Брусилов

НА СЛУЖБЕ НОВОЙ РОССИИ

«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…»

Тютчев, как правило, глубок и очень точен в словах. «Роковые минуты» в судьбах мира случаются редко, еще реже приходится людям становиться их свидетелями, совсем редко — участниками. Великое счастье для человека сделаться очевидцем и принять участие — хоть и самое скромное — в Великом, которое только-только явилось миру.

Брусилова, как и многих других патриотов, искренне любящих свою родину, рождение новой, Советской России застало врасплох. Опытом своей отнюдь не молодой уже жизни он не был к этому подготовлен. Рождавшийся в крови и муках новый общественный строй казался ему не слишком-то привлекательным, даже чуждым. Что ж, он был неодинок в таком своем ощущении. И не случайно, как это теперь понятно нам, обозревающим историю России во всеоружии ленинского взгляда на события переломной эпохи. Так, но Брусилов, подобно тысячам и тысячам других патриотов России, нашел в себе мужество не отойти от нового, народного движения, не откинуть его в высокомерном пренебрежении, он остался с народом, с русским солдатом, претерпел поверхностное раздражение, преодолел его, понял, как мог, суть нового государственного обличья страны и остался в конце концов с ними — с людьми в серых шинелях, то есть с рабочими и крестьянами России, ее тружениками и защитниками, с народом в целом.

Судьба Брусилова в переломную для нашей Родины эпоху не есть только его личная судьба. Вот так же остались с народом его младшие коллеги по русской армии — будущие маршалы Егоров и Шапошников и множество иных. Как остались с новой Россией академики Тимирязев и Жуковский, поэты Блок и Брюсов — всех не перечесть. Именно они и им подобные стали залогом того, что все лучшее и ценное, накопленное в дореволюционной культуре, в конечном счете должно было перейти в культуру нашей советской государственности.

Нелегок был путь, тяжкие потрясения приходилось переживать и преодолевать, многое претерпеть. Что ж, ничто в мире не дается даром. Зато Брусилов и ему подобные получили высшее счастье: они остались со своим народом, на своей земле, и народ воздал им должное. И сохранил о них благодарную память в потомках.

Утром 21 июля (3 августа) 1917 года Брусилов приехал поездом в Москву. Уже на вокзале его поджидали расторопные корреспонденты московских газет, жадные до сенсаций. Генерал говорит и о том, как не удосужились своевременно встретить на вокзале Керенского, как неожиданна и нежеланна была отставка, как обидела его спешка, проявленная Временным правительством…

Словом, горечи в этом интервью было достаточно; что ж, Брусилов имел основания обижаться. Но никакие житейские неурядицы и неудачи не могли поколебать главного, а им, этим главным, для Брусилова была любовь к русской армии, понимание необходимости служить России. И вот, даже в этом интервью, описав тяжелое положение русской армии, он говорил, что не обвиняет в том русского солдата:

— И, несмотря на все это, я утверждаю, что этот солдат — отличный воин, и он при началах дисциплины, этого вековечного закона, управляющего войсками, будет великолепно сражаться.

— Правда, для этого нужно время, но это будет.

— Армия возродится…

— Судить же меня будут Россия и история…

Действительно, старая русская армия доживала отведенный ей историей срок. С июля 1917 года пройдет лишь шесть месяцев, и в феврале 1918 года, в боях с германскими интервентами, народится новая, Красная Армия. Эта армия станет естественной и вернейшей наследницей лучших боевых традиций дореволюционной русской армии. И в этой народившейся и закалившейся в боях с врагами Красной Армии имя Брусилова, слава его, дела его будут почитаться и изучаться.

Да, история все рассудит…

Пока же Брусилов уединился с семьей в особняке на Остоженке, в доме № 4 по Мансуровскому переулку. Казалось бы, знаменитейший и популярнейший генерал Брусилов, даже будучи не у дел, сможет, если пожелает, ввязаться в политическую борьбу, делать заявления, выступать. Возможностей к тому полным-полно, каждый день в Москве проходят собрания и митинги самого различного толка, буржуазные газеты с удовольствием, со смаком будут воспроизводить сказанное Брусиловым. Но нет, старый генерал сознавал, что каждое его слово, каждый неловкий шаг могут лишь споспешествовать разброду и развалу в обществе, сознавал и воздерживался от таких слов и шагов.

Тем временем страна приближалась к событиям грозным и решающим. С появлением во главе армии «сильного» человека — Корнилова — буржуазия вплотную занялись попыткой установить в стране режим открытой контрреволюционной диктатуры. Наступление контрреволюции должно было узаконить Государственное совещание, назначенное правительством на 12(25) августа в «спокойной» Москве, подальше от Петрограда. Эсеры и меньшевики с присущей им беспринципностью назвали это сборище «совещанием всех живых сил страны». Трудно придумать большее извращение истины: на самом деле Государственное совещание стало сборищем всех антинародных сил. В Большом театре собрались представители буржуазии и члены Государственной думы, царские генералы и кадетские профессора, эсеровские и меньшевистские лидеры, тайные агенты разведок и главари масонских лож. С трибуны одна за другой произносились контрреволюционные речи. Генералу Корнилову, прибывшему в Москву 13 августа, устраивают торжественную встречу на Александровском вокзале, его на руках пронесли к автомобилю. Появление главковерха в Большом театре сопровождается бурей оваций, миллионерша Морозова падает на колени перед ним… Но в Большом театре нет Брусилова.

Устроители сборища ошиблись, полагаясь на «спокойствие» Москвы: в день открытия совещания, 12 августа, 400 тысяч рабочих города и окрестностей забастовали в знак протеста; замерли заводы и фабрики, остановились трамваи, бастуют даже официанты. Рабочие электростанций постановили: «Пусть мракобесы заседают в темноте…»

Для того, кто любит свою страну и народ по-настоящему, кто хочет прислушаться к его мнению и понять его, позиция московских рабочих не может остаться двусмысленной: русский рабочий народ против контрреволюции, видимо, не поколеблется поднять против нее оружие.

Генерала Брусилова нет на контрреволюционном совещании… Более того, известно, что московский городской голова кадет Н. И. Астров до совещания беседовал с Брусиловым на предмет возможности захвата власти, государственного переворота во время совещания. Брусилов не советовал прибегать к захвату власти, указав, что такие действия в Москве практически не будут поддержаны: даже Союз георгиевских кавалеров (Брусилов был представителем отделения союза в Москве), даже московские юнкера и казачьи части не готовы к этому, Контрреволюционную авантюру генерал Брусилов не поддержит.

Другое дело — Корнилов, у него «львиное сердце, но пустая голова», по выражению Брусилова. Сначала Керенский и Корнилов действовали в согласии, но вскоре Керенский понял, что если «сильный» генерал установит диктатуру, то ему, Керенскому, уже не придется и думать о роли русского Наполеона, а может и хуже обернуться… Юркий адвокат сперва попытался через масонов, обильно осевших в Ставке, воздействовать на честолюбивого генерала, призвать его к порядку. Но не поладили: в ответ тот 25 августа (7 сентября) двинул на Петроград 3-й конный корпус и Кавказскую туземную («дикую») дивизию, чтобы занять Петроград, обезоружить рабочих и революционных солдат, расправиться с ними силой. На следующий день из Ставки Керенскому передали ультиматум: немедленно уйти в отставку и передать власть ему, Корнилову.

Контрреволюционеры намеревались также захватить Москву и пытались привлечь на свою сторону Брусилова — имя его по-прежнему много значило. О том, что произошло, известно из воспоминаний активной контрреволюционерки Нестерович-Берг. В книге, изданной в 1931 году в Париже, она писала: «На заседании было решено соединиться с находящимися в то время в Москве офицерами, сделать военный переворот, захватить власть и объявить диктатором генерала Корнилова.

Но кто возьмет руководство нашими солдатами? А главное — кто будет руководить всем переворотом? Решили обратиться к генералу Брусилову, бывшему тогда в Москве. Никто не подозревал тогда, что Брусилов окажется тем, чем он оказался впоследствии: изменником. Тем более что он являлся представителем Союза георгиевских кавалеров. Мы постановили на следующий же день пойти к генералу Брусилову. Отправились со мной хорошо знакомый Брусилову капитан Бернасовский, председатель союза Крылов и еще два офицера. Около получаса просидели мы в гостиной с г-жой Брусиловой, интересовавшейся тем, что нужно нам от генерала. Потом вышел он сам в черной черкеске и попросил к себе в кабинет. На объяснение о цели прихода он ответил:

— Вы не первые ко мне с таким предложением, но должен вам сказать, как всем вашим предшественникам, что почитаю всю эту затею авантюрой, во главе которой я, генерал Брусилов, стоять не намерен. Довольно того, что генерал Корнилов оказался изменником и, собрав бунтовщиков, пошел против правительства. Советую вам, господа офицеры, успокоиться. Существует правительство, которое стоит на страже государства.

На этом закончился наш визит к Брусилову.»

Выступление Корнилова было самой настоящей авантюрой. Большевистская партия, руководствуясь указаниями В. И. Ленина, организовала отпор мятежному генералу, и корниловщина была разгромлена. По приказу Временного правительства Корнилов, Деникин, Лукомский, Романовский и некоторые другие генералы были арестованы и помещены в небольшом городке чуть южнее Могилева, то есть вблизи Ставки. Здание женской гимназии, где содержались заговорщики, находилось под охраной Текинского конного полка, лично преданного Корнилову. Первая попытка развязать гражданскую войну не удалась.

Однако общенациональный кризис нарастал с каждым днем. В начале сентября Петроградский, а затем и Московский Советы впервые приняли резолюции, предложенные большевиками. Новый революционный подъем распространился на всю страну. Лозунг Ленина, большевиков о переходе всей власти в руки Советов был принят и воспринят трудящимися России. Они не желали жить по-старому и стремились к установлению власти Советов.

Не дремала и буржуазия, она готовила свои силы, плела паутину заговоров, устраивала собрания и совещания явных и тайных врагов Советов. Произошло так, что в некоторых таких сонмищах принимал участие и Брусилов.

12(25) октября в Москве состоялось второе «совещание общественных деятелей». Открылось оно в помещении кинотеатра «Арс» в два часа дня. Прибытие А. А. Брусилова и Н. В. Рузского было встречено громом аплодисментов. Генералы уселись в первом ряду.

Первыми слово взяли известные кадетствующие масоны и масонствующие кадеты Родзянко, Трубецкой, Кизеветтер, их речи были полны злобы к народной революции. Ясно, что выступать с ними в одной компании — значит, казалось бы, наверняка солидаризироваться с ними и другими врагами трудящейся России. Но речь Брусилова была весьма и весьма сдержанной.

Он опять говорил о положении армии, о ее развале. Однако не было ни единого слова обвинения в адрес большевиков, генерал даже признавал необходимость комитетов и комиссаров, но только чтобы они не вмешивались в командование, в оперативные дела.

Закончил речь Брусилов следующими словами:

— Я все время слышал здесь: мы требуем, мы желаем сильной власти, нам нужны Минины и Пожарские. Но сильная власть может быть только тогда, когда ее желает весь народ, иначе на что она может опираться?.. У нас несвоевременный Пожарский был — Корнилов…

В этом месте речь прервали продолжительные аплодисменты, все встали с мест, что ясно свидетельствовало о симпатиях присутствующих. Однако смысл речи Брусилова, если вдуматься в нее, был весьма далек от одобрения действий Корнилова.

— Корнилов появился тогда, — продолжал Брусилов, — когда Пожарскому являться было еще нельзя, а если бы пришел теперь и Минин, то он тоже сидел бы где-нибудь в Быхове. Нужно сообразоваться с моментом. Когда история этого потребует, явятся и Минин, и Пожарский. Вы помните историю французской революции? Вы знаете, что Наполеон явился тогда, когда этого потребовало время, — через семь лет после революции. Нам, русским людям, нужно сделать так, чтобы у нас Наполеона не было, а Минины и Пожарские были…

Хотя публика и проводила Брусилова вежливыми аплодисментами, но ясно было, что собравшиеся больше всего думают о расправе со «взбунтовавшимся» русским народом, жаждут его крови. В речи же Брусилова — ни призывов к гражданской войне, ни антибольшевистских выпадов, требований расправы с Лениным и его последователями. В этом выступление Брусилова разительно отличалось, к примеру, от речи М. В. Алексеева на Демократическом совещании в Петрограде, да и от речи Н. В. Рузского, выступившего тут же, сразу после Брусилова. Рузский просто восхвалял корниловцев, больше всего — Деникина.

Но дело не только в том, что Брусилов решительно, хоть и в сдержанных выражениях, отмежевался от реакционной клики, от озлобленных защитников денежного мешка. Призыв старого генерала «не подталкивать» историю, ждать, пока сам русский народ (народ! а не генералы!) породит Мининых и Пожарских, казался ему тогда верным и мудрым. Историческое нетерпение всякого рода «революционеров» в эполетах и без эполет, их стремление все решить за народ — для его же якобы блага — все это было глубоко чуждо истинно демократической природе Брусилова.

Примечательно и его противопоставление честолюбца и тирана Наполеона народным героям Минину и Пожарскому, как раз начисто лишенным и властолюбия и пристрастия к тирании. Это столь же мудро, сколь и дальновидно политически: ведь Керенский, Корнилов и прочие метили именно в Наполеоны, и именно народ не признал их таковыми. А сам русский революционный народ породил в срок и Мининых, и Пожарских, новых героев новой России.

В эти тревожные предоктябрьские дни 1917 года Брусилов участвовал еще в нескольких заседаниях. Чаще всего от приглашений отказывался, а выступал редко и неохотно. Но однажды сделал исключение. 16(29) октября он держал речь на совещании, посвященном выяснению «мирового значения славянства в прошлом, настоящем и будущем». Единогласно Брусилова избрали почетным председателем совещания. Текста речи не сохранилось, но направление его интересов примечательно…

Тем временем назревали события, перед которыми все остальное отступило на задний план. 25 октября (7 ноября) 1917 года в Петрограде было свергнуто Временное правительство. Настолько единым и мощным был революционный порыв трудящихся и солдат Петрограда, руководимых большевистской партией, настолько слабы и разобщены были в Петрограде силы контрреволюции, что Великая революция — Октябрьское вооруженное восстание в столице — оказалась по существу бескровной — 25–26 октября было убито всего несколько человек. Другой расклад сил обнаружился в Москве.

Здесь Военно-революционному комитету, руководимому большевиками, противостоял штаб военного округа во главе с эсером полковником К. И. Рябцевым. Контрреволюционеры располагали в Москве относительно крупными военными силами, в том числе юнкерами Алексеевского и Александровского военных училищ. Силы же большевиков не были достаточно организованными и вооруженными, не обладали боевыми навыками.

Все же к утру 26 октября пролетарские районы контролировал ВРК, контрреволюционеры удерживали центр города. Некоторое время шли переговоры, вечером же 27 октября Рябцев решил действовать, и в Москве впервые пролилась кровь: при движении отряда «двинцев» из Замоскворечья к Совету на Красной площади юнкера напали на них. Утром 28 октября юнкера обманом ворвались в Кремль и учинили расправу над солдатами гарнизона. Начались бои, и на целую неделю большой, густонаселенный город погрузился в состояние гражданской войны.

Сражение было упорным и шло с переменным успехом. Обе стороны несли большие потери. Днем 28 октября красногвардейцы оттеснили юнкеров в глубь Остоженки, а по Пречистенке — к самому штабу Московского военного округа, центру контрреволюционеров. Вечером 28 октября юнкера перешли в наступление и по Остоженке, и по Пречистенке. Ночью на Остоженке, Пречистенке, на Плющихе, по Смоленскому бульвару рабочие вырыли окопы…

Мирное население пряталось, кто куда мог. Но куда скроешься от раздающихся повсюду винтовочных выстрелов, очередей пулеметов, разрывов снарядов (обе стороны их не жалели). Дом Брусиловых оказался в самом центре боев, неподалеку от здания Московского военного округа, именно туда все время рвались революционные войска и именно его упорно защищали юнкера.

Можно представить чувства Брусилова в эти дни: междоусобица, гражданская война, которой он так опасался, разразилась, да не где-нибудь на окраине страны, а здесь, в святая святых каждого русского, в Москве! Опытным ухом военного он различал: вот строчит пулемет «максим», а это — «гочкис», вот — разрыв трехдюймового снаряда, это — ого! — снаряд шестидюймовый!.. Так же ясно он представлял, какие разрушения неизбежны при употреблении такого оружия в городе, а главное — какие жертвы!

Что же делал старый генерал в эти дни? Позднее он писал: «Я всегда был противником излишнего и бессмысленного пролития крови, и с самого начала революции, предвидя, какие потоки крови могут пролиться от моего малейшего неверного шага, я принужден был поступать так, чтобы избегать этого, поскольку возможно, и нисколько не считался с тем, что могут другие обо мне подумать и как истолковать мои поступки. Для меня была важна общая конечная цель, и только. Я старался приблизиться к народной толще и понять психологию масс. Последующие события показали, что я был прав, желая подойти к народу с другой стороны, а не рубить все сплеча по старому образцу».

И генерал Брусилов никуда не вышел из дома. Он не сочувствует, он не может еще до конца понять рабочих и солдат, но он твердо знает: тот, кто выступает против воли русского народа, какими бы словами он ни прикрывался, — авантюрист. Генерал Брусилов остается у себя в кабинете.

Позднее он скажет, что в эти дни его «не очень тревожили». Тем не менее дом несколько раз подвергался ружейному обстрелу: кому-то почудилось, что с чердака дома стреляют. В связи с этим в дом несколько раз приходили с обыском красногвардейцы, но ничего подозрительного не нашли; с генералом обходились вежливо.

Тем временем дело шло к концу. Контрреволюционеры теряли одну позицию за другой. Тщетно ожидал Рябцев Обещанные Ставкой подкрепления. Вечером 2(15) ноября контрреволюционеры запросили пощады. Бои кончались, и в этот-то момент с Брусиловым произошло несчастье.

В шесть часов вечера 2 ноября во время обстрела штаба Рябцева мортирный снаряд попал в дом Брусиловых, пробил три стенки и, по счастью, разорвался в коридоре, делившем квартиру на две части. Осколки снаряда в нескольких местах перебили правую ногу Брусилова ниже колена.

Тотчас же на помощь пришли санитары из советского отряда «Красного Креста» и перенесли раненого в здание лицея, где ему и была сделана первая перевязка. Но в лицее было столько раненых и условия содержания были столь плачевны, что близкие Брусилова не хотели его там оставлять. Надежда Владимировна Брусилова проявила тут присущую ей напористость и решительность. По улицам, где еще не стихла перестрелка, она на автомобиле отправилась в ВРК Замоскворецкого района, предстала перед комиссаром Б. М. Волиным (Фрадкиным) и просила его разрешить перевезти раненого генерала в клинику на Молчановке. Волин разрешил, но автомобиль конфисковал.

Утром 3 ноября, когда в Москве наконец стихла перестрелка, к раненому прибыл крупный хирург Руднев. Брусилова на носилках перенесли в лечебницу Руднева, где ему немедленно сделали операцию. Положение раненого оказалось серьезным, заходила даже речь об ампутации ноги. Но у старого генерала здоровье оказалось хоть куда, он быстро пошел на поправку, и спустя несколько дней его жизнь уже была вне опасности. Ранение, однако, оказалось тяжелым.

На долгие восемь месяцев Брусилов оказался прикованным к постели в клинике Руднева. Причудлива судьба людей: на двух войнах бывал генерал Брусилов, видел множество смертей и ранений, но сам не получил даже царапины. И вот теперь в собственном доме настигли его осколки случайного снаряда, выпущенного в третьей, самой тяжелой и страшной войне, которую придется пережить Брусилову, — войне гражданской. «Я свое получил», — будет повторять Брусилов.

Пребывание в клинике не мешало Брусилову следить за происходящим. А в России совершаются события одно другого диковиннее. Триумфальным маршем идет по стране Советская власть, народ России в подавляющем большинстве поддерживает ее, и сопротивление внутренней контрреволюции подавляется быстро и относительно легко. Разбит и бежал в середине января 1918 года в оренбургские степи атаман Дутов; попробовал организовать на Дону сопротивление Каледин — и к концу того же месяца разбит и он; 26 января выбросили из Киева украинские рабочие и крестьяне Центральную Раду…

Близится весна 1918 года, и Советская власть день ото дня становится сильнее. Но новый путь, сулящий человечеству освобождение от власти капитала, не нравится, не может нравиться Ротшильдам и Дюпонам, Рокфеллерам и Нобиле… И, повинуясь их воле, правительства Германии и Австро-Венгрии, с одной стороны, Англии, Франции, США и Японии — с другой, объединяются в неприкрытом, яростном желании подавить революцию в России, навязать ее народам свою волю. Сделать это, однако, можно только одним путем — развязав в стране гражданскую войну. Они готовы пойти на все, на любые траты, на любые преступления, лишь бы остановить, задушить, распять этот непонятный, проклятый народ России, этих большевиков, взявших на себя бремя освобождения человечества от ига золотого тельца. И развязанная, поддержанная, прикормленная империалистами гражданская война расползается, растекается, распространяется по стране.

Первыми — они всегда спешили быть первыми в таких случаях — начинают германские империалисты. Уничтожение Советской Республики для них дело жизни или смерти, так как народная революция назревает в самой Германии. И германско-австрийские войска, использовав повод, предоставленный им предательской политикой Троцкого на переговорах в Бресте, начинают наступление. Старой армии, по существу, нет, последние ее части уходят под нажимом германцев без боя; новая, Красная Армия еще очень слаба и не может задержать продвижение интервентов. Положение угрожающее, и Советская власть принимает ряд мер к развитию и укреплению Советских Вооруженных Сил, в том числе привлекает к работе и военных специалистов старой армии.

Последнее было делом исключительно важным для молодого государства трудящихся. В самом деле, ведь опытный солдат старой армии, будь он даже беспредельно предан революции, не сможет составить боевой приказ для полка, дивизии, армии, не сумеет рассчитать данные для артиллерийской стрельбы целого корпуса, не разберется в военной топографии. Творческие силы русского трудового народа безграничны, пройдет немало времени, и бывшие унтер-офицеры Георгий Жуков, Константин Рокоссовский, Василий Блюхер и многие-многие иные поведут в бой свои полки, а потом и армии, и как еще поведут!

Но… для этого нужно время, а его у только что родившегося государства Советов не было: враги нависли над его колыбелью. По предложению Ленина в молодую Красную Армию стали призывать на службу старых офицеров. Это сейчас может показаться, что провести подобную правильную и естественную меру было просто. Нет, колебались сами бывшие офицеры. Не доверяла им часть солдатской массы. А тут еще шепотком раздавались призывы: на Дон… к Корнилову… Было отчего задуматься и прийти в смущение. «Куда идти, в каком сражаться стане?» — этот вопрос задавали себе тогда многие.

Ценой подписания «похабного» Брестского мира Советскому правительству удалось спасти Советскую Республику. Но теперь взялись за дело бывшие союзники: они спешат «расплатиться» с Россией, расплатиться интервенцией. 9 марта 1918 года в Мурманске высаживается английский десант; 5 апреля во Владивостокскую бухту входят японские корабли. 25 мая по наущению Антанты на огромном пространстве Заволжья и Сибири начинают мятеж белочехи…

Старый генерал был потрясен. Как? Коренные центры России — Минск, Витебск, Киев, Харьков, Ростов, огромные пространства его родины — все это оказалось под германским сапогом?! В ту пору — и это хорошо известно — многие, даже далекие от революции, люди, враждебные ей, просились в Красную Армию, чтобы защищать страну от нашествия (известный, например, консерватор В. М. Пуришкевич, посаженный в Петропавловскую крепость после Октября, попросился на фронт; и его отпустили…). Ясно, что Брусилов кипел негодованием, и выбор его не вызывает вопросов, но… он по-прежнему оставался прикованным к постели…

Поддержанная интервентами, оживает и внутренняя контрреволюция. В конце апреля 1918 года вспыхивает восстание на Дону, и русский генерал — атаман Краснов не стыдится брать оружие и боеприпасы у германской армии, не стыдится писать верноподданнические письма кайзеру Вильгельму: в борьбе против своего народа все средства хороши. На Кубани оживает от апрельского поражения «Добровольческая армия» Деникина и Алексеева — она рассчитывает на помощь Антанты…

Генерал Брусилов все еще лежит в клинике. Но его бывшие коллеги, а ныне белогвардейцы, не забывают о генерале — имя его по-прежнему значило многое для офицерского корпуса России. Не раз в клинике Брусилова навещали непрошеные гости. Об одном визите известно достаточно подробно.

Нестерович-Берг, выполняя роль связной белогвардейцев, побывала у Дутова, Каледина, Алексеева, возвратилась в Москву и сочла необходимым навестить Брусилова. «Отправилась к генералу Брусилову, — писала она, — лежащему в госпитале у Руднева… Он лежал, но чувствовал себя бодро. Сказал, что рана не так серьезна, но он ей нарочно не дает зажить, чтобы оставили в покое и большевики и небольшевики. Я передала ему письмо, привезенное из Новороссийска, в котором генералу предлагалось бежать на Дон с помощью нашего комитета.

Брусилов прочел письмо, положил под подушку и сказал, отчеканивая слова:

— Никуда не поеду. Пора нам всем забыть о трехцветном знамени и соединиться под красным.

Меня как громом поразило.

— Что же передать от вас на Дону?

— То, что я сейчас сказал, то и передайте.

— В таком случае говорить мне больше не о чем, — заявила я и поспешила уйти.

…На душе было очень тяжело. Боже мой! А там-то, на Дону, меня так убеждали вывезти Брусилова! Я сознавала, что в Брусилове и его жене я приобрела опасных врагов».

Надо подчеркнуть здесь, что большинство (именно большинство!) старого офицерства не пошло за белогвардейцами. Некоторые сразу перешли на службу государству Советов, как, скажем, полковник Генерального штаба и будущий маршал Б. М. Шапошников, но многие колебались. К больному Брусилову нередко приходили бывшие однополчане, просили совета: как быть? Позднее один из них передал слова старого генерала: «…Россия остается, и все мы должны служить ей по той специальности, какую избрали…»

Примечательные слова! Многих, очень многих поставили они на верный путь.

Только в июле 1918 года Брусилов, опираясь на палочку, покинул клинику. К тому времени гражданская война бушевала по всей огромной стране. Советская Республика оказалась в кольце фронтов. В Москве — голод, жить в ней несказанно трудно. Родственники и знакомые наперебой уговаривали Брусилова уехать на Украину или в Одессу, где у Надежды Владимировны жили родные. Можно было, на худой конец, уехать оттуда за границу, к этому варианту склонялась жена Брусилова. Словом, возможности к отъезду были, но ничего подобного Брусилов не сделал.

«Оставаясь в России, — писал он, — несмотря на то, что перенес много горя и невзгод, я старался беспристрастно наблюдать за всем происходящим, оставаясь, как и прежде, беспартийным. Все хорошие и дурные стороны мне были заметнее… Позднее я говорил всем, что считаю долгом каждого гражданина не бросать своего народа и жить с ним, чего бы это ни стоило. Одно время, под влиянием больших семейных переживаний и уговоров друзей, я склонился к отъезду на Украину и затем за границу, но эти колебания были непродолжительны. Я быстро вернулся к моим глубоко засевшим в душе убеждениям. Ведь такую великую и тяжелую революцию, какую Россия должна была пережить, не каждый народ переживает. Это тяжко, конечно, но иначе поступить я не мог, хотя бы это стоило жизни. Скитаться же за границей в роли эмигранта не считал и не считаю для себя возможным и достойным». И Брусилов остается в Москве, хотя его ждут непривычные бывшему генералу, потомственному дворянину тяготы, переживания и испытания.

В начале сентября 1918 года Брусилова арестовали: в ответ на покушение эсерки Фанни Каплан на В. И. Ленина и убийство председателя Петроградской ЧК М. С. Урицкого эсером Канегиссером ВЦИК РСФСР объявил красный террор. В качестве заложников в Москве, Петрограде и других городах было арестовано немало бывших офицеров русской армии, видных чиновников, деятелей буржуазных партий, священнослужителей православной церкви; кое-кого и расстреляли.

Два месяца Брусилов пробыл под арестом. Содержали его в Кремле: там находилось и много других арестантов, в частности, глава заговора против Советской власти английский посол Б. Локкарт. Режим был не слишком строг, Брусилову разрешались прогулки по Кремлю.

25 октября 1918 года ЦК РКП(б) обсудил вопрос об офицерах, арестованных в качестве заложников в Москве, и постановил, что «освобождению подлежат лишь те офицеры, относительно которых не будет обнаружена их принадлежность к контрреволюционному движению». Брусилов был освобожден. Правда, еще два месяца он находился под домашним арестом.

Наступил 1919 год; был он не менее тяжел, чем год предыдущий, тяжел для всей страны, тяжел и для Брусилова, его семьи. Вместе со всей Москвой голодал Брусилов, вместе с ней мерз…

Часть архива, отложившегося за военные годы, Брусилов сумел сохранить у себя, и это давало возможность начать работу над воспоминаниями. Вот он, сухой и строгий по-прежнему, только постаревший, сидит в нетопленном кабинете над бумагами, вспоминает минувшее, бесконечно далекое, кажущееся нереальным, невозможным в суровой Москве 1919 года. Но как ни углубляйся в прошлое, как ни пытайся отгородиться от настоящего, оно вторгается в сознание само, заставляет и прошлое рассматривать иначе, чем представлялось ранее, переоценивать его, и будущее, неясное, тревожное будущее, представлять по-иному.

Идет гражданская война. Страна разделилась на два лагеря, восстал, как писалось в древней книге, брат на брата, сын на отца… На чьей стороне правда, где она? Много раз на протяжении 1918–1919 годов колебались на фронтах судьбы войны. Конечная победа, видимо, должна быть у той стороны, за которую стоит народ. Брусилов не может не видеть, что трудящийся люд России, рабочие и крестьяне, на стороне Советской власти. Он, всю жизнь видевший свой долг в служении родине, России, должен бы оставаться на той же стороне…

Но он — бывший генерал, монархист в прошлом, оно, это прошлое, связывает невидимыми и тем не менее прочными нитями, и не все из них можно порвать сразу, легко и безболезненно. Люди его круга, те, с кем он жил и работал десятилетиями, на чьей стороне они? Прежде всего где его коллеги — генералы?

Подавляющее большинство из них — враги Советской власти, и многие, очень многие, уже поплатились жизнью в борьбе с ней. Еще в августе 1917 года, после корниловского мятежа, застрелился генерал Крымов; то же самое сделал 29 января 1918 года Каледин, разбитый в столкновении с советскими отрядами на Дону и очутившийся в безнадежном положении; 13 апреля 1918 года под Екатеринодаром убит разрывом снаряда, выпущенного русским артиллеристом, Корнилов; умер 8 октября 1918 года в звании верховного руководителя «Добровольческой армии» Алексеев; расстреляны 19 октября 1918 года в Пятигорске взятые в качестве заложников Рузский и Радко Дмитриев; 19 января 1919 года умер Иванов, «Южная армия» которого была разбита красными под станицей Вешенской…

Да, многие знакомые Брусилову генералы уже сложили головы в бесславной войне против русского народа. Другие же еще воюют, еще на что-то надеются. Что же думает о них генерал Брусилов?..

Несколько лет спустя довелось ему прочитать «Очерки русской смуты» генерала Деникина. То было объемистое пятитомное сочинение, написанное, надо признать, с точки зрения литературной довольно хорошо, в котором оправдывалась задним числом «белая идея». Брусилов отозвался на это в таких словах: «Не знаю, что легче — на чужие деньги жить за границей все эти годы или переживать все ужасы революции, голод и холод вместе со всей Россией. Деникин много говорит с большим пафосом о «Родине-матери». Так вот, когда мать тяжело больна, совершенно не нужно самонадеянно и безрассудно производить над ней рискованные операции в заливать ее потоками братской крови, а лучше предоставить времени залечить ее недуги, не бросая ее, и помогать ей вблизи, насколько сил и разума хватит. Так я думал и думаю». Нет, с Деникиным и подобными ему Брусилову оказалось не по пути.

Но ведь есть и другие примеры: еще в феврале 1918 года генерал М. Д. Бонч-Бруевич после личной встречи с В. И. Лениным стал разрабатывать план обороны Петрограда от германских интервентов; затем генерал был назначен военным руководителем Высшего военного совета. Побеседовав с бывшим генералом А. И. Верховским, В. И. Ленин поручил привлечь его к работе по созданию Красной Армии; также после беседы с главой Советского правительства был назначен на ответственную работу бывший адмирал А. В. Немитц. С февраля 1920 года он стал начальником морских сил республики…

Таких примеров можно было бы привести немало. Когда стала очевидной необходимость перехода от добровольческой Красной гвардии к регулярной и массовой Красной Армии, Ленин и партия большевиков сделали обоснованный вывод о необходимости привлечения военных специалистов в армию: без их участия создание многомиллионной мощной армии было бы невозможно. Только с сентября 1918 года по март 1919-го в Красную Армию было принято 34600 бывших офицеров и военных чиновников, 21 тысяча медицинских и ветеринарных работников.

Ленин и ЦК РКП(б), требуя бдительного контроля за привлекаемыми в армию бывшими офицерами и генералами, самого решительного и беспощадного пресечения попыток саботажа и измены, в то же время учили подходить к честным военным специалистам внимательно, оказывать на них влияние и помогать полностью расстаться с прошлым. Многие из бывших военных в дополнение к уже упомянутым заняли видные посты в Красной Армии.

С июля 1919-го по апрель 1924 года пост главкома Вооруженных Сил республики занимал Сергей Сергеевич Каменев (1881–1936). Полковник дореволюционной армии, окончивший Академию Генштаба в 1907 году, он с начала 1918 года добровольцем вступил в ряды Красной Армии, был командующим войсками Восточного фронта. В 1919–1924 годах начальником полевого штаба Реввоенсовета республики был Павел Павлович Лебедев (1872–1933). Генерал-майор старой армии, он окончил Академию Генштаба в 1900 году, также добровольно пошел в Красную Армию, был начальником штаба и командующим Восточным фронтом. В 1917 году одним из первых военных специалистов, перешедших на сторону Советской власти, был Константин Иванович Величко (1856–1927). Военный инженер, генерал-лейтенант дореволюционной армии, он во время гражданской войны был председателем коллегии по инженерной обороне республики, руководил инженерной обороной Петрограда. О Борисе Михайловиче Шапошникове (1882–1945) уже говорилось, а в ту пору он был начальником оперативного управления Полевого штаба. Именно эти видные военные специалисты, а отнюдь не Л. Д. Троцкий, руководили на деле боевыми действиями на фронтах.

И это очень важно понять: в 20-е годы троцкисты всячески превозносили своего «вождя», приписывая ему блистательные победы Красной Армии, при этом всячески затенялась роль истинных творцов этих побед. И сегодня буржуазная, ревизионистская и сионистская пропаганда преподносит нам то же самое (книга Исаака Дойчера о Троцком так и называется — «Вооруженный пророк»). Меж тем не дилетант Троцкий планировал блестящие операции под Уфой и Каховкой, под Егорлыкской и Перекопом. Это делали совсем иные люди, и среди них — бывшие русские генералы и офицеры. Они послужили тем средостением, что соединило лучшее в армии старой с новой народной армией. Прямая и истинная наследница славных традиций русской армии, молодая Красная Армия крепла с каждым месяцем и одного за другим сокрушала своих многочисленных врагов…

О службе многих своих соратников, знакомых в Красной Армии генерал Брусилов знает; он думает, сопоставляет, размышляет. Но сделать решительный шаг трудно, очень трудно…

Тяжелое лихолетье гражданской войны затронуло едва ли не каждую русскую семью. Не миновало горе и семью Брусиловых. Еще до революции сын Брусилова, Алексей, женился на семнадцатилетней Варваре Ивановне Котляревской, богатой и, видимо, честолюбивой девушке. Ей, а вернее — ее бабушке, Варваре Сергеевне Остроумовой, льстило родство со знаменитым генералом. В ту пору Брусилову не было времени глубоко вникать в происходящее с сыном, и за это он себя впоследствии жестоко корил. Несколько месяцев брак казался счастливым, но грянула революция. Алексей Брусилов-младший не был к ней готов, не разбирался ни в каких политических партиях, не понимал происходящего. Однако, приняв случившееся как неизбежность, он стал искать работы, какой угодно, начал учиться бухгалтерии, намереваясь зарабатывать себе на хлеб. Но трудно тогда было найти вообще работу, тем более бывшему гвардейскому офицеру, а дома теперь у него воцарился ад, иначе как «офицеришкой-нахлебником» его уже не называли. И Алексей Брусилов бежал из дома куда глаза глядят…

Не лучше сложилась и судьба невестки. По характеру она была доброй и отзывчивой, и, несмотря на тот «трагический сумбур», который невестка внесла в жизнь Брусиловых, они не таили зла на нее. В. И. Брусилова-Котляревская сделала и немало добра семье, в частности, очень заботилась о свекре, когда он лежал раненым и был под арестом. Точно так же она оказала немалые услуги семье брата Брусилова — Бориса, умершего в 1918 году в Москве.

После исчезновения Алексея Брусилова-младшего и смерти В. С. Остроумовой Брусиловы звали невестку жить с ними, но Варя не согласилась и, по выражению Брусилова, «стала устраивать политические салоны то с правым, то с левым направлением. Ее гостями были то епископы, монахи и монахини, то матросы и деятели крайнего большевизма. Такая мешанина очень смущала меня и мою жену, и мы все постепенно отдалились от нее». Время было суровое, и вскоре невестка Брусиловых попала под арест по какому-то «церковному делу», ей грозил расстрел. Брусиловы бросились хлопотать за невестку, представили серьезные медицинские свидетельства о ее ненормальности. В. И. Брусилову-Котляревскую выпустили из тюрьмы, но и после этого она не прекратила сумасбродств.

Младший Брусилов покинул Москву — и пропал. До отца доходили лишь противоречивые слухи о его судьбе. Однажды, уже в конце декабря 1919 года, знакомый принес армейскую газетку «Боевая правда». В ней — маленькая, напечатанная мелким шрифтом заметка: «Белые расстреляли б. корнета Брусилова». С ужасом читал отец: «В Киеве по приговору военно-полевого суда белыми расстрелян б. корнет Брусилов, сын известного царского генерала. Он командовал красной кавалерией и попал в плен к белым в боях под Орлом». Вот и вся заметка. Но это была лишь одна версия гибели сына, существовали и другие. Отец так и не узнал с достоверностью, где и как погиб его сын.

Весной 1920 года казалось, что война закончилась. Арестован, расстрелян и спущен под лед Ангары адмирал Колчак, бесславно уплыл из Новороссийска на английском корабле Деникин, разбит Юденич, несолоно хлебавши ушли из Архангельска англичане, позорно бежали из Одессы французы… Правда, зацепился Врангель за прекрасный клочок русской земли — Крым, на Дальнем Востоке распоряжаются японцы и американцы, мечется по украинским степям Махно. Но, думается, еще немного, и испытания России кончатся…

Именно в это время старый генерал сделал свой выбор. 18 апреля 1920 года на имя председателя Военно-исторической комиссии (существовала в Москве некоторое время и такая) от Брусилова поступило заявление: «Прошу зачислить меня в число сотрудников по исследованию и использованию опыта войны 1914–1918 гг.». Военно-научная работа, несмотря на тяжелое положение Советской Республики, велась тогда очень широко. Некоторые из выпущенных тогда книг сохранили научное значение до сих пор. На заседании 20 апреля редакционная коллегия комиссии постановила удовлетворить просьбу Брусилова, и 21 апреля в приказе № 39 по комиссии, в параграфе третьем, говорилось: «Алексей Алексеевич Брусилов назначается сотрудником-составителем с 20 сего апреля». Так бывший генерал Брусилов начал сотрудничать с Советской властью.

Для разработки ему дали весьма близкую тему: «Действия 8-й армии в 1914 году до начала Галицийской битвы». Что ж, времени ушло еще не так много, память сохранила события, да и документами можно воспользоваться, попробовать описать и осмыслить свои действия. Но заниматься военно-исторической работой Брусилову долго не пришлось.

25 апреля 1920 года армия Польши, вооруженная и щедро снабженная бывшими союзниками России, перешла в наступление против значительно уступавших ей в силах и средствах соединений Красной Армии на Украине. 12-я и 14-я советские армии мужественно сопротивлялись, но под натиском врага были вынуждены отходить. 7 мая интервенты заняли Киев. Вновь оборона Советской Республики становилась главной задачей.

30 апреля ВЦИК и Совнарком опубликовали обращение «Ко всем рабочим, крестьянам и честным гражданам России». 23 мая были опубликованы тезисы ЦК РКП (б) «Польский фронт и наши задачи». В этих документах раскрывались цели польских интервентов и отмечался справедливый, освободительный характер борьбы, которую Красная Армия вела с польскими войсками.

С тревогой следил за событиями Брусилов. На этот раз он решил действовать. 1 мая 1920 года начальник Всероссийского главного штаба Н. И. Раттель получил письмо:

«Милостивый государь

Николай Иосифович!

За последние дни пришлось мне читать ежедневно в газетах про быстрое и широкое наступление поляков, которые, по-видимому, желают захватить все земли, входившие в состав Королевства Польского до 1772 г., а может быть, и этим не ограничатся.

Если эти предположения верны, то беспокойство правительства, сквозящее в газетах, понятно и естественно. Казалось бы, что при такой обстановке было бы желательно собрать совещание из людей боевого и жизненного опыта для подробного обсуждения настоящего положения России и наиболее целесообразных мер для избавления от иностранного нашествия. Мне казалось бы, что первою мерою должно быть возбуждение народного, патриотизма, без которого крепкой, боеспособной армии не будет. Необходимо нашему народу понять, что старое павшее правительство было неправо, держа часть польского братского народа в течение более столетия насильственно под своим владычеством. Свободная Россия правильно сделала, немедленно сняв цепи со всех бывших подвластных народов, но, освободив поляков и дав им возможность самоопределиться и устроиться по своему желанию, вправе требовать того же самого от них, и польское нашествие на земли, искони принадлежащие русскому православному народу, необходимо отразить силою. Как мне кажется, это совещание должно состоять при главнокомандующем, чтобы обсуждать дело снабжения войск провиантом, огнестрельными припасами и обмундированием.

Что же касается до оперативных распоряжений и плана войны в особенности, то в эту область совещание ни в каком случае вмешиваться не может. Как личный мой опыт, так и военная история всех веков твердо указывает, что никакой план, составленный каким бы то ни было совещанием, не может выполняться посторонним лицом, да и вообще план войны и оперативные распоряжения должны быть единоличной работой самого командующего и его начальника штаба…»

Приведенное почти полностью письмо Брусилова — свидетельство его бесповоротного решения. Сделав этот шаг, он окончательно связал свою судьбу с Красной Армией, с государством Советов.

Предложение Брусилова было рассмотрено немедленно. Н. И. Раттель направил его письмо в РВС республики, и уже 2 мая там приняли решение: «В целях всестороннего освещения вопросов, связанных с этой борьбой, от исхода которой зависит судьба не только украинского, но и русского народа …образовать при главнокомандующем всех вооруженных сил республики высокоавторитетное по своему составу особое совещание по вопросам увеличения сил и средств для борьбы с наступлением польской контрреволюции».

Приказ был опубликован в «Правде» 5 мая 1920 года. Тут же сообщался и состав совещания. Был он действительно авторитетным и произвел большое впечатление как в Советской России, так и у ее противников. Председателем Особого совещания — и это более всего поражало читателей — назначался Брусилов. Далее следовали громкие фамилии людей, завоевавших известность в годы мировой войны и, казалось, уже давно исчезнувших. Большинство этих генералов уже упоминалось в этой книге: А. А. Поливанов, В. Н. Клембовский, П. С. Балуев, А. Е. Гутор, А. М. Зайончковский, А. А. Цуриков, М. В. Акимов, Д. П. Парский и некоторые другие.

Сообщение это вызвало немалый интерес в стране и породило различные толки о назначении совещания и его обязанностях. В статье «Правды» от 7 мая разъяснялось, что «Особое совещание состоит при главнокомандующем С. С. Каменеве, в руках которого сосредоточена вся полнота военно-оперативной власти. Особое совещание имеет своей задачей разработку военно-административных и хозяйственных вопросов, связанных с обслуживанием Западного фронта (формирование, воспитание командного состава, пополнения, все виды снабжения, работа транспорта и пр.)».

«Правда» подчеркивала, что письмо Брусилова и согласие его и других генералов деятельно помогать Советской власти может быть истолковано только как свидетельство резких перемен в настроениях представителей старого общества. «В высокой степени знаменательно, — говорилось в статье, — что А. А. Брусилов признает безусловно правильной советскую политику, выразившуюся в безоговорочном признании независимости Польской республики. Не менее знаменательно и то, что А. А. Брусилов самым фактом предложения своих услуг для дела борьбы с буржуазно-шляхетской Польшей как бы подтвердил от лица известных общественных кругов, что рабоче-крестьянская власть имеет право ждать и требовать поддержки и помощи от всех честных и преданных народу граждан, независимо от их прошлого воспитания, в той великой борьбе на Западе, от которой зависит будущность трудовой России».

По этой выдержке из статьи центрального органа партии большевиков можно судить, какое значение было придано тогда выступлению Брусилова и группы бывших генералов. Конечно, их имел в виду В. И. Ленин, когда 13 мая 1920 года говорил: «Даже бывшие царские генералы признают несправедливыми притязания Польши и идут помогать нам»[31].

Особое совещание приступило к работе. Рассматривались самые различные вопросы. Вскоре Брусилов побывал на заседании представителей военно-учебных заведений, где обсуждались методы подготовки командного состава и пополнения им Красной Армии. 25 мая 1920 года он докладывал о своих впечатлениях Особому совещанию. Доклад был пронизан неподдельной заботой о порученном деле, в нем сквозило искреннее огорчение недостатками, о которых он узнал. Участникам совещания Брусилов рассказал, что ознакомился с учебными программами и нашел их не соответствующими требованиям времени. По мнению Брусилова, это произошло оттого, что большинство составителей программ в войне участия не принимали, продолжая служить в военно-учебных заведениях, и потому едва ли знают, что требуется строевому командиру. В качестве срочной меры Брусилов предлагал участникам совещания просмотреть программу обучения и определить, «действительно ли она соответствует тому, что нужно в настоящее время».

Наибольший интерес среди всего прочего представляет одно из первых крупных выступлений Особого совещания. На том же заседании 25 мая зашел разговор о возможности выпуска воззвания ко всем бывшим офицерам. Брусилов считал такое воззвание необходимым.

— Нужно так это письмо написать, — говорил он, — чтобы они ясно поняли, что дело в данный момент вовсе не о классовой борьбе, а о том, чтобы нашу самостоятельность отстоять и вместе с тем отстоять пределы, в которых находится наше государство…

Брусилов предложил участникам совещания каждому составить проекты и на следующем заседании обсудить их, чтобы содержание было приемлемо для всех. На очередном заседании наилучшим был признан проект Брусилова. Так 23 мая 1920 года в «Правде» появилось знаменитое воззвание «Ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились».

«Свободный русский народ, — начиналось воззвание, — освободил все бывшие ему подвластные народы и дал возможность каждому из них самоопределиться и устроить свою жизнь по собственному произволению. Тем более имеет право сам русский и украинский народ устраивать свою участь и свою жизнь так, как ему нравится, и мы все обязаны по долгу совести работать на пользу, свободу и славу своей родной матери России…»

Рассказав далее о целях польской интервенции, авторы воззвания продолжали: «В этот критический исторический момент нашей народной жизни мы, ваши старшие боевые товарищи, обращаемся к вашим чувствам любви и преданности к родине и взываем к вам с настоятельной просьбой забыть все обиды, кто бы и где бы их вам ни нанес, и добровольно идти с полным самоотвержением и охотой в Красную Армию, на фронт или в тыл, куда бы правительство Советской Рабоче-Крестьянской России вас ни назначило, и служить там не за страх, а за совесть, дабы своей честной службой, не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Россию и не допустить ее расхищения, ибо в последнем случае она безвозвратно может пропасть, и тогда наши потомки будут нас справедливо проклинать и правильно обвинять за то, что мы из-за эгоистических чувств классовой борьбы не использовали своих боевых знаний и опыта, забыли свой родной русский народ и загубили свою матушку-Россию».

Первой под воззванием стояла подпись Брусилова, затем следовали имена генералов, принимавших участие в работе Особого совещания.

Советское правительство понимало, что страх ответственности за совершенные в прошлом деяния может сковать побуждения бывших офицеров отдать свои силы служению Советской власти. Вот почему 2 июня 1920 года был принят декрет «О бывших офицерах», подписанный В. И. Лениным. Декрет гласил: «Все те бывшие офицеры, которые в той или другой форме окажут содействие скорейшей ликвидации остающихся еще в Крыму, на Кавказе и Сибири белогвардейских отрядов и тем облегчат и ускорят победу рабоче-крестьянской России над шляхетской Польшей, будут освобождены от ответственности за те деяния, которые они совершили в составе белогвардейских армий Врангеля, Деникина, Колчака, Семенова и проч.».

Воззвание произвело в стане белогвардейцев сильнейшее впечатление: «Как, даже и Брусилов, даже и он идет на службу к большевикам! И не только идет, но требует того же от других!» Но если непримиримые, заклятые враги Советской власти с этого момента прокляли и отринули память о Брусилове, то для колеблющихся, сомневающихся, не определивших до конца свой выбор (а такие были, даже на третьем году гражданской войны), для многих из них обращение Брусилова стало решающей вехой на пути к возвращению, на службу Родине: «Не может быть, чтобы генерала Брусилова принудили к такому поступку, чтобы он сделал это из мелких, корыстных расчетов!..»

И буквально на следующий день после публикации воззвания в военные комиссариаты Москвы, Петрограда и многих других городов стали в значительном числе приходить бывшие офицеры, дотоле уклонявшиеся от службы в Красной Армии, а также те из них, кто некогда даже сражался на стороне белых. После декрета от 2 июня поток этот еще более увеличился.

Беседуя 12 июня с корреспондентом «Красной газеты», Брусилов упомянул о впечатлении, произведенном его воззванием, и пояснил:

— За последние несколько дней, в связи с выпущенным нашим совещанием воззванием ко всем офицерам, ко мне поступает очень много заявлений от офицеров, содержащихся в концентрационных лагерях и других местах заключения, а также состоящих на гражданской службе, с просьбой помочь им определиться на фронт. Все эти просьбы передаются мною по назначению, и, вероятно, в ближайшие дни я буду знать результаты…

Обращение Брусилова оказалось очень кстати и потому, что оно почти совпало с началом новой попытки белогвардейцев свергнуть Советскую власть вооруженной рукой: 7 июня 1920 года войска Врангеля вылезли из Крыма. Положение на юге России сразу же стало серьезным.

В. И. Ленин в шифрованной телеграмме Реввоенсовету республики распорядился изготовить обращение-манифест к офицерам врангелевской армии с точными предложениями и гарантиями о полной безопасности в случае перехода на сторону Советов. Такое воззвание было составлено; подписали его Председатель ВЦИК М. И. Калинин, Председатель Совнаркома В. И. Ленин и — подчеркнем это — А. А. Брусилов, председатель Особого совещания при главкоме. Обращение-манифест в виде листовок распространялось в войсках Врангеля.

Необходимо отметить, что тогдашнее руководство Реввоенсовета (Л. Троцкий и Э. Склянский) выполняло эти указания Ленина с большой неохотой. Этим космополитам, случайно оказавшимся в большевистской партии, претил сам дух отечественного патриотизма, которым были проникнуты воззвания Брусилова. Разумеется, в ту пору троцкистам приходилось скрывать свои истинные цели и убеждения, но позже, оставив страну, они уж высказались по этому поводу куда как откровенно. Сам Троцкий в своих заграничных мемуарах брюзжал, что воззвание Брусилова и вообще все эти «обращения к русскому народу» были ему глубоко неприятны, но он, мол, не мог ничего поделать…

Да, не смог. К счастью для Советской России и ее Вооруженных Сил.

Если ранее в эмиграции и белогвардейских кругах сохранялось весьма почтительное отношение к личности Брусилова, то теперь, после его недвусмысленных поступков, самая примитивная злоба тут возобладала. Иначе как предателем и изменником, продавшимся большевикам, Брусилова в эмигрантской печати не называли. Он же однажды сказал по этому поводу жене:

— Большевики, очевидно, меня уважают больше, потому что никто из них никогда и не заикнулся о том, чтобы мне что-либо посулить…

Год спустя, в августе 1921 года, Брусилов говорил корреспонденту рижской газеты о своем отношении к Советской власти:

— Я подчиняюсь воле народа — он вправе иметь правительство, какое желает. Я могу быть не согласен с отдельными положениями, тактикой Советской власти, но, признавая здоровую жизненную основу, охотно отдаю свои силы на благо горячо любимой мною Родины…

Документы о деятельности Брусилова на посту председателя Особого совещания свидетельствуют, что он заботился о благе армии. Выше уже упоминалось о его отношении к программам подготовки командного состава. Позднее им было высказано немало ценных предложений по вопросам строительства Вооруженных Сил Республики Советов.

Особенно точные и глубокие оценки содержатся в докладе Брусилова Особому совещанию 20 декабря 1920 года. Прочитав доклад начальника штаба Второй Конной Армии А. И. Тарасова-Родионова на имя М. В. Фрунзе о дальнейшем использовании освободившихся частей и реорганизации кавалерии, Брусилов самым подробным образом характеризовал этот документ и сделал свои замечания.

В докладе Тарасова-Родионова отчетливо было заметно увлечение ролью кавалерии. Это и немудрено, если вспомнить, какую роль обе конные армии, Первая и Вторая, сыграли только что в боях с белополяками и врангелевцами. И, несмотря на это, несмотря на громкую славу, приобретенную красной кавалерией (и славу заслуженную), Брусилов считал необходимым указать: «Нельзя, конечно, отрицать возможность случайного успеха конной атаки кавалерии, своевременно брошенной на тот или иной боевой участок фронта противника, но при обширных полях сражений нынешнего времени и отсутствии густых строев пехоты ни решения участи сражения, ни тем более выигрыша кампании кавалерия достичь не в состоянии, и таких результатов ожидать от нее было бы неосторожно и даже опасно». Таким образом, Брусилов предостерегал от чрезмерного увлечения созданием очень крупных и чисто кавалерийских соединений.

В то же время Брусилов не отрицал очевидного — возможных успехов кавалерии, но при определенных условиях. «Стратегические удачные действия, — писал он, — оказывались успешными и давали значительные результаты по преимуществу во время гражданских войн, при обширных пространствах для действий и сравнительной редкости населения, и в особенности малочисленности путей сообщения и сети телеграфных и телефонных линий». Необходимо признать, что события 1918–1920 годов на юге нашей страны и роль кавалерии в этих событиях в целом отмечены здесь совершенно правильно.

Брусилов, старый кавалерист, отнюдь не считал кавалерию изжившим себя родом войск, он только ратовал за правильное и осмысленное употребление ее. Позднее, уже в октябре 1923 года, он писал, что новейшие технические средства борьбы в значительной мере отразились на работе конницы, но техника — отнюдь не враг конницы в большинстве случаев, а ее могучий союзник. «Воздушный флот, броневые части, машины огня и другие технические средства, приданные коннице в пределах, допускаемых ее основным свойством — подвижностью, в значительной мере увеличивают ее самостоятельность и тем сугубо облегчают коннице выполнение ею разнообразных и многосложных задач ее на войне».

Поэтому у Брусилова вызывала озабоченность недостаточная оснащенность Красной Армии подвижными техническими средствами. «Наши вероятные противники бесспорно будут богаче нас своей техникой. И потому наше недостаточное еще богатство таковой всего выгоднее компенсировать сильной (своим составом, духом и снабжением) искусной конницей, на развитие и усовершенствование которой должно быть обращено сугубое внимание».

Уже говорилось, с каким вниманием относился генерал Брусилов в годы войны к авиации. В его докладе 20 декабря 1920 года и на этот счет имеются знаменательные высказывания: «Совершенно необходимо обратить особое, усиленное внимание, не жалея ни средств, ни трудов, на самую энергичную постройку воздушных судов вполне современных типов и необходимо твердо помнить, что наша отсталость в этом отношении грозит Красной Армии в будущем, а следовательно, и всей Советской Республике, большой бедой. Героическими усилиями нам необходимо догнать наших возможных врагов и в дальнейшем никак не отставать в развитии этого нового рода оружия». Государственный подход Брусилова к разрешению этого вопроса очевиден, он мыслит, несомненно, как командир Красной Армии, как лицо, сознающее свою ответственность и за судьбу армии, и за будущее страны — Республики Советов.

В этом же докладе имеется и еще одно важнейшее соображение, а именно об авторитете командира: «Для правильной постановки вопроса о командном составе было бы необходимо иметь соответствующий, по своей теоретической и практической подготовке, корпус красных офицеров, начальников во всех отношениях, без института комиссаров. Может быть, эта мера еще преждевременна, никакие же паллиативы тут помочь радикально не могут…» Вопрос о введении единоначалия стоял в Красной Армии после окончания войны достаточно остро, и мера эта, безусловно необходимая в правильно организованной армии, была осуществлена постепенно на протяжении ряда лет. К декабрю же 1920 года противников единоначалия насчитывалось немало, и они занимали видные посты. Поэтому-то и важно отметить прямую и искреннюю постановку вопроса Брусиловым.

На заседаниях Особого совещания, как доказывают документы, он говорил о самых разнообразных и насущных делах Красной Армии. Но, конечно, для Брусилова, старого кавалериста, основной областью приложения своих сил, своего знания и опыта прежде всего оставалась кавалерия. Уже 1 мая 1920 года Брусилов был назначен председателем вновь созданной комиссии по выработке мер по созданию высокопородистых лошадей, необходимых для кавалерии и артиллерии.

После окончания гражданской войны страна наша находилась в крайне тяжелом положении. «Разорение, нужда, обнищание»[32] — так характеризовал его В. И. Ленин. Ни одна страна в мире на протяжении нескольких последних столетий не подвергалась подобному опустошению. Общие потери населения начиная с 1914 года составили более 20 миллионов человек; сумма материальных потерь Советской России превысила 40 миллиардов золотых рублей, то есть больше четверти всего довоенного богатства страны.

Приступив к работе в комиссии, Брусилов сразу же убедился, какие утраты понесло конское поголовье за годы войны. Из 35,5 миллиона лошадей, насчитывающихся в России на 1916 год, теперь осталось менее двух третей. А ведь в то время лошадь была главной, даже единственной тягловой силой в сельском хозяйстве, велика была ее роль в транспорте и, конечно, в армии. Но дело не только в уменьшении поголовья. Особенно тяжело пострадало племенное коневодство: большинство племенных заводов находилось на юге страны, именно там, где три года бушевала гражданская война. Качественный состав кавалерийского поколения ухудшился.

В комиссию Брусилова входили представители нескольких учреждений, и сразу же обнаружился различный подход к проблеме. Отдел животноводства Наркомзема категорически утверждал, что взгляды дореволюционных военных органов на необходимость культурной лошади для службы в коннице и артиллерии опровергнуты опытом войны, где якобы наиболее пригодными оказались крестьянские лошади. Еще дальше шел представитель Главного ветеринарного управления: он считал, что в армии культурная лошадь может быть успешно заменена киргизской!

Пришлось Брусилову разъяснять всю нелепость и вредность подобных взглядов. 23 июня 1920 года он представил в Совет Всероссийского главного штаба доклад о работе комиссии, в котором убедительно доказывал, что только культурная лошадь может удовлетворить нужды Красной Армии и сельского хозяйства страны. «Как старый кавалерист, — писал он, — стою на той точке зрения, что невозможно оспаривать мнения, утвердившегося в целом мире бесконечной работой и всей культурой Западной Европы, нужна ли культурная лошадь. Ответ один: культурная лошадь необходима и для военного ведомства, и для крестьянина».

Мнение Брусилова возобладало. Вскоре комиссия, руководимая им, предложила создать соответствующий орган, который занимался бы коннозаводским делом и коневодством вообще. Такой орган — Центральное управление коннозаводства и животноводства при Наркомземе — был создан, а Брусилов стал главным его инспектором. В июле 1922 года начальник Штаба РККА поставил перед РВС республики вопрос о переименовании инспекции Брусилова в военную инспекцию. После принятия этого предложения Брусилов стал главным военным инспектором коннозаводства и коневодства в Советской России.

…Кончался седьмой десяток жизни Брусилова, но он неустанно продолжал трудиться на благо страны и армии. Восстановление конного дела требовало немалых усилий, и Брусилов старается, чтобы соответствующие органы отводили должное внимание этому вопросу. К примеру, в августе 1922 года Брусилов, препровождая в Центральное управление коннозаводства и животноводства доклад инспектора Скворцова о главнейших мероприятиях в области коневодства, писал от своего имени: «Эта исключительная по своему значению для земледельческой страны отрасль народного хозяйства в течение последних восьми лет по общеизвестным причинам пришла в такое тяжкое положение, что Советскому правительству необходимо обратить на нее усиленное внимание и предпринять ряд неотложных мер, без которых нам в этом отношении будет чрезвычайно трудно справиться. Время не терпит, и доклад тов. Скворцова является более чем своевременным, напоминая об этом важнейшем деле во время строительства государства на новых началах».

Поскольку восстановление коневодства в европейской России требовало немало времени, Брусилов рассчитывал использовать до предела еще уцелевшие ресурсы, в частности в Западной Сибири. «Было бы преступлением, — писал он в особой записке, — не обратить усиленного внимания и заботы на спасение и развитие еще сохранившихся остатков коневых средств в Западной Сибири. На случай мобилизации армии оттуда можно много почерпнуть, чтобы оно развивалось должным образом и чтобы при изъятии даже значительного количества лошадей план работ не разрушался и коннозаводство не исчезло, как это имело место в европейской России во время гражданской войны. Это явление не должно повториться теперь, во время нового строительства Советской Республики».

Все же внутренними ресурсами страны в восстановлении коневодства обойтись было невозможно, и 8 ноября 1922 года Брусилов поставил перед главкомом вопрос о необходимости закупки за рубежом чистокровных лошадей. «Вопрос этот, — писал он, — принадлежит к числу государственных задач неотложной необходимости и первостепенной важности в целях обороны Советской Республики. Время не терпит».

Можно было бы привести и еще немало документов, свидетельствующих, как серьезно и целеустремленно работал Брусилов над восстановлением коневодства в стране, Его предложения, как правило, поддерживались высшими инстанциями. Несомненна крупная роль Брусилова в постепенном улучшении коневодческого дела в стране, а значит — создании прочной основы для развития красной кавалерии.

На семидесятом году жизни Брусилов получает новое и очень ответственное назначение в Красной Армии. В тот период Вооруженные Силы находились в стадии перестройки, продолжалась демобилизация: к концу 1924 года численность Вооруженных Сил сократилась с 5,5 миллиона человек до 562 тысяч. Тяжелое экономическое положение страны побуждало к экономии, сокращению штатов. В те годы на работу в гражданские ведомства из армии ушло немало видных военных. Тем не менее для Брусилова место нашлось, и, повторим, пост был очень важным. 1 февраля 1923 года было сформировано управление инспектора кавалерии РККА, подчинявшегося непосредственно главкому. Управление возглавил Брусилов. В то же время он оставался и главным военным инспектором Главного управления коннозаводства.

Вступая на этот пост, Брусилов так писал в приказе о положении в кавалерии: «После империалистической войны и голодов, последствием которых неизбежно явилась общая разруха, наше былое коневое богатство значительно убавилось как количественно, так и качественно; слышатся постоянные жалобы на недостаток лошадей и на плохое их качество. По этому поводу считаю необходимым объявить, что лошади — не «машина», а живое существо: на фабрике ее не закажешь. Восстановление коневых средств страны требует долгого времени, а война не ждет, и хорошая кавалерия должна суметь извлечь всю возможную пользу из того материала, который ей дан, ибо другого пока нет.

На основании долголетнего опыта могу смело утверждать, что даже плохая по качествам лошадь, но хорошо содержанная, то есть выкормленная, вычищенная и правильно работанная, может нести значительно большую работу, чем плохо содержанная, хотя бы и высококровная лошадь».

Управление инспектора кавалерии имело широкий круг обязанностей: организация кавалерийских частей, развитие боевых качеств кавалерии при соблюдении современных требований, подготовка командного состава кавалерии, правильное применение действовавших уставов и инструкций. Поскольку штат управления был невелик, кроме Брусилова — 8 человек (тогда в армии приходилось экономить), то работы хватало всем, в том числе и начальнику.

Уже через месяц после своего назначения, 1 марта, главкому С. С. Каменеву был представлен проект программы работы управления инспектора кавалерии. В первую очередь он предусматривал выработку взглядов на современные требования к кавалерии; ежегодную организацию военной игры, кавалерийских сборов и полевых поездок; пересмотр существовавших кавалерийских уставов; упорядочение ремонтирования кавалерии. Брусилов намеревался войти с ходатайством о подчинении ему в техническом отношении Высшей кавалерийской школы, чтобы на практике проверять теоретические положения еще до введения их в действие в войсках. Главком одобрил план, и Брусилов принялся за дело со свойственной ему в семьдесят лет страстью к работе.

В ближайшие же месяцы он добился осуществления ряда пунктов программы: было разработано постановление по производству испытаний и состязаний по подготовке армейских кавалерийских частей и военно-учебных заведений, организовано Всероссийское общество конного спорта, начата подготовка инструкторов конно-саперного дела, приступил к работе отдел ремонтирования РККА и т. д.

Брусилов хотел бы и дальше служить Родине, но возраст и здоровье напоминали о себе. Сильно болела раненая нога. Он считал недопустимым быть подчиненным в тягость своим недомоганием и стариковской слабостью, поэтому твердо порешил оставить важные и ответственные посты. 5 сентября 1923 года, спустя несколько дней после своего семидесятилетия, Брусилов подал главкому рапорт об отставке. Но в Красной Армии высоко ценили таких специалистов, как Брусилов: РВС республики просил его послужить еще некоторое время.

В конце сентября 1923 года была учреждена должность помощника главкома по кавалерии; пост этот занял С. М. Буденный — блестящий кавалерист, крупнейший кавалерийский начальник со времен наполеоновских войн, имя которого, несомненно, должно стоять в ряду с именами Мюрата и Платова. Управление инспектора кавалерии и отдел ремонтирования РККА подчинялись теперь Буденному. 15 марта 1924 года инспекцию кавалерии расформировали. Брусилов был назначен для особо важных поручений при РВС республики. В этой должности он и состоял последние два года жизни.

За годы службы в Красной Армии Брусилов познакомился и работал со многими видными военачальниками, которых породила наша народная революция. На протяжении 1923–1925 годов он неоднократно встречался с М. В. Фрунзе, занимавшим ведущие посты в Красной Армии, а с ноября 1924 года возглавившим РВС республики. Фрунзе был очень внимателен со старым русским военачальником. Брусилов, со своей стороны, имел возможность убедиться, что человек этот, революционер-профессионал, не имевший военного образования, — прирожденный военачальник.

В годы гражданской войны Фрунзе осуществил ряд блестящих операций, которые могли бы составить честь любому полководцу. Ныне — и в этом Брусилов убеждался во время каждой встречи — Фрунзе, проводя в жизнь директивы партии большевиков, работал над укреплением мощи Красной Армии, армии новой, коренным образом отличающейся от всех предыдущих. В то же время эта армия была естественной и единственной наследницей славных боевых традиций старой русской армии, и строительству ее Брусилов готов был отдать все свои силы.

Свои чувства к М. В. Фрунзе Брусилов высказал в письме в РВС республики в ноябре 1925 года, после смерти пролетарского полководца (в тот момент Брусилов был в Карловых Варах). Он писал:

«Буду всегда помнить доброе отношение и внимание Михаила Васильевича ко мне и к моей семье. Моя глубокая благодарность к нему тем более требует, чтобы я выразил мое сердечное соболезнование и сочувствие не только вдове его, но и всем Вам, его ближайшим сотрудникам и сослуживцам».

Столь же интересным и полезным было для Брусилова знакомство с К. Е. Ворошиловым и С. М. Буденным. Кавалерист до мозга костей, уже более полувека жизни отдавший русской коннице, он не мог не оценить руководителей 1-й Конной Армии, сумевших провести ее победоносно сквозь испытания гражданской войны. Ныне они продолжали совершенствовать кавалерию, готовить ее к возможным испытаниям, не пренебрегая при этом личным примером. После 100-верстного пробега, организованного в Северо-Кавказском военном округе, Брусилов в приказе особо отмечал, что и командующий округом К. Е. Ворошилов и командарм С. М. Буденный участвовали в пробеге, ставил проведение такого пробега в пример и называл его «назидательным».

В свою очередь, и советские военачальники высоко отзывались о Брусилове, а военные организации заботились о нем. Показателен и в то же время характерен для той эпохи следующий случай. Брусилов с женой и свояченицей продолжал жить в доме № 4 по Мансуровскому переулку, но теперь от прежней квартиры оставались у них три комнаты. С жильем в Москве тогда было предельно тяжело, обладателей старых квартир постоянно «уплотняли» — существовало в ту пору и такое выражение. Жилищное товарищество потребовало от Брусилова освободить одну из комнат. Начальник Штаба РККА П. П. Лебедев обратился в Чрезвычайную жилищную комиссию с ходатайством о сохранении за Брусиловым комнаты. «Принимая во внимание выдающиеся заслуги перед республикой тов. Брусилова, его ответственную должность и преклонный возраст, по приказанию главкома прошу не отказать в распоряжении, в виде исключения, одну из трех комнат, занимаемых тов. Брусиловым, зачесть в счет 10 процентов нормы, сдаваемой товариществом, и сохранить ее забронированной для семьи тов. Брусилова». Комната осталась за Брусиловыми.

В последние годы жизни Брусилов имел возможность и работать, несомненно, по призванию, и встречаться с интересными, новыми для него людьми. Но бывали встречи и неприятные. Речь идет прежде всего о Троцком, который в сугубо карьеристских целях примазался к партии большевиков, не прекращая борьбы против Ленина и ЦК партии…

Брусилов терпеть не мог Троцкого и его окружения. Человек военный до мозга костей, он не пытался, разумеется, проявить недисциплинированности, а ведь Троцкий был тогда, к сожалению, его прямым начальником. Да, начальников не выбирают, старый генерал это знал хорошо. Но дома он уж давал волю своим чувствам и словам.

Дома… Увы, дома тоже не все было нормально, просто даже неблагополучно. Надежда Владимировна все же никак не могла принять новой России. Она, разумеется, не перечила мужу, заботилась о нем, но идейный разлад у них был очевиден, хоть и скрывался обоими. Надежда Владимировна и ее сестра Вера Владимировна все более впадали в мистицизм, уходя от окружавшей их новой жизни. Неудивительно, что после кончины Брусилова все нити, хоть как-то связывавшие сестер с новой Россией, оборвались. Надежда Владимировна попросилась за границу, ее, разумеется, отпустили. И тут пожилая и нервная женщина написала «мемуары» от имени мужа. Ту неприязнь, которую Брусилов всегда питал к Троцкому и троцкистам, она перенесла на Советскую Россию в целом. Получилась та полуправда, которая порой хуже прямой лжи и клеветы. После войны рукопись прочли, кое-кого она даже смутила, но постепенно все встало на свои места, и память о славном генерале оскорблена не была.

Лучше всего о себе рассказал он сам. Без шума и суеты Брусилов закончил свою мемуарную работу в 1923 году. Его воспоминания впервые вышли в свет в 1929 году, а всего их насчитывается уже пять изданий.

…Раненая нога не давала покоя Брусилову. По ходатайству М. В. Фрунзе осенью 1925 года Брусиловым была предоставлена возможность выехать на лечение в Карловы Вары.

Прошло более одиннадцати лет с тех пор, как Брусилов был за границей. Сколько событий минуло, сколько людей ушло! Как изменилась Россия, как изменился он, бывший генерал Брусилов! Здесь же перемены незначительные. Та же толпа курортников, немало и русских. Правда, это эмигранты, жить в Чехословакии легче, чем в Париже, Варшаве: чехи относятся лучше по сравнению с бывшими союзниками, не говоря уж о шляхтичах. Но от встреч с эмигрантами Брусилов воздерживался — это было часто неприятно и даже опасно.

Однажды в его присутствии группа бывших, очевидно, офицеров громко, явно рассчитывая привлечь внимание Брусилова, стала возмущаться тем, что старый русский генерал пошел на службу к большевикам. Брусилов не вытерпел, повернулся и спросил:

— А кто, как не большевики, вместе с русским народом, отстоял в гражданской войне нашу землю от жадных иностранных государств?..

Неожиданность ответа смутила врагов, они замолчали, а Брусилов довершил:

— А где были, к кому на службу пошли в это время вы, господа? К немцам, французам или, может быть, к румынам?..

Ответа не было…

Лечение несколько облегчило боли в ноге. По возвращении в Москву Брусилов снова приступил к работе. Много времени у него отнимало написание мемуаров.

Но вскоре боли в ноге усилились; ежедневно Брусилов принимал сеансы лечения электричеством. Простудившись, он заболел крупозным воспалением легких и в ночь на 17 марта 1926 года, на 73-м году жизни, скончался от паралича сердца.

В этот же день РВС республики постановил принять расходы по похоронам на свой счет и ходатайствовать перед Совнаркомом СССР о назначении персональной пенсии вдове Брусилова.

18 марта в «Правде», «Красной Звезде» и других газетах появились некрологи о Брусилове. «Правда», давая высокую оценку личности покойного, одного из наиболее выдающихся представителей русской армии, внесшего вклад в строительство Советских Вооруженных Сил, подчеркивала, что весь Реввоенсовет республики уважал Брусилова, «ценил его глубокий ум, прямоту его взглядов, его искреннюю лояльность по отношению к Советской власти».

В 12 часов дня 19 марта у квартиры покойного выстроился почетный эскорт: рота пехоты, эскадрон кавалерии и полубатарея артиллерии. Среди присутствовавших — делегация РВС республики во главе с А. И. Егоровым и С. М. Буденным. Они возлагают на гроб Брусилова венок с надписью: «Честному представителю старого поколения, отдавшему свой боевой опыт на службу СССР и Красной Армии, А. А. Брусилову от Реввоенсовета».

В полдень гроб с телом покойного ставят, как и положено исстари, на артиллерийский лафет, и траурный кортеж направляется к Новодевичьему монастырю. Перед воротами — траурный митинг. А. И. Егоров от имени Реввоенсовета характеризует роль Брусилова в борьбе с бело-поляками. С. М. Буденный говорит о заслугах покойного в организации красной конницы, Г. Д. Гай, выступая от Военной академии имени М. В. Фрунзе, вспоминает о роли Брусилова в первой мировой войне… Гроб с телом Брусилова через ворота вносят на территорию Новодевичьего монастыря.

Немало могил бывших сослуживцев Брусилова, тоже русских, но оставивших родину, немало этих могил — иногда роскошных, чаще скромных и забытых, — разбросано по всему свету.

Генерал Брусилов и после смерти остался на своей Родине. Над могилой его, у Смоленского собора на Новодевичьем кладбище, склоняется русская береза.