Палаты жилые, палаты разные

Имя Салтанова — оно мелькало чуть не в каждом „столбце“ и… по-прежнему оставалось неуловимым. Заказы, материалы, сроки, точный пересчет бухгалтерских ведомостей — каждая копейка на учете, каждый израсходованный рубль — событие. Художник выписывал материалы для работы. Оружейная палата отсчитывала рабочие часы. Приказные составляли описи сделанного. И из безликой бухгалтерской мозаики, рассыпанной по все новым и новым архивным „столбцам“ — если хватит настойчивости в поисках, терпения в переписке, — вставала картина яркая, неожиданная.

Палат было много, разных и в чем-то одинаковых — стиль времени всегда отчетливо выступает в перспективе прошедших лет, — но снова бесконечно далеких от пресловутого теремного колорита.

Стены — о них думали прежде всего. В кремлевских теремах они почти целиком отдаются под росписи. В частных московских домах мода выглядит иначе. Их обивают красным сукном, золочеными кожами, даже шпалерами, затягивая часто тем же материалом потолки.

Когда палата больше по размеру, каждая стена решается по-своему: на одной сукно, на другой тронутая позолотой и серебрением роспись, на третьей кожа. Появляются здесь в 1670-х годах и первые обои. Их, имитируя соответствующий сорт ткани, будет учить писать на грунтованных холстах Салтанов (не для того ли и нужны были „обрасцы объярей травчетых“?). Такие живописные обои натягивались на подрамники, а затем уже крепились на стенах — последняя новинка западноевропейской моды.

Но обивка служила главным образом фоном. На стенах щедро развешивались зеркала — да, зеркала, которые только в личных комнатах еще прятались иногда в шкафах, иногда задергивались занавесками. Никакой симметрии в размещении их не соблюдалось. Размеры оказывались разными, рамы — и простыми деревянными, и резными золочеными, в том числе круглыми, и черепаховыми с серебром — отзвук увлекавшего Западную Европу стиля знаменитого французского мебельщика Шарля Буля, и сложными фигурами, как, например, „по краям два человека высеребрены, а у них крыла и волосы вызолочены“. Зеркала перемежались с портретами, пока еще только царскими, гравюрами — „немецкими печатными листами“ и картами — „землемерными чертежами“ на полотне и в золоченых рамах. Из-за своей редкости гравюры и карты ценились наравне с живописью. Так же свободно и так же в рамах развешивались по стенам и „новомодные иконы“. Были среди них живописные на полотне, были и совершенно особенные — в аппликативной технике, когда одежды и фон выклеивались из разных сортов тканей, а лица и руки прописывались живописцем. На их примере и вовсе трудно говорить о пристрастии к старине, хотя бы к дедовским семейным образам.

Потолки тоже составляли предмет большой заботы. Если их не обтягивали одинаково со стенами, то делали узорчатыми. „Подволока“ могла быть „слюденая в вырезной жести да в рамах“. Иногда слюда в тех же рамах заменялась дорогим и редким чистым стеклом. Но в главной парадной комнате на дощатый накат потолка натягивался расписанный художником холст. Одной из самых распространенных была композиция с Христом, по сторонам которого изображались вызолоченное солнце и посеребренный месяц со звездами, иначе — „беги небесные с зодиями (знаками зодиака. — Н. М.) и планетами“.

В живописную композицию старались включать и люстру, называвшуюся на языке тех лет паникадилом. Люстры часто были по голландскому образцу — медные или оловянные, реже хрустальные с подвесками. Встречались и исключительные паникадила, как „в подволоке орел одноглавой резной, позолочен; из ног его на железе лосеная голова деревянная с рогами вызолочена; у ней шесть шанданов (подсвечников. — Н. М.) железных, золоченых; а под головою и под шанданами яблоко немецкое писано“.

Но и такого многообразия форм и красок в жилой комнате, казалось, мало. В окна местами вставлялись цветные стекла, „стеклы с личины“ — витражи, а за нехваткой витражей — их имитация в виде росписи по слюде. Ее Салтанов выполнял и для спальни маленького царевича Петра. А вот дальше шла мебель.

О чем может рассказать обстановка жилья? По всей вероятности, о нашем вкусе, интересах, потребностях, привычках, средствах — зачастую беспощадный рассказ о том, в чем человек не хотел бы признаваться даже перед самим собой. Но это в наши дни или, в крайнем случае, в чеховские годы. А много раньше, когда привычные нам формы мебели были редкостью, когда они только зарождались и начинали входить в быт?

Конечно, то же и о вкусах владельцев, об их приверженности к старине или, наоборот, стремлении угнаться за новым, за модой. Хотя, в общем, мода, если она даже ассоциировалась с враждебно воспринимаемым церковниками Западом, сохраняла свои соблазны для каждого. От нее трудно отказаться, а на Руси тем труднее, что слишком наглядно связывалась она с изменениями в жизни людей, с новыми чертами и быта, и повседневных потребностей.

Сундук должен дать место шкафу — в XVII столетии от него отказываются уже все страны Западной Европы, кроме Голландии, — скамьи, лавки не могли не уступить стулу. Но для этого на Руси еще должна была возникнуть соответствующая отрасль производства, появиться сырье, подготовленные мастера. А спрос — он слишком быстро растет в Москве и выходит далеко за пределы царского двора: стоит заглянуть в дела торговых рядов. Столовая палата. Обычная. Одна из многих. Стулья, „опрометные“ скамьи — от них, оказывается, труднее всего отказаться, несколько столов — дубовых и „под аспид“. Пара шкафов — под посуду и парадное серебро. Непременные часы, и не одни. Остальные подробности зависели уже от интересов и увлечений хозяев — „большая свертная обозрительная трубка“, птичьи клетки в „ценинных (фаянсовых. — Н. М.) станках“, термометр — „три фигуры немецких, ореховых; у них в срединах трубки стеклянные, а на них по мишени медной, на мишенях вырезаны слова немецкие, а под трубками в стеклянных чашках ртуть“. Во многих зажиточных московских домах посередине столовой палаты находился рундук и на нем орган. Встречались также расписанные ширмы — свидетельство проходивших здесь концертов или даже представлений.

Обстановка „спальных чуланов“, которыми пользовались в зимнее время, ограничивалась кроватью, столом, зеркалами. В спальных летних палатах к ним добавлялись кресла, шкафы, часы, ковры, музыкальные инструменты. И разве приходится удивляться, что тут же могли оказаться „накладные волоса“ — тот самый парик, который все привыкли связывать лишь с петровскими годами, с реформами насильственными и неожиданными. Списки салтановских работ — художник будто входит во все дома, „делает“ все покои, касается всех вещей. Сделанные в первый раз для царских покоев, они быстро оборачиваются тиражом, становятся модой, прочтенной для Москвы и профессиональных особенностей ее мастеров. Но такая задача для одного человека не представлялась возможной, и то, как она решалась в действительности, еще предстояло узнать.

Загрузка...