Бремя власти III

Глава 13

«Никто в этом мире не может любить девушку больше, чем её отец».

Майкл Ратнадипак

Кровь, пыль, горелый камень и озон сожженной магии — вот чем пахло. Я лежал на спине в груде битого кирпича и щебня, бывшими когда-то стеной старинного дома. Сквозь зияющую дыру виднелась узкая московская улочка, заваленная баррикадами и трупами. Ад продолжался, его грохот настойчиво стучал в висках. Но над всем этим непоколебимо возвышалась Валерия.

— Поднимайтесь на ноги, Ваше Величество, — интонация в ее голосе стала нежнее, но не потеряла привычной колючей сухости. Она протянула руку. Кожа на ее костяшках была содрана. — Выглядите вы паршиво. Как последний рекрут после марш-броска с полной выкладкой. Хотя нет… Даже хуже.

Я хрипло усмехнулся, чувствуя, как каждое ребро, каждый мускул кричат от боли и истощения. Источник был выжжен дотла, пустота в груди зияла холодной пропастью. Но коснуться руки девушки я не решился — хотелось выглядеть сильным. Даже в такой мелочи. Поэтому я мысленно нырнул внутрь.

В Кольцо.

Мир рухнувших стен и пылающего неба сменился на странный, упорядоченный хаос Сада Мак. Воздух вибрировал теплом и мощью, пах грозой и… чем-то диковинным, цветочным. Передо мной возвышалось то самое Древо. Его ствол был сплетен из черных, как ночь Запределья, и багровых, как кровь Химеры, жил, но листья горели чистым, почти белым золотом. Древо Переработанной Энергии. Создание Мак, ее гордость, ее алхимический и «агрономский» шедевр, превративший Скверну Зверобога в чистую силу.

Я шагнул к нему, ощущая, как моя изможденная духовная проекция жадно впитывает окружающую мощь. Пальцы коснулись шершавой, теплой коры. И я тут же получил удар. Мощный, густой, как расплавленное золото, чистый и невероятно концентрированный. Этот поток хлынул в меня, заполняя пустоту Источника, латая трещины в душе, смывая грязь усталости и боли. Я блаженно улыбнулся от радости переполнения. Это было слишком. Слишком чисто. Слишком много. Увы, но тело Николая, мое нынешнее тело, не было сосудом, способным принять весь этот океан. Оно было треснувшим кувшином. Я сжал волю в кулак, отсекая поток. Взял ровно столько, сколько мог удержать без риска лопнуть по швам. До краев. До звенящей, вибрирующей полноты.

Внезапно грохот битвы вернулся, резкий и оглушительный. Я открыл глаза. Всего мгновение прошло в реальном мире. Валерия все еще стояла надо мной, рука протянута, но в ее глазах промелькнуло чистое удивление. Я вскочил на ноги одним плавным движением. Боль исчезла. Источник гудел во мне, как разогретый реактор. Я расправил плечи, стряхнул пыль с мундира и встретился с Орловской взглядом. Мои янтарные глаза, должно быть, светились изнутри, как у заправленного фонаря.

— Так лучше? — спросил я, и в моем голосе снова зазвучала привычная сталь.

Она медленно опустила руку. Ее взгляд скользнул по моей голове — по лысине и пышным усам иллюзорного Брусилова. Уголок ее губ дрогнул в чем-то, отдаленно напоминающем усмешку.

— Лысина вам категорически не идет, Ваше Величество, — отрезала она. — А вот усы… усы ничего. Пышные. Авторитетные.

Я фыркнул. Принял это за комплимент. Высший знак одобрения от Орловской.

— Тогда держись за них, Валькирия, — я махнул рукой в сторону крыш, откуда доносился грохот продолжающейся битвы. — За мной! Игорь еще держится, но против Луначарского и двух Верейских — это всего лишь вопрос времени.

Мы рванули. Не в обход, не через развалины, а напрямую. Вспрыгнули на полуразрушенную стену, с нее — на покатую черепичную крышу одноэтажки. Потом — прыжок на следующий дом, повыше. Москва плыла под нами в дыму и огне, а мы мчались по гребням крыш, как призраки, оставляя за собой облака пыли и осыпающуюся черепицу. Я чувствовал силу, льющуюся по жилам, готовность снести все на своем пути. Орловская держалась рядом, ее движения были резкими, эффективными, как удар стилета. Револьверы уже были в ее руках.

И тут, неожиданно даже для самого себя, среди грохота боя и свиста ветра в ушах, я выпалил:

— Валерия! А не хочешь ли ты стать моей Императрицей?

Она споткнулась. Чуть не слетела с крыши, но восстановила равновесие одним резким движением. Сбавила темп на полшага, чтобы окинуть меня взглядом, полным чистого, неразбавленного «ты-окосел?».

— Крепко же ты головой приложился, Николай, — воскликнула девушка. — Или Скверна и криминальные разборки в Питере тебе окончательно спалили мозги?

Я отбил сгустком солнечной энергии летящий в нас с улицы шальной заряд, даже не глядя вниз.

— Я серьезен! — крикнул я, перепрыгивая через широкий разлом в кровле. — Как никогда! Империи нужна твердая рука. И умная голова рядом.

Она перекатилась через конек крыши, приземлилась в полуприседе, прикрываясь от шквала осколков, поднятых взрывом где-то слева. Ее голос донесся сквозь грохот:

— А как же твоя ангелоподобная Анна? Невеста-то у тебя уже есть, «Николай»! Или она тебя больше не устраивает?

Я прыгнул вниз, на крышу пониже, приземлился, согнув колени, и рванул дальше, к нарастающему грохоту битвы.

— Империя в руках ангела долго не протянет! — отозвался я, и в моем голосе прозвучала горькая правда. — Ей нужна сталь. Как твоя. Нужен ум, не затуманенный сантиментами. Нужна воля, способная сжечь все на пути к цели. Как у меня. И как у тебя.

Она догнала меня, бежала рядом, ее дыхание было ровным, несмотря на бег и бой.

— Разве ты меня не ненавидишь, Николай? — дрогнувшим голосом спросила она. — За наш поединок, за то, что клеветала на тебя? За то, что я видела твою слабость? За то, что я — Орловская, а не послушная придворная кукла?

Я резко остановился на краю высокой крыши. Внизу, на площади перед полуразрушенным особняком, бушевала битва. Игорь Железный Ветер, сияя голубоватой аурой Магистра, метался как демон, парируя багровым клинком молнии князя Олега Верейского и ядовито-зеленые кинжалы магии Софии. Луначарский, невозмутимый и смертоносный, методично отстреливал из трости сгустки льда и силы, загоняя Игоря в угол. Легендарный охотник отбивался, но силы его были не безграничны. Он отступал.

Я повернулся к Орловской и посмотрел прямо в ее стальные глаза, в которых отражалось пылающее небо Москвы и моя собственная, искаженная иллюзией Брусилова, физиономия.

— Ненавидел, — согласился я честно. — Возможно, еще немножко ненавижу. Мы — мужчины — гордые создания. Но только недавно я понял, что одновременно вместе с этим — я тебя обожаю. За эту стальную волю к победе. За эту силу. За твердую решительность. За то, что ты — Орловская. И ни на кого не похожа.

В глазах охотницы мелькнуло что-то неуловимое. Что-то, что я не смог разобрать. Но времени на анализ чувств не оставалось. Игорь едва увернулся от ледяного копья Луначарского, которое вонзилось в стену позади него и взорвалось снопом осколков.

— Верейских бери на себя. Пусть Игорь тебе поможет! — скомандовал я, срывая с пояса свой запасной тяжелый револьвер и сжимая в другой руке сгусток уже готовой солнечной энергии. — Луначарский — мой! Не дайте им соединиться!

С этими словами я прыгнул вниз, прямо в эпицентр неравного боя, навстречу льду и пустоте Арсения Луначарского. Валерия, не проронив ни слова, рванула следом, ее револьверы уже искали цель.

Луначарский встретил меня ледяной усмешкой. Он даже не обернулся, чувствуя мой прыжок спиной. Его трость описала изящную дугу, и пространство передо мной сгустилось, превратившись в прозрачную, переливающуюся всеми цветами инея стену. Мой сгусток солнечной плазмы ударил в нее с силой артиллерийского снаряда. Стену взорвало. Миллионы ледяных кристаллов, острых как бритвы, разлетелись во все стороны, шипя и испаряясь в лучах моего солнца. Но импульс был погашен.

Я приземлился в десяти шагах от него, в клубах пара и ледяной пыли. Его холодные, бездонные глаза изучали меня.

— Генерал Брусилов, — произнес он, и в его голосе не было ни страха, ни злобы. Только холодное любопытство ученого, рассматривающего интересный экспонат. — Или все же Николай Третий? Ваша маскировка трещит по швам, сударь. Вы сияете слишком ярко для осторожного генерала.

— Сегодня я — твоя Смерть, Арсений, — ответил я, и мой голос гулко отозвался в тишине, неожиданно воцарившейся вокруг нас. Бой Игоря и Орловской с Верейскими бушевал где-то рядом, но здесь, между нами, образовался вакуум. Пространство сжималось, насыщаясь магией. — Твои либеральные бредни о республике закончатся здесь. На московских развалинах.

— Идеи живут вечно, Николай… — парировал он, слегка покачивая тростью. Серебряный набалдашник в виде буквы «R» тускло замерцал. — Идеи в отличие от материи не умирают. Они перерождаются и обновляются. Прямо как Феникс.

Я хотел было согласиться с ним, но этот профессор не собирался дискутировать и атаковал первым. Его трость ткнула в мою сторону. Из набалдашника вырвалась тонкая, почти невидимая струя абсолютного холода. Воздух на ее пути лопался с хрустальным звоном, оставляя за собой след из инея. Я рванул вбок. Струя просвистела мимо, ударив в стену дома позади. Камень мгновенно покрылся толстым слоем синеватого льда и с треском рассыпался, как стекло.

Мой ответ был мгновенным. Я выхватил свой истинный клинок — лезвие чистой солнечной энергии, вытянувшееся из кулака, как продолжение воли. Им я рассек воздух. Золотистая дуга плазмы, с ревом пожирающая кислород, помчалась к Луначарскому. Он не стал уворачиваться. Поднял трость. Набалдашник вспыхнул, и перед ним возник вращающийся диск из силовых полей, переливающийся, как мыльный пузырь под полярным сиянием. Моя дуга плазмы ударила в диск. Послышался оглушительный визг — звук рвущегося металла и сгорающей магии. Диск треснул, но устоял, рассеяв энергию плазмы в сноп искр.

Мы сошлись в ближнем бою. Его трость против моего энергетического клинка. Это был безумный танец смерти. Наши движения сливались в ослепительную мелькающую картинку. Трость Луначарского была не просто палкой — это был артефакт невероятной мощи и универсальности. Она парировала мои удары с металлическим лязгом, выстреливала снопами ледяных игл, создавала локальные гравитационные аномалии, пытаясь сбить с ног или раздавить. Мой клинок отвечал солнечным пламенем, режущими волнами чистого света, взрывами сжатой энергии. Мы прыгали по руинам, как демоны — со стен на крыши, с крыш на груды обломков. Каждый наш шаг, каждый удар оставлял след разрушения. Стены плавились от моего жара и мгновенно замерзали от его холода, прежде чем рассыпаться в пыль. Крыши проваливались под нами. Целые фасады домов рушились, сметенные боковыми волнами наших столкновений.

Он был мастером. Хладнокровным, расчетливым, невероятно сильным. Он использовал пространство, как шахматную доску, телепортируясь на короткие дистанции, чтобы зайти с неожиданного угла, создавая ледяные зеркала, отражающие мои атаки обратно. Я отвечал яростью солнца, скоростью, которой не учили в академиях, и безграничной волей. Я чувствовал его магию, предвосхищал удары, парировал невозможное.

Луначарский попытался сменить тактику. Отскочив на груду битого кирпича, он вонзил трость в землю. Из набалдашника хлынул поток черного, липкого тумана. Он закипел, сформировавшись в десятки тварей: в скелетов в истлевших доспехах, чьи глаза горели синим пламенем; в бестелесных призраков, воющих от боли и голода; в когтистых тварей с пастями, полными игл. Некромантия? Призыв из Иного? Как банально!

— Вульгарщина! — прогремел я, и мой голос был подобен раскату грома. Я вскинул руку. Тяжелый имперский револьвер Брусилова бахнул взрывом. Но вместо свинца из его ствола вырвался сконцентрированный луч солнечного света. Я повел рукой. Луч, тонкий как игла и ярче электросварки, пронесся по фронту нежити. Твари вспыхивали, как бумажные, с диким визгом, превращаясь в пепел и клубы зловонного пара. Луч резал камень, металл, все на своем пути. Я выжег всю черную орду за секунды.

Но пока я уничтожал жалких прислужников, Луначарский собрал силу. Воздух вокруг него загустел, потемнел. Над его головой сформировался гигантский кристалл черного льда, пульсирующий багровыми прожилками. Он рос с чудовищной скоростью, вбирая в себя холод и пустоту. Оружие массового поражения. Чтобы стереть с лица земли не только меня, но и весь квартал.

У меня не было времени на раздумья. Я сжал энергетический клинок в кулаке, погасив его. Сосредоточился. Весь мой Источник, вся воля, вся ярость за полыхающий Питер, за погибших солдат, за эту бессмысленную бойню — все сжалось в точку перед моей грудью. В крошечное, ослепительно-белое солнце. Я вытолкнул его вперед сгустком неудержимой солнечной ярости.

Шар и Кристалл столкнулись в центре площади.

Мир взорвался в абсолютной тишине. Сначала во все стороны хлынула ослепительная белизна. Потом — всепоглощающая чернота. Потом — звук. Грохот, превосходящий все мыслимые пределы. Ударная волна снесла все, что еще стояло в радиусе сотни метров. Дома сложились, как карточные домики. Земля вздыбилась волной. Нас с Луначарским отшвырнуло в противоположные стороны, как щепки.

Я врезался в груду обломков, пробив ее насквозь, и рухнул на камни. Звон разрывал уши. Пыль забила ноздри. Но Источник горел. Я был жив. Я поднялся, отряхиваясь. Сквозь рассеивающуюся пыль я увидел Луначарского. Он стоял на коленях среди руин. Его безупречный костюм был порван и залит кровью. У него отсутствовали кисти рук. Культи плевались красным соком жизни… Трость лежала в метре от него, треснувшая. Его лицо… было бледным, но спокойным. Он смотрел на меня. И улыбался. Улыбкой мученика, готового принять венец славы от рук палача.

— Ну что ж, Николай, — его голос был тихим, но ясно слышным в наступившей тишине. — Ты победил. Республика пала. Можешь добить меня. Сверши правосудие Империи. Пусть моя смерть станет искрой нового…

Я оказался рядом с ним за один шаг и не дал ему договорить. Не дал насладиться ролью благородного страдальца. Моя рука, сжатая в кулак, обернутый в слой сжатой кинетической энергии, со всей моей силой и яростью врезалась ему в висок.

Его улыбка не успела смениться удивлением. Глаза закатились. Тело безжизненно рухнуло на камни. Никакой красивой смерти. Никакой искры. Просто тупой, быстрый, эффективный нокаут. Он был еще жив. Но его роль в этой войне была окончена. Я лишил его мученической славы. Это было важнее, чем просто убить.

София Верейская не видела финала поединка генерала и Луначарского. Ее мир сузился до ледяных глаз Валерии Орловской и свистящего в воздухе артефактного клинка Игоря. Ярость кипела в ней, горькая и всепоглощающая. Ярость за унижение на балу, за изгнание отца, за крах их планов, за этот проклятый город, который горел вместо того, чтобы восстать против ее заклятых врагов!

Она метнула веер ледяных кинжалов в Орловскую. Блондинка отбилась щитом из сжатого воздуха, который взорвался, разбросав осколки льда. София тут же послала волну телекинетического удара, пытаясь сбить охотницу с ног. Но Орловская кувыркнулась через голову, избегая удара, и с ходу выстрелила из обоих револьверов. Пули, обернутые инеем, просвистели мимо — София успела отклонить их силой мысли. Эта выскочка, эта охотница, была опасна. Быстрая, жестокая, безжалостная. Как и ее хозяин.

Краем глаза София уловила вспышку на соседней площади. Ослепительную. И затем — волну разрушения, сносящую целый квартал. Оттуда доносились остатки чудовищной силы — леденящая пустота Луначарского и всепожирающее солнце того, кто называл себя Брусиловым. Реальность там дрожала и рвалась, как бумага. Здания рушились сами по себе, не выдерживая давления их битвы. Страх, холодный и липкий, сжал ее сердце. Что это было? Кто победил?

Но думать было некогда. Рядом гремел бой ее отца с Железным Ветром. Князь Олег Верейский, обычно такой осторожный и расчетливый, преобразился. В его руках пылал родовой артефакт — Амулет Бога Молний, тяжелый кулон из черного металла с вкраплениями синих кристаллов. От него по жилам отца струилась нечеловеческая мощь. Его аура, обычно скромная, теперь рвалась наружу багрово-синими разрядами. Он стал быстрее, сильнее, его удары молниеносным копьем, которое он материализовал из воздуха, заставляли отступать даже легендарного Игоря. Отец мог тягаться с ним! С Золотой Пулей! Кратковременно, ценой невероятного напряжения и, София знала, ценой многих лет жизни, но — мог! В этом была их надежда. Убить охотников. Добраться до Луначарского. Спастись…

— Сдавайтесь, Верейские! — крикнула наглая блондинка, перезаряжая револьверы с пугающей скоростью. Ее голос был холодным, как и ее магия. — Ваше дело проиграно! Москва пала!

София сплюнула в пыль у ног выскочки.

— Иди к черту, солдафонша! — выкрикнула она, и вся ее ненависть, весь страх вылились в мощное заклятие. Она сжала руки перед собой, вытягивая силу из земли, из камней, из самого воздуха. Пространство перед ней исказилось, сжалось — и выплюнуло сгусток сконцентрированной кинетической энергии, невидимый, но рвущий все на своем пути. Это был удар кулаком гиганта.

Орловская едва успела среагировать. Она швырнула перед собой взрыв льда. Глыба мерзлой воды размером с повозку материализовалась в воздухе и тут же разорвалась на миллионы осколков под ударом силы Софии. Ледяная шрапнель просвистела в воздухе, царапая камни, но поглотила основную мощь удара. Орловскую отбросило взрывной волной, но она удержалась на ногах.

В этот миг отец, отбив яростный натиск Игоря, развернулся. Его глаза, налитые багровым светом амулета, метнули молнию. Не в Игоря. А в блондинку. Тонкая, сине-белая змейка энергии прошила пространство. Проклятая воительница только начала подниматься после взрыва. У нее не было шансов увернуться. Молния ударила ей в плечо. Раздался хруст, запахло горелой тканью и кожей. Она вскрикнула от боли, ее отшвырнуло, револьверы выпали из ослабевших рук. Она покатилась по груде обломков.

— Отлично, Папа! — крикнула София, торжествуя. Вот он, шанс! Добить эту стерву! Она рванулась вперед, к упавшей Орловской, собирая магию для финального удара.

И тут мир взорвался.

Засвистели тяжелые снаряды. Грянул гром. Земля задрожала. София инстинктивно вскинула руки, создавая силовой барьер. Но не туда! Снаряды прилетели не спереди. А справа и сверху.

Полковой голем. Трехметровый исполин из кованой стали и шипящих паровых механизмов. Он стоял на крыше полуразрушенного здания, которое они использовали как укрытие. Как он подкрался? Откуда? Его многоствольная рука-пушка дымилась. Он только что дал залп. Прямо по Софии.

Ее барьер вспыхнул ослепительно. Он выдержал прямой удар двух снарядов. Третий — чиркнул по краю, срикошетил и взорвался в метре позади нее. Ударная волна сбила с ног. Боль. Острая, жгучая боль в животе пронзила ее. Она упала на спину, глотнув пыли. Взгляд Софии упал на живот. Кусок остроконечного камня, вывороченного взрывом, торчал из ее бока, чуть ниже ребер. Темная, почти черная кровь быстро растекалась по алой ткани платья.

Нет. Нет-нет-нет! Это не… Это не может быть! Она подняла голову. Орловская, держась за окровавленное плечо, уже поднималась. Ее стальные глаза встретились с глазами Софии. В них не было ни жалости, ни торжества. Только холодная решимость добить. Валерия подняла руку. В ней материализовался длинный, тонкий кинжал из голубого льда.

София попыталась подняться. Попыталась собрать магию для защиты. Но боль сковала ее. Холод пополз от раны по всему телу. Силы утекали вместе с кровью. Паника, дикая и всепоглощающая, сжала горло. Она увидела, как отец, заметив ее падение, издал нечеловеческий вопль ярости. Он швырнул в Игоря сгусток чистой энергии, отбрасывая охотника, как тряпку, через всю площадь в стену далекого дома. Затем рванул к ней. Орловская, шедшая к Софии, тоже получила удар — телекинетический толчок такой силы, что ее отбросило через край крыши, на которой они стояли. София услышала глухой удар тела о камни внизу.

— София! Доченька! — Отец рухнул перед ней на колени, его лицо, искаженное ужасом и яростью, было мокрым от пота. Его руки, дрожащие, коснулись раны. — Нет… Нет, только не это! Держись! Держись, солнышко!

Он судорожно наложил руки на рану. Его пальцы засветились слабым, неровным белым светом. Исцеляющая магия. Он никогда не был силен в этом. Поэтому свет был тусклым и прерывистым. Амулет Бога Молний на его груди пылал багровым, высасывая из него жизнь для боевой мощи, но для исцеления… для исцеления у Олега не оставалось ни сил, ни мастерства. Свет гас. Кровь продолжала течь.

София смотрела на него. На его перекошенное от ужаса лицо. На седину в его волосах, которую она раньше не замечала. Вдруг вся ее ненависть, вся ее спесь, все ее амбиции куда-то ушли. Остался только холод. И страх. И безумная, детская жажда защиты. Она слабо сжала его мундир на плечах. Ее губы дрогнули.

— Папочка… — выдохнула она, и голос ее был тонким, слабым, как у испуганного ребенка. — Мне… плохо… Холодно… Папочка… прости… прости меня…

Слезы, горячие и соленые, хлынули из ее глаз. Они текли по щекам, смешиваясь с пылью и кровью. Она не могла их остановить. Она умирала. Это было негероично. Это было страшно. Больно. И так… так несправедливо.

— Нет! — зарычал Олег, обезумев от горя. Он снова наложил руки, трясясь всем телом. — Нет! Я спасу тебя! Держись! Держись, Софа! — Его голос сорвался в рыдание. Белый свет погас окончательно. Он просто держал ее, прижимая к своей груди, качая, как маленькую, не обращая внимания ни на кровь, ни на боль в собственной душе. Его слезы капали ей на лицо. — Моя девочка… Моя хорошая…

София чувствовала, как силы покидают ее. Темнота наплывала на края зрения. В этой темноте не было места республике, мести или власти. Только лицо отца. Его боль. Его слезы. Она хотела сказать, что любит его. Что прощает. Но губы не слушались.

Грохот приближался. Это были тяжелые, металлические шаги. София сквозь мутнеющий взгляд увидела огромную тень, накрывшую их. Полковой голем. Тот самый. Он стоял над ними, его оптические сенсоры холодно светились красным в дыму. Его рука-пушка опустилась. Направилась. Прямо на ее отца. На Олега Верейского, который сидел на коленях в пыли и крови, качая на руках свою умирающую дочь. Он не смотрел на голема. Он смотрел только на Софию. Его глаза были пусты. В них не было больше ни ярости, ни амбиций. Только бесконечная боль и пустота грядущей неминуемой потери.

Голем выстрелил.

Отец дернулся. Его затылок… его просто не стало. Только красный туман и обломки черепа. Его тело, еще державшее свою доченьку, медленно рухнуло набок. На нее. Теплая кровь залила лицо, грудь. Последнее, что увидела София перед тем, как тьма поглотила ее окончательно, было безжизненное лицо папы, прижатое к ее щеке. И ощущение его рук, все еще обнимающих ее.

Потом все исчезло… Навсегда…