Бродяга. Путь ветра

Бродяга. Путь ветра

– Слушайте, почтенные жители и гости Кэйм-Батала, города девяти ворот! Я спою вам о боли и счастье, о любви – и о страхе, о дороге и доме … Слушайте!

И затихает площадь у стен старого дворца, до самой реки – ни шепота.

И от касания тонких пальцев струны плачут и смеются, вздыхают и поют.

И птицей взмывает к небу песня, в которой слышны ветер и море, и шорох шагов в дорожной пыли…

Вместо предисловия:

Поворот

Тяжелая крытая повозка засела в воротах намертво – ни отчаянные рывки лошади, понукаемой кнутом, ни ленивая ругань и мерное пыхтение рыжего возницы и двух плечистых стражников с места ее так и не сдвинули.

– Итить твою…– выдохнул обреченно рыжий, пнув сломанный обод. – Пошлите кого-нить к господину бургомистру, что ли. С утра ж, от самого Крофтона досюдова гнал – и нá тебе… а сказано ж было: «Со всей поспешностью»…

– Тебе надо, ты и иди, – беззлобно буркнул один из стражников, вытирая взмокший лоб.

– Надо-то надо, – согласился рыжий, – дак ить оставить не могу. Сказано мне: «Не моги» – я и не могу.

Являться в ратушу без груза ему, очевидно, вовсе не улыбалось.

– Летфельд! Свенти! Чего пики побросали, утробы пивные? Устав забыли? Плетей захотели? – донесся со стены басовитый голос. К воротам спускался, свирепо топорща усы, сержант. Пыл его, однако, поугас при повторном упоминании имени бургомистра. Господин Шагмар обладал крутым нравом и весьма действенно представлял, а чаще – заменял собою короля и закон в этом захолустном городке.

– Что ж ты там везешь такое, а? – покосился сержант на крытую повозку. – Экая срочность…

– Так суд же вчера кончился, – с готовностью отвечал рыжий, поспешно сдернув шапку. – Вот и… это… сегодня, на закате, на рыночной площади.

– Ясно, – посуровел сержант. Подхватив стоящую у стены пику, он отодвинул полог и заглянул внутрь. – Разгрузить бочки, – скомандовал уже спокойнее. Повернулся и лично отправился докладывать в ратушу.

Ворота на время остались без охраны. Впрочем, осенью в Рой-Форис редко заезжали. Даже заходили редко. Вернее сказать – совсем не заходили.

Человек в линялом, несуразно длинном плаще, проскользнувший меж стеной и повозкой и скрывшийся в ближнем переулке, был исключением.

* * *

«…город, основанный в предгорьях Ак-Торана в начале Времени Смут (точная дата неизвестна). Находился под номинальной властью королей Эмми Тамра (впрочем, номинальной она была не только в Рой-Форисе); на деле управлялся выборным бургомистром. Осенью 1474 года был оставлен жителями. Причины, побудившие горожан рассеяться по равнинам Юга, не выяснены…»

Хроника Времени Смут,

библиотека Торинга.

Не нравился ему этот город.

Очень не нравился.

Не нравилось полное отсутствие травы и деревьев на узких каменных улицах.

Не нравились дома, нависавшие с обеих сторон над дурно пахнущей канавой проулка.

Не понравился – кстати, о запахах – резкий, пряный аромат горной смолы, исходивший от той самой повозки.

Но дорога привела его в Рой-Форис не зря.

Ведь в этом мире вообще ничего не бывает зря.

Особенно – Дорога.

* * *

Прохожих на улицах было мало, и были они слишком сосредоточены – каждый на своем. Никто не обернулся вслед Бродяге. А если кто и заметил длинную, чуть сутулую фигуру – тот вскоре забыл о ней. Не только из-за плаща, превращавшего Бродягу в тень среди теней. Не было в путнике ничего примечательного – совершенно ничего. Зато сам он примечал многое…

Улица была точно такой, как в видении – узкой, полутемной из-за нависших, почти сомкнувшихся верхних этажей; то влево, то вправо от нее уходили столь же сумрачные проулки. Фонарей не было, большинство окон наглухо закрыты ставнями.

Третий поворот налево… второй направо… напротив сапожной лавки – в переулок, идущий вдоль крепостной стены… Вот он, Кузнечный тупик. А вот и дом… но дом выглядит не так, точнее, не совсем так, как должен.

Не было в видении досок, крест-накрест перехвативших два окна и дверь. Не было на стенах знаков (половина – неверно начертаны, остальные – давно утратили силу). Не было ощущения разрухи, пустоты и недавнего насилия.

Ян огляделся: людей рядом не было. Подойдя к двери, коснулся шершавой глади доски. Гвозди зашевелились и послушно легли в подставленную ладонь. Аккуратно отставив доску, он отворил дверь и шагнул внутрь; не глядя бросил гвозди через плечо. Доска прильнула к двери как ни в чем не бывало, и гвозди скользнули точно в те места, где были прежде. Пробегавший мимо пес оглянулся, поджал облезлый хвост и юркнул в подворотню. Невероять творилась в этом тупичке… и не первый раз… Рассказать бы кому – да только кто ж поверит псу, да еще – бродячему?

* * *

«…способный остро чувствовать чужую боль, но не дающий волю своим чувствам; обладающий Силой, но редко проявляющий ее видимо; не носящий оружия и не имеющий в нем нужды…»

Трактат «Третий Путь»,

библиотека Шессергарда,

Отдел Запретных Книг.

В сенях было темно, и Бродяга выпустил светляков. Их мерцание выхватило справа, за дверью в кухню, угасший очаг и кучу черепков на полу – видно, сложили всю найденную посуду и долго, с удовольствием топтали. Пучки душистых трав (зверобой, мята и ледяница – точно, остальные не разглядел) сорваны со стен и изломаны. Ведро с водой перевернули, и на каменном полу до сих пор стояла лужа.

Повинуясь кивку Яна, сияющее облачко зависло над ступенями лестницы, осветив пустые крючья для одежды на стенах. На одном из крючьев – обрывок темно-алого бархата, неожиданный в таком бедном жилище. Ступени – крутые, вытертые, узкие – уводили вправо и вверх. Не теряя времени, Ян последовал за светляками, в три шага оказался на лестничной площадке и заглянул в комнату.

Сквозь щель между ставнями сюда проникало немного света – слабого, нездорового, но все-таки света. Сероватая полоска его перечеркнула крохотную комнату, падая в первую очередь на письменный, темного дерева стол с тяжелой столешницей и застрявшим в ней топором. Светлячки приблизились к столу, давая возможность рассмотреть детали. Видно было, что ударили с маху, мощно, но неумело; извлечь оружие не хватило то ли сил, то ли смелости – побоялись, наверное, остаться наедине с домом…

Стол этот, стоящий у окна, в правом дальнем углу, занимал чуть ли не четверть комнаты, перед ним валялась на боку табуретка. Машинально перевернув ее и сев, Бродяга оглядел комнату внимательнее.

Слева от двери, под стеной – каменной, ничем не занавешенной, – стоял медный таз-умывальник. Дальше, напротив стола, было ложе – низкий топчан под вытертым меховым покрывалом (покрывало смятое, словно кто-то лежавший на нем резко встал – или его подняли). По торцевой стене из угла в угол, над ложем и столом, шли полки – три длинных широких доски.

Книги… Здесь было много книг.

Только их унесли. Кто, куда, зачем?

И отчего в этой комнате так остро чувствуется застарелое одиночество, боль и – тенью – страх?

Чей?

Откинув со лба волосы, Ян поправил обруч, тонкой серебристой нитью охватывавший голову. Светлячки скрылись в заплечном мешке, и в комнате стало темнее. Но внимательные серо-синие глаза уже не замечали сумрака, глядя сквозь него, сквозь время – в поисках ответа.

И вскоре нашли его.

* * *

Зима в тот не столь и давний год была сырой и бесснежной, лето – недолгим и холодным. А когда с гор потекли осенние туманы, за ними в город пришла бледная немочь.

Ни чадящие на перекрестках костры, ни полотнища, пропитанные горной смолой (ими занавешивали двери и окна), ни втридорога купленные у заезжего торговца чудодейственные амулеты не стали ей преградой. Сам торговец, кстати, так и не уехал из Фориса – его тело среди первых легло в старую шахту, служащую горожанам кладбищем.

…Сначала холодели и отказывались служить пальцы рук. Осень была зябкой, и многие не понимали сперва, что с ними происходит. Потом слабость растекалась по всему телу, начинались боли, становилось трудно дышать и, наконец, отказывало сердце.

Болезнь в три дня выкосила и тех, кто носил тела к шахте. Мертвые лежали всюду – в домах, на улицах, у городских ворот (они были настежь распахнуты – вряд ли кто в здравом уме войдет в город, который все более походил на неприбранный погост).

Как и когда в эти ворота вошла она, не видел никто. И никто не знал точно, когда начала отступать болезнь. Но в каждом доме, где жили выздоровевшие, помнили прикосновение маленьких сильных рук, пряный запах снадобий и непонятные, чужеземного вкуса напевы, от которых кровь быстрее текла по жилам, а смерть уходила, отдёрнув, как от пламени, льдистые пальцы.

Ее упросили остаться – это было одно из редких решений, принятых единогласно; более того – единственное, принятое без участия бургомистра (он как раз задержался у родни в Динвале, и вернулся ровно через неделю после окончания мора). Узнав, что в Форисе за время его отсутствия появилась своя знахарка, он не возражал, а даже озаботился тем, чтобы предоставить ей жилье. Дело было, в общем, нехитрое – четверть домов пустовали, на носу была зима, на Юге не воевали – поэтому опустевший Рой-Форис еще не пополнили беженцы. Господин Шагмар сам выбрал дом для нее – не на Рыночной площади, но и не на выселках. А уже через пару лет все, кто говорил о ней, упоминали ее как неотъемлемую часть городской жизни – словно так всегда и было.

Ни посоха, ни пояса, ни амулета не было у нее, но никто не лез с расспросами о прошлом – довольно было того, что помогала она всем и брала за это немного. Впрочем, были те, кому она отказывала, не соглашаясь ни на какие посулы. Несолоно хлебавши уходили от нее парни и девушки, искавшие приворотного зелья – встречала она их смехом, провожала кого добрым советом, а кого – и веником.

Именно веником, видимо, досталось госпоже Марте Хюнвальт, супруге мастера цеха городских столяров. Почтенная женщина взъелась на нелюбимую невестку, взъелась донельзя – до колик и белого бешенства в маленьких, близко посаженных глазках. Однажды ночью она явилась в Кузнечный тупик; озираясь, постучала в дверь – и после недолгой беседы в сенях вылетела оттуда ошпаренной кошкой, да потом месяц никому бранного слова сказать не могла… По слухам, мастер Хюнвальт, человек тихий и добродушный, был этим обстоятельством весьма доволен; и по тем же слухам, именно тогда в жилище знахарки появился добротный стол и широкие книжные полки…

Все шло хорошо… даже слишком. До того года, когда навестить отца приехал Инджи Шагмар, единственный и весьма любимый сын бургомистра.

Без меры любимый – и без толку.

* * *

Видение подернулось рябью, плеснуло солнцем и морем, чайками, запахами рынка и гавани. Динваль, второй после столицы город Эмми Тамра – великой, но теперь уже почти совсем бывшей, империи.

Улица в обрамлении платанов. Старый – но далеко не ветхий – дом. Комната. Зеркало. Правильной формы лицо, масленые карие глаза, прямой нос, редкие усики – и улыбка… самодовольная, уверенная улыбка небедного человека лет двадцати, который думает, что весь мир у него в кармане.

* * *

Что делать в городке, где из развлечений – всего один прокопченный кабак? Он, кстати, звался «Корона и Перо» – корону там видали только на медных имперских монетах, а вот перо в бок схлопотать можно было запросто – любому, кроме сына всесильного в этих местах бургомистра, конечно... Охота в лесах вокруг Рой-Фориса была не ахти какая, рыбалка скоро наскучила (да и рыбу проще было купить в лавке), а балы у бургомистра, хоть и устроенные с размахом, живостью не отличались. Девицы же местные… В общем, на Юге и это было проще и доступнее.

И когда кто-то из новоявленных дружков шепнул ему, что в городе есть знахарка, Инджи воспринял это как возможность внести разнообразие в скучные провинциальные дни. У отца, ясное дело, не просил совета… чего его, старого, спрашивать…

А стоило.

* * *

Ведунья не хотела ссориться с господином Шагмаром. А может – настроение у нее было хорошее. Она просто и доходчиво объяснила молодому человеку, что приворотов она не делает, и что деньгами да магией человека привязать можно (и то не всякого), но любовь – не притянешь. Проводила его до порога, вывела за дверь – и с облегчением вздохнула.

Рано, как оказалось.

Сын бургомистра пришел снова. А потом – еще раз. И еще.

Кто ж виноват, что ведунья не была ни стара, ни уродлива…

* * *

«…Не докучай мне еще и этим. Живешь в Форисе, имеешь кров и хлеб – и радуйся. А Инджи уже взрослый мальчик. Да и не тебе учить его жизни! В конце концов…»

Бургомистр запнулся, сердито двинув кипу амбарных книг, обременявших стол. Но ведунья – как и Бродяга в видении – ясно услышала продолжение его мысли: «…тебе что, жалко? При твоей-то жизни…от тебя разве убудет…» И этот взгляд – так похожий на взгляд его сына… взгляд, заставляющий плотнее запахнуть плащ.

Разве трудно было удержаться, смолчать и уйти? Так нет же – сказала в дверях, обернувшись: «Учить его надо было лет пятнадцать назад. А сейчас уже, видно, и вправду поздно».

Так люди и наживают врагов.

И ведуньи – не исключение.

Дом перестал открывать перед Инджи дверь – даже не подпускал к ней, удерживая невидимой стеной; но тот постоянно околачивался неподалеку – когда один, а когда – и с дружками.

Нет, не любовь влекла его – даже влюбленность давно минула, да и была ли? Чуть ли не впервые за всю свою жизнь он не получил желаемого – и горечь, отравлявшая всякую мысль его, не имела ни имени, ни избавления.

И однажды поздним вечером, после изрядного возлияния в «Короне», он подстерег ее у самого входа в дом.

* * *

Врасплох можно застать кого угодно – даже ведунью.

Когда потная, пропахшая тухлой рыбой ладонь зажала рот, а еще две пары рук заломили за спину локти – стало ей страшно, и гадко, и пробрала дрожь.

И тело, вспомнив полузабытый навык, ответило каскадом плавных движений, слившихся в одно.

Охая, осели на мостовую скрючившиеся приятели... а прямо перед ней, в пяти шагах – не достать – сверкнуло острие арбалетной стрелы.

«Л-лучше не дергайся!» – проговорил, облизнув вмиг пересохшие губы, Инджи.

И верно: куда уж тут – дергаться …

…Тот самый любопытный пес выглянул было из подворотни, да тут же нырнул обратно, едва успев увидеть, как прыгнула, уйдя от стрелы, огромная черная кошка. Что сталось с незадачливым насильником – не видел уже и пес.

Взяли ее сразу – стража словно поджидала где-то рядом...

Судили наспех, обвинив во всем, что только смогли придумать.

И те, кто вчера еще благодарил за возвращенное здоровье, отвернулись или озлобились.

Неглуп был городской голова, вовсе неглуп – а ненависть словно вдохновила его, и идея взвалить на нее вину за то самое поветрие пришла к нему ох и вовремя.

Только подумали бы, люди: если ей так просто было лишить жизни столь многих, почему вы все до сих пор живы?

* * *

Видения схлынули неожиданно, толчком – Ян даже покачнулся на табурете… и тут же увидел, как изменился свет. Он падал теперь по-другому, приобретая багровый, закатный оттенок. «Закат – площадь – смола… Костер!» – пронеслось в его сознании, и вот он уже за дверью, забыв даже затворить ее; и остался позади Кузнечный тупик, и ноги сами находят дорогу сквозь путаницу улочек – или это Дорога, найдя его, вновь вела, направляла, несла, словно на крыльях?

* * *

«…Без пролития крови, дабы оная порченая кровь колдуньи не осквернила землю города нашего…»

«Куды прешь? Без тебя тесно!»

«Вот, вот она! Гля, сосед – лицо-то, лицо…»

«Боги… совсем же девчушка!»

«Какая там девчушка … сказано – ведьма!»

Жарко было в Рой-Форисе в этот промозглый осенний вечер.

Жарко от дыхания стекшейся на площадь толпы.

Жарко от дарового вина (семь бочек динвальского выставил от щедрот своих господин Шагмар).

Жарко – и в то же время жутковато холодило под ложечкой от предвкушения того, что должно произойти через несколько минут.

Бургомистр закончил читать облепленный печатями свиток и кивнул подручным. Те, боязливо втянув головы, подошли к спеленутой балахоном фигурке и, сорвав ее с повозки, подтащили к столбу, что высился среди камней. Дважды лязгнула, охватив плечи и стан обреченной, тяжелая цепь, специально на этот день кованая. Приготовленные накануне вязанки дров легли к ее ногам, словно трофеи. И полилась поверх всего вязкая смола из Крофтона, дающая при горении ярый жар.

Когда костер угаснет – останется только цепь. Цепь и пепел.

И ничего нельзя будет сделать.

Да и сейчас – что ты можешь, Бродяга?

* * *

А кто его знает, что… Зависит от Дороги. Где-то он – просто наблюдатель, не способный, да и не желающий вмешиваться в ход событий. Но на любой дороге есть повороты и перекрестки, есть раздорожья и мосты; есть моменты, когда он, Ян, бродяга без роду и племени, становится той самой каплей, которая, упав, переполняет готовую пролиться чашу.

Кто он сейчас – пока неясно… но до боли ясно то, кем он хотел бы быть.

Где же он, этот поворот?

Не медли, Дорога!

* * *

Лицо – то самое, из видения. И хотя над ним навис капюшон, а рот перехватила врезавшаяся в щеки бечевка – «чтоб не прокляла напоследок» – он видел его до мельчайшей черточки. Лоб – чистый, высокий; черные – вразлет – брови, упрямый контур скул и острого подбородка… бесстрастный наблюдатель где-то внутри продолжал сверять черты с образом, отпечатавшимся в памяти, а Ян уже не мог оторваться от ее глаз.

Были они большие, темные, широко раскрытые – нет, распахнутые, словно окна. Неужели никто другой не видит их… так? Нет там уже ни страха, ни даже боли; нет – и давно, очень давно не было – ненависти. Со спокойным ожиданием смотрели они поверх голов, факелов, крыш – смотрели в лицо закату, и казалось, что там, далеко, открывались для нее Врата… и было еще что-то, чего Ян не мог понять. Не мог разглядеть так – со стороны.

И тут, словно ощутив взгляд Бродяги, она повернула голову – и встретилась с ним глазами. И он понял.

Надежда.

Во взгляде ее тихо гасла надежда.

И понял кое-что еще.

Он – на повороте.

…не носящий оружия…

…и не имеющий в нем нужды.

Знакомое ощущение горячей волны, прокатившейся по телу; вспышка голубого пламени под плотно сомкнутыми веками – и мир наполнила звонкая, морозная тишина.

Сначала никто ничего не заметил – все так же висело над крышами закатное солнце, упираясь в них багровым краем; так же ярко и весело полыхали факелы, готовясь стать огромным костром; так же горели ожиданием глаза сотен людей…

И тут факелы погасли – разом, по всей площади.

Да и в городе не осталось ни огонька…

* * *

…Шаг. Еще один. И еще – осторожно, словно боясь расплескать Силу.

Мимо брошенных алебард и шлемов, расплющенных тяжко упавшим на них взглядом…

Мимо опрокинутой винной бочки и плавающей в луже палки… кажется, когда-то она была факелом…

Сквозь завал просмоленных дров, бросившихся врассыпную при его приближении…

Цепь разлетелась, брызнув кольцами по брусчатке – «Да не будет откована заново»… Маленькое тело, лишившись опоры, легло в подставленные руки, голова почти невесомо коснулась плеча.

А теперь – по опустевшим улицам, мимо ослепших окон, к воротам – и дальше…

Через луга и чащи, горными тропами и торными трактами…

На дороги большого мира.

На Дорогу.

Часть 1 Начало Дороги: Бездарь

В Школе заканчивалась ежеутренняя уборка – коридоры пахли сухим зельем и молниями, а морской бриз, не по своей воле попавший в каменную толщу Торинг-Фора, послушно наполнял свежим воздухом классы подземных этажей.

Покончив с подземельем – оно ему было особенно не по нраву – бриз устремился вверх по винтовой лестнице высокой башни, заглядывая по дороге в дверные проемы. Он был любопытен – по-своему, как любопытен лишь ветер; а здесь было на что взглянуть; и что послушать – тоже, буквально за каждой дверью…

Одна из них, легкая, резного светлого дерева, отказалась открываться. Смутившись от такой неожиданности, ветер утих – и прислушался к звучавшим за ней голосам.

* * *

– …И вновь говорю вам – этот мальчик оказался здесь не случайно и должен оставаться в Школе, пока сам не пожелает уйти из нее…

Голос мастера Предсказателя скрипел, словно плохо смазанная дверь, которой к тому же очень редко пользуются. Старик был слеп и тугоух; поговаривали, что и нем впридачу – иногда он проводил в молчании по три месяца кряду. Привычки повторять сказанное, тем более – перебивая говорящих, за ним прежде не водилось. И сейчас за столом Совета на время воцарилась тишина. Но лишь на время.

– Прорицание, несомненно, занятие оригинальное и в некотором роде ценное, милейший Хэнтори, – проговорил, чуть подняв тонкие брови, казначей Зэйан. – Но подумайте сами: что за смысл держать в Школе мальчика, совсем лишенного Дара? Тем более что платить за него… кхм… некому.

– Здесь он будет чувствовать себя ущербным, – грустно кивнула Ливения, мастер Душевед. – И с возрастом – все больше.

– Глаза у него хорошие, – задумчиво произнес черноокий Рав, мастер Наблюдатель. – Увидеть он смог бы немало. Но сделать…

– Разве что руками, – подхватил мастер Обликов Гэйнар, самый молодой в Совете. – Отдать его в Эмми Торинг, в порт… может, из него получится толковый корабел. Или, скажем, кузнец…

– А разве руками невозможно сотворить чудо? – послышалось из угла. Доселе молчавший мастер Оружейник, Антар Квелль, по обыкновению хмурясь, обвел собравшихся пудовым взглядом.

Гэйнар умолк и опустил голову.

– Как его зовут-то? – спросил Оружейник, и сидящие за столом поняли, что уже битый час говорят о мальчике, не называя его имени. Как о вещи.

– Ян, – отозвался наконец Лэннивэн, мастер Слов. – Его зовут Ян.

* * *

…сим удостоверяется, что Школа Вечного Света в лице Ар Гиллиаса, Верховного мага, передает, а Антар Лэдан Квелль, мастер Оружия, принимает на попечение отрока по имени Ян, на момент передачи – тринадцатилетнего, найденного на причале Школы после бури, бывшей ночью на восьмой день месяца Халейви, года 1456 от Зеленых Звезд. Права и обязанности опекуна перечислены в прилагаемом перечне…

Архив Торинга

…Ночь. Раскаты подземного грома. Шаткий пол норовит уйти из-под ног. Свет ущербной луны и пляшущие тени от факелов. Развалины того, что когда-то было единственной в деревне улицей. Еще не осевшая пыль. Искореженная земля застыла, вздыбившись, похоронив под собою тех, кто так и не успел покинуть дома. Староста, дядя Эван, у которого он работал допоздна и остался ночевать, догнал Яна, ухватил здоровенной ручищей и не пустил во двор… а потом, увидев, куда тот смотрит, закрыл ему глаза, больно придавив мозолистой ладонью, сгреб в охапку и оттащил. Поздно – тряпичная кукла сестренки, раздавленная потолочной балкой, запомнится навсегда…

На дороге, между разрушенной и уцелевшей частью деревни – человек, раскинувший руки, словно крылья. Он падает медленно, подбитой птицей; к нему бегут люди, и Ян – среди них. Глаза – зеленые, до краев полные боли – открываются, ловят его взгляд. Слышен хрип: «Иди на Торинг».

… Ряд холмиков свежей буроватой земли на деревенском кладбище. На одном из них – якорь с отцовской лодки и мамино зеркало. На другом – наскоро поправленная кукла. Сестренка…

Слез нет – уже нет.

Рядом – простой серый камень с высеченной руной Пламени и именем: Гэлвэн. Сложенные крест-накрест обломки серебристого дерева, бывшие некогда посохом. Вянущие цветы – от тех, чьи дома и жизни спас, жертвуя собой, захожий волшебник. И дорога, текущая мимо камня, из приморской деревушки – неведомо куда.

Луч утреннего солнца, преломившись в узорном стекле окна, поиграл на стене над кроватью, мягкими штрихами прорисовывая узор на гобелене, потом спустился – и принялся будить спавшего.

Ян приоткрыл глаза. Комната – маленькая, чистая, уютная. Окно приоткрыто, слышен шум прибоя. У окна стол. На нем – глиняный кувшин, хлеб, сыр и фрукты. Одежда выстирана, выглажена и аккуратно сложена на стуле у кровати. Сверху – небольшой сверток, с шелестом развернувшийся в тонкий сине-серебристый плащ. Из него выпала записка:

«После завтрака поднимись во Двор по Текучей Лестнице».

И больше – ни слова.

Одевшись и позавтракав (хлеб оказался на удивление вкусным, а в кувшине было холодное сладкое молоко), он вышел в холл – прохладный и пустой – и спустился по короткой лесенке на набережную. Здание школьной гостиницы – ее, как он узнал позже, называли Береговым Приютом – стояло в десяти шагах от пристани, сейчас безлюдной. Любуясь игрой бликов на ленивых волнах прибоя, Ян прошел по набережной. Такое тихое утро…

Солнечное…

Сонное…

Лестница в самом деле оказалась текучей – глянцевый ступенчатый водопад шириной в дюжину шагов сбегал по южному склону горы, и по бокам его потоками струился сребролист. Но главную лестницу Школы назвали Текучей не только по виду: ступив на нее, Ян почувствовал, что ступени плавно тронулись, увлекая его вверх. Справа вдали промелькнули совершенно невозможные, но от этого еще более красивые очертания беседки, окруженной кипарисами; слева открывался вид на озеро и предместья Эммэ Торинга… а впереди и вверху бело-голубой стрелой вырастала башня с многогранным кристаллом шпиля.

И вот полупрозрачный камень лестницы – удивительно похожий на воду – остался позади, и он ступил в обширный Двор, с севера и запада обрамленный высокими, причудливо изломанными стенами Школы. В противоположном углу его, в тени портика, он увидел стайку ребят в таких же, как у него, плащах, и понял: ему туда.

* * *

Они стояли посреди пустого Двора – вместе и в то же время порознь, присматриваясь к Школе и друг к другу. Одинаковые синие плащи с серебристой подкладкой – поверх привычной одежды: кожи и парчи, полотна и шелка, пестрого многоцветья Юго-Запада и строгой простоты Предгорий.

Слева от Яна был рослый, на голову выше, синеглазый паренек с гривой соломенно-желтых волос, на висках заплетенных в косички. Справа – девочка с короткими русыми кудряшками, обвернувшаяся плащом чуть ли не дважды.

Солнце уже припекало не на шутку, но школьные плащи сохраняли утреннюю свежесть. Да и стены зданий в ярком свете выглядели прохладнее, наливаясь иссиня-белым сиянием. Даже тени, затаившиеся в многочисленных стрельчатых окнах и за колоннами галерей, казались холодным светом – только более густого синего оттенка.

А брусчатка все заметнее играла алыми искрами. Один из ребят, рыжечубый коротышка, присел и попытался подковырнуть такую искорку пальцем. Потом посмотрел на нее с разных сторон, встал и ошеломленно произнес:

– Рубины… Зуб даю!

Все обернулись к нему. Он смущенно огляделся и пробормотал:

– Мой отец, Гэнт Кэмми – ювелир из Зингвэтана. А меня зовут Кайт…

И улыбнулся.

Пару минут спустя все, кто был во дворе, знали имена друг друга. Голубоглазого здоровяка-свартанца звали Иггар, худышку – родом она была с одного из западных островов – Лиу. Яну запомнились ее глаза – быстрые, внимательные, редкого рыже-карего оттенка.

Выделил он и еще одного мальчика. Тонкое лицо и серебристо-серые глаза его хранили такое высокомерное выражение, что на язык само просилось слово «отпрыск». Судя по одежде – смотревшейся просто, но дорого – он действительно принадлежал к древнему южному роду. Неохотно назвавшись, Энтви отошел в сторону и вполуха прислушивался к нарастающему галдежу.

Ни он, ни кто-либо другой не заметил, как рядом появились взрослые. «Словно из Колодца вышли!» – рассказывал потом говорливый Кайт. Правда, голос, – звонкий, чистый, – скорее заставлял думать не о колодце, а о шпилях башен, уходящих в безоблачное небо.

– Ты прав, Кайт – это рубины. Они, поверьте, не самое ценное, что здесь есть. Ценнее – мудрость. Мы рады будем поделиться ею и помочь вам овладеть Силой. Приветствую всех вас в Школе Торинга…

* * *

Голос мастера Слов действительно был звучен и чист, и лился плавным, чарующим потоком. Однако к концу третьей недели занятий Яну он успел порядком надоесть. Может, оттого, что слов было слишком много, и поток их почти не прерывался?

– «Подобны аккордам триады стихий, и музыкой Силы полны», – в такт шагам цитировал учитель, расхаживая между рядами скамей. – Так говорили древние, а они ничего не говорили зря!

«В отличие от некоторых», – не очень вежливо подумал Ян, наблюдая за тем, как шустрый Фралл, сидящий на соседней скамье, пытается воткнуть перо в прическу Сельмы, первой красавицы класса. Перо упрямо не желало цепляться, то соскальзывая, то отскакивая от волос девочки. Сельма не удостаивала настырного соседа даже взглядом.

– Есть аккорды простые: «ветер-дерево-огонь», например, его любой деревенский колдун сумеет применить, чтоб пожар наслать; или – «вода-ветер-камень» – для вызова бури и градобоя… Но есть куда более тонкие сочетания, и чем они тоньше, тем больше открываемая ими мощь… и тем прилежнее должен быть изучающий их.

Поправив сползшие на кончик длинного носа очки, Мастер тем же тоном добавил:

– Фралл, оставь в покое Сельму, иначе испытаешь триаду «ум-розги-седалище» – авось ум чудесным образом переместится в голову… Сельма, «Хрустальный шлем» предназначен для защиты от стрел, а не от перьев; но наложен неплохо, хвалю… А ты, Ян, страницу переверни – мы уже полчаса как в следующем разделе. Его вам, кстати, на следующий раз надо знать назубок… и страницы с седьмой по четырнадцатую «Основ словесной волшбы»…

И шуршали, под бдительным взором грузного библиотекаря Хэльга Варрсена, страницы фолиантов. И звенели, отскакивая от зубов, сложные формулы заклятий, подчас тревожа Силы, которые в ином месте и в иное время перевернули бы небо и землю, обратив в пыль и то, и другое. Но здесь, на нерушимом Торинг-Форе, все оборачивалось лишь всплесками рассеянного света да вихрями, утекающими в Колодец. В Школе эти вихри шутливо именовали «дворниками», поясняя новичкам: «Прибирают то, что мы накуролесили».

К концу первого года не один школяр, собравшись среди ночи в уборную, бормотал не просыпаясь: «йисс-экаль-тэйн» – и в коридоре Обители, где, как нарочно, каждую ночь гасили светильники, вспыхивал бездымный огонек.

А Ян… Со временем он научился ходить по коридорам вслепую. На память он не жаловался; голос у него был звонкий, хоть пой – но сколько бы ни твердил он слова Силы, в его устах они оставались просто словами. Мастер Лэннивэн спросил его только один раз – и, убедившись, с одной стороны, в полном отсутствии ошибок, а с другой – в не менее полном отсутствии Силы, спрашивать перестал. Относился не хуже, чем к прочим, задания задавал те же – но проверял теперь только теорию.

Ян делал все, что мог – и, наверное, даже больше. Старался, иногда просиживая в библиотеке ночи напролет. Надеялся, что следующая попытка уж точно окажется той самой, успешной…

Среди одноклассников нашлись те, кто, почуяв слабину, попытались его тиранить. Но после драки – драки короткой и отчаянной, без магии, но и без правил – отступились. Более того, за Яна вступился Иггар – ему с трудом давалась волшба, зато кулаками длиннорукий уроженец Свартанских фьордов владел на славу. А когда к их компании примкнул Кайт, умеющий одной шуткой обратить назревшую бурю в смех, тревожить Яна перестали вовсе. Точнее – относились с участливым безразличием.

– Он… он хороший, ничего, что бездарь! – услышал он однажды за дверью, в большом зале Обители, тонкий девичий голосок. В ответ грохнул многоголосый хохот. Распахнув дверь, вошел – стайка девчонок рассыпалась по комнатам, продолжая смеяться… и оставив у двери покрасневшую до корней волос Лиу.

– Извини… – обронила она, пробежав мимо Яна и скрывшись в коридоре.

Лиу запомнилась Яну с первого дня, со встречи во дворе. Когда, оторвавшись от безнадежного штудирования Слов, он вдруг встречал внимательный рыжий взгляд – теплело на сердце.

Но вот кличка ему не понравилась вовсе.

«Бездарь», значит...

Справедливо – и от этого еще более обидно.

Бросив все, Ян отправился в Кузню, к Антару – и рассказал ему… Не пожаловался, именно – рассказал. Кузнец покивал, посмотрел в окно и коротко бросил:

– Слова учи. Пригодится. А на «бездарь» – плюнь и забудь.

Легко ему говорить…

* * *

На самом деле говорить Антару никогда не было слишком легко. Особенно – с неожиданно оказавшимся на его попечении тринадцатилетним, не по годам серьезным пареньком. Слабейший из магов Острова, Оружейник держался особняком и мало с кем общался. Учеников – своих, тех, кто называл бы его Наставником – у него отроду не было.

А вот теперь, как в насмешку – дали.

Парня, которому бы не в волшебники, а в художники.

Что ж, взялся – так взялся.

И пусть пока паренек поучит и эти Слова…

Там посмотрим, как дальше будет.

* * *

Жаль, когда мудрость бессильна;

Сила без мудрости – горе;

Тем и другим изобильны

Башни на Торинг-Форе…

(из оды, написанной

менестрелем Йаарилем

по заказу Ордена Света)

Это четверостишие, выведенное огнистой вязью, украшало бронзовый щит на стене большого зала Библиотеки. Яну оно не нравилось. Правда, за этим – согласитесь, небольшим – исключением, библиотека Торинга была его любимым местом. Галерея громадных двусветных залов – внутри куда более просторных, чем снаружи – с одной стороны выходила окнами на двор и море, с другой – на Лес и соседнюю вершину. Библиотека полностью занимала левое крыло Школы; в правом были классы и лаборатории. Здание было простым и в то же время невероятно запутанным. Со стороны Двора в нем было четыре этажа, но, поскольку стояло оно на склоне, с другой стороны этажей было десять. Некоторые не выходили на лестницу, и попасть на них школяры не могли, даже случайно. А сколько этажей было на самом деле – знает, наверное, лишь Совет, и то – не Школы, а Светлого Ордена. Впрочем, Глава у обоих Советов один – Верховный волшебник Ар Гиллиас, обитающий в Башне.

Кстати, «башни» в том четверостишии – просто символ. На самом деле башня на Торинг-Форе всего одна – та самая, с кристальным шпилем. Посредине ее осью проходит световая колонна – имея навыки, в нее можно войти и тут же выйти на нужном тебе этаже. Но и винтовая лестница есть – от покоев Верховного и зала Совета – они, стало быть, наверху, – до самого низа… А что там? Кто его знает. Глухие бездверные темницы? Возможно. Подземные ходы? Вероятно. Ян даже слышал о нескольких: к городу, к виварию, к гавани. Подземные ходы, конечно – дань традиции; весь остров охвачен созвездием портальных переходов… которые, опять-таки, для школяров закрыты.

А открыты для них дороги вроде «Пути постижения», ведущего по восточному склону горы от Обители, что стоит у самого берега, ко Двору: вытертые, вросшие в склон камни-ступени, узкие мостики без перил. То ли триста шагов, то ли тысяча. Идти по нему – иногда долго, иногда – быстро, и никогда – легко. Правда, Вальм и Эльда, единственные Мастера, живущие вместе со школярами в Обители, пользовались этим путем постоянно и проходили его за считанные минуты. Притом, что на верхнем этаже Обители был вход в портал.

Ян скоро понял, что Вальм-огневед и его жена Эльда – как и Антар, и Лэссан-лесовик, смотритель вивария, – отличались от остальных учителей. Чем – пока сказать не мог. Хотя бы тем, что жили они и занятия проводили вне белокаменной громады Торинг-Фора. Да, может быть, еще тем, что их уроки были Яну ближе и понятнее многих.

Эльда собрала их первый раз прямо на поляне у Обители. Зимой это было, и хотя морозов на Торинге не бывает, утро – раннее утро – было зябким, а ветер – свежим. Сгрудившись на краю поляны, в назначенном месте, ребята перетаптывались с ноги на ногу, затевали немудреные игры – пришли заранее, зная по опыту: с «мамой Эльдой» шутить не стоит, и опозданий она не любит. Многие кутались в уже ставшие привычными серебристо-синие плащи…

– Молодцы! – послышалось сзади. – Только вот зазевались не по делу...

Никто не заметил, как Эльда подошла со стороны пляжа – похоже, она успела и искупаться, и высохнуть: волосы – прямые, светлые, до плеч, – были чуть влажными. Носила она, как обычно, свободную белую рубаху-полурукавку, не стеснявшие движений брюки и мягкие высокие сапоги, похожие скорее на кожаные чулки. Двигалась легко и быстро; невысокая, рядом со здоровяком Вальмом казавшаяся крохотной, Эльда выглядела едва ли не ровесницей старших школяров. И вела себя с ними почти на равных. На губах ее – и в синих глазах, имевших обыкновение смотреть пристально, подчас смущая собеседников, – редко гасла улыбка. Но уж если гасла... Девчонки между собой называли ее «Солнышком»… О другом ее прозвище, «Звездный Нож» – и о том, где и как оно было получено, – знали даже не все преподаватели, не говоря уже о школярах.

Движение бровью – и плащи стаей всполошенных птиц сорвались с ученических плеч, падая за край поляны.

– Не бойтесь, не замерзнете…

Замерзнуть на уроке боевого ремесла было и в самом деле мудрено. Эльда гоняла школяров, не разбирая пола и возраста, по дорожкам, внезапно обраставшим множеством помех и препятствий; заставляла отрабатывать невозможные комбинации движений с неудобопроизносимыми названиями («мантикора, воспрянув, наносит удар лапами») в невообразимом темпе – то без оружия, то с разнообразным боевым железом, при этом успевая не только проделать то же самое, но и исправить, посоветовать, скомандовать…

– …Чтобы байки о сильных духом и хилых телом магах оставались баснями, – ответила Эльда, когда кто-то осмелился спросить ее, зачем. Впрочем, это пояснение для некоторых школяров оказалось недостаточным. И однажды, после полуторачасовой тренировки, Энтви отпустил в сторону Эльды негромкий язвительный комментарий.

– Может, погромче повторишь? – с интересом обернулась наставница.

– Никакой особой «мудрости Торинга» в ваших уроках я не вижу, – встал в полный рост Энтви. За лето он вытянулся и теперь мог посмотреть на Эльду сверху вниз. – Только приемы, которым можно научиться у любого хорошего бойца.

– Что ж, – мягко улыбнулась Эльда. – И это может оказаться куда ценнее, чем ты думал.

Энтви выпятил подбородок:

– Если бы я хотел научиться махать мечом, в родном замке узнал бы куда больше. В чем смысл рукопашной, если всегда можно метнуть огонь или испепелить врага молнией? А то и околдовать, погрузив в сон или забытье?

Эльда ответила на удивление спокойно:

– Иных врагов околдовать невозможно, а метнуть молнию или пламя вы можете просто не успеть.

– Трудно верить, не увидев, – отрезал Энтви.

– Ладно, – почти весело отозвалась Эльда. – Сейчас увидишь.

И, не глядя, махнула рукой в направлении центра поляны.

Из-под земли, разметав дёрн, выстрелила колонна буроватого грунта вперемешку с камнями – ростом вдвое выше Эльды. С неспешностью, свойственной земляной стихии, колонна начала менять форму. С боков появились отростки-лапы, по две от каждого плеча; низ разделился на пару коротких мощных ног; наконец, бугор меж плеч лопнул, выпуская на свет бельмастые мутно-серые глаза без зрачков.

Энтви выбросил руку вперед, бормоча заклинание. Не растерялся… да вот то ли дробь, которую выбивали зубы, помешала, то ли еще что – вместо разрушительного выброса Силы получился сноп безобидных искр, даже не долетевших до врага.

Существо повернулось навстречу вспышке.

Сделало шаг. Другой.

Безмолвно разверзнув и вновь смежив немалую пасть, лениво потянулось к парню правой верхней лапой.

Энтви сел, где стоял.

– Грролф, – выдохнул Иггар, попятившись. И завопил во всю глотку: – Тикай, дурень! Земляной грролф, шоб я здоров был! Их же ж сроду чары не брали!..

– Стойте, где стоите, – негромко проговорила Эльда, а потом издала такой силы крик, что эхом отозвались и скалы, и лес, и даже ближняя гора – дикий, жуткий, как говорится, «мертвый очнется – и со страху опять окочурится»…

Не замечая вмиг отпрянувших детей, чудище повернулось и молча ринулось на Эльду, с поразительной прытью передвигаясь на получетвереньках. Трехсуставчатые лапищи, взлетев, ухватили лишь воздух – волшебница поднырнула под лапу монстра и оказалась за его спиной. Так было еще два раза; потом рассвирепевший грролф сменил тактику, медленно надвигаясь и осыпая все вокруг короткими косыми ударами сверху вниз.

Словно танцуя, Эльда вскинула руки, на миг одевшись серебристым блеском. Прыжок, вихревой переворот, удар – и грролф осел, рассыпаясь грудой свежевзрытой земли.

Зрители перевели дух.

– Понял, – лицо Энтви было не просто красным – пунцово-свекольным. – Простите, пожалуйста… госпожа наставница.

– Ладно тебе, – небрежно махнула рукой Эльда, – следующий раз мудрее будешь…

И повернулась к остальным:

– Ну, а чтоб быстрее учились – еще пять кругов по дальней тропе….. и не отставать! – последние слова долетели уже от края поляны.

* * *

– Грролф, видать, ослабленный был, – рассуждал Иггар за обедом. – Не могёт быть, шоб голыми руками земляное чудище-то… В Свартане их без доброго железа и втроем не возьмешь…

– Все быть может…. Она ж его сама и вызвала… – согласился Кайт.

– Нет. Не ослабленный, – коротко бросил Ян.

Тогда, на поляне, он успел увидеть многое. В том числе и Вальма, который наблюдал за боем с балкона Обители, лениво облокотившись на резные перила, со скучающим выражением на широком добродушном лице… и готовым к броску сгустком синего пламени – звездного, всепрожигающего, – – в плотно сжатых пальцах.

– Не ослабленный, – повторил Ян с такой уверенностью, что удивленные однокашники и возразить-то забыли.

Да и не особо рвались. Эльду после этого случая зауважали по-настоящему, а ее уроки стали едва ли не любимыми для многих парней.

Например, для Иггара – он был сильнее всех в классе.

Или Энтви – у него было больше опыта в обращении с оружием.

Ян же превосходил всех быстротой – он очень любил бегать.

Любил – и умел… и поди пойми, что было сначала, а что – потом.

* * *

Как-то, оказавшись в одиночестве на долгой дороге, ведущей от Обители к Кузне, он дал себе волю. Разогнался насколько мог – и немножко больше.

И еще…

Вечный шепот времени разорвали запятые. А потом – мгновения и вовсе пошли через точку. Воздух стал гуще морской воды, и Ян плыл, пронзая его, как меч-рыба, почти не касаясь земли… казалось, сейчас он взлетит.

Человек в серо-коричневом плаще возник на его пути ниоткуда, и сворачивать времени уже не было. Ян зажмурился, ожидая боли… Но ощутил лишь крепкую хватку поперек туловища – и взлетел-таки, услышав откуда-то снизу молодецкое «йии-эх!»

От резкого переворота на миг закружилась голова.

– Экой ты шустрый, постреленок, – проговорил беззлобно тот же голос, странно напомнивший Мастера Антара. Сильные руки – явно привычные и к молоту, и к мечу – аккуратно поставили Яна наземь.

– Кто таков будешь? – полушутливо-полугрозно осведомился встречный, оглядывая Яна из-под нахмуренных бровей. Брови бровями, а в глазах – улыбка. Совсем как, опять же, у Антара. Только – разглядел Ян – был этот человек намного моложе.

– Ученик первого года Школы Света; наставник – Мастер оружия Антар Лэдан Квелль… – почтительно отрекомендовался Ян, не спеша, однако, называть свое имя.

– А зовут тебя, значит, Яном, – довольно пробасил странный путник.

И, полюбовавшись пару секунд ошалелым лицом парня, протянул руку, сказав:

– Линн. Линн Лэдан Квелль. Будем знакомы…

* * *

Линн гостил у старшего брата несколько дней. Заглянул в Обитель, чтоб переговорить о чем-то с Вальмом и Эльдой; бродил по Дальнему лесу с Лэссаном-смотрителем… и при этом находил время пообщаться и с Яном. Странное это было общение: после уроков они вместе удили рыбу на Пёстрых скалах, вместе бросали камешки по воде – чей дальше проскачет. Много молчали, много смеялись, говорили – мало; но уж если говорили – то на равных, словно и не было разницы более чем в двадцать лет: о ремесле и играх, о кораблях и книгах, о созвездиях и дальних странах – где только не побывал младший брат Оружейника!.. Сам Антар включался в беседу изредка: то парой слов, то кивком, то – хмыканьем, в которое он умудрялся вложить целую радугу оттенков.

Как-то само собой вышло, что на это время Ян переселился в Кузню. И вот однажды, поздно ночью, когда притихло пламя в негасимом горне, и слышно было и цикад, и дальний прибой, Ян, засыпая, уловил отголоски разговора:

– Решил твердо? – хрипловатый голос Антара дрогнул.

– Да, Тар. Гленна ребенка ждет. Да и Дорога не зовет дальше. Так что – быть мне пока добропорядочным оружейником в стольном городе Кэйм-Батале… а тебе – дядей, раз уж сам-то…

Антар хмыкнул – необычно как-то, словно виновато…

– Да ладно, брат, – добавил поспешно младший. – Кстати, воспитанник твой – хороший парень…

«… Хоть и бездарь», – вздохнул, прислушиваясь, Ян.

– …И бегает быстро, – закончил Линн. – Не Ян – Йиссен. Ветер.

Помолчав, Линн спросил брата:

– Плащ оставлю у тебя, не против? Мне он теперь без надобности, а вот ему – кто знает…

Дальше Ян не слышал – уснул. А наутро гостя в доме не было. И только возвращаясь в Обитель, Ян сообразил, что в месяц этот – тот самый месяц Халейви, Бурный, когда сам он попал на Торинг, – корабли не ходят ни к острову, ни от него.

После неожиданного гостя остались воспоминания, вырезанная ими совместно модель корабля-алэвира (паруса Ян прилаживал уже сам) и тот самый серый плащ… правда, Антар почему-то посоветовал его не носить, особенно – в Торинг-Форе.

И еще: осталось имя, которым теперь иногда звал его и Антар, ставший отныне куда более словоохотливым.

«Йиссен».

«Ветер».

Само собой, нравилось оно парню куда больше, чем «Бездарь».

* * *

Занятия в виварии были два раза в неделю, после обеда, – вначале только теоретические, и не внутри огромного зверинца Ордена, а на широком, поросшем мягкой травой склоне перед его воротами. Позади перешептывался сам с собою Лес; впереди же, врезанные в толщу Торинг-Фора, молчаливой мощью чернели створки двери – широкой, высоченной… при желании в нее можно было бы протащить и дракона. И кто знает: может, пара-тройка этих существ действительно обитала в вольерах подземного вивария? Двери украшала затейливая, но мрачноватая резьба: сцепившиеся между собой гады, чудища, морские твари… А в сторонке на дереве висел рваный школярский плащ. Однажды Ян сбегал туда, посмотрел – плащ был окровавлен. Но Лэссан-смотритель ни слова о нем не говорил, словно и не замечал; а спрашивать они не решались.

Идя после урока обратно в Обитель, Ян указал на плащ друзьям. Кайт кивнул с видом знатока:

– Это давно было – рассказывали, да я запамятовал…. Кто-то из школяров пробрался в виварий. Да не рассчитал силы Ключ-Знака: не только дверь открыл, но и вольеры. От бедолаги только плащ и остался... А твари на волю вырвались… С тех пор и висит на дереве драный плащ – не выцветает, не тлеет, и кровь на нем за триста без малого лет не засохла. Чтоб другим, значит, неповадно было. Нам то есть… Ну, ты-то человек для вивария безопасный…

– А как их одолели? Тварей? – спросил Ян, пустив последние слова Кайта мимо ушей.

– Часть между собой сразу перегрызлась, многих тогдашний мастер Лесничий успел положить, пока его самого харракут не задрал. Он же и тревогу поднял. Всю школу перебудили; малолеток вроде нас – к пристани, кто постарше – вместе с Мастерами Школу оградили… А твари потыкались-потыкались в городьбу да и ломанулись всей сворой к озеру. А за озером – поля и Эмми Торинг. Тогда Совет и выпустил Молчаливых. Те их живо уделали – согнали на поляну в лесу и… места мокрого не оставили.

– А Молчаливые – это кто? – воспользовался паузой Ян.

– Колодец во Дворе видел? – Кайт округлил глаза и зачем-то перешел на хриплый шепот.

Ян кивнул.

– То-то! – со значением произнес Кайт, и Ян понял: тот и сам понятия о них не имеет.

* * *

– Кажется, вот так.

Ян положил на стол перед мастером собранную шкатулку – ее хитроумный замок, состоявший из двух дюжин частей, поместился бы в наперстке. Антар повертел вещицу в пальцах, поднес ближе к глазам – и, вскинув косматые брови, отложил в сторону.

– Зря кажется. Именно – так. Завтра будем разбирать торанский самострел. А пока…

Взгляд Мастера на миг задержался на шпиле Торинг-Фора за стрельчатой аркой окна.

– Через четверть часа – полдень. Пора на урок Чистой Силы.

Улыбка, игравшая на губах Яна, потускнела и исчезла.

– Мастер… – начал он нерешительно. Потом вдохнул поглубже и договорил: – Можно мне туда сегодня не ходить?

– Ты ведь не болен? – произнес Антар не как вопрос – скорее как утверждение.

– Нет, – вздохнул паренек.

– Тогда… правила ты знаешь, и нарушать их не стоит. По крайней мере, пока что. Сходи туда снова… пожалуйста, – закончил он совсем не учительским тоном.

Ян молча кивнул.

– Да, еще… сегодня вечером зайди ко мне. Есть разговор… А сейчас – иди, Йиссен. Иди и смотри.

* * *

Волшебство повседневное – словесное плетение чар, волшба посредством знаков, жезлов и эликсиров – выглядит весьма блекло в сравнении с полным владением чистой Силой… Владением, которое, как это ни прискорбно, возможно только в сказках.

Однако постоянные упражнения в том малом, что нам доступно, весьма важны для каждого мага-практика…

Квенталь Леммиран, «Магия возможная и невозможная»

– Сидите и смотрите, – слова Рава Халиа, сказанные когда-то, еще на первом занятии, звучали почти так же. Он повторил их и сейчас каждому из дюжины учеников, застывших в молчании перед кубическими глыбами белого мрамора. То же самое он сказал и Яну. Перед ним на полированной поверхности лежало маковое зернышко – крохотная серая точка.

– Присмотритесь: зерно не на месте. Когда вы увидите, где оно должно находиться – вам захочется передвинуть его именно туда. И когда вы этого на самом деле захотите – так и произойдет. Смотрите…

Ян посмотрел – и увидел. Сразу. Безошибочно. Как и каждый раз после этого. Иногда зерно надо было сместить почти незаметно, на полволоска, иногда – на три пальца или больше. Он видел – но ничего не происходило… Вот и сейчас – то же самое…

– Мастер, я увидела! – голос Лиу дрожал, дрожала и она сама, от кончиков пальцев, сдавивших край плиты, до русых кудряшек. Зерно, словно ожив под взглядом задорных рыже-карих глаз, дрогнуло и покатилось на место.

– Молодец, Лиу. Поздравляю – ты сделала пусть маленький, но шаг к овладению Силой Света, – тихо, торжественно проговорил учитель. – Присядь на кушетку, отдохни. Когда восстановишься, возьмешь горошину…

Каждому ученику, добившемуся успеха, учитель Рав говорил одно и то же, при этом никогда не повторяясь. Первый раз Ян слушал его, затаив дыхание; второй – с надеждой стать третьим… После двадцать восьмого раза слушать он перестал, уже зная: за маковым зерном идет горошина, орех, потом – слива, за ней – яблоко… и только перед ним все так же – маковое зерно, лежащее не там, где следует.

Белая с голубоватыми прожилками плита притягивала взгляд, обретая рельеф и оттенки. Серая точка, застрявшая не на своем месте, показалась ему вдруг фигуркой путника в плаще, бредущего по лесной дороге… лунный свет играет на заснеженных ветвях… покинутый дом за полуразрушенной изгородью… странная пустота в сердце…

– Ян, занятие окончено, – прозвучал откуда-то из-за облаков голос Мастера, разрушая видение. Рав Халиа был слишком погружен в свои мысли, и произошедшего с Яном не заметил. Лишь подумал с сожалением: к такому бы усердию да хоть малую толику способности…

Лиу встретила его на выходе из зала – тихо подошла сбоку и шепнула:

– У тебя обязательно получится! Только старайся – и ты тоже увидишь…

Ян посмотрел в ее глаза – большие, до краев полные жалости и желания уделить бедолаге частицу собственного успеха.

– Спасибо, – ответил он нехотя, и, не желая говорить дальше, отправился в Обитель.

Больше уроков в этот день не было, только самостоятельные занятия в библиотеке Школы – любимом месте Яна. Однако и здесь легче не стало. Сквозь книжные страницы и грани кристаллов видел он озаренное радостью лицо Лиу – и понимал: ему эта радость недоступна.

А когда солнце нырнуло за башню Торинг-Фора, Ян выскользнул из Обители и отправился в Кузницу.

* * *

Совершив сложное движение пальцами левой руки, Антар извлек из ларца тонкий обруч-диадему. Обруч, оказавшись в руках Мастера, на мгновение вспыхнул – и потускнел снова.

– Подойди, взгляни поближе…

Смотреть, собственно, было не на что. Ни знаков, ни камней – гладкая поверхность серебра, в четверть пальца толщиной, была тусклой от времени. Ян смотрел внимательно и долго, как учил Мастер Наблюдатель, но в конце концов вынужден был спросить:

– Что это?

– Иллэнквэллис, – коротко ответил Антар.

Просто – «серебряный обруч», недоуменно отметил про себя Ян.

– Имя его говорит мало, как и вид. Но… думаю, что с его помощью можно кое-что восполнить. То, чего тебе недостает.

Ян дернул плечом: за годы, проведенные в школе, мысль о собственном бессилии и бесталанности стала привычной, однако упоминание об этом не стало менее болезненным.

– Главное – умение видеть, – задумчиво продолжил Кузнец, словно не заметив движения Яна. – И у тебя оно есть. А вот способность накапливать и отдавать Силу… на севере ее по капле из многих выдавливают, чтобы наполнить одного. Там у тебя был бы шанс – один из восьми. И все же – хорошо, что Гэлвэн послал тебя именно сюда.

– То есть этот обруч может сделать из меня…

– Сделать – нет. Помочь стать – да. Более того: кроме обруча, тебе не понадобится ничего – ни заклинаний, ни жезлов, ни эликсиров. Только Сила – и способность представить то, чего ты хочешь добиться.

Говоря это, Кузнец смотрел в глаза Яна – и, увидев, как они загорелись, поспешил добавить:

– Не торопись: нужно, чтоб ты понимал, что выбираешь. Прежде всего: никто не знает, откуда этот обруч, кто, зачем и как его выковал – он передавался из рук в руки так долго, что остались одни легенды. Второе: доводилось слышать, что надевший его рискует потерять рассудок. И последнее – из того, что знаю я: надев его, снять уже не сможешь…

Потерев подбородок, Антар добавил:

– В свое время я на это не решился. Подумай.

Ян подумал.

Потом протянул руку:

– Я попробую.

* * *

Ян прислушивался к своим ощущениям, тщетно пытаясь уловить перемены. Серебро приятно холодило лоб, расплетая спутавшиеся мысли и унимая страх… Вес обруча почти не ощущался – странно, в руке он казался тяжелым… Больше ничего Ян не чувствовал, и уже собрался было сказать об этом Мастеру.

Именно тогда это и произошло.

В голове взорвалась вселенная образов, знаков, звуков и красок, и время изменило ход, рассыпавшись на мириады потоков.

Ян увидел комнату Кузницы – но иначе: стены, потолок, все вещи в ней и сам Антар были прорисованы сетчатым голубым узором на фоне черноты, и вспышкой алого поверх нее – рукоять висящего на стене меча, и рука – жгут сапфировых нитей – тянулась к ней… Но тут видение померкло, сменившись другим. Или, точнее, – множеством других.

Ян разделился на сотни частей. Он шел по пещерным лабиринтам и летел в поднебесье, сражался на полях небывалых битв, пальцы его сжимали незнакомое и в то же время поразительно привычное оружие и инструменты, ни вида, ни названия которых он не ведал…

Он был ветром и волной, пламенем и камнем – «Йисс э Льатта, Тэйн э Кэташ». Сила – чистая, первозданная – наполняла его, и вместе с ней приходило знание.

Имена… сотни наречий, тысячи голосов вливались в него – звонкое серебро и гулкая медь, шелест камыша и журчание рек.

Лица… мужские и женские, человеческие и не совсем… Радостные, скорбные, безразличные, живые, мертвые…

И в какой-то момент Ян понял, что за всем этим теряет себя самого. Просеивается песком сквозь пальцы. Тает туманом, и ветер уносит клочья…

«Я – есть!» – выкрикнул он беззвучно.

Смех ветра, издевательский шепот песка.

«Я хочу быть... я хочу быть собой! Быть по-настоящему!»

Слова улетели в безбрежную, удушливую пустоту и тишину, окружившую его, и послышался голос:

– Будь!

И рука – наверное, рука Антара? – приподняла его, выталкивая наверх, к свету и воздуху. Странно, успел отметить Ян: рука старого кузнеца не была так страшно обожжена…

Встав, Ян взял с пола упавший меч и аккуратно повесил его обратно на стену. Оружие ему больше не понадобится. Никогда.

Подошел к перерубленному пополам столу.

– Простите, Мастер…

– Ничего, Йиссен. Новый сделаю – невелика беда… главное, что ты в порядке, – тихо ответил Антар, смахнув со лба крупные капли пота.

Ян наклонился, поднял половинки столешницы и сложил вместе. Потом, не дав им распасться, быстро провел по стыку ладонью.

– Не надо новый. Я привык к этому.

* * *

Занятие Чистой Силы шло как обычно. Тишина стояла почти ощутимая, плотная. Сосредоточенная. И когда в зале раздался негромкий голос, никогда прежде здесь не звучавший, многие настолько удивились, что оглянулись, оставив свои упражнения.

– Учитель Рав, вы не могли бы подойти?

– Ты… увидел? – удивленно склонил голову наставник, сразу заметив, что зерно на плите Яна так и не сдвинулось.

– Да, – ответил тот. – Зерно – на месте…

Неподъемная мраморная глыба дрогнула, словно весенняя льдина, и заскользила вправо.

– … Не на месте была плита, – закончил Ян, не отрывая взгляда от зерна, оставшегося неподвижным. И лишь когда плита замерла, мальчик коротко глянул в ту сторону, где сидела, позабыв о лежащем перед ней яблоке, Лиу. В ее глазах ясно читалось изумление, восхищение – и что-то еще… что-то, Яну совсем не понравившееся.

Тишина вернулась в класс, сгустившись больше прежнего.

– Ты… прав, – произнес наконец наставник, словно проталкивая каждое слово сквозь толщу воды. – Эта плита стояла… не совсем верно… Молодец, Ян.

Глаза у мастера – угольно-черные, глубокие, спокойные. Вовсе не похожие на огоньки-золотинки Лиу. Долгие годы опыта и созерцания не могли не отразиться в них, и мало кто мог долго выдержать взгляд Наблюдателя… Но почему-то теперь он смотрит совсем так же, как Лиу… так же, как все. И почему-то в этот раз он отвел глаза первым.

* * *

«Посеяв идею, взрастив учение, среди плодов пожнешь и косность».

Вайнис из Леммифада, бард

Юноша, бросавший камешки на морском берегу, относился к этому делу с серьезностью, необычной для детской игры. Повертев очередную гальку в длинных тонких пальцах, он резко посылал ее в полет – а потом провожал взглядом, отсчитывая, сколько раз камешек отскочит от водной глади.

– Двадцать семь… двадцать восемь…

– Так – неправильно, – послышалось сзади.

Паренек обернулся – и, словно лишившись опоры, камень бултыхнулся в воду. Поморщился: в этот вечер ему вовсе не хотелось никого встретить, тем более – Энтви.

– Силу не следует использовать при метании камней, – изрек тот назидательно. – Это – жульничество.

– Я ни с кем не соревнуюсь. Мне просто нравится смотреть на камень, скользящий между водой и ветром, – спокойно ответил, пожав плечами, Ян. – Тебе до этого нет дела.

– Это неправильно, – повторил Энтви, нахмурив редкие белесые брови. – И вообще… Антар зря дал тебе обруч.

– Мастер Антар, – с нажимом произнес Ян – И не кажется ли тебе, что обсуждать дела Мастеров – тоже неправильно?

Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу – синий цвет почти исчез из взгляда Яна, уступив место упрямой стали. Потом Энтви, резко повернувшись, пошел прочь.

Ян постоял минуту, наклонился и подобрал еще один камешек – последний. Тщательно примерившись, метнул его и сосредоточился.

– Тридцать восемь… тридцать девять…

Отскочив сороковой раз, камень обернулся пичугой и взмыл в небо, огласив пустынную бухту нежной, чистой трелью.

– Так тоже… неправильно, – усмехнулся Ян и, сунув руки в карманы мешковатых брюк, отправился наверх, к высоким крышам Обители.

* * *

На террасе перед входом Ян увидел знакомую щуплую фигурку. Лиу сидела в том самом единственном месте на ступенях, которое не просматривалось ни из одного окна. Подойдя, сел рядом. Лиу, не глядя, взяла его за руку.

– Снова камешки?

Ян кивнул.

– Зачем это тебе, Ян?

Паренек досадливо пожал плечами.

– Просто нравится. Я делал бы и больше, но… ты же знаешь.

Она знала. Преподаватели – и Антар первым – просили Яна не играть вновь обретенной Силой. Тем более что часть его забав была за рамками любых правил, описанных учебниках. Сверстники же, казалось, вовсе потеряли к нему интерес. Все, кроме, может быть, Лиу. Но и она уже две недели смотрела на Яна очень странно, избегая прямого взгляда. И сейчас – сидела вроде бы рядом, в и то же время – словно за прозрачной, но непроницаемой стеной.

– Знаю… и... Ян… мне очень жаль, – сказала она, убирая руку. – Я тебя… Ты мне очень нравился – таким, каким ты был, безо всех твоих фокусов, без Силы. А сейчас ты стал чужим. Чужим и… страшным.

Вот так…

– Я был бездарью. Я был слаб. И тебе это нравилось, – проговорил Ян, ощущая вкус каждого слова: горечь, и боль, и рождающееся одиночество. – Тебе нравилось меня жалеть. А сейчас, когда я владею Силой, ты меня… просто боишься. Так?

– Да. Боюсь. И не я одна! – вскочив, воскликнула Лиу, и в голосе ее звенели слезы. Отвернувшись, она всхлипнула – а потом кинулась к двери, бросив по дороге:

– Тебя даже Мастера боятся!

В глазах противно защипало. И в Обитель идти расхотелось.

Тихо, стараясь не попасться на глаза Мастерам, Ян сошел с террасы и повернул на дорожку, ведущую к Кузнице.

Кстати, хоронился он зря: полчаса назад Вальм и Эльда, оставив Обитель на попечение старших учеников, спешно поднялись в Торинг-Фор.

* * *

Тихо было в Зале Совета. Необычайно тихо – словно собрались здесь не маги, решающие судьбы Светлого Ордена, а испугавшиеся темного морока дети. Не слышно было привычного перешептывания, искренних (и обычных) комплиментов, изящных шпилек и граничащих с оскорблением язв… Даже светильники – волшебные, ясное дело, – горели приглушенно, оставляя по углам и под самым потолком круглого зала намеки на тень.

За столом пустовали два кресла. Одно из них, по правую руку от Главы, оставалось пустым уже месяц: старый Предсказатель ушел в Свет, не назначив преемника. Но вот второе – в углу – было незанятым по другой причине. Антара не пригласили на неожиданный ночной Совет, и это радовало некоторых Мастеров, иных же – настораживало.

– Я, как и все мы, уважаю и ценю мастера Антара, – начал, оглядев собравшихся, Ар Гиллиас. – Но причина того, что вы собраны спешно и втайне – очень серьезна. У меня есть основания полагать, что Антар утратил способность рассуждать беспристрастно – по крайней мере, в некоторых вопросах…

Он сосредоточил взгляд на крышке стола и добавил:

– То, о чем мне придется говорить, пришлось бы ему не по нраву.

В зале вновь стало тихо. Слишком тихо.

Подняв глаза – красные, с недосыпа – или от избытка чтения? – он продолжил:

– Многие из вас отметили некоторые… странности в поведении Яна, воспитанника Антара. Странности, проявившиеся совсем недавно – в течение прошлого месяца.

– Странности! – хмуро усмехнулась Эльда, покачав головой. – Если бы он захотел, одолел бы и меня. При всем моем опыте.

– Сила у парня невероятная, – согласился Вальм. – И владение – далеко не ученическое. Да что говорить – вы же видели позавчера фейерверк над заливом…

Приглушенный гул голосов: зрелище, в которое вылился урок огневедения, помнили все. В вечернем небе полчаса сражались стаи огненных драконов – почти настоящих, в точности (специально сверили с хроникой) повторяя один из эпизодов битвы за Леммифад.

– А задумывались ли вы, почтенные коллеги, об источнике этой немыслимой силы? – перекрыл шум резкий голос Гэйнара.

– Именно, – уронил среди наступившей тишины Ар, выждав пару мгновений. – Я задумывался.

Книга, возникшая в руках Главы Совета, имела неприятный, почти угрожающий вид – без украшений, без названия на черном гладком переплете, снабженном только номером. Она была взята из Закрытого зала – того, где Орден Света хранил знания, более приличествующие Ордену Тьмы.

– Нет, коллеги, это не «Скрижали живой смерти». Это – «Предания Бродяг», ересь, известная многим, и тем более опасная: слишком похожа она на наше Учение. Вам, вероятно, знакомы эти слова:

«Последовав обману Кай-Харуда, люди утратили связь с Бытием и способность видеть истину. Очнувшись же среди черного пламени, они были неспособны что-либо изменить и обречены на гибель.

Аль, видевший это, не воспрепятствовал свободе их выбора, однако желал спасти их. Он не мог прийти в истинном облике, ибо тем самым разрушил бы переродившуюся человеческую суть. Тогда, облекшись плотью, он протянул руку сквозь темное пламя и извлек из него людей, ставших отныне смертными, и поместил их в мир Вэйле – Альверон.

Пламя оставило на руке Настоящего незаживающие ожоги – оттого и именуют его Аль Ка-Тэйнат, «Опаленная Длань». Руку его видят изредка те, кто идет по Дороге; очей его не видел никто из ныне живущих…»

Ровный голос Мастера умолк. Кто-то в зале тихо спросил:

– Мы действительно знаем это. Зачем перечитывать, Верховный?

Ар Гиллиас, грустно улыбнувшись, ответил:

– Аль, «Настоящий», – конечно же, выдумка, как и Кай-Харуд. Однако в его образе воплощена идея древней, неподвластной закону Силы. Не мне говорить вам, сколь хрупкое равновесие существует между Светом и Тьмой, и как опасно было бы любое его нарушение.

И добавил:

– Не знаю, каким образом Иллэнквэллис дает Силу. Но в одном уверен: мощь, которой владеет Ян, Ордену Света не подчиняется. И, насколько я могу видеть, – это даже не Тьма.

Маги переваривали услышанное секунд десять. Потом зал взорвался бурей тревожных голосов: «Све-ет всемилостивый!», «Чем Кузнец думал?», «Снять, снять немедленно, пока беды не случилось!»

Подняв руку, Верховный заставил Совет утихнуть.

– Нужно ли собирать Совет ради того, чтобы снять с парня обруч? Не думаю, чтобы он воспротивился Антару… хоть и трудно ему будет отказаться от Силы, однажды ощутив ее, – сказала, склонив голову набок, Ливения.

– Будучи единожды надетым, Иллэнквэллис не может быть снят: связи, соединившие обруч и сознание, при разрыве сокрушат мозг, – бесцветным голосом проговорил Ар Гиллиас.

– Неужели – никто и никогда? – переспросила Мастер Душевед.

– Всего один человек смог одолеть Обруч и снять его при жизни. Взрослый. Зрелый маг. Мальчик – не сможет…

В глазах Верховного на миг блеснули слезы. Но – только на миг… а может, показалось?

– Иногда ради Света и Равновесия приходится жертвовать жизнью. И, поверьте, проще было бы – своей. Но, как главе Ордена, мне приходится принимать и очень… нелегкие решения. Я хочу знать, что думаете об этом вы.

Гэйнар откликнулся первым:

– Думать тут уже нечего. На кону – Равновесие. Обруч нужно снять и вернуть. Любой ценой.

И поднялся, выражая согласие.

– Я бы не стал спешить…. Возможно, паренька удалось бы… приручить и использовать на благо Ордена… – протянул, глядя куда-то поверх голов, смотритель Лэссан. Он остался сидеть, причем выглядело это не как протест – просто так ему было удобнее…

– Риск велик. Слишком велик, – сказал, медленно поднимаясь, Зэйан.

– Нет. Просто – нет, – мотнула головой Эльда, крепко сжав подлокотники кресла.

Члены Совета – один за другим – вставали. Или оставались сидеть.

Последним встал, ни слова не говоря, Рав. Четырнадцать против четырнадцати, поровну – сосчитал про себя каждый из собравшихся.

– Итак, решение все равно осталось за мной, – вздохнул, вставая, Ар Гиллиас.

– Антар был бы против, – тихо сказала Ливения. Ее услышали лишь благодаря всеобщему молчанию.

– С Антаром я поговорю сам. И… позаботьтесь о том, чтобы сказанное здесь не вышло за пределы этого зала. Мастер Боя, прошу вас, примите меры.

Эльда подняла руку и резко сжала ее в кулак. От стен башни на десять саженей ударила невидимая смертоносная волна, захлестнув невесть как залетевшую так высоко пичужку…

… На тусклые рубины брусчатки упал плоский, обточенный морем камень.

* * *

Антар слушал парня внимательно, не перебивая. И только когда иссякли и слезы, и слова, и, отгорев, пригасли породившие их чувства, старый кузнец заговорил:

– Калека обречен ковылять, опираясь на костыли, безнадежно отставая от людей здоровых и позволяя им проявлять сочувствие. Так было всегда, так – принято и привычно… Но представь, мальчик мой, что калеке вместо костылей достались крылья. Как, думаешь, почувствуют себя остальные? Кто-то будет рад…

Антар умолк на миг, улыбнулся и добавил:

– … Рад от всего сердца. Но таких будет не слишком много.

И закончил:

– Тебе пора выйти в мир. Школа тебе больше ничего не даст. И сам я отдал тебе все, что мог.

– Я не хочу уходить, Мастер.

– Плащ возьми, Линн очень просил... – продолжал говорить Антар, шагая по комнате. Руки его находили нужные полки и ящики безошибочно, вслепую – не раз доводилось думать об этом моменте. Жаль, что он пришел как скоро…

– Вот деньги – немного, на первое время… А уходить рано или поздно все равно пришлось бы, Йиссен, – улыбнулся Кузнец. – Вы ухóдите жить своей жизнью, а мы… мы остаемся… Да, еще: в Обитель лучше не возвращайся.

Ян вздохнул. Он и сам чуял: над островерхой черепичной крышей сгустилась туча. Но не попрощаться – не мог. Хотя бы с Лиу…

* * *

Его ждали. Все, кто был в Обители, стояли полукругом, лицом к двери: старшие ученики и его одногодки, с которыми он провел бок о бок все эти годы … Три дюжины человек.

Иггар, Кайт и Лиу тоже были здесь.

Дверь закрылась за спиной, лязгнув засовом.

Энтви шагнул навстречу. Хрипло бросил:

– Отдай... Сними…

– Не могу. Поймите, он… – начал Ян, но тут же осекся, увидев:

Руки – сжатые в кулаки до белых костяшек; жадно тянущиеся, со скрюченными, как когти, пальцами; сплетающиеся в Знаки.

Лица, искаженные напряжением и страхом.

И в каждом – в каждом! – взгляде: холодный, мутный свет слепой веры в свою правоту.

Три всплеска Силы: «Сеть ловчего», «Покров Сна» и «Мантикора».

Повеяло холодом. Перед глазами полыхнула голубая вспышка. И Ян оказался в стороне от происходящего, просто наблюдая:

Удивительная, непривычная легкость тела и ясность разума.

Спокойствие, от которого становится жутковато.

Летит в угол, ломая стол, Энтви – прыжок мантикоры повредил только ему самому…

Сеть-невидимка падает туда, где только что стоял Ян; в ней путаются ноги Иггара и Кайта, нелепо застывших в броске.

Сворачивается само в себя и исчезает сонное облако, усыпив своего создателя.

Чья-то рука, вцепившаяся – почти случайно – в рукав куртки, ломается, как лучина; ее владелец – вмиг побледневшее перекошенное лицо, стон – сползает на пол.

Из гортани вырывается леденящий, нечеловеческий вопль, вибрирующее эхо отскакивает от стен и бьет наотмашь, лишая воли тех, кто еще не передумал драться.

Круг, очерченный в воздухе взмахом руки, становится вихрем и выносит дверь вместе с рамой.

Прочь, прочь отсюда… скорее…

Последний взгляд через плечо – в глаза: пара загнанных лисят…

Прощай, Лиу.

* * *

Горн угасал.

Впервые за годы, проведенные на Торинге Антаром из рода Квелль, Мастером Оружия, пламя горна едва теплилось. Тускло-алым светом оно озаряло прокопченную кузню, бросая тревожные отблески на лица сидящих на кованых креслах людей – хозяина и гостя. Непрошеного гостя, который и здесь на самом деле был – хозяином.

Ар Гиллиас облачился в боевую мантию – со времен Драконьей напасти ее не надевали ни разу. Седые кудри величественно спадали на плечи из-под легкого серебристого шлема. Взгляд, казалось, сиял собственным светом – сапфирово-синим. Рядом с ним Кузнец – осунувшийся, мрачный – смотрелся не то чтобы бледно… Скорей уж – не смотрелся вовсе.

– Ты спешишь, Ар, – очень тихо проговорил Антар, подперев подбородок сплетенными пальцами.

– Напротив – почти непростительно медлю, – ответил Глава совета строго. И добавил уже нормальным, человеческим тоном: – Видел бы ты погром, который он учинил в Обители. Такого с основания Школы не бывало…

– На него напали. Он защищал свою жизнь, – устало возразил Антар.

– Он сейчас сам – угроза жизни для очень многих. Если ты знаешь, как его найти – лучше сделай это. Нет – его найдем мы.

Вот так, подумал Антар… «Ты» – и «мы»… Впрочем, так даже лучше – не хотел он быть среди тех, кто начал охоту на Яна.

– Совет выступил против одного парня? Шестнадцатилетнего? – сказал он горько. Мелькнула шальная мысль: а ведь еще и неизвестно, кто кого…

– Скорее всего, рисковать жизнью и знаниями мы не станем, – ответил, грустно усмехнувшись, Ар.

Перед внутренним взором Антара предстала тускло-серая сфера с мириадами матовых граней. Лишь дважды загоралась она злым синим светом – когда на остров напали морские драконы и когда разбежался виварий.

И даже если бы Ян одолел весь Совет – ни Торингу, ни Шессергарду неведомы силы, способные остановить или уничтожить пятерку Молчаливых. Пока в руке вызвавшего их Серая Сфера, пока цел укрытый на дне Колодца монолит – эти существа без вида, тела и голоса будут идти по следу жертвы, и, настигнув, обратят ее в ничто…

– Я сказал тебе все. Иного выхода у нас нет, – разбил застывшее молчание Верховный маг.

– Я слышал тебя, Ар. Только не станет ли Свет, ради которого приносят такие жертвы, темным? – проговорил отчетливо Антар. Вторя ему, на миг вспыхнуло пламя горна.

Вспыхнуло – и угасло.

– Не надо было так рисковать. И в том, что мальчик лишится жизни, не моя вина и не вина Совета, – отчеканил Ар Гиллиас, глядя в горн. Под его взглядом умирали, истекая дымом, последние угольки.

Антар стиснул зубы – больное место выбрал ты для удара, Верховный...

– Да, еще… – так же сухо проговорил Ар Гиллиас. – Клятвой, данной тобою при вступлении в Орден, обязую тебя сразу же сообщить мне, если увидишь Яна, твоего ученика, или услышишь его.

– Нет, – слово ударило упавшим молотом.

– Да оно и не нужно, твое согласие, – устало вздохнул Ар Гиллиас. – Думай сам – нарушившие Клятву Света живут недолго и весьма безрадостно…

* * *

Близился рассвет.

Час назад, шагнув за порог кузницы, Ар Гиллиас оказался в Башне.

Этикет не позволял пользоваться Прямым Шагом из чужого дома, и Глава Совета не нарушил его… в то же самое время напоминая этим: на острове нет большей Силы, чем сила Света…. Точнее, Совета. И горе всякому, кто пойдет против нее.

Сидя перед остывшим горном, опустошенный, донельзя усталый Мастер вновь и вновь перебирал все, что мог бы сделать, отбрасывая каждый из возможных – точнее, невозможных – вариантов. Мало времени, мало Силы, а что-то – невозможно сделать в принципе. И в конце концов, уронив руки на подлокотники кресла, Антар представил себе лицо Яна – и заговорил про себя:

Йиссен, Ветер ты мой шалый…

Я не смогу теперь ни увидеть, ни поговорить с тобой – клещом вцепится клятва ордена, помимо воли моей завопит так, что услышат в Башне.

Я не смогу помочь тебе ни делом, ни словом.

Да и мог ли? Вон чем обернулась моя помощь – вся школа, весь Орден охотится на тебя…

Прости, малыш… и беги отсюда, беги как можно дальше.

Если б только ты мог меня услышать!

Тихие шаги за спиной.

Рука, легко тронувшая плечо…

И без слышимых слов, одной мыслью: «Спасибо, Мастер! Спасибо за все…»

И движение воздуха – как от взмаха широким крылом… или полой плаща.

Горн на миг осветило мягкое, по-осеннему нежаркое золотистое пламя.

Антару было очень трудно не обернуться.

Но он сумел.

* * *

Эмми Торинг не зря называли «малым Динвалем»: город в самом деле выглядел сильно уменьшенной копией морских ворот Империи. Такая же – только меньше в пять раз – гавань в обрамлении пирсов и купеческих складов, оживавшая с раннего утра: крики портовых чиновников и купеческих приказчиков, вялая ругань полусонных матросов и грузчиков. Та же смоляная вонь от костра в доках; аромат жареной рыбы с пряностями – эх, не ел ведь с утра! – от ближней харчевни… но сейчас не до жору.

Быть бы живу.

Шесть небольших купеческих квергов, один трехмачтовый красавец-алэвир, судя по флагам – из самого Архипелага; дюжины две юрких весельно-парусных шельбов…

Можно проскользнуть на один из них – тихо, незаметно, прикинуться – в буквальном смысле – ветошью… или одним из тюков, тогда еще и погрузят сами.

Можно просто подойти к капитану и оплатить провоз до Динваля… а лучше – до какого-нибудь порта помельче, где нет консулов Ордена…

Можно многое – раз уж его упустили, не перехватив на пути от Кузни до Эмми Торинга!

Уже присмотрев себе корабль – не больно красивый, но аккуратный и крепкий кверг, только что закончивший погрузку, – Ян шагнул к причалам и тут же кожей, всеми нервами ощутил: именно сейчас должно что-то случится.

Так и вышло.

Голос он услышал раньше, чем остальные.

Знакомый, мелодичный, идущий ниоткуда и отовсюду сразу:

– Внимание. В связи с постановкой завесы убедительно просим воздержаться от выхода в море. Повторяю: постановка завесы, в море не выходить. Убытки негоциантов и шкиперов будут возмещены в пятикратном размере. Приносим извинения за временные неудобства.

Несколько секунд тишины – сказанное услышал каждый, кто был в порту, но поняли – не сразу. А когда поняли – высыпали на пирсы, на палубы, на крыши складов. Завесу ставили очень редко, из нынешнего поколения ее не видел никто…

Словно понимая сказанное, кружившие над гаванью чайки – все до единой – устремились к берегу.

Послышался звук, напоминающий громкий и глубокий вздох.

В сотне шагов от берега легла, перечеркнув узор прибойных волн, черта. Еле заметно дрогнул, застывая, небосвод вместе с облаками и солнцем. Весь Торинг оказался на несколько мгновений в стороне от потока вселенского времени – и этот сдвиг создал вокруг Острова Магов непроницаемую преграду.

Долго ее держать нельзя – часов пять-шесть, иначе можно не вернуться. Но за это время остров можно перебрать буквально по песчинке. И, кажется, этим уже занялись: Ян ощутил сосредоточенный взгляд, скользнувший совсем рядом, взгляд, ищущий не только и не столько лицо, сколько мысли, чувства…

Он попятился, укрылся за углом склада. Заставил себя думать спокойно, набросив – не без помощи обруча – покрывало сонной скуки, и беззаботной походкой гуляющего горожанина направился к выходу из порта. А ведь больше всего сейчас хотелось бежать. Бежать сломя голову, все равно куда – лишь бы подальше.

Но побежать сейчас – все равно, что закричать на весь остров: «Вот он я!» Да и некуда. Мастера успели закрыть порт, и не только порт – весь остров захлопнули, как ловушку, в которой оказался опасный, диковинный зверь…

Ян усмехнулся, обрывая мысль.

Не зверь. Куда уж…

Букашка.

Хуже того ­– пустое место.

Бездарь, в руках которого неожиданно оказалась ценная вещь.

Иллэнквэллис. Интересно… что смог бы с его помощью Огнерукий Вальм? Или Эльда? Или… сам Ар Гиллиас, его Светлость, и без обруча бывший одним из великих? Только ли страх и забота о Равновесии заставляют Верховного так беспокоиться, а?..

Но и об этом думать не время.

Дверь захлопнута; семь окон в Светлой галерее, выходящие на самые разные места мира – скорее всего, тоже. Но кроме дверей и окон, должен ведь быть и другой выход.

Ян погрузился в поиск, осторожный, тихий. Только бы не пересечься с теми, кто ищет сейчас его самого – с не меньшим тщанием и осторожностью…

Остров лег перед ним, словно рисунок цветной тушью на гладком полотне айдан-гасского шелка – рисунок живой и яркий, обрезанный правильным кругом по синему полю…. значит, за Завесу карта не проникает… Но синее Яна интересовало мало, он всматривался в зелень лугов, полей и леса, бледно-желтый песок пляжей и сеть серых дорог в поисках следа – почти неуловимого, как след от игольного укола на ткани.

Не на вершине… Здесь ткань мира трепещет от постоянного напряжения Силы, но туда – точно не пройти. В Дальнем лесу разрывов нет, все ровно. На дороге меж Обителью и Кузницей – след есть, но старый, давно затянувшийся (…человек в сером плаще, басовитый смех…)

Вдруг шелковая гладь пошла рябью от множества касаний, словно десятки невидимых пальцев пыталась что-то нащупать. Некоторые из них оказывались очень близко, и тогда Ян – вне карты – чувствовал холодок, подобный веянию ветра от быстро прошедшего рядом человека… Он замер, сжался в точку, угасил все мысли и вместе с ними – образ карты, успевая заметить напоследок: на другом берегу озера, не доходя до витой ограды школьных виноградников, – тот самый след.

* * *

– Вы вольны отказаться, милостивые государи, – подчеркнуто вежливо проговорил Ар, стоя в центре зала, где обычно находился стол Совета. – Но Сфера все равно будет использована. Молчаливых труднее будет держать, однако иного выхода нет.

Лэссан поднял узловатый посох первым – заколыхались невянущие листья, мелькнули и исчезли зеленые огоньки. За ним воздел огненный жезл Вальм; и последней к кругу присоединилась Эльда, в руке которой вместо жезла или посоха возник тонкий и прямой серебряный клинок.

Антара, ясное дело, никто не ждал – оставили сидеть в уголке, только из вежливости не связав заклинанием.

Ар Гиллиас вознес руки со сферой кверху и начал произносить формулу вызова. На плечи стоявших лег невидимый, но ощутимый груз.

От Колодца донесся странный звук – на грани шипения и свиста, словно ветер промчался по сосняку.

Мгновение спустя во дворе перед башней уже стояли Молчаливые.

Бестелесные – сгустки чистой Силы, не обремененной ни плотью, ни чувствами.

Незримые – хотя при взгляде сквозь них, как сквозь нагретый воздух над пустыней, все остальное кажется зыбким и искаженным.

Неуязвимые – по крайней мере, средства, способные остановить Молчаливого или лишить его бытия, пока неведомы никому.

Приказ – не словом, но мыслью, образом – всколыхнул пятерку безвидных сущностей, бросив их в хоровод вокруг колодца – опять-таки, невидимый и неслышный, но ощутимый.

Вначале медленный, темп нарастал с каждым кругом. Быстрее вращались пляшущие вокруг серой сферы искры. Явственнее напрягались маги, сжимая посохи и жезлы.

И вот, после очередного витка, различимого уже не только волшебным, но и самым обычным взором – на рубиновой брусчатке обозначилось серое, словно выжженное, кольцо, – хоровод распался, и существа, составлявшие его, ринулись к озеру, перемахнув по пути через правое крыло школы. На короткий миг они оказались очень близко к башне, к застывшему в напряжении кругу магов… нездешним дыханием обдало их, и нахмурился Вальм-огневед, ощутив мертвый холод Внемирья.

Держать круг стало намного легче: Молчаливые почуяли след и устремились за добычей. Обращенное к озеру окно выросло, потеснив соседние, и приблизило берег, безошибочно проследив их цель – еле заметную мальчишескую фигурку в сером плаще.

* * *

Семимильные сапоги бывают только в сказках. Да и неудобная это была бы штукенция – поди попади именно туда, куда тебе надо; а уж на Торинге и вовсе: лишний шаг – и добирайся потом до берега вплавь…

Но, окажись они под рукой – под ногой то есть, – Ян бы рискнул.

Потому что «тот берег озера» оказался куда дальше, чем хотелось бы.

Но вот и он: зеленый, пологий, поросший ласковой мягкой травой и – по краю воды – невысокими ивами-печальницами. За озером – аккуратные прямоугольники полей, прорезанные дорогой в город. Справа – холмы, постепенно вырастающие в горы, укрытые по подолу Дальним Лесом. Слева и сзади – ровные ряды виноградников, уже школьных: пурпурные от ягод лозы держались в воздухе безо всяких видимых столбов и веревок. За ними – собственно Школа, против солнца кажущаяся неприятно темной… пожалуй, как раз к ней-то и стоит повернуться лицом.

Скрестив ноги, Ян устроился в том самом месте. След ощущался безо всякой карты. Осталось сообразить, как вновь открыть переход…

Мыслью, образами, чувствами паренек потянулся к точке прорыва.

…Калитка. Старая железная калитка в глухой каменной ограде. Приржавевшие петли. Засов без замка, но тоже – схваченный ржавчиной…

Обруч отозвался едва заметной дрожью: Сила.

Здесь нужна Сила – резкий и мощный выброс.

А значит – нужно время, чтобы ее собрать…

Левая рука легла перед грудью, ладонью вверх. Правая – над ней, почти зеркально, словно прикрывая сверху уснувшего котенка.

Только вместо зверька меж ладонями дремала, нарастая, Сила.

Пушистый, искрящийся комочек. Еще немного, и путь будет открыт…

* * *

– Очнись! – то ли услышал, то ли почувствовал он, и, прежде чем сознание успело спросить «зачем» и «почему», Сила из маленького шарика превратилась в сферу, укрывшую его со всех сторон. А еще мгновение спустя сфера Силы дрогнула от пяти одновременных ударов – ударов, каждый из которых в отдельности должен был обратить его в прах.

Пять неясных, искажающих свет пятен. Чуть примятая трава, неожиданно схватившаяся инеем. Ни злобы, ни гнева – только тягучий, голодный холод. Уже не удар – осторожные, чуть ли не боязливые касания. По очереди, словно перебрасывая друг другу горячую картофелину.

Дождаться, пока остынет – и съесть.

«Ну уж нет!» – возмущение плеснуло огнем по жилам, подбросило на ноги, попутно найдя выход и в слове:

«Покажитесь!»

Его желание, подкрепленное Силой, оказалось приказом.

И Молчаливые не смогли воспротивиться.

* * *

«Свет всемилостивый!» – прохрипел, бледнея, Рав.

Обретя зримый облик, Молчаливые оказались невыразимо уродливы.

Отвратительны до той степени, на которой стирается грань между уродством и мрачной красотой, а ужас сливается с восхищением. Язык человеческий неспособен передать их вид – и даже через много лет, в бытность свою Главой Совета, Мастер обликов Гэйнар не любил вспоминать этот момент.

– Выпустить такое против ребенка – бесчеловечно! – странно дрогнул голос Эльды. Она стояла у подоконника, обратив к Главе Совета взгляд, жесткий и прямой, как лезвие меча.

– Они служат Свету и подчиняются нам – поэтому безопасны, – сухо ответил Ар Гиллиас, не отрывая взгляд от мечущейся фигурки, окруженной пятью исполинами. – Он же – никому не подчиняется…

* * *

Ян испугаться не успел.

Да и видел он их иначе, не глазами: пять черных дыр, воронок, в которые утекает Сила. Не Молчаливыми бы их назвать – Ненасытными…

Ничем из арсенала боевой магии Торинга их не одолеть. Огонь они пожрали бы, бурю – впитали, как сухой песок воду; молнии – тоже… в общем, Молчаливые поглотили бы любое проявление Силы – чем они, собственно, в своем колодце все время и занимались…

«Дворники», значит…

Силой – нельзя.

Остается один выход. Уроки Эльды, помноженные на многообразие навыков, подаренных обручем.

Иллэнквэллис позволял предугадать следующий удар, и Ян уворачивался, нырял, прыгал, сберегая собранную по капельке Силу для прорыва…

Оставалось время наблюдать – и даже понять, на что это похоже:

Танец с пятью партнерами.

Кстати, почему на Торинге не учат танцевать?..

Интересно, есть ли в запасниках обруча это умение?..

Стоп, не сейчас – тонкое, как лезвие, щупальце мелькнуло слишком близко, едва не зацепив плащ…

Усталость почти не чувствовалась вначале – но накапливалась куда быстрее, чем Сила. А противники с той же неживой размеренностью обрушивали удар за ударом, постепенно наращивая их мощь…

Изматывая … да нет уж, не жертву, не буду я им жертвой!

Руками их бить, что ли? Да только это не грролф…

Нет, но какая сила!

Эту бы силищу – да с пользой...

Например, проломить ею проход на ту сторону…

А пока что – все то же: выжить бы…

* * *

Исчезновения Антара не заметил никто – все были поглощены схваткой у озера. Когда Молчаливые окружили Яна, когда отпрянули, столкнувшись с его Силой, Антар понял: парень продержится. Но недолго. И выскользнул за дверь.

Он не мог – а как хотел бы! – оказаться плечом к плечу с Яном среди вытоптанной травы на берегу. И даже если бы смог – что толку? Силы – той Силы – у могучего кузнеца было слишком мало. Но… и руками можно сотворить чудо. И одного удара, нанесенного вовремя и к месту, достаточно.

Не останавливаясь, Антар беззвучно позвал – и возникший ниоткуда молот доверчиво ткнулся рукоятью в ладонь.

– Да, малыш, сейчас нам с тобой найдется дело. Обоим.

Коридоры вьются, скрещиваются, сплетаются в сеть.

Но заплутать сейчас никак нельзя.

Замки на решетках – хитрые.

Но разве устоят они против того, кто чувствует их железную душу?

Заговóры в проемах – гибельные.

Но старый Мастер-оружейник и не надеялся выйти отсюда живым.

Последняя арка. Последний замок. Последний коридор завершился сводчатой пятигранной комнатой. Посредине потолка ее зиял нижний створ колодца. Прямо под ним, на граненом постаменте из горного хрусталя, пульсировал мерцающий сгусток мертвенно-синего сияния – единственный источник света.

Антар перехватил молот поудобнее, за самый край рукояти (какое, однако, гладкое дерево…)

Жизнь бы вспомнить напоследок – да недосуг.

«Аль, помоги парню…» – пробормотал кузнец, вдохнув поглубже.

И ударил.

* * *

В этот миг вокруг Яна вместо черных дыр вспыхнули пять звезд. Звезд, способных испепелить его, осушить озеро, сровнять с землей горы, не заметив при этом ни вычурных строений Школы на срезанной вершине одной из них, ни города – на другой стороне острова…

Но вместо этого – повинуясь усиленной обручем мысли Яна – поток дикой Силы хлынул на ту сторону, сметая и приржавевшую калитку, и стену.

Прожигая путь – до самых Врат.

* * *

Торинг-Фор дрогнул.

Треснула Сфера в руках Ар Гиллиаса, лишаясь яркости и формы; выцвело, теряя жизнь, лицо Верховного мага.

Башня ощутимо качнулась, но устояла. Мастера с трудом удержались на ногах.

Многие увидели, как проваливается сам в себя Колодец, воронкой затягивая колонны портика и драгоценную брусчатку.

Увидели пять гаснущих смерчей у озера – все, что осталось от Молчаливых.

Но никто – даже Рав – не видел, куда и как исчез мальчик.

* * *

…колонны Врат изваяны не из камня, не из дерева и не из металла. Может быть – из времени, может – из пространства, возможно – из ожидания...

Прошедший Врата никогда не будет прежним ...

Предания Бродяг Альверона,

записанные Лиэнн

Ветер, несущий холод из ниоткуда в никуда, пронизывает насквозь, а плащ развевает крыльями. И солнце (здесь оно вечно алое, то ли закатное, то ли восходящее) – не греет, с трудом раздвигая фиолетовый сумрак. Высоко над головой взмывают навстречу друг другу навершия Врат – зависшей над пустотой разорванной аркой.

Черные – ни лучика света не отражают парные колонны, острозубые углы и шпили.

Закрытые – хотя, казалось бы, шагнуть в проем так просто.

Но за ним – клубящийся бесцветный туман… и пропасть без края и дна.

«…возможно – из ожидания...»

– Пойдешь? – доносится из ветра.

– Пойду, – кивает стоящий во Вратах парень, и тень его падает в обрыв.

– Дорога перед тобой, – отвечает ветер. И становится тихо.

И то, что было туманом, оседает и уплотняется, становясь дорогой – камнем, утоптанной серой пылью, жесткой травой на обочине…

… становясь Дорогой.

Часть 2

Спутники

Знак этот – змеистое переплетение остроугольных, изломанных линий – Ян узнал бы где угодно, не видев прежде ни разу. Ни перо, ни кисть, ни резец даже в самой искусной руке не могли воспроизвести его точно – он возникал сам собою во время обрядов Посвящения в пещерных храмах Шессергарда. Однако копии, что попадались в свое время на глаза Бродяге, все же были достаточно хороши; но, в отличие от них, этот Знак, угнездившийся меж ключиц девушки-ведуньи, был настоящим …

…А девушка – холодея, додумал он, – была врагом, и врагом опасным.

Во влип-то, дурень…

Ян оглянулся. Ведунья – все так же не приходя в сознание – лежала на расстеленном плаще. Знак проявился, почуяв чужую Силу, как только он приступил к осмотру… слова-то какие – будто для доклада; хорошо хоть, что докладывать некому – не служит Бродяга ни коронам, , ни гильдиям, ни враждующим Орденам…

Маг из Ордена Света, обученный в школе острова Торинг, прикончил бы ведунью на месте, провалив труп сквозь землю и придавив сверху наговором. Сероземский лесняк-заклинатель, которому нет дела ни до чего, кроме безопасности собственной деревни, проткнул бы ее колом из сырой осины (если бы посмел), да и оставил бы гнить на поляне.

Но Ян не был ни тем, ни другим – на ее счастье.

Вот только на свое ли?

* * *

Балахон разорвался, обнажив израненное, покрытое ожогами тело. Стараясь не смотреть на зловещий знак, Бродяга провел ладонью над левым плечом девушки, прямо над синим, налитым кровью ушибом, обратив его в чистую, здоровую кожу.

Занявшись привычным, любимым делом, Ян отвлекся от мрачных мыслей и попутно прощупал лес на пару миль вокруг. Все спокойно; кроме зверей – никого, а звери Бродягу не тронут. За спиной – крутой, больше похожий на обрыв склон. Другого хода на поляну, с трех сторон окруженную чащей, не было – разве что с воздуха, но и там ничего тревожного не видно. Источник опасности один – вот он, буквально под рукой…

Из заплечного мешка Бродяга извлек просторную рубаху и запасную накидку – того же неопределенно-серого цвета, что и плащ. При желании оттуда еще много чего можно было бы достать – даже то, чего он туда никогда не клал. Из рубахи, перехваченной поясом, получится какое-никакое, но платье; брюки, конечно, в этой чащобе не помешали бы, но… поди вообрази их такого размера, как надо…

Ведунья была худенькой, но не тощей; скорее – воздушной, легкой и гибкой, как ивовый прутик. Глаза ее, намертво приковавшие внимание Бродяги на площади, оставались закрытыми; пушистые черные ресницы – недвижными. Лицо – тонкое, изящное; губы сомкнуты, словно в полуулыбке; подбородок чуть запрокинут; шея, избавившись от синюшно-багрового кровоподтека, вновь обрела белизну.

Каждая черточка, каждая линия тела была уместной, более того – выглядела единственно возможной; и даже зловещий знак, вплетаясь в общий узор, казался диковинным украшением.

Он не заметил, как дрогнули ресницы, как полыхнул испуг во внезапно раскрывшихся глазах… а потом уже поздно было что-либо замечать, да и не смог бы это сделать – отброшенный мягким, но неодолимо сильным толчком, он мгновенно перестал видеть.

«Загляделся, как сопливый школяр», – искрой мелькнула сквозь темень запоздалая, виноватая мысль. Тело сработало безотказно – и бесполезно: рывок, переворот, уход от удара, который так и не последовал... затем нога, скользнув, потеряла опору, и Бродяга ссыпался по склону оврага. Следом загрохотали камешки, за ними – камни побольше; оползень догнал его, и он долго ничего не помнил – кроме темноты…

Там, на площади, тоже было темно. Вокруг толпились люди, живые люди, и открывать глаза было нельзя, хотя и хотелось. Очень. Но тогда многие из них перестали бы быть живыми, как прежде перестали быть людьми.

Да и без зрения Бродяга воспринимал происходящее отчетливо и ясно. Страх окружающих виделся ему скользкой холодной чернотой, заключенной в тонкие, мутного стекла, сосуды. Сам он обратился в вихрь, буран невидимых лезвий, метнувшихся во все стороны сразу – вскрыть, рассечь, выплеснуть эту черноту. Высвобожденный страх взвился воющим ужасом, растекся по площади ледяной паникой, придушенными вскриками порхнул над головами, загрохотал по брусчатке сотнями удаляющихся подошв…

А теперь такая же темень набухла в его душе, и было это гадко, и ничего нельзя было сделать, ведь кроме страха и ощущения собственной беспомощности – пустота…

Сначала вернулась боль – тупая, тошнотворная боль в затылке, острая – в запястье левой руки.

Потом – слух, и с ним – шорох ветра в листве и хвое да осторожный пересвист утренних пташек. Шагов он не услышал – они были легки, беззвучны и лишь ощущались, как ощущается среди ночной тьмы движение вражьего клинка. Как она сумела так тихо сойти по осыпи? Хорошо же их учат там, в пещерах… и явно не только этому.

Силы почти не осталось – ни той, чудотворной, ни обычной человеческой. Ни бежать, ни сражаться он не мог. И отчего-то понимал: даже будь у него и силы, и зрение – убить ее не поднялась бы рука.

Ничего, зато у нее – поднимется…

Шаги прекратились – именно прекратились, не стихли; затихло все вокруг – и ветер, и птицы. Предгрозовая тишина, страшная – тишина собирающейся Силы. Ян сжался, чувствуя себя ребенком в ночной чащобе. Он даже зажмурился – хоть и зря, глаза все ведь равно слепы.

А потом он впервые услышал ее голос:

– Не надо бояться.

Она приближалась, продолжая говорить:

– Мой страх чуть не стоил тебе жизни. А страх тех людей в городе едва не убил меня… не бойся… пожалуйста…

Голос был спокойным, мягким и в то же время сильным. Такими же были руки, приподнявшие голову Бродяги. Щека его легла на колени, прикрытые полотном той самой рубашки. Ладошка – крохотная, прохладная – коснулась лба, и полилась песня – простая и чистая, как солнечный свет.

И был сон. И в этом сне было море – студеное, северное – и пенные волны, и высокий скалистый берег; была стройная колоннада зимнего леса, расцвеченная закатом; была степь – весенняя, кипящая цветом разнотравья. Были иные места, знакомые и неведомые, и всюду он чувствовал себя дома, и повсюду рядом была ведунья… и не сказать, чтоб это было ему, Яну, неприятно.

Время текло лениво, как пронизанный летним солнцем мед. И не было страха. И не было спешки. И даже Дороги – не было.

А потом сон окончился, оставив ощущение легкости во всем теле – как после долгого отдыха. И рука, до того лежавшая на лбу, взъерошила волосы.

– Вставай…

И свет солнца оказался явью, и еще было небо, почти безоблачное, и склонившееся над ним лицо – тонкое, кареглазое, озаренное улыбкой.

* * *

... Поспрашивать бы… присмотреться к этой странной ведунье…

После того, что было, спрашивать не хотелось. Хотелось – поверить… И все же…

Бродяга готов был поручиться – на лице его мысли не отразились. Не могли. Но девушка уловила их – неведомо как. Сделала шаг навстречу – легкий, скользящий, быстрый, и Ян едва не отшатнулся, и вот это уже было заметно. В улыбке ее промелькнула горечь – и понимание. Глядя в глаза, едва шевеля губами, она произнесла-пропела: «Альмариэль».

И отозвался ветер, и отголоски Имени струнами зазвенели в лучах полуденного солнца.

Ибо это и было Имя.

Ее.

Настоящее.

* * *

«Путь Силы ради Силы неизбежно лишает лица избравших его».

из Предостережения Вэйлэ

Когда-то его звали.

Как и когда – оно давно позабыло.

Оно не помнило имен, лиц и мест.

Будучи тенью, оно не отбрасывало тени, и в водной глади, над которой оно скользило сейчас, не отражалось ничего. Только рыба обходила эту озерную заводь стороной, и птицы покинули ее берега. Путник, пришедший сюда днем, ничего не заметил бы. А осмелившийся прийти ночью – не успел бы ничего заметить.

Сила его была огромна, и мало кто мог бы противостоять ей. Но кроме Силы – и неутолимой жажды обладать ею – от него осталось лишь одно.

Стремление настигнуть ту, о которую единожды сломалась его воля – настигнуть и погубить, выпив до дна.

Ее имя – и лицо – стерлись в изъеденной злобой памяти. Но суть ее, меченная Знаком, оставляла след, по которому оно шло безошибочно – и неумолимо…

* * *

Они шагали рядом, и каждый молчал о чем-то своем. Мари улыбалась; Ян же вновь и вновь прокручивал в памяти последнюю беседу – беседу, изменившую их Дорогу.

Вечер. Небольшой костер. Теплые блики на стенах пещерки, ведомой только Бродяге да местной живности. По ту сторону костра – привычно укутанная плащом фигурка. Неподвижный, усталый взгляд – сквозь ленивую пляску пламени, – взгляд неведомо куда.

– Тебе плохо, – сказал Ян, прислушавшись. – Не больно… не страшно сейчас, просто – худо…

– Да, – помедлив, откликнулась Мари.

– Я могу тебе как-то помочь? – осторожно продолжил Ян.

– Не знаю… – неуверенно прозвучало в ответ. И следом: – Да, наверное.

Ян шагнул через костер, сел рядом и коснулся рукой ее плеча. Мари замерла на миг, потом накрыла его руку холодной ладонью. Так они и сидели рядом – слушая ветер, глядя в гаснущий костер. Яну захотелось, чтоб так и было – всегда. И, наверное, поэтому, а может – и вопреки, он спросил:

– Проводить тебя на север, в Шессер?

Тревога – во всю ширь быстрого, как темная молния, взгляда – вспыхнула – и погасла, утонув во внимательных синих глазах Яна.

– Не то чтоб сам я туда больно хотел… а куда ты идешь?

Вопрос повис в воздухе, среди бледного дыма, да с ним и улетел прочь. И когда тишина стала уже совсем привычной, Мари тихо проговорила:

– Знаешь, Ян… я хотела бы попасть домой. Только я не знаю, где он – Дом.

Сказала – и ткнулась лицом в плечо Бродяги. Волосы ее пахли травами, и запах этот напомнил ему о месте, которое сам он привык называть Домом.

* * *

На следующую ночь Ян проснулся от ощущения чужого тяжелого взгляда.

Такое пробуждение – да еще за полночь – ничего хорошего не сулило.

Звезды мерцали, предвещая непогоду. Костер едва тлел. Мари, спавшая по ту сторону костра, не двигалась. Листва отбрасывала на землю едва видимые тени. А на краю поляны угадывалось нечто иное – пульсирующий сгусток холода, тьма, неестественно густая, плотная. Она медленно приближалась.

Рука сама собою вскинулась навстречу жестом запрета. Тень дрогнула, но не остановилась.

– Стой, кто бы ты ни был, – проговорил Бродяга.

– Отдай… мне… моё… – невнятно донеслось из тьмы, и отросток черной мглы потянулся в сторону, к Мари.

– Она – не твоя, – проговорил Бродяга, одним движением вскочив и шагнув наперерез, и добавил неожиданно для себя самого: – Именем Настоящего приказываю тебе уйти.

Тень отпрянула к краю поляны. Вновь рванувшись к костру, смоляной кляксой расплылась по невидимой стене и стекла в траву, растворяясь среди обычных, безвредных теней…

И послышался оттуда – сухим шепотком – ритм древнего наговора.

И тоскливый протяжный крик раздался в ответ из-за спины Бродяги – крик, в котором с каждым мгновением оставалось все меньше человеческого.

Время сгустилось, и воздух стал вязким. Медленно, как осадная башня, повернулся Ян навстречу новой опасности, понимая, что может не успеть, и что успевать, по сути, уже некуда.

Он увидел именно то, чего ожидал – изумруды безумных глаз с вертикальной щелью зрачка; белые жала клыков в изящном и жутком оскале; алый узор знака, хищной Руны Кай-Харуда – но уже не на девичьей коже, а на черном, лоснящемся мехе кошачьего тела, взметнувшегося в прыжке-полете.

Первый раз удалось уйти. Почти удалось – когти слегка задели предплечье, оставив кровавый росчерк. Боли не было – только ощущение ожога и внезапное понимание того, что плащ остался на земле. Короткое звонкое слово – и ткань, взмахнув полами, устремилась навстречу клыкастой буре черного меха.

Казалось, плащ на глазах вырос и обрел прочность и вес гефарской кольчуги. Размах его серых крыльев вобрал и угасил мощь прыжка, сбив пантеру влет.

Ян упал сверху на барахтающийся плащ, из которого уже успела вырваться лапа с растопыренными когтями-кинжалами – еле увернулся. Определил, где была голова пантеры – по закушенной ткани, которая с невиданным упорством сопротивлялась клыкам. Поймал ее, наклонился… И произнес – тихо-тихо – то самое Имя.

Плащ замер, потом неуловимо шевельнулся. Оглянувшись, вместо когтистой лапы Бродяга увидел ногу. Маленькую. Левую. С порезом на пятке.

Выдохнул. Время вновь потекло ровно.

А Яну очень живо представился Дом…

* * *

Четыре прочных стены из камня и дуба, обрезающие шум, заботы, страдание большого мира. Дверь, за которой остается, прикорнув под деревом, Дорога. Очаг, где в холодную погоду не гаснет ласковое, медово-янтарное пламя. И – ложе, пахнущее еловым лапником, можжевельником и травами, дарующее отдых, избавляющее от дурных снов, так похожих на видения, – и видений, часто напоминающих кошмары.

Дом нашел Бродягу давно, в самом начале Дороги, и с тех пор иногда давал ему приют. Ян оставался здесь на неделю, реже – на десять дней; однажды, придя больным – на дюжину. И всегда уходил дальше…

Да, еще: он всегда приходил в Дом один.

Всегда – до этого раза.

Он был не вполне уверен, что в этот раз поступает правильно.

Но в этом ли суть?

* * *

Рассвет выдался серым, напуганным. Птицы не пели; зверушки словно забыли выбраться из нор и прочих ночных убежищ – тишина стояла над поляной, задумчиво хмуря облака-брови.

Мари била крупная дрожь. Ян укутал ее плащом – тем самым, только теперь он казался пуховым, а не кольчужным… Теплее ей, правда, не стало. Глаза – темные провалы на мелово-белом лице – смотрели сквозь и мимо него, словно до сих пор видя нечто жуткое. Кожа вокруг знака казалась обожженной…

– Оставь меня здесь и уходи поскорее, – проговорила она наконец еле слышно. – Оно вернется. Может, этой ночью, может – следующей… как только зайдет солнце. Ты ему не нужен. Оно… он идет за мной.

– Как вернется – так и уйдет, – ответил Бродяга хмуро, закончив бинтовать руку. Тратить Силу на лечение явно не стоило. Так затянется. А Сила, судя по всему, скоро ему пригодится.

– Если уйдет, – уточнил он, подумав. – А я уходить не собираюсь. И бросать тебя тут – тоже.

– Ты… ты не понимаешь. Он был одним из восьмерых наставников Шессергарда. Высшим был…

Вот так. Интересно, если бы враг твой оказался просто нежитью (или просто темным Наставником) – пошли бы по спине мурашки так, как сейчас? Вспотели бы ладони – вот так, сразу?

Но страх страхом, а оставить ее – этому?

– Тем более, Мари. Не уйду я.

– Жалеешь? Не хочу я твоей жалости. Не нужна она мне, слышишь?!

Ишь как глаза засверкали… Даже румянец на щеках появился – нехороший румянец, болезненный…

«Но от этого не менее красивый», – невпопад подумалось Яну.

Сев рядом, он взял ее за плечи и чуть приподнял – глаза оказались совсем близко.

– Мари, я не уйду. И это не жалость. Это…

– Это? – эхом отозвалась она.

– Это… что-то другое. Что именно – еще не понимаю. Но я не хочу никуда уходить один. Мы пойдем вместе – скоро, – и, осторожно отпустив ее, добавил: – Дай пока ногу тебе подлечу.

– Сама могу, – буркнула она, глядя в сторону.

– Знаю я. Будем считать, что мне надо чем-то заняться. Чтоб не страшно было. Идет?

– Идет, – улыбнулась одними губами Мари…

Но потом улыбка, пробившись сквозь боль и тревогу, коснулась глаз. И впервые – от самого Фориса – Мари сказала:

– Спасибо, Ян.

И – вопреки своим знаниям и здравому смыслу – Ян ощутил, как перехватило дыхание от избытка Силы …

* * *

Ночная тишина на самом деле вовсе не беззвучна. Мягкий плеск волны, шепот ветра в ивовых косах-ветвях, ленивая перекличка лягушек; еле слышный взмах крыла и писк охотящегося нетопыря...

И дыхание – ровное глубокое дыхание человека, спящего спокойно и с удовольствием.

Ян мягко повел плечом, поудобнее устраивая голову Мари. Та шевельнулась, не просыпаясь, и ресницы щекотно тронули шею Бродяги. Память услужливо нарисовала образ-вспышку: оскаленная пасть, белый блеск клыков… если это случится сейчас – шансов у него просто не будет.

А значит – надо гнать прочь сон… и посторонние мысли, кстати, тоже. Что вовсе нелегко, когда сидишь за полночь на берегу лесной речушки, а на руках у тебя спит красивая девушка…

Да еще этот запах трав…

Аль Опаленная Длань, Проложивший Дорогу, помоги...

Словно в ответ, небо перечеркнула падающая звезда – скользнула по темному бархату и угасла над горами, на востоке. Скоро тот край неба поблекнет, потом заалеет – ветреное будет утро, он чувствовал это уже сейчас…

– Ян, он здесь.

Мари была спокойна, сосредоточена – только левое веко чуть подергивалось.

– Не дай ему подойти. И – не выпускай меня, что бы ни случилось. Пожалуйста. Да, еще…

Она перевела дыхание.

– Можешь брать мою Силу. Сколько понадобится... слышишь? Если он… если я снова… в общем, просто вычерпай ее всю и сразу. Мне не будет больно. Лучше – ты, чем…

Ян не ответил.

Не пошевелился.

Но глаза, способные видеть незримое, зажмурились бы в этот миг – такой яркости сияние окружило его и Мари, твердея, кристаллизуясь, заключив Бродягу и ведунью в многогранный непроницаемый шар-самоцвет.

А напротив, между двумя вербами, соткался темный силуэт, черная дыра на ткани ночи. Острый безглазый взгляд-удар скользнул по огнистым граням и запутался, потерявшись в них. Тень не приблизилась.

Дальнейшее напоминало горячечный бред… но не слишком.

Ровно настолько, чтобы оставаться реальностью.

Земля вокруг них вспучилась и лопнула, выпуская хищные стебли гвалиса. Движения их – ведомые теплом и запахом человеческого тела – были неспешны, но мгновение спустя Бродяга оказался среди клубка белесых щупальцев. Ни одно из них так и не смогло коснуться ни его, ни Мари… и чтобы обратить их в пепел, хватило совсем небольшого усилия…