Братство Майкрофта Холмса

ГЛАВА 10

Пока поезд вёз нас в Париж, мисс Хелспай успела много рассказать о своей семье. Её отец был серьёзно замешан в каком-то крупном скандале, приобрёл дурную известность и покинул Англию, когда она была ещё ребёнком. Мать переехала из Лондона в Кэнилуэрт и пребывала там в полном отрыве от мира до тех пор, пока Пенелопе не исполнилось девять лет. Брат, на несколько лет старше Пенелопы, оставался в Лондоне на попечении дяди, пока не закончил обучение в Хэрроу. После этого он переехал в Оксфорд, где учился в Тринити-колледже. Из этого рассказа следовало, что мисс Хелспай не видела брата много лет и даже почти не была с ним знакома. Конечно, напомнил я себе, если её рассказ был правдой. Ведь девушке ничто не мешало выдумать всю историю, чтобы разжалобить меня.

— Так что вы, конечно, понимаете, что теперь, после смерти моей дорогой матушки, я должна была поехать к Бертраму и попросить его оказать мне поддержку или, по крайней мере, сообщить, какие распоряжения относительно меня оставил отец, перед тем как скрылся от позора. Все эти годы матушка полностью обеспечивала меня, и я ни в чём не знала отказа. Поэтому я считаю, что отец оставил деньги, которые после кончины матушки должна получить я.

Рассказ мисс Хелспай был бесхитростным и занимательным, и мне стоило изрядного усилия не дать своим мыслям полностью погрузиться в повествование милой попутчицы.

— Как я понимаю, ваш брат не приехал на похороны матери, — сказал я, когда поезд двинулся по северному берегу Соммы.

— Нет, он не смог в это время оставить службу, — ответила Пенелопа, глядя под ноги. — Я уже много лет не видела Бертрама. Остаётся надеяться, что он узнает меня, когда придёт встречать поезд.

Я незаметно оглядел девушку сочувственным, но насторожённым взглядом и произнёс вслух:

— Бертрам Хелспай… — При этом я пытался вспомнить, не упоминал ли это имя Майкрофт Холмс в своих достойных энциклопедии обзорах жизни дипломатического корпуса. На ум ничего не приходило, но я знал, что моя память вполне могла подвести.

Когда мы наконец прибыли в Париж, я со смешанным чувством покинул мисс Хелспай, пробился через ужасающую сутолоку к телеграфу, назвал адрес: 221-Ц, Бейкер-стрит, Лондон, и спросил, не было ли для меня почты.

— Да, мистер… мистер Джеффрис, — ответил клерк на приемлемом английском языке, — пять часов тому назад. — Он вручил мне телеграмму.

Оглядев конверт, я заметил, что печать была повреждена. Содержание телеграммы оказалось следующим: «Есть неувязки в условиях опеки. Ожидаю указаний из Люксембурга. Пайерсон Джеймс, поверенный».

Я прочёл короткие строчки, восстанавливая в памяти инструкции, полученные от Майкрофта Холмса, и пришёл к выводу, что в Люксембурге меня будет ожидать объёмистый пакет с полезной документацией. Спрятав бланк во внутренний карман сюртука, я отдал телеграфисту текст, которому через несколько часов предстояло оказаться на столе моего патрона. «Не вижу результатов вашей работы. Должны быть другие варианты». Я надеялся, что вторая фраза передаст беспокойство, которое вызывала у меня мисс Хелспай; в разработанной нами с мистером Холмсом системе шифровки подобная ситуация не предусматривалась.

Поспешно покидая вокзал, я увидел, как дама, одетая в чёрное, возможно мисс Хелспай, садится в фиакр. Я находился далеко и не мог помочь ей, но всё же был озадачен. Подозвав извозчика, я велел везти себя в гостиницу, которая значилась в инструкциях, полученных от Викерса.

Пребывание в Париже оказалось, к счастью, не столь насыщенным, как прошлая ночь в «Красном льве». По пути в гостиницу я купил новую бритву и пластырь на случай, если порежусь, пользуясь незнакомым лезвием. В гостинице меня поселили в первую попавшуюся, как мне показалось, комнату, куда совершенно не попадал дневной свет. Официант, проявивший ко мне меньше интереса, чем пастух к овце из огромного стада, принёс безвкусную еду. Я проспал всю ночь и проснулся поутру, как только горничная постучала в дверь. Пока я складывал вещи, собираясь отправиться на вокзал, часть тревожных предчувствий успела рассеяться.

Но, спустившись вниз, я с изумлением узнал, что меня ожидает депеша от Викерса. «На сегодня впечатление удовлетворительное. Продолжайте действовать согласно инструкции. Как и условлено, Дортмундер встретит вас». Внизу стояла зловещая подпись: «Викерс, от имени Братства».

Завтрак входил в стоимость номера. Вчерашний безразличный официант подал мне несвежий бисквит и чашку крепчайшего, но остывшего кофе. Хозяин удостоверился, что я забрал багаж, назвал сумму и с язвительной усмешкой отказался от предложенных чаевых. И через несколько минут, сев в фиакр, запряжённый клячей, потерявшей правую заднюю подкову, я двинулся к следующему этапу своего путешествия.

На сей раз мой покой никто не потревожил, и я безмятежно рассматривал в окно пробегавшие мимо французские ландшафты: небольшие деревушки на пологих холмах, промелькнувший церковный шпиль… Всего этого было достаточно для того, чтобы меня окутало убаюкивающее ощущение безопасности, которое, я знал, могло исчезнуть в любой момент.

К закату мы прибыли в Люксембург. На почте мне сказали, что для меня ничего нет. Отправляя телеграмму Джеймсу, я испытывал беспокойство, но почему-то был уверен, что телеграфист не входит в шайку.

Разочарованный и слегка обеспокоенный, я покинул вокзал и направился в очередную гостиницу, указанную Викерсом, раздумывая по дороге, как связаться с Майкрофтом Холмсом и сообщить ему, что его послание не дошло до меня. Гостиница возвышалась над знаменитым ущельем, благодаря которому во времена, когда воюющие армии передвигались пешком и на спинах измученных лошадей, не пользовались недавно появившимися поездами и не знали сверхмощных пушек, которые за последние двадцать лет смогли так резко изменить соотношение сил воюющих государств, маленькая страна была важнейшим в Европе стратегическим пунктом. Это место так заинтересовало меня, что я решил прогуляться пешком вдоль ущелья и полюбоваться несокрушимой нерукотворной баррикадой.

Я успел довольно далеко пройти над обрывом, рассматривая узкие дорожки, которые внизу разбегались к одинаковым, столь же узким домам, лепившимся по обеим сторонам пропасти, и не уставал восхищаться изобретательностью людей, сумевших обжить такое неуютное место. И когда я уже собрался повернуть обратно, из придорожной тени выскочили двое мужчин и бросились ко мне. От одного я, конечно же, попытался бы убежать, но двое, несомненно, не позволили бы мне скрыться. Подумав, что это обычные грабители, решившие обчистить неосторожного иностранца, я приготовился обороняться.

Оба нападавших были одеты в неприметные тёмно-серые пальто без капюшонов или иных деталей, за которые мог бы ухватиться проворный соперник. Один из них был худощавый, но широкоплечий высокий блондин. Второй же был невысок, коренаст, со светло-каштановыми волосами и ярко-голубыми глазами. Оба двигались упругими шагами, выдававшими силу и ловкость.

Быстро оглянувшись, я заметил, что мы одни. Никто не мог поднять тревогу или прийти мне на помощь.

Я не считал себя хорошим бойцом. Но я вырос с четырьмя братьями и в детстве и юности овладел кое-какими приёмами самообороны.

Высокий метнулся ко мне, и я заметил в его руке нож. Шагнув назад, я чуть не оступился на краю пропасти, замахав руками, с трудом удержал равновесие, и с запоздалым ужасом понял, что был на краю гибели. Это неприятное ощущение, конечно, не могло придать сил в борьбе. Поспешив занять более устойчивую позицию, я приготовился отбиваться от негодяев.

Как я жалел в этот момент об украденном у меня в Кале оружии! Будь у меня пистолет, даже нож, я без страха сражался бы с этими громилами. Но и то и другое у меня похитили; из всех средств защиты я теперь обладал лишь оставшимися с детства навыками да умом и совершенно не был уверен, что этого достаточно, чтобы сохранить свою жизнь.

Быстрые и точные движения выдавали в нападавших опытных бойцов. У них была выгодная позиция, и они были готовы воспользоваться своим преимуществом. Пока один угрожал мне ножом, другой пытался зайти сбоку. Так вороны, налетая с двух сторон, дразнят больших, опасных собак. Мне пока что удавалось сохранить руки свободными, но противник уже успел поранить мне щёку и запястье. Почувствовав, как кровь течёт по лицу, я проклял бутафорскую повязку: она ограничивала поле зрения, не позволяя видеть одновременно обоих врагов, и липла к лицу, мешая мне. Между тем противники продолжали теснить меня, и я уже начал уставать, так как приходилось непрерывно увёртываться и делать угрожающие выпады, не забывая при этом удерживать равновесие на краю пропасти. Нападавшие явно пытались утомить меня и при этом прижимали к обрыву, лишая возможности манёвра и заставляя всё время помнить о том, что за спиной у меня пустота. Один из них снова бросился на меня, я потерял опору под правой ногой, замахал руками и с трудом, стоя на одной ноге, удержался на краю.

В этот момент ближний из нападавших, тот, что меньше ростом, сделал выпад и задел ножом мне бок. Я не упал, даже не почувствовал боли; лишь в месте удара стало горячо. Но я понимал, что меня поддерживает лишь азарт борьбы, по мере утомления боль появится, она будет становиться всё сильнее, пока не лишит меня способности к сопротивлению.

Тем не менее полученная рана не столько напугала, сколько разозлила меня. Изо всех сил я выбросил руку вперёд и с удовольствием почувствовал, что удар достиг цели. Малорослый отшатнулся, а его компаньон, в свою очередь, бросился на меня. Я подумал, что он, скорее всего, рассчитывает сбить меня с ног и сбросить в пропасть. Я был готов к этому и, отскочив на шаг в сторону, толкнул противника в плечо.

Как ни странно, хитрость удалась. От толчка стремительно мчавшийся на меня человек пролетел дальше, чем рассчитывал, и с воплем рухнул с обрыва.

Я сам был ошеломлён тем, что сделал.

Оставшийся в одиночестве противник на мгновение замер и, вытянув шею, попытался заглянуть в пропасть. Затем, пробормотав на незнакомом мне языке, видимо славянском, неразборчивую фразу, судя по всему ругательство, ринулся на меня с ножом. Теперь он стремился отомстить за гибель своего напарника и был полон решимости убить меня. Выражение его лица красноречиво говорило об этом. Негромко прорычав что-то (я уловил слова: «Этот дьявол фон Метц» и «Братство»), он принялся широко размахивать рукой. Нож со свистом рассекал воздух.

Я попятился, на этот раз прочь от обрыва. Мой враг, похоже, не заметил, что мне больше не угрожает опасность разделить участь его друга. Я дышал с хрипом: боль от раны дала о себе знать; меня начало подташнивать и знобить. Если бы я не так боялся этого невысокого крепыша, то бросился бы бежать от него, но мысль о том, что этот человек с ножом останется у меня за спиной, страшила больше, чем возможность получить ещё одну рану или упасть в пропасть. Я стиснул зубы, чтобы они не стучали, и изготовился к схватке с врагом.

Смогу ли я одолеть этого готового на всё человека, спросил я себя. Мои силы убывали слишком быстро, вряд ли их хватило бы надолго. В глазах начало двоиться. Отчаянно взмахнув рукой, я ткнул врага кулаком в лицо и сам с трудом удержался на ногах. Но тот яростно выкрикнул ругательство, схватился свободной рукой за шею сзади, сделал, спотыкаясь, три неуверенных шага и упал ничком.

Я стоял, ничего не понимая. Голова кружилась, бок сюртука намок от крови. Сознание было охвачено ужасом из-за того, что я убил человеческое существо. Это ощущение становилось всё сильнее, по мере того как я приходил в себя после неожиданного нападения.

Лежащий всё ещё шевелился, но это уже была агония. Конвульсивные движения говорили о быстро приближающейся смерти. Я наклонился над ним в надежде, что жизнь ещё не совсем покинула это тело, всего несколько минут назад полное ею. Помимо всего прочего следовало увидеть, что же поразило моего несостоявшегося убийцу, ведь я не слышал никакого выстрела. Я не хотел задерживаться около тела, так как кровавое побоище на краю пропасти непременно повлекло бы за собой ненужные вопросы. Уже почти совсем стемнело, так что я только бегло оглядел погибшего, но всё же смог заметить короткую оперённую стрелу, вонзившуюся ему в шею прямо над воротником.

В этот момент наконец-то раздались крики: кто-то всё-таки поднял тревогу. Я как можно быстрее зашагал к гостинице. Чтобы подняться в номер, мне пришлось из всей силы цепляться за перила. Мой путь был отмечен каплями крови, и я вяло пытался сообразить, что же следует говорить, когда меня найдут и начнут расспрашивать.

Кем были эти люди и как они смогли напасть на мой след? Возможно, они принадлежали к числу противников Братства. Если так, кто же стоял за ними? Какую цель они преследовали, пытаясь убить меня? И главное — о боже, — я же убил одного из них! С этим ничего нельзя было сделать. Неважно, что этот человек сам был убийцей, пытавшимся покончить со мной, в моей душе на всю жизнь останется несмываемое пятно.

В номере я открыл саквояж в надежде найти в своих скудных пожитках что-нибудь для перевязки. Состояние одежды мало волновало меня, но, как позднее выяснилось, лишь потому, что я ещё не видел её. Сняв с лица повязку, я обнаружил, что из пореза под глазом, как слёзы, сочатся капли крови.

Распаковав купленные в Париже бритвенные принадлежности, я достал пачку пластырей. Их было всего десять. Чтобы заклеить рану в боку, потребуется по меньшей мере шесть. Разложив остальное имущество, я неохотно решил пустить на перевязку чистые носки. К этому времени меня уже трясло от холода: я чувствовал, что уже не в силах переносить напряжение. Вздрагивая от боли, вспыхивавшей в повреждённых мышцах при каждом движении, я осторожно выбрался из сюртука и остолбенело уставился на дырку в потёртой чёрной ткани. Мне было не по силам заштопать прореху так, чтобы она не бросалась в глаза. Но даже если бы я оказался достаточно искусным в рукоделии, удалить большое кровавое пятно было невозможно. На мгновение мне показалось, что я вновь стою над пропастью, провожая взглядом падающего туда верзилу. Лишь больно ущипнув себя за бедро, я смог мыслями вернуться в гостиничный номер и вспомнить, что мне следует поскорее освободиться от одежды. Жилет, конечно, тоже пострадал, хотя и не так фатально, как сюртук, а рубашка, пожалуй, сгодилась бы на тряпку не слишком взыскательной хозяйке.

Последнее открытие спасло мои носки. Я без колебаний разорвал рубашку и свернул тампон для раны. Подойдя к умывальному столику, я принялся при свете стоявшей там лампы разглядывать в зеркале раненый бок.

Рана оказалась поверхностной, дюймов пяти в длину, но достаточно глубокой, чтобы причинить неприятности. Конечно, нужно попытаться как-то избежать опасности заражения, но я располагал лишь маленьким пузырьком йода, предназначенного для обработки порезов при бритье. Ну, без этого придётся какое-то время обойтись, подумал я и, заскрипев от боли зубами, вылил содержимое склянки в рану. Из глаз брызнули слёзы.

Вся перевязка заняла почти час. К тому времени у меня от боли и напряжения тряслись руки и ноги. Ладони стали скользкими от пота, я с большим трудом мог удержать что-либо в дрожащих пальцах.

Когда же по завершении процедуры я устало натягивал ночную рубашку, то не удержался, восстановил в памяти события последних нескольких дней и сам удивился: за короткое время я успел примкнуть к организации врагов королевы, с поручением от них отправился в Европу, где в течение четырёх дней меня успели отравить наркотиками, чуть не утопили в ванне, и, наконец, только что подвергся нападению двоих вооружённых людей, одного из которых убил я сам, а другой погиб от неизвестной руки по неведомой мне причине.

Вне всякого сомнения, эти приключения не входили в тот круг обязанностей, который был определён мне, когда я нанимался на работу к мистеру Холмсу. Укрывшись поплотнее одеялом, я раздумывал о том, как сообщить ему обо всех этих событиях. После нападения над обрывом я пришёл к убеждению, что отсутствие обещанного послания означало больше, нежели простое недоразумение. Эта мысль повлекла за собой целую цепочку неприятных рассуждений, которые, вновь и вновь возвращаясь, мучили меня. Если эти люди были обычными грабителями, то всё происшедшее можно рассматривать как неприятность, которая могла случиться с любым одиноким путешественником. А если они не грабители? Нападение с каждым часом рисовалось в моём сознании всё более и более зловещими красками. Почему они так стремились убить меня? Кто убил второго нападавшего? Случайна ли пропажа моей бритвы, не говоря уже о ноже и пистолете? Следует ли мне тревожиться ещё и из-за этого? Конечно, их похищение могло и ничего не значить, но я не мог себе позволить отбросить даже малейшее подозрение. И ещё потом эта загадочная мисс Пенелопа Хелспай, насчёт которой я ещё не сделал окончательного вывода, хотя был готов посчитать нашу встречу прихотливой шуткой судьбы. Но это могло быть и не так. И я вновь и вновь задавался вопросом: какова же могла быть в этом случае её цель и кому она служит?

Сон ускользал от меня, и я всё шире разворачивал перед мысленным взором панораму этих странных событий и пытался найти выход из сложившегося положения. В конце концов усталость и боль всё же сломили меня, и я, так и не найдя спокойствия в раздумьях, впал в тревожную дремоту. Во сне незнакомые люди падали в пропасти, столь обширные, что в них могли бы скрыться целые океаны.