Боярские дворы

«Великолепие, которому нет равных»

Все началось с Ивана Грозного. Середина XVI столетия. Царский указ об «испомещении» служилых людей вокруг Москвы. Имена первых владельцев — «немчина Орна» и Алексея Сатина, начавших хозяйствование на землях будущего Останкина. Вступление на престол царя Федора Иоанновича и подсказанный Борисом Годуновым дар влиятельнейшему дьяку Василию Яковлевичу Щелкалову. Никогда думные дьяки не достигали такого влияния на государственные дела, как братья Щелкаловы — Андрей и Василий Яковлевичи. Борис Годунов рассчитывал не столько наградить Щелкаловых, сколько заручиться их поддержкой и благоволением. Кому-кому, а царскому шурину они были совершенно необходимы.

Уже отец братьев заявляет о себе как заметная фигура при царском дворе. В 1526 году, во время бракосочетания великого князя Василия III Ивановича со второй женой, княжной Еленой Глинской, числится Яков Семенович Щелкалов в сторожах во дворце, позже будет служить то дворцовым дьяком, то просто дьяком, но денег наживет достаточно, чтобы в последние дни 1545 года «прикупить» за 120 рублей пустошь Щелохово на речке Вздерихе в Быкове стану Московского уезда.

Из его сыновей Андрей Яковлевич заявил о себе как способнейший дипломат. В 1560 году был он приставом у литовских послов, через три года — дьяком, а еще через три участвовал в Земском соборе 1566 года и подписал его определение. Глава Разрядной избы и Посольского приказа, в 1581 году вел он все переговоры с иезуитом Антоном Поссевиным, а в 1583-м — с английским послом Еремеем Баусом. Причем Баус об этом своем пребывании в русской столице писал: «Объявляю, что, когда я выехал из Москвы, Никита Романов и Андрей Щелкалов считали себя царями и потому так и назывались многими людьми». Подобное заявление было одним из проявлений неприязни иностранцев к Щелкаловым, которые слишком откровенно боролись против всяких привилегий дли иноземных купцов.

В 1601 году Борис Годунов воспользовался возможностью избавиться одновременно и от Романовых, и от Щелкаловых. Последние были обвинены в том, что искажали росписи родословных, тем самым влияли на местнический порядок и способствовали по своему усмотрению административным назначениям.

Василий Яковлевич вместе с братом участвовал в Земском соборе 1566 года, годом позже ездил с послами Ивана Грозного к Сигизмунду IV для заключения мирного договора. Довелось ему управлять и Посольским приказом, и Нижегородскою четвертью, и Казанским дворцом, и Стрелецким приказом, и Разрядной избой. В руках братьев сходились нити управления и внешней и внутренней жизнью Московского государства. Была семья Щелкаловых, по всей вероятности, очень дружной. Братья вместе вносят щедрые вклады в Троице-Сергиев монастырь, особенно на поминовение своих усопших. В 1568–1569 годах Андрей и Василий дарят монастырю сельцо Настасьино с 12 деревнями в Переяславльском уезде. В 1599 году дает уже один Василий по умершему брату и дочери своей Марье 229 золотников жемчуга общей ценой 460 рублей. Единственный сын и наследник всей семьи Иван Васильевич Щелкалов, дает монастырю по отце образов и платья на 200 рублей и две вотчины — сельцо Переделец и деревню Малый Переделец в Московском уезде и село Пырьевку с деревнями, Якимово и Нелыпу в Суздальском уезде. Насколько ценными были щелкаловские вклады, можно судить по одному тому, что владимирские села были выкуплены у монастыря за 500 рублей, как и образа и серебряные вещи за 70 рублей — так они понравились царю Михаилу Федоровичу и патриарху Филарету.

Останкино. Верхняя наугольная комната.

Село Останкино. XIX в.

Хозяевами Щелкаловы были крепкими. Василий Яковлевич вместе с сыном Иваном начинают застраивать останкинскую землю — ставят боярский двор, роют сохранившийся до наших дней большой останкинский пруд и селят «деловых людей», которым предстояло обслуживать усадьбу. Но во время шведско-польской интервенции все постройки сгорели. В этом разоренном виде Останкино переходит к семье близких родственников царствующего дома — князьям Черкасским. Иван Борисович и его преемник Яков Куденетович заново отстраивают боярский двор, ставят деревянную церковь и тридцать дворов для своих людей. В 1646 году в Останкине по Писцовым книгам значилось 12 дворов сокольников, 9 — псарей, 7 — конюхов, а всего вместе с крестьянскими — 37. Следующим большим делом для Черкасских стало строительство каменной церкви.

Вместе с приданым жены, единственной дочери боярина князя Никиты Одоевского, Марфы — селами Марково и Кадницы — Михаил Яковлевич Черкасский унаследовал и работавшего там каменных дел мастера, талантливейшего крепостного зодчего Павла Потехина. В 1664 году Потехин строит церковь в Никольском-Урюпине, вотчине князей Одоевских, а в 1670-м храм в селе Маркове.

Останкино. Картинная галерея.

Н.х. первой половины XIX в. Прогулка в Останкине.

Анализ архитектурных форм позволяет с достаточной степенью вероятности предполагать, что именно П. Потехиным был построен и останкинский храм. Был он весь двухцветный — в сочетании краснокирпичных стен с белокаменными деталями, бесконечно разнообразный по примененным декоративным приемам — со множеством ширинок, сердечек, киотцев, колонок, балясинок, сережек, кокошников, гирек, пил, зигзагов и многих других ухищрений каменщиков-виртуозов. Здание поставлено на высокий цокольный этаж — подклет, что придает ему при его, в общем, дробных пропорциях величественность. На западную галерею ведут три лестничных входа, из которых северный, повернутый к боярским хоромам, по всей вероятности, связывался с ними переходом.

Церковь в основном была закончена в 1683 году, и тогда же освящен служивший Черкасским домовой церковью Тихвинский придел. Южный придел — Александра Свирского — дождался своего освящения 1 августа 1691 года, а основной придел — Троицы — лишь 3 июня 1692 года. За последующее время существования храма он подвергался некоторым переделкам: в 1830-х годах их производил крепостной архитектор Прахаев и в 1877–1878 годах — архитекторы Серебряков и Султанов, почти не изменившие его первоначального вида. Любопытно, что все эти годы в притворе сохранялся памятник скульптуры испанской школы XVI века — группа святых.

Останкино. Троицкая церковь. 1677–1683 гг.

В 1743 году Останкино в составе приданого княжны Варвары Алексеевны Черкасской переходит, и теперь уже вплоть до Октябрьской революции, в род Шереметевых. Отдавая преимущественное внимание Кускову, Петр Борисович Шереметев не забывает и Останкина. Этому немало способствовала близость царского путевого дворца, которая в свое время заставляла и Черкасских заботиться о красоте и благоустройстве своего поместья — царь Алексей Михайлович был здесь частым гостем. Черкасские являлись достаточно близкими родственниками царя: супруга князя Михаила Яковлевича приходилась правнучкой патриарху Филарету и троюродной племянницей царя Алексея Михайловича.

Петр Борисович и в Останкине обращается к излюбленному своему виду построек — «увеселительному дому» с непременным театром. Накануне его смерти «Описание историческое и топографическое городов Московской губернии с их уездами…» указывает: «Останьково отстоит от города в трех верстах, принадлежит Петру Борисовичу графу Шереметеву; в оном великолепный увеселительный дом и регулярный сад с прудами». Здание театра было отдельным, старые хоромы полностью перестроены, парк дополнен оранжереями.

Единственный сын и наследник П. Б. Шереметева и В. А. Черкасской принадлежал к иному типу людей. Выученик Лейденского университета, Николай Петрович много путешествовал по Европе, был поклонником просветительской философии, одинаково увлекался музыкой и театром. Он считался записным дамским угодником, покорителем сердец, но остановил свой выбор на собственной крепостной девушке, к тому же актрисе.

Останкино. Дворец. 1791–1798 гг.

Великое множество легенд рассказывает о романтическом зарождении этого неожиданного чувства — вплоть до встречи с прекрасной «пейзанкой», которая гнала домой коров и обратила на себя внимание барина. Много рассказывалось о том скромном быте, которым была окружена дочь деревенского кузнеца, живя, подобно своим подругам, при театре, о бегстве влюбленных от сплетен и разговоров из родного Кускова в достаточно удаленное Останкино, где складывалась новая жизнь, подчиненная вкусам и характеру Прасковьи Ивановны.

Из великого множества домыслов, с трудом поддающихся или вовсе не поддающихся проверке, верно то, что переезд в Останкино был связан с изменившимися вкусами хозяев. Барочная пышность кусковской усадьбы сменялась тяготевшей к классицизму простотой и строгостью Останкина. Строительство нового дворца очень занимает Н. П. Шереметева. Первый проект, подготовленный по его заказу, разрабатывает придворный архитектор Ф. Казий. Годом позже свой вариант предлагает знаменитый Джакомо Кваренги. Оба решения не удовлетворяют графа, и он обращается к виднейшему московскому зодчему Ф. Кампорези. По представленному им проекту и начинается строительство, которое Н. П. Шереметев поручает своим крепостным архитекторам, Алексею Федоровичу Миронову с помощником Григорием Ефимовичем Дикушиным. С конца 1793 года руководство всем строительством, отделкой интерьеров передоверяется Павлу Ивановичу Аргунову.

Останкино. Дворец. Голубой зал.

Но и этими именами не исчерпывается список архитекторов, причастных к созданию Останкинского дворца. Старое здание театра было перестроено, но оно оказалось неудобным, не отвечало выдвигаемым Н. П. Шереметевым оптическим и акустическим требованиям, к тому же не имело необходимой анфилады парадных залов. Граф приглашает новых зодчих, призванных совместно найти некое идеальное решение, — Е. С. Назарова и Джакомо Кваренги. Они же вместе с К. И. Бланком выступают консультантами по ряду возникающих строительных вопросов.

Останкино. Дворец. Голубой зал.

Останкино. Египетский павильон. Концертный зал.

Останкино. Египетский павильон.

Останкино. Дворец. Зрительный зал театра.

Останкинский дворец выдержан в стиле классицизма. Его центральную часть составляет театр, по разные стороны которого находятся два павильона — Итальянский и Египетский, соединенные с основным зданием рядом галерей. Строительный материал — исключительно дерево, позволявшее ускорить темпы строительства. Но главное — было много мастеров-виртуозов, работавших с ним, которые могли имитировать любые другие виды материалов. Работы велись очень быстро. Крепостные и вольнонаемные мастера начинали трудовой день в четыре часа утра и заканчивали при свечах в десять вечера. В трескучие морозы в помещения вносились «чугуны с жаром», чтобы руки не примерзали к инструментам и материалу.

Будучи другом детства Павла I, Николай Петрович с особой пышностью и не раз принимал в Останкине монарха. Как свидетельствует рассказ современника, «император Павел посещал Останкино, и граф приготовил ему однажды следующий сюрприз: когда государь проезжал густую рощу, которая заслоняла вид на Останкино, то вдруг, как бы по мановению волшебного жезла, деревья упали, открыв красивую панораму всего Останкина. В ожидании государя сделана была от начала рощи до самого Останкина просека, у каждого подпиленного дерева стоял человек и по данному сигналу сваливал деревья. Император был очень удивлен, любовался декорацией и благодарил хозяев за доставленное ему удовольствие».

Именно в Останкине Павлу была устроена торжественная встреча по поводу его вступления на престол. Государь здесь был встречен боем в литавры и хоровым гимном на день коронования его композитора Осипа Козловского:

Любовь графа Николая Петровича к Прасковье Ивановне, по сцене Жемчуговой, меньше всего напоминала случайной увлечение прекрасной поселянкой. Воспитывалась Прасковья Ивановна в графском доме, у жившей в нем племянницы графа княгини М. М. Долгоруковой. Отсюда ее высокая образованность, не говоря о превосходной пройденной ею с помощью мастеров сценической и музыкальной школе. Уроки у ведущей актрисы шереметевского театра Т. Шлыковой-Гранатовой помогли Прасковье Ивановне занять первое место в труппе, но и подарили будущей графине самого близкого друга, который не оставит ее до последних дней жизни. Останкинский театр становится настоящей сценой выдающейся артистки.

"Когда в царствование императора Павла король польский Станислав Понятовский посетил Останкино, — рассказывали современники, — то его хозяин дал для него блестящий праздник.

Король был удивлен великолепием шереметевского имения. После роскошного обеда король отправился в театр, на котором крепостные актеры сыграли уже игранную при Екатерине пьесу «Самнитские браки»; роскошные костюмы, точные эпохе, были необыкновенно богаты, на артистке, игравшей главную роль, было ожерелье ценою в 100 000 рублей, декорации были написаны Гонзаго.

Останкино. Итальянский павильон.

После шел балет, и затем все гости уже танцевали в залах; под конец был предложен ужин — в зале, в которой ужинали, был устроен роскошный буфет, уступы которого были уставлены драгоценными сосудами.

Между гастрономическими блюдами подавали тогда модное кушанье под названием «бомбы а-ля Сарданапал, облитые соусом эпикурейцев». Это было нечто очень вкусное, состоящее из дичиного фарша; изобретено это блюдо было поваром прусского короля Фридриха II.

Останкино. Дворец. Верхняя наугольная комната.

Большие блюда с десертами были покрыты хрустальными колпаками, на которых были представлены разные этрусские фигуры. Дорога, по которой поехал король в Москву, была вся освещена горевшими смоляными бочками.

Во время коронационных празднеств императора Александра I Останкино посетил государь — здесь ему был устроен пышный праздник. Государя с семейством встретили полонезом Козловского (слова Державина) «Гром победы раздавайся», с пушечными выстрелами, затем была пропета кантата на день коронования государя: «Русскими летит странами на златых крылах молва», после пел еще графский хор известные тогда куплеты: «Александр! Елизавета! Восхищаете вы нас!»

По окончании обеда высокие посетители приглашены были в темную комнату, обращенную окнами на двор, и оттуда смотрели блистательный фейерверк. Блестящая иллюминация, устроенная Шереметевым, от Останкина тянулась на пять верст к Москве и стоила ему несколько десятков тысяч рублей… На всем пути стояли какие-то изобретенные особые машины, в конструкцию которых входила серебряная ткань".

Гости Останкина не находили слов для выражения своих восторгов. Граф Сивере пишет: «Ни один немецкий владетель, едва ли кто-либо из курфюрстов, имеют что-либо подобное по отношению к устройству. Все блестит золотом, мрамором, статуями, вазами… Большой прекрасный театр. Труппа, актеры, танцовщики, капелла — все принадлежность хозяина». Ему вторит англичанин Паже, присутствовавший при приеме Павла I: «По фантастичности своей он напоминал одну из арабских ночей. В отношении блеска и великолепия он превзошел все, что только может дать самое богатое воображение человека или что только могла нарисовать самая смелая фантазия художника».

Останкино. Дворец. Пунцовая гостиная.

Но как бы ни были велики восторги современников, останкинские приемы не имели ничего общего с теми общемосковскими гуляньями и праздниками, на которые было с самого начала рассчитано Кусково. Богатство и выдумка касались только личных гостей хозяина, и это особенность характера Николая Петровича и — времени. В тайне, без лишних свидетелей совершается венчание графа с Прасковьей Ивановной в скромной московской приходской церковке Симеона Столпника, в начале нынешнего Нового Арбата. Граф не спешит с объявлением брака, оно происходит только после рождения его первенца — Дмитрия Николаевича. И кто знает, не сыграли ли и свою роль отказ от сцены, двойственность положения, необходимость соблюдения постоянных мер предосторожности в отношении света в том, что графиня после родов заболевает. Ее последние портреты отмечены оттенком подавленности, почти трагизма. С таким трудом обретенное счастье оказалось слишком недолговечным. Свой графский титул Прасковья Ивановна носила меньше двух с половиной лет: с ноября 1800 года до февраля 1803 года.

За год до своей кончины Прасковья Ивановна задумывает проект Странноприимного дома, который теперь уже в память о жене заканчивает Николай Петрович. Только и его век оказался недолгим: он пережил жену всего на шесть лет. Единственный сын рано умершей четы был передан в руки опекунов, среди которых мог понять и поддержать театральные затеи Шереметевых едва ли не один Д. П. Трощинский. Стоит вспомнить, что екатерининский вельможа, родственник по матери Н. В. Гоголя, имел в своих Кибинцах на Полтавщине театр, в котором играли родители писателя и который предопределил для самого Гоголя тяготение к сцене.

И снова воспоминания современников: "Не менее богатый праздник в Останкине дали опекуны молодого графа во время пребывания двора с новобрачными в 1817 году, в это время посетил имение Шереметевых и прусский король Вильгельм III, отец новобрачной.

Прием царственных особ состоялся утром, в полдень здесь был утренний спектакль, давали русскую пьесу «Семик, или Гулянье в Марьиной роще». Пьеса эта долго в то время не сходила с репертуара; она была не что иное, как большой дивертисмент из песен и плясок.

С этой пьесой связан следующий анекдот: для пения и пляски в «Семик» часто был приглашаем любитель — военный писарь Лебедев, замечательный «плясун-ложечник»; не было в то время ни одного вечера или барского спектакля, в котором бы не плясал и не пел Лебедев. Высокие покровители этого Лебедева вздумали и на этот раз пригласить его на спектакль. Император Александр I не любил таких удовольствий, плясун ему не понравился, и, узнав, что он военный писарь, государь запретил ему впредь показываться на сцене, а начальству тоже досталась гонка за допущение на сцену военнослужащего.

Августейшее семейство по приезде в Останкино было встречено хором певцов, пропевших модную тогда кантату «Ты возвратился, благодатный», затем на устроенном в зале театре, до поднятия занавеса, послышалась русская песня «Не будите меня, молоду».

При поднятии занавеса представилась следующая картина: вся импровизированная сцена была убрана срубленными березками, где в кружках на полянах пировали крестьяне. В спектакле участвовали все крепостные артисты, как певцы, актеры, так и дансеры, и дансерки, хороводы ходили по сцене, распевая неумолкаемо русские песни «Заплетися, плетень», «А мы просо сеяли» и затем плясовую, в то время самую излюбленную, «Под липою был шатер».

После на сцену явились цыгане во главе с известной цыганской певицей Стешей, прозванной цыганской Каталани; последняя пропела также модный в то время романс Жуковского «Дубрава шумит, сбираются тучи».

Затем следовала более веселая песня «Рощица всю ночь прошумела» и т. д. В числе шереметевских певчих здесь был известный впоследствии певец императорского московского театра П. Булахов, отец не менее известного Петербургу оперного артиста.

Бархатный тенор Булахова был необыкновенно красив, и, получи последний музыкальное образование, он мог бы затмить все тогдашние европейские знаменитости. Пела на этом празднике еще известная в то время оперная артистка Кротова, в русском сарафане, трогательную песню Мерзлякова «Я не думала ни о чем в свете тужить».

Затем участвовал и кордебалет шереметевский во главе с дансеркой Медведевой, плясавшей под хоровую песню «Возле речки, возле моста»; с нею плясал еще тогдашняя балетная знаменитость Лобанов. Танцы были поставлены лучшими в то время балетмейстерами Глушковским и Аблецом.

В дивертисменте участвовал еще и солдатский хор, пропевший песню на бегство французов:

Военная песня эта производила тогда большой успех. Император Александр не раз угощал ею своих высокопоставленных иноземных гостей. Так, рассказывает князь Вяземский, в 1813 году, около Дрездена, по случаю именин государя наша артиллерия угощала обедом прусскую.

На обеде был и прусский король; после обеда короля угостили молодецкой солдатской песней. Королю прусскому так понравилось русское пение, что для его удовольствия солист-рожечник хора бомбардир Милаев, желая отличиться, от натуги надорвался и через неделю отдал богу душу".

Но судьба шереметевских подмосковных была уже предрешена. Мало кто вспоминает, как тяжело переживал «Молодой Крез» уход из жизни жены. Николай Петрович заказывает портрет лежащей в гробу графини и надписывает на холсте ее девиз: «Наказуя наказа мя, смерти же не преда мя». На могильной ее плите в Александро-Невской лавре написаны строки:

Спальня Прасковьи Ивановны превращается в моленную, и граф завещает никогда ничего в ней не менять. Памятные надписи делаются по всему петербургскому дому и саду. Так, на бронзовой доске мраморной тумбы в саду сделана надпись по-французски:

Какими бы благими намерениями ни руководствовались опекуны осиротевшего шестилетнего Дмитрия Николаевича, все их усилия были направлены не на то, чтобы сохранять и поддерживать былое великолепие Кускова и Останкина, но на то, чтобы его как можно скорее ликвидировать. Продавались, и притом даже с аукционов, все движимое имущество, памятники, постройки, здания, сооружения, причем единственным объяснением служила дороговизна содержания обслуживающего штата. И снова вопрос — сколько расхитили стоявшие в Останкине наполеоновские части и сколько, под предлогом их пребывания, расхитили те же опекуны, составив фантастические списки якобы пропавших вещей.

В районе Останкина располагались части генерала Ориана, а в самом дворце находился штаб графа де Мильгама. Документально подтверждается только то, что со стен верхних зал были сорваны бархатные, штофные, атласные драпировки и обивки, унесены некоторые предметы убранства и главным образом картины. Однако большая часть комнат сохранила свое первоначальное убранство.

После смерти Дмитрия Николаевича шереметевские богатства впервые за сто пятьдесят лет были подвергнуты разделу между его вдовой и двумя сыновьями. В возможностях С. Д. Шереметева, которому достается Останкино, было поддерживать дворец и парк. О возрождении былой славы усадьбы «Креза Младшего» не могло быть и речи.