Брусилов

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ ФРОНТА

Начальник штаба главковерха в телеграмме требовал, чтобы Брусилов немедленно выехал в Бердичев для принятия новой должности, так как вскоре ожидалось прибытие царя в Каменец-Подольск. Николай II намеревался смотреть 9-ю армию, составлявшую крайний левый фланг. Брусилов немедленно запросил Иванова, когда тому будет угодно сдать дела. Бывший главнокомандующий как будто не возражал сделать это поскорее, и Брусилов уже собрался выезжать, как вдруг узнал от своего начальника штаба генерала Сухомлина, что в штабе фронта было получено распоряжение Иванову от министра двора графа В. Б. Фредерикса не покидать покуда Бердичева и не торопиться со сдачей дел. Предполагая, и резонно, наличие какой-либо дворцовой интриги, о которых он был достаточно наслышан, Брусилов немедленно информировал о положении Алексеева. Совесть Брусилова была чиста, так как он «решительно ничего не домогался, никаких повышений не искал, ни разу из своей армии никуда не выезжал, в Ставке ни разу не был и ни с какими особыми лицами о себе не говорил».

Алексеев отвечал, что советует вызвать к себе начальника штаба фронта В. Н. Клембовского или генерал-квартирмейстера М. К. Дитерихса, чтобы ознакомиться с положением дел еще до прибытия царя. Генерал-квартирмейстер приехал в Ровно и сделал подробный доклад, совершенно удовлетворивший нового главнокомандующего. Действуя все так же прямо, Брусилов через Дитерихса передал Иванову, что не считает возможным покинуть армию без указания своего прямого начальства, то есть Иванова, и в Бердичев не поедет, но в Каменец-Подольск встречать царя, не приняв дел, также не собирается. Эта прямота, очевидно, испугала Иванова, так как тут же была получена телеграмма с приглашением немедленно прибыть в Бердичев.

Встреча с Ивановым поразила Брусилова совершенно: убеленный сединами генерал плакал навзрыд, так как не мог понять, за что же он смещен с поста. Брусилов этого также не знал, мог только предполагать, что за неудачные действия фронта, и ничем не мог утешить бывшего своего начальника. О делах фронта речь почти и не шла, Иванов лишь высказался, что войска совершенно не способны наступать. Брусилов был на этот счет иного мнения.

Не менее тягостной была и встреча с чинами штаба, представленными новому главкоюзу в вагон-салоне Иванова: среди штабных уже пошли разговоры о том, что Брусилов немедленно всех разгонит. Пришлось ему уверить офицеров штаба, что все остаются на своих местах. Ужин все же был печальным…

Познакомившись с состоянием дел фронта, Брусилов выехал в Каменец-Подольск, чтобы на месте и до приезда царя узнать положение войск 9-й армии. Ее командующий генерал Лечицкий болел воспалением легких, и Брусилов назначил временным заместителем Лечицкого генерала А. И. Крымова — эта фамилия также должна быть знакома многим читателям: в августе 1917 года во время корниловского мятежа именно он поведет казачьи войска на Петроград…

На следующий день Брусилов осматривал части 74-й пехотной дивизии. Ему было известно, что осенью 1914 года эта дивизия, сформированная в Петрограде в основном из швейцаров и дворников, действуя в составе 3-й армии Радко Дмитриева, обнаружила весьма плохие боевые качества, и командарм даже был вынужден снять начальника дивизии. Но в этот раз Брусилов, побывав в окопах и осмотрев находившиеся в резерве части, остался доволен состоянием дивизии.

Вечером следующего дня, 28 марта (10 апреля), в Каменец-Подольск прибыл царь. Обойдя почетный караул, Николай II пригласил Брусилова в свой вагон и сразу же повел разговор, показывавший, что он был в курсе интриги:

— До меня дошло, что у вас вышло столкновение с генералом Ивановым? — полувопросительно промолвил он.

— Осмелюсь доложить, ваше величество, что у меня лично никаких столкновений с генералом Ивановым не было, — сказал Брусилов.

— Но мне передавали, что вы недовольны разногласием, возникшим в результате распоряжений генерала Алексеева и графа Фредерикса?

— Мне неизвестно, государь, в чем заключаются эти разногласия, — ответствовал Брусилов, — так как я получил распоряжение только от генерала Алексеева, а от графа Фредерикса никаких сообщений не имею.

Тут Брусилов решил поставить точки над «и»:

— Мне кажется, что военные дела, особенно фронтовые и во время боевых действий, не должны касаться графа Фредерикса.

Царь ничего на это не ответил и прибегнул к характерному для него приему — переменил тему разговора:

— Имеете ли вы что-нибудь доложить мне?

— Государь, я имею доклад, и весьма серьезный. — Брусилов намеревался идти до конца и высказаться напрямую. — Мне известно, что предшественник мой на посту главнокомандующего Юго-Западного фронта придерживался категорического мнения о невозможности для войск фронта перейти в наступление. Я ранее сомневался в справедливости подобного мнения, а ныне, ознакомившись с состоянием войск фронта, столь же категорически свидетельствую: войска фронта после нескольких месяцев передышки и подготовки находятся во всех отношениях в отличном состоянии и могут к 1 мая быть готовы к наступлению.

Выражение удивления промелькнуло на лице царя, по только на мгновение: он никогда не позволял себе явно демонстрировать такое чувство, как удивление, при посторонних.

— Посему, государь, — продолжал Брусилов, — настоятельно прошу предоставить мне инициативу действий, конечно, в строгом согласовании с остальными фронтами. В случае же, если возобладает мнение о невозможности для Юго-Западного фронта наступать и мое мнение не будет принято в расчет, я буду вынужден считать мое пребывание на посту главнокомандующего не только бесполезным, но и вредным. Прошу меня в таком случае сменить.

Николай II не любил решительных, бесповоротных поступков, так же как и людей, склонных и способных к такого рода действиям. Поэтому заявление Брусилова ему явно пришлось не по вкусу. И все же он не выразил неудовольствия, а лишь велел Брусилову высказаться на этот счет на военном совете, который должен состояться в ближайшее время, договориться с Алексеевым и другими главнокомандующими. От себя царь прибавил, что он ничего не имеет ни за, ни против намерений Брусилова. Таков был верховный главнокомандующий русской армии в той тяжелейшей войне!

Едва Брусилов покинул вагон царя, как камер-лакей поспешил к нему с приглашением от министра двора. Граф Фредерикc, почтенный старец, уже два десятилетия исполнявший должность, которая требовала тонкого умения угадывать желания повелителей России и в то же время ловко лавировать среди придворных, принял Брусилова как родного, обнял и поцеловал. Это показалось генералу несколько странным, так как никогда дотоле он не был близок с графом. Фредерикс поздравлял генерала с назначением, уверял, что очень рад выбору нового главнокомандующего, ничего против него не имеет и интриги против него никакой не знает, обещал помощь и поддержку… Брусилов благодарил за поздравления, но дал понять министру двора, что и впредь будет руководствоваться велением долга, как он его понимает, и не станет заискивать у придворных. С тем и расстались; Брусилов никогда точно не узнал сути интриги, предпринятой против него сразу же по назначении главнокомандующим. Решительность и прямота поведения, однако, сослужили ему немалую службу и в дальнейших отношениях с царским двором за этот последний, роковой для императорской России год.

Назавтра утром, 29 марта (11 апреля), царь отправился смотреть недавно сформированную 3-ю Заамурскую пехотную дивизию. Брусилов вновь (в который раз!) видел, что верховный вождь армии не производит на солдат необходимого впечатления, хотя, разумеется, «ура!» гремело достаточно дружно.

После завтрака в Хотине у предводителя дворянства царь посетил госпиталь, раздавал кресты. 30 марта состоялся смотр 11-го армейского корпуса. Во время смотра над войсками вдруг появились два вражеских самолета. Это вызвало суматоху в свите, но зенитные батареи cразу же отогнали «таубе». Вечером царь уехал. Спустя два часа в Могилев отправился на военный совет и Брусилов. Для понимания последующего необходимо некоторое разъяснение.

Несмотря на достигнутые за 1915 год успехи, обстановка все же складывалась не в пользу стран германского блока. Борьба на два фронта истощала их ресурсы, и будущее сулило им мало хорошего, так как Великобритания и Франция из месяца в месяц наращивали свою мощь, да и Россию вывести из войны не удалось. Но, поскольку русская армия, как считали австро-германские стратеги, не будет в состоянии наступать в ближайшее время, в Берлине и Вене решили перенести усилия на Западный фронт, перемолоть и истощить резервы французской армии. Австро-венгерское командование намеревалось разгромить итальянскую армию.

Страны Антанты, учтя печальный опыт прошлых кампаний, стремились выработать единый согласованный план на 1916 год, достигнуть координации военных действий. Межсоюзническая конференция в Шантильи в декабре 1915 года признала необходимым начать подготовку к согласованному наступлению союзных армий на главных театрах войны. Но сразу же выяснилось, что союзники России постараются оттянуть срок начала наступления своих армий. Русское командование обоснованно предполагало, что германские армии не станут выжидать и тем сорвут общий план. 9(22) февраля 1916 года Алексеев телеграфировал генералу Я. Г. Жилинскому — главе русской делегации во Франции: «Противник не будет справляться у Жоффра, окончил он подготовку или нет, атакует сам, как только климатические условия и состояние дорог позволят сделать это».

Так и случилось: утром 8(21) февраля 9-часовой артиллерийской подготовкой началась Верденская операция. За несколько первых дней немцам удалось вклиниться в оборону французов на 6–8 километров, и положение продолжало осложняться. Так как одновременно австро-венгерские войска атаковали итальянцев в Трентино, союзники, как и прежде, запросили помощи у России, предлагая по возможности быстрее открыть кампанию на русском фронте. И снова русское командование пошло союзникам навстречу. На 3-й межсоюзнической конференции в Шантильи 28 февраля (12 марта) русские представители сообщили о подготавливаемом частном наступлении в марте. На конференции договорились об общем наступлении союзных войск в мае, причем начать его должны были русские.

Нарочская операция, начатая 5(18) марта, не дала успеха русской армии. Причины были все же те: плохое управление войсками, недостаток тяжелой артиллерии, распутица. Но наступление вынудило германское командование перебросить сюда 4 дивизии, атаки на Верден временно прекратились…

Тем временем русская Ставка разрабатывала оперативный план. Основные его мысли были сформулированы М. В. Алексеевым в докладе царю от 22 марта (4 апреля). По подсчетам штаба верховного главнокомандования, соотношение сил на фронте складывалось в пользу русских. Северный, Западный и Юго-Западный фронты насчитывали 1732 тысячи штыков и сабель: Западный фронт — 754 тысячи, Северный — 466 тысяч и Юго-Западный — 512 тысяч. Силы противника исчислялись в 1061 тысячу человек. Северный и Западный фронты имели 1200 тысяч человек против 620 тысяч немецких. Юго-Западному фронту противостояла 441 тысяча австро-германских войск. Наибольшим (двойным) перевес был на участке фронта севернее Полесья, наименьшим — южнее Полесья. Исходя из этого подсчета, Алексеев делал вывод о возможности решительного наступления только севернее Полесья. Юго-Западному фронту, подчеркнем это особо, ставилась вспомогательная задача, и он должен был перейти в наступление только после успеха Западного и Северного фронтов. Уже это решение в свете последующих событий показывает, насколько искаженно русское командование оценивало обстановку.

Через два дня Алексеев представил царю новый доклад, в котором обосновывалось решение захватить стратегическую инициативу. Поскольку силы русских, говорилось в докладе, растянуты на фронте в 1200 верст и одинаково уязвимы всюду, оборона не предвещала успеха: немцы, сконцентрировав силы на любом показавшемся им подходящим участке, с легкостью прорвали бы его. Единственное решение, считал Алексеев, состояло в том, чтобы готовить наступление к началу мая, упредить противника, нанести ему удар и заставить сообразоваться с действиями русских войск, а не оказаться в полном подчинении его планам, пожиная невыгодные последствия пассивной обороны.

Предложение Алексеева казалось целесообразным; его доклад Николаю от 22 марта был разослан в штабы фронтов. Решено было обсудить оперативный план на военном совещании в Ставке. На это совещание и выехал Брусилов 30 марта 1916 года.

Как поминалось уже, Ставка пребывала в Могилеве. На высоком берегу Днепра, в доме губернского управления, помещалось управление генерал-квартирмейстера. Через двор, в доме генерал-губернатора, жил император и наследник, когда его привозили в Ставку; здесь же — свита: граф Фредерикс, дворцовый комендант генерал Воейков, начальник конвоя граф Граббе, флаг-капитан адмирал Нилов и другие.

Совещание началось в 10 утра 1(14) апреля 1916 года. Присутствовали: царь, главнокомандующий Северного фронта А. Н. Куропаткин и его начальник штаба Ф. В. Сиверс, главнокомандующий Западного фронта А. Е. Эверт и его начальник штаба М. Ф. Квецинский, главнокомандующий Юго-Западного фронта А. А. Брусилов и его начальник штаба В. Н. Клембовский, бывший главнокомандующий Юго-Западного фронта Н. И. Иванов, военный министр Д. С. Шуваев, полевой генерал-инспектор артиллерии великий князь Сергей Михайлович, начальник штаба верховного главнокомандующего М. В. Алексеев, начальник морского штаба верховного главнокомандующего адмирал А. И. Русин, генерал-квартирмейстер М. С. Пустовойтенко. Запись вели дежурные офицеры управления генерал-квартирмейстеры Н. Е. Щепетов и Д. Н. Тихобразов.

Расположились в не слишком большом зале со светлыми обоями, обставленном просто; сели за длинным столом. Справа от царя — Куропаткин, слева — Брусилов (было известно, что слева от себя Николай II распоряжается сажать того, с кем он желает поговорить). Алексеев сидел напротив царя, Иванов — в конце стола, на углу. Иванов молчал, только поглаживал бороду — тяжело переживал смещение.

Председательствовал на совещании Николай II — верховный главнокомандующий, но прениями не руководил, все время молчал и не высказывал никаких мнений. Он лишь утверждал своим авторитетом то, что решалось на Военном совете. Выводы делал Алексеев.

Он же и начал совещание. Поскольку доклад был хорошо известен присутствующим, Алексеев лишь вкратце охарактеризовал предлагаемый план действий и сообщил, что решено передать всю тяжелую артиллерию, имеющуюся в резерве, и весь общий резерв верховного главнокомандующего в распоряжение Западного фронта, который и будет наносить главный удар в направлении на Вильно. Часть тяжелой артиллерии и войск общего резерва предусматривалось передать Северо-Западному фронту, которому предстояло также наступать на Вильно, но с северо-запада.

С особым вниманием и беспокойством выслушал Брусилов ту часть доклада Алексеева, в которой речь шла о задачах Юго-Западного фронта: поскольку к наступательным действиям этот фронт не способен, говорил Алексеев, то следует здесь придерживаться сугубо оборонительных действий и проявлять активность только после того, как твердо обозначится успех северных соседей.

Но еще большее удивление вызвали у Брусилова речи его коллег — главнокомандующих фронтов. Генерал Куропаткин начал с того, что заявил: на успех Северо-Западного фронта рассчитывать очень трудно, даже невероятно. При этом Куропаткин ссылался на неудачу предыдущих попыток прорвать германский фронт, на силу укреплений, созданных немцами. Вывод Куропаткина был крайне пессимистичен: он предсказывал огромные и безрезультатные потери. С таким настроением главнокомандующего не стоило и начинать наступления — оно, как показали последующие события, обрекалось на неудачу.

Алексеев не согласился с высказываниями Куропаткина, но признал, что тяжелой артиллерии, необходимой для прорыва германской обороны, действительно не хватает. Призванные к совету генерал Шуваев и великий князь Сергей Михайлович подтвердили, что тяжелых снарядов отечественная промышленность в мало-мальски достаточном количестве дать не сможет, из-за границы получить их тоже не удастся. Когда улучшится снабжение тяжелыми снарядами — сказать нельзя, во всяком случае, не летом 1916 года. Отрадным было хотя бы то, что снаряды для 76-мм орудий военный министр обещал в громадном количестве.

Командующий Западным фронтом поспешил присоединиться к мнению Куропаткина. В успех наступления верить не приходится, говорил генерал Эверт, и лучше бы продолжать оборону, причем до тех пор, пока войска не будут снабжены тяжелой артиллерией и снарядами к ней в изобилии.

В резком противоречии с остальными речами на этом, признаться, странном военном совете прозвучало выступление Брусилова. Конечно, говорил он, нам очень недостает тяжелой артиллерии и снарядов к ней; неплохо было бы добавить и аэропланов.

— Но и при настоящем положении дел в нашей армии, — продолжал главкоюз, — я твердо убежден: мы можем наступать. Не берусь говорить о других фронтах, ибо их не знаю, но Юго-Западный фронт, по моему убеждению, не только может, но и должен наступать, и полагаю, что у нас есть все шансы для успеха, в котором я лично убежден. На этом основании я не вижу причин стоять мне на месте и смотреть, как мои товарищи будут драться…

Уже начало выступления вызвало недоверие большинства военачальников, собравшихся за длинным столом, и недоверие это не замедлило перейти в недовольство, когда Брусилов стал излагать свои принципы, целиком расходившиеся с установившейся практикой:

— Считаю, что недостаток, которым мы страдали до сих пор, заключается в том, что мы не наваливаемся на врага сразу всеми фронтами, дабы лишить противника возможности пользоваться выгодами действий по внутренним операционным линиям, и потому, будучи значительно слабее нас количеством войск, он, пользуясь своей развитой сетью железных дорог, перебрасывает свои войска в то или иное место по желанию. В результате всегда оказывается, что на участке, который атакуется, он в назначенное время всегда сильнее нас и в техническом и в количественном отношениях. Поэтому я настоятельно прошу разрешения действовать наступательно и моим фронтом, одновременно с моими соседями…

Чувствуя, что не убедил присутствующих, Брусилов сказал в заключение:

— Даже если бы, паче чаяния, я и не имел никакого успеха, то по меньшей мере не только задержал бы войска противника, но привлек бы часть его резервов на себя и этим существенным образом облегчил бы задачу Западного и Северо-Западного фронтов.

Видимо, у кое-кого из генералов на совещании промелькнула и утвердилась мысль: вот, вновь назначенный главнокомандующий стремится выслужиться, отличиться. Что ж, пусть попробует, авось лоб расшибет!

Генерал Алексеев отвечал, что в принципе он не возражает, если и Юго-Западный фронт попробует организовать наступление, но тут же предупредил: в дополнение к уже имеющемуся в армии Брусилов ничего не получит: ни артиллерии, ни большего количества снарядов. Такая позиция Ставки, как выяснилось впоследствии, также была ошибочной.

Брусилов отвечал, что ничего и не просит дополнительно, и побед никаких не обещает, а будет довольствоваться тем, что есть:

— Войска Юго-Западного фронта вместе со мной будут знать, что мы сражаемся ради общей пользы и облегчаем работу наших боевых товарищей, давая им возможность сломить врага.

Такая уверенность и настойчивость, видимо, вызвала у двух других главнокомандующих чувство некоего неудобства: и Куропаткин и Эверт сочли необходимым вновь высказаться и заявили, что они наступать могут, но с оговоркой — ручаться за успех нельзя. Эти заявления, изумительные для столь крупных по званию военачальников, заставили Брусилова подумать: «Такого ручательства ни один военачальник никогда и нигде дать не мог, хотя бы он был тысячу раз Наполеон!»

На совещании рассматривался также вопрос о сроке наступления. Союзники, как стало известно, не могли подготовиться ранее начала июня (по новому стилю). Русская Ставка решила отложить наступление до конца мая.

Так как совещание продолжалось долго, дважды делали перерыв: в 12.45 ходили завтракать к царю, в 6 часов вечера отправились обедать.

В столовой, на втором этаже, накрыты два стола: большой, сервированный для обеда, и у окна — маленький, с закусками. Посуда на столе — тарелки, рюмки, кувшины с вином — серебряные, ни стекла, ни хрусталя, ни фарфора: считалось, что Ставка в походе, потому бьющиеся предметы из сервировки исключались.

Царь первый подошел к закускам, налил в серебряную чарочку водки, быстро и со вкусом выпил. За ним — остальные. Гофмаршал указал, кому где сесть, приступили к обеду.

После сладкого Николай II вынул портсигар:

— Кому угодно закурить?

Когда царь докурил папиросу, подали кофе… По свидетельству очевидцев, в этот день царь был доволен, а потому и в хорошем настроении…

Из разговоров Брусилову запомнился только один: к нему подошел Куропаткин:

— Алексей Алексеевич, вы только что назначены главнокомандующим, и вам притом выпадет счастье в наступление не переходить, а следовательно, и не рисковать вашей боевой репутацией, которая теперь стоит высоко. Что вам за охота подвергаться крупным неприятностям, может быть, смене с должности и потере того военного ореола, который вам удалось заслужить до настоящего времени? Я бы на вашем месте всеми силами открещивался от каких бы то ни было наступательных операций, которые при настоящем положении дела могут вам лишь сломать шею…

Несомненно, что в этом совете сквозило не участие, а опасение старого царедворца и бездарного военачальника за свою собственную судьбу: как бы царю не приглянулась решительность и уверенность Брусилова, на фоне которых он, Куропаткин, выглядел не слишком-то привлекательно. Брусилов отвечал:

— Ваше высокопревосходительство, я о личной пользе не мечтаю и для себя решительно ничего не ищу. Поэтому нисколько не обижусь, если меня отчислят за негодность. Действовать же на пользу России я считаю долгом совести и чести.

Куропаткин пожал плечами и отошел…

Только много месяцев спустя Брусилов узнал, что после его отъезда из Ставки Иванов испросил аудиенции у царя и доложил: будучи хорошо знаком с состоянием войск Юго-Западного фронта, по долгу службы он считает себя обязанным опровергнуть утверждения Брусилова о возможности наступления на этом участке фронта. Иванов считал, что попытка наступать приведет лишь к разгрому и захвату врагом Правобережной Украины и Киева. Выслушав, царь вполне обоснованно поинтересовался, почему же Иванов не высказал своего мнения на совете. Бывший главкоюз сослался на то, что его никто не спрашивал, а сам он не считал возможным навязываться с советами.

— Тем более я единолично не нахожу возможным менять решение военного совета и ничего тут поделать не могу, — сказал царь. — Переговорите с Алексеевым…

Сразу же после обеда у царя Брусилов уехал в Бердичев.

Круг обязанностей, возложенных на его плечи с назначением на пост главнокомандующего фронта, так же как и степень ответственности, возросли многократно. Фронт — это высшее оперативное объединение вооруженных сил на континентальном театре военных действий. Фронтовые объединения на основе опыта русско-японской войны были созданы впервые в русской армии и предназначались для решения главным образом стратегических задач.

Боевой состав фронта разнится в зависимости от поставленной задачи, обстановки, важности направления, на котором он действует. В Юго-Западный фронт тогда входили (с севера на юг): 8-я армия — командующий А. М. Каледин, 11-я армия под командованием В. В. Сахарова, 7-я армия, которую возглавлял Д. Г. Щербачев, и 9-я армия — командующий П. А. Лечицкий; его по болезни замещал А. И. Крымов.

Юго-Западный фронт располагал значительным количеством войск: 3(16) апреля 1916 года в нем насчитывалось 608 батальонов и 400 эскадронов и сотен. Войска имели 2176 пулеметов и 1815 орудий (из них 145 тяжелых).

Кроме этой махины людей, лошадей, орудий, Брусилову теперь подчинялись непосредственно и во всех отношениях два военных округа (Киевский и Одесский), всего же двенадцать губерний России, в том числе и по гражданской части.

Но, конечно, самой главной проблемой была подготовка наступления. 11(24) апреля Ставка отдала директиву о подготовке операций. В ней подтверждалось, что главный удар будут наносить армии Западного фронта. «Армии Северного и Юго-Западного фронтов, — говорилось в директиве, — оказывают содействие, нанося удары с надлежащей энергией и настойчивостью как для производства частных прорывов в неприятельском расположении, так и для поражения находящихся против них сил противника».

Таким образом, первоначальные намерения штаба верховного главнокомандующего были несколько изменены и, видимо, главным образом в результате поведения Брусилова на совете. Теперь и Юго-Западный фронт получал особую задачу: он, «тревожа противника на всем протяжении своего расположения, главную атаку производит войсками 8-й армии в общем направлении на Луцк».

План Ставки предполагал нанесение одновременных ударов силами всех фронтов. Эта была смелая, многообещающая идея для того времени. Беда, однако, заключалась в том, что ее проведение в жизнь натолкнулось на нерешительность, боязнь наступления у таких ответственных военачальников, как Куропаткин и Эверт, а также на безволие Алексеева, не сумевшего настоять на принятом решении и допустившего, как мы увидим, настоящий торг о сроке наступления. В результате план одновременных ударов оказался разрушенным.

Брусилов вряд ли мог предполагать такой поворот событий и со всей энергией обратился к подготовке операции. Через несколько дней по возвращении на фронт, 5(18) апреля, он созвал в Волочиске командующих армиями и их начальников штабов, чтобы довести до них план предстоящей операции. В принципе Брусилов был врагом всяких военных советов и собрал подчиненных отнюдь не для того, чтобы спросить их мнение о возможности наступления или плане военных действий. Предполагалось, что он, изложив решение, разъяснит те или иные пункты, которые покажутся неясными или понимаются различно.

Но с самого начала совещания выяснилось, что ближайшие подчиненные Брусилова настроены далеко не так оптимистично, как он сам. Командующие армиями обнаружили серьезные опасения. Каледин сразу же заявил, что не надеется на успех и даже просто уверен, что успеха не последует.

— Я убежден, — говорил он, — что нанесение удара Юго-Западным фронтом грозит нам же большими опасностями.

Командующий 7-й армией Щербачев тоже не был сторонником наступления.

— Вы меня давно знаете, Алексей Алексеевич, и, наверное, не сомневаетесь в моем стремлении неизменно действовать активно. Я очень охотно наступаю и не люблю стоять на месте, но в настоящее время считаю наступательные действия рискованными и потому нежелательными.

Крымов от имени Лечицкого выразил согласие на переход в наступление. Командующий 11-й армией Сахаров ни на чем не настаивал, а соглашался с предложениями Брусилова.

Положение последнего оказалось сложным: из четырех командармов двое не просто сомневались в успехе, но прямо не желали наступать. Пришлось ему нарушить свое обыкновение и убеждать Каледина и Щербачева: немыслима совместная работа, если командующие армиями не верят в успех дела, которое организовывал Брусилов. Щербачев в конце концов согласился с доводами главнокомандующего фронта, но Каледин продолжал упорствовать.

— Боюсь браться за дело, — повторял он. — Успеха все равно не будет.

Редко случалось, что Брусилов не мог сдержаться, но в этот раз пришлось быть резким:

— В таком случае я буду поставлен перед необходимостью либо сменить вас, либо передать главный удар в другую армию!

Нерешительный генерал вынужден был отступить. Впоследствии Брусилов объяснял, что в отношениях с Калединым он был стеснен привходящими обстоятельствами. Личной неприязни у него к Каледину не было, и тому есть доказательства: по представлениям Брусилова Каледин получил две георгиевские награды и чин генерал-лейтенанта. Но как командующий корпусом (об этом уже упоминалось) Каледин оставлял желать лучшего, а когда возник вопрос о преемнике Брусилова в должности командующего 8-й армией, то Брусилов высказался яа назначение генерала Клембовского. Однако Алексеев шифрованной телеграммой тут же сообщил, что царь желает видеть командующим 8-й армией Каледина…

Достигнув единства волей или неволей (в армии дисциплина, безусловное подчинение младшего старшему — один из краеугольных камней ее существования), Брусилов еще раз напомнил, что собрал подчиненных не для обсуждения приказа о наступлении, который следует считать отданным и тем самым обсуждению не подлежащим.

— Необходимо, следовательно, сейчас обсудить, какая роль выпадет каждой армии при наступлении, и строго согласовать их действия.

И главкоюз вновь повторил:

— Никаких колебаний и отговорок ни от кого ни в каких случаях принимать не буду.

Затем главнокомандующий перешел к изложению сути дела. Но прежде нам следует сделать небольшое отступление.

До начала первой мировой войны считалось, что наилучшей формой достижения победы может быть обходной маневр. Предполагалось, что, сковав войска противника огнем по фронту и сосредоточив резервы на одном или обоих флангах, можно в подходящий момент обойти противника, принудив к отступлению, а то и окружить его. Отсюда и преувеличенная, часто паническая боязнь большинства русских генералов (а также и австрийских, французских, английских, в меньшей мере — германских), боязнь «потерять фланг», что затрудняло им решительные действия и парализовало, как показал опыт, их активность.

Другой довоенной аксиомой считалась невозможность якобы атаковать противника фронтально, так как благодаря возросшей силе огня обороняющейся стороны фронтальный удар, несомненно, сопрягался с большими потерями и часто делался совсем невозможным. Так предписывала теория, но практика дала другие образцы.

Довольно скоро после начала войны миллионные армии сражающихся сторон, зарывшись в землю, создали сплошной фронт, что исключало возможность фланговых маршей, обходов: флангов как таковых не было. Оставалось только одно — прорывать сильно укрепленные позиции, нанося именно фронтальные удары. Для этого в избранном месте сосредоточивалось по возможности большее число артиллерийских орудий, желательно — тяжелых, вплоть до 12-дюймовых, и сильные пехотные резервы: чем больше, тем лучше. Следовала артиллерийская подготовка, длившаяся часто по нескольку дней. Артиллерия должна была по идее уничтожить проволочные заграждения и подавить огонь вражеской пехоты, если не уничтожить ее полностью в окопах. Затем начиналась атака пехоты, поддержанная артиллерийским огнем, и если обработка вражеских окопов была достаточно сокрушительной, то, рассуждали теоретики, неизбежно последует прорыв вражеской обороны. Должен последовать, но не следовал!

Не говоря уже о попытках прорыва фронта австро-германцев русскими войсками (попытки эти всегда были плохо подготовлены и не обеспечены материально), не удавалось успешно наступать как союзникам России, так и противникам.

Шесть дней, с 9 по 15 мая (н. ст.) 1915 года, бомбардировали позиции немцев французы в Артуа, севернее Арраса, а когда их пехота пошла в атаку, то сумела углубиться… на два километра! Фронт прорвать не удалось, несмотря на немалые потери.

С 22 по 25 сентября (н. ст.) 1915 года в Шампани молотили землю французские пушки, когда же пехота попробовала атаковать, то за два дня продвинулась на 2–4 километра, овладела первой позицией германцев — и остановилась!

Десять месяцев (с февраля по декабрь 1916 года) продолжалась «мясорубка» под Верденом, были уничтожены и искалечены с обеих сторон многие сотни тысяч людей — и прорыва фронта не последовало!

Единственным успешным примером применения этой методы можно считать уже описанный нами Горлицкий прорыв, вызвавший отступление русской армии. Но этот успех германо-австрийских войск явно не типичен: уж в очень тяжелых условиях находилась тогда русская армия. В тех же случаях, когда имелось хотя бы приблизительное равенство сил и обороняющейся стороной принимались соответствующие меры, прорыва фронта достигнуть не удавалось.

Суть проблемы в том, что подготовку к «прогрызанию» фронта никак нельзя было скрыть от обороняющейся стороны: разведка, в особенности авиационная, немедленно сообщала, что в тот или иной пункт фронта движутся огромные колонны пехоты, концентрируется артиллерия, свозятся боеприпасы и т. д. Подготовительный период к наступлению длился, как правило, шесть-восемь недель. К моменту, когда противник наконец считал себя готовым, обороняющаяся сторона точно знала, в каком месте ждать нападения, и принимала соответствующие меры: стягивала к этому месту резервы и артиллерию. В результате пропадало превосходство нападающей стороны, и отразить удар тем или иным способом всегда удавалось.

Тем не менее подобный способ прорыва обороны противника в позиционной войне считался, по выражению Брусилова, «исключительно пригодным». Понимая всю недостаточность и ограниченность такого способа действий, русский военачальник решил отойти от канона, и это, как мы увидим, принесло ему успех. Вот как он обосновывал свое решение перед командующими армиями 5 апреля: «Во избежание вышеуказанного важного неудобства я приказал не в одной, а во всех армиях вверенного мне фронта подготовить по одному ударному участку, а кроме того, в некоторых корпусах выбрать каждому свой ударный участок и на всех этих участках немедленно начать земляные работы в 20–30 местах, и даже перебежчики не будут в состоянии сообщить противнику ничего иного, как то, что на данном участке подготовляется атака. Таким образом, противник лишен возможности стягивать к одному месту все свои силы и не может знать, где будет ему наноситься главный удар. У меня было решено нанести главный удар в 8-й армии, направлением на Луцк, куда я и направлял мои главные резервы и артиллерию, но и остальные армии должны были наносить каждая хотя и второстепенные, но сильные удары, и, наконец, каждый корпус на какой-либо части своего боевого участка сосредоточивал возможно большую часть своей артиллерии и резервов, дабы сильнейшим образом притягивать на себя внимание противостоящих ему войск и прикрепить их к своему участку фронта».

Нельзя сказать, что избранный Брусиловым способ действий не имел недостатков, и главнокомандующий Юго-Западного фронта отчетливо сознавал это. Недостаток заключался в том, что Брусилов не мог сосредоточить на направлении главного удара такое количество сил и средств, которым он располагал бы, действуя по старой методе и атакуя врага лишь на одном участке. Но в том-то и состоит особенность выдающегося полководца и его отличие от рядовых военачальников, что он способен в определенных случаях руководствоваться не шаблоном, а соображениями, диктуемыми обстановкой и здравым смыслом.

Надо помнить, что на военном совете 1 апреля в Ставке Брусилову лишь условно было разрешено выбрать момент и атаковать врага; директивы Ставки от 11(24) апреля еще не имелось. Поэтому, когда главкоюз изложил

5 апреля своим командармам план действий, столь разительно отличавшийся от принятого шаблона, то они не могли не удивиться. Каледин, армии которого предстояло наносить главный удар, вновь стал сомневаться в успехе и даже сказал, что едва ли Луцкое направление выбрано правильно, так как именно здесь противник больше всего и укрепился.

Пришлось Брусилову вновь убеждать:

— Восьмую армию, Алексей Максимович, я только что вам сдал и неприятельский фронт там знаю лучше вас. Это направление для главного удара избрано мною именно потому, что основная задача фронта — помочь наступлению Западного фронта, на который Ставка возлагает наибольшие надежды. 8-я армия примыкает к левому флангу Западного фронта и поэтому скорее всего поможет ему. Наступление в этом направлении весьма многообещающе, так как движение 4-го корпуса вдоль железной дороги Маневичи — Ковель, а ударной группы от Луцка на Ковель грозит противнику охватом, и он будет вынужден очистить без боя местность у Пинска и севернее…

Видя, однако, что Каледина не убедить, Брусилов применил еще раз крайнее средство:

— Если же вы, Алексей Максимович, не надеетесь на успех, то я готов перенести главный удар южнее, в 11-ю армию, с тем чтобы она наступала на Львовском направлении.

Устраниться от главной роли в предстоящей операции Каледин не захотел. Позднее он оправдывался перед главнокомандующим, что отказывался от главного удара из опасений за его успех и приложит все усилия для выполнения задачи. На это Брусилов отвечал:

— Не исключено, что на главном направлении мы и не достигнем успеха, но поскольку мы атакуем врага во многих местах, то успех непременно должен быть, и даже там, где мы его не ожидаем. Туда-то я и направлю резервы, там-то и буду развивать успех…

В этот же день командующие армиями Юго-Западного фронта получили письменный текст с указаниями главнокомандующего — у него все уже было продумано и выверено. На следующий день, 6(19) апреля, Брусилов распорядился принять к руководству указания по организации наступления, разительно отличавшиеся от инструкции того же назначения, изданной генералом Ивановым 26 января (8 февраля) 1916 года. 7(20) апреля была отдана директива о разработке и подготовке плана наступления. Поскольку эти документы не только определили характер подготовки операции на Юго-Западном фронте, но и ее исход, поскольку они наиболее четко обрисовывают нам систему полководческих взглядов и метод работы Брусилова, имеет смысл остановиться на них подробнее.

Документы предусматривали, что армии Юго-Западного фронта перейдут в решительное наступление для оказания помощи Западному фронту; формулировалась задача: «ближайшей целью предстоящих действий будет поставлено разбить живую силу противника и овладеть ныне занимаемыми им позициями». Как видим, далеко идущих целей командир своим войскам будто бы и не ставил. Атаку должен был производить весь фронт, на всем его 450-километровом протяжении в междуречье Стыри и Прута. Как уже говорилось, главный удар наносился 8-й армией, в которую тут же, немедленно, распоряжением главкоюза передавались 46-й армейский корпус, 1-я кавалерийская дивизия из резерва и часть тяжелой артиллерии из 7-й армии. Три другие армии на направлениях, избранных командующими, должны были также атаковать противника, сообразуясь с собственными силами и средствами.

Всю подготовку Брусилов требовал вести по возможности скрытно: «К 28 апреля подготовка предстоящей атаки должна быть закончена, войска так сгруппированы, чтобы потребовалось не более недели поставить их окончательно на места для атаки. Заблаговременное и окончательное сосредоточение их нежелательно, дабы не обнаруживать противнику наших намерений». К 15(28) апреля Брусилов требовал от командующих армиями представить соображения по подготовке и организации наступления.

Не связывая инициативу командармов, предоставляя им возможность вырабатывать собственные, соответствующие обстановке решения, главнокомандующий в то же время очень конкретно определял способы составления планов армейских операций: «Атака должна быть проведена по строго обдуманному и рассчитанному плану, причем намеченный план разрабатывать в деталях не в кабинете по карте, а на месте показом, совместно с исполнителями атаки от пехоты и артиллерии». Требование отказаться от кабинетной разработки планов звучит ныне как курьезное, но, увы, такова была печальная действительность русской армии!

Особенно настаивал Брусилов на проведении атаки по возможности на всем фронте армии, вне зависимости от сил, которыми она располагает. Это означало, что не только в армии, но и в каждом корпусе предстояло наметить, подготовить и организовать атаку определенного участка фронта противника: «Только настойчивая атака всеми силами, на возможно более широком фронте, способна действительно сковать противника, не дать ему возможности перебрасывать свои резервы». В этой фраке и заключена основная идея наступления, организованного Брусиловым.

Главнокомандующий предлагал командармам точно указать, кто и где именно будет атаковать, какие для этого выделяются силы пехоты и артиллерии. В зависимости от этого следовало ставить задачи войскам, указать потребное количество снарядов и орудий, установить последовательность выполнения артиллерийской подготовки, определить подчиненность артиллерийских групп и руководство огнем, тщательно организовать наблюдений и надежную связь. «Задачи как пехоте, так и артиллерии указывать точно и определенно, не допуская общих выражений, как-то: «обстрелять высоту 362», «перенести огонь на соседние участки» и т. д.». Детальность инструкции Брусилова, хорошая сама по себе, все же поразительная, если помнить, что адресована инструкция видным военачальникам русской армии (три полных генерала и генерал-лейтенант), людям, казалось бы, умудренным в ведении войны… Но Брусилов недавно имел случай убедиться в неуверенности своих командармов в успехе дела. Поэтому он и старался предусмотреть по возможности большее число случайностей, дать четкое направление атаки, ввести в нужное русло деятельность командармов.

Особый отдел инструкции уделялся артиллерийской атаке. В первую очередь Брусилов указывал на необходимость добиваться тесного взаимодействия пехоты и артиллерии. Общее управление артиллерийской атакой на конкретном участке предоставлялось начальнику, руководившему пехотной атакой в сфере непосредственного и личного наблюдения за боем. Если фронт атаки не допускал общего личного наблюдения за боем, то предписывалось создавать группы артиллерии, соответствовавшие по составу и силе задачам, поставленным пехоте этого участка. Для обеспечения постоянной и своевременной поддержки артиллерией наступающей пехоты часть легких батарей Брусилов предписывал подчинить непосредственно командирам пехотных полков, действовавших в первой линии. Располагать эти батареи следовало как можно ближе к противнику — не далее 2 верст от его позиций, причем наблюдатели от таких батарей должны были находиться при командирах передовых батальонов, чтобы обеспечить своевременную помощь артиллерии.

Брусилов четко разделял артиллерийскую атаку на два периода. В первом из них начальной задачей артиллерии было уничтожение проволочных заграждений противника: в трехполосной сети проволочных заграждений 350 фугасными гранатами легкой артиллерии (причем с дистанции не более 2 верст) можно проделать сквозной проход в 2 сажени шириной. Затем артиллерия, в том числе и тяжелая, должна разрушить неприятельские укрепления первой и второй линий; главное внимание обращалось на уничтожение пулеметных гнезд. При этом вместо практиковавшегося ранее ураганного огня тяжелой артиллерии на протяжении одного-двух часов при побатарейной пристрелке Брусилов предписывал вести 15-20-минутный частый огонь из всех имевшихся для атаки орудий по данным пристрелки, произведенной отдельно для каждого орудия. Такой огонь давал гораздо лучшие результаты, чем при так называемом ураганном огне, да к тому же экономил тяжелые снаряды: их было все еще недостаточно.

После того как пехота двинулась на штурм, тяжелая и мортирная артиллерия должна перенести огонь на места скопления резервов противника, на укрепления его, примыкающие с флангов к атакуемому участку, на третью линию обороны противника, если она есть. Пушки, преимущественно 107-мм, должны начать обстрел артиллерии противника в случае недосягаемости ее для легкой артиллерии. Для этого и тяжелую артиллерию Брусилов предполагал размещать не далее 3–4 верст от передовых позиций врага. Легкая же артиллерия должна вести огонь по атакуемым позициям врага до предельной дистанции.

Когда пехота ворвется на вражескую позицию, часть легкой артиллерии образует для нее с фронта и флангов огневую завесу, в предвидении контратаки противника, и обеспечивает возможность закрепиться на захваченном участке, другая же часть легкой артиллерии действует против артиллерии противника. Если пехоте удастся овладеть первой и второй линиями неприятельских укреплений, часть тяжелой и мортирной артиллерии как можно быстрее следовало выдвигать вперед, с тем чтобы начать подготовку к овладению более глубокими неприятельскими линиями.

Очень важно следующее указание Брусилова: «Во второй период атаки необходимо, чтобы между первым ее актом и дальнейшим развитием прорыва неприятельской позиции не было большого промежутка, дабы противник не успел организовать новую оборону при сложившихся обстоятельствах». Именно наличие такого промежутка часто и было главной причиной того, что войскам не удавалось прорвать оборону противника.

Обращая внимание подчиненных на необходимость крепкой, непрерывной связи и взаимодействия пехоты с артиллерией, Брусилов в то же время считал возможным говорить о целесообразности артиллерийского огня: «Бесцельный артиллерийский огонь, в особенности ночной, безусловно запрещаю. Нужно помнить, что беспредельного количества огнестрельных припасов у нас нет, и, кроме того, нужно избегать чрезмерного изнашивания орудий. Дело не в ураганном огне, а в правильном и искусном управлении артиллерией и меткой ее стрельбе по точно и верно определенным задачам».

В этих указаниях Брусилова отразилось свойственное ему стремление достичь действенности артиллерийского огня путем тщательной подготовки и целесообразного ведения огня по заданным участкам и пунктам. Несомненным теоретическим достижением в использовании артиллерии, подкрепленным практикой, было: 1) организация централизованного управления огнем артиллерии; 2) создание специальных групп, причем каждой группе ставилась конкретная задача; 3) установление тесной связи с пехотой. Артиллерия в войсках Юго-Западного фронта становилась весьма действенным средством, и заслуга главнокомандующего в том, несомненно, велика.

Не менее любопытны указания Брусилова по организации атаки пехоты. Фронт такой атаки он определял в ширину не менее 15–20 верст, чтобы средние атакующие части не страдали от флангового огня противника. Вообще же желательно фронт атаки расширять до 20–30 километров, если для этого достаточно сил. При фронте атаки в 15 верст наступать следовало одновременно двумя корпусами, усилив по возможности каждый из них бригадой. Тут же в указаниях давался и расчет: «Тогда, при этом соотношении, приняв полный штат дивизии в 15 тысяч винтовок, получаем 3½ человека на шаг, или, ведя атаку цепями и считая, для уменьшения потерь цепи, на человека два шага, мы можем располагать для атаки четырьмя последовательными волнами, и еще около половины всех сил останется в резервах дивизий и корпуса».

Атаковать пехота должна волнами цепей, идущими одна за другой, на дистанции в 150–200 шагов. Таких волн для главной атаки предписывалось образовывать не менее трех-четырех, имея, разумеется, за ними резервы для развития успеха или немедленного повторения атаки в случае ее неудачи.

Солдаты первой и второй волн снабжались гранатами и приспособлениями для разрушения проволочных заграждений. Во второй и третьей волнах тянули с собой пулеметы. Вторая волна должна пополнять потери первой, третья волна подпирает передние и служит их поддержкой, а четвертая является резервом командиров передовых полков.

Резервы начальников дивизий и командиров корпусов, не отставая, продвигаются за передними четырьмя волнами, готовые всегда продолжить атаку, поддержать передовые части, закрепить захваченные позиции или противодействовать неприятельским фланговым атакам.

Пехотная атака должна следовать непосредственно за артиллерийской подготовкой, без какого-либо перерыва между ними. Ворвавшись в первую линию, передовая пехотная волна не останавливается, а всеми способами спешит захватить вторую линию окопов и закрепляется в ней. «Нужно иметь в виду, — писал Брусилов, — что наш противник нормально основывает всю силу своей обороны на второй линии окопов, и задержка на первой линии подвергает войска сосредоточенному огню противника. Закрепление же на первой линии и приспособление к обороне должно быть возложено на резервы».

Если же не удается взять подряд на плечах противника всю полосу укреплений, то дальнейшее преследование противника и атаку следующей, третьей линии надо возлагать на третью и четвертую волну пехоты, одновременно подводя из глубины резервы для поддержки атаки. При удаче прорыва должны создаться благоприятные условия для кавалерии. В составе Юго-Западного фронта ее было немало, и в указаниях Брусилова предусматривалось бросить ее в прорыв. Завершались указания Брусилова оптимистической нотой: «В общем атака укрепленной позиции в современной войне — операция трудная, искусная. Твердо уверен, что продолжительный боевой опыт будет нами использован полностью и что при предстоящем наступлении он будет нами применен в полной мере».

Столь подробно рассмотренные нами указания Брусилова неоспоримо свидетельствуют о глубоком понимании им характера современного боя и оригинальности разработанного решения. По оценке военных историков, намеченный Брусиловым метод прорыва обороны противника был новым шагом в военном искусстве. Теперь дело стало за тем, чтобы воплотить план в жизнь.

Требовалась тщательная подготовка. Предоставляя своим командармам возможность самостоятельной разработки плана армейской операции, Брусилов в то же время внимательнейшим образом следил за этой работой и вмешивался, когда бывал не согласен.

Оборонявшаяся на правом фланге 8-я армия состояла из 30, 39, 40, 8 и 32-го армейских корпусов, 4-го и 5-го кавалерийских корпусов. Как и было приказано, 14(27) апреля генерал-лейтенант Каледин направил в штаб фронта доклад с изложением плана. Он намеревался нанести главный удар силами 39, 40 и 8-го корпусов из района севернее Дубно в общем направлении на Луцк, имея задачу разбить живую силу противника и достичь реки Стырь.

Поскольку эта армия наносила главный удар, к плану ее операции Брусилов отнесся особо внимательно и уточнил решение командарма. 19 апреля (2 мая) Каледину было указано, что 30-й корпус, а также и 32-й обязательно должны действовать активно. Это замечание Каледин учел, так же как и другие.

14(27) апреля на утверждение командования Юго-Западного фронта генерал от кавалерии Сахаров представил свой план. Оценивая соотношение сил на фронте не в пользу армии, командарм считал неизбежным ограничение задач армий тактическими рамками. Он намеревался нанести два встречных удара: один — 7-м, а другой — 6-м армейскими корпусами. На долю других корпусов армии — 17-го и 18-го — отводились энергичные «поиски разведывательными партиями».

Брусилов не был удовлетворен таким решением. 21 апреля (4 мая) В. Н. Клембовский, начальник штаба фронта, сообщил Сахарову главное возражение главнокомандующего: вместо одного более сильного удара намечены два слабых одинаковыми силами. Необходимо усилить 7-й корпус и наносить один удар. Возражал Брусилов и против «поисков»: «Некоторым участкам ставится задача «сковать противника смелыми поисками разведывательных партий». Такими средствами сковать нельзя».

Сахаров на следующий день ответил, что он сторонник нанесения противнику одного удара сосредоточенными силами, но считает такой способ действий в данном случае неподходящим. Подробно обосновав свое утверждение, Сахаров сообщал, что с единогласного мнения командиров корпусов и их начальников штабов «признано было отдать предпочтение ударным действиям в двух направлениях».

Видимо, аргументация Сахарова была убедительной, так как Брусилов не настаивал и прислушался к мнению подчиненного. 24 апреля Клембовский телеграфировал командарму-11: «Главкоюз высказал лишь свое мнение, не делая его обязательным и предоставляя способ выполнения вам, как лицу ответственному за результаты». Со своей стороны, Сахаров, хорошенько поразмыслив и убедившись, что недостаток артиллерии вынуждает его отказаться от нанесения двух ударов, 25 апреля (8 мая) сообщал уже о решении организовать один удар.

Через пять дней он доносил, что предполагает наступать силами 6-го корпуса в направлении на Красне — Львов. Несомненно, что удар в этом важном направлении вынудит противника держать здесь свои силы, скует их. 17, 7 и 18-й корпуса также получили задание вести наступательные действия.

Командующий 7-й армией генерал от инфантерии Щербачев, имея в своем распоряжении 22, 16, 2-й армейские корпуса, 2-й кавалерийский корпус и 3-ю Туркестанскую стрелковую дивизию, предполагал прорваться из района севернее Язловец в северо-западном направлении, действуя силами 2-го армейского корпуса и 3-й Туркестанской дивизии. План этот не встретил принципиальных возражений Брусилова. На рапорте Щербачева от 13(26) апреля имеется помета главнокомандующего: «Считаю этот план вполне соответствующим по мысли и по силам, которые тут будут собраны. Прошу нач. штаба высказать свое мнение, так как мне эта местность мало знакома».

Клембовский еще раз доложил главнокомандующему свои соображения по плану 7-й армии, и Брусилов велел передать командарму, что считает необходимым обеспечить ударную группировку от фланговых атак противника. Главкоюз предостерегал от повторения памятных ошибок, допущенных в этой армии в не столь отдаленном прошлом: «Является опасение, что вся тяжесть боя ляжет исключительно на 2-й корпус и 3-ю Туркестанскую стрелковую дивизию, то есть повторится то, что было в декабре прошлого года. «Усиленные действия передовых частей 16-го и 22-го корпусов против передовых укреплений неприятеля на их фронте» в действительности сведутся к огневому бою, которым противника не надуешь и к месту не прикуешь. Необходимо более энергичное наступление и этих корпусов».

Видимо, Брусилов хорошо представлял слабость командарма-7, так как не ограничился письменными распоряжениями, а послал вскоре генерал-квартирмейстера фронта М. К. Дитерихса в расположение 2-го корпуса для ознакомления на месте с планом операции и ходом ее подготовки. Генерал-квартирмейстер выяснил, что и место, избранное для атаки, и подготовка к ней оставляли много неясностей и сомнений. 7(20) мая после доклада Дитерихса Брусилов сообщал Щербачеву, что, «не предполагая вмешиваться и давать указания по частностям производства операции», считает необходимым высказать некоторые свои впечатления от доклада.

Впечатления эти были не совсем приятными для генерала Щербачева; приведя свои замечания, Брусилов заканчивал: «Изложенное вынуждает меня просить ваше высокопревосходительство обратить внимание исполнителей на необходимость еще раз дополнительными разведками и изучениями свойств позиции противника проверить как указанные выше выгоды, так и свои соображения по намеченному плану атаки, дабы провести ее при возможных наивыгоднейших условиях, особенно принимая во внимание ограниченность средств, которыми мы располагаем для ее выполнения».

Поскольку успех на крайне левом фланге фронта мог иметь серьезные внешнеполитические последствия — побудить Румынию выступить на стороне Антанты[20], — Брусилов особо внимательно знакомился с планом наступления 9-й армии. 14(27) апреля (как видим, командармы у Брусилова были пунктуальны) в штаб фронта был представлен очень подробный план действий 9-й армии, составленный после тщательной рекогносцировки местности и позиций австрийцев. Генерал от инфантерии Лечицкий считал, что главный удар целесообразнее нанести южнее реки Днестр, так как даже небольшое продвижение русских войск угрожало здесь важнейшему железнодорожному узлу — Черновцам.

Располагая 33, 41 и 11-м армейскими корпусами, сводным корпусом и 3-м конным, генерал Лечицкий довольно пессимистично смотрел на имевшиеся у него возможности к наступлению. По его подсчетам, на фронте в 100 верст русские войска имели 9 пехотных и 4 кавалерийские дивизии общей численностью в 135 тысяч штыков и 17 тысяч шашек. Силы противника исчислялись Лечицким в 8½ пехотных дивизий и 4 кавалерийские — всего 98 тысяч штыков и 8 тысяч сабель. Такое соотношение казалось командарму-9 недостаточным, и он утверждал: «Вряд ли представится возможным нанести противнику такой удар, который имел бы серьезное стратегическое значение; вернее, мы можем рассчитывать лишь на некоторый тактический успех». Утверждение это, как мы увидим далее, оказалось поверхностным.

Очевидно, Брусилов видел это, потому что рядом с приведенным расчетом из рапорта Лечицкого он сделал свой собственный: «У нас: 37000 пехоты + 9000 шашек — считаю, превосходство сил приличное. Протяжение фронта в 100 верст — более невыгодное для противника, численно более слабого и атакуемого нами». Рядом с процитированной фразой из рапорта Лечицкого имеется еще более тонкое замечание Брусилова: «Заранее предрешать, будет ли удар серьезным или нет, — нежелательно. Лишь бы удар был правильно подготовлен, правильно нанесен и успех от сердца использован кавалерией. Не всегда численное превосходство решает дело, умение и счастье — элементы серьезные».

Рапорт Лечицкого был внимательно прочитан главнокомандующим и испещрен пометами. Против того места, где командарм-9 сообщал, что для отвлечения внимания противника от места главной атаки им предписывается на остальных участках проявлять полную активность, атакуя наиболее выгодные пункты, Брусилов написал: «Прекрасно. Это безусловно необходимо». В другом пункте рапорта Лечицкого говорилось, что для противодействия возможному наступлению неприятеля вне фронта главной атаки он приказал на этих участках вести непрерывную работу по усилению укреплений. Брусилов сделал помету: «Отлично. Жаль, что за всю зиму это еще не было сделано». С одобрением он воспринял сообщение Лечицкого о мерах по сближению с окопами противника и проведению перегруппировки войск. «Не следует терять времени», — записал Брусилов.

Не лишено интереса замечание Брусилова о расходе боеприпасов. Лечицкий подсчитал, что для проведения операции армии потребуется 78 тысяч бомб для тяжелой артиллерии и 500 тысяч снарядов для легкой. На это главнокомандующий заметил: «Расчет снарядов теоретически верный, но на практике неприменим по двум причинам: 1) такого количества снарядов у нас не будет ни для тяжелой, ни для легкой артиллерии; 2) если бы даже и было такое обилие снарядов, то их все-таки нельзя было бы выпустить, потому что орудия такого числа выстрелов выдержать не могут, они и теперь значительно изношены, заменить их можно лишь постепенно и в незначительном количестве, а ведь этим одним ударом кампания не закончится; 3) снаряды будут отпущены армии в том количестве, в каком это окажется возможным сразу, а уж армия должна рассчитать свою артиллерийскую атаку, сообразуясь с имеющимися в ее распоряжении огнестрельными припасами. Другого выхода нет».

Да, и на этот раз операция должна была проводиться при недостатке не только артиллерийских снарядов, но и ружейных патронов, хотя этот недостаток был далеко не столь катастрофичен, как год назад. И все же против пожелания Лечицкого иметь к операции 20 миллионов патронов Брусилов написал: «20 млн. патронов, безусловно, не будет, отпустится все, что возможно, но в значительно меньшем количестве, и подобного запаса образовать не будет возможности».

Естественно, что наибольшее внимание Брусилова в рапорте командарма-9 привлек выбор участка прорыва. Лечицкий предполагал подготовить к атаке два участка, чтобы затем, по обстановке, избрать наиболее подходящий. С этим главнокомандующий не согласился, и суждения его носили на этот раз категорический характер: «Согласиться не могу на выбор двух участков. Нужно решиться на один какой-либо. Указываю на участок Онут — Доброновце как наиболее выгодный. Дороги поправить во что бы то ни стало. Штабу фронта помочь. Бесповоротно подготовить удар на этом участке, невзирая на погоду. Дороги должны быть и будут поправлены. Надеюсь на энергию штаба 9-й армии».

Еще одна помета Брусилова на этом рапорте свидетельствовала, что он внимательно следил не только за выбором участка для атаки, но и за кандидатурами командиров соединений, на которых возлагались важнейшие задачи. Лечицкий решил назначить в ударную группу 11-й корпус. Брусилов отмечает: «При всех своих достоинствах командир 11-го арм. корпуса очень горяч и бывает суетлив. Требуется ему внушить полное спокойствие и непрерывное упорство во что бы то ни стало сломить врага. Атака должна вестись грамотно, правильно, систематически и бесповоротно твердо». Значение этого замечания читатель сможет оценить, если узнает, что в данном случае речь шла об особе из императорской фамилии: 11-м корпусом командовал великий князь Михаил Александрович, родной брат царя.

Пока генералы прикидывали и примеривались, как взяться за дело, на передовой царила тишина. Войска зарылись в землю: тысячи верст окопов, ходов сообщения во всех направлениях изрыли поля и леса России. Тихо на позициях, и человек, ничего не знавший о войне и неожиданно попавший на ничейную землю, не сразу бы и понял, где он находится: даже самый зоркий взгляд не обнаружил бы нигде присутствия войск. А между тем всего на расстоянии нескольких сот шагов друг от друга, за козырьками окопов, в блиндажах и землянках шла размеренная и обыденная жизнь. В то же время тысячи глаз пристально, до боли вглядывались во вражеские позиции — не последует ли атака. И лишь где-нибудь кто-нибудь шевельнется, двинется — застрочат пулеметы, с воем полетят снаряды… Но это бывает редко, тихо на позициях. Изредка покажется аэроплан, но, когда станут рваться в небе облачка шрапнели, поторопится исчезнуть. Фронт застыл, и нет, кажется, силы, которая могла бы его сдвинуть…

Теперь, когда план, исключающий случайность, определен — его надо осуществить. И на Юго-Западном фронте началась невиданная дотоле в русской армии подготовка к наступлению. Она в целом свелась: 1) к тщательному изучению начальствующим составом местности, на которой частям предстояло наступать; 2) к инженерной подготовке участков атаки; 3) к выработке детального плана действий артиллерии, и 4) к обучению войск техническим приемам атаки.

В армиях и корпусах фронт предстоящей атаки разбили на участки. На каждый участок назначили офицеров Генерального штаба, в обязанности которых входило сводить, проверять и наносить на схемы все, что обнаружила войсковая разведка. Целыми днями сидели в передовых окопах наблюдатели, всматривались в австрийские позиции, и на картах один за другим появлялись пулеметные гнезда, блиндажи. Со знаменитых тяжелых русских самолетов «Илья Муромец» делалась аэрофотосъемка. В результате появилась возможность точно нанести на карты атакуемый и смежные участки позиций австрийцев со всеми пулеметными гнездами. Схемы атакуемых участков в масштабе 250 сажен в дюйме получил весь командный состав, вплоть до командиров рот включительно.

Как выяснилось, оборона противника была мощной. Девять месяцев австро-венгерские войска работали над ее совершенствованием, использовав различные технические средства. Перед каждой укрепленной полосой было устроено непроходимое проволочное заграждение, состоявшее из 19–21 ряда кольев. Иногда таких заграждений было несколько, в 20–50 шагах друг от друга. Некоторые ряды были оплетены такой толстой проволокой, что ее невозможно было резать даже специальными ножницами; кое-где по проволоке шёл электрический ток высокого напряжения, во многих местах перед заграждениями австрийцы заложили самовзрывающиеся фугасы.

На всем протяжении фронта протянулись две-три укрепленных полосы, на расстоянии в 3–5 верст друг от друга. Каждая полоса глубиною до 4 верст включала в себя две-три линии окопов полного профиля, везде в изобилии были сооружены тяжелые блиндажи, убежища, лисьи норы, гнезда для пулеметов, бойницы, козырьки, прорыта система ходов сообщения для связи с тылами. В окопах много пулеметов, траншейных пушек, бомбометов и огромный запас боеприпасов.

Впоследствии, когда русская пехота взяла эти окопы, с удивлением и даже оттенком зависти (вот, мол, проклятый немец, даже и на войне устроиться сумел!) рассматривали русские офицеры и солдаты жилища врага: стены были обиты досками, вставлены застекленные рамы. Для начальствующих лиц были сделаны квартиры из трех-четырех комнат с кухней. В офицерских землянках на подоконниках стояли цветы, стены оклеены обоями, полы покрыты линолеумом. Кровати, пуховики, мягкая мебель, письменные столы, умывальники, картины, зеркала — роскошь, невиданная в русских окопах.

Надо отдать должное врагу — он хорошо подготовился и чувствовал себя за укреплениями очень спокойно. Однако напрасно: не бывает неприступных позиций, и солдаты Брусилова это доказали.

Но для этого им пришлось постараться. Тщательно выбирались и оборудовались огневые позиции и наблюдательные пункты артиллерии. Детально разрабатывались планы стрельбы. На все периоды боя каждой батарее были известны все цели, которые ей предстояло обстреливать.

По ночам в заранее намеченных местах саперы рыли укрытия, укрепляли их бревнами, мешками с песком. К рассвету все работы прекращались, и даже снабженный «цейсом» австрийский офицер-наблюдатель не мог обнаружить замаскированные дерном и ветвями орудийные блиндажи. Орудия же оставались в тылу, в лесах; лишь в последнюю ночь перед атакой они появились на позициях, и ни агентура врага, ни полеты «таубе» и «альбатросов» не помогли австрийскому командованию выявить истинное положение дел. Русская артиллерия приготовилась проложить пехоте путь.

Пехотинцы тоже не покладали рук: по ночам, когда смолкала перестрелка, они лихорадочно рыли инженерные плацдармы, стремясь как можно ближе подобраться к окопам противника. К 15(28) мая расстояние между окопами повсюду не превышало 400 шагов, а позже кое-где удалось приблизиться к австрийцам на 150–200 шагов. Это расстояние, если потребуется, можно пробежать за минуту-полторы… Инженерным обеспечением атаки руководил генерал-лейтенант К. И. Величко; он во многом помог Брусилову советами, и главкоюз очень высоко ценил работу крупнейшего русского военного инженера.

В тылу обучались войска: были построены участки позиций, подобные австрийским, и здесь пехота и артиллерия тренировались в технике совместных действий при прорыве. Солдат обучали метанию ручных гранат, преодолению проволочных заграждений, захвату и закреплению участков позиций.

Подготовка к операции была образцовой. Как и намечал Брусилов, к 10(23) мая войска в основном ее завершили.

За день до этого срока Брусилов в Бендерах вновь встречал царя. По пути в Одессу, куда Николай II следовал всей семьей — с императрицей, наследником и четырьмя дочерьми, царь собирался осмотреть дивизию, только что сформированную из военнопленных сербов. Смотр прошел хорошо, дивизия (около 10 тысяч человек) понравилась.

Из Бендер Брусилов поехал в Одессу. Так как главкоюзу надлежало присутствовать при встрече в Одессе, а вагон его нельзя было прицепить к царскому поезду, то ехал он в одном купе с дворцовым комендантом Воейковым. И здесь, в поезде, и в последующие дни в Одессе главнокомандующему фронта думалось только об одном: как его войска готовятся к наступлению? Тем более досадно и обидно было ему, что царь, верховный главнокомандующий армии страны, которая, как мы теперь знаем, стояла на грани катастрофы, практически не занимался военными делами. Это бросилось в глаза Брусилову еще на Военном совете 1 апреля, во время же поездки в Одессу стало особенно явным. С царем не было офицеров Генерального штаба, с которыми можно было бы посоветоваться по военным делам, и единственная связь верховного главнокомандующего с фронтом заключалась в том, что по вечерам он получал сводку сведений о происшествиях на фронте. Как узнал Брусилов, и в Ставке царь крайне мало занимался управлением войсками, главным образом оно заключалось в том, что в 11 часов утра он выслушивал доклад начальника штаба и генерал-квартирмейстера о положении на фронте.

В Ставке царю было просто скучно. Поэтому он и разъезжал по стране — то в Царское Село, то на фронты, а теперь вот вез семью в Одессу и Крым. Несколько дней Брусилов имел честь завтракать за царским столом, между двумя царевнами. Царица к столу не выходила, но на второй день, уже в Одессе, Брусилова пригласили в ее вагон.

Черты лица Александры Федоровны Романовой (в девичестве — Алисы Гессенской) были правильными, но неподвижными, неменяющимися, и потому лицо не оставляло впечатления красивого и привлекательного. Говорила царица по-русски свободно, но несколько напряженно, как говорят иностранцы. Приняла Брусилова она сдержанно, и уже один из первых вопросов заставил генерала насторожиться:

— Готовы ли ваши войска наступать? — проявила императрица неожиданный интерес к военным делам. Подготовка операции велась в строжайшей тайне, и лишь предельно ограниченный круг лиц знал о времени ее начала. Поэтому Брусилов ответил очень сдержанно:

— Еще не вполне, ваше императорское величество, но рассчитываю, что в этом году мы разобьем врага.

Но царица задала второй вопрос на ту же щекотливую тему:

— Когда вы думаете перейти в наступление?

Это еще более встревожило Брусилова, и ответ был откровенно уклончивым:

— Пока мне это неизвестно, это зависит от обстановки, которая быстро меняется, ваше величество. — И чтобы прекратить нежелательный разговор, тут же добавил: — Такие сведения настолько секретны, что я их и сам не помню…

Надо объяснить причину осторожности Брусилова. Буквально вся страна, от неграмотных крестьян до высокопросвещенных интеллигентов, шепотом, а иногда (все чаще) и вслух говорила, что царица, немка по происхождению, окружена немцами, что измена свила гнездо в самом царском дворце, что в Берлине назавтра же знают все планы русской Ставки, что идут уже тайные переговоры о сепаратном мире с Германией… Эти слухи, позорящие царскую семью, с удовольствием повторяли и распространяли буржуазные деятели, мечтавшие о приходе к власти. Вскоре они, в лице П. Н. Милюкова, заговорили об этом и с думской трибуны…

Главнокомандующий Юго-Западного фронта, опытный и умный человек, монархист по убеждениям, не мог верить и не верил этим слухам. Ныне мы знаем, что за шесть с лишним десятилетий, прошедших с того времени, историкам (советским и зарубежным) при всем старании не удалось обнаружить никаких данных, подтверждающих хоть в малейшей степени как разговоры об измене царицы, так и слухи о намерении заключить сепаратный мир с Германией. Но доподлинно было известно уже тогда и не подлежит никакому сомнению ныне, что на царицу имел абсолютное, мистическое влияние Григорий Распутин. Царица ничего не скрывала от «старца», а вокруг него собрались самые темные и гнусные личности, от которых следовало ожидать всего, в том числе и шпионажа. Цепочка могла быть очень длинной: царица, искренне — Распутину, «старец», уже из собственных расчетов — своему секретарю Арону Симановичу, этот оборотистый молодой человек, по долгу службы — известному проходимцу и аферисту Митьке Рубинштейну, который снабжал «старца» деньгами и тем самым держал могущественного царского фаворита в узде.

А дальше — разливанное море самых подозрительных лиц, среди которых не последними были сионисты и масоны, имевшие и во время войны устойчивые связи с Германией. Вот почему Брусилов, даже и не будучи в курсе всех подробностей, ставших известными много позднее, воздержался от прямого ответа императрице. И уже сам этот факт наглядно характеризует атмосферу, господствовавшую в верхах Российской империи.

Царица изменила тему разговора, но тон его оставался напряженным. Брусилов писал позднее, что никогда «не мог понять, за что императрица меня так сильно не любила. Она ведь должна была видеть, как я неутомимо работал на пользу родине, следовательно, в то же время во славу ее мужа и ее сына. Я был слишком далек от двора, так что никакого повода к личной антипатии подать не мог».

Правда, по его приказу была арестована группа киевских сахарозаводчиков (Бабушкин, Добрый и Хепнер), которые во время войны нажили миллионы на снабжении противника русским сахаром. Все трое были приговорены военно-полевым судом к смертной казни через повешение. Сахарозаводчики, как и пресловутый банкир Д. Л. Рубинштейн, за подобные же коммерческие операции приговоренный к виселице, обратились к всесильному Распутину. Рубинштейн заплатил Распутину за свое освобождение 100 тысяч рублей. Сахарозаводчики, видимо, не меньше, поскольку даже Распутину освободить их оказалось не так-то просто, хотя в дело вмешалась царица. И все-таки Бабушкин, Добрый и Хепнер ушли от петли. Сам Николай II повелел передать их дело из военного судопроизводства в гражданское.

В последний раз Брусилов видел императрицу. На прощание она подарила генералу образок святого Николая-чудотворца. С образком вскоре же произошла странная вещь: эмалевое изображение лика святого стерлось, и осталась одна серебряная пластинка. При склонности Брусилова к мистицизму это можно было истолковать только так: дар был сделан не от чистого сердца…

Как уже сказано, к 10 мая войска Брусилова были готовы наступать. Но этого не знал противник. Немцы сняли немало дивизий и перебросили их на Запад, где продолжалось Верденское сражение. В свою очередь, австро-венгерское командование, будучи уверено в мощи своих укреплений и небоеспособности русских войск, отправило на итальянский фронт высвободившиеся дивизии, намереваясь разгромить итальянскую армию. Это австрийцам почти удалось: когда 2(15) мая они атаковали позиции итальянских войск под Трентино, те не смогли устоять, понесли большие потери, стали отступать и вскоре побежали в панике.

Где искать помощи? Этот вопрос итальянское правительство решило просто: сначала его представители обратились в главную квартиру французской армии с просьбой… повлиять на русское командование и заставить его немедленно наступать, чтобы отвлечь австрийские войска. Затем итальянские представители стали бомбардировать русскую Ставку, категорически требуя наступления. До какой степени бесцеремонны были эти требования, можно понять из телеграммы итальянцев Алексееву от 12(25) мая: «Итальянская главная квартира самым энергичным образом настаивает (настаивает! — С. С.) на том, чтобы русская армия немедленно начала наступление на австрийском фронте…»

Готовы или нет русские войска, есть ли у русского командования свои соображения — союзников не интересовало, скорее, скорее наступайте, а если при этом бессмысленно, бесполезно будут гибнуть русские солдаты, пензенские, тамбовские, рязанские, сибирские мужики, — ничего страшного, ведь их так много! Наконец итальянский король обратился с личной просьбой к царю, и русское командование, хоть и без особого удовольствия, вновь (в который раз!) пошло навстречу союзникам.

Беда, однако, заключалась в том, что Северный и Западный фронты к наступлению готовы не были и их главнокомандующие не проявили желания поторапливаться. 11(24) мая Брусилов получил телеграмму наштаверха, в которой Алексеев, сообщая о неудачах итальянцев и их требованиях, просил главнокомандующего Юго-Западного фронта «спешно уведомить, когда могут быть закончены фронтом подготовительные работы для производства атаки австрийцев по намеченному плану, какое содействие было бы вам необходимо получить, дабы дать надлежащее развитие удару». Алексеев также просил ускорить подготовку к переходу в наступление.

В тот же день из Бердичева в Ставку был дан ответ: «Артиллерийскую атаку начну 19 мая. Признаю необходимым 126-ю дивизию перевезти в Ровно на усиление 8-й армии. Для развития удара необходим один корпус из состава других фронтов, который прошу направить в Проскуров, откуда двину его в зависимости от обстоятельств. Безусловно необходимы патроны к русским винтовкам, не считая обещанных, но еще не высланных, 20 млн., высылку коих прошу ускорить. Крайне желателен дополнительный отпуск мортирных и шестидюймовых полевых и крепостных гаубичных. Равно прошу немедленной перевозки 33-го мортирного дивизиона с Северного фронта».

На следующий день Алексеев сообщил Брусилову, что соглашается на передачу 33-го мортирного дивизиона, обещал выделить дополнительно 10 миллионов патронов, но отказывался усилить фронт армейским корпусом и отпустить дополнительно тяжелые снаряды. Требование ускорить переход в наступление, телеграфировал Алексеев, не означает изменения сути решений Военного совета 1 апреля. «Следовательно, Юго-Западный фронт будет выполнять вспомогательную атаку, план которой нужно сообразовать с наличными силами фронта». Тут же делалась попытка изменить план операции, разработанный Брусиловым: ему рекомендовалось атаковать только одной 8-й армией.

Эта телеграмма Алексеева явно противоречила предыдущей, что Брусилов и отметил в своем ответе в Ставку 13(26) мая. «О присылке одного корпуса просил, — телеграфировал Брусилов, — как ввиду установленного еще 1 апреля соотношения сил, значительно более выгодного для нас на Северном и Западном фронтах, чем на Юго-Западном, так отчасти и вследствие запроса вашего, «какое содействие было 'бы вам необходимо получить, дабы дать надлежащее развитие удару». Брусилов решительно отклонил предложение ограничиться ударом только 8-й армии.

Видимо, после более тщательного анализа обстановки Ставка решила удовлетворить просьбу Брусилова. 18(31) мая Алексеев отдал директиву, в которой сообщалось о передаче 5-го Сибирского корпуса с Северного фронта в состав Юго-Западного фронта. Но директива явно не учитывала обстановку и сохраняла в силе решение, принятое 1 апреля, лишь несколько видоизменяя его. Главный удар по-прежнему наносили войска Западного фронта, на долю Юго-Западного выпадало нанесение «вспомогательного, но сильного удара», и, наконец, Северный фронт «привлекает к себе внимание демонстративными действиями» — Куропаткин все-таки добился своего. Юго-Западному фронту предстояло открыть кампанию 22 мая (4 июня), Западный же фронт начинал неделей позднее, и, как увидим, срок этот не был выдержан.

В Ставке, видимо, сомневались и в плане, избранном Брусиловым, и в возможности его осуществления. 19 мая (1 июня) Алексеев вновь телеграфировал Брусилову свои соображения по этому поводу и отстаивал привычный способ прорыва фронта: «Мое глубокое убеждение сводится к повелительной необходимости собрать на одном избранном участке подавляющую живую силу и наши скромные боевые средства, не разбрасывая последние по всему фронту. Демонстрации будет достаточно для удержания противника…» Алексеев подчеркивал, что настаивает только ради успеха дела.

Но именно ради успеха стоял на своем и Брусилов. В 12 часов дня 20 мая (2 июня) он отдал своим командармам приказ начать артиллерийскую атаку на рассвете 22 мая. Спустя два часа он отвечал Алексееву: «Считаю существенно необходимым нанесение частных, хотя бы слабых ударов на фронтах всех армий, не ограничиваясь поисками, не могущими сковать резервы противника: противник теряется, не будучи в состоянии определить направление главной атаки. Достигается также моральный эффект, важный при действии против австрийцев… Ходатайствую усердно не отлагать атаки, все готово, каждый потерянный день ведет к усилению противника, нервирует войска…»

Уже по этой части переписки, телеграмм и разговоров, которыми Брусилов обменивался с начальством по вопросу о плане наступления, читатель может представить, сколько усилий стоило главнокомандующему фронта, чтобы защитить свое мнение. Брусилов был уверен в успехе и в то же время не сомневался в провале наступления, начнись оно по старой методе. Можно сказать, что эти переговоры раздражали его, и он торопился начать наступление.

Но вечером 21 мая Алексеев вновь пригласил главкоюза к прямому проводу и стал убеждать его отказаться от плана, отложить атаку на несколько дней, с тем чтобы сконцентрировать все силы на одном участке. По словам Алексеева, он делал это предложение по желанию царя. Брусилов был убежден, что царь тут ни при чем, а изменения плана добивался сам Алексеев, и резко отвечал:

«Изменить мой план не считаю возможным, и если это мне категорически приказывают, то прошу меня сменить. Откладывать день наступления также не нахожу возможным, ибо все войска заняли исходное положение для атаки, и, пока мои распоряжения об отмене дойдут да фронта, артиллерийская подготовка уже начнется. Кроме того, обращаю ваше внимание на то, что войска при частых отменах приказаний неизбежно теряют доверие к своим начальникам. А посему, — повторил он, — прошу меня сменить».

Алексеев отвечал, что царь уже лег спать, будить его неудобно и поэтому просит Брусилова подумать. Но Брусилова, как говорится, понесло, он разозлился:

«Сон верховного главнокомандующего меня не касается, речь идет о судьбах всей кампании, и думать мне нечего. Прошу дать ответ сейчас».

На телеграфной ленте побежали знаки: «Ну, бог с вами, делайте, как знаете, а я о нашем разговоре доложу государю императору завтра…»

Брусилов отстоял свой план, теперь дело было за войсками.

К началу операции соотношение сил на Юго-Западном фронте было следующим[21]:

Дивизии:

Пехота — 40,5 / 39

Кавалерия — 15 / 10

Штыки и сабли:

Штыки — 573307 / 448140

Сабли — 60036 / 27300

Орудия:

Легкие — 1770 / 1301

Тяжелые — 168 / 545

Анализ соотношения сил показывает, что войска Юго-Западного фронта имели незначительное превосходство над австро-венгерскими войсками: в пехоте — в 1,3 раза, в артиллерии — всего в 1,1 раза, в тяжелой артиллерии трехкратное преимущество оказалось на стороне противника. Правда, значительное превосходство в людях удалось создать на участках главного удара — в 2–2,5 раза, — но превосходство в артиллерии и тут не было подавляющим — всего в 1,5–1,7 раза.

Нельзя сказать, что австрийцы оставались в полном неведении о готовящемся русском наступлении. В общих чертах им была известна группировка русских, имелись сведения и о дне наступления. Но австро-венгерское командование, убежденное в полной небоеспособности русских войск после поражений 1915 года, игнорировало назревавшую угрозу. Поэтому мощное и успешное наступление русских поразило австро-германских стратегов, по словам генерала Фалькенгайна, «как гром среди ясного неба».

На рассвете теплого летнего утра 22 мая (4 июня) 1916 года на австрийские окопы обрушился град снарядов. В считанные секунды пропал покой позиционной войны; ад, кромешный ад воцарился над окопами. Ходуном ходила земля. С воем и свистом летели снаряды трехдюймовок, с глухим стоном — тяжелые.

Но то было лишь начало — пристрелка. В шесть утра артиллерия перешла на поражение. Страшный порядок установился над полем боя: каждые шесть минут каждое тяжелое орудие посылало в окопы врага «чемодан», раз в три минуты стреляли мортиры и пушки. Спустя час скорость стрельбы возросла: тяжелые орудия били теперь с промежутками в две с половиной минуты, а легкие — в две минуты. Затем интенсивность огня усилилась. Тучи пыли и дыма стояли над окопами врага, там рушились убежища и блиндажи, сметались заграждения и брустверы. При попаданиях тяжелых бомб во вражеские укрытия в воздух взлетали бревна, камни… Ошеломленные, оглушенные, отсиживались в убежищах австрийские солдаты и офицеры, а над ними с ужасающей методичностью летели русские снаряды. Две минуты — снаряд полевой пушки, две с половиной минуты — «чемодан», и каждый в заранее намеченную цель…

Внезапно — тишина; с облегчением спешили в окопы австрийцы: сейчас русские пойдут в атаку, но пулеметы у нас еще есть, и не так страшна атака, как этот огонь артиллерии! Только заняли окопы — вновь истребительный огонь русской артиллерии. Оставляя убитых, с проклятьями кинулись в убежище враги.

В 10 утра, казалось, русская артиллерия перенесла огонь вглубь. Ну, теперь-то наверняка последует атака; залегли у пулеметов австрийские пулеметчики, ждут стрелки… Но проходит четверть часа — и еще страшнее задрожала земля, еще чаще рвутся снаряды, сплошной гром разрывов над окопами. Теперь тяжелые орудия били через каждые две минуты, а легкие — каждые 60 секунд…

От 8 часов до двух суток продолжалась артиллерийская подготовка на разных участках фронта. В ряде мест австрийская пехота не выдержала, бросила первую линию окопов, и ее захватили русские разведчики. Всюду были проделаны широкие проходы в заграждениях, разрушена вражеская система огня. Русская артиллерия, не жалевшая снарядов, добилась исключительных результатов.

Известно, как действует сокрушительный артиллерийский огонь на солдат, подвергающихся обстрелу. Известно также, что такой огонь поднимает дух атакующих. Как дети, радовались русские солдаты, глядя на работу артиллеристов. Русская пехота пошла в атаку уверенно: и потому, что, сопровождая бросок товарищей, на врага продолжали лететь снаряды, и потому, что цепи шли в атаку в стальных касках, и потому, что все солдаты были снабжены противогазами, и потому, наконец, что вот отступали мы, отступали, а теперь наступаем!

Успех не замедлил прийти в первый же день. Начнем, как и ранее, с правого фланга. Главный удар наносился здесь. Атакующие корпуса 8-й армии к исходу дня 23 мая (5 июня) прорвали первую полосу обороны противника, в течение двух последующих дней преследовали его и 25 мая (7 июня) взяли город Луцк. Правда, правый фланг армии отстал, 48-й армейский и 4-й кавалерийский корпуса не смогли выполнить свои задачи.

Атака 6-го армейского корпуса в полосе 11-й армии была встречена артиллерийской контрподготовкой, атаками австрийской пехоты и успеха не имела. Зато 17-й корпус неожиданно продвинулся в районе Сопанова. Сказывалось предвидение Брусилова о последствиях наступления по всему фронту. Вскоре и на этом участке австрийцы начали настойчиво контратаковать.

2-й корпус 7-й армии в первый же день занял две-три линии окопов врага, а 25 мая, преследуя его, ворвался в Язловец. Австрийцы, потеряв много убитых и пленных, в панике отступали за реку Стрыпу.

Очень удачным было наступление и на крайне левом фланге, в 9-й армии. Здесь также были захвачены австрийские позиции, пленные, трофеи.

В итоге за первые три дня наступления войска Брусилова достигли крупного, уже забытого на русском фронте успеха. Особенно заметным он был в полосе 8-й армии: на направлении главного удара неприятельский фронт был прорван на протяжении 70–80 верст и в глубину на 25–30 верст. О таком размахе союзники России на Западном фронте и мечтать не могли. Уже к полудню 24 мая в плен было взято 900 австрийских офицеров и более 40 тысяч солдат, 77 орудий, 134 пулемета. С каждым днем число пленных и трофеев возрастало.

Известие об успешном наступлении, предпринятом после стольких неудач, имело огромный отклик в стране. Брусилов вспоминал, что «все это время я получал сотни поздравительных и благодарственных телеграмм от самых разнообразных кругов русских людей. Все всколыхнулось. Крестьяне, рабочие, аристократия, духовенство, интеллигенция, учащаяся молодежь — все бесконечной телеграфной лентой хотели мне сказать, что они — русские люди и что сердце их бьется заодно с моей дорогой, окровавленной во имя родины, но победоносной армией. И это было мне поддержкой и великим утешением. Это были лучшие дни моей жизни, ибо я жил одной общей радостью со всей Россией…».

Брусилову шли поздравительные телеграммы: от английского посла Бьюкенена, от земств, городов, союзов, общественных организаций, съездов духовенства, железнодорожных служащих, казачьих станиц, предводителей дворянства, учащихся, рабочих различных предприятий. Главнокомандующий французской армии Жоффр телеграфировал: «Вся французская армия ликует по поводу победы доблестной русской армии…» Одной из первых поступила телеграмма с Кавказа от великого князя Николая Николаевича: «Поздравляю, целую, обнимаю, благословляю». Но только через несколько дней пришла телеграмма от царя, и была она сухой и казенной…

Первый успех был важен и потому, что он существенно отразился на боевом духе войск: пусть ненадолго, на два-три месяца, но солдаты и офицеры вновь поверили в свои силы, в возможность бить врага.

В памяти солдат и офицеров, как и их главнокомандующего, сохранились горестные дни отступления 1915 года. Теперь они наступали, гоня перед собой австрийцев. 9 месяцев враг занимал эти места, поля заросли высоким бурьяном и сорными травами — некому было поля обрабатывать. Луцкое шоссе, главная магистраль, по второй двигались войска 8-й армии, все было запружено обозами. Обгоняя подводы, неслись грузовики, с грохотом двигались артиллерийские батареи, зарядные ящики — русская армия наступала. И уже по сторонам, избегая толкучки, пользуясь боковыми дорогами, шли пешие люди и ползли крестьянские повозки — это спешили возвратиться на старые места беженцы.

Навстречу — толпы пленных. Австрийцы, венгры, чехи, словаки, сербы и — немцы, они тоже не избежали общей участи. Конвойных всего два-три на колонну, попыток к бегству мало. Лица пленных, хоть и усталые, но большей частью довольные: пусть в плену, но живы, отвоевались…

Русская армия наступала.

26 мая (8 июня) Брусилов отдал войскам директиву, согласно которой 8-й армии предстояло, прочно утвердившись на реке Стырь, развить наступление на флангах ударной группировки. Многочисленная кавалерия должна была прорваться в тыл врага. 11, 7 и 9-я армии выполняли прежние задачи.

Брусилов ждал подхода 5-го Сибирского корпуса, чтобы наступать на Ковель, Владимир-Волынский, Сокаль, то есть выполнять план Ставки. Пока же резервы не прибыли, главнокомандующий требовал от войск не снижать темпов наступления. Когда Каледин попросил разрешения приостановить наступление 8-й армии до 29 или 30 мая, то в ответ получил 27 мая (9 июня) телеграмму Клембовского: «Для действий 29 мая получите новую директиву. Главкоюз не считает возможным откладывать дальнейшее наступление, чтобы не дать противнику опомниться и возвести новые укрепления, к чему, как видно из ваших разведок, он уже приступил. Кроме того, в войсках ваших огромный порыв, который может остыть от приостановки наступления. Напряжение всех сил окупится достижением дальнейших крупных успехов с меньшими потерями».

Каледин, конечно, знал, что находящийся перед ним противник деморализован и его нужно решительно преследовать, добить. Генерал-квартирмейстер 8-й армии H. H. Стогов так характеризовал состояние австрийских войск: «Разгром австрийцев на Ковельском и Владимир-волынском направлениях выявился во всей своей полноте. Массовые показания пленных рисуют безнадежную картину австрийского отступления: толпа безоружных австрийцев различных частей бежала в панике через Луцк, бросая все на своем пути. Многие пленные… показывали, что им приказано было для облегчения отступления бросать все, кроме оружия, но фактически они нередко бросали именно оружие раньше всего другого. От каждой из этих дивизий остались лишь жалкие остатки в тысячу — две тысячи человек… Деморализация захватила и офицерский состав разгромленных австрийских полков: многие пленные уверяли, что офицеры чуть ли не первыми уходили в тыл, бросая солдат на попечение унтер-офицеров. Обычная при отходе картина недоедания и утомления войск развернулась во всю ширь…» Разумеется, в таких условиях врага надо было преследовать, не прекращать движения, наступать.

Но возникает вопрос, куда наступать, в каком направлении? Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, выдвигались различные суждения о том, куда следовало наступать войскам Брусилова, в особенности 8-й армии. Немало упреков высказано было и в адрес Ставки и в адрес Брусилова. Сам он, выступая 27 августа 1920 года в заседании Военно-исторической комиссия и отвечая на критику, надо сказать, пристрастную со стороны А. А. Свечина[22], рассуждал так:

— К полевой войне я хотел перейти. В начале войны, когда полевая война у нас развивалась в полной мере, я действовал гораздо охотнее, чем впоследствии, и, кажется, довольно удачно. Конечно, и в 1916 году, когда представился случай после Луцкого прорыва, я стремился в поле, но только не искал этой войны в Львовском направлении, а шел на Ковель, куда мне было указано и что я считал более полезным, так как Львов соответствовал интересам только моего фронта, а движение на Ковель облегчало выдвижение всех фронтов. Конечно, Львов мне доставил бы славу, но я ее отнюдь не искал и не ищу. Я преследовал строго ту задачу, которая мне была поставлена, и, приняв план, без абсолютной необходимости не мог изменить его и не хотел…

Действительно, документы, в изобилии опубликованные с той поры, подтверждают, что действия Брусилова определялись указаниями Ставки. 27 мая (9 июня) Алексеев отдал на этот счет недвусмысленную директиву фронтам. Юго-Западному фронту предписывалось, продолжая сковывать противника на Стрыпе демонстративными боями, сосредоточить все усилия на своем правом фланге, с тем чтобы завершить поражение левого крыла австрийцев, отрезать их армию от Сана и путей сообщения на запад. В директиве указывался и способ, которого следовало придерживаться: выдвинув правофланговые соединения фронта к северу от Луцка и прикрывшись сильным конным отрядом с северо-запада, наступать в общем направлении Луцк — Рава-Русская.

Таким образом, несмотря на неожиданный и крупный успех войск Юго-Западного фронта, заставлявший, казалось бы, перенести все усилия именно сюда, Ставка не меняла своего плана, удар Юго-Западного фронта она продолжала рассматривать как вспомогательный. Главное место по-прежнему отводилось Западному фронту. Но в директиве имелось и еще одно место, заставлявшее Брусилова насторожиться и протестовать: Западный фронт получал разрешение отложить начало главного удара до 4(17) июня. Это ставило войска Юго-Западного фронта в тяжелое и даже опасное положение: в ближайшие дни следовало ожидать появления германских дивизий, которые не замедлят прийти на помощь разбитым австро-венгерским войскам. Брусилов пытался воздействовать на Эверта и 27 мая сообщал ему, что против войск Юго-Западного фронта уже появляются германские части. Но у Эверта были свои расчеты. Правда, он обещал, что левофланговая 3-я армия Западного фронта поторопится и нанесет вспомогательный удар 31 мая (13 июня), но обещания не выполнил.

28 мая (10 июня) Брусилов обратился к Алексееву, доказывая, что выдвигать правый фланг его фронта рискованно, если Западный фронт не перейдет в ближайшее время в наступление. Сославшись на телеграмму Эверта о невозможности такого наступления, Брусилов констатировал: «Это сообщение лишает меня надежды достигнуть огромных решительных результатов, какие, несомненно, были бы при сложившейся на моем фронте обстановке с незамедлительным переходом в наступление Западного фронта».

В качестве временного выхода из положения, вплоть до вступления в дело Западного фронта, Брусилов намеревался, не ожидая действий 3-й армии, развивать наступление войск 8-й армии, чтобы облегчить положение 11-й армии, которую австрийцы ожесточенно контратаковали. В целом же Брусилов еще надеялся на помощь соседа справа: «4 июня одновременно с переходом в наступление Западного фронта и с прибытием 23-го корпуса в состав вверенного мне фронта приступить к развитию решительных активных действий в направлении на Раву-Русскую всей 8-й армией».

Ставка одобрила намерение Брусилова, одновременно сообщая, что удар Западного фронта «начнется своевременно». Алексеев считал, что «задержка в несколько дней в развитии вашей операции не окажет неблагоприятного влияния в общем ходе нашей большой операции». Беда состояла в том, что «большую операцию» пришлось выполнять только войскам Юго-Западного фронта.

Получив одобрение начальства, Брусилов 29 мая (11 июня) приказывает своим войскам выполнять ранее отданные распоряжения. Наступление продолжается. На левом фланге 8-й армии 32-й корпус отбрасывает 7-ю пехотную дивизию австрийцев: «Поспешное, почти паническое отступление по бездорожным Дубненским Садам заставило австрийцев бросить все, что задерживало их отход. Пленные всех частей показывали, что растерянность командования не поддается никакому описанию, многие части прямо бежали; кто-то пустил слух, что вот-вот нагрянут казаки…»

Удача 32-го корпуса одновременно облегчила положение 11-й армии: она получила возможность отбить атаки австрийцев. Далее к югу 7-я армия захватила город Бучач и энергично преследовала отходящих австрийцев. Наконец, 9-я армия, возобновив 28 мая наступление, нанесла поражение 7-й австрийской армии, взяла много пленных и трофеев, отбросив врага за Прут.

Таким образом, уже к концу мая 1916 года войска Юго-Западного фронта достигли значительных успехов. В бой был введен 5-й Сибирский корпус, на подходе находился 23-й корпус. 31 мая (13 июня) Брусилов отдал директиву войскам, согласно которой с 1(14) июня они должны были продолжать наступление и довершить разгром австро-венгерской армии. Но полный успех, разумеется, зависел от взаимодействия с другими фронтами, в первую очередь с Западным. Этого взаимодействия, однако, не было.

По-видимому, уже тогда Брусилов сомневался в том, что Эверт намерен вести серьезные наступательные действия. Иначе трудно объяснить такой необычный поступок Брусилова, как личное послание 30 мая к подчиненному Эверта, командующему 3-й армией генералу Л. П. Лешу: «Обращаюсь к вам с совершенно частной личной просьбой в качестве вашего старого боевого сослуживца: помощь вашей армии крайне энергичным наступлением, особенно 31-го корпуса, по обстановке необходима, чтобы продвинуть правый фланг 8-й армии вперед. Убедительно, сердечно прошу быстрей и сильней выполнить эту задачу, без выполнения которой я связан и теряю плоды достигнутого успеха».

Но Эверт придумывал предлоги, чтобы не переходить в наступление. 1(14) июня он сообщил Алексееву, что из-за плохой погоды он отсрочил наступление 3-й армии, так как «острота необходимости немедленного наступления для войск Юго-Западного фронта исчезла». Фраза удивительная, хотя бы потому, что Эверт брался судить о делах Юго-Западного фронта, в то же время не выполняя предписаний Ставки. Но еще удивительнее, что Ставка санкционировала не только отсрочку наступления 3-й армии, но и полностью изменила план действий Западного фронта.

Брусилов вспоминал о крайне неприятном разговоре с Алексеевым по этому поводу: «Он меня опять вызвал к телефонному аппарату, чтобы сообщить, что вследствие дурной погоды Эверт 1 июня атаковать не может, а переносит свой удар на 5 июня. Конечно, я был этим чрезвычайно недоволен, что, не стесняясь, и высказал, а затем спросил, могу ли я, по крайней мере, быть уверенным, что хоть 5 июня Эверт наверняка перейдет в наступление. Алексеев ответил мне, что в этом не может быть никакого сомнения…»

Брусилов утверждал позднее, что Алексеев прекрасно понимал, в чем дело, но, как бывший подчиненный Куропаткина и Эверта в русско-японской войне, скрепя сердце стремился прикрыть их бездействие. Думается, что на ходе дела сказывалось влияние, которое имел Куропаткин не только на царя (его Брусилов называл «младенцем в военном деле»), но и на царицу.

Как бы то ни было, но 3(16) июня Брусилов получил сомнительное удовольствие знакомиться с директивой Ставки, в которой наступление Западного фронта в Виленском направлении вообще отменялось. Взамен Эверту предписывалось не позднее чем через 12–16 дней организовать главный удар из района Барановичей. На Пинском направлении теперь 3-й армии предстояло «начать подготовку атаки» не позже 6 июня. Дорог был каждый день, ибо враг уже перебрасывал с запада резервы, а русская Ставка вроде бы и не торопилась!

В то же время задачи для Юго-Западного фронта существенно менялись: Ставка наконец, с десятидневным опозданием, решила использовать благоприятную обстановку на этом фронте. В срочном порядке сюда перебрасывались два корпуса и два тяжелых артиллерийских дивизиона. По-прежнему фронт должен был наносить удар на Ковель; в то же время ему предписывалось обеспечить свое левое крыло и подготовить операцию для достижения рек Сан и Днестр.

Перенесение главных усилий на Юго-Западный фронт и связанное с ним предоставление крупных резервов могло бы обрадовать главнокомандующего Юго-Западного фронта, если бы не обстоятельства, при которых происходило это изменение решений Ставки. В час дня 4(17) июня Брусилов разговаривал с Алексеевым по прямому проводу и настоятельно указывал, что войска его фронта оказались в трудном положении, что против них в Ковеле собирается большая маневренная группа противника; Брусилов просил добавить тяжелой артиллерии и боеприпасов. Алексеев обещал, но, видимо, главнокомандующий Юго-Западного фронта не очень доверял этим обещаниям, так как на следующий день он пишет Алексееву письмо, которое следует привести полностью:

«Глубокоуважаемый Михаил Васильевич!

Отказ главкозапа атаковать противника 4 июня ставит вверенный мне фронт в чрезвычайно опасное положение, и, может статься, выигранное сражение окажется проигранным. Сделаем все возможное и даже невозможное, но силам человеческим есть предел, потери в войсках весьма значительны, и пополнение необстрелянных молодых солдат и убыль опытных боевых офицеров не может не отозваться на дальнейшем качестве войск. По натуре я скорее оптимист, чем пессимист, но не могу не признать, что положение более чем тяжелое. Войска никак не поймут — да им, конечно, и объяснять нельзя, — почему другие фронты молчат, а я уже получил два анонимных письма с предостережением, что ген.-адъют. Эверт якобы немец и изменник и что нас бросят для проигрыша войны. Не дай бог, чтобы такое убеждение укоренилось в войсках.

Беда еще в том, что в России это примут трагически. Также начнут указывать на измену. Огнестрельные припасы, скопленные для наступления, за две недели боев израсходовались, у меня во фронте, кроме легких, ничего больше нет, а армия бомбардирует меня просьбами, ссылаясь на то, что теперь борьба начинается еще более тяжелая. Вел. кн. Сергей Михайлович, прибывший сегодня сюда, доказал, что у него в запасе тоже ничего нет почти, а все поглощено Западным фронтом. Но раз их операция откладывается, может быть, окажется возможным поддержать нас запасами Северного и отчасти Западного фронтов. Во всяком случае, было бы жестоко остаться без ружейных патронов…

Теперь дело уже прошедшее, но если бы Западный фронт своевременно атаковал, мы бы покончили здесь с противником и частью сил могли бы выйти во фланг противника ген. Эверта. Ныне же меня могут разбить, и тогда наступление Эверта, даже удачное, мало поможет. Повторяю, что я не жалуюсь, духом не падаю, уверен и знаю, что войска будут драться самоотверженно, но есть известные пределы, перейти которые нельзя, и я считаю долгом совести и присяги, данной мной на верность службы государю императору, изложить вам обстановку, в которой мы находимся не по своей вине. Я не о себе забочусь, ничего не ищу и для себя никогда ничего не просил и не прошу, но мне горестно, что такими разрозненными усилиями компрометируется выигрыш войны, что весьма чревато последствиями, и жаль воинов, которые с таким самоотвержением дерутся, да и жаль, просто академически, возможности проигрыша операции, которая была, как мне кажется, хорошо продумана, подготовлена и выполнена и не закончена по вине Западного фронта ни за что ни про что.

Во всяком случае, сделаем, что сможем. Да будет господня воля. Послужим государю до конца.

Прошу принять уверение глубокого уважения и полной преданности вашего покорного слуги. А. Брусилов».

К несчастью для России, для сотен тысяч ее сынов — солдат и офицеров, такое отношение к делу обнаруживалось в высших военных кругах Российской империи не так уж и часто. В воспоминаниях Брусилов приводит дошедшую до него фразу, будто бы сказанную Эвертом: «С какой стати я буду работать во славу Брусилова». Главнокомандующий Юго-Западного фронта отказывался верить в истинность этих слов, но тут же приводил убийственные свидетельства того, что Эверт намеренно оттягивал переход своих войск в наступление. Поэтому фраза Эверта нам представляется весьма и весьма вероятной. Расплачивались же за амбиции генерала Эверта и других ему подобных русские солдаты, расплачивались жизнями.

Беспокоился Брусилов обоснованно. Противника очень встревожили успехи русских войск, особенно угроза захвата Ковельского железнодорожного узла. Сумей войска Брусилова овладеть им — и зашатался бы весь германский фронт к северу от Припяти. Уже не могло быть речи о продолжении наступления в Италии, все свободные австрийские ресурсы пожирал русский фронт. Более того: без действенной помощи германских войск австрийцы и мыслить не могли об удержании фронта хотя бы на несколько недель. И из Франции, где «мясорубка» продолжалась, на Юго-Западный фронт спешат германские дивизии, сюда же везут подготовленные для сражения под Верденом резервы…

Спустя два десятилетия германские официальные историки сравнят брусиловское наступление с блеском молнии: «То, что, по образу мыслей генерала Фальгенгайна, считалось почти невозможным, свершилось с неожиданностью и очевидностью опустошительного явления природы. Русское войско явило столь разительное доказательство живущей в нем наступательной мощи, что внезапно и непосредственно все тяжелые, казалось бы, давно уже преодоленные опасности войны на нескольких фронтах всплыли во всей их прежней силе и остроте». Австро-германскому командованию приходилось теперь расплачиваться за недооценку русской армии и спешно залатывать дыры, возникшие в линии фронта.

3(16) июня противник нанес контрудар, стремясь концентрическим наступлением на Луцк вырвать инициативу у русских и попытаться разгромить главную группировку русских войск. Но то была попытка с недостаточными средствами. Войска 8-й армии и правого фланга 11-й армии стойко встретили контрудар и после трехдневных боев отбили его. Еще несколько раз на протяжении июня австро-германские войска пытались контратаковать, и безуспешно.

Тем временем левофланговая 9-я армия продолжала наступать. В полночь 4(17) июня ее войска под сильным артиллерийским и пулеметным огнем переправились через реку Прут. В 7 утра фланговым ударом были захвачены Черновицы. Русские войска, продолжая преследовать австрийцев, 6 июня вышли уже к реке Серет. Но к вечеру этого дня продвижение пришлось прекратить, так как беспрерывные дожди и непроходимая грязь делали его невозможным.

К 12(25) июня на Юго-Западном фронте наступило некоторое затишье. Одержана была крупная победа: к 10(23) июня войска Брусилова веяли в плен более 4 тысяч офицеров и около 200 тысяч солдат, захватили 219 орудий, 644 пулемета. Но командование фронта не намерено было останавливаться, хотя уже и не надеялось на серьезную помощь от других фронтов.

Эверт и Куропаткин не только не торопились, но и срывали наступление Брусилова. В разговоре по прямому проводу с Алексеевым 9(22) июня Куропаткин выражал неудовольствие тем, что о Северного фронта перебрасываются войска на Юго-Западный, так как будто бы немцы собирались наступать на севере фронта. Одна фраза Куропаткина («Очень прошу в ваших соображениях не придавать превосходству в числе штыков преувеличенного значения») вызвала негодование даже у Алексеева. «Нужно забывать все частные интересы ради общего успеха, — пенял он Куропаткину. — Как же можно не принимать в расчет количество штыков? На чем же тогда базировать свои соображения? В данную минуту у вас 420000 штыков против 192000. Ведь эти цифры что-нибудь говорят! Нельзя же мне не руководствоваться ими и оставить Юго-Западный фронт погибать, утрачивать достигнутое ценой трудов, тяжких жертв, только в предположении, весьма гадательном, о возможности сбора противником где-то четырех дивизий на вашем фронте, с которыми он может произвести прорыв…» Лишь после этого Куропаткин нехотя согласился исполнять приказание.

Тремя днями ранее Алексеев достаточно резко отчитал и Эверта; сославшись на волю царя, ознакомившегося с телеграммами Эверта, в которых тот жаловался на передачу войск из Западного фронта Брусилову, наштаверх телеграфировал: «Общая обстановка и положение Юго-Западного фронта не допускают, чтобы фронт этот до 20 июня был предоставлен своим силам; равно недопустимо отсутствие поддержки удару в районе Пинска, при успешном выполнении его в течение двух недель. Этим могут быть разрушены результаты, достигнутые ныне. Поэтому главный ваш удар должен последовать не позже 16 или 17 июня, к осуществлению чего государь император повелевает приложить усилия и энергию вашу и всех исполнителей фронта. Этого требуют общие интересы, и к ним должны быть приурочены расчеты и выполнение…»

Во всех директивах, распоряжениях, обращениях Ставки к главнокомандующим Северного и Западного фронтов бросается в глаза недостаток, который в военном деле равносилен гибели: Ставка уговаривает, а не приказывает, не проводит настойчиво свое решение, а позволяет главнокомандующим его саботировать. В результате страдает, и серьезно, дело. «Будь другой верховный главнокомандующий, — писал Брусилов, — за подобную нерешительность Эверт был бы немедленно смещен и соответствующим образом заменен, Куропаткин же ни в каком случае в действующей армии никакой должности не получил бы. Но при том режиме, который существовал в то время в армии, была безнаказанность полная, и оба продолжали оставаться излюбленными военачальниками Ставки».

Медленно, с опозданием, Ставка поняла, что имеется прямой расчет перенести главные усилия кампании на Юго-Западный фронт. 10(23) июня последовала директива о передаче 3-й армии из состава Западного фронта в Юго-Западный. Одновременно он получал и 78-ю пехотную дивизию с Северного фронта. Можно было рассчитывать и на другие резервы. Исходя из этого, Брусилов 12(25) июня предписал всем своим пяти армиям в промежуток с 17 по 20 июня перейти в общее наступление. Основные усилия, как и прежде, выпадали 8-й армии. Она получала подкрепления и продолжала оставаться самой мощной армией фронта — всего восемь корпусов. Целью наступления армии оставалось взятие Ковеля.

Готовить наступление приходилось в сложной обстановке: противник с 9(22) июня продолжал контратаки на Ковельском и Владимир-Волынском направлениях. На юге, в Буковине, его войска отступали к горным перевалам. На Западном фронте Эверт 19 июня (2 июля) наконец попробовал атаковать в районе Барановичей. Не приходится удивляться тому, что атака не дала результата.

Общее наступление Юго-Западного фронта возобновилось 21 июня (4 июля). Войска 3-й и 8-й армий начали его достаточно успешно: после мощной артиллерийской подготовки они прорвали фронт врага и, ломая его упорное сопротивление, вышли через несколько дней на реку Стоход. Но здесь пришлось остановиться; попытки форсировать реку противник пресекал. Сила сопротивления врага объяснялась во многом тем, что перед солдатами Брусилова были теперь германские части и соединения, переброшенные с Запада; в боевом духе и выучке они намного превосходили австрийские войска.

И все же австро-германское командование считало обстановку на Ковельском направлении очень опасной. Людендорф в воспоминаниях писал, что «…это был один из самых сильных кризисов на Восточном фронте. Надежда, что австро-венгерские войска удержат неукрепленную линию Стохода, была мала. Это были чрезвычайно серьезные дни. Мы отдавали все и хорошо знали, что никто нам не может помочь, если неприятель нас атакует». Австро-германцам удалось удержаться на Стоходе.

Брусилов велел прекратить атаки, сосредоточить войска, подвезти артиллерию и лишь затем возобновлять наступление. Южнее атаки войск 11-й и 7-й армий также значительных успехов не принесли. Но зато 9-я армия продвигалась успешно и 25 июня (8 июля) захватила Делятин. Тем временем под Барановичами 4-я армия Западного фронта продолжала безуспешные попытки прорыва. За девять дней эта армия провела пять артиллерийских подготовок, пять атак — и без видимого результата.

По директиве Ставки от 26 июня (9 июля) правофланговым армиям Юго-Западного фронта предстояло форсировать Стоход и овладеть Ковелем. В район Луцка перебрасывался стратегический резерв верховного главнокомандующего: два гвардейских корпуса пехоты и гвардейский кавалерийский корпус. Они совместно с другими соединениями составили Особую армию под командованием В. М. Безобразова. Армии этой предстояло атаковать Ковель с юга; 3-я армия наступала на этот город с севера и востока, 8-я армия должна была овладеть Владимир-Волынском, 11-я армия — наступать на Броды, Львов, 7-я и 9-я — на Галич, Станислав.

Как видим, планы Ставки, окончательно перенесшей главные усилия на Юго-Западный фронт, были широкими. Но выполнить их не привелось: время для этого ушло. Если бы эти мощные резервы поступили в распоряжение Брусилова на пару недель раньше, не исключено, что русские войска вновь увидели бы Львов и Карпаты. Теперь же противник перебросил под Ковель крупные подкрепления. Когда 15(28) июля армии Брусилова возобновили наступление, то они встретили упорное и организованное сопротивление. Войска 3-й, 8-й и Особой армий все же сумели продвинуться вперед, но несли при этом громаднейшие потери. Особая армия, атакуя сильные позиции противника в болотистом дефиле, за три дня продвинулась на 10 верст, но дойти до Ковеля не могла.

В специальном приказе Брусилов проанализировал причины неудачи. Он писал: «В боях последних дней я заметил неоднократные отступления от основных положений, выработанных опытом, и от моих требований. 1). Не всегда атаке предшествовала тщательная разведка неприятельской позиции, был даже случай, что наличие проволочных заграждений выяснено уже во время наступления. 2). Часты случаи отсутствия связи между пехотой и артиллерией… 3). Громадный расход снарядов, не всегда соответствующий достигнутым результатам. Во время майского наступления артиллерия уничтожала начисто укрепления противника и совершенно лишала врага возможности держаться в них. Теперь же она не всегда справляется с окопами полевого характера… 5). Нет достаточного взаимодействия и стремления помочь, например, нажимом на фланг противника, которого соседняя часть не может опрокинуть. Сюда отношу то, что одна часть бездействует, когда соседняя дерется. 6). Иногда корпусам даются очень неопределенные задачи, например, «сообразовать свои действия» с рядом стоящим корпусом; если подобная задача дается смежным корпусам двух рядом стоящих армий, то все сводится к оглядыванию друг друга и к бездействию. 7). Часто войска ставятся равномерно по всему фронту, нет более сильной ударной группы на главном направлении. Нет и эшелонирования в глубину…»

Конечно, основной причиной неудачи стало прибытие вражеских резервов. Но указанные Брусиловым в приказе недочеты также имели важное влияние на ход боев на берегах реки Стоход. Цвет русской армии, гвардейские соединения, состоявшие из великолепных офицеров и солдат, имевшие высокий боевой дух и просто рвавшиеся в бой, несли огромные потери и не добились цели и потому, что высшие начальники в Особой армии никуда не годились. Долгое время они находились в резерве, опыта руководства войсками не имели, позиционной войны не знали, а противник изучил ее во всех тонкостях.

Наконец, просто по своим личным качествам эти гвардейские генералы и полковники не могли руководить войсками. Вот как характеризовал их Брусилов: «Сам командующий Особой армией генерал-адъютант Безобразов был человек честный, твердый, но ума ограниченного и невероятно упрямый. Его начальник штаба граф H. H. Игнатьев штабной службы совершенно не знал, о службе Генерального штаба понятия не имел, хотя в свое время окончил Академию Генерального штаба с отличием. Начальник артиллерии герцог Мекленбург-Шверинский был человек очень хороший, но современное значение артиллерии знал очень неосновательно… Командир 1-го гвардейского корпуса великий князь Павел Александрович был благороднейший человек, лично безусловно храбрый, но в военном деле решительно ничего не понимал; командир 2-го гвардейского корпуса Раух, человек умный и знающий, обладал одним громадным для воина недостатком: его нервы не выносили выстрелов, и, находясь в опасности, он терял присутствие духа и лишался возможности распоряжаться…»

Желая смягчить резкость характеристик этих генералов, Брусилов, как очевидно, пытался найти в них что-то хорошее. Но понятия «человек честный», «человек хороший» ровным счетом ничего не значат при описании достоинств военачальника, тут должны употребляться совсем другие определения. Всех этих горе-военачальников гвардейского отряда Брусилов знавал издавна, со времен службы в Офицерской кавалерийской школе, знал их полную непригодность к управлению войсками вне парадных плацев. Как главнокомандующий фронта он имел право и должен был смещать командующих армиями и корпусами, если они не соответствовали должности. Но гвардия была вне пределов досягаемости: всех этих генералов лично выбрал и назначил царь, снять их всех сразу было просто невозможно.

На этот счет у Брусилова возникла оживленная переписка с Алексеевым. Одного за другим генералов снимали, назначен был и новый командарм — В. И. Ромейко-Гурко, но время уже было упущено, да и вновь назначенные командиры далеко не все соответствовали назначению. Выбор военачальников был невелик, и отнюдь не одна гвардия, даже и после двух лет войны, имела неудовлетворительных командиров.

30 июля (12 августа) 3-я и Особая армии были переданы Западному фронту. Эверт сумел добиться от Ставки отмены приказа о наступлении. Так, безрезультатно для русских войск закончилась серия тяжелых боев на Стоходе.

Другие армии Юго-Западного фронта во второй половине июля — августе 1916 года также вели упорные бои, но с несколько бóльшим успехом. 11-я армия 15(28) июля заняла Броды, 7-я армия — Монастержиску. Удачливее всех оказалась 9-я армия: австро-венгерские войска вынуждены были очистить всю Буковину. 28 июля (10 августа) был взят Станислав.

В августе сражение вылилось в отдельные операции, не приносившие успеха ни той, ни другой стороне. Общая атака, предпринятая 18(31) августа всеми четырьмя армиями фронта, не дала ожидаемого результата. Лишь 7-я и 9-я армии смогли чуть потеснить противника, но вскоре и их наступательные возможности иссякли. Наступление Юго-Западного фронта закончилось.

Военно-политическое значение его было огромно: австро-венгерская армия в Галиции и Буковине потерпела поражение, сказавшееся решительным образом на ее судьбе и в конечном результате на исходе войны. После наступления Юго-Западного фронта и битвы на Сомме стратегическая инициатива перешла к Антанте. Потери противника оказались огромными — до 1,5 миллиона человек. Только пленными с 22 мая по 5 сентября русские войска взяли 8924 офицера и 408 тысяч солдат. Захвачены были 581 орудие, 1795 пулеметов…[23]. Боеспособность австро-венгерской армии была окончательно подорвана, и последующие два года войны она уже не могла предпринять сколько-нибудь значительное наступление.

Майское наступление на Юго-Западном фронте спасло от сокрушительного поражения Италию. Мало этого — положение французских войск под Верденом резко улучшилось. Для ликвидации прорыва на Юго-Западном фронте военное командование центральных держав сняло с Западного и Итальянского фронтов 30,5 пехотной и 3,5 кавалерийской дивизии. Перед войсками Брусилова появились даже турецкие дивизии! Крупнейший английский историк Лиддел Гарт, отнюдь не склонный симпатизировать России, писал, что она «пожертвовала собой ради своих союзников и несправедливо забывать, что союзники являются за это неоплатными должниками России».

Нелишне будет упомянуть, что союзники отплатили России интервенцией в годы гражданской войны и впоследствии десятилетиями требовали, чтобы Советское правительство выплатило деньги по займам, сделанным правительством Николая II. Кровь русских солдат, сражавшихся ради интересов капиталистических шейлоков, не имела никакой цены в глазах заимодавцев.

Победы Юго-Западного фронта положили конец колебаниям Румынии — 14(27) августа 1916 года она объявила войну Австро-Венгрии. Это поначалу осложнило положение центральных держав: надо было создавать новый стратегический фронт. В итоге, однако, вступление Румынии в войну легло лишь тяжелым бременем на Россию.

В целом же цена побед Юго-Западного фронта была очень велика. Все военные историки, отмечая громадный размах сражения на южном участке фронта и значительный успех, достигнутый русскими армиями, склоняются к выводу, что операция осталась незавершенной и не принесла решающего результата. Причиной того, несомненно, были как общее состояние русской армии, так и безволие и бездарность высшего военного руководства, не сумевшего использовать блестящие перспективы, открывавшиеся перед Юго-Западным фронтом. Брусилов отчетливо видел это: «Если бы у нас был настоящий верховный вождь и все главнокомандующие действовали по его указу, то мои армии, не встречая достаточно сильного противодействия, настолько выдвинулись бы вперед и стратегическое положение врага было бы столь тяжелое, что даже без боя ему пришлось бы отходить к своим границам, и ход войны принял бы совершенно другой оборот, а ее конец значительно бы ускорился».

Может быть, эта оценка Брусиловым создавшейся тогда обстановки и чрезмерно оптимистична, но не подлежит никакому сомнению, что Ставка, запланировав одновременное наступление трех фронтов, во-первых, ошиблась в выборе направления главного удара в кампании и, во-вторых, оказалась неспособной провести свой план на практике. Когда же обнаружился крупнейший успех Юго-Западного фронта, то Ставка не сумела перестроиться, не смогла использовать успех армий Брусилова и обеспечить взаимодействие и взаимопомощь между фронтами. Обстановка требовала, предписывала незамедлительно направить имевшиеся в резерве силы и средства для глубокого развития прорыва.

В глазах Ставки Юго-Западный фронт стал главным, когда время было уже упущено, когда противник спохватился и стал бросать в «ковельскую дыру» одну за другой дивизии с запада. Если к тому же учесть, что командующие Западным и Северным фронтами не сумели (или не захотели) оказать действенную помощь своему коллеге на юге, а Ставка не смогла их к тому понудить, если вспомнить, что союзные англо-французские войска вновь нарушили свои обязательства и начали операцию на Сомме лишь в конце июня, когда в Галиции худшее для австро-германских войск уже миновало, если принять все это во внимание, становится понятным, почему наступление Юго-Западного фронта, начавшееся столь блестяще, не завершилось разгромом всего правого фланга австро-германских войск.

Военному искусству наступления Юго-Западного фронта дало очень многое. Это была первая успешная фронтовая наступательная операция, проведенная в условиях позиционной войны. Несколько раздельных, но одновременных ударов, наносившихся на широком фронте, — это была новая оперативная форма, позволившая Брусилову взломать оборону врага. Противник метался от одного участка к другому, не имея возможности определить сразу, где наносится главный удар.

Отличительной чертой наступления Юго-Западного фронта в сравнении с другими операциями, предпринятыми ранее на русском фронте, была большая подготовительная работа, в которой участвовали все командные инстанции, от главнокомандующего до командиров взводов. Брусилов добился того, что на фронте была проведена тщательная разработка тактического взаимодействия войск и скрытно сосредоточены силы и средства в местах главных ударов. Обучение пехоты на специально созданных, по типу неприятельских, позициях, построение исходных плацдармов, максимально приближенных к противнику, обеспечило достижение крупного начального успеха.

Достоинства операции становятся еще заметнее, если мы укажем на то, чего не было в распоряжении Брусилова. Несомненно, что для развития успеха на Луцком направлении, как и на участках главных ударов в других армиях, ему не хватило резервов. Армии Юго-Западного фронта занимали широкие участки; отсутствие резервов приводило к необходимости останавливаться, перегруппировывать войска. И все же операция, начатая и развивавшаяся без резервов, при недостатке боеприпасов и незначительном превосходстве над врагом в артиллерии, принесла успех. Это свидетельствовало как о доблести и выучке русских войск, так и о высоких качествах командного состава, в первую очередь Брусилова.

В наступательной операции Юго-Западного фронта впервые было осуществлено тесное взаимодействие артиллерии и пехоты. Под руководством главкоюза была разработана и, главное, успешно применена «артиллерийская атака»: идущую в наступление пехоту артиллерия сопровождала не только огнем, но и колесами. Сочетание тактических приемов пехоты с умением использовать артиллерию давало возможность прорвать неприятельские позиции.

Историки впоследствии отмечали в наступательной операции Юго-Западного фронта и недостатки. Признавая заслуги Брусилова, писали о том, что главкоюз и Ставка не сумели развить первоначальный успех и добиться решающего разгрома австро-венгерских армий, что Брусилов приостановил наступление в 8-й армии для выравнивания флангов и позволил германскому командованию сосредоточить резервы у Ковеля, что он не стал отступать от имевшейся директивы Ставки и не изменил главное направление с Ковельского на Львовское, что он недостаточно активно использовал многочисленную кавалерию…

Что ж, доля правды, очевидно, в этих суждениях есть. Но все они высказываются, так сказать, задним числом, после тщательного изучения обстановки за рабочим столом, спустя много лет, когда в распоряжении военного историка имеется сумма сведений, фактов и цифр, которыми не располагал и не мог располагать Брусилов. Поэтому нельзя перекладывать на Брусилова вину за то, что операция Юго-Западного фронта осталась незавершенной, не принесла стратегического разгрома австро-венгерской армии. Мы уже показали, что многое в этом отношении не зависело от Брусилова, находилось во власти Ставки. Брусилов же сделал все, что мог.

Впоследствии он, кстати, и не отрицал некоторой своей причастности к тому, что операция не получила другого направления: «Я не спорю, что я мог бы при тогдашнем составе Ставки добиться другой цели для действий, например, наступления на Львов, но для этого требовалась колоссальная перегруппировка войск, которая заняла бы много времени, и вражеские силы, сосредоточенные у Ковеля, конечно, прекрасно успели бы, в свою очередь, принять меры против этого предприятия. Дело сводилось, в сущности, к уничтожению живой силы врага, и я рассчитывал, что разобью их у Ковеля, а затем руки будут развязаны, и куда захочу, туда и пойду. Я чувствую за собой другую вину: мне не следовало соглашаться на назначение Каледина командующим 8-й армией, а настоять на своем выборе Клембовского, и нужно было тотчас же сменить Гилленшмидта с должности командира кавалерийского корпуса. Есть большая вероятность, что при таком изменении Ковель был бы взят сразу, в начале Ковельской операции. Но теперь раскаяние бесполезно…»

И у самого главкоюза, и у его современников, и у нас с вами, читатель, незавершенность операции вызывает сожаление. Таково уж свойство человека — пытаться в мыслях переделать историю, думать: «Что было бы, если бы…» Но изменить прошедшее нам не дано, и остается непреложным факт: наступление Юго-Западного фронта летом 1916 года, бесспорно, принадлежит к наиболее ярким и поучительным операциям первой мировой войны. После этой операции главнокомандующий Юго-Западного фронта твердо встал в ряд с выдающимися военачальниками русской армии, а это кое-что значит! Брусилов был последним из полководцев старой русской армии, опыт которого обогатил русское военное искусство…

Одной из причин успеха Брусилова была его вера в русскую армию, в русского солдата, в его прекрасные боевые качества. Веру в победу Брусилов сумел внушить и большинству своих подчиненных.

Брусилов сумел найти приемы ведения операции по прорыву укрепленной полосы противника, которые вполне отвечали поставленной задаче и конкретной обстановке. Не следует забывать, что знаменитый маршал Фош использовал этот опыт в операциях 1918 года, сокрушивших германскую армию. В советской военной науке опыт операции Юго-Западного фронта тщательно изучался в 20–30-е годы и послужил материалом для разработки теории прорыва укрепленных полос. Конкретное воплощение и дальнейшее развитие идеи Брусилова можно обнаружить при изучении крупнейших стратегических операций Советской Армии в годы Великой Отечественной войны.

Воздается должное полководческому искусству Брусилова и в зарубежной литературе. Успех его войск тем более разителен для западноевропейских авторов, что они достигнуты в то время, когда на Западном фронте прекрасно вооруженные и снабженные войска противоборствующих сторон не могли решить проблемы прорыва фронта, когда захват нескольких десятков метров вражеских траншей после ожесточенной бомбардировки и обильного кровопролития расписывался в газетах как крупный, блестящий успех. На таком фоне продвижение армий Брусилова на многие десятки километров (а на юге, в Буковине, и на сотни), захват нескольких сот тысяч пленных, несомненно, следовало оценивать как потрясающее достижение. Термин «Брусиловское наступление» («Brussilowangriffe», «the Brusilov offensive», «offensive de Broussilov») вошел в энциклопедии и научные труды. А. Тейлор называет брусиловское наступление «единственно успешной операцией первой мировой войны, названной в честь генерала».

Итак, наступление Юго-Западного фронта прекратилось. Брусилов недаром вспоминал, что жил в эти месяцы полной жизнью. Разумеется, от главнокомандующего потребовалось крайнее напряжение сил, он работал по 16 часов в сутки. Но внешне Брусилов оставался прежним: сухим, очень подвижным и живым, великолепно тренированным. В свои шестьдесят три года он был способен без видимого утомления сделать верхом 40–50 верст, причем, выполняя такой пробег, совершенно не считался с дорогой — встречные заборы, канавы и другие препятствия во внимание не принимались. По-прежнему Брусилов очень доступен для окружающих и приветлив, по-прежнему он любит и умеет говорить с солдатами.

После окончания операции забот у главкоюза не поубавилось, Как и предполагало русское командование, вступление Румынии в войну не сняло напряжения с русской армии, а добавило хлопот. Румынская армия была предельно отсталой, а боеспособность ее войск — исключительно низкой. Поначалу румыны продвинулись в Трансильвании, но, как только австро-германское руководство перебросило сюда германские дивизии, румыны побежали. Пришлось России, спасая нежеланного союзника, посылать в Румынию корпус за корпусом. Затем здесь были сформированы две армии. Подчинялись они Юго-Западному фронту, и управление ими для Брусилова оказалось очень сложным, по временам невозможным делом.

Нелепость создавшегося положения Брусилов характеризовал так: «Получалось, что на новом, Румынском фронте его правый и левый фланги подчинялись мне, центр же подчинялся королю румынскому, который со мной не только никаких отношений не имел, но, невзирая на все мои упорные просьбы, ни за что не хотел сообщать своих предложений и присылать свои директивы, без которых мне невозможно было распоряжаться правым и левым флангами этого фронта».

Такое «своеобразное» положение было нетерпимым в первую очередь и потому, что противник продолжал наступление, румынские войска сопротивляться не могли, отходили, не предупреждая русских, и тем самым подставляли их под удар. Брусилов настаивал, требовал от Ставки решительных действий, но положение не менялось, из румынской главной квартиры сведений не поступало. Тогда Брусилов послал в Ставку для доклада царю телеграмму: управлять флангами фронта, центр которого ему не подчинялся, немыслимо. Поэтому, просил настоятельно Брусилов, надо либо подчинить Румынский фронт Юго-Западному, либо немедленно создать новый фронт.

В конце концов такой фронт во главе с генералом В. В. Сахаровым был создан. Но дела здесь шли плохо: в результате четырехмесячных боев румынская армия была разбита и почти вся территория Румынии захвачена германскими войсками. Русскому командованию пришлось перебросить сюда 35 пехотных и 11 кавалерийских дивизий. Фронт удлинился на 500 верст, и только в конце декабря его удалось стабилизировать. Позиционная война наступила и тут.

На остальном фронте она господствовала давно. Вновь зарылись в землю армии, вновь лишь артиллерийская и пулеметная перестрелки да полеты аэропланов — вот и все, что происходило на позициях. Но в этой окопной, утомительной, нудной войне таилась опасность, которую русское военное руководство если и предвидело, то не во всей величине, и которой оно не могло противостоять.

Страна устала от войны. Изнемогала от нее и армия. Мелькнувшее было летом 1916 года воодушевление, вызванное успешным наступлением, быстро прошло и постепенно сменилось состоянием безнадежности. Все чаще слышалось в окопах: немцев нам не победить. И солдаты начинают размышлять, и размышления эти все чаще заставляют их внимательнее прислушиваться к тем, кто говорит: а ради чего ведётся война? Что даст русскому мужику овладение Константинополем? Кто выигрывает от войны, кто на ней наживается? Трудны эти вопросы для русских солдат, они политически неграмотны, они и читают-то с трудом, но они думают…

А тут еще и снабжение на фронте резко ухудшается. Вместо трех фунтов хлеба (фунт — 400 граммов) солдатам, находившимся в окопах, стали давать два фунта, а в тылу — полтора. Мяса раньше полагалось фунт в день, теперь же норму урезали до трех четвертей, а затем и до половины фунта. Вскоре пришлось ввести два постных дня в неделю, когда в солдатский котел вместо мяса клали рыбу, большей частью — селедку. Взамен гречневой каши в ход пошла чечевица… И вот генерал Брусилов, национальный герой (так его именовали газеты летом 1916 года, и, несомненно, в глазах многих он был таковым), стал получать анонимные ругательные письма, в которых ухудшение продовольственного положения ставилось ему в вину. Получал он теперь и письма, в которых сообщалось, что войска устали, что нужно прекращать войну и что, если мира не заключат, то его, Брусилова, убьют. Правда, были и другие письма, в которых, напротив, утверждалось, что если царица-изменница заключит мир с немцами, то его, Брусилова, опять же убьют. Не без юмора Брусилов писал впоследствии: «Из этого видно, что для меня выбор был не особенно широк, а в войсках мнения относительно войны и мира расходились».

Среди войск все чаще и шире проявлялась деятельность революционеров. Главкоюзу по долгу службы приходилось заниматься и этим, в частности, рассматривать апелляции на приговоры военно-полевых судов. Тут нелишне будет вспомнить о роли Брусилова в судьбе легендарного героя гражданской войны Г. И. Котовского. В октябре 1916 года Котовский за революционную деятельность был приговорен военно-полевым судом в Одессе к смертной казни через повешение. За день до срока исполнения приговора Котовский обратился к главнокомандующему Юго-Западного фронта с просьбой заменить ему смертную казнь отправкой на фронт в самые опасные места или же, на худой конец, расстрелять. Брусилов помиловал революционера, и до конца своих дней Г. И. Котовский вспоминал об этом с глубокой благодарностью.

В целом для конца 1916 года утверждение о небоеспособности русской армии было бы несправедливым. Она устала, она начала подумывать о мире, но дисциплина в ней еще поддерживалась стараниями офицеров. Другое дело тыл…

В тылу положение осложнялось с каждым месяцем. Экономическая разруха, обрушившаяся на страну, стихийная тяга народных масс к миру с неумолимой последовательностью толкали массы к революции. Осенью 1916 года напряжение нарастало. Каждая очередь за хлебом (а их было несчетное количество в России той поры) превращалась в политический клуб: женщины, старики обсуждали вести с фронта, слухи о близком и желанном мире, не стесняясь в выражениях, ругали власти…

Взволновались и буржуазные круги, так называемая «общественность». С одной стороны, нарастание революционного кризиса, отчетливо ощущаемое, грозило буржуазии катастрофой. С другой стороны — царизм не желал делиться властью с представителями русской буржуазии, а им так этого хотелось! Отсюда и явление, о котором историк H. H. Яковлев пишет: «Брусиловские победы подняли на ноги «общественность», обозначилась крайне тревожная для нее тенденция: скованная железной дисциплиной армия — а о ее введении хлопотал Брусилов — может привести императорскую Россию к успешному завершению войны. Тогда прощайте надежды на власть, победителей не судят. Отсюда задача, которую с величайшей энергией стала выполнять буржуазия с осени 1916 года, — потоком инсинуаций и прямых подрывных действий окончательно скомпрометировать режим. За это дело взялись решительно все руководители буржуазии — от Родзянко до Гучкова».

Председатель Государственной думы М. В. Родзянко взял за обыкновение выезжать в действующую армию. Еще во время наступления Юго-Западного фронта он просил у Брусилова разрешения посетить Особую армию и получил его. Знакомство с Родзянко, настроенным, как казалось Брусилову, патриотически, должно было пойти па пользу делу. Покидая фронт, Родзянко прислал главкоюзу письмо, в котором сообщал, что вся гвардия в негодовании, что ею руководят военачальники, никуда не годные, и т. д. Брусилов использовал это письмо во время споров с Алексеевым о смене командовании Особой армии.

Этой осенью буржуазные политические деятели демонстрировали свою активность и показной патриотизм к месту и не к месту. В Ставку одна за другой направлялись записки критического содержания. Так, 28 членов Думы и Государственного совета подали в Ставку записку, в которой требовали внушить всем начальствующим лицам недопустимость бездумного «расходования людских жизней».

Справедливая с точки зрения абстрактного гуманизма постановка вопроса была в данном случае настолько притянута за уши и настолько отдавала толстовством в худшем смысле этого понятия и демагогией в прямом смысле, что даже и Брусилов, очень внимательно относившийся к земству, к «общественным деятелям», после ознакомления с запиской счел необходимым отметить с недоумением: «Наименее понятным считаю пункт, в котором выражено пожелание бережливого расходования человеческого материала в боях, при терпеливом ожидании дальнейшего увеличения наших технических средств для нанесения врагу окончательного удара. Устроить наступление без потерь можно только на маневрах. Противник несет столь же тяжелые потери, как и мы… Что касается до технических средств, то мы пользуемся теми, которые у нас есть, чем их более, тем более гарантирован успех, но, чтобы разгромить врага или отбиться от него, неминуемо потери будут — притом значительные».

Да, Брусилов по-прежнему был оптимистом и считал возможным не только продолжение войны, но и достижение победы. Это мнение он неоднократно высказывал. Теперь на Юго-Западном фронте один за другим появлялись иностранные корреспонденты: беседа с главнокомандующим, войска которого достигли таких успехов, считалась сенсацией на Западе[24]. Корреспонденту «Таймс» Брусилов заявил: «Война уже выиграна союзниками, хотя невозможно еще определить, сколько понадобится времени, чтобы убедить неприятеля, что дело, из-за которого он залил кровью Европу, безвозвратно потеряно…» Примечательно, что Брусилов считал возможным говорить: «Россия еще далеко не достигла зенита своей мощи, к которой приблизится лишь в будущем году, когда у нее будет огромнейшая и прекраснейшая армия…»

Та же нота прозвучала в беседе Брусилова с корреспондентом «Дейли кроникл»: победа держав Согласия обеспечена, война может окончиться в 1917 году…

В этой же беседе Брусилов счел необходимым указать: «Необходимо, чтобы боевые действия армий держав Согласия были вполне объединены друг с другом. Надо, чтобы все союзные армии наступали в одно и то же время. Это ускорит окончание войны».

Союзное командование как раз и мучилось над этой проблемой.

Основные положения будущей кампании были обсуждены сначала на межсоюзнической конференции в Шантильи 2(15) — 3(16) ноября. Решили, что к весне будущего года союзные армии подготовят совместные и согласованные операции. 21 ноября (4 декабря) генерал В. И. Ромейко-Гурко[25] довел до сведения главнокомандующих фронтов результаты конференции в Шантильи и предложил им представить соображения о плане кампании. Мнения разделялись. Н. В. Рузский (он командовал теперь Северным фронтом) и А. Е. Эверт считали более выгодным наступать севернее Полесья.

Брусилов представил ответ 1(14) декабря 1916 года. По его мнению, результаты наступления Юго-Западного фронта оказались менее удачными потому, что противник, не будучи связан на других своих фронтах, имел возможность сосредоточить против войск Брусилова достаточно сил и в конце концов их остановить. Поэтому, писал главкоюз, резкий, полный переворот в ходе войны в пользу союзников можно произвести при следующих непременных условиях: 1) наступление всех союзников на всех фронтах должно вестись одновременно, чтобы возможно крепче связать противника везде; 2) форму наступления надо избрать ту, которая была применена им, Брусиловым, летом 1916 года. «Такой образ действий, — заключал Брусилов, — сулит наибольшие успехи и только он может опрокинуть и перевернуть все самые точные расчеты наших врагов». Особое внимание, по мнению Брусилова, следовало придать боевым действиям на Балканском полуострове.

Генерал-квартирмейстер Ставки А. С. Луковский представил свой проект; основной задачей он считал нанесение удара на Румынском фронте. Но это не исключало необходимости активных действий Северного и Юго-Западного фронтов.

17–18 (30–31) декабря 1916 года в Ставку вновь собрались военные руководители русской армии. Брусилов приехал в Могилев с начальником штаба С. А. Сухомлиным (Клембовский по представлению Брусилова был назначен командовать 11-й армией).

Встретились сначала все за завтраком у царя. Брусилов не видел его с весны; Николай II был очень сух. Даже и для генерала Брусилова, человека, сделавшего так много для славы армии, которую царь номинально возглавлял, у Николая не нашлось ни одобрения, ни приветливых слов.

После завтрака начали заседать. Царь был еще более рассеян, чем на предыдущем совете, даже зевал, в прения не вмешивался, а ведь спор был оживленным. Предложения Ставки, поддержанные Брусиловым, встретили оппозицию Эверта и Рузского. Так как генерал Гурко не имел авторитета, сравнимого с авторитетом Алексеева, а царь в дискуссию не вмешивался, то план кампании фактически не был выработан.

К тому же на другой день Николай оставил спорящих генералов и поспешил в Петроград: за день до этого, 16 декабря, там был убит Распутин, что повергло императрицу в смятение и горе. Царь спешил к ней. Знать, судьба армии, исход войны, о которых шла речь на совещании военачальников, и, следовательно, будущее династии Романовых имели для него меньшее значение по сравнению с гибелью Распутина. Вот здесь чувства царя были искренними.

Прощаясь, он сказал Брусилову:

— До свидания, скоро буду у вас на фронте.

Больше Брусилов его не видел.

Совещание оставило у Брусилова еще более тягостное впечатление, чем предыдущее: «Не знаю, как другие главнокомандующие, но я уехал очень расстроенный, ясно видя, что государственная машина окончательно шатается и что наш государственный корабль носится по бурным волнам житейского моря без руля и командира».

И все же надежда на лучший исход не покидала еще Брусилова, он старался поддерживать ее и у окружающих. Вот что говорил главнокомандующий в штабе фронта на встрече Нового, 1917 года:

— Сегодня мы встречаем, господа, третий Новый год в эпоху великой войны.

1914 год, в котором она началась, был для нас исключительно благоприятным. Мы тогда наступали чрезвычайно удачно и продвинулись далеко в глубь вражеской территории.

Следующий, 1915-й, явился годом тяжелых неудач, повлекших за собой известные печальные события. Но мы стойко и мужественно выдержали тяжелое испытание, выйдя из него еще более сильными, чем были.

Истекший год я считаю хорошим годом, так как он положил предел успехам противника и показал, что злобный враг уже значительно ослаб…

И на новогоднем вечере Брусилов высказал свою уверенность в близкой победе. Закончил он свою речь довольно характерным для себя суждением:

— Все народы признают, что есть лишь один общий бог, сотворивший вселенную. Немцы же говорят, что их бог особый — их «старый, немецкий бог». Так как такого бога нет, то я полагаю, что эта едва ли не сам сатана. Мы и боремся именно с этим сатанинским богом…

(Поясним тут в скобках: последнее место в брусиловской речи гораздо более характеризует самого оратора, нежели народ германский. Древний и высококультурный народ этот, разумеется, никакому «сатанинскому богу» не служил, хотя, обманутый своими правителями и преданный желтыми социал-демократами, дал втянуть себя в неправую войну. Ссылка на сатану говорит лишь о мистицизме, свойственном Брусилову в ту пору, и он ошибался, как все мистики, ища темные силы мира совсем не там, где они на самом деле действовали.)

В заключение, как и положено в таких случаях, следовала здравица: «Да здравствует государь император! Да здравствует святая Русь! Ура!»

Пришел 1917 год. Он не стал для России, как предполагал Брусилов, да и многие другие, годом победы в войне. Но и для России и для всего человечества год 1917-й был рубежом новой эры.