Брак по завещанию

Глава 13

Джек провел у постели Луизы всю ночь и выглядел хуже некуда, но тем не менее с утра пораньше, пока солнце не поднялось высоко и не начало припекать, отправился к стаду. Тринити сменила его на посту и час за часом терпеливо выслушивала исповедь-самообвинение; в конце концов Луиза заснула по-настоящему крепко, впервые после своего испытания.

К этому времени к ним прибыл шериф, и сердце у Тринити похолодело. Однако новости оказались благоприятными — если можно было употребить подобное выражение при данных обстоятельствах. Рэнди был мертв, но коронер в конечном итоге признал его смерть результатом несчастного случая.

При всей своей жаркой ненависти к Фрэнку Тринити была вынуждена признать, что любой другой результат расследования был бы слишком жестоким.

Если Тринити и лелеяла горячие надежды на то, что вскоре станет надевать свое шелковое ночное одеяние и являться в нем к супругу или вести с ним разговоры о перспективах их счастливого будущего, то надежды эти растаяли при известии о войне, объявленной Уолтером Крауном владельцам ранчо «Сломанная шпора»: он, так сказать, бросил перчатку, предложив тем рабочим, которые немедленно перейдут от Райерсонов к Краунам, оплату в десятикратном размере. За обедом Джек со стоическим выражением на лице просчитывал ситуацию. Они обсуждали вопрос с Клэнси и пришли к выводу, что не смогут сделать соответствующее предложение всем своим работникам, за исключением троих, наиболее ценных; Малыша Боба, Сэмпсона и самого Клэнси.

Под угрозой, таким образом, оказались и вложения самого Джека, и если бы проблему можно было решить, продав Краунам часть земли, Тринити настаивала бы на этом, но увы, теперь это оказалось невозможным. Крауну нужна была не только земля. Он жаждал крови и не унялся бы до тех пор, пока не разорил бы Райерсонов точно так же, как разорил Стэндишей.

Тринити полагала, что из-за последних событий ей теперь нечасто доведется проводить более или менее долгие часы в общении с мужем, и очень удивилась, когда ровно через двадцать четыре часа после происшествия с Луизой он по всей форме пригласил ее посетить его кабинет. Пригладив волосы, она устремилась на зов, надеясь, что Джек каким-нибудь способом, романтическим или иным, позволит ей сделать его бремя более переносимым.

Он приветствовал ее мужественным кивком:

— Я не хочу задерживать тебя надолго. Знаю, как ты устала.

— Я себя чувствую отлично, — возразила она и подошла к нему, улыбаясь несколько неуверенной улыбкой. — Могу я чем-нибудь тебе помочь?

— Можешь ли ты честно ответить на один вопрос?

Тринити отшатнулась, встревоженная его вдруг охрипшим голосом и резким тоном.

— Разумеется, Джек. Какой вопрос?

— Что имела в виду Луиза, когда говорила, что, если бы я не приехал вовремя, Фрэнк сделал бы с ней то, что однажды пытался сделать с тобой? — Тринити замялась, и он прорычал:

— Не скрывай от меня ничего, Тринити! Что у тебя за секреты?

— Это не секрет, Джек. Это всего лишь случай из прошлого. Даю слово, из давнего прошлого.

— Что ты имеешь в виду?

Она провела ладонью по его щеке.

— Это случилось очень давно и было совершенно ужасно. Худшее предотвратил Уолтер Краун, сам того не подозревая. Я уверена, он не знает об этом и до сих пор. Я рассказала Луизе только с целью предостеречь ее, чтобы она не отходила далеко от дома.

Джек сжал ее лицо в мозолистых ладонях.

— Ты должна была мне рассказать. Я никогда бы не позволил этому животному переступить границу нашего ранчо.

— Потому я тебе и не рассказала. Не хотела, чтобы ты думал, будто моя ненависть основана на страхе. Я охотно продала бы им ранчо, если бы поведение Фрэнка было их единственным грехом. Но они разорили дедушку, а потом убили его. Вот из-за чего вся эта вражда. А не из-за нападения Фрэнка на меня.

— Мне невыносима мысль, что он прикасался к тебе своими погаными руками.

— Теперь ты понимаешь, почему я была настолько… почему я так восторгалась тобой, когда ты вздул его? — спросила она, и сердце у нее забилось сильнее при воспоминании об этой сцене. — Не зная о его поступке, ты отплатил за меня.

— Черт побери!

Он прижался губами к ее губам с таким яростным порывом, что Тринити даже испугалась. Потом с той же страстью он целовал ее шею, ласкал ее и говорил тихо и проникновенно о ее красоте, бесценной, чудесной. Ее возлюбленный. Ее раб.

Желание охватило Тринити с молниеносной быстротой. Они упали на ковер, срывая друг с друга одежду, руки их переплетались, тела горели в жажде взаимного обладания, и Джек наконец вошел в нее, и оба двигались в неистовом общем ритме, пока не снизошло на них блаженство завершающего наслаждения.

Ошеломленные, они держались друг за друга, пока не унялось бурное сердцебиение. Потом Джек отвел прядь волос со щеки Тринити и пробормотал:

— Мне пора вернуться к работе.

— Я понимаю, — ответила Тринити.

— Меньше всего мне хочется этим заниматься. Я имею в виду работу. Я хочу лишь одного: любить тебя.

— Ради того, чтобы доставить наслаждение мне? — засмеялась Тринити. — Или себе?

— Не понимаю.

Она поцеловала его в щеку.

— Видишь ли, Клэнси недавно раскрыл мне глаза на одну мудрую вещь. Однажды, когда твои инвестиции будут в безопасности, а Луиза поправится, я научу ей тебя.

— С благоговением стану ждать этого дня, миссис Райерсон.

Он поднялся, помог Тринити встать на ноги и нежно поцеловал.

— Побудь немного со мной.

Тринити кивнула, свернулась клубочком на диване и с гордостью наблюдала за тем, как методично Джек трудится над спасением «Шпоры».

Через две долгие недели после смерти Рэнди Луиза вышла наконец к общему завтраку, но тут же бросилась прочь, заливаясь слезами. Элена велела всем оставаться за столом, а сама поспешила следом за девушкой.

— Тоска довела ее до болезни, — прошептал Джек, такой же бледный, как его кузина.

— И ты доведешь себя до полного изнурения долгими часами бесконечной работы, — заметила Тринити. — Я начинаю думать, что Райерсоны еще более неразумны и упрямы, чем Стэндиши.

Это замечание вызвало у Джека виноватую усмешку.

— Я искренне верю, что разберусь в этой путанице, медленно, но верно. — Он перевел взгляд на дверь. — Надо бы послать за врачом для Луизы. Все это слишком затянулось, я боюсь, что она доведет себя до полного истощения.

— Элена говорит, что через несколько месяцев она почувствует себя лучше, — бодро сообщила брату Джейни. — Она embarazada.

— Что такое?

— Это когда ты болеешь удивительной болезнью, — пояснила Джейни. — Так говорят Элена и ее tia. Они всегда смеются, когда разговаривают об этом. Так что не беспокойся, — добавила она, намазывая тортилью сливочной пастой с кукурузой и сыром. — Она выздоровеет через несколько месяцев.

— Тринити? — даже не выговорил, а прошипел Джек.

— Я пойду и расспрошу ее немедленно. Не спеши с выводами, Джек.

— Они собирались пожениться, но.., не могли же они…

— Верно. Скорее всего это недоразумение.

Джек спрятал лицо в ладони и что-то забормотал себе под нос, и хотя Тринити не разбирала слов, она прекрасно поняла чувство, их вызвавшее: это новое бремя, которое в дополнение к прочим судьба обрушила на плечи Джека, могло стать той самой соломинкой, сломавшей спину верблюда.

При всем том, что несомненная беременность Луизы потрясла Тринити, она дала толчок ее воображению в нескольких неожиданных направлениях. Она размышляла, например, о том, на кого будет похож ребенок: на Рэнди с его приятным лицом, но и с ненавистным «крауновскнм» подбородком, или на Луизу с ее ошеломляющей красотой и зелеными глазами, почти такими же яркими и сверкающими, как у Джека?

«Если у нас с Джеком родится ребенок, — поддразнила она себя, — у него тоже могут быть зеленые глаза. Можешь ли ты представить себе нечто более восхитительное?»

Тринити посмеялась своим мыслям, прежде ей несвойственным, потом задумалась совсем о другом. Прошла уже неделя с тех пор, как они с Джеком не были вместе в постели: он не приходил к ней, а она не заходила к нему в кабинет, не желая отвлекать от работы, в которую он был фанатично погружен, и к тому же понимая, насколько тяжело он переживает горе Луизы, в котором отчасти считает себя повинным, и беременность этой совсем юной девушки, неготовой к житейским трудностям.

Тем не менее прошла неделя, и Тринити томилась желанием близости с мужем, полагая, что и ему этой близости недостает. Она решила надеть подвенечное платье и ждать Джека у себя на балконе, надеясь, что этот наряд вызовет у него воспоминания об их страстных объятиях, о том, как они оба упали в кабинете на ковер и отдались друг другу в любовном неистовстве.

Но когда Джек вернулся уже в сумерках домой, он приехал не один; с ним был Клэнси, и оба они о чем-то увлеченно толковали. Тринити шмыгнула в комнату и затаилась, время от времени высовывая голову в дверь — осторожно, чтобы ее не дай Бог не заметили! — и выжидая подходящий момент.

Она едва не выдала свое присутствие взрывом смеха, когда ее насквозь пропылившийся муж зашагал прямо к колоде с водой для лошадей и без долгих церемоний окунул голову в воду, потом выпрямился и быстро встряхнулся, словно эта процедура могла заменить ему ванну. Жил ли он когда-нибудь так близко к земле? Был таким простым? Практичным — да. Но жизнь на ранчо изменила его. Она изменила их обоих, разве не так?

И как бы назло задуманному Тринити искушению Джека, откуда-то выбежала Джейни с громким воплем «Ты дома!» и радостно завизжала, когда Джек подхватил ее и подбросил в воздух.

— Ты по мне соскучилась? — спросил он.

— Мы получили письмо от Эрики! Вот! Мы с Мэри, хотим, чтобы ты распечатал его прямо сейчас.

Эрика? Тринити скорчила недовольную мину, но тотчас смягчилась, увидев на лице Джека зеркальное отражение собственного неудовольствия.

— Чего она еще хочет? — буркнул он.

— Может, она соскучилась по нас? — обиженно проговорила Джейни. — Ведь мы по ней скучаем, верно?

— Не особенно.

Тринити усмехнулась и подошла к перилам балкона, радуясь реакции Джека.

— Я присмотрю за лошадьми, а ты читай свое письмо, — сказал Клэнси.

— Оставь Рейнджера со мной, я обещал ему особую награду за то, как он справился с этим чертовым быком.

— И не корми моего поросенка, — попросила Мэри. — Я тоже обещала ему награду.

Клэнси засмеялся и хлопнул Джека по плечу:

— Не забывай, что красавица жена ждет тебя наверху.

Тринити была и удивлена, и тронута тем, что Клэнси выступил в роли Купидона. И надеялась, что это напоминание вдохновит Джека.

— Что пишет Эрика? — не отставала Мэри.

— Она передает всем привет.

— Уау! А мы можем послать ей привет?

— Можем и сделаем это завтра. А теперь пойди и помоги Клэнси, не то он накормит поросят без тебя.

Джек отошел в тень под дубом, прислонился к стволу и принялся внимательно читать написанное Эрикой.

Сначала он нахмурился, потом понимающая улыбка приподняла уголки его губ, потом он промычал что-то досадливое. Тринити казалось, что это Эрика завораживает его даже на расстоянии тысяч миль отсюда. Джек выпрямился, глаза его заблестели, он вернулся к уже прочитанной странице и перечитал ее снова.

Тринити давно уже не видела на его лице подобного выражения, не видела живой, уверенной, прекрасной улыбки, и у нее едва не подогнулись колени от внезапной слабости, потому что улыбка предназначалась не ей, не его сестрам, не жизни на ранчо. Она предназначалась Эрике.

Сердце у Тринити замерло, когда она вообразила себе, о чем пишет Эрика бывшему жениху.

Но вот плечи Джека опустились, улыбка исчезла и сменилась выражением глубокого сожаления. Он медленно покачал головой, сложил письмо и бережно спрятал его в карман жилета, поближе к сердцу.

И Тринити поняла без малейших сомнений, что произошло. Эрика Лейн Маккалум, красивая и волевая женщина, пришла к заключению, что совершила непоправимую ошибку, позволив Джеку Райерсону ускользнуть от ее хватки. Страстное увлечение моряком прошло, и она осознала, что ее первая любовь была любовью истинной.

И она написала Джеку, сделала то, о чем он втайне молил небеса. Но его молитвы были услышаны слишком поздно, потому что теперь он женат. На женщине, которую уважает. На женщине, которая стала его деловым компаньоном, доверяет ему и нуждается в нем. У него есть семья, переживающая кризис из-за смерти Рэнди и беременности Луизы. И ранчо, до сих пор лежащее в руинах.

Но Эрика на короткий миг избавила Джека от всего этого, подала ему надежду. И Тринити знала, что никогда не забудет — никогда, никогда, никогда! — выражение лица своего мужа, когда он читал это судьбоносное письмо.

Джек ходил перед домом, держа Рейнджера в поводу, выгуливая коня после тяжелого дня. Он боролся с теми чувствами, которые пробудило в нем письмо Эрики. Если он все еще нуждался в доказательствах того, что она самая беспокойная и назойливая женщина в мире, то сегодня он их получил. И все же он был польщен.

Если она и в самом деле имела в виду то, о чем писала, если се новый отчим действительно нуждался в достойном доверия человеке, который управлял бы его обширными нефтяными промыслами и многими другими производствами, — это величайшая в жизни Джека возможность. К сожалению, он находится не в том положении, какое позволило бы ему принять на себя эти обязанности. Во-первых, все свое внимание он должен отдавать ранчо, а во-вторых, его собственные финансы здорово хромают.

Отдаленный топот подкованных конских копыт показался Джеку желанным отвлечением, и он с досадой подумал, что любой визит — даже приезд одного из Краунов — для него желаннее, чем пребывание наедине с очередной неразрешимой дилеммой. Но едва Джек пригляделся к всаднику и убедился, что это человек совершенно незнакомый, его охватило подозрение. Когда всадник свернул с дороги и направился к тому месту, где Ники стоял и махал рукой с детским восторгом, подозрение Джека превратилось в тяжелое предчувствие.

Он вскочил Рейнджеру на спину и пустил коня в галоп, на всякий случай вытащив ружье из чехла. Изумляя его все больше, мужчина спешился, подбежал к Ники и заключил его в могучие, прямо-таки медвежьи объятия.

К вящему удивлению Джека, мальчик ответил мужчине тем же, испустив при этом восторженный вопль. Мужчина поднял мальчика и с широкой улыбкой посмотрел ему в лицо.

— Этого не может быть, — прошептал Джек, переводя Рейнджера на медленный шаг.

— Джек! — окликнул его Ники; Джек никогда бы не поверил, что лицо у ребенка может быть таким сияющим, если бы не видел это лицо перед собой. — Па наконец здесь!

Джек быстро покрыл остававшуюся между ними дистанцию и уставился на обоих с немного недоверчивым восхищением.

— Холлоуэй?

— К вашим услугам. — Мужчина крепко стиснул руку Джека. — Я никогда не смогу отблагодарить вас, мистер Райерсон за ваши заботы о моем сыне во время моего отсутствия.

— Грегори Холлоуэй?

Мужчина поморщился:

— Я знаю, что вы обо мне слышали, мистер Райерсон.

Могу сказать вам одно: это не правда. Моя жена… Мои маленькие девочки… — Слезы навернулись ему на глаза, он крепче прижал к себе Ники и тихо проговорил:

— Если бы я потерял и Ники, то и в самом деле пустил бы себе пулю в лоб.

— Я рад, что ты не умер, па, — сказал Ники.

— Я тоже, сынок. Я тоже.

— А мама вправду умерла?

— Да.

— Я так и думал. Но не верил, что ты умер. Даже когда мне показали твое лицо.

— Мне рассказывали, как ты защищал мое доброе имя, Ники. Я гордился этим, я был очень горд. Но и очень смущен. — Грегори снова сжал мальчика в объятиях и улыбнулся Джеку — печальной улыбкой. — Учитывая то, как вы могли судить обо мне, вы проявили большую сердечную доброту к моему сыну.

— Он прекрасный мальчуган. — Джек покачал головой в новом приступе удивления. — Шериф был настолько уверен!

— Не могу винить его за это, — сказал Грегори. — Никто в Стоктоне не знал, что у меня есть брат, очень на меня похожий. Даже Ники этого не знал. Это долгая история, но вкратце она такова. Мыс братом разошлись много лет назад. Из-за женщины. Он любил ее, а я на ней женился. Он крутился возле нас, беспокоил ее и от ревности вел себя как помешанный. Мы собрались и уехали. Назад не оглядывались и не общались с ним. Словно у меня никогда и не было брата. Если бы я хоть на минуту подумал, что он последует за нами, я никогда не оставил бы свою семью и не уехал.

— Примите мои глубокие соболезнования.

— Сердечно вас благодарю.

— Моя семья будет потрясена вашим появлением, так что приготовьтесь к бурному приему.

— Да, па. Только подожди, пока я тебя познакомлю с Луизой. Она заботилась обо мне так же, как Джек.

— Я очень благодарен ей. Всем вам, — сдавленным от волнения голосом произнес Грег.

Джек смотрел на эту пару и думал, что вот произошло чудо. В чуде нуждается и семья Райерсонов после стольких недель вражды и горя. Они бы праздновали много часов, а потом он взял бы свою жену на руки и унес в спальню, чтобы ласкать до утра.

Неужели все начнется снова? Джек отказывался принимать эту мысль. Если на свете есть чудеса — а случай с Грегори Холлоуэем доказывает, что это так, — то Джек хотел чуда для себя. Полного избавления от пути вниз по спирали, столь тяжкого для его семьи.

И вдруг, в одно мгновение, он понял, что ему следует сделать.

— Мистер Холлоуэй, могу я попросить вас о любезности?

— Разумеется, скажите о какой.

— Идите в дом вместе с Ники, и пусть они там порадуются вам от души. Передайте моей жене, что мне надо кое о чем позаботиться и я скорее всего вернусь довольно поздно. Передайте, что я надеюсь вернуться с добрыми известиями. Возможно, даже о новом чуде. — Он улыбнулся и добавил:

— Передайте, что я люблю ее, пусть она меня дождется. В моем кабинете.

Держа руки на отлете, чтобы никто не подумал, что он вооружен, Джек погонял Рейнджера по длинной, пыльной дороге, которая вела к дому Краунов — приземистому оштукатуренному строению, окруженному фруктовым садом. Несколько человек, явно работников ранчо, взглянув на искаженное злобой лицо Фрэнка, поспешили скрыться в бараке, словно здесь должно было произойти нечто ужасное. Однако Джек, одержимый жаждой чуда, выглядел спокойно, и голос его звучал совершенно искренне, когда он поздоровался со своим врагом:

— Привет, Фрэнк, добрый вечер. Я здесь, чтобы заключить мир между нами раз и навсегда. У меня есть предложение для тебя и твоего отца.

— Ты, должно быть, спятил. — Фрэнк вынул из-за пояса пистолет и нацелил его Джеку в лицо. — Убирайся отсюда.

Джек приподнял бровь.

— Скажи, твой отец дома?

— А ты храбрый, Райерсон. Отдаю тебе должное. Ты что, в самом деле думаешь, будто мы позволим тебе уехать отсюда живым?

— Но ведь в наших общих интересах положить конец вражде, пока еще кто-нибудь не пострадал.

— Надо было думать об этом раньше, до того, как мой брат был убит из-за тебя. Вражда не кончится до тех пор, пока не сдохнет каждый Стэндиш и каждый Райерсон.

Джек пожал плечами:

— Если бы ты выслушал меня, ты бы мог уяснить, что тебе необходимо, чтобы хоть один Райерсон остался в живых.

— Какого дьявола все это значит? — Фрэнк оскалил зубы. — Нам плевать на все твои хитрые бостонские делишки. Если бы ты не встал нам поперек дороги, «Шпора» была бы нашей уже к концу года. Это единственное предложение, которое меня интересует.

— Вот как? И ты хладнокровно собираешься убить меня? Не думаю, чтобы коронер на сей раз вынес вердикт о несчастном случае!

— — Ты нарушил права владения. Проехал по моей земле. У меня есть свидетели.

— Хватит, Фрэнк, — послышался усталый голос с крыльца, и перед ними появился Уолт Краун.

Джек невольно вытаращил глаза, увидев, насколько изменился глава семейства за три короткие недели. Множество новых морщин появилось у него на лице, гордая осанка исчезла, плечи поникли.

— Соболезную твоей утрате, Уолт, — совершенно искренне сказал Джек.

— Сомнительно, поскольку ты был причиной этой утраты! — прорычал Фрэнк.

Джек сосредоточил взгляд на отце.

— В какой-то мере мы все в том повинны, не правда ли? Причиной была кровная вражда. И потому я здесь.

Хочу убедиться, что больше никто не пострадает.

— Есть только один способ прекратить вражду, Райерсон, — заверил Джека Уолт. — Вернуть мне мою землю.

Если ты здесь за этим, прекрасно. Если нет, тебе лучше сесть на твою лошадку и убраться отсюда подобру-поздорову, пока Фрэнк не совершил такое, о чем мы все будем жалеть.

— Ты собираешься его отпустить? — так и взвился Фрэнк. — Почему? Из-за него погиб Рэнди. Если он не будет больше путаться у нас под ногами, «Шпора» не продержится и месяца. Его вдова будет умолять нас приобрести «Шпору» по любой цене, какую мы назовем.

— Ты меня порой беспокоишь, мальчик. — Краун покачал головой. — Ты не можешь хладнокровно убить Райерсона, как бы он того ни заслуживал.

— Но, па…

— Довольно! — Искра прежнего огня вспыхнула в голосе старика. — Входи, Райерсон. Послушаем, что ты скажешь. Фрэнк! Ты немного остынь, а потом присоединишься к нам.

Джек последовал за Уолтом в дом. Он оказался в комнате, которая служила одновременно конторой, гостиной и складом. Ящики, полные документов и газет, в полном беспорядке громоздились у стены. Грубо сколоченные деревянные стулья соседствовали с дорогой кожаной мебелью. У одной из стен стоял огромный дубовый письменный стол с двумя кингстонными коробками по бокам, и Джек вспомнил то место из дневника Эйба Стэнднша, где говорилось, что отец Уолта Рэндольф Краун использовал эти своеобразные сейфы для хранения самых ценных вещей. Эти хранилища были отделаны медью и кожей, и если верить Эйбу, то в каждой рукоятке было скрыто крохотное лезвие острого как бритва кинжала, умело замаскированное сложными украшениями.

— Присаживайся, — предложил Джеку старик, указывая на простой деревянный стул напротив письменного стола и в отдалении от сейфов. Джек подчинился, а Уолт, усевшись за стол, наклонился вперед и заговорил с неожиданной свирепостью:

— Не делай ошибок, Райерсон. Я считаю тебя и твою родню ответственными за смерть моего сына. Я не позволил Фрэнку убить тебя только потому, что не хочу видеть последнего из моих потомков в петле. Излагай свое дело и убирайся с моей земли.

— Смерть твоего сына была результатом несчастного случая, а главная ее причина — отвратительная и бессмысленная вражда. И еще чья-то смерть — только вопрос времени, Уолт. Ты должен это понимать.

— Так покончим с ней. Верни мне мою землю. Я даже заплачу тебе за нее — немного, а с чего мне вообще платить, если через несколько месяцев я получу ее даром? Разве что за ваш отъезд, твой и твоей семьи, безвозвратный. За это стоит заплатить. Какую цену ты назначишь?

— Я приехал сюда не за тем, чтобы торговаться. Я приехал сюда предупредить, что на кону у тебя куда большая ставка, чем ты предполагаешь. Нечто бесценное. То, что дороже любого ранчо. Твой внук.

— Мой?

Кровь отлила от морщинистого лица.

— Моя двоюродная сестра носит под сердцем ребенка Рэнди. Если бы Фрэнк в ту ночь, когда он убил Рэнди, довел задуманное до конца, он убил бы и Луизу, сначала ее изнасиловав. Мой приезд на место трагедии предотвратил это второе убийство. — Джек поднял глаза на старика. — Если бы Фрэнк убил ее, я выследил бы его и убил. Ты остался бы в полном одиночестве. Ты бы даже не узнал, что потерял внука. Вот к чему приводит кровная вражда, Уолт. Не тверди себе, что тебе нечего терять, поверь мне, ты теряешь очень многое.

— Внук. — Уолт облизнул пересохшие губы. — Это многое.

— Согласен.

— Фрэнк напал на нее? Я ничего об этом не знал. Она сильно пострадала?

— С ней все в порядке. Ее тошнит, она много плачет, отчасти из-за беременности, отчасти из-за гибели Рэнди.

Но все обойдется. И она станет отличной матерью.

— В Бостоне?

Джек посмотрел на него сочувственно.

— Я не ранчер, Уолт. И мне нужно, чтобы Луиза жила в моем доме. Но я сомневаюсь, чтобы мы могли отсюда уехать до того, как родится ребенок. Так что ты проведешь какое-то время с твоим внуком после его рождения при условии, что мы справимся со всей этой тяжкой неразберихой. И кто знает, может, этому человечку понравится мысль заделаться скотоводом на ранчо. — Наклонившись вперед, он проговорил настойчиво:

— Самое главное, чтобы ребенок был жив. Одного этого достаточно, чтобы ты захотел уладить наши противоречия.

— Каким образом их уладить?

Джек улыбнулся, ободренный этим простым вопросом.

— Первым долгом заключить перемирие. А потом мы могли бы подумать, как объединить усилия. Существует немало способов помочь двум ранчо.

— Все это одно-единственное ранчо! — Уолт стукнул кулаком по столу. — Ты хочешь объединиться ради моего внука? Отлично. Я заплачу тебе кучу долларов, прямо сейчас и здесь. Ты сможешь возместить твои вложения и уехать домой, как только малыш сможет перенести путешествие.

Ты хочешь покончить с враждой, так кончай! Обещаю тебе, что ничего плохого не случится ни с твоей кузиной, ни с другими дорогими тебе людьми. Это самое большее, что я могу сделать.

— О чем ты тут болтаешь, старик? — прозвучал низкий, полный неистовой злобы голос Фрэнка. — Мы поставили их на колени. Гляди, кого мы заполучили! — Он ввалился в комнату, таща за собой Тринити; рука у нее была заломлена за спину, а к виску приставлено дуло пистолета. — Они оба у нас в руках, отец! И ни один из них не покинет ранчо живым.