Братчина

— За что? — удивился я.

На всякий случай я немного отодвинулся. От слова «сажать» зазвенело не только в ухе, но и во всей голове.

— А вы американские фильмы смотрите? — придвинулся ко мне Наместников. — Ну, те, в которых катера по океану гоняют? Что ни катер, то лайнер! Этажа три, не меньше.

— Смотрю, — кивнул я.

Отодвигаться мне уже было некуда, я сидел на краю дивана.

— Вот! У американских толстосумов по одному катеру на брата, от силы два. А у самарского губернатора пятьдесят! Сажать его надо, немедленно сажать!

В приемной загудело, как от церковного набата.

И тут отворилась дверь, и в ней показался Веретенников. Стало тихо.

— Шумишь? — негромко спросил он Наместникова.

— Да нет, — стушевался прокурор. — С молодым человеком беседуем.

Оказывается, он умел ворковать.

— Подожди, — кивнул хозяин кабинета. — Сейчас.

Он повернулся к секретарю, вытянувшемуся у стола по стойке смирно.

— Где документ, который я велел подготовить? — во все генеральское горло гаркнул Веретенников. — Я спрашиваю, где ведомость?!

Секретарь раскрыл рот, но не издал ни звука. В подобных ситуациях и у меня случалось замыкание. Иногда казалось, что теряю сознание.

— Немедленно найти! — отдал приказ Веретенников.

Секретарь дернулся, но остался стоять по стойке смирно.

— А теперь заходи, — обычным голосом сказал генерал Наместникову. — А вы подождите. — Он улыбнулся мне.

По спине пробежал холодок.

Начальники скрылись в кабинете. Я перевел дыхание.

— Да вот же она, ведомость! — показал мне лист бумаги секретарь. — Как я ее сразу не увидел?

Я кивнул. Подобные казусы мне были хорошо знакомы.

— Вы здесь служите? — спросил я секретаря.

— Вышел в отставку — и сюда, — кивнул тот. — Генерал-майору особо некуда пристроиться.

Да, Веретенников, кажется, был генерал армии. У него и должен денщиком служить генерал-майор. Пардон, секретарем. Совсем я запутался в этих должностях и званиях.

4

Рукописи Веретенникова я читал месяца два, не меньше. В каждом томе не меньше пятисот страниц. В принципе их можно было и не читать. Стиль править не надо, а запятые корректоры расставят. Но я читал.

— Не торопись, — сказал Вепсов. — Пока не решится финансовый вопрос, спешить некуда.

— А он решается?

— Конечно. Пивоваров чуть не каждый день приходит.

— Советуется?

— Ему наша сёмужка нравится. Вместе с водкой, естественно. Интересный мужик.

— Идеолог?

— Прохвост! Всегда там, где маслом намазано. Сейчас к золотоискателям примкнул, а в их бизнесе одни бандиты. Ты ведь был у них?

— Был, — кивнул я.

— Значит, видел. А Пивоваров так, для прикрытия. Иезуит, каких мало.

— Вы с ними встречались?

— Почти каждый день! И в прежние времена, и сейчас. Птичкин и тот в иезуитство впадает. Когда ему что-то надо.

Всем всегда что-то надо. Какой интерес сейчас у Веретенникова?

— Представить потомкам собственную картину мира, — вздохнул Вепсов. — Они ведь, эти потомки, спросят. А ты им воспоминания. Где служил, в каком чине, какие отдавал приказы. Он ведь мог тогда власть употребить. А не захотел.

Я промолчал. Игры с властью мне никогда не нравились. Впрочем, меня к ним и не подпускали. Хорошо это или плохо?

— Иди и читай воспоминания, — распорядился Вепсов. — Или ты выпить хочешь?

— Не хочу, — сказал я.

— А Петров тебе наливает?

— Иногда, — посмотрел я в окно. — Газетное дело суетливое. Выпивать надо в неспешности и размеренности.

Вепсов хмыкнул. Вот он как раз понимал толк в выпивке. Завел специального человека, который жарил отбивные и наливал в рюмки. Одно время этим занимался Соколов, но не оправдал доверия. Сатирик. А они, как сказал Птичкин, всегда видят то, что не надо. Соколов теперь ругается с грузчиками и уборщицами. В комнатке за сценой правит бал Паршин, служивший когда-то поваром в элитных войсках. Отбивные у него и правда хорошие.

— Ближе к вечеру зайди, — придвинул к себе очередную стопку бумаг Вепсов. — Бочкарёв приедет. Посидим повспоминаем. Только это и остается.

Я вечером хотел отправиться в городскую писательскую организацию, к Уткину. Давно там не был. Все-таки несколько лет числился в бюро прозы, принимал в Союз писателей молодежь. Теперь это бюро тоже только в воспоминаниях. Но в кабинет к Уткину зайти с бутылкой можно, не прогонят. Отбивных там, правда, не жарят. И вообще плохо с закуской.

— Приду, — сказал я. — Юрия Владимировича всегда полезно послушать.

— Вот-вот, — пробормотал Вепсов. — У вас там в бульварном листке, наверно, и поговорить не с кем. Измельчал народ.

Я отправился читать воспоминания. Зашел Саша Максимов.

— Кто у тебя? — посмотрел он на папку с рукописью.

— Веретенников.

— Пройдет лет двадцать, и книги никому не будут нужны. Даже Веретенникова. Профессия писателя вымрет.

— Совсем?

— Совсем. Мы, конечно, до этих времен не доживем, но профессии такой не станет, вместе со страной исчезнет.

Максимов был близок к истине, но мне не хотелось ее принимать. Имею я право на небольшую слабость?

— Конечно, имеешь, — похлопал меня по плечу Саша. — В газету устроился. Хорошо платят?

— Нормально, — сказал я.

— А здесь совсем гроши. Правильно, что ушел. Я вот книгу об Андерсоне закончу и тоже куда-нибудь уйду. Поможешь?

— Помогу, — кивнул я. — Жалко, ты журналистикой не занимаешься. Мне вот надо интервью у Антонова взять. Знаешь такого певца?

— Знаю, — вздохнул Саша. — Интервью не по моей части. Он меня и на порог не пустит.

— Почему?

— Эстрадник. Они девочек любят.

Я задумался. Действительно, на интервью надо кого-нибудь из молодых отправить, ту же Ирину. Как раз и проверим, способна ли она писать.

— Сам-то рассказы пишешь? — посмотрел на меня Максимов.

— Редко. Разве до рассказов сейчас?

— Точно, за них никто ничего не платит. Надо идти в коммерческое издательство. У тебя ведь жена там работает?

— Работает, — буркнул я.

Я знал, что Максимова интересуют не мои рассказы, а жена в ипостаси редактора коммерческого издательства. Но как ему объяснить, что коммерсантам нужна не проза Максимова, а нечто другое?

— Книгу про Андерсона можно хорошо продать, — сказал Саша. — Я и отредактировать могу любого автора. Им ведь нужны редакторы?

— Не знаю, — сказал я.

— А ты спроси.

— Ладно, спрошу. Интервью, значит, брать не хочешь?

— Нет, — мотнул бородой Саша.

Нынешние авторы были упрямы, тем более детские писатели вроде Максимова. Неужели и впрямь кончается наша профессия?

— Кончилась! — ухмыльнулся Максимов. — Наше издательство агонизирует, а там придет черед и газет. Человечество уже определилось, но мы этого не понимаем.

На этом духоподъемном утверждении мы расстались.

5

— Что-то вид у вас не такой, — сказала Тамара. — Нервничаете?

— Отчего мне нервничать?

— Ну... С женой, например, поругались. Я со своим Гариком третий день не разговариваю.

— Что так?

— Пьяный пришел. Я этого не люблю.

— Но рюмочку коньяка можешь принять?

— Мне можно, а ему нет. Со мной пусть пьет. Или хотя бы с Иркой. Вы ее берете на работу?

— Спроси у Кроликова, — махнул я рукой. — Он штат набирает.

— А Кроликов говорит, надо с вами решать. Вы что, не видели Ирку? Красивая.

— Да все вы... А что она у нас станет делать?

— Я же вам сто раз говорила — хороший секретарь. И вообще все может. Пишет без ошибок.

Это был серьезный плюс. Сама Тамара, как я уже заметил, была безграмотна. Но в этом заключалась уже особенность профессии верстальщика. Даже в «Литературной жизни» они допускали ошибки. Причем, как правило, в заголовках. Чаще всего эти ошибки ловил Петров, и на летучках все, от редактора до свежей головы, сидели в полном недоумении: как это можно было не увидеть? А вот можно. Заголовок, набранный крупным шрифтом, глаз пишущего человека не воспринимал. Да и мозг. Сами же верстальщики на подобные мелочи не обращали внимания. Текст для них был лишь набором букв, пустым и даже бессмысленным.

Но Тамара и в их рядах была уникум, слово «молоко» могла легко написать с двумя «а».

— Ты сама где-нибудь училась? — спросил я.

— Конечно! — возмущенно уставилась на меня Тамара. — В Бауманском, инженер-метролог!

— Кто?!

— Метролог, могу все до миллиметра измерить. — Она хихикнула.

— Ты это брось, — сказал я, — в серьезном месте работаешь.

— А Петров не прочь, чтоб у него измерили... И Леша.

Да, с нынешней молодежью не соскучишься. Хотя какая она молодежь? Тридцатилетняя старуха. Но говорить ей об этом не стоит.

— Не надо, — сказал Кроликов. Он только что вошел в комнату и сразу все понял. — Поэтов заверстала? — строго спросил Алексей. — Их там человек десять.

— Семь, — буркнула Тамара. — Сейчас закончу.

— Вот, ничего еще не сделала, а споришь. Чем ты недовольна?

— Хочу, чтоб Иру на работу взяли.

— Чем она будет заниматься? — перевел взгляд на меня Кроликов.

— Могу на интервью отправить, — сказал я.

— И отправь. Кто у нас в плане?

— Антонов.

— Певец? Певца она не потянет...

Мы замолчали.

— Она кого угодно потянет, — выглянула из-за монитора Тамара. — Вы плохо Иру знаете.

— Знаю я твою Иру, — сказал Кроликов. — Другого деятеля культуры у нас нет?

— Полно, — сказал я. — Ее хорошо бы к какому-нибудь вояке послать.

Я почему-то подумал о секретаре Веретенникова, генерал-майоре в отставке.

— Военных она любит! — оживилась Тамара. — У нее и первый муж был военный. Развелись, правда, через год. И сейчас она с Толиком...

— Которому краской машину облила? — вспомнил я.

— Собирается облить, — спряталась за монитор Тамара. — А мы про военных пишем? Или только про певцов с поэтами?

— Про всех пишем, — сказал я. — Подыщу подходящую кандидатуру и сразу отправлю. Секретарь в принципе нам не помешал бы...

— Я тоже над этим подумаю, — кивнул Кроликов. — Но сейчас не до Иры. Нужно пробивать финансирование на следующий год.

— Пробивай, — разрешил я. — У меня тоже книга воспоминаний в издательстве... Шесть томов.

— Кто ж столько навспоминал?! — выглянула из-за монитора Тамара.

— Один генерал, — сказал я. — Герой.

— Ты тоже трижды герой, — засмеялся Кроликов.

— Куда мне до Веретенникова! — вздохнул я. — У него офис на Новом Арбате. В денщиках генерал-майор служит.

— Ого! — забыла спрятаться за монитор Тамара. — Я эту фамилию уже где-то слышала.

— Слышала она, — сказал Кроликов. — Про него любой ребенок у нас знает.

— И мой? — удивилась Тамара.

— А сколько ему?

— Десять лет.

— Конечно, знает. Он тоже небось хочет военным стать.

— Нет, мой хочет компьютерщиком. Лучше меня в них разбирается. А нам ничего от этого генерала не надо? Интервью, например.

— Достаточно воспоминаний, — сказал я. — Верстай поэтов. У них, конечно, не шесть томов, но тоже кое-что написали.

— Вечно вы все испортите, — махнула рукой Тамара. — Послали бы к генералу Ирину, и я бы с ней пошла. Давно по Новому Арбату не гуляла.

— Нагуляешься еще, — кивнул Кроликов. — Помнится, я по молодости в «Метлу» часто ходил. Хороший ресторан.

— «Метелица»? — задумчиво произнесла Тамара. — А я вот не была в ней. Надо Ирке сказать.

Я подумал, что в их тандеме Ирка что-то вроде перпетуум мобиле. А мозговой центр Тамара. Вместе они способны на многое.

6

— Фюрер у себя? — спросил Веретенников. Сегодня он явился в издательство без звонка. Это не было похоже на него. — А я шел мимо — дай, думаю, зайду, — сказал Иван Иванович. — Отсутствует, значит?

— Уехал в МСПС.

— Ну и пусть едет, — кивнул генерал. — С книгами порядок?

— Идут как на параде!

Я едва сдержался, чтобы не встать перед генералом во фрунт и не взять под козырек.

— Сиди, — мановением руки остановил меня генерал. — Еще напрыгаешься. Как думаешь, люди будут читать?

— Конечно! — снова едва не подскочил я. — Интересные воспоминания.

На самом деле, с моей точки зрения в них не хватало перчинки, если хотите, клубнички. Не мог же такой бравый генерал, как Веретенников, обходиться без них.

— Мог, — сказал Веретенников. — То учения, то доклады. Иной раз даже выпить было некогда.

Я деликатно промолчал.

Веретенников встал и подошел к шкафу с книгами. Он был моей гордостью: из темно-вишневого дерева, с резными дверцами. Скрипучий, правда. Но книги в нем стояли не худшие.

— Михалкова вы издавали? — спросил генерал.

— Мы.

— Десять томов Шолохова небось к юбилею вышли?

— Сто лет было в прошлом году, как не издать.

— Мои книги тоже сюда поставишь?

— Конечно!

Веретенников удовлетворенно кивнул.

— Тебе я обязательно подпишу, — повернулся он ко мне. — А фюрер обойдется.

Я понял, что он не очень хорошо относится к Вепсову. А может — и не любит.

— А за что его любить? — крякнул генерал. — Я самодура сразу вижу, довелось повидать. В армии их не меньше, чем у вас.

Я впервые услышал о самодурах-писателях, но принял это как должное. Мы ведь тоже люди. Взять хотя бы Птичкина. О сатириках, кстати, он хорошо сказал. Сам придумал?

— Ладно, не буду тебя отвлекать, — сказал Веретенников. — Ты заходи, если будешь проходить мимо. Поварская и Новый Арбат рядом.

— Зайду, — пообещал я.

— Но фюрера с собой не бери! Он небось ногами и не ходит, на машине ездит?

— По большей части на машине, — хмыкнул я. — Живот великоват. И ноги короткие.

Веретенников расхохотался. Ему мой юмор нравился. Видимо, сродни солдатскому. У них полно хороших анекдотов, один поручик Ржевский чего стоит.

— Анекдот про восемьсот граммов знаешь? — спросил генерал, отсмеявшись.

— Нет.

— Ну, слушай. Маршал Гречко на всесоюзном совещании командного состава читает доклад... Кто такой Гречко, знаешь?

— Министр обороны.

— Да, министр, под два метра ростом! Малиновский, кстати, тоже был гренадер... И вот Гречко прочитал доклад и в конце говорит: «Мне поступила докладная записка о том, что много в армии пьют. Ну, товарищи офицеры, я могу сказать лишь одно: выпил восемьсот — и остановись!»

Мы засмеялись.

— Да, им, двухметровым, хорошо, — сказал я, — после восьмисот вполне можно остановиться. А мне что делать?

Веретенников, кстати, до двух метров не дотягивал, всего сто девяносто. Потому, наверное, и не стал министром обороны.

— Не потому! — строго посмотрел на меня Иван Иванович. — Другие силы вмешались. И вообще у нас часто вмешиваются. Рассказал бы я тебе, но времени нет, ждут в мэрии. Так что в другой раз. Слушай, а ваш Михалков тоже ведь высокий?

— Под два метра, — кивнул я.

— Потому и карьеру сделал. Наша власть мелких не любит.

Это было спорное утверждение. Да и вообще скользкая тема. В воспоминаниях Веретенникова, кстати, ни о росте сослуживцев, ни о выпивке ничего не говорилось.

— И не надо! — сказал генерал.

Сейчас его голос отчасти напомнил тот трубный глас, который прогремел в ассоциации во время моего первого визита. Привык к нему секретарь генерала или не привык?

— Человек ко всему привыкает, — сказал Веретенников и открыл дверь. — Ты не забывай, заходи. Только позвони предварительно. С нужными людьми познакомлю. Они ведь тебе нужны?

— Нужны, — согласился я.

— Да, а Гречко с Малиновским, между прочим, украинцы. Никогда об этом не думал.

С этими словами генерал Веретенников закрыл за собой дверь.

«Надо было ему свою книжку подписать, — пришла в голову запоздалая мысль. — Ладно, в другой раз. Как раз будет повод зайти».

7

Вышел в свет последний том воспоминаний Веретенникова, и решено было пригласить в издательство автора.

— Придет? — спросил меня Вепсов.

— Должен, — ответил я.

На самом деле в этом у меня не было уверенности. Я помнил, что генерал назвал директора фюрером.

— Позвони, что ждем его завтра в четыре, — распорядился Вепсов. — Бочкарёва позовем.

— В качестве живца?

— Иди и звони, — не поддержал мой легкомысленный тон директор. — У нас тоже здесь полно дел. Делегация из Грузии приезжает, будет вступать в сообщество. Скажи ему об этом.

Я позвонил Ивану Ивановичу.

— Последний том? — переспросил Веретенников. — Да, действительно... Что ж, приду. Что вы там у себя пьете?

У меня сложилось впечатление, что свои воспоминания он уже воспринимает как дела давно минувших дней.

— Ты, между прочим, сам обещал зайти, а так и не удосужился.

— Дела... — промямлил я.

— Дела у них! — фыркнул генерал. — Стратеги хреновы! Приду.

Мне показалось, что он швырнул трубку.

Крут, однако, наш генерал, под стать Вепсову. Что они между собой делят?

Назавтра в издательство сначала приехал Бочкарёв, вслед за ним у ворот остановилась машина Веретенникова.

«А самого-то в ней нет», — подумал я.

Охранник открыл ворота, машина въехала во двор. За происходящим я наблюдал из окна своего кабинета.

Из машины вышли секретарь Веретенникова и еще один человек, как две капли воды похожий на секретаря.

«Еще один генерал-майор», — подумал я.

Денщики стояли у машины, вертя головами. Я понял, что нужно спускаться во двор.

— Помогите занести ружье в кабинет директора! — обрадовался мне секретарь. — Он ведь у себя?

— У себя, — сказал я. — Что за ружье?

— Сейчас увидите, — улыбнулся секретарь. — Это Владимир, мы вместе служили.

— В Группе советских войск в Германии, — кивнул Владимир, пожимая мне руку. — Ружье мы понесем вдвоем, но нужно, чтобы кто-то придержал дверь.

Придерживание дверей было одним из моих любимых занятий. Этим я занимался практически на всех местах службы, в том числе в газете «Литературная жизнь». Там я придерживал дверь, пропуская Кроликова, когда мы с ним ходили в магазин за вином.

Секретарь открыл дверь машины, и я увидел большое ружье из стекла. Это была посуда, заполненная какой-то прозрачной жидкостью. «Водка», — догадался я.

Сейчас в магазинах часто продавались товары в виде сувениров, заполненных водкой или коньяком. Это могли быть бутыли, бочонки, сабли, пушки. Ружья с водкой, правда, мне до сих пор не попадались.

— Едва нашли, — сказал секретарь. — Меня, кстати, Евгением зовут. Ну что, несем?

— Давай, — подошел к нему Владимир.

— Сколько ж в нем литров? — почесал я затылок.

— Литров пять, — сказал Евгений. — А может, семь. Вам хватит.

В этом я не сомневался. Генерал Веретенников знал, что нужно дарить издателю и в каком количестве.

Я побежал к двери, генералы несли за мной ружье. Это была неудобная тара, длинная и, главное, хрупкая. Не дай бог, разобьется. Но лестничные пролеты в нашем издательстве большие, мы благополучно донесли ружье до директорского кабинета.

— А где сам? — уставился на подарок Вепсов. — Это что за генеральские штучки?

— Вызвали в Кремль! — щелкнул каблуками Евгений. — Приносит свои извинения, а это, так сказать, компенсация... — Он ухмыльнулся.

— Водки у нас и своей хватает.

Я видел, что директор пребывает в затруднении: обижаться или не стоит?

— Хорошая водка еще никому не мешала, — вышел из комнатки за сценой Птичкин. — Сейчас нальем и выпьем!

— Юрий Владимирович, что будем делать? — спросил Вепсов.

Из комнатки, дожевывая, вышел Бочкарёв. На нем был парадный пиджак со звездой Героя, орденами и медалями. Я знал, что он надевает его в исключительных случаях.

— Что такое? — посмотрел он на Вепсова.

— Вот, — показал директор на ружье, которое все еще держали в руках генералы.

— Ну, знаете... — почесал затылок Бочкарёв. — Ни в какие ворота не лезет! Веретенников прислал?

— Так точно! — хором отчеканили генералы.

— А как из него пьют? — склонил голову набок Бочкарёв.

Это был хороший вопрос. Мало того, что ружье было запечатано какой-то особенной пробкой, в рюмки из него налить было невозможно.

— Банка нужна, — сказал я. — Или хотя бы стакан. Где Соколов?

— Да, черт возьми! — согласился со мной директор. — Куда его унесло?

— Здесь, — вышел из комнаты, размещавшейся в другом конце кабинета, Соколов. — Что случилось?

— Налей! — распорядился Вепсов. — Видишь, подарок принесли?

Рука Соколова поневоле потянулась к затылку. Это был один из наиболее характерных жестов русских людей, вместе со щелчком по горлу и вращением указательного пальца у виска. Лично я свою руку остановил колоссальным усилием воли.

Соколов, шаркая ногами громче, чем обычно, сходил к себе в комнату и вернулся с поллитровой банкой. Порученцы Веретенникова отковыряли пробку. Я взялся за ружье со стороны приклада, Птичкин за дуло.

— Ну, с Богом! — сказал Птичкин.

Если бы обе его руки не были заняты, он, конечно, перекрестился бы.

С первого раза попасть в горлышко банки нам не удалось, но со второго набулькали почти полную.

— Вы и в бабу не попали бы, — с досадой сказал Вепсов, глядя на лужицу на столе.

Водка подтекла под спящего под лампой Тимку, и тот, брезгливо тряхнув лапой, спрыгнул со стола и удалился.

А мы налили из банки в рюмки и выпили. Водка была настолько дрянная, что у всех на какое-то время перехватило дыхание.

— Даже у нас такой сивухи нет! — громким шепотом сказал мне в ухо Птичкин. — Где он ее нашел?

— Россия-матушка велика, — ответил я. — Авось не помрем.

Крещение шеститомника состоялось.

8

Через несколько дней мне снова позвонил Веретенников.

— Ружье выпили? — осведомился он.

— Наверное, — сказал я. — В кабинете директора осталось.

— Но ты-то сам пил?

— А как же!

— Приглашаю тебя в мэрию на презентацию. Градоначальник будет. Знаешь, где теперь мэрия?

— Вместо СЭВа.

— Да, в конце Калининского проспекта. Жду завтра в семнадцать ноль-ноль. Пропуск будет заказан.

Веретенников называл Новый Арбат по-старому. Но причуды ветеранам простительны, я не стал его поправлять.

— Потому и зову тебя, — сказал Веретенников. — А фюрера не приглашаю. Нечего ему там делать.

Я промолчал. Не мое дело обсуждать генеральские приказы. Да и фюрера. Пусть сами разбираются.

— Все забываю спросить... Как тебе мои воспоминания?

— Очень хорошие! — сказал я. — Пробирают.

— А фюрер свои написал?

— У него романы. Сейчас очередной готовит к печати. Называется «Рок».

— О чем, интересно? Название обязывает.

Я снова промолчал. Мне Вепсов свои романы не показывал. Наверное, не верил в мою объективность. Или во что-то другое. Петров, кстати, тоже не доверял моему вкусу.

— А строптивость не спрячешь, — хмыкнул на том конце провода Веретенников. — Молодые ни в грош стариков не ставят. Я и сам был таким. Короче, завтра приходи, хорошей водки нальют.

Стало быть, он знал, что водка в ружье была плохая. Не паленая, конечно, но и не сделанная ключницей.

— Приду, — сказал я.

На следующий день я пешком отправился в мэрию. От Поварской минут пятнадцать ходьбы. Вепсову об этом мероприятии сообщать не стал. Как говорится, сильные дерутся — у холопов чубы трещат. Мне свой чуб жалко.

На входе меня внимательно осмотрели охранники и велели подниматься на третий этаж.

— Начальство уже там, — сказал один из них.

Я поднялся на нужный этаж. В зале с большим овальным столом уже было полно народу.

«Что-то Жени с Вовой не видно», — подумал я.

Впрочем, на великосветских мероприятиях, подобных нынешнему, челяди и не должно быть видно. Поднес кушанье, налил в бокал, исчез. Ритуал отработан столетиями.

Стараясь не смотреть в сторону виновника торжества, стоявшего в окружении соратников чуть поодаль от прочих, я направился в дальний конец зала. Отчего-то мне казалось, что там безопаснее.

Но и виновник не дремал.

— Кожедуб! — рявкнул он. — Дай я тебя обниму!

Я давно знал, что люди военного сословия питают слабость к моей фамилии. Иногда это внимание вызывало во мне чувство неловкости, но и деваться некуда. Не отказываться же от фамилии.

Веретенников прошагал ко мне добрых ползала, обнял и трижды поцеловал. Ростом он был много выше меня, целоваться в таких случаях неудобно, но я терпел.

Краем глаза я заметил изумленное лицо мэра столицы, наблюдавшего, как генерал лобзается с каким-то шмендриком. «А пусть знает», — мелькнуло в голове.

— Пойдем выпьем, — сказал Иван Иванович. — Ружье-то небось пустое?

— Пустое, — согласился я.

— В следующий раз я пушку с водкой прикачу. У вас ведь есть кому пить?

— Есть, — кивнул я.

— Я это с первого раза заметил. На войне, случалось, пьяные генералы целые сражения проигрывали. Сейчас я это себе не позволяю.

— А на войне? — спросил я.

— На войне бывало.

Генерал усмехнулся. Улыбка, кстати, у него была хорошая.

— Ладно, пойду к мэру, — сказал он. — Хозяина нельзя обходить вниманием.

Он хлопнул меня по плечу и зашагал к мэру. Генерал во всех ситуациях был красив, но в ходьбе особенно.

— А генерал с тобой обнимался образцово-показательно, — услышал я. — Поздравляю!

Рядом стоял Евгений, и я этому не удивился.

— У великих тоже бывают слабости, — кивнул я. — На вас ведь он тоже не каждый день кричит.

— Каждый! — махнул рукой секретарь. — Я привык, а некоторые падают в обморок. Давай на ты.

— Давай.

Мы пожали друг другу руки.

— Он это специально сделал, — сказал Евгений.

— Почему?

— Показал свое место мэру. Даже президенту руку не подает.

— Да ну?!

— Точно. Не ходит на официальные приемы, и всё. Он у нас один такой.

Я хотел было сказать, что и среди писателей есть люди, отказавшиеся от государственных наград, но промолчал. Птичкин, например, ни от какой медали не откажется.

— Люди разные, — сказал Евгений. — И это лучше, чем они были бы одинаковые.

Мысль по словесному выражению была корявая, но по сути хорошая. Мы еще раз обменялись рукопожатием.

— Выпьем? — посмотрел на меня генерал-майор в отставке.

— Одну рюмку, не больше, — сказал я. — Жалко, Владимира здесь нет.

— Его не включили в список, — вздохнул Евгений. — Меня тоже едва вписали.

— Что так?

— Слишком много начальников.

Я оглянулся. Вокруг действительно было очень много начальников.

9

Петров после летучки зазвал меня к себе в кабинет, и я рассказал о приеме в мэрии.

— Веретенников на книгу деньги найдет, — кивнул Михаил. — Кто финансировал?

— Компания «Злато России».

— Ну, это солидная компания! — рассмеялся Петров. — Почти все друг друга перестреляли. Золото, брат, опасный металл. А Веретенникову в самый раз. Выход книги отмечали?

— Конечно, — сказал я. — В присутствии мэра.

Мне не захотелось вдаваться в подробности. Хотя про ружье я Михаилу уже говорил.

— У меня вон тоже стоит, — кивнул на подоконник Петров. — После работы заходи, нацедим по стаканчику.

На подоконнике у него бутыль-качалка виски, в ней литров пять, не меньше. Уже наполовину пуста.

— То тот зайдет, то этот, — вздохнул Михаил. — Особенно Юрка любит прикладываться.

Юра Макунин был заместителем Петрова. Кому к бутыли прикладываться, как не ему. Татьяна, жена Петрова, тоже часто заглядывает сюда, но она предпочитает шампанское.

— Вы что у себя в «Лире» пьете, водку? — посмотрел на меня Петров.

— Всё, — сказал я. — Тоже много людей заходит.

— Да, мне говорили, — усмехнулся в усы Петров.

«Алексей», — догадался я.

— Не только, — сказал Петров. — Вы там полегче на поворотах. Занесет.

Я пожал плечами.

— Принеси мне воспоминания Веретенникова, — посмотрел в окно Михаил. — Интересные?

— Могли быть интереснее, — не стал я врать. — При такой интересной жизни можно было живее написать.

— А так часто бывает, — поднял вверх указательный палец Михаил. — Об интересной жизни пишут неинтересно, а о серой, вроде твоей, завлекательно. — Он хихикнул.

В этом был весь Петров. Сказать гадость близкому человеку — самое милое дело. И не только близкому.

— Я же любя, — сказал Петров. — Кто тебя прикроет в нужный момент? Кроме меня, никто.

Я кивнул. Петров тоже не прикроет, но хотя бы не отдаст на растерзание. Или все же отдаст?

— По обстоятельствам, — усмехнулся Михаил. — Секретаршу себе уже присмотрел?

— Пускай Алексей Павлович присматривает. Меня и так все устраивает.

— Не скажи, без секретарши скучно. Моя Татьяна всех бы уволила, а я защищаю. Овечки.

Ольга меньше всего была похожа на овечку. Да и другие секретарши, которых я видел. Ирина, кстати, вполне может за себя постоять. Почему Кроликов ее не берет?

— Боится, — сказал Петров. — Она хваткая бабенка, вроде Ознобишиной. Мне такие нравятся.

— С Ознобишиной часто встречаешься?

— Реже, чем хотелось бы, — хмыкнул Петров. — Татьяна все время на стрёме. Как она чует, что у меня сегодня встреча с Зинкой?

— Шестое чувство, — кивнул я. — У тебя развлечение, а у нее борьба за существование. Разные вещи.

— Да, разные... — побарабанил пальцами по столу Петров. — Писателю без любовниц нельзя, но они этого не понимают. Хоть бы ты объяснил.

— Кому? — удивился я.

— Татьяне. Она тебя послушала бы.

Как раз вчера Татьяна, столкнувшись со мной в коридоре редакции, спросила, не знаю ли я писательницу Ознобишину.

— Плохо, — сказал я. — Пару раз на вечерах в Доме литераторов встречались.

Зинаида, кстати говоря, мне нравилась. Но у нее Петров. И Татьяна. Вступать на эту скользкую дорожку мне не хотелось.

— И не надо, — сказал Миша. — У тебя жена, сын, рыжая верстальщица. Приставал к ней?

— Нет.

— И напрасно. Они любят, когда пристают. Я заканчиваю роман, а деталей не хватает.

— Каких деталей?

— Любовных! — с укоризной посмотрел на меня Петров. — Приходится у других занимать. Ты, кстати, на эту роль не годишься.

— А кто годится?

— Есть людишки. Так вы, значит, генеральское ружье уже выпили?

— Выпили, — кивнул я. — Водка в нем была плохая, но разве это нас когда-нибудь останавливало?

— Да, водка плохой не бывает, — согласился Петров. — Ее бывает мало и очень мало. Лично я, пока всю не выпью, не останавливаюсь.

Эту особенность Михаила Петрова я знал. Выпивал он, как в одном старом анекдоте, до бесконечности.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Хутор

1

Генерал Веретенников был не единственным генералом, пожелавшим издаться в «Современном литераторе». Я хоть и проводил большую часть времени в «Литературной жизни», в издательство приходил почти каждый день. Вепсов ни один издательский проект не запускал без моего одобрения.

— Ну и где ты шляешься? — спросил он, когда я появился в его кабинете. — Книгу издать надо.

— Одну?

— Пока одну, а там и вторая нарисуется. От генерала Иванова вчера приходили.

— Какого Иванова?

— Того самого, Федора Николаевича. Который собственную партию организовал.

Об этом Иванове я кое-что слышал. Это был генерал новой формации, который мог не только воевать, но и рулить страной. Во всяком случае, так ему казалось.

— Если он идет в политику, без книги не обойтись, — согласился я. — Рукопись принес?

— Сегодня принесет, в пятнадцать ноль-ноль, так что не сбегай. Познакомиться хочет.

Я посмотрел на кота Тимку. Тот спал, что называется, без задних ног. Для меня Тим в вопросах книгоиздания был чем-то вроде талисмана или, если хотите, оракула. Если он при упоминании о новой книге просыпался и поднимал голову, я настораживался: в этом случае с книгой обязательно возникали проблемы.

Сейчас Тим даже не шевельнул кончиком хвоста.

— Издадим, — сказал я. — Тираж три тысячи?

— Пять.

— Тем лучше. Реализацию, как я понимаю, они берут на себя.

— Об этом речь пока не заходила.

— Так ведь политика! — поднял я вверх указательный палец. — У них малых тиражей не бывает.

Поднимать палец вверх я научился одновременно у Вепсова и Петрова. У обоих этот жест появился, похоже, с молоком матери, я его приобрел с годами. Неизвестно, правда, во благо или во вред.

— Обезьянничанье всегда во вред, — сказал Вепсов. — И палец у тебя короток.

У самого Вепсова указательный палец тоже короткий. А у Петрова увечный. Но поднимали они его вверх весьма охотно.

В пятнадцать ноль-ноль я спустился в кабинет директора. Там уже было полно народу. Генерал с директором беседовали в комнате за сценой, свита расположилась за большим столом. Хоть все они были в штатском, я безошибочно вычислил парочку генералов. Но эти генералы были не секретари или денщики — замы. При них несколько молодых людей.

«Партийцы, — подумал я. — Тут должен быть весь срез общества, от молодежи до пенсионеров».

— Вы главный редактор? — подошел ко мне один из замов.

— Главный, — кивнул я.

— Все вопросы по рукописи ко мне, — приосанился он. — Фамилия моя Пастух, зовут Леонид Петрович. Книгу надо издать к маю.

«Почему к маю?» — подумал я.

— Чтоб до сентября раскрутить.

— А в сентябре?

— Выборы в Думу.

Да, отстал я от политической жизни. У людей выборы, а у меня ни книг, ни амбиций. Даже кот Тимка имеет больший вес, чем я. Один из молодых партийцев чесал ему пузо. Тимка удовлетворенно жмурился, перекатываясь с боку на бок. А он не каждому дает чесать себя. Видимо, хорошие люди эти партийцы.

— Как сейчас живут писатели? — спросил Пастух.

— По-разному, — ответил я.

— У Федора Николаевича мать поэтесса, вместе с Луговским училась. Лидию Иванову знаете?

— Слышал, — кивнул я. — Если с Луговским, значит, хорошая поэтесса. Он с плохими не знался.

Леонид Петрович посмотрел на меня долгим взглядом, но ничего не сказал. Видимо, с творчеством Луговского он был не очень хорошо знаком. А я знал, что Луговской симпатизировал вдове Михаила Булгакова. Но тоже ничего не сказал.

— У нас есть свое издательство, — сказал Пастух, — но решили обратиться к вам.

— «Воениздат»?

— И «Воениздат», и «Граница». Но такую книгу лучше издать у штатских.

Я покивал, соглашаясь. С какого-то времени я перестал спорить с генералами.

— А что тут спорить? — улыбнулся Пастух. — Книга причесана, даже отшлифована. Вам только издать.

Отшлифованная книга — это худший из видов печатной продукции. Но не с генералами говорить об этом, и я пошел к молодежи.

Среди них был человек борцовской наружности — широк в плечах, коротко стрижен. Такие люди еще со времен спортивной юности мне нравились.

— Борец? — спросил я.

— Штангист.

Да, уши у него не поломаны. Но и штангисты хорошие ребята. Мы пожали друг другу руки.

— Вы поэта Кадисова знаете? — спросил штангист.

— Знаю, — сказал я.

— Он был у меня взводным.

— Да ну? — удивился я. — А вы сами кем были?

— Ротным.

Юра Кадисов меньше всех был похож на человека, имеющего отношение к армии. А вот поди ж ты.

— И где вы служили?

— В Забайкалье. Дыра дырой. Кроме воинской части, вообще людей нет. Юрочка в пятницу улетал в Москву, в воскресенье вечером прилетал.

— Зачем? — спросил я.

— Отдыхал! — посмотрел на меня бывший ротный. — Его папа был начальником на золотых приисках.

— Понятно, — сказал я. — Деньжата, стало быть, у него имелись.

— Еще какие! Когда демобилизовался, купил себе леспромхоз. Теперь где-то здесь...

— Да, издает журнал «Золото России». Глянцевый. Так вы у него, значит, были ротным?

— Недолго. Моя фамилия Топорков. Володя.

— Теперь у генерала служите?

— Начальник предвыборного штаба.

Я хотел было спросить, сколько у него подчиненных, но из комнаты за сценой вышли Вепсов и генерал.

2

Генерал Иванов производил приятное впечатление. Был он немногословен, улыбчив, с хорошими манерами. Про подтянутость я и не говорю.

«От женщин, наверно, отбоя нет», — подумал я.

— У него крепкая семья, — сказал Топорков.

Да, это непременное условие нынешнего политика. Да и прежнего. Насколько велики у него амбиции?

— В президенты метит, — сказал Топорков. — А что, всё для этого есть.

«Может, не совсем всё? — подумал я. — Говорят, существует мировое правительство, которое всех назначает. Неужели он и туда вхож?»

— Его всюду принимают! — передернул крутыми плечами Топорков. — Тем более мама пишет стихи. Ты тоже пишешь?

— Нет, — сказал я. — Стихи не пишу. С котом вот книги издаем.

Мы посмотрели на кота. Тим даже головы не поднял. Он в этом кабинете видел всяких. Когда Вепсову пару месяцев назад привезли жалованную грамоту на титул барона, он тоже не вылез из-под лампы.

«Не настоящий барон, — подумал я тогда. — Был бы настоящий, Тим сел и поклонился бы. Коты в баронах понимают лучше людей».

Вепсов, видимо, тоже это понял и убрал грамоту со стола. А она с месяц лежала на виду.

— У вас знаменитое издательство? — спросил Топорков.

— Конечно, — сказал я. — Видишь знамя в углу?

Знамя было настоящее, темно-красное, потертое, с двумя орденами вверху у древка. Один орден Октябрьской революции, второй то ли Ленина, то ли Красного Знамени. Не нашел времени, чтобы уточнить.

— Да, пушки не хватает, — посмотрел по сторонам Топорков.

— Какой пушки?

— Ну, которые возле музея ставят. Для солидности.

— Пушку обещал Веретенников подогнать, — хмыкнул я. — У него они особенные.

Топорков тоже хмыкнул, но промолчал. Видимо, он знал, что особенности генералов лучше не обсуждать.

Генерал посмотрел на часы, развел руками и убыл вместе со свитой. Я заметил, что генералы в мирное время крайне занятые люди. И Веретенников, и Иванов постоянно куда-то спешили. А вот нам с Вепсовым спешить некуда.

— У нас мало времени, — хмуро сказал Вепсов. — До мая надо издать.

— Издадим, — сказал я.

— Тут не до смеха, — вздохнул он. — Тима, пусти, работать надо.

Кот не шелохнулся.

— Тима, что ты разлегся, как барин?

«Как барон», — подумал я.

— Кто сегодня в углу кучу наложил? Прямо перед приходом генерала.

Кот поднял голову и зевнул, широко раскрыв пасть.

— Баронам можно, — сказал я.

Директор и кот одновременно посмотрели на меня. Причем взгляд кота был более пристальный.

— Бери рукопись и читай, — распорядился директор. — Хотя что там читать, все вылизано.

Вот это и было самое печальное. Вылизанные рукописи, как правило, бездарные. И в особенности генеральские.

— Не рассуждать! — рявкнул директор.

«У Веретенникова научился, — сказал я себе. — Они почти и не виделись, а берут друг у друга лучшее. Веретенников стал поднимать вверх указательный палец».

В коридоре я столкнулся с Максимовым.

— Еще один генерал? — посмотрел на папку в моих руках Александр.

— У нас генералов много, — согласился я. — Пишут не меньше сказочников вроде тебя.

— Я пишу о вечном! — обиделся Саша.

— Они тем более. Самое милое дело — сначала разгроми, потом вспоминай.

— Да, и учи, как надо строить. Сказки все-таки человечнее.

— Мне нравятся про людоедов. Они выбирали самых красивых девушек.

— Что за манера все опошлять! — вздернул голову Александр. — Я пишу про дедушку с бабушкой, которые жили в цветочном горшке.

— Куда нам до гениев, — согласился я. — Рукопись почитать не хочешь?

— Нет!

Чего-чего, а гонора у Александра хватало. Я унес рукопись к себе в кабинет.

Как только я вошел, раздался телефонный звонок.

— Ну? — услышал я голос Веретенникова. — Иванов еще в издательстве?

— Убыл, — доложил я.

— Рукопись принес?

— В шесть раз меньше, чем ваша.

— Да что они, молодые, могут... Пороха не нюхали, а туда же. Отец у него был боевой генерал, генерал-полковник. Я его знал.

— А мать?

— Что мать?

— Стихи пишет, училась в Литинституте вместе с Луговским.

— Про Луговского я слышал. А про мать нет. Поэтесса, значит?

— Так точно!

— Поэтому из него ничего и не получится, помяни мое слово. Я этих щелкопёров насквозь вижу. Но не будем о мелком. Ты когда зайдешь ко мне?

— Зачем? — удивился я.

— Поговорить. Ты ведь свою книгу обещал принести.

— Обязательно зайду на следующей неделе, — пообещал я. — С этим генералом разберусь и зайду.

— Ладно! — сказал генерал и положил трубку.

Интересно, кто ему сообщил о визите Иванова? Наверное, Соколов. Птичкина сегодня в издательстве не было.

3

Мои издательские дела, конечно, накладывались на работу в газете, но сильно не мешали. Самой большой проблемой оказались командировки в Беларусь. Не скажу, что их было много, но они случались, и не такие уж скоротечные.

— У меня здесь дел полно, — говорил Кроликов. — А ты поезжай и напиши. Куда надо ехать?

— Сначала в Гомельскую область, потом на «Славянский базар в Витебске» и в Беловежскую Пущу.

— Хочу на базар и в Пущу! — высунулась из-за монитора Тамара.

Когда она заговаривала о поездках, в ее голосе появлялись отчетливые нотки скандальности. Я к ним привык, а Кроликов нервничал.

— Зачем тебе на базар? — спросил он Тамару.

— Слушать песни!

— Я думал, торговать, — подмигнул мне Кроликов. — На белорусских базарах колбаса хорошая.

— И сало, — сказал я.

— Да, и сало. Ты сама что купила бы?

— Что надо! — отрезала Тамара. — Вы сами не ездите и других не посылаете.

— Почему, Алеся посылаю, — пожал плечами Алексей.

— Он едет писать, а у меня культурная программа. Алесь, возьмите меня за свой счет.

— За мой? — удивился я.

— Нет, за билет я сама заплачу. А в гостинице поселюсь зайцем. Я много места не занимаю.

Мы с Кроликовым оглядели Тамару. Места она заняла бы много, ноги длинные.

— На металлургический завод, значит, не хочешь? — спросил я.

— Куда?! — изумилась Тамара.

Когда она изумлялась, юбка на ее ногах задиралась выше, чем обычно. Я на это и рассчитывал, задавая нелепые вопросы.

— Журналистов повезут на Жлобинский металлургический завод, — сказал я. — Он самый большой в республике.

— Ну и что? — пожала плечами Тамара. — Вы там что, сталь варить будете?

Как обычно, она ставила вопрос ребром и зачастую была недалека от истины.

Мы приехали в Жлобин, и первое, что я спросил у девушки из областной администрации, которая нас сопровождала, какова цель нашего визита.

— Смотреть, — улыбнулась она. — Я, например, ни разу не видела, как варят сталь.

— В сталеплавильный цех мы вас не поведем, — сказал главный инженер предприятия, случайно оказавшийся рядом.

— Почему? — одновременно спросили мы.

— В прошлый раз одного журналиста потеряли.

— Как потеряли? — спросила девушка.

— Привели делегацию в цех с расплавленной сталью, — объяснил инженер. — Там ведь температура больше тысячи градусов. Он где-то там наверху бегал, сорвался, и всё, даже следа не осталось.

— Не может быть! — ахнула девушка.

— Может, — сказал инженер. — Пойдемте лучше в трубопрокатный цех, там не так опасно.

Девушка беспомощно посмотрела на меня.

— Пугает, — сказал я. — Но в трубопрокатном действительно не так опасно. Вы на хорошей машине ездите.

— «Хонда», — улыбнулась она все еще испуганно. — У вас тоже «хонда»?

— «Мицубиси», — сказал я.

— На сталь можно издалека посмотреть, — сказала она. — Это ведь красиво.

— Красивые вещи самые опасные, — хмыкнул я. — Вы тоже красивая.

— Я замужем!

Девушка успокоилась и перестала рваться в сталеплавильный цех. А я был бы не прочь в нем оказаться. Не одному Птичкину варить сталь. Надо будет при случае спросить, кем он в мартене работал.

— Вы из какой газеты? — спросила девушка.

— Из «Литературной жизни».

— Разве в ней пишут про металлургические заводы?

— В нынешних газетах пишут обо всем, — махнул я рукой. — Вон та журналистка ездит на спортивном «мерседесе».

— На спорткаре? — посмотрела на журналистку хозяйка. — Кто у нее муж?

— Папа генерал.

— Понятно.

Девушка погрустнела. Ее, впрочем, это не портило.

— Куда едем дальше? — спросил я.

— В Чернобыль, — ответила девушка. — Вернее, в зону, зараженную радиацией.

А вот туда мне не хотелось ехать. Но маршрут пресс-тура утвержден заранее, и изменить его не сможет никто.

— Вы с нами едете?

— Нет, я там уже была.

Мы погрузились в автобусы и отправились в радиационно-экологический биосферный заповедник, расположенный неподалеку от Чернобыля.

«Может, не заразимся, — думал я, глядя в окно автобуса. — Людей из зоны, конечно, выселили, остались река, лес, звери и птицы. Это ведь моя прародина».

Мой дед по отцу из Черниговской области, все Кожедубы оттуда. Фамилия давалась по роду деятельности — дубили кожи. Но он скорее днепровский, а не припятский. Впрочем, это все едино, здесь Припять впадает в Днепр. Благословенные места, и вот поди ж ты, авария на атомной станции. Не должна была случиться, а случилась. Да такая, что почти всю Европу загрязнила.

В заповеднике нам показали музей с чучелами зверей и птиц.

— Без людей природа, конечно, блаженствует, — сказал Сергей, сотрудник заповедника. — В реке рыбы полно, птиц стало в разы больше. Зубров и лошадей Пржевальского завели.

— А волки? — спросил я.

— Тоже хватает, но мы их отстреливаем. Кабаны огороды портят. Олени по весне ревут как резаные. Нет, им здесь хорошо.

— А людям?

— Людей пока сюда не пускают. Самое странное — земля самоочищается. Радиоактивные нуклиды уходят, а куда — непонятно.

— Стронций никуда не девается, — сказал второй сотрудник, Виктор. — Правда, нашим зверям он не мешает. Живут себе...

Вот с этой надеждой на чудо мы и уехали из заповедника. Пока человек жив, он будет на него надеяться.

4

На «Славянский базар в Витебске» мы поехали с Кроликовым.

— С трудом добыл билеты на поезд, — пожаловался Алексей. — Очень популярное направление.

— Так ведь фестиваль, — сказал я. — Одних артистов сколько едет. А еще чиновники, творческие работники. Журналистов тоже хватает.

— Действительно, — пожевал губами Кроликов. — Главное, Тамаре не говори ничего.

— Боишься? — хмыкнул я.

— Если узнает — не отстанет. Она девушка настойчивая.

— Ее дело верстать, — сказал я. — Пить и гулять мы и сами можем.

— Работать! — строго сказал Алексей. — В Витебск мы едем исключительно в деловых целях.

Он был прав. Гулять ему, писать мне.

— Вместе погуляем, — успокоил меня Алексей. — Чем этот фестиваль отличается от других?

— Всем, — сказал я. — Но это для тех, кто на них ездит. Ты ведь ни на одном не был?

— Нет, — сказал Кроликов. — Хочу своими глазами увидеть.

— Увидишь, — пообещал я.

В Витебск мы приехали рано утром. Сумки у нас были не очень большие, и мы пешком дошли до ратуши, рядом с которой размещалась дирекция фестиваля.

— Бардак! — сказал Кроликов, увидев толпу журналистов у стойки регистрации.

По этой толпе было понятно, что номера в гостиницах на журналистов либо не зарезервированы, либо зарезервированы не те. А кроме пишущей братии, была еще и артистическая, не менее капризная.

— Прорвемся, — сказал я. — Сейчас придет Витька и все уладит.

— Какой Витька?

— Однокашник по университету. Он здешний.

Скоро появился Витька и действительно все уладил.

— Пойдем отсюда, — сказал он, глядя на это растревоженное осиное гнездо. — Не дай бог, покусают.

— Кто покусает? — испуганно спросил Кроликов.

— Вон та, — показал Витька на журналистку с растрепанными волосами. — Или эта.

Обе были до крайности взволнованы.

— Но нам тоже надо в гостиницу!

— Не надо.

Выяснилось, что сестра Витьки уехала за границу на гастроли и в нашем распоряжении двухкомнатная квартира в центре города.

— Артистка? — спросил Кроликов.

— Танцует в хореографическом ансамбле. Заслуженная.

Я пожалел, что сестра уехала на гастроли. У меня есть несколько знакомых балерин, и все они на порядок лучше растрепанных журналисток. Про стать и говорить нечего.

— Наверное, давно было, — пропыхтел сзади Кроликов. — А сейчас новое тысячелетие.

Ему трудно было угнаться за нами, поджарыми лоботрясами. А у самого и пузцо, и трясущиеся щеки, на носу очки. Начальник.

— Давай помогу, — сказал Витька и отнял у Кроликова сумку.

— Далеко? — спросил тот.

— В первом доме за мостом. Рядом.

Я посмотрел на реку, которую мы переходили по мосту. По темной воде Западной Двины бежали дорожки, освещенные солнцем. На реке ни одной лодки, не говоря уж о пловцах. Чем-то она похожа на Вислу.

— Здесь рыбу ловят? — спросил я.

— За городом, — махнул рукой Витька. — В воде мазута полно, никто не купается.

Понятно. Раз никто не купается, значит, и рыбу не ловят.

— В Витебске девушек намного больше, чем парней, или мне кажется? — спросил Алексей.

Ему пришлось перейти на трусцу, чтобы меня догнать, и теперь он вытирал рукой пот с лица. Совсем упарился, бедолага.

— Не кажется, — сказал Витька. — А что будет завтра!

— Что?

— Весь центр заполонят девицы. Со всей Европы приедут.

— Зачем? — остановился Алексей и достал из кармана носовой платок.

Мы тоже остановились.

— Фестиваль! — повел рукой Витька. — Они ждут его целый год и съезжаются. Традиция нового тысячелетия.

Да, миллениум... У меня есть подозрение, что ничего хорошего он человечеству не принесет.

— Так ведь им жить, а не нам, — сказал Витька. — Мы свое прожили.

— Ну, не до конца! — запротестовал Кроликов.

Стерев с лица носовым платком пот, он ожил.

— Как она называется? — кивнул Алексей в сторону реки.

— В древности Эридан, — сказал Витька. — У нас с таким названием есть ресторан, мой друг держит. Если хотите, вечером сходим.

— Что за друг? — спросил я.

— Местный бандит, — сказал Витька. — Здесь все бандиты мои друзья.

— Почему? — изумился Кроликов и снял с носа очки.

— А мой тесть знаменитый медвежатник. Двадцать лет отсидел!

От подобных новостей у Кроликова пропал дар речи. Он молча переводил взгляд с меня на Витьку и обратно.

— Его дочки были самые видные невесты в городе, — сказал Витька. — Очередь от ратуши до универмага стояла.

— Они бандерши? — наконец прорезался голос у Кроликова.

— Одна искусствовед, вторая юристка. У каждой по салону.

Чувствовалось, Витька своей женой гордился. Она у него юристка?

— Искусствовед, — сказал Витька. — Шагала лучше всех знает.

— Шагал тоже ваш? — слабым голосом произнес Кроликов.

Теперь удивились мы с Витькой, в недоумении уставившись на него.

— Покажете? — нацепил на нос очки Алексей.

— Конечно, — сказал Витька. — Памятник ему тоже мой друг поставил.

— Бандит?

— Скульптор.

Мы спустились с моста и вошли в дом, где находилась квартира сестры Витьки.

5

— Какая у вас сегодня программа? — спросил Витька.

— Идем на открытие фестиваля, — сказал Кроликов. — Ты с нами?

— Меня, наверное, не пустят, — усмехнулся Витька. — Хоть я и всех здесь знаю, фестивалем другие руководят.

— Не бандиты? — уточнил я.

— Тоже бандиты, но не мои. Там особая мафия.

— Сицилийская? — засмеялся Кроликов.

— Круче.

Улыбки на лице Витьки я не увидел.

— Может, все же прорвемся? — спросил я.

— Там такая охрана... — Витька поцокал языком. — Можем после концерта встретиться.

— Конечно, — сказал Кроликов. — В какой-нибудь бар зайдем.

— В бар не пробьемся, но у себя выпить можем. Главное, найти друг друга. Многие местные из-за фестиваля уезжают отсюда.

— Почему?

— Не выдерживают. Очень уж девиц много, в центре города ступить некуда.

— Девицы — это все же не худший вариант, — посмотрел на меня Алексей. — Или ты предпочитаешь ребят?

— Я предпочитаю себя, — сказал я. — Еще Витьку.

— Ладно, давайте устраиваться, — вздохнул Кроликов. — Надо холодильник заполнить.

Это была здравая мысль. Мы провозились до вечера, обустраиваясь. Но, как выяснилось, все ягодки у нас были впереди.

На первом же пропускном пункте, а их было несколько, мы узнали, что от «Литературной жизни» в списке один Кроликов.

— Но писать материал будет он! — показал на меня Кроликов. — Можно вместо меня его вставить.

— Мероприятие с участием президента! — внушительно сказал майор, разбиравшийся с нами. — Сейчас доложу начальству.

Он ушел в будку.

— Кто составлял списки? — спросил меня Кроликов.

Я пожал плечами.

Из будки вышел подполковник.

— Менять того на этого нельзя! — сказал он. — Кроликов, проходите!

— Нам надо вместе!

Подполковник ушел.

«Кончится все полковником», — подумал я.

Из будки один за другим вышли майор, подполковник и последним, вытирая салфеткой губы, полковник.

— Кто такие? — зычно спросил старший по званию.

— Литературные новости! — доложил майор.

— Из Москвы? — удивился полковник.

— Вроде того.

Полковник брезгливо оглядел сначала Кроликова, затем меня. Наш вид, видимо, его устроил.

— Пусть проходят оба, — распорядился он. — Но на меня нигде не ссылаться. Сами отдувайтесь.

Он скрылся в будке.

— Проходите, — махнул рукой майор. — Скажете, в порядке исключения. Но фамилии нигде не называть!

Мы, к счастью, их и не знали и в других пунктах пропуска нажимали на «товарища полковника, который приказал». Там недоверчиво смотрели на нас, но пропускали. По всей видимости, первый пункт пропуска был самым главным.

— Повезло, — сказал Кроликов, когда мы оказались в амфитеатре.

Он уже был полон.

— Где наши места? — спросил я распорядителя, стоявшего рядом с табличкой «Пресса».

— Какие тут места, — плачущим голосом сказал тот, — видите, все занято! Садитесь где-нибудь, сейчас президент выйдет!

Его состояние было близким к истеричному. Похоже, за непосаженного журналиста его могли расстрелять. Или должны были.

Мы с Кроликовым поднялись вверх по проходу и нашли два свободных места — Кроликов с краю, я чуть в глубине. Загремели фанфары, на сцену вышел президент. «Теперь не выгонят», — подумал я.

Президент сказал приветственное слово, объявил фестиваль открытым и стал подниматься по проходу, в котором только что маячили мы. Проходя мимо Кроликова, он похлопал его по плечу.

В перерыве я подошел к товарищу.

— И как? — спросил я.

— Что?

— Как себя чувствует человек, которого только что потрогал президент?

Кроликов стал похож на распорядителя, отвечающего за рассаживание журналистов.

— Пошел ты... — выдавил он из себя.

— Вместе пойдем.

И мы с ним отправились в бар, благо их здесь было полно, и практически пустых. По большей части народ кайфовал на концерте, выпивали только тронутые вроде нас.

— Тебя не трогали, — сказал Кроликов, досасывая «отвертку» — так здесь назывался апельсиновый сок с водкой.

— Да, не там сел.

— Я тоже не выбирал.

— Перст судьбы, — сказал я. — Интересно, чем все это кончится?

— Увидим.

А конец между тем был уже не за горами, но о нем не догадывались ни я, ни Кроликов.

6

После фестиваля в Витебске меня ждала поездка в Беловежскую Пущу.

— Я уже там был, — сказал Кроликов, когда я упомянул о Пуще. — Водку в санях пили. Между прочим, вина в сельпо не было, ты это имей в виду.

— Хорошо, — сказал я. — В Белоруссии всюду пьют водку, даже в Витебске.

— Но там все-таки с апельсиновым соком. Жалко, выступление Жана Татляна пропустили. Я его с детства помню.

— Зато Патрисию Каас видели.

— Я говорю про бывших наших.

— А вот я никого не видела! — вмешалась в нашу беседу Тамара. — Там ведь много знаменитостей было?

— Полно, — сказал Кроликов. — Один Шемякин чего стоит.

— Кто это? — уставилась на него Тамара.

— Скульптор. Но мне его уродцы не понравились. Девушки Говорухина лучше.

— Какого Говорухина?

— Режиссера.

— И он там был? — совсем расстроилась Тамара. — Я вам это припомню.

— А что Говорухин? — сказал я. — С утра до вечера сидел в баре. И с одной и той же девушкой.

— Ты уверен, что с одной и той же? — спросил Кроликов.

— Я девушек запоминаю.

— А я нет, — вздохнул Алексей. — Но такого количества девиц ни на одном фестивале нет. Витька сказал, со всей Европы.

— Да, насмотрелись, — согласился я. — Без Витьки мы там пропали бы. Кто бы нам показал дом, в котором жил Шагал?

— Да, нищета несусветная, — кивнул Кроликов. — Потому он и женился на дочери владельца ювелирного магазина.

— Трех магазинов, — сказал я.

— В заштатном Витебске три ювелирных магазина? — удивился Кроликов.

— Это какой Шагал? Из Парижа? — перебила его Тамара.

— Он родился в Витебске, женился на дочке ювелира и уехал в Париж, — объяснил я. — Тогда многие так делали.

— А сейчас?

— Сейчас по-другому.

— В наше время знаменитыми становятся при жизни, — усмехнулась Тамара. — А тогда сначала умирали.

— Шагал знаменитым стал при жизни, — поставил ее на место Кроликов. — Как и Пикассо, между прочим. Ты сверстала статью Алеся?

— Сверстала! — показала мне язык Тамара.

Дерзить она предпочитала мне, а не Кроликову. Умная девушка.

— Сегодня придет Ирина, — пробурчала из-за экрана компьютера Тамара. — Помните?

— Помню, — вздохнул Кроликов. — Может, она придет завтра?

— Нет, сегодня! Ей уже надоело ждать! И мне тоже.

А лед, похоже, тронулся. Дожали все-таки девушки шеф-редактора.

— Нам, положим, нужен секретарь редакции, — сказал я Тамаре. — А тебе она зачем?

— Мне секретарь нужен больше, чем вам! К тому же подруга. Вместе будем в Апрелевку ездить. Мне одной в электричке скучно.

— Как вы мне надоели! — разозлился Кроликов. — Вот брошу все и уеду в Фирсановку. Я уже баню построил.

— А почему нас не зовете? — высунулась из-за компьютера Тамара.

— Вас позови — всю баню разнесете. Вера разрешает париться только мне и Вовке.

Видимо, Вера хорошо знала, с кем работает ее муж.

— Вовке психическому? — уточнил я.

— Да.

— Он в бане не буйствует?

— Наоборот! — оживился Кроликов. — Все время на диван спать укладывается. А я наливаю.

— Хорошая у вас там жизнь, — позавидовал я. — Меня Петров тоже в баню зовет.

— Зачем? — снова встряла Тамара.

— Париться, — сказал я. — В бане ничем другим не занимаются.

— Еще как занимаются! Я своему Гарику в баню ходить не разрешаю.

В комнате установилась тишина.

— Что-то Карданов давно не заходил, — сказал я.

— Зато вчера архитектор со скульптором приходили.

Тамара хихикнула.

— Кто это? — посмотрел я на Кроликова.

Тот отчего-то смутился.

— А к нему скульптор вчера пришел, — сказала Тамара. — Как фамилия?

— Трубников.

— Ну? — посмотрел я сначала на Кроликова, затем на Тамару.

— Сидит у нас этот Трубников, — стала рассказывать Тамара, — наливает коньяк. Он всегда с коньяком приходит?

— Всегда, — кивнул Кроликов.

— Вот, сидим разговариваем. И тут открывается дверь и входит Миша Архитектор из отдела политики. Или он из искусства?

— Политики, — сказал я.

— Миша протягивает руку и представляется: «Архитектор». — «Скульптор», — отвечает Трубников.

Мы засмеялись.

— С фамилиями постоянно бывают проблемы, — сказал я. — Особенно с псевдонимами.

— При чем здесь псевдонимы? — махнул рукой Кроликов. — Сейчас хорошую фамилию днем с огнем не сыщешь. Вот раньше были — Романовы, Голицыны, Шереметевы...

— Чем тебе фамилия Петрова не нравится?

Кроликов раскрыл рот — и запнулся. Видимо, он уже чувствовал дыхание надвигающейся грозы. Точнее, перемен, нас ожидающих.

— Белкин обещал нас не трогать, — сказала Тамара. — Наоборот, зарплату прибавит.

Я взглянул на Кроликова. Тот сделал вид, что ничего не слышал.

7

Прежде чем отправиться в Беловежскую Пущу, нас привезли в Каменец, где стояла знаменитая Белая Вежа. От нее-то, собственно, и пошло название Беловежской Пущи.

Конечно, про Белую Вежу я слышал, но увидел впервые. Что и говорить, башня-донжон впечатляла. Чтобы взобраться на нее, требовалось немало и сил, и времени.

— Для чего ее здесь построили? — спросила девушка, пыхтевшая рядом со мной.

Нынешний пресс-тур был устроен для региональных журналистов, эта девушка, кажется, из Сибири.

— Никто не знает, — сказал я. — В феодальных замках хотя бы жили, а здесь можно только прятаться от врагов.

— Разве здесь были враги? — спросила девушка.

— Враги есть везде, — сказал я. — В тринадцатом веке это могли быть крестоносцы.

— Они и построили, — сказала журналистка.

Я с уважением посмотрел на нее. Устами младенца глаголет истина. Это была именно рыцарская постройка. Из летописи я знал, что башня возведена по приказу волынского князя Василько зодчим Алексой. Но зачем?

— Как вас зовут?

— Мария.

— Молодец, Мария. Мне тоже кажется, что ее построили храмовники, рыцари Храма Господня. Никто другой в то время не сподобился бы.

— Хорошая башня, — согласилась Мария. — Бесполезная, правда.

— Отчего же? Дала название Пуще.

— Действительно! — засмеялась девушка. — Вы тоже из Сибири?

— Москвич, но родом отсюда. Брестский.

— Да ну?! — поразилась она. — А по виду наш.

Теперь я поразился, но молча. С нынешней молодежью не соскучишься.

— Можно я буду держаться рядом с вами? Вы все-таки местный.

— Можно, — сказал я. — Вы из Томска или Омска?

— Из Новосибирска, — засмеялась она.

Со смотровой площадки на вершине башни открывался впечатляющий вид. Нечто похожее было в родовом замке Гогенцоллернов. Но там все-таки замок, и в нем до сих пор живут потомки тех самых Гогенцоллернов. Здесь, похоже, никто никогда не жил.

— Оборонялись, — сказала Мария. — Если есть продукты, в ней можно отсидеться. Раскопки здесь проводились?

— Наверняка, — кивнул я. — За семьсот лет кого здесь только не было. Теперь вот мы.

— А что, мы тоже люди.

Маша сделала с айфона панорамное видео.

— Можно я вас сниму? — спросила она.

— Снимай, — сказал я. — Все равно ведь никому не понадобится.

— Почему, внукам покажу. Я собираюсь до них дожить.

Оптимистка. В Сибири, наверное, все такие.

— А куда нам деваться? — посмотрела на меня Маша. — Кроме Таиланда, ничего не видели.

Неплохо живут наши сибиряки. Я вот в Таиланде не был.

— И не надо, — сказала Маша. — Вам и в Европе хорошо.

Откуда она про Европу знает?

— Догадалась. Вы ведь летом туда ездили?

— Ездил, — вынужден был признаться я. — Баден-Баден, Страсбург, Биарриц. В Сете турнир гондольеров смотрели.

— Где?

— Сет, городок на Средиземном море. Они там друг друга деревянными копьями в воду сшибали. Турнир называется жут.

— Действительно, жуть. В Баден-Бадене в казино ходили?

— На экскурсию.

— А я бы сыграла, — вздохнула Маша. — Кто из писателей там все до копейки проиграл?

— Достоевский, — тоже вздохнул я.

— И стал классиком. Хорошее место?

— Очень.

— Но там одни немцы вокруг?

— Почему, туристов много. Мы зашли в кафе, заказываем кофе с пирожными, я с трудом вспоминаю английские слова. Девушка смеется: «Не парьтесь, я русская».

— Класс! На заработки приехала?

— Естественно. На тебя похожа.

— Страшная? — взглянула на меня Маша.

— Ты что?! Если бы не жена с сыном, там бы остался.

— Вы не останетесь, — усмехнулась Маша. — Не тот тип.

Да, она меня насквозь видит. А я ее?

— Вам не надо, — снова усмехнулась девушка. — Мы с вами два сапога пара, потому я и прилепилась. У меня от высоты голова кружится. Можно я буду за вас держаться?

— Держись.

По грубо сколоченной лестнице мы спустились с башни. Маша крепко держалась за меня — может, и правда боялась.

— А я не умею притворяться, — кивнула Маша. — Все смеются, а мама плачет. Говорит, так и не выйдешь замуж, дура.

— Выйдешь, — успокоил я ее. — Дурак дурака видит издалека.

— Хорошо бы.

Нашу группу сопровождал двухметровый парень, Николай. При входе и выходе из автобуса он подавал руку, причем девушкам гораздо охотнее, чем женщинам в возрасте.

— Он? — показала на него глазами Маша.

— Вполне может быть, — сказал я. — Тем более у тебя фигура хорошая.

— Это к делу не относится. Я спрашиваю: замуж возьмет?

Вопрос был интересный. Я хоть и жил давно в Москве, однако помнил, что минские девушки всегда отличались хваткой. Сомнительно, что Николай с его двумя метрами пребывает в одиночестве.

— А он на вас похож, — сморщила носик Маша. — На две головы выше, но по характеру один в один. У вас только выправки военной нет. А у него есть.

Глазастая девушка. Они в Новосибирске все такие?

— Все! — засмеялась Маша. — Умненькие дуры.

8

Из Каменца мы отправились в совхоз «Беловежский». В автобусе Николай совсем случайно оказался рядом с Машей. Они сидели передо мной, и я временами слышал их разговор. Пустой трёп, но кое-что в нем проскальзывало. Например, что Николай сын местного генерала.

«Опять генералы», — подумал я.

— Николай приглашает к себе на дачу, — повернулась ко мне Маша. — Поедем?

— Он тебя приглашает.

— А я ему говорю, что без вас не езжу.

— Можно всем вместе, — тоже повернулся ко мне Николай. — Александра Петровича давно знаете?

Александр Петрович был работник посольства в Москве, по совместительству старший всей нашей группы.

— Давно, — сказал я.

— Классный мужик. После командировки вернется в Администрацию президента.

— Какой командировки? — напряглась Маша.

— В Москву, — ответил Николай. — Они подолгу на одном месте не сидят.

В глазах Маши я прочитал напряженную работу мысли. Подвисла девушка. А что ж ты думал, возможно, сейчас решается ее судьба.

— Перед ужином я тебя с ним познакомлю, — сказал я Маше. — У нас ведь будет ужин?

— Обязательно, — кивнул Николай. — Это же совхоз-миллионер.

Я давно не наведывался в совхозы-миллионеры, однако догадывался, что кормят там не одной котлетой с картофельным пюре. Хотя и завтраки, и обеды в нашем пресс-туре были вполне приличные.

— После этой командировки придется неделю голодать, — угадала ход моих мыслей Маша. — Отложения видны невооруженным глазом.

— Какие отложения? — придвинулся к ней Николай. — Можно я потрогаю?

— В другой раз, — перехватила его руку Маша.

— На даче?

— Если с нами поедет писатель.

Конечно, ни на какую дачу я не собирался, однако понаблюдать за играми молодежи было интересно. Как далеко у них зайдет?

— Приехали! — послышался голос Александра Петровича. — Когда пойдем смотреть зубров, от стада не отбиваться.

— Почему? — спросила Маша. На выходе ей руку подал Николай, но спросила она меня.

— Забодают, — сказал я. — Это же Беловежская Пуща.

— Тут и волков полно, — поддержал меня Николай. — Видала, какой лес?

Лес и в самом деле был выдающийся, может быть, лучший в Европе. Сразу за площадкой, на которой остановился наш автобус, возвышались ели, одна другой темнее. Чуть в стороне раскинул ветви огромный дуб. За дорогой кормушки, рядом с которыми маячили фигуры зубров. Стадо было небольшое, голов двадцать, но нам вполне хватало.

— А в нашей тайге они прижились бы? — спросила Маша.

— Лесника надо спросить. А лучше зоотехника. У вас ведь тигры?

— Тигры в амурской тайге. Если мы Союзное государство, то надо поделиться. Вы нам зубров, мы вам маралов. Или еще кого-нибудь.

Я пожал плечами. Тема была скользкая. Обмен дело хорошее, но кому и сколько нужно выделить? А главное — зачем?

— Без нас разберутся, — сказал Николай.

Теперь он постоянно был рядом с нами. Точнее, с Машей.

— Жалко, что мы не зимой сюда приехали, — сказал я. — Летом совсем не то.

— Что не то? — спросила Маша.

— Зимой гостей сажают в сани, везут в Пущу и угощают самогоном. Здесь он отменный, шестьдесят градусов.

— Откуда вы знаете? — подошел ко мне вплотную Николай.

— Рассказывали, — сказал я. — А также показывали снимки. В санях они лежали в обнимку.

— Да, в санях хорошо, — кивнул Николай. — Если бы вы согласились приехать с ней ко мне на дачу, я в долгу не остался бы.

— В качестве свахи?

— Свата! — засмеялся он. — Она ведь вам тоже нравится?

— Еще бы! Такая кому хочешь понравится. С норовом.

— Мне такая и нужна.

Я внимательно посмотрел на него. Неужели так все серьезно?

— Вы же сами видите — командир! — так же внимательно посмотрел на меня сверху вниз Николай.

— С отложениями, — согласился я.

— Там вообще атас...

Все-то они друг в дружке разглядели. Но при чем здесь я?

— А я после вас ее заметил, — усмехнулся уголками губ Николай. — Александр Петрович говорит: «Смотри, как писатель вокруг нее увивается». Мне еще отец рассказывал...

— Обо мне? — удивился я.

— Он дружил с Иваном Шамякиным. У писателей глаз алмаз, лучше нашего.

— Военного?

— Ну да. Про Шамякина слышали?

— Тоже дружил, — вздохнул я. — Про Машу что я тебе скажу? Дерзай. Был бы сам помоложе, повоевал бы, а так... Может, и в Новосибирск придется переехать.

— Сюда перевезу, — уверенно сказал Николай.

Чем-чем, а сомнениями он отягощен не был. Может, и хорошо?

— О чем вы говорили? — подошла ко мне после зубров Маша.

— О тебе, — не стал я врать.

— Осуждали?

— Почему, хвалили. Мне бы он тоже понравился.

— Слишком мажористый. А я к журналистам привыкла. Теперь вот вижу — и среди писателей нормальные попадаются.

— Были писатели, да сплыли, — сказал я. — В прошлой жизни остались. Встретились бы мы лет тридцать назад...

— Меня тогда еще на свете не было, — засмеялась Маша. — Сейчас тоже пожить можно. Я, кстати, путешествовать люблю, как и вы.

— Да, поиграть в казино Баден-Бадена, — хмыкнул я. — Оно там называется Курхаус. Пафосное.

— Для мажоров?

— Наверное. Николай давно рукой машет, пойдем в автобус.

— Зря вы меня отталкиваете. Я хорошая.

Я кивнул, и мы побежали к автобусу. Николай у двери почему-то не стал поддерживать девушку под локоток. Мне тоже в молодости случалось обижаться по пустякам.

9

Совхоз, в который нас привезли, соответствовал названию. Все в нем было добротное, богатое, броское — одним словом, Беловежская Пуща. Возле двухэтажных типовых домов по две машины. Я еще с советских времен знал, что это самый верный признак зажиточности на селе.

Директор тоже вполне соответствовал своей должности: солидный, улыбчивый, с юморком.

— До совхоза вы кем были? — спросил я, когда мы оказались рядом у стола с совхозной продукцией.

— Да самую никудышную должность занимал, — хохотнул он. — Врагу не пожелаю.

— Какую же?

— Министр сельского хозяйства республики.

Да, должностёнка и вправду не из лучших. В таких странах, как Беларусь, на ней дрючат образцово-показательно.

— Как в армии, — кивнул директор. — У нас на самые важные посты и ставят бывших комдивов.

Я вынужден был с ним согласиться. Не далее как вчера мы были на лучшем в республике предприятии по производству сыров, и, вот так же стоя у стола с продукцией, я обратил внимание, как ловко директор этого заведения управлялся с ножом. Может быть, это была какая-нибудь особенная финка.

— Кем вы были до этого? — кивнул я на стол с образцами сыров.

— Командиром воздушно-десантной дивизии, — дружески улыбнулся мне хозяин. — Нож у меня со службы остался.

Нож взлетел в воздух, сверкнул холодной сталью и вонзился в круг сыра. Мастер!

В совхозе я снова задал тот же вопрос. Повторяюсь, однако.

— Нет, работать всюду можно, — сказал директор. — У меня, например, десять тысяч работников, два мясоперерабатывающих комбината, кое-что по мелочи... А мне говорят — бери еще!

— Что еще? — не понял я.

— Отстающие хозяйства, а их в округе три штуки. Ни урожаев, ни работников, одни пьяницы. И всех их ко мне! Ну?

Он воззрился на меня.

— Беда, — согласился я. — Их ведь содержать надо.

— Вот именно! А пьяницы, между прочим, на людей воздействуют в отрицательном смысле. Попробуй их перевоспитать.

— Отрыжка прошлого, — кивнул я. — Пока новое поколение вырастет, они вам жизнь попортят.

— С новым поколением тоже не все просто, — вздохнул директор. — За кордон посматривают, а там сами знаете...

Мы замолчали.

— Пойдемте, я вам свой хутор покажу, — махнул рукой директор. — Такого больше нигде нет.

— Можно и я с вами?

Опять Маша. И, что характерно, без Николая.

— Возьмем? — посмотрел я на директора.

— Пусть идет. Откуда она?

— Из Сибири! — отрапортовала Маша.

— Там много наших, — посмотрел поверх ее головы хозяин. — Во время Первой мировой целыми селами переезжали. У меня в Хабаровском крае полно родни. Но о том, что сейчас увидишь, никому ни слова!

— Не скажу! — перекрестилась Маша.

Умеет она с людьми разговаривать. У директора лицо прояснело. Я тоже подобрал живот.

Мы вышли из помещения и повернули за угол. Двое сопровождающих шли метрах в десяти сзади. Крепкое хозяйство, каждый в нем знает свое место.

— А без этого нельзя, — доверительно сказал мне директор. — Как только перестанут подчиняться — пиши пропало. Лошадь и та слабину чует.

— У вас в хозяйстве есть лошади?

— Конечно, есть, даже племенные. За хорошего жеребца хорошо платят.

«А за кобылу?» — хотел было спросить я, но не успел.

Мы оказались на хуторе, каких не могло быть нигде, только в Беловежской Пуще.

Он весь, от хаты с сараем и до плетня с колодцем, возле которого журавль, был построен из мясных изделий. Стены хаты из колбасных бревен, стреха покрыта пластинами ветчины, плетень увит сосисками и сардельками. И размер построек не самый маленький, конек крыши чуть ли не до пояса.

Я крякнул. Неужели и аист, сидящий на печной трубе, из мяса? Или все-таки это кондитерское изделие?

Ситуацию, как всегда, спасла Маша. Она взвизгнула, перемахнула через плетень, встала на одно колено перед хатой и стала нюхать ветчину. Директор засмеялся, я перевел дух.

— Хорош хутор? — спросил директор.

— Не то слово! — сказал я.

— А можно я маме расскажу? — повернула к нам лицо Маша. — Она поймет!

— Расскажи, — согласился директор. — Кто она у тебя?

— Учительница.

— Тем более можно.

Я увидел, что к хутору направлялся весь журналистский пул, ведомый Николаем. Спектакль одного актера, разыгранный перед избранной публикой, закончился, зрителям можно было уходить из зала.

— Сюда, — поманил нас в кусты директор. — Здесь есть стежка.

— В Пуще и должен быть такой хутор, — сказал я Маше. — Жалко, нам императорский охотничий домик не показали.

— Он в Польше, — махнул рукой в сторону леса директор. — Пуща вообще почти вся там, у нас только четвертая часть. А домик надо было бы забрать, наш император, а не их.

— Конечно, — согласился я.

— Это же нарушение международного права! — остановилась Маша.

Мы с директором тоже остановились и посмотрели друг на друга.

— Права? — переспросил директор.

— Ошибка это, а не право, — сказал я. — И ее надо исправить.

— Пусть другие исправляют, — хмыкнул директор. — У меня хутор.

Я задрал голову. Над Пущей проплывали легкие августовские облачка.

Пресс-тур закончился.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Тень Кочубея

1

— Послезавтра мы с тобой идем на торжественное заседание в Большом Кремлевском дворце, — сказал Петров. — Я буду выступать от прессы. Бывал во дворце?

— Бывал, — ответил я.

Вид у Петрова был озабоченный. С чего бы это? Выступать он может в любое время дня и ночи и в любом состоянии. Как говорится, работа такая.

— Да выступлю, — поморщился Петров. — Зинка как раз на четверг встречу назначила. Отказаться не могу. Придется совмещать.

— Ознобишина? — догадался я.

Петров взглянул на меня, но ничего не сказал. Радости в его глазах не было.

«Да, не в таком настроении летают на крыльях любви, — подумал я. — Чем она его так зацепила?»

— А ты что, не видел ее?

Видел. Дама, приятная во всех отношениях, особенно в той части, что скрыта от постороннего глаза. Петров, видимо, к этой части допущен.

Я невольно вздохнул.

— А что тебе завидовать? — хмыкнул Петров. — Я тут вашу новенькую разглядел — хороша!

— Всем новеньким нужно больше, чем стареньким, — сказал я. — У нее сыну четырнадцать и постоянного мужика нет. Тяжелый случай.

— Нам ли бояться трудностей! — засмеялся Петров. — Вы, белорусы, слишком уж осторожны. А в этих делах осторожность только мешает. На штурм надо идти.

— Да, смелость города берет, — согласился я. — Ты бы пошел ее штурмовать?

— Конечно! — сказал Петров. — Если с Зинкой не сложится, следующая будет она. Простовата, правда.

— Иногда это плюс, а не минус.

— Посмотрим. Значит, в четверг держи меня в курсе событий. В шестнадцать ноль-ноль я обязательно должен быть в Кремле. Даже если я не отвечаю, все равно звони. Короче, ответственным за явку назначаю тебя. Усёк?

— Усёк, — сказал я. — Может, я буду с фонарем где-то рядом с вами?

— Издалека следи. И напоминай, чтоб не забыл. Я ведь довериться никому не могу, только тебе.

«Подключи Татьяну», — подумал я.

Петров вздрогнул. Видимо, мысль о Татьяне тоже пришла ему в голову. И она не была самой приятной.

— Зато новый роман напишешь, — сказал я. — Только для этого их и заводим.

— У тебя рассказы, — поправил меня Петров. — Романы удел избранных.

Не упустит случая поставить собеседника на место. За это его и не любят как свои, так и чужие. Свои, пожалуй, больше, прямо ненавидят.

— Так ты понял, что я на тебя надеюсь? — сфокусировал взгляд на моем лбу главный редактор.

— Понял.

Нужно уносить ноги, пока цел. Что им всем так понравился мой лоб? Кроликов утром его сверлил. Тамара на него щурилась. Не смотрела одна Ирина, но это как раз и беспокоило. Девушка, которая не смотрит и при этом хмыкает, наиболее опасна.

— В качестве кого Петров тебя берет с собой в Кремль? — спросил Кроликов, когда я вошел в комнату.

— Оруженосца.

— Вы идете в Кремль?! — изумилась Тамара.

Ирина фыркнула.

Я поочередно посмотрел на каждого из представителей своего коллектива. Определенно они мне завидовали. А зависть, как известно, самое сильное из чувств, вместе с ненавистью. Стало быть, кому-то из нас суждено погибнуть.

— Сегодня сдаем номер, — сказал Кроликов. — У нас всё сверстано?

— Всё! — рявкнула Тамара.

Она не считала нужным скрывать свои чувства и была права. Я вот не осмеливался хамить начальству.

— А тебе и не надо, — вздохнул Кроликов. — Чья сегодня очередь идти в магазин?

— Пойдем вместе, — сказал я.

— И я с вами! — распахнула свои лучистые глаза Ирина.

Похоже, поход в магазин был ее любимым занятием. Кроме обливания краской машины бывшего мужа, конечно. Интересно, облила?

— Об этом я вам расскажу в другой обстановке, — проворковала Ирина. — Мы ведь найдем укромное гнездышко?

— Ирка, кончай! — сказала, не поднимая головы, Тамара. — О ребенке лучше подумай.

— А что ребенок? — удивилась Ирина. — Учится себе. На следующий год хочу его в кадетское училище определить. У вас нет там знакомых?

— Нет, — одновременно ответили я и Кроликов.

— У Петрова есть, — подала голос из-за компьютера Тамара. — Даром он, что ли, по Кремлям ходит?

— Действительно, как это мне в голову не приходило?

Мы с Кроликовым переглянулись. Теперь я понял, почему он так тянул с определением Ирины в секретарши. Хотя в редакции порядок она навела. Я, например, уже выучил, на каком столе что лежит. Подшивка вышедших номеров на видном месте. Папка с материалами про запас. Стакан с карандашами и ручками. А те стаканы, что понадобятся после похода в магазин, вымыты до блеска. Даже электрический чайник появился. Похоже, она принесла его из дома.

В дверь заглянул Карданов. Унюхал, старый лис.

— Через час, — сказал ему Кроликов. — Или даже через полтора. Колбаску надо разложить, расставить стаканчики. Мы ведь не пьем, как отдел литературы, из горла.

— У меня для дам коробка конфет, — доложил фотограф. — С прошлого года осталась.

— Несите! — разрешила Тамара.

У них с Кардановым полное взаимопонимание. Как в этот альянс вольется Ирина?

— Нормально, — улыбнулась мне Ирина. — У меня с хорошими людьми проблем нет.

— А с плохими?

— По-разному.

— Пойдем, — дернул меня за рукав Кроликов. — Потом будешь политесы разводить.

Я послушно последовал за ним. Первым делом, как известно, самолеты. Девушки потом.

2

В Кремлевский дворец я прибыл вовремя, даже на пятнадцать минут раньше. Журналисты в полном составе были уже здесь. Вышколенная публика. А других на этой работе и не бывает.

Многих я знал, журналистский пул Союзного государства небольшой.

— Где шеф? — спросила меня телеведущая, симпатичная, между прочим, особа.

— На подходе.

На самом деле Петров на мои звонки не отвечал. Но он и не должен отвечать, если занят делом. А Ознобишина, как я догадывался, деловая дамочка, отлынивать не даст.

Торжественная часть мероприятия проходила прямо в буфетной части дворца. Столы с белыми скатертями в пол. На столах таблички с фамилиями. Наши с Петровым таблички были рядом, здесь же и фамилия телеведущей. Интересно, положит на нее глаз Петров?

Я ежеминутно поглядывал на часы. Время тянулось медленно, но оно шло, и час выступления моего главного редактора неотвратимо приближался. Я слонялся от стола к длинной лестнице с мраморными ступенями и обратно.

— Задерживается? — улыбнулась теледива, когда я проходил мимо нее.

— Похоже на то.

— С начальством это бывает. Придет, никуда не денется, это же Кремль.

Я криво улыбнулся.

Появился председатель собрания со свитой. Был он статен, подтянут, выбрит и надушен. Поговаривали, что именно он в свое время руководил реставрацией кремлевских залов. Теперь он в них чувствовал себя хозяином, ну, насколько разрешается им быть.

Я поймал на себе несколько взглядов людей из свиты. Они тоже выражали некоторое беспокойство. Где его носит?

Завибрировал в кармане мобильный телефон.

— Иду, — услышал я голос Петрова. — Коридоры здесь длинные. Встречай меня на лестнице.

Я подошел туда, куда велело начальство. Далеко внизу показалась фигура Петрова, и мне стало плохо.

Шеф, что называется, шел винтом. Лестница была очень широкая, но мой руководитель умудрялся шествовать по ней зигзагом, от одного края к другому.

«Не дай бог, споткнется», — подумал я.

Перед последним пролетом я не выдержал и сбежал к Михаилу.

— О, это ты? — удивился он. — Почему не встречаешь?

Я взял его под руку.

— Расслабься, сейчас приду в себя, и можно выступать, — вырвался он. — Речь приготовил?

— Нет.

— Ну вот, ни в чем на тебя нельзя положиться. А я был с Зинкой. Знаешь Зинку?

— Знаю, — сказал я.

— Где мое место?

Я подвел его к столу. По взглядам коллег я понял, что они все оценили пикантность ситуации. Телеведущая рассмеялась.

— Привет, Танька! — плюхнулся на стул рядом с ней Михаил. — Водки выпьешь?

Я знал, что в таких случаях спасает иногда именно водка, и наполнил до краев рюмку, стоявшую перед ним.

— Пей! — приказал я.

Петров послушно взял рюмку. Рука его, как ни странно, не дрожала, и Михаил медленно вылил содержимое рюмки себе в рот.

Я положил на тарелку маринованный огурчик.

— Не надо, — помотал головой Петров. — Еще.

Я снова наполнил рюмку. Михаил выпил.

— А вот теперь можно и выступать! — обвел он взглядом зал. — Где микрофон?

Я показал. Председатель уже начал говорить приветственное слово.

Петров грузно поднялся со стула и направился к нему. Сейчас он уже не качался, наоборот, шел прямо и уверенно, как броненосец в волнах штормящего моря.

— Силён! — сказала Татьяна. — Давно у него работаете?

— Недавно, — ответил я.

— Но свое дело знаете. С таким замом не пропадет.

— Я веду приложение «Лира».

— А я кое-что там читала. Очень симпатичное приложение. Лучше, чем основная газета.

Я пожал плечами.

— Приходите ко мне на интервью. В понедельник я вам позвоню, и мы назначим время. Идет?

— Идет, — кивнул я.

Петрову дали микрофон, и он произнес спич о культуре, которая спасет наш разрозненный мир. Речь была сумбурная, но понятная, а главное, она очень хорошо вписывалась в контекст мероприятия. Во всяком случае, речь председателя была намного сумбурнее.

— Я бы так не смогла, — сказала Татьяна. — Тем более столько выпив.

— У него была деловая встреча, — объяснил я.

— Да уж вижу, — усмехнулась она. — Дорогими духами за версту несет, поэтессы такими не пользуются.

— Она прозаик.

— Понятно.

Прозвучала здравица, и мы стали наполнять бокалы. Я себе налил водки. В таких ситуациях спасает только она, родимая.

Петров в это время чокался с председателем и его замами. Теперь ему можно было и расплескивать содержимое рюмки, и запанибратски обниматься, и даже пошатываться.

— Падать только не надо, — сказала Татьяна.

Мы с ней чокнулись и выпили.

3

В нашем приложении ситуация подходила к какой-то черте. Я, правда, не понимал, что она собой представляет. Лучше других о ней знал Кроликов, но молчал. Я тоже предпочитал не высовываться.

— А вы лучше съездите куда-нибудь, — сказала Тамара. — Все лучше, чем других поить.

Она намекала на то, что к нам очень уж зачастили сотрудники из других отделов.

— Литература прямо не вылезает, — кивнула Тамара. — Алексей Павлович, зачем вы им наливаете?

— А куда деваться? — пожал плечами Кроликов. — Коллеги.

— Какие такие коллеги? Пьяницы!

Тамара явно нарывалась на скандал, но Кроликову, видимо, к этому не привыкать.

— Егоров вообще в редакции ночует, — продолжала витийствовать Тамара. — А у нас пьет.

— Почему здесь ночует? — спросил я.

— Очередная жена выгнала! Знаете, сколько их у него?

— Не знаю, — сказал я.

— Штук пять, и это только официальных!

— А по нему не скажешь, — хмыкнула Ирина. — Одно достоинство — рыжий.

— Тебе нравятся рыжие? — удивился я.

— И черные, а также блондины.

Ирина пристально посмотрела на меня. Мне ее взгляд не понравился.

— В редакции жить неудобно, — сменил я тему. — Нужно ведь душ принять, почистить зубы, позавтракать. Поневоле начнешь пить.

— Особенно на халяву! — Тамара тоже пристально уставилась на меня.

Разговор был содержательный, таким он и должен быть в одном из старейших и крупнейших федеральных изданий.

— Леша к юбилею готовится, — сказала Ирина. — То ли двести, то ли триста лет газете. Будет проходить в Малом театре.

Похоже, она уже близко сошлась с нашим исполнительным директором. Когда успела?

— Ничего не сошлась, — подняла одну бровь Ирина. — Ему Ниночка из бухгалтерии нравится.

— Но ведь находите время о юбилее побеседовать, — тоже поднял одну бровь на челе Кроликов.

— В рабочем порядке. — Тамара засмеялась.

Я в очередной раз подивился сложности их отношений. Вроде подруги и в то же время не упустят случая уколоть друг дружку. Может быть, это и есть дружба нынешней молодежи?

— Не парьтесь, все равно вам не понять, — сказала Тамара. — Алексей Павлович, куда наш Алесь в этот раз поедет?

— В Минск, — ответил Кроликов.

— Что я, в Минске не был? — пробурчал я. — У меня там даже квартира была.

— А куда делась? — оживилась Ирина.

— Куда надо.

Мне не хотелось распространяться о своей бывшей минской квартире. Получил я ее сразу после вступления в Союз писателей, тогда это было обычное дело. Однокомнатная, недалеко от старого аэропорта. И всем она была хороша, кроме месторасположения. Рядом находился мясокомбинат, и раз в неделю мы все задыхались от зловония, исходящего от него. Жильцы окружающих домов утешали друг друга сведениями, что вот-вот мясокомбинат перенесут за город.

Но когда я обменял свою уютную квартиру на комнату в Москве, я испытал облегчение. Тем более комната в коммуналке на весь этаж находилась в самом центре, на улице Воровского. Позже выяснилось, что и в ней полно пикантных особенностей. Например, одна из соседок была бандершей, содержащей притон. Время от времени из ее комнаты выходили заспанные девицы, на каждой из которой явственно прослеживался отпечаток порока, в равной степени манящий молодых и старых мужчин. Второй сосед был недавним зэком, страдающим от туберкулеза.

— Как его сюда прописали?! — разорялась бандерша. — Завтра же пойду в милицию!

Ни в какую милицию она не ходила, но сами менты ее навещали, и довольно часто. «Зачем?» — недоумевал я.

— Тебе там все равно не жить, — сказала жена, когда я поделился с ней своими сомнениями. — Во всех случаях, даже крайних, ночевать ты должен у меня на Ленинском.

— Но там ведь рядом Дом литераторов, — вяло огрызнулся я. — Иногда можно и на Воровского переспать.

— Нельзя!

И я действительно никогда не ночевал там. Может быть, один только раз. И сильно пожалел об этом.

А в середине девяностых, во времена великого передела, нашу коммуналку расселили, и я получил однокомнатную квартиру неподалеку от квартиры жены, на Ленинском. Все были довольны — и те, кто съехал, и тот, кто приехал. А им, по неподтвержденным данным, был Борис Березовский. Но кому, как не ему, въезжать в квартиру площадью двести семьдесят пять квадратных метров в самом центре Москвы? Ремонт квартиры и подъезда был сделан быстро, и она встала, что называется, на запасной путь. Во всяком случае, в ней до сих пор не видно признаков жизни, а я раз в месяц прохожу мимо, только сейчас по Поварской, а не Воровского.

Вот и Березовского не стало, а квартира стоит, ждет своего часа.

— Где у вас дача? — перебила мои размышления Тамара.

— Во Внуково.

— Ближе, чем наша Апрелевка!

— Все равно моя дача находится за городом, — сказал я. — А вы городские.

— Да уж! — хмыкнул Кроликов. — Тамара, у тебя вечернее платье есть?

— У нас все есть. Ирка, скажи!

Ирина свела брови в одну линию и ничего не ответила. Да, не позавидую я тому гражданину, кто с ней свяжется.

— Не надо о грустном, — сказал Кроликов. — В Минске ты будешь присутствовать на встрече с руководством Союзного государства. Можешь даже задать вопрос.

— Можно я поеду вместо него? — вмешалась Ирина. — И спрошу, когда мы наконец объединимся?

— Нельзя! — твердо ответил Кроликов. — У нас есть кому задавать вопросы. А ты помой посуду. Видишь, чашки грязные?

Ирина безропотно собрала посуду и унесла ее мыть.

4

На этот раз мы остановились в спортивном комплексе «Кривичи» под Минском.

— Хорошее место, — сказал я Николаю Павловскому, рядом с которым сидел в автобусе. — Ты здесь бывал?

— Не бывал, но слышал, — ответил он. — Курорт, а не база. В прошлом году здесь встречались главы государств.

— Каких государств?

— Наших, — посмотрел на меня Николай. — Немцы или поляки сюда не поехали бы.

— Верно. На горных лыжах катаешься?

— Нет. И тебе не советую.

— Почему? — удивился я.

— Один мой знакомый в Швейцарии покатался, теперь год лечится. Целое состояние оставил в тамошней клинике.

— Швейцарцы большие мастера по этой части, — согласился я.

— Не только швейцарцы — немцы, итальянцы, французы... Где есть горнолыжные курорты, там и специалисты.

Я не был знаком в деталях со спецификой горнолыжного спорта и промолчал. А Николай не успокаивался — видимо, долго молчал в предыдущие дни.

— Но нам и не дадут покататься на лыжах, — просвещал он меня. — Сначала пресс-конференция, потом сауна с бассейном. Сказали, будут лучшие парильщики. Но самое главное — приедет спец по самогону на меду. Пил медовуху?

— Случалось, — сказал я. — Не самогон, правда, медовый бальзам.

— У нас? — удивился Николай.

— В Литве. Там он называется «Жальгирис». Крепкий, зараза.

— Самогон тоже крепкий, под шестьдесят градусов.

— Откуда ты все знаешь?

— Беседовал с нашим куратором. Оттуда человек. — Он кивнул куда-то вверх.

В принципе я знал, что все наши кураторы оттуда. Но что здесь странного? Информационной безопасности власти всегда уделяли повышенное внимание. Как и выявлению лазутчиков.

— В нашей группе журналисты из пула Союзного государства?

— Не только. Вон тот высокий, например, редактор подмосковного журнала. Олимпийский чемпион.

— По какому виду спорта?

— Водное поло.

До сих пор мне не приходилось общаться с ватерполистами. С одной стороны, пловцы, с другой — борцы, без борьбы мячик у соперника не отнимешь. И его еще надо зашвырнуть в ворота. Настоящие олимпийцы.

— Да, редкие люди, — согласился со мной Николай. — Нас и везут на спорткомплекс, чтоб мы прочувствовали и осознали. Будущее должно быть в руках физически крепких людей.

Я с сомнением посмотрел на Павловского. На спортсмена он похож не был. У меня тоже лучшие годы уже далеко позади. Написать мы, конечно, напишем, но подать пример не сможем.

— Еще как сможем! — засмеялся Николай. — Недаром лучшего самогонщика сюда везут.

Да, циники в Древней Греции появились одновременно со спортсменами-олимпийцами. Интересно, совместить эти две ипостаси кому-нибудь удалось?

— Приехали, — сказал Николай. — Надо было сказать куратору, чтобы нас вместе поселили, но там уже все расписано.

Мы вышли из автобуса. Я оказался в одном домике с ватерполистом.

— Какой этаж предпочитаешь — первый или второй? — спросил он.

— Могу на втором, — сказал я.

— Давай, тебе по лестнице легче скакать, чем мне. Меня Володей зовут.

Мы пожали друг другу руки.

— Что у нас раньше — обед или пресс-конференция? — спросил Владимир.

— Наверное, пресс-конференция.

— Логично. Я тут огляделся — хорошее место. На трассу пойдешь?

— Нет.

— И я нет. Прилягу на пять минут. Позовут на мероприятие — разбуди.

Он лег на кровать и сразу уснул.

«Бывалый человек», — с уважением подумал я.

На пресс-конференции тон задавали знаменитости — Ирина Роднина, Александр Медведь, еще кто-то. Ватерполист-олимпионик сидел рядом со мной.

— А вас почему не позвали? — спросил я.

— Здесь я по другой части, — зевнул он. — Да и выступать не мастак. Каждый сверчок знай свой шесток.

Неглупый человек. В журнале, наверное, с ним легко работать.

Владимир задремал, я стал оглядываться по сторонам. Удивило, что среди участников пресс-тура не так много молодых, в основном люди моего возраста, пятьдесят и старше.

Объявили кофе-брейк, все вышли на площадку под куполом. Отсюда открывался хороший вид на горнолыжную трассу. Незаметно для себя я оказался среди молодых людей в хороших костюмах, под галстуком. Все они были рослые, уверенные в себе, улыбчивые. «Ребята из правительственной структуры, — подумал я. — А ты как пенёк среди молодых дубков».

— Алесь! — вдруг услышал я громкий голос. — Здорово!

Сильно тюкая палкой, ко мне направлялся человек, отдаленно напоминавший одного из моих однокашников по университету. Судя по скособоченной фигуре, недавно его стукнул инсульт.

— Как тебе удалось так сохраниться? — крикнул он, обнимая меня.

— Ваня, — отступил я от него на шаг, — держу строгий режим.

— Какой? — вытаращился Иван.

— Пью, гуляю, — негромко, но внятно сказал я. — А ты, значит, лечишься?

— Лечусь, — повесил голову Ваня.

Я посмотрел по сторонам. Ни одного из аппаратчиков рядом не было. Шуток они не любили. Наверное, как и людей, их отпускающих.

Рядом появился человек приблизительно моего возраста. Надо продолжать светскую беседу, раз уж начал.

— В прошлый приезд видел по телевизору своего новогрудского одноклассника, Вовку Дрозда, — сказал я. — Заместитель генерального прокурора, рассказывал, как они борются с организованной преступностью. Где он сейчас?

— Пока дома, — негромко, но тоже внятно ответил гражданин.

Я понял, что от этих эшелонов власти лучше держаться подальше. Ездил до сих пор на «кукушке» — и продолжай. Вагонами люкс в скоростных экспрессах пусть наслаждаются другие. Хотя и там, если судить по фильму «Убийство в Восточном экспрессе», приканчивают не всех.

Я увидел Павловского, стоявшего неподалеку. Вид у него был серьезный, но глаза смеялись. Тертый калач, хорошо знающий правила игры.

Загремела музыка про первый тайм, что мы уже отыграли. Она была как никогда к месту.

5

После торжественного собрания в Кремлевском дворце Петров заметно ко мне охладел. Во всяком случае, к себе в кабинет стал приглашать гораздо реже. Меня это только радовало, пусть сам разбирается со своей Зинкой.

Не скажу, что я разрывался между издательством и газетой, но и там, и там дела были. В издательстве готовил к выходу в свет собрание сочинений Птичкина. В газете редактировал материалы, присланные из Беларуси, и писал свои.

— Как тебе моя поэма? — спросил Птичкин, зайдя в кабинет на Поварской.

— Какая?

— Про маршала Будённого.

— Хорошая, — сказал я. — Про маршалов не бывает плохих поэм. А тут сам Будённый.

Недавно мне рассказали анекдот про Сталина, в котором главным действующим лицом был как раз Будённый. Правительственный поезд остановился на одной из станций, и из вагона стали выходить всенародные любимцы — Молотов, Каганович, Калинин, Сталин. Молоденький солдат с восторгом называл их имена, публика аплодировала. Будённый замешкался и вышел на перрон последним. «И Будённый, ё... твою мать!» — выкрикнул солдатик. После этого случая на заседаниях политбюро Сталин при появлении Будённого всегда говорил: «И Будённый, трам-тарарам». Члены политбюро хохотали так же весело, как и публика на станции.

— А ты поэму читал? — с подозрением посмотрел на меня Птичкин.

— Конечно, я читаю все книги, которые у нас издаются.

— Вам бы только смеяться, а здесь серьезное произведение.

Кажется, Птичкин тоже знал анекдот про Будённого.

— Я про всех знаю, — кивнул Птичкин. — И особенно про пятую колонну в нашем правительстве.

О правительстве мне говорить не хотелось, тем более после новости о Вовке Дрозде, сидящем где-то дома и ожидающем своей участи. Позвонить бы ему, но телефоны заместителей генеральных прокуроров, пусть и бывших, простым гражданам недоступны.

— Боишься? — испытующе посмотрел мне в глаза Птичкин.

— Конечно, — сказал я. — Не боятся только те, кто сами такие.

Птичкин задумался. Он мог бы сказать мне в лицо все, что думает, но и книгу издать хочется. Вредитель, а я, несомненно, таковым был, хитер и коварен, и бороться с ним надо проверенными методами. Он решил зайти с другого бока.

— Слышал, ты с Петровым дружишь?

— Работаю у него.

— Дрянь человек, столько про армию понаписал. Да и про комсомол... Вепсов знает, что ты с ним якшаешься?

— Наверное.

— Твое, конечно, дело, но добром это не кончится, помяни мое слово. И вообще... Только я никому ничего не скажу, даже под пытками. У сталеваров, знаешь, твердый характер. И прямой. Книгу издадим — я тебе первому дам слово. Если наградят премией, позову на банкет. Надо дружить друг с другом, а не собачиться. Ты меня понял?

— Понял, — сказал я.

Птичкин вышел из кабинета. Я подумал, что поэму про Будённого он написал исключительно ради премии. А что, могут и дать. В России всегда найдется местечко, где оскорбленному есть чувству уголок. А там не только утешат, но и приголубят.

В газете меня ждал антипод Птичкина.

— Ты что-нибудь про «Лиру» слышал? — спросил Кроликов, как только я вошел в комнату.

— Нет.

— И про меня не слышал?

— Нет.

— Что вы заладили — «нет» да «нет»! — фыркнула Тамара. — Леша сказал, что Петров против Алексея Павловича копает. А вы к нему ходите. Что он говорит?

— Давно не хожу, — сказал я. — После Кремля мы рассорились.

— Да ну? — удивился Кроликов. — А что было в Кремле?

— Напились, — пожал я плечами. — Не все, конечно, некоторые, но осадок остался.

— А что, вы можете напиться? — тоже удивилась Тамара.

— Ничто человеческое нам не чуждо.

— Кому это — нам?

— Небожителям. И вообще, не лезь не в свое дело. Так что говорит Белкин?

— Петров ходил к Рыбину, — вздохнул Кроликов. — Беседовали на повышенных тонах. А это добром не кончается.

«Они что, сговорились с Птичкиным? — подумал я. — Разные люди, а мыслят одинаково».

— Ира, он тебе больше сказал, — повернулась к подруге Тамара. — Признавайся.

— Не сказал, а намекнул, — ответила та, стараясь не смотреть на меня. — Скоро, говорит, всё узнаете.

Как всегда, до меня все доходит в последнюю очередь. Что за намеки?

— Ладно, оставим сплетни, займемся делами, — распорядился Кроликов. — Значит, всем коллективом мы едем в Питер?

— Да, в качестве награды за хорошую работу, — заулыбалась Ирина. — Я пошепталась с Натальей, и она все устроила.

Наталья была одна из сотрудниц в департаменте Рыбина. Между прочим, повадками похожа на Ирину, и они вполне могли пошептаться. Но все вместе мы еще никуда не ездили.

— А теперь поедем! — сказала Ирина. — Там шикарная программа — Таврический дворец, жить будем во дворце в Пушкине...

— А Эрмитаж? — встряла Тамара.

— Эрмитаж в частном порядке, — сказал Кроликов. — И вообще, он Зимний дворец. На сколько едем?

— На пять дней.

Ирина стояла перед Кроликовым, вытянув руки по швам. Хорошая подчиненная, вышколенная.

— Поедем? — посмотрел на меня Кроликов.

Я пожал плечами. Скажут — поеду, мое дело маленькое.

6

В город на Неве мы отправились поездом. Нас четверо, в купе никого лишнего. Если кого-нибудь и убьют, найти убийцу не составит труда.

Но весь вечер я рассказывал не про потенциального убийцу, а о Валере Дубко, своем университетском товарище. Прямо перед выездом я узнал, что он умер в Вильнюсе.

— Вы в Минске учились? — спросила Тамара.

— Да.

— А при чем здесь Вильнюс?

Это была долгая история. Сразу после университета мы с Валерой работали в Институте языкознания Академии наук, Валера в секторе славистики, я в секторе современного белорусского языка. Затем я ушел на телевидение, а Валера остался. Диссертацию он не защитил, но для этимологического словаря белорусского языка написал статью по букве «К», корневой букве индоевропейских языков. Никто из докторов наук за эту букву браться не хотел, свалили на младшего научного сотрудника.

Я знал, что Валера не защищался по принципиальным соображениям.

— Чтобы быть хорошим специалистом, не обязательно остепеняться, — сказал он мне. — Тем более фотомастеру.

Валера действительно был мастером фотографии. С первого курса он ходил с тяжелой сумкой на плече, в которой лежали несколько фотокамер, штативы, бленды и прочая дребедень. Снимал он все подряд, но предпочтение отдавал портрету. На первом курсе завоевал Гран-при на конкурсе в Испании. Это был портрет Ленки Коган, самой яркой из однокурсниц. Но были на негативах портреты и других однокурсников, в том числе мой.

— Мой портрет пошлешь на конкурс? — спросил как-то я.

— Нет.

— Почему?

Валера пожал могучими плечами. До университета он занимался штангой, заработав себе какие-то проблемы с сердцем.

На втором курсе Валера женился на одногруппнице Нинке Кожуро. На третьем изобрел проявитель, многократно превосходящий по параметрам все известные. На четвертом написал книгу о кактусах. Их он считал мыслящими существами, попавшими на нашу планету из других миров. Так что буква «К» была не единственным его пристрастием.

После университета наши пути, как я уже говорил, разошлись, однако слухи о нем до меня доходили, в основном, конечно, по сарафанному радио.

Валера основал фотоклуб, в котором обучал недорослей фотографии. Ушел от Нинки, а у них было уже две дочери, и женился на приме-балерине театра оперы и балета. Этот факт, кстати, меня не удивил, балерин Валера охотно снимал еще в университете.

— А ты видел их антраша? — спросил он, когда я заикнулся о балеринах. — Космос, а не прыжки!

Космос интересовал его во всех проявлениях. Меня в балеринах привлекали прежде всего ноги, но говорить о них с Валерой было бы неуместно.

Мы с ним изредка встречались на Ленинском проспекте, позже я и вовсе уехал из Минска, и вот оттуда прилетела весть, что Валера умер на одной из улиц Вильнюса.

— Почему все-таки Вильнюс? — уставилась на меня Тамара. Она внимательно слушала мой рассказ, в отличие от Кроликова и Ирины, которые шушукались о чем-то своем.

— Он там преподавал в Европейском университете, — сказал я. — А сам Вильнюс для него был центром арийской цивилизации. Слышала про арийцев?

— Нет! — отрезала Тамара. — Еще бы инопланетян сюда приплели. В Вильнюсе он зарабатывал на жизнь?

— Можно и так сказать, — вздохнул я. — Там у него были друзья, для которых он раз в неделю готовил рыбу. Кажется, лосося.

Я вдруг остро позавидовал неведомым мне друзьям, приходившим к Валере есть рыбу. Я знал, что если уж Валера брался готовить рыбу, она у него получалась намного лучше, чем в ресторане. Однажды на диалектологической практике в деревне Токарёво Смоленской области мы с ним наловили ершей, и Валера сварил их в котле. Вкуснее я ничего не ел. Что уж говорить о лососе.

— Рыбу и я умею, — сказала Тамара. — А в Вильнюс он уехал на заработки? И что балерина?

— Говорили, он вернулся назад к Нинке, — посмотрел я в темное окно поезда. — С балеринами не так просто ужиться.

— Да уж! — фыркнула Тамара. — Сколько у вас балерин было?

— Сколько надо! — тоже фыркнул я. — Ты будешь слушать?

— Буду, — пробурчала Тамара.

— Я с таким тоже не смогла бы, — вдруг подала голос Ирина. — Забрала бы свои фотографии и к папе.

— А кактусы? — спросила Тамара.

— Кактусы тоже забрала бы. Их можно положить ему под зад, если появится.

Девушки расхохотались.

— А если серьезно? — спросил Кроликов. Он тоже внимательно слушал окончание моего рассказа.

— Если серьезно — то все наши ребята были талантливы, — сказал я. — Или почти все.

— Даже вы? — не сдержалась Тамара.

Ирина дернула ее за руку. Пока она не хотела выходить из образа вышколенной секретарши.

— Только некоторые слишком рано уходят от нас, — продолжил я, — и не так, как надо. Ему бы еще жить и жить.

— Не всё в наших силах, — кивнул Кроликов. — Будем ложиться спать?

Я посмотрел на верхнюю полку. Кроликову с его животом взобраться на нее будет непросто.

— Можно я полезу наверх? — подняла руку, как школьница, Ирина.

— А я не полезу, — сказала Тамара. — В туалет только схожу.

Она встала и потянулась, подняв руки вверх. В спортивном костюме ее ножки смотрелись неплохо. Почему у хороших ножек почти всегда никчемный язык?

— Потому. — Она усмехнулась и показала мне язык.

7

В Питере наши пути разошлись. Я отправился на совещание по информационной безопасности в Таврический дворец, Кроликов с девушками уехали на экскурсию.

— Почему информационной безопасностью должен заниматься один я? — спросил я Кроликова.

— Там будут люди из МВД и ФСБ, — отмахнулся он. — А также из СНГ и ОДКБ. Знаешь такие организации?

— Знаю.

— Тем более Таврический дворец. Я тоже хотел туда заглянуть, но совещания короткими не бывают. Встретимся в обед.

— Думаешь, обедать мы будем вместе?

— Уверен.

Девушки помогли Кроликову забраться в автобус, и тот уехал. Кстати, самим девушкам войти в автобус помогал высокий брюнет. Кажется, я его встречал в ведомстве Рыбина. Стало быть, Ирина о нашей поездке в Питер шушукалась не с одной Натальей.

В Таврическом дворце нам первым делом показали зал, где проходили заседания Государственной думы при царе. Все его знали по картине Репина.

Зал был большой, со старинными деревянными сиденьями, откидными подставками для записей. Я бы не возражал, если бы наше заседание проходило здесь, но нас отвели в другой зал, современный.

Мы разместились за большим овальным столом, политики у микрофонов, журналисты поодаль. Формат нынешних заседаний отработан до мелочей. Я сел в кресло и стал изучать пресс-релиз. Они в принципе тоже были стандартными: присутствовали, выступили, участвовали в дискуссии. Самое большое место занимало перечисление должностей политиков.

«Надо было книгу Довлатова захватить, — подумал я. — Он больше других подходит для таких мероприятий».

В перерыве я прошел в парадный зал дворца. В некоторых местах стены были закрыты ширмами, у стен на равном расстоянии друг от друга стояли музейные работники, в основном пожилые женщины.

Я подошел к одной из хранительниц:

— Экскурсии здесь бывают?

— Очень редко, — улыбнулась она.

— Неужели никто не интересуется дворцом?

— Очень интересуются, но здесь, во-первых, реставрация, а во-вторых, закрытые учреждения, нужен особый пропуск. Но этот дворец всегда был таким.

— Каким?

— Закрытым, — снова улыбнулась женщина. — Вы ведь знаете его историю?

— В общих чертах.

— Екатерина Великая пожаловала его в тысяча семьсот восемьдесят седьмом году Потемкину. Он наезжал сюда редко. А в девяносто первом году устроил для Екатерины неслыханный по пышности прием — пытался вернуть ее благосклонность. Но у нее уже был молодой фаворит Платон Зубов. Современники долго вспоминали этот прием, тем более в том же году Потемкин умер.

— Умер? — удивился я. — Отчего?

— Кто же знает... После смерти Потемкина дворец пришел в запустение, проходимцы пытались вывезти бесхозное имущество — словом, был скандал. Павел велел перевезти убранство дворца в Михайловский дворец. Но первоначально Таврический был хорош — с видом на Неву, Таврическим садом на задах. Венера Таврическая у нас стояла.

Она сказала «у нас». Мне это понравилось.

— А теперь?

— Но вы ведь участвуете в заседании Межпарламентской ассамблеи. Здесь две ассамблеи — СНГ и ОДКБ. Вы в которой?

— В белорусской, — сказал я. — Значит, пожить в нем Потемкину толком не удалось?

— А кому удалось? Меншиков, между прочим, в своих дворцах не прожил и дня. Да и Романовы по меркам императоров протянули недолго. Царская жизнь трудна.