Браззавиль-Бич

ИГРА С НУЛЕВОЙ СУММОЙ

Турбулентность — новая страсть Джона Клиавотера. Хоуп знала, что его прежняя страсть, его старая многолетняя любовь называется теорией игр. Четыре года в Калтехе он занимался теорией игр: теорией рациональных конфликтов. Джон Клиавотер кое-что рассказывал ей о своей работе в Калтехе. Он начал с двусторонней игры — игры двух партнеров с нулевой суммой, как он ее называл. Игра с нулевой суммой — это игра, в которой победа одного участника неизбежно означает проигрыш другого. «Как в браке», — сказала Хоуп. «Нет, — сказал Джон. — Брак — игра с ненулевой суммой. И в нем участвуют эмоции. Проигрыш одного участника не всегда означает победу второго». Кроме того, Джон сказал, что существует и другой дополнительный фактор: его в основном интересуют игры с полной информацией, то есть игры, в которых нет секретов. В таких играх сказал он, всегда существует оптимальная стратегия. Именно этим он и интересовался — поиском оптимальной стратегии. Шахматы — игра с полной информацией, крестики-нолики — тоже. Игры с полной информацией могут быть бесконечно сложными и сравнительно примитивными. Основное условие — в них не должно быть секретов. Покер — двусторонняя игра с нулевой суммой и неполной информацией. «Так же, как брак», — сказала Хоуп. Но Джон с ней снова не согласился.

На следующий день, когда Ян Вайль заехал за мной рано утром, я была уже готова. Грунтовая дорога длиной примерно с милю вела в центр северной зоны, это экономило сотрудникам массу времени. У меня же добрую четверть или пятую часть рабочего дня отнимало хождение туда и обратно.

Когда мы выруливали на дорогу, Вайль сказал мне, что, едва рассвело, он послал на поиски шимпи двух своих рабочих с переносными рациями, и если нам повезет, то за день мы сможем посмотреть на всех или почти всех представителей северной популяции. У меня не выходили из головы возможные последствия моего вечернего разговора с Маллабаром. Я спросила Вайля, говорил ли он кому-нибудь об этой нашей поездке. Он посмотрел на меня с некоторым удивлением.

— Нет. А что?

— Маллабар думает, что это не был детеныш шимпанзе. Ну, вчерашний трупик. Он говорит, бабуин.

— А вы не согласны.

— Тут не может быть речи о согласии. Я права, Маллабар не прав.

Вайль скорчил гримасу.

— Послушайте, Хоуп, может, не надо рассказывать дальше? Понимаете, Юджин был настолько… Я не хочу оказаться в ситуации, когда мне придется принимать чью-либо сторону.

Я мысленно улыбнулась: Ян Вайль верен себе.

— Не беспокойтесь, я вашего имени упоминать не стану. Это наши с ним профессиональные разногласия.

— У него должны быть свои причины. В случае, если вы правы.

— Я права, и причины наверняка есть. Хотя я ума не приложу, какие.

Я чувствовала, что Вайля охватывает все большая тревога: во что он может впутаться? Помогая мне сейчас, в какой мере идет он наперекор желаниям своего благодетеля?

— Я просто попаду в неловкое положение, — беспомощно проговорил он, — из-за Роберты и всего прочего.

Роберта Вайль. Американка, жена Яна Вайля, секретарь и непризнанный соавтор Маллабара. Роберта, говоря без преувеличения, боготворила своего шефа, хотя этот ее истовый пыл рядился в одежды подобающего преклонения перед его научными заслугами. Возможно, подумала я сейчас, именно благоговейный трепет, который вызывал у нее Юджин, и заставил ее мужа поцеловать меня в тот день… И еще я поняла, что будет лучше, если Роберта ничего не узнает о нашей поездке — не потому, что она не доверяет своему мужу (она ему доверяла), но потому, что с нашей стороны имело место неповиновение Верховному Божеству Юджину. Впрочем, я не сомневалась, что эту тайну наш Ян разглашать не станет.

Мы припарковали «лендровер», и тропинка повела нас по склонам невысоких холмов, чередой поднимавшихся к пастбищам нагорья. Мы находились в самом сердце Национального парка Гроссо Арборе, чья площадь составляла примерно сто квадратных миль. Сам нужный нам участок, где обитала северная группа шимпанзе, был гораздо меньше, это была поросшая лесом и кустарником полоса земли длиной около десяти миль и шириной около двух. Прежде на нем находила себе пропитание популяция шимпанзе переменного состава, насчитывавшая от тридцати до сорока особей, теперь она уменьшилась за счет миграции моих южан.

Одному из помощников Яна Вайля удалось обнаружить примерно половину северных шимпанзе, как он сообщил нам по рации. Дела наши шли неплохо. Всего за полчаса мы добрались до обезьян. Я отметила, что идти здесь куда легче, чем по моей территории: густой подлесок и заросли деревьев встречались реже, чем на юге.

Нам повезло, что мы застали в одном месте такое скопление шимпи. Их привлекли сюда три далбергии, которые вскоре должны были зацвести. Я насчитала четырнадцать шимпанзе, которые, сидя на их ветвях, с жадностью поедали кисти маленьких сладких бутонов.

Ян указал мне наверх.

— Пожалуйста. Вот вам две беременные самки. Итак, двух можно сбросить со счета. Сколько нам еще придется искать?.. Мы уселись примерно в шестидесяти ярдах от деревьев и стали разглядывать шимпанзе в бинокли. Было около половины восьмого, вероятно, близился конец их первой утренней трапезы. Обезьяны были заметно возбуждены, слышались их крики. Но они продолжали есть. Бутоны далбергии — любимая пища, а лакомиться ею можно только три-четыре дня, то есть до того, как цветы раскроются.

В бинокль я увидела, что у одной молодой самки течка в самом разгаре. Розовая выпуклость вокруг ее гениталий была огромной, размером с большой кочан капусты. На том дереве, где она сидела, самцов охватывало все большее возбуждение. Они трясли ветвями, демонстрировали эрекцию, призывно кричали и взвизгивали. Но самка сидела на верхушке далбергии, на тонких, как хлыст, ветках, которые едва ли могли выдержать вес еще одного шимпанзе. Шимпи часто спариваются на деревьях, и то один самец, то другой пытался добраться до нее, поднимался, насколько хватало смелости, и присаживался на корточки, демонстрируя свой стоящий пенис сотрясая листву и от возбуждения ударяя кулаками по веткам. Однако самка, казалось, не обращала ни на кого внимания, она с удовольствием жевала и усердно запихивала себе в рот пригоршни сладких желтых бутонов.

Но наконец, словно почувствовав, что коллективное возбуждение достигло апогея и самцы уже помучились ожиданием достаточно долго, она слезла с дерева. За ней немедленно последовало полдюжины взрослых самцов и подростков. В воздухе стояли крики и уханье.

Я увидела, что крупный самец с коричневым пятном на мохнатой шее присел неподалеку от нее на корточки в знакомой позе. Ноги у него были широко раздвинуты, и я отчетливо видела стоящий пенис, тонкий и острый, около четырех дюймов длиной, на фоне темного шерстистого живота он выглядел почти лиловым и чуть заметно подергивался над лежащей на земле раздутой мошонкой.

Я тронула Вайля за локоть.

— Это альфа-самец?

— Да, N4A.

— Ну вот еще. Имя-то у него есть?

— Мы зовем его Дарий.

— А ее?

— Криспина.

Дарий скреб ногтями землю, ударял об нее костяшками пальцев. Криспина была вполоборота к нему, он смотрел на нее пристально и требовательно. Она выставила свой пылающий зад и начала медленно пятиться в его сторону, время от времени оглядываясь. Дарий словно прирос к земле, он почти не шевелился, лишь едва заметно покачивался из стороны в сторону, и его бледный и напряженный конусообразный пенис чуть подрагивал. Он легонько заворчал, когда Криспина медленно осела назад у него между ног.

Все кончилось очень быстро. Когда Дарий подавался вперед, он хрипло рычал, а Криспина вскрикивала. После десяти фрикций (на них ушло пять или шесть секунд) она отскочила в сторону. Дарий сорвал пучок листьев, тщательно обтер ими пенис. Криспина от него уже отошла, она подставляла свой багровый зад другому сидящему на корточках самцу.

Я искоса взглянула на Вайля. Он неотрывно смотрел в бинокль. Мы продолжали следить за Криспиной, она совокупилась еще с четырьмя из присутствовавших самцов. С подростками она дела иметь не пожелала, хотя они изо всех сил демонстрировали ей свою мужественность. По-видимому, ее больше всего интересовал Дарий, к которому она подходила несколько раз, выставляла крестец и пятилась в его сторону, а на каком-то этапе даже с надеждой потрогала его повисший пенис. Но он утратил к ней интерес, или у него не восстанавливалась эрекция. Внезапно, словно по сигналу, все успокоились. Криспина улеглась на землю и стала приводить себя в порядок. Дарий и другие самцы залезли обратно на далбергии. Вайль опустил бинокль и хихикнул.

— Приятно было посмотреть. Она знает, чего хочет, эта Криспина, — сказал он, и по губам его скользнуло что-то вроде неприятной ухмылки.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего, — он покраснел. — Я имею в виду, что мне приятно посмотреть, как в группе снова начинает заявлять о себе доминирующая самка. Ее долго не было. Пойдем дальше?

От далбергий мы двинулись обратно по прежней дороге и через полмили свернули на тропу, ведущую на северо-восток. Помощник Вайля обнаружил еще одну, меньшую группу шимпанзе, около термитников. Что-то в последней реплике Вайля не давало мне покоя.

— Вы сказали, доминирующая самка заявляет о себе снова. Что вы имели в виду?

— Понимаете, раньше это была Рита-Мей. Пока она не ушла на юг. Криспина — все, что там происходило, — все это очень похоже на Риту-Мей.

— Совокупления?

— Да. То, что она отдает предпочтение определенным самцам. А других отвергает.

— И вы полагаете, что это важно. Что имеется какая-то, — я замялась, подыскивая нужное слово, — какая-то стратегия?

— Ясно. Вот еще один человек, не читавший моей статьи.

— Какой статьи?

Вид у него стал до глупости самодовольный.

— У меня есть теория. Сплоченность группы обеспечивает вовсе не альфа-самец, а самка. Доминирующая самка. Группу на юг увела Рита-Мей, а не Кловис.

Для меня это было совершенной новостью.

— И как отреагировал Маллабар?

— Он не согласен. Никоим образом. Считает, что раскол и сексуальное доминирование никак не связаны.

Пока мы шагали по тропинке к термитникам, Вайль подробно рассказывал мне о своей статье. Я слушала не слишком внимательно, потому что мои мысли внезапно вернулись к мертвому детенышу. И к Лене. В конце концов, чтобы унять Вайля, я спросила, не сможет ли он показать мне эту статью. Он пообещал ее принести.

У термитников нас ждал помощник Вайля, который наблюдал за шестью шимпи, поедавшими муравьев. Одна из самок была на сносях. Вайль сказал, что это кочевница, одна из тех двух, чье присутствие он регулярно регистрировал. Обе не до конца интегрировались в северную группу.

— Она — один из сторонних факторов притяжения, — произнес он.

— Почему вы ее так назвали? Сторонний фактор притяжения.

— Просто такой термин. Пока Криспина не стала сексуально популярной, именно эти дамы вносили оживление в жизнь группы. Играли роль ветра перемен, так сказать.

— Я слышала это выражение раньше, вот и все. В другом контексте.

Еще какое-то время мы посмотрели, как шимпанзе едят, потом вернулись к «лендроверу». В голове у меня роилось множество идей. Я попросила Вайля еще раз вкратце повторить мне свою теорию. Он сказал, что северная группа была стабильным сообществом из-за присутствия сильной сексуально популярной самки — Риты-Мей. Когда она покинула стаю, ни одна из молодых самок не смогла сыграть ее роль и группа стала социально фрагментарной. В нее начали вовлекать кочевниц — сторонние факторы притяжения; по мнению Вайля, это были попытки найти новую Риту-Мей. Но только тогда, когда Криспина стала популярной и начала оказывать предпочтение Дарию, который соответственно выдвинулся как альфа-самец, тревожность и конфликты, вызванные расколом, пошли на убыль.

— Но я предвижу дальнейшие проблемы, — продолжал Вайль. — Две другие самки в группе беременны, одна кочевница — тоже. Криспина — единственная с сохраненным циклом. Что будет, когда она забеременеет, одному Богу известно.

— А что говорит на этот счет ваша теория?

— Боюсь, что здесь-то ее действие и кончается.

Вайль высадил меня у самой палатки. Стояла послеобеденная жара, тишину нарушало лишь металлическое треньканье цикад. В палатке можно было задохнуться. Жестяная крыша теоретически должна была защищать от зноя, но я не понимала, каким образом. Я сняла рубашку и вытерла пот. Лайсеу сложил мои свежевыстиранные вещи в жестяной чемодан. Я открыла его и достала белую тенниску. Потом нахмурилась: чемодан почему-то не был заперт. Я заботилась не о сохранности вещей: ключик висел на веревочке, привязанной к ручке, но я всегда просила Лайсеу запирать чемодан, чтобы в одежду не заползли жучки или другие насекомые, способные проесть ткань.

Я натянула на себя тенниску. Может статься, он просто забыл. Села за письменный стол и оглядела то, что было на нем: фотография родителей, сестры и ее детей, степлер, красная металлическая кружка с карандашами и ручками, ножницы, пресс-папье из граненого стекла… Не помню, чтобы я оставила пресс-папье именно здесь… И ножницы тоже. Но, возможно, и оставила. А возможно, Лайсеу вытирал пыль. Я выдвинула ящик. Полевой блокнот, кольца резинок, скрепки, линейка, мой черный журнал. Все как было. Но перед глазами у меня блеснула фольга: из затрепанного, с загнутыми углами тома «Анны Карениной» в бумажной обложке высовывалась знакомая прямоугольная пластинка. Я раскрыла книгу. Вот они, все на месте, мои три последних кондома. Но я поняла, что в ящике кто-то рылся. Я держала их спрятанными между страниц, у самого корешка. Они не служили мне в качестве закладки.

Похоже, события выходят из-под контроля. Хаузер или Маллабар?.. Я замерла, ненадолго задумалась. Потом открыла журнал. Моя последняя запись была на месте: Труп детеныша шимпанзе, Возраст 2–3 дня, частично съеденный. Интересно, а что еще я рассчитывала увидеть?

Я положила ладони на теплую поверхность стола. Смерть детеныша шимпанзе. Сексуальная популярность Криспины. Теория Вайля. И вдобавок у меня устроили обыск. Что-то искали или проверяли правильность своих подозрений?

— Хоуп?

Это был Вайль. Я откинула полог и его впустила.

— Ну у вас и жара, — сказал он. Было заметно, что он нервничал. — Я снова еду в поле. Вот, я вам принес. — Он протянул мне журнал «Бюллетень австралийской ассоциации приматологов».

— Я не знала, что вы в ней состоите.

Он ответил извиняющейся улыбкой.

— У меня эту работу больше нигде не брали. Помните, я же вам говорил, Юджин вовсе не рвался помочь мне ее напечатать.

Я перелистала страницы в поисках его статьи. Нашла ее. «Сексуальная и социальная стратегия самок диких шимпанзе». Я пробежала глазами несколько предложений.

— Видно, что вы привыкли читать по диагонали. Не торопитесь, статья никуда не денется. «Поспешность полезна только при ловле блох». — Отпустив эту старую шутку, он натужно хихикнул.

Я продолжала смотреть на страницы, но по изменившемуся тону его голоса поняла, что он придвинулся ближе. Я медлила несколько бесполезных секунд. Я знала, что случится, когда я подниму взгляд.

Итак, я подняла взгляд. Он шагнул ко мне, его руки сжали мне плечи. Я отвернула лицо, его нос и губы расплющились, прижавшись к моей щеке.

— Хоуп, — сдавленным голосом проговорил он. — Хоуп.

— Не надо, Ян. — Я оттолкнула его. — Господи, ну какими словами мне вам объяснять?

Вид у него стал несчастный. Белое рыхловатое лицо горело, лоб блестел от пота.

— Я в вас влюбился, — сказал он.

— О боже… Ян, поймите, вы же просто… это просто нелепо.

— Я ничего не могу с собой поделать. Сегодня, когда… Я подумал, что вы…

— Послушайте. Ничего у нас с вами не будет. Я вам это уже говорила — в прошлый раз.

— Хоуп, дайте мне хотя бы…

— А как же Роберта? — Я повернула кинжал в ране. — Мне симпатична Роберта. — Это была ложь. — И мне симпатичны вы. Но не более того. А вы поступаете нечестно по отношению к нам обеим.

У него на лице появилось такое выражение, будто он терпеливо жует хрящик, который не может выплюнуть, поскольку хорошо воспитан.

— Я прошу вас, Ян.

— Извините меня. Я больше… Это больше не повторится.

Вайль вышел. Я села за письменный стол и немного подумала о случившемся. Потом прочла его статью. Статья оказалась действительно хорошей.

Роберта Вайль была бесцветной и полноватой. Свои жесткие светлые волосы она убирала со лба и стягивала на затылке в свалявшийся, свисающий сосульками конский хвост. Не то чтобы она была вовсе непривлекательной, но рот у нее был усталый и дряблый. После еды она закурила. Она курила только в отсутствие мужа.

— Где Ян? — спросила я, усаживаясь напротив нее с подносом.

— Ему что-то не по себе. Не хочет есть.

Я выразила сочувствие и принялась за еду. В Роберте было что-то, что ставило меня в тупик. Возможно, это был ее замкнутый, непроницаемый вид. О чем она думает? В каком настроении — весела ли, печальна ли? Нужно ли с этим считаться? А возможно, все дело было в тайне, окружающей отношения некоторых пар; при виде них начинаешь мучиться, во-первых, вопросом, как они вообще могли потянуться друг к другу; и во-вторых, полным непониманием, чем каждый из них мог другому понравиться… Наверное, я не вполне справедлива, подумала я. Я могла себе представить, что интересного или привлекательного нашла Роберта в Яне, но что Ян увидел в Роберте — тут я пас. Но, продолжала размышлять я, всегда вступаешь на зыбкую почву, когда пытаешься разобраться в любовных делах других людей, понять, что кого-то привлекает или отталкивает. Я ошибалась здесь столько раз, что и не вспомнить, а моя самая старая подруга Мередит призналась мне уже после того, как мой брак распался, что всегда недоумевала, с чего я так помешалась на Джоне Клиавотере. Я была поражена — мне казалась, что всем это должно быть ясно как день.

Я снова сосредоточила внимание на Роберте, которая повествовала мне что-то о своих наблюдениях у искусственной зоны кормления. И напрочь перестала ее слушать, когда в столовой появились Джинга и Маллабар. Необычный вид Маллабара бросался в глаза. Он как-то по-особенному расправил плечи, и даже цвет его глаз — я понимаю, что это звучит нелепо, — стал ярче. Он прошел на кухню, а Джинга подсела к нам с Робертой.

— Что происходит? — спросила я.

— Юджин вам расскажет. У вас нет сигареты?

Я предложила ей «Таскер». Роберта предложила «Кул». Она взяла сигарету у Роберты. Мы обе закурили, Роберта пошла за пудингом. Джинга повернулась ко мне и уселась в позе, означающей, что меня ждет доверительный разговор. Лицо у Джинги узкое, губы тонкие, преждевременно увядшие и окруженные морщинами от многолетнего пребывания под африканским солнцем. Глаза у нее странные, верхние веки тяжелые, полуспущенные, словно ей смертельно хочется спать и она делает над собой усилие только ради вас. По-английски она говорит хорошо, но с заметным акцентом, наверное, швейцарско-французским, поскольку она из Лозанны. Она очень худа. По-моему, в соответствующей одежде она могла бы выглядеть элегантно. Но я не видела ее ни в чем, кроме рубашки и брюк. На ней никогда не бывало никакой косметики.

Она улыбнулась и похлопала меня по руке. Джинге я нравилась, я это знала.

— Хоуп, Хоуп, — проговорила она с комическим отчаяньем в голосе. — За что Юджин на вас так злится? Прошлым вечером он был вне себя.

Я пожала плечами, вздохнула и рассказала ей кое-что о том, как мертвый детеныш шимпанзе превратился в детеныша бабуина. Она сказала, что ей все это непонятно.

— И где же труп? — спросила она.

— Его уже нет, — я кивнула в сторону Хаузера. — Он его кремировал.

Джинга поморщилась.

— Ну, понимаете, Юджин так беспокоился. За судьбу проекта. Вы же знаете, что денег нет? Это ужасно. — Она на секунду задумалась, провела рукой по голове, запустив пальцы в свои короткие волосы. Потом медленно, глубоко затянулась, щеки у нее запали. Выдыхая дым, то ли улыбнулась мне, то ли скорчила гримасу.

— Но теперь, я думаю, все будет хорошо.

— То есть?

— Подождите, сейчас узнаете.

Она указала в сторону. Я обернулась. Маллабар выходил из кухни, держа в руках две бутылки асти спуманте с фольгой на горлышках. Разговоры за столом стихли, пока он подчеркнуто церемонно расставлял бокалы и, хлопнув пробками, разливал пенящееся вино, театральными жестами призывая нас всех к молчанию, отметая любые предположения о том, по какому поводу нас так угощают.

Итак, мы покорно ждали с налитыми бокалами, а Маллабар стоял во главе стола, слегка опустив подбородок, на скулах у него перекатывались желваки, челюсти работали, словно он пережевывал и проверял на вкус ту речь, которую собирался произнести. Я почувствовала, что за спиной у меня кто-то есть, и обернулась. Я увидела, что сзади выстроился весь персонал столовой и большинство подсобных рабочих. Джоао поймал мой взгляд и попытался что-то сказать мне одними губами, но я не могла понять, что именно. Маллабар воззрился на потолок; глаза его казались влажными. Он откашлялся.

— Последние три года, — сказал он хрипловатым голосом, — были самыми трудными на моей памяти за более чем двадцатилетнюю историю Гроссо Арборе. — Он помолчал. — Если мы смогли продолжать работу, то в значительной степени, — тут он простер к нам обе руки ладонями вверх, — благодаря вам, мои друзья и коллеги. В самых сложных обстоятельствах, весьма сложных, и перед лицом все возрастающих трудностей мы боролись за то, чтобы утверждать и развивать научные представления, которые зародились здесь почти четверть века назад.

Теперь он улыбался. Он сиял, демонстрируя свои крепкие зубы.

— Сейчас, я вправе это сказать, наши черные дни позади. Будущее предстает перед нами в радужном свете. — Он энергично тряхнул головой. — Сегодня днем я узнал, что фонд Дю Вина в Орландо, штат Флорида, намерен предоставить нам грант размером в два и три четверти миллиона долларов США, которые нам предстоит расходовать на протяжении будущих четырех лет.

Хаузер крикнул «Ура», мы все захлопали в ладоши. Тоширо оглушительно свистнул.

— Мы уже набираем новых сотрудников в Штатах и в Британии, — торжествующе продолжил Маллабар. — Через несколько месяцев мы сможем возобновить перепись. Мы ведем переговоры с Принстонским университетом о приглашении еще двух специалистов для исследовательской работы. Нам предстоит немало интересных и значительных дел. Мои дорогие, верные друзья, Гроссо Арборе спасен.

Мы подняли бокалы и с подачи Хаузера выпили за здоровье Юджина Маллабара.

После асти спуманте мы перешли к пиву. Мы сидели за столом, ликуя по поводу нашей удачи, смеялись и болтали. Даже я, новый здесь человек, ощущала радостный подъем, не столько из-за самих новостей, сколько из-за ликования, в равной мере написанного на лицах всех старожилов. Еще четыре года, большой грант от влиятельного фонда. Мы решили, что лиха беда начало, где есть один, там будет и много. Твердая валюта — доллары — должна ослабить ограничения, наложенные правительством по причине гражданской войны. Возможно, Маллабар и прав: на том конце радуги нас ждет светлое будущее.

Позднее, когда мы уже расходились, Маллабар подошел ко мне. Положив руку мне на плечо, он не торопился ее убрать. Я спросила себя, не выпил ли он лишнего.

— Хоуп, — сказал он звучным голосом, — могу я попросить вас об одолжении? — Он сжал мне плечо. Другой рукой он поглаживал себе бородку — я слышала, как шуршит его аккуратная щетина.

— Хм… О чем именно?

— Не могли бы вы на этой неделе съездить за провизией? Я знаю, что сейчас очередь Антона, но он нужен мне в лагере. Я не смогу без него обойтись. Нам необходимо сделать новые финансовые обоснования для ряда проектов в связи с этим дювиновским фантом. Мы не можем упускать момент.

Я задумалась. Речь шла о поездке в главный город провинции, где мы раз в две недели пополняли запасы продовольствия. Продолжалась такая поездка не менее трех дней, иногда дольше, и мы строго придерживались графика. Я уже ездила месяц назад.

— Вы окажете любезность мне лично, — сказал он с нажимом и сильнее стиснул мне плечо. — Вы будете той курочкой, которая снесет золотое яичко.

— Если так, разве я могу отказаться?

— Благослови вас Бог, — плечу моему снова досталось. — Спокойной ночи, дорогая. До завтра.

Я медленно пошла к палатке, раздумывая, что стоит за этим «окажите любезность», какими мотивами он руководствовался. Хотел меня наказать или давал понять, что не держит на меня зла? Я прошла мимо лаборатории Хаузера, слева белел колонноподобный ствол хагании. Козодой назойливым голосом прокричал свои скрипучие пять нот.

У входа в палатку я заметила какое-то движение. Я остановилась.

— Мэм, это я. Джоао.

Я вошла внутрь и зажгла фонарь-«молнию». Джоао остался снаружи. Я предложила ему зайти, но он сказал, что ему надо к себе в деревню.

— Я видел Лену, мэм. Я пришел сказать.

— Ну и?

— Она с детенышей.

— О…

Внутри у меня что-то дрогнуло и оборвалось. Я поблагодарила его, мы пожелали друг другу «спокойной ночи», и он отправился домой. Я села на кровать, на меня вдруг навалилась усталость. Как это ни глупо, глаза защипало от слез.