Бригадир

Глава 14

Дело вроде бы шло на лад. Свободные деньги, которые остались у нас после… э-э-э… приобретения машины, мы пустили в ремонт цоколя НИИ и закупку мебели. Тут будет наша база — десять комнат, подвал для хранения всякого-разного. Как выразился Карась, который просто фанател от посконных песен и стихов, «отсель грозить мы будем шведу!». На удивление, наш зиц-председатель из горкома оказался мужиком толковым и по-крестьянски хватким. Делать руками он ни хрена не умел, зато планировал и командовал просто на загляденье. А его солидный вид повергал не привыкших еще к новым временам штукатуров и маляров в священный трепет. У них человек с папкой подмышкой вызывал страх на генетическом уровне. Как бы то ни было, но во всякую ерунду с ремонтом он нас не погружал. Квартиры нашел буквально за пару дней, перечитав объявления на столбах и подъездах. Если бы мы направили на это дело Копченого, то, видит бог, все закончилось бы вызовом скорой для четы пенсионеров, решивших съехать на дачу поближе к родимым помидорам.

У нас были планы на золото, у нас были наколки на пару верных дел, и мы уже почти освободили целый этаж в одном из огромных, бестолковых корпусов НИИ, откуда народ потихоньку начинал смотреть в сторону леса. Кое-кто уже брал бээсы и челночил вовсю, украшая рынки собой и привезенным из Польши барахлом. Самые отчаянные пробовали на зуб Турцию, и подъем там ожидался в три-пять концов. Кульманы и ватманы понемногу пустели. Около них совсем скоро останутся дамы непризывного возраста и мужики с полной атрофией мужского же начала. И тогда мы сдадим в аренду еще пару этажей.

Робко наметившаяся идиллия прервалась двенадцатого января, когда в моей новой квартире, украшенной бабкиным сервантом с фотографией покойного деда в рамочке, раздался звонок. Не слишком много людей знали этот номер, поэтому я напрягся. Из больницы уже доложились: наш пациент идет на поправку, а одного слишком настырного гостя Димон вывел из палаты на лестницу и отправил в красивый полет. Профессор впечатлился. Думается мне, нашему пациенту дадут выйти из больницы. Он им все-таки нужен живой. Просто еще разок попугать хотели.

— Хлыст, — услышал я в трубке голос Копченого. — Тут Хмурый объявился. Его парни отловили брательника моего в школе, сказали, чтобы я показался у них на точке. И чем быстрее, тем лучше. Дали номер телефона отзвонить.

Это была еще не стрелка, но где-то рядом.

— Позвони и скажи, что работаешь от меня. Я приду.

— Один? Давай мы все вместе!

— Не надо. Много чести этим чертям. А что за точка?

— Да столовка какая-то. Под ресторан косят. «Дружба» называется.

— Помню такую. Возле промки. Сегодня все решу, продолжайте сторожить директора.

— Принял.

Сон ушел как ни бывало. Хмурый на стрелку зовет. Апельсины грузинские, к которым терпила плакаться пошел, пробили через ГАИ, кому продали тачку. А тут уж сложить два и два несложно. Мы же не прятались. Нас уже на ней весь город видел. Да и что там того города!

Еще одна кооперативная тошниловка, которая попутно выполняла роль базы для Хмурого и его людей, стояла на самой окраине. Разбитые фонари и расписанные неприличными словами заборы внушали оптимизм стабильностью бытия. Из нового я нашел только одну неоспоримую и вечную фразу любителей украшать город: «Цой жив». Эта мода пришла сюда совсем недавно.

Днем тут тихо, и только в дальнем углу, за столиком сидели трое — сам Костя, которого я помнил еще худым, прыщавым молодым человеком, какой-то мордатый товарищ, которого я не помнил вовсе и вертлявый ушастый паренек с ножиком-выкидухой. Он быстро колол бабочкой между растопыренными пальцами ладони. Наверное, показывал сам себе, какой он крутой. Я даже глаза закатил к потолку. Надо же, детский сад какой.

— Хлыст, — протянул я руку мордатому и ушастому. — С тобой, Хмурый, мы вроде знакомы.

— Толян, — скупо ответил мордатый и умолк. Правильно, говорить будет не он.

А ведь это брат Хмурого, — догадался я. Тот самый, у которого Карась подрезал нож. Присмотрелся внимательнее. Слабый подбородок, бегающие глаза. Потому-то при таком брате мясо на рынке пластует. Сморкач. Нет, настоящих бандитов тут не наблюдается. Обычная гопота, обнаглевшая от наступившей безнаказанности.

— Рома Косой, — представился любитель ножей. Судя по вызывающему взгляду, торпеда здешняя. Наглая, берущая на голый понт.

Костя Хмурый за прошедшие изменился сильно. Заматерел, обрюзг, а в глазах его поселился какой-то лихорадочный, шальной блеск. Да он же закинулся, — догадался я. — Нюхнул перед разговором. Учтем. Не лучший расклад. Кто знает, в какую сторону его торкнет.

— Рассказывай, Хлыст, — начал Хмурый, — когда откинулся, почему гордый такой ходишь, почему на глаза показаться не пришел.

— Слушай, Костя, — наморщил я лоб в умственном усилии. — Меня тут не было давно. Просвети, что здесь изменилось, раз я должен к тебе на цырлах бежать. Ты ничего не попутал часом? Ты вообще кто?

— Это ты попутал, Хлыст, — нехорошо посмотрел на меня Хмурый. — Ты попутал, и конкретно. Меня люди смотрящим в Лобне поставили.

Костян расправил плечи и начал перебирать в руке черные четки. Да, дешевые понты — наше все. Полно еще таких фуфлыжников, строящих из себя бандитов. Но очень скоро РУБОП и более зубастые конкуренты уменьшат поголовья этого тупого бычья почти до нуля.

— Да? — поднял я брови. — Смотрящим? Не знал. А что за люди?

— Джеко и Ходжа, — нехотя ответил Хмурый. — В законе воры. Я под ними хожу.

— Никогда не слышал о таких, — помотал я головой. — И прогона не было.

— Ты все уже понял, Хлыст, — насел на меня Хмурый. — А теперь по делу. Вы одного хача кинули. Тачку придется вернуть, и людям за обиду заплатить. Хач этот при делах. Люди огорчились. Это их барыга. Он им платит.

— Кто конкретно огорчился? — уточнил я.

— Ходжа, — ответил Хмурый. Ему очень не нравился этот разговор, но он не понимал почему. Пока он не выходил за рамки.

— Курсани его, что вопрос решил, — протянул я руку. — Я буду ждать завтра у Южнопортового на пустыре. В девять вечера.

— Добро, — кивнул Хмурый. — А как встретишься, сюда приходи. Поговорим за долю. Смотрю я, поднялся ты, а в общак не платишь. Нехорошо!

— Костя, — улыбнулся я от всей души. — Я и про тебя, и про лобненский общак только что услышал. А поговорить… Я поговорить люблю. Хлебом не корми, дай перетереть с хорошим человеком. Мы с тобой обязательно все обсудим. Но потом… Я все равно из Лобни переезжаю.

— Ну-ну, — подозрительно посмотрел на меня Хмурый. — И куда собрался?

— В Москву, Костя, в Москву. Курсуй своих людей. Пусть приезжают на разговор.

— Серый, я что-то не понял, — напрягся Штырь, с которым мы поехали в гостиницу Советская. — Мы что, тачку возвращать будем?

— С ума сошел, что ли? — удивился я. — Мы, Пахом, из дворовой во вторую лигу завтра перейдем.

— А как? — наморщил тот лоб. — Те воры, может, и не совсем воры, но мочить их точно нельзя. За беспредел самих на ножи поставят.

— Увидишь! — загадочно ответил я и открутил спинку сиденья пониже. — Смотри на дорогу лучше. Вдруг старушка выскочит ненароком.

Помпезные интерьеры гостиницы впечатление на Штыря произвели соответствующее. Не бывал он здесь, и бывать не мог. Паренек из заштатного городишки, он упрямо сжал челюсти и оглядел, жадно раздувая ноздри, стайку местных проституток, что толпились у бара. Тут было дорого.

— Ничего, Штырь, — толкнул я его локтем. — Скоро брезговать ими станешь. Мы себе таких девок в кооператив наймем, что все упадут! Меньше трешки ни у кого не будет! А эти… Они же дешевки!

— Они? — поразился Штырь. — Полсотки бакинских за палку? Это они дешевки? А что же тогда дорого, по-твоему?

— Приличные женщины, — ответил я. — Красивые, стильные, образованные и воспитанные женщины. Они стоят намного, намного дороже. И эти лярвы им в подметки не годятся. Они просто тупые шалавы. С ними же скучно! А настоящий кайф ты получишь только с такой женщиной, о которой я сказал. Добиться ее — это как для альпиниста на Эверест залезть. Не купить, не заставить! Только вызвать настоящие чувства, Штырь. Для этого и стоит жить.

— Это как та, в больнице… — догадался Штырь, но замолк. К нам уже шли.

— Хлыст, — коротко сказал я. — К Лакобе, по делу.

— К нему без дела не ходят, — усмехнулся чернявый паренек лет восемнадцати, худощавый и резкий. — Жди, скажем ему.

В этот раз номер был совсем другой, и даже этаж не тот. Мы шли по мягкому ворсу ковровых дорожек, скрывающих шум шагов, и поражались царившей здесь тишине. Впрочем, номер был похож на прошлый как две капли воды, только развернут зеркально.

— А, Хлыст, — протянул руку старый вор. — Это кто с тобой?

— Штырь, близкий мой, — ответил я. — Тоже правильно отсидел, понятия знает.

Лакоба просто кивнул, приняв услышанное к сведению, а Штырь даже грудь выпятил. Для него этот разговор — как для солдата с генералом поручкаться.

— Чего приехал? — проскрипел вор — По твоему вопросу я еще не говорил с людьми

— Тут другая тема. Есть такой человек — Ходжа, — начал я. — Что знаешь за него? У него интересы в моем городе.

— Баклан он, — поморщился Лакоба. — Один раз на красную зону заехал, и теперь пальцы гнет, как каторжанин заслуженный. Титул у него купленный. Моих парней он стороной обходит, но проявляется часто.

— Если я его уроню, у серьезных людей претензий не будет? — спросил я в лоб.

— У серьезных не будет, — задумчиво ответил Лакоба. — А у несерьезных сразу появятся. Сам понимаешь. Сейчас закон не все чтут. Много фраеров-беспредельщиков появилось.

— Дай своего паренька на вечер, — попросил я. — В машине посидит.

— Паренька? — Лакоба выпустил дым в потолок, а потом резко затушил сигарету. — Паренька я тебе не дам. Тут авторитетный человек нужен. Вахтанга помнишь? Он с тобой поедет. Иди, Хлыст, Вахтанг в ресторане. Попроси его ко мне зайти.

— Я обрез возьму, — негромко сказал Штырь, когда мы вышли из гостиницы на мороз.

— У тебя есть? — удивился я. — Откуда?

— У одного алкаша ружье купил, — пожал плечами Штырь. — И не смотри на меня так удивленно. Я же тебе говорил, что не работаю. Сам мог догадаться, на какие шиши я смеси в качалке покупаю.

— Ну да, — успокоился я, — действительно.

Какой же я невнимательный все-таки!

Пустырь у рынка освещался тусклыми фонарями, которые горели через один. Мы приехали за час и обошли все окрестные подворотни и кусты. Нет, ничего подозрительного. Засаду нам никто не готовил. К нам приедут за извинениями и тачкой, а не на разборки. Нас тут никто в грош не ставил, и это очень хорошо.

Наша девяносто девятая тарахтела движком вхолостую. За рулем сидел Китаец, рядом с ним Вахтанг, который за все время не произнес ни слова, а я, Копченый и Штырь сели сзади, задыхаясь от тесноты. Этим двоим качкам и без меня там было бы тяжко. Но авторитет есть авторитет. Не на улице же приплясывать на морозе. Мы приехали минута в минуту, а наши визави подскочили секунд через тридцать. Бандитский понт, черт его возьми. Опаздывать никак нельзя, за это и спросить могут.

Из тонированной вкруг девятки вышел крепкий носатый брюнет с наглым взглядом. Горлопан, — понял я. — Такой только нахрапом берет, наезжая на непривычных людей. Из машины вылезли еще двое детей гор, а за их спинами замаячил уже знакомый нам Гиви. Он был малость бледноват.

— Я Ходжа, — представился носатый. — Обзовись.

— Я Хлыст, — спокойно ответил я. — Это близкие мои. Копченый, Китаец и Штырь. Говори чего хотел.

— Вы человека моего кинули, — сказал Ходжа, скривившись при виде нашей команды. — Тачку вернете сейчас. И за наезд заплатите мне пятьсот зелени. Это мой человек, я ему крышу даю.

— А ты кто такой вообще? — вежливо поинтересовался я. — Где чалился? Кто за тебя сказать может? Я только дешевого понтореза Ходжу знаю, а про вора Ходжу даже не слышал.

— Ах ты! — двинулся на меня вор и полез в карман.

— Стоять! — крикнул я и уставил на них свой ТТ. Штырь молниеносным движением из-под полы пальто выхватил обрез. Тоже понтовщик, оказывается. — Шевельнетесь, башку снесу!

— Ты ответишь за это, сука! — Ходжа упрямо сжал зубы.

— Карманы! — скомандовал я, и Китаец с Копченым обшарили гостей, вытащив три ножа и два Макарова. Ну надо же, какой сюрприз!

— Этих троих — мордой в снег! — сказал я, убирая пистолет. — К ним претензий нет. А вот к тебе есть, фуфел. Ты честного арестанта сукой сейчас назвал. Тебя никто на мушке не держит. Ну, чего стоишь? Обоснуй!

Трусом Ходжа не был, и взревев, бросился на меня. Силен, — думал я, пробивая двоечку в область главного украшения его лица. Там что-то хрустнуло, а из носа показалась струйка крови. Но я побыстрее буду. О! Еще и сопатка слабая! Ходжа не продержался и тридцати секунд, после чего я начал то, из-за чего, собственно, сюда и приехал. Методичное, унизительное избиение. Не слишком калечащее, но обидное до крайности. А когда его рычание превратилось в скулеж, из машины вылез Вахтанг, который смотрел на творящееся безобразие с нескрываемым одобрением. До этого он курил и интеллигентно стряхивал пепел в открытое окно, прекрасно слыша каждое слово.

— Я Ваха, — сказал он, подойдя к нам, когда избиение закончилось. — Вор Ходжа! Ты не вор теперь. Корону с тебя за гнилой базар снял Хлыст, и я это подтверждаю. Уезжай в Сухум, Рауль, не человек ты больше. У тебя мама старенькая. Помоги ей по хозяйству. Мимоза скоро распускаться начнет, а потом мандарины пойдут. Займись тем, что потянешь. Покажешься в Москве, тебе не жить. Запомни, тварь. Тут больше твоего ничего нет. Другие люди возьмут то, что было раньше твое.

Назад мы ехали почти что пьяные от адреналина. Мало того что крышу Хмурого сломали, так еще и пушками вооружились — что с боя взято, то, как говорится, свято. Вахтанг, которого мы хотели высадить у гостиницы, жестом позвал с собой.

— Сегодня гуляем, парни, — ответил он. — Ешьте, пейте, берите любых телок! Сегодня ваш вечер. Я угощаю!

Утро было тяжелое. Голова трещала так, что хотелось сдохнуть и холодного шампанского. Того самого, которым похмеляются аристократы и дегенераты. Такие, как я. Надо же было так нажраться! И еще шалавы эти, которых нагнали новые друзья. Штырь аж двух сразу от жадности утащил в номер. Да сколько же эти девки пьют! Вы спросите, почему такая щедрость по отношению к лобненским босякам? Да потому что мы, до предела незамутненные селяне, сделали за этих людей всю грязную работу. Мы хотели прославиться, и мы прославились, а эти парни заберут под себя темы избитого «апельсина», за которые отдарились бухлом и шлюхами. Только что по плечу не похлопали: молодец, торпеда, дерзай дальше! Далеко пойдешь, если жив останешься. Ну так себе размен, конечно. Хотя, как говорил Профессор, надо сначала поработать на славу, чтобы потом слава стала работать на тебя.

Я поднялся, со стоном направив стопы в сторону душа, как вдруг проклятый телефон снова зазвонил. Да какого хрена! В голове забились в истерике крошечные противные колокольчики, каждая нота которых только усиливала мои и без того невыносимые страдания.

— Алло! — прохрипел я, а потом прокашлялся и сказал уверенно. — Аллё!

— Сережа! — услышал я ее голос. — Сережа! Папе совсем плохо. Он умирает!

— Я скоро приеду! — ответил я и бросил трубку. Я поднял глаза к побелке потолка и заорал. — Да что за херня! Почему ты решил ласты склеить? Ведь только-только налаживаться все стало! Я же с тобой два дня назад разговаривал! Ты же нормальный был!

Я полез под ледяной душ и постоял там, пока не принял синий цвет. Потом переключил на кипяток и опять постоял, пока не стал багрово-красным. И так раз десять. Я вылез из ванной, вытерся кое-как и сунул ноги в джинсы. Надо ехать.

Склиф встретил меня знакомой шумной суетой. Снова кого-то везли на каталке, снова подъезжали скорые к подъезду приемного покоя. Уставшие до предела люди спасали других людей, не получая за это порой даже простой благодарности. Так, как будто мастерство хирурга — это что-то такое, чему учат в ПТУ за пару лет. Никогда не мог этого понять! И отношения властей к врачам, и отношения населения к ним же. Любое чмо, разбившее по пьяни свою безмозглую башку, смотрит на врача свысока и, поплевывая через губу, напоминает про клятву Гиппократа.

— Что с ним? — спросил я у нестарого еще реаниматолога с сероватой кожей и хроническим недосыпом в глазах.

— Пневмония началась, — сказал тот. — Ребра сломаны, поэтому вентиляция легких снижена. Застойные явления, к которой присоединилась госпитальная инфекция.

— Э… А чем госпитальная от простой отличается? — спросил я. — Ну инфекция и инфекция.

— Госпитальная злей намного, — пояснил врач. — Ее не каждый антибиотик берет. Она же мутирует. Пенициллин не берет точно. А у нас больше и нет ничего.

— Прогноз? — спросил я, а Ленка, стоявшая рядом, прикусила губу, чтобы не заплакать. А мамашка-то не приехала! Или уже была тут?

— Без хороших антибиотиков — скверный, — не стал врать реаниматолог. — Хотя, прогнозы давать — дело неблагодарное. Медицина — наука, вторая по точности после богословия. Хотя люди иногда удивляют.

— А он удивит? — прямо спросил я.

— Не уверен, — поморщился врач. — Ему под шестьдесят, у него тяжелая травма, и я час назад перевел его на искусственную вентиляцию легких.

— Что нужно? — спросил я.

— Антибиотики, — ответил врач. — Лучше цефалоспорины третьего поколения. Цефотаксим, например. Новое лекарство… Хотя… Это у нас оно новое. Да! В простой аптеке их не найти.

— Я понял, — кивнул и сунул доктору сотку в карман. Тот не стал выделываться и благодарно закрыл и открыл глаза. Молодец! Не люблю, когда кривляться начинают. — Если такое лекарство в Москве есть, то я его достану.

— Я здесь сутки, — врач повернулся и пошел. — Пачки четыре сразу берите! И гемодез.

— Это что за зверь?

— Раствор специальный, для снятия интоксикации. Тоже на Западе придумали.

— Телефон! — повернулся я к Ленке. — Мне нужен телефон.

— На посту есть, — она, бледная как мел, показала куда-то вдаль по коридору. — Или в ординаторской. Я попрошу.

— Алексеев у аппарата, — услышал я вальяжный голос на том конце провода. Это был кабинет горкомовца в НИИ.

— Фельдмаршал, — сказал я. — В аптечном управлении блат есть? Или как оно там называется, не знаю… Записывай лекарства. Через три часа привезешь в Склиф, в реанимацию. А мне по хер! Купи, укради, убей кого-нибудь за них! Уже догадался, для кого! Молодец! У тебя три часа! Время пошло!