Брат мой белый

I САРАЦИН

На кухне, как всегда, орудует мама: грохот омываемой посуды, шипение жира на сковородке, запах овощного рагу. Все эти впечатления атакуют каждого гостя, особенно, если гость долгожданный: у нас достаточно гостеприимная квартира, хотя, поговаривают разное.

Вот, например, на прошлой неделе, приходит под дверь попрошайка. Облезлый такой весь, совершенно лысый. Вот мама его и накормила. Неплохо так. Даже с собой дала. А что делать, все равно суп мог скиснуть.

Но с долгожданными гостями все по-другому. Тут на столе возникают такие яства, о которых я даже и не подозревал: моя мама проводит часы в библиотеке, выискивая какие-то замысловатые рецепты. А потом эти рецепты реализует. И с каким успехом! Вот, например, утка по-корсикански. Не помню как и чем ее набивали, но вкус был отменный. Я даже свидание отменил, до того объелся.

А тут на кухне пекутся блины! Примета: скорее всего заявится зять с дочерью. Они почему-то всегда появляются к блинам. А по четвергам к нам обязательно приходит тетя Клава — старая мамина подруга. К ее приходу на столе обязательно появляется кулебяка. Причем с грибами. И с особым молочным соусом.

Я тогда немного расслабился. Обычно водку не употребляю. Обычно. Но вот тут — пришлось откушать: с тетей Клавой пришел вальяжный такой старикашка — Никанор Порфирьевич. Как сказала мама «ее последняя любовь». Я такие слова всерьез не воспринимаю — люди часто лгут, особенно на званных приемах, особенно по четвергам, особенно под кулебяку, особенно, когда оная под молочным соусом.

А теперь представьте себе, что в дверь звонят. Вы, можно сказать, подшофе. А тут звонок. Рюмка из ваших рук валится прямо в салат (впрочем, оливье от этого только выигрывает). Салфетка слетает под стол. Вам начинает казаться, что мир под вашими сапогами, собственно говоря, чуть-чуть пошатывается, точнее, шатается, точнее, корабль штормит…

Тем не менее, вы делаете каменное лицо при его зеленой окраске, совершенно каменное. Вытаскиваете рюмку из оливье, делаете неудачную попытку поднять салфетку и идете к двери.

И что вы скажете непрошеному гостю? Вот-вот. И я сказал бы.

Сказал бы, да не получилось.

Если подумать, что да почему… наверное, это было его лицо. Вот именно — его лицо. Оно было такое странное. То ли светлое (светящееся) — и в тоже время изможденное, серое, нездоровое. А вот глаза — глаза сияли. И сияли они по-особенному, источая такую уверенную силу, что отказывать ему в чем-то… Глупо было как-то, глупо и все тут.

Впрочем, могу сказать определенно — лица его я не разглядел. Ни при первой встрече, ни вообще… Потом тоже не разглядел. На лице были одни глаза: то жалостливые и спокойные, то гневные и страшные, то безумно грустные.

Матушка почему-то его сразу же прозвала сарацином. Возможно, загар на его руках? Не знаю. Он попросил еды. Я сразу провел его на кухню. Думаю, ему было не слишком приятно — там за столом шумели наши гости… Не знаю, как ему — мне стало отчего-то стыдно, так стыдно. Это если вас — мордой в торт и продемонстрировать людям. Им ничего — а вам стыдно. И кому-то из них тоже будет стыдно: и за себя, и за них…

Надеюсь, я объясняю не слишком сумбурно? Впрочем, у меня такая мешанина в голове. И сейчас. По прошествии стольких лет. Сумбур — это точно…