Борьба за Полоцк между Литвой и Русью в XII–XVI веках

Вступление

Политическая история Полотчины времен Рогнеды и Всеслава, времен деятельности св. Ефросинии Полоцкой и возведения храма св. Софии имеет богатую историографическую традицию. О Полоцкой земле X–XII вв. много писали в прошлом столетии, много пишут и в нашем веке, как в России, так и в Польше, не говоря уже о самой Белоруссии.

Значительно меньше внимания уделено более позднему периоду — XIII–XVI вв. Надо полагать, тонкость и щепетильность проблем национального развития белорусов, русских, литовцев и поляков, проблем, образующих на Полоцкой земле на протяжении этой эпохи настоящий гордиев узел противоречий, не способствовала исследовательскому рвению историков, представлявших все эти народы. В указанные столетия определяющим фактором в истории региона становятся полоцко-литовские взаимоотношения, то мирные, то взрывающиеся кровавыми конфликтами. В конце XV в. отступившие было на несколько десятилетий на второй план этно-конфессиональные проблемы вновь осложняются, обретая национально-государственный характер. Войны между Московским государством и Великим княжеством Литовским превращают Полотчину в устойчивый театр боевых действий, настолько же традиционный, насколько была таковым, например, Смоленщина. Фактически Полоцкая земля, при всей динамике социальных, этнических и государственных условий своего бытия, более четырехсот лет (не говоря о XVII–XVIII вв., выходящих за хронологические рамки работы) существовала меж двух миров, приспосабливаясь, адаптируясь, воюя, поднимая и поддерживая мятежи…

Наша работа призвана ликвидировать лакуну в политической истории Полотчины конца XII — середины XVI вв. Говоря о «лакуне», мы подразумеваем специальную направленность работы. Разумеется, труды общего характера уже создали достаточно солидную базу для формулирования изложенной выше исследовательской задачи. В некоторых случаях мы стремились не только реконструировать с максимально возможной точностью наиболее острые моменты полоцко-литовских отношений, но и выходить на этой основе к более общим сюжетам отношений литовско-русских.

В обобщающих работах по истории Российского государства Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев, Д.И. Иловайский в той или иной мере касались истории Полоцкого княжества — в зависимости от той роли, которую играло это государственное образование в тот или иной период общерусской истории.[1] Их выводы основывались главным образом на анализе данных летописей, известных в прошлом столетии. Н.М. Карамзин подчеркивал значительную удаленность и большую автономность Полоцкой земли от земель и княжеств всей остальной Древней Руси.

В.О. Ключевский в «Курсе русской истории» отмечал, что Полоцк по своему географическому положению был гораздо ближе к Литве, чем к Руси, а подчинение Полоцка Литве «…внесло в тамошние княжеские отношения условия, давшие им совсем особое направление…».[2]

Изучению истории Полоцкого края придало значительный импульс введение в научный оборот летописей западнорусского или литовского происхождения. Из них в XIX в. были открыты Супрасльская, Уваровская, Летопись Археологического общества, Летопись Рачинского и др. В результате этого история средневековой Полотчины обогатилась новыми источниками первостепенной значимости. В 1868 г. издано было собрание «Русско-ливонских актов» — целый ряд важнейших для полоцкой истории грамот был опубликован в этом издании.

Итогом расширения источниковой базы стала разработка истории Полоцкого края в специальных исследованиях.

В частности, В.Б. Антонович, давая характеристику ранней истории Великого княжества Литовского, отмечал, что до середины XIII в. литовцы не имели государственности; «литовское племя» представляло собой лишь разрозненную массу небольших волостей, которые управлялись независимыми вождями без всякой политической связи. Качественно нового уровня социально-политического развития литовские племена сумели достичь, лишь обратив свои взоры на восток, то есть на Русь. И в связи с этим большую роль играл Полоцк, который на протяжении многих столетий был тесно связан с прибалтийскими народностями, в т. ч. и с литовцами.[3] Другой известный историк западнорусского средневековья, Н.П. Дашкевич, также полагал, что долгое соседство с русскими «не могло остаться без влияния на зарождение государственной идеи у литовцев…».[4] Историк-краевед П.Н. Батюшков в работе «Белоруссия и Литва» выделил следующие этапы русско-литовских отношений: сначала юго-западные и западные русские племена, сильные своим единением с остальными частями Руси, берут верх над литовцами. Но с конца XII в. наблюдается процесс обратного рода. Литовские племена с помощью соседних русских княжеств, и прежде всего Полоцкого, начинают сплачиваться в единое государство. Таким образом, по мнению Батюшкова, к началу XIV в. из «литовских и русских племен» образовалось могущественное Литовско-Русское государство, в котором русское население играло весьма существенную роль. Ряд проблем социально-политического развития крупных белорусских городов (Полоцка, Витебска) нашел разработку на страницах фундаментальных работ А.П. Сапунова и И.Д. Беляева.

Первым монографическим исследованием, посвященным исключительно истории Полоцкой земли, является работа В.Е. Данилевича «Очерки истории Полоцкой земли до конца XIV столетия». Монография была написана при участии В.Б. Антоновича, В.С. Иконникова, П.В. Голубовского, М.В. Довнар-Запольского. В.Е. Данилевич выделил специфику изучения истории средневековой Полотчины — изолированное положение Полоцкой земли в древнерусскую эпоху отразилось на состоянии сведений о ней в летописях: «они (летописи — Д.А., Д.В.) сообщают еще редкие сведения о Полоцкой земле до конца XII столетия, но затем она почти совершенно исчезает со страниц русских летописей, и только около половины XIV в. начинают появляться в летописях кое-какие известия о ней…» Исследование В.Е. Данилевича представляет собой подробную и убедительную (по тому времени) реконструкцию политической истории региона, причем особое внимание уделено полоцко-литовским отношениям. В результате детального анализа сравнительно немногочисленных источников исследователь указал на параллельность протекания двух процессов, в итоге приведших к подчинению Полоцка Литве: с одной стороны, в активную фазу вступил процесс раздробления Полоцкого княжества на отдельные составляющие, уделы; с другой стороны, одновременно с ослаблением Полотчины (в особенности в XIII в.) происходило создание и быстрое расширение Литовского государства, по сути ставшего Литовско-Русским.[5]

М.К. Любавский в своих обобщающих работах по истории Литовско-Русского государства в основном повторил выводы Данилевича, добавив более подробный анализ последних всплесков борьбы за самостоятельность и автономию Полоцка в рамках Великого Княжества Литовского (вт. п. XIV — сер. XV вв.).[6]

В советской исторической науке значительный вклад в изучение средневековой Белоруссии, и в частности Полотчины, внес основатель славистики (как научной дисциплины) видный историк В.И. Пичета. А.Е. Пресняков отмечал важность политического и культурного влияния Полоцка на все государственное развитие Великого княжества Литовского.[7] Известный историк Л.В. Алексеев посвятил отдельную работу истории Полоцкого края в домонгольский (точнее, в «долитовский») период.[8] К сожалению, вопросу о полоцко-литовских взаимоотношениях в работе почти не уделено внимания. В значительно большей степени проявили заинтересованность данным кругом проблем В.Т. Пашуто и Р.В. Батура. Эти исследователи не считали возможным придавать полоцкому фактору исключительную роль в образовании и развитии Литовско-Русского государства. Фундаментальный труд В.Т. Пашуто в изображении полоцко-литовских отношений страдает очевидной поверхностностью.[9] Отдельные вопросы социально-экономического развития Полотчины разработаны были А.Л. Хорошкевич, и ей же принадлежит честь издания в пяти томах «Полоцких грамот», включивших в себя немало документов, ранее не вводившихся в научное обращение.[10]

Наконец, парадоксальная модель возникновения Великого княжества Литовского в результате политической активности собственно славянских земель — Полоцка и Новогрудка — предложена современным белорусским историком М. Ермаловичем.[11] Нельзя не отметить оригинальность и самостоятельность концепции М. Ермаловича, но его научные выкладки в целом ряде случаев обнаруживают источниковедческую непроработанность и даже незнакомство автора с основной литературой по летописеведению Древней Руси.

Наша работа в значительной степени акцентирована на трех периодах в истории Полотчины: борьбе за Полоцкое княжение во второй половине XIII — начале XIV вв., временах войны между Сигизмундом Кейстутьевичем и Свидригайло Ольгердовичем в 1430-х гг. (в смысле участия в ней Полоцка) и зимней войне за Полоцк 1562–1563 гг. Во всех этих случаях сравнительно малая исследовательская разработанность данных вопросов, даже с точки зрения источниковедческой, не говоря уже о прагматическом изложении, обязывала к углубленным изысканиям. В особенности это касается взятия Полоцка войсками Ивана IV в 1563 г.

В российской исторической литературе события полоцкого похода Ивана IV ассоциируются прежде всего с победами русского оружия и успехами Московского государства в расширении своих пределов. Помимо этого события зимней войны за Полоцк прочно увязаны российскими историками с некоторыми другими проблемами, имеющими в отечественной историографии давнюю традицию. Среди них заметнее всего две: во-первых, вопрос о наследственных правах государей Московского дома на земли Западной Руси, Белоруссии и Прибалтики, как это формулировалось в XIX в., или, иными словами, о борьбе за воссоединение белорусского народа с Московским государством, как это формулировалось в веке двадцатом. Во-вторых, «тайна личности» Ивана Грозного, смущающая умы российских историков вот уже четыре века: от Ивана Тимофеева до А.Л. Хорошкевич. Взятие Полоцка дает богатый и противоречивый материал к характеристике предпоследнего государя-Рюриковича как политика и полководца; но не только. Проблема пресловутых «массовых казней» post factum сдачи города составляет важный элемент картины жестокостей царя, ставших предметом многочисленных исследований.

Описывая полоцкие события, В.Н. Татищев дословно привел одно из летописных известий, по смыслу своему служащее к вящей славе московского воинства и царя, одержавших над «литвой» крупную победу.[12] Н.М. Карамзин создал по яркости своей и точности доселе непревзойденный этюд: ему удалось на нескольких страницах восславить «легкое, блестящее завоевание древнего княжества России…» и опозорить Ивана IV, не выполнившего, согласно Карамзину, заключенного с городским воеводой договора об условиях сдачи, подвергшего город разгрому, ограблению, пленившего большую часть населения и утопившего в Двине евреев, тех, кто отверг крещение.[13]

Г.В. Форстен довольно подробно рассказал о взятии Полоцка, вписав его в общую картину всеевропейской борьбы на Балтике, отметил особое значение приобретения Иваном IV города, «через который проходила вся торговля Юго-Западной Руси и Польши». Форстен привел ряд новых частных подробностей о ходе боевых действий под Полоцком.[14]

Что касается характеристики личности Ивана IV и полоцких событий в связи с нею, то первым после Карамзина на этот поход в полувековом правлении московского самодержца обратил внимание И.Д. Беляев. Он считал полоцкое взятие серьезным успехом, заставившим Сигизмунда-Августа просить мира, и в значительной степени — личной заслугой царя, возглавившего полки, «как бы не доверяя воеводам». В общем контексте пассажа о Полоцке представляется нейтрально-похвальным высказывание историка о том, что царь, взяв город, «велел разорить латинские костелы (костел, кстати говоря, был всего один — бернардинский — Д.А., Д.В.) и крестить жидов, а непокорных топить в Двине…»[15]

С.Ф. Платонов в своей популярной работе об Иване Грозном едва коснулся полоцких событий, охарактеризовав победу московских войск как «чувствительный удар» по Литве.[16] С.В. Бахрушин представил Полоцк «блестящим успехом» Ивана IV, при этом подчеркнув освободительный характер войны: Полоцк поименован исследователем «старинным русским городом», бывшим «некогда столицей самостоятельного русского княжества». Весьма своеобразно Бахрушин обошелся с печальными сценами после сдачи осажденных: он упоминает лишь отправку в Москву пленных литовских дворян, городского воеводы С. Довойны и епископа, считая возможным этим ограничиться.[17] И.И. Смирнов, следуя чуть ли не текстуально точно за Бахрушиным, уделил полоцкому походу в своей историко-патриотической книжке «Иван Грозный» всего одно предложение: «В 1563 г. русское войско, возглавляемое самим царем, одерживает блестящую победу над польско-литовскими войсками, взяв Полоцк, древний русский город и сильнейшую крепость в Литве».[18] Р.Ю. Виппер создал в нескольких изданиях своей знаменитой работы под тем же названием «Иван Грозный» редкостную апологию царя. Сегодня историческую литературу, содержащую хотя бы намек на «культ личности» Ивана IV, принято ругать по аналогии с культом личности И.В. Сталина. Историк, в свое время с похвалою писавший о грозном царе, в наше время почти автоматически зачисляется в разряд «тех, кто не выстоял». И випперовская концепция попала под столь сильный огонь критики, что покойный автор, верно, уже не раз перевернулся в гробу. А ведь схема-то Виппера небезынтересна. По глубоко укоренившейся традиции истоки социально-экономических и социально-политических преобразований 1560–1590-х гг., и опричнины в первую голову, ищут в процессах внутреннего развития России, предварительно оговариваясь, что, конечно, Ливонская война тоже сыграла свою роль. Виппер на первое место выводил нужды военного времени, считая их главной причиной всех внутренних реформ, социально-политического кризиса и террора Ивана IV. И мы во многом согласны с подобной постановкой вопроса: до сих пор никому из отечественных историков не приходило в голову доказать наличие в XVI в. осознанного отношения старомосковского общества к социальной стратификации, а без этого невозможно с полным основанием говорить о целенаправленной борьбе против каких-либо общественных институтов, даже о сознательной борьбе сословий между собою. А вот интересы войны — явление, понятное от Гостомысла до Тимашева. Более того, периодизация истории правления Ивана IV по Р.Ю. Випперу указывает на «пик могущества», определенный как раз по фактору успехов в военных действиях, — в 1563 г., после полоцкой победы, и с этим трудно не согласиться: последние удачи на западном фронте в середине 1570-х гг. таковым пиком считаться уже не могут, поскольку последовали они за разгромом Москвы в 1571 г. Весьма высокая оценка, данная историком успеху под Полоцком с точки зрения захвата стратегически важного пункта и крупного торгового центра, представляется верной. И вполне вписывается в его концепцию милитаризованной, или, по собственному термину исследователя, «военной монархии» следующая ремарка: «Грозный имел право гордиться своей победой. В механизме военной монархии все колеса, рычаги и приводы действовали точно и отчетливо, оправдывали намерения организаторов…»[19] Правда, Виппера можно упрекнуть в том, что вопрос о «массовых казнях» оставлен им совершенно без внимания.

Все указанные выше исследователи от С.Ф. Платонова и далее создали в определенном смысле традицию «забывания» о тонкой проблеме «массовых казней» после падения города 15 февраля 1563 г. Вспомнил о них, да еще подчеркнул «варварство» царя, лишь Р.Г. Скрынников, поскольку в его задачи входило как раз исследование террора Ивана Грозного. Впрочем, и к этому историку память вернулась не с первого раза — в его работе «Иван Грозный» в соответствующем месте указанный эпизод опущен.[20] Скрынников посвятил полоцким событиям довольно большой самостоятельный этюд в своем последнем сводном труде[21] и время от времени возвращался к частным проблемам, связанным с полоцким походом, например к судьбе плененных царем полочан. Исследователь предпринял попытку более или менее точно определить численность московских войск у стен города, довольно подробно изложил ход боевых действий во время осады оного. Скрынников оценил этот успех в ходе Ливонской войны как весьма крупный и последний. С первым нельзя не согласиться, последнее — преувеличение: создание марионеточной державы Магнуса датского, взятие Пернова, поход 1577 г. — все это были ощутимые успехи, хотя и не столь громкие, не столь блестящие, как взятие Полоцка в 1563 г.

Белорусская национальная историография подходит к Ливонской войне в целом и к полоцкому взятию в особенности с совершенно иных позиций. В.Ю. Ластовский, опубликовавший в 1910 г. в Вильно небольшой научно-просветительский труд «Кароткая гiсторыя Беларусi», уже относился негативно к московско-литовским войнам конца XV — начала XVI в.в., делая в повествовании упор на те разрушения, которые производили в землях Великого княжества Литовского наступающие московские войска. Поэтому на взятии Полоцка он останавливается в основном затем, чтобы подчеркнуть факты разграбления города победителями, увода в неволю епископа, воеводы и всех знатных людей, расправы над евреями, не пожелавшими креститься.[22] В период между Рижским договором и вступлением на территорию Западной Белоруссии и Польши советских войск историческая литература, издававшаяся на белорусском языке западнее советской границы, содержала аналогичный багаж идей, развивавшихся в сторону усиления акцентов и ужесточения формулировок. Например, в кратком описании осады Полоцка в работе Б. Брэжго московские воины однозначно названы «врагами».[23]

Напротив, белорусские историки советского периода предпочитали либо не заострять подобные вопросы, либо настаивать на освободительной миссии России по отношению к белорусским землям в составе Великого княжества Литовского. В 1-м томе «Истории БССР» единственная информационная фраза о полоцком взятии поставлена в контекст «сильного стремления» к воссоединению с русским народом «широких масс белорусского крестьянства», стремления, умноженного усилением иноземного гнета и растущей феодальной анархией (авторы соответствующего раздела — З.Ю. Копысский и В.Н. Перцев).[24] Другое крупное издание, «Збор помнікау гісторыі і культуры Беларусі», также ограничилось в историческом очерке одним предложением о полоцких событиях 1563 г., с той лишь разницей, что к нему добавлено было неведомо из каких источников взятое сообщение о переходе части горожан на сторону русских.[25]

В современной национальной белорусской историографии сделана попытка создать из событий войны за Полоцк зимой 1562–1563 гг. национальный исторический траур. Белорусский исследователь Ив. Саверченко в историко-биографической работе об Остафии Воловиче набрасывает выразительные штрихи к картине «страшного погрома» учиненного армией Ивана IV в Полоцке после его взятия: «Московские грабители, ошалевшие от крови и злости, крушили и уничтожали…» все, что создано было несколькими поколениями полочан. Город ограблен, святыни пали жертвой «восточной дикости», и не ведал Полоцк годины «чернее зимы 1563 г…». Патриотический пафос Саверченко вызывает недоумение, поскольку в запале обличений историком сделан целый ряд явных фактических ошибок, и именно на этих неточностях в толковании источников построены серьезные обвинения по отношению к московским «злодеям».[26]

В польской историографии также встречаются небезынтересные очерки по истории полоцкого взятия 1563 г. Во-первых, одним из ведущих мотивов в польской исторической литературе является стремление «оправдать» защитников Полоцка, в особенности польских солдат и ротмистров. Я. Натансон-Лески, К. Пиварский и Р. Меницкий считали важными причинами падения Полоцка плохую подготовленность к войне Великого княжества в целом и уловку Царя, задержавшего литовских послов до выхода войск, с помощью чего Ивану IV удалось неожиданно напасть на город с большими силами. Р. Меницкий, Л. Колянковский и М. Косман подчеркивали мужество, с которым сражался гарнизон осажденного города.[27] Во-вторых, польские историки, писавшие в промежутке между советско-польской и второй мировой войнами, находили полезным крайне негативно оценивать действия и саму позицию Московского государства на протяжении всего периода московско-польско-литовских войн XV–XVII вв., и с этой точки зрения «полоцкие казни» представляли собою настоящий лакомый кусочек. Я. Натансон-Лески, К. Пиварский и Р. Меницкий, хотя и с разной силой, делали на «полоцких казнях» акцент. Особенно резко высказывался последний: царь, приведя свою «московско-монгольскую орду», «сжег город до основания (посад, между тем, выжгли сами поляки в целях улучшения обороноспособности замка — Д.А., Д.В.), замучил массу людей, не щадя ни пола, ни возраста, погнал в Москву по лютому морозу толпы связанных друг с другом обнаженных мужчин и женщин…»[28] (насчет обнаженных — прихотливая причуда авторской фантазии). В-третьих, в польской исторической литературе с большею даже силою и убедительностью, чем в российской, подчеркивается значение потери Полоцка для Великого княжества Литовского. Тот же Р. Меницкий выделял идеологическую сторону полоцкого успеха: по его словам, «московское православное духовенство в захвате Полоцка своим государем видело триумф благочестия…».[29] Л. Колянковским, X. Ловмяньским и М. Косманом отмечалась утрата Полоцка как стратегически важного пункта, от которого во многом зависела расстановка сил на ливонском театре военных действий и успешная оборона Вильно, а также как центра, контролирующего оживленные торговые пути. Известнейший польский исследователь славянского средневековья X. Ловмяньский писал по этому поводу следующее: «Потеря Полоцка в 1563 г. была крупнейшим политическим поражением изо всех, которые постигли Литву в московских войнах XVI в…» Л. Колянковский сравнивал потерю Полоцка с потерей Смоленска, а X. Ловмяньский считал падение Полоцка еще горшей бедой.[30] Наконец, общее место в польской историографии — а именно утверждение о том, что Литве, терпевшей поражения в войнах с Москвой, «грозила катастрофа, и спасти ее могла только быстрая помощь Польши», — связывает окончательное решение вопроса о более тесной унии Короны и Великого княжества с московской угрозой в годы Ливонской войны.[31] К. Пиварский охарактеризовал поражение под Полоцком как «явный довод в пользу необходимости урегулирования польско-литовских отношений». М. Косман выразился еще яснее: события под Полоцком «поставили… все точки над «i». Теперь никто не сомневался, что в новой политической ситуации Великое княжество Литовское не может отстоять себя». Было ясно, что необходима уния, для заключения которой нужно прежде согласиться на отмену «дискриминации русских» и дать литовско-белорусской шляхте те свободы, которые ранее получила польская шляхта. Таким образом, между взятием Полоцка и Люблинской унией 1569 г. устанавливается прямая зависимость.[32]

Немецкий историк А. Каппелер в своем труде об Иване Грозном посвятил падению Полоцка небольшой, но чрезвычайно содержательный раздел, в котором подверг критическому анализу известия западноевропейских печатных источников по данному событию.[33]

Помимо всех указанных выше работ события, связанные со взятием Полоцка, в той или иной степени привлекли внимание М.О. Без-Корниловича, Д.И. Иловайского, В.О. Ключевского, А.А. Зимина, А.Л. Хорошкевич, В.Б. Кобрина и др.

Противоречивость, а в целом ряде случаев и источниковедческая неосновательность исторической литературы, посвященной падению города в 1563 г., стала причиной того, что эти события потребовали особого внимания и наибольшего объема работ.

Хронологические рамки, определенные для нашего исследования (до 1563 г.), отнюдь не говорят о том, что мы считаем взятие Полоцка в 1579 г. Стефаном Баторием менее важным событием в политической истории региона, нежели отстоящую от него на шестнадцать лет эпопею зимней войны за Полоцк. Мы остановились на 1563 г. по нескольким причинам. Во-первых, с 1569 г. борьба за Полоцк вписывается в противостояние Московского государства и всей Речи Посполитой, в то время как предыдущий период в основном касался Москвы и Литвы. Военные столкновения под стенами Полоцка между этими двумя датами и массовое строительство новых крепостей на Полотчине при Иване IV представляют собой прекрасные сюжеты для специальной разработки, но по своей значимости явно уступают и событиям 1563 г., и Люблинской унии, не позволяя дать работе достаточно четкой границы. Во-вторых, что касается походов Стефана Батория в пределы Московского государства, то исчерпывающее исследование В.В. Новодворского позволяет добавить к истории второго за время Ливонской войны падения Полоцка крайне мало новых подробностей.

Первая глава книги написана Д.Н. Александровым, им же предоставлены некоторые материалы для работы над второй главой. Вторая, третья и четвертая главы принадлежат Д.М. Володихину. Вступление и пятая главы представляют собой совместную работу.

Третья, четвертая и часть пятой главы исследования были опубликованы во Втором выпуске журнала «Полоцкий летописец» за 1993 г. Авторы выражают свою глубокую благодарность основателю и главному редактору издания, полоцкому историку Л.Ф. Данько. Неоценимую помощь в работе с иностранными источниками оказали В. Прозоров и К. Левинсон.