких случаях неизменно выступал повелитель, который извлекал из такого противостояния вполне ощутимые для себя текущие морально-организационные выгоды. Иоанн Грозный мог быть абсолютно уверенным, что такие «холопы», как Малюта и Годунов, никогда не пристанут к вельможам, никогда не станут злоумышлять с родовитыми против него; ведь без его милости они — ничто и никто.

Царь снисходительно относился к тому, что «верные рабы» стремились укрепиться в родовитой среде. Малюта Скуратов и Дмитрий Годунов, что называется, пользовались благоприятным моментом. У Скуратова не было продолжателей рода в мужском колене; у него было три дочери, которым «папенька» подыскал вполне пристойные партии. На старшей дочери женился двоюродный брат Царя князь Михаил Иванович Глинский (ум.1602). Младшая дочь Екатерина вышла замуж за князя Дмитрия Ивановича Шуйского. Средняя же дочь Мария в 1571 году стала женой девятнадцатилетнего Бориса Годунова; род Скуратовых и Годуновых породнился. Но одновременно через Глинского — матерью Иоанна Грозного была Елена Глинская — у них сложились и родственные отношения с «Домом Рюрика».

У Дмитрия Ивановича Годунова собственные дети умерли в ранние годы, и когда он стал сановником первой руки, то только подопечные племянники у него и были — Ирина да Борис. Забегая вперед, уместно сказать, что Дмитрий Иванович Годунов, добившийся наивысших на Руси чинов и званий, в конце жизни пережил полное крушение. В 1605 году, после воцарения Лжедмитрия, старика Годунова — ему приблизительно было около семидесяти лет — арестовали, заточили в каземат, морили голодом, а потом по указу самозванца «с позором» выслали из Москвы. В изгнании, в 1606 году, Дмитрий Годунов и умер...

Первый Царь Иоанн Грозный не раз демонстрировал по отношению к Годуновым свою симпатию. Причём подобное расположение порой выходило далеко за рамки служебной степенной иерархии и приводило современников и последующих историков в замешательство. К числу таковых случаев несомненно относится замужество сестры Бориса Годунова Ирины. Без царского соизволения, без царского одобрения подобная партия никогда бы не возникла. В 1580 году она стала женой друга своего детства. Царевича Фёдора Иоанновича. Теперь у Годуновых сложилась прямая, близкая родственная связь с Царским домом; тестем Ирины стал сам Иоанн Васильевич, а Борис Годунов, ставший боярином, отныне — шурин Царевича Фёдора.