Брат

Но опоздал я, снова опоздал…

От островов японских до Каира

Полмира я объездил, облетал,

Не созерцатель, а ревнитель мира.

Въездная виза, проездной билет,

Все при тебе — кружись по белу свету,

Невольно нарушая свой обет,

Не подчиняясь общему обету.

Спешил я — ждали срочные дела.

Но без ответа оставался вызов

В тот край, куда меня душа вела,

Где никакой не требуется визы.

Экватор я на судне пересек,

Полярный круг — на лайнере крылатом,

А в Балашов наведаться не смог,

Опять в долгу остался перед братом.

В Америке за тридевять земель

Я помнил о невыполненном долге.

Мне снился тихий городок близ Волги,

В который не собрался я досель.

А в Мозамбике я почтил венком

Всех африканцев, павших за свободу,

Проникшись вечным фронтовым родством

И заново познав его природу.

Я в Бухенвальде услыхал набат.

Прошел сквозь ад — его зовут Освенцим.

И в Трептов-парке был, где наш солдат

Стоит, держа спасенного младенца.

А в Хиросиме, где развеян прах

Людей, которые тенями стали,

Я написал стихи о журавлях,

Исполненные песенной печали.

Я голову безмолвно обнажил

У Пискаревского мемориала.

И там, среди бесчисленных могил,

Строфа Берггольц торжественно звучала.

Ее слова, что врезаны в гранит,

Потомству адресованы открыто.

Никто не будет на земле забыт,

Ничто не будет на земле забыто.

Меня вблизи от Минска обожгла

Печальная мелодия Хатыни.

Негромкие ее колокола

Не умолкают в памяти поныне.

У Вечного огня в Москве моей,

Где похоронен воин неизвестный,

Стремление беречь живых друзей

Внезапно тоже обернулось песней.

…Слез набежавших не стерев с лица,

Опять справляя траурную дату,

Я прихожу к надгробию отца.

И вопрошает он: «Ты съездил к брату?»

Над холмиком, где мать погребена,

Стою, молчу, вздыхаю виновато.

Я знаю, спрашивает и она:

«Расул, давно ли навещал ты брата?»

И совесть беспокойная опять

Допытывается в часы ночные:

«Скажи, неужто павших забывать

Мы начинаем, братья их живые?»

Но если мы забудем их, тогда

Ни пакты не спасут, ни договоры

Весь этот мир, и новая беда

Обрушится на города и горы.

Так говорят мне русские леса

И камни поседевшие Европы.

Родитель мой столетний Цадаса,

Мой личный, тоже многолетний, опыт.

На всех широтах, где солдаты спят,

У каждого святого обелиска

Беседует со мною старший брат,

Хотя до Балашова и неблизко.

И деревце, что посадил отец,

Поднявшееся над степной могилой,

Мне шепчет: «Приходи же наконец!»

Не молкнет этот зов зеленокрылый.

Есть кровная, испытанная связь,

Надежная, как почта полевая,

Она ни разу не оборвалась,

Всех павших и живых соединяя.

Гудит бессонный провод: «Не забудь!»

И, связан с братом линией прямою,

Я наконец-то отправляюсь в путь,

В тот давний путь. Но нет отца со мною.