Будущая Ева [Ева будущего]

I Первое появление машины в истории человечества

Эдисон развязал черный шарф, опоясывавший андреиду.

— Андреида, — проговорил он бесстрастно, — состоит из четырех частей:

1. Внутренняя жизнетворная система, управляющая равновесием, походкой, голосом, жестами, пятью чувствами, будущими выражениями лица; сюда же входит внутренний регулятор движений, так сказать, «душа».

2. Промежуточная гибкая структура, иными словами, металлическая оболочка, отделенная изолирующей прокладкой от кожного покрова и телесной субстанции, нечто вроде каркаса на шарнирах, в котором прочно закреплена внутренняя система.

3. Телесная субстанция (или поддельная плоть в собственном смысле слова), окутывающая гибкую структуру и плотно к ней прилегающая; являясь проводником живительных флюидов, она воспроизводит очертания и линии тела-образца со всеми его характерными и индивидуальными запахами, строением скелета, рисунком вен, системой мышц, признаками пола, пропорциями тела и т. д.

4. Кожный покров, или человеческий эпидермис, включающий: цвет кожи, ее пористость, линии ладоней, обаяние улыбки, незаметные складки, образующиеся при изменении выражения лица, точные движения губ при артикуляции слов, волосяной покров, куда входит и шевелюра, и прочее, зрительная система с индивидуализированным взглядом, зубно-челюстная и ногтевая системы.

Эдисон произнес свою речь монотонным голосом, как излагают теорему, quod erat demonstrandum [29] которой содержится уже в самом условии. По голосу физика лорд Эвальд почувствовал, что Эдисон не просто собирается решить — хотя бы теоретически — проблемы, которые возникают в связи с чудовищным перечнем, но что он уже решил эти проблемы и вот-вот представит доказательства.

И благородный англичанин, потрясенный пугающей самоуверенностью ученого, почувствовал, что бесстрастие голоса, которым говорила сама наука, оледенило его сердце. Тем не менее, как человек с выдержкой, он не прервал Эдисона ни единым звуком.

Голос инженера зазвучал сурово и грустно.

— Милорд, — продолжал он, — тут по крайней мере я не готовлю вам никаких неожиданностей. Чего ради! Вот увидите, действительность сама по себе настолько неожиданна, что незачем окружать ее дополнительными тайнами, довольно с нее и собственной. Вы окажетесь свидетелем детства идеального существа, поскольку будете присутствовать при объяснении внутреннего устройства Гадали. Какой Ромео не упал бы в обморок при виде подобной операции над своей Джульеттой?

Право же, если б возможно было увидеть ретроспективно во всей позитивной реальности начальные стадии существования любимой, увидеть, какою она была, когда шевельнулась в первый раз во чреве матери, думаю, влюбленные в большинстве почувствовали бы, что страсть сходит на нет под воздействием Абсурда, Непредставимости, Меланхолии.

Но андреида даже на начальной стадии не являет ничего, что напоминало бы об ужасающем впечатлении, которое производит зрелище жизненного процесса нашего организма. Все внутри нее свидетельствует о богатстве и изощренности сумрачного воображения. Глядите.

И он прижал скальпель к центральному устройству, закрепленному на уровне шейных позвонков андреиды.

— У человека в этом месте располагается основной жизненный центр, — продолжал он. — Здесь находится продолговатый мозг. Достаточно булавочного укола вот сюда, и человек погибает немедленно, вам это известно. И в самом деле, здесь сходятся нервные окончания, управляющие нашим дыханием, и если укол заденет их, мы задохнемся. Как видите, я взял за образец природу: вот два провода, управляющие действием легких андреиды, легкие же эти из чистого золота.

Рассмотрим для начала ее внутреннее устройство с высоты, так сказать, птичьего полета; позже я объясню его в подробностях.

Эти металлические диски обеспечивают непрерывность таинственного процесса, в результате которого по всему телу Гадали разливаются тепло, движение и сила, передатчиками же служат эти вот хитросплетенные блестящие проводки — точная имитация наших нервов, артерий и вен. Благодаря вот этим кружочкам небьющегося стекла — система несложна, сейчас разъясню — обеспечена возможность начинать и прекращать движение как всего тела, так и любой его части. Вот электромагнитный двигатель из самых мощных — как видите, очень миниатюрный и легкий благодаря моим стараниям, — к нему присоединены все провода.

Искорка Прометеева огня, покорная вот этому стерженьку — он, по сути, и есть волшебная палочка, — является источником дыхания, поскольку воздействует на магнит, находящийся посередине грудной клетки и притягивающий нот это лезвие из никеля, закрепленное на губчатой стальной пластине, она же, в свой черед, ежесекундно возвращается на место благодаря равномерному воздействию вот этого изолятора. Я не забыл даже о глубоких вздохах, исторгаемых из сердца грустью: Гадали с ее мягкостью и немногословием подвержена грусти и ие чурается ее обаяния. Любая женщина засвидетельствует, что имитировать такие вздохи очень легко. Все актерки продают их дюжинами и наилучшего качества, к вящей нашей иллюзии.

Вот два золотых фонографа, расположенных под углом друг к другу в центре грудной клетки: это и есть легкие Гадали. Они передают один другому металлические листочки, обеспечивающие ей возможность вести беседы мелодичным — небесным, следовало бы сказать — голосом, принцип действия их аналогичен принципу действия печатных станков. На одной оловянной ленте содержатся тексты в количестве, достаточном для семичасовой беседы. Тексты эти — плод воображения самых великих поэтов, самых тонких мыслителей, самых глубоких прозаиков нашего времени; я обратился ко всем этим гениям, и они уступили мне — оценив на вес алмаза, — чудеса, которым никогда не попасть в печать.

Вот почему я утверждаю, что Гадали обладает не просто разумом, а Высшим Разумом.

Взгляните, вот два тончайших стальных острия, они подрагивают в бороздках на валике, вращающемся вокруг своей оси по воле безостановочного движения таинственной искры; эти острия только и ждут голоса мисс Алисии Клери, чтобы записать его, уверяю вас. Принцип действия здесь совершенно одинаков с принципом действия шарманки новейшего образца, где валики тоже металлические и покрыты бесчисленными бугорками. Благодаря точности расчетов, в соответствии с которыми нанесены эти бугорки, шарманка воспроизводит со всей безупречностью (в соответствии с нотной системой и с соблюдением необходимых пауз) дюжину танцевальных либо оперных мелодий; происходит это потому, что бугорки попадают при вращении под вибрирующие зубья музыкального гребня. Так же и в механизме андреиды: вот этот валик попадает под точно такой же гребень, в котором сходятся все ее нервные окончания; таким образом, валик этот управляет телодвижениями, походкой и осанкой, выражениями лица и позами женщины, воплощенной в андреиде. Индуктор же валика есть, так сказать, первооснова симпатической нервной системы нашего восхитительного фантома.

Действие валика обеспечивает возможность производить около семидесяти основных телодвижений. В сущности, таким примерно количеством и должна располагать благовоспитанная женщина. Наши телодвижения, если не брать в расчет людей припадочных либо слишком нервических, почти всегда одни и те же; оттенки и различия придают им обстоятельства. Но я проанализировал их, разложив на элементы, и подсчитал, что набор из двадцати семи или восьми — уже редкость. И к тому же что представляет собою чрезмерно жестикулирующая женщина? Пренесносное существо. Нет, андреиде должны быть свойственны лишь плавные телодвижения, все прочие бессмысленны и оскорбляют глаз.

Легкие и главный симпатический нерв Гадали образуют единое целое, подчиняющееся воздействию электрического тока. На металлические листки этого своеобразного альбома нанесены материалы для увлекательных и чарующих бесед общей продолжительностью до двадцати часов, не стирающиеся благодаря применению гальванопластики, а на зазубринах валика, нанесенных с помощью микрометра, запечатлены соответствующие мимика и жестикуляция. Ведь взаимодействие обоих фонографов и валика должно обеспечивать соответствие между словом, жестом, движением губ, взглядом и тончайшими оттенками мимики, не правда ли?

Как вы понимаете, их совокупность отрегулирована для каждой сцены с абсолютной точностью. Разумеется, с точки зрения механики, это сложнее, чем записать какую-то мелодию на валиках шарманки; но наши инструменты, повторяю, настолько точны и надежны (в особенности благодаря нашим линзам, которые не поддаются деформации), что с помощью терпения и дифференциального исчисления конечная цель вполне достижима.

Сейчас я считываю телодвижения с этого валика так же бегло, как типографский правщик — страничку набора в зеркальном изображении (все дело в привычке!); затем я внесу поправки и уточнения в соответствии с мимикой мисс Алисии Клери; эта операция ничуть не затруднительна благодаря применению последовательного фотографирования, достижения которого вы только что видели.

— Но ведь сцена, как вы выразились, предполагает наличие собеседника? — прервал инженера лорд Эвальд.

— Ну и что? — отвечал вопросом Эдисон. — Вы же сами и будете этим собеседником, не так ли?

— Как можно предусмотреть, о чем я спрошу андреиду и что ей отвечу? — продолжал молодой человек.

— Мне не трудно дать вам доказательство, — сказал Эдисон, — что эта проблема, которую вы, кстати, не совсем точно сформулировали, решается очень просто.

— Погодите! Если я заставлю свой разум признать ваше доказательство, то в любом случае оно лишит свободы и мой разум, и мою любовь! — воскликнул лорд Эвальд.

— Что за важность, если оно удостоверит вас в РЕАЛЬНОСТИ вашей мечты! — сказал Эдисон. — Да и кто свободен? Разве что ангелы из древнего предания! Да и они-то завоевали право зваться свободными лишь потому, что наконец избавились от искушения… ибо узрели бездну, поглотившую тех, которые возжелали мыслить.

При этих, словах собеседники переглянулись.

— Если я верно понял, — проговорил лорд Эвальд в изумлении, — мне самому придется выучить частично свои вопросы и ответы?

— А разве вы не сможете видоизменять их, как в жизни, со всей присущей вам изобретательностью, но так, чтобы ожидаемый ответ вязался с ними?.. Сказать по правде, всякий ответ может быть полностью приложим ко всякому вопросу: такова великая калейдоскопичность человеческих слов. Главное — колорит и интонация, которые придаются любой теме в уме, любое слово всегда окажется уместным в том или ином смысле при извечной приблизительности человеческих разговоров, да и существования тоже. Сколько есть смутных слов, вызывающих массу ассоциаций, обладающих удивительной до странности смысловой гибкостью! Очарование и глубина их зависят просто-напросто от того, на что они отвечают!

Вот вам пример: одно-единственное слово… хотя бы слово «уже!..» Допустим, андреида в какой-то миг должна будет произнести это слово. Заметьте, только одно слово, я мог бы взять и целую фразу. Вы ждете этого слова, которое будет произнесено нежным и серьезным голосом мисс Алисии Клери, и ждете, что при слове этом она поглядит на вас пленительным своим взором.

О, подумайте, па какое множество вопросов и дум может быть ответом одно это слово. Стало быть, ваше дело — придать ему глубину и красоту уже самим вопросом.

Вы ведь так и пытаетесь делать в жизни, когда разговариваете с живою мисс Алисией; разница только в том, что она НИКОГДА не произносит того слова, которого вы ждете от нее и готовы были бы даже подсказать, будь это возможно, лишь бы оно с гармоничным благородством отвечало вашей мысли. Но вы ВСЕГДА услышите в ответ нечто диссонирующее; короче говоря, другое слово, которое будет ей продиктовано природным ее разумением и от которого у вас защемит в сердце.

Так вот, в беседах с будущей Алисией, с Алисией реальной, с Алисией вашей души вы не испытаете этих бесплодных огорчений… Каждое слово будет таким, какого вы ждете, а красота ответа будет подсказана самим вашим вопросом! Ее «образ мыслей» не будет более отрицанием вашего — он станет образом души, который предпочтет ваша меланхолия. В ее образе мыслей вам будет явлена лишь ваша единственная любовь во всем ее блеске, и на сей раз вам не придется дрожать за свою мечту! Слова андреиды никогда не обманут ваших ожиданий! Они всегда будут возвышенны — настолько, насколько подскажет ваше вдохновение. По крайней мере вам незачем будет опасаться, что вас не поймут, как это бывало при беседах с живою: вам нужно будет только помнить о паузах, предусмотренных в ее текстах. Вам даже не придется самому выговаривать слова. Андреида ответит и на ваши мысли, и на ваши умолчания.

— Вот как! Но если вы предлагаете мне настолько вжиться в роль, которая отводится мне в этой комедии, — отвечал лорд Эвальд, — то, должен предупредить, я вынужден отказаться.

II Ничего нового под солнцем

При этих словах Эдисон положил на стол около андреиды светящийся скальпель, с помощью которого производил вскрытие, и поднял голову.

— Вы называете это комедией, дорогой лорд? — проговорил он. — А разве вы не соглашаетесь непрерывно разыгрывать комедию с прообразом андреиды? Ведь, как сами вы признались, вам неизменно приходится утаивать от нее ваши истинные мысли из простой вежливости.

О, сыщется ли под солнцем такой причудник, который отважился бы вообразить, что не разыгрывает комедии вплоть до часа смерти? Противное утверждают лишь те, кто не знает роли. Все разыгрывают комедию поневоле! И каждый — с самим собою. Быть искренним? Вот единственная подлинно неосуществимая мечта. Быть искренним! Как это возможно, когда никто ни в чем не убежден твердо, когда не знаешь сам себя! Всяк хотел бы убедить ближнего, что сам в чем-то убежден (в то время как голос сознания, сколько ни заглушай, вопиет, что сомнительность этого убеждения зрима, слышима, ощутима!). А чего ради? Всего лишь дабы щегольнуть твердостью воззрений, хотя бы напускной, никого ни на миг не обманывающей и принимаемой на веру собеседником лишь притворно… с тем чтобы ему в ближайшем времени отплатили тем же. Комедия, повторяю. Но если бы люди могли быть искренними, ни одно общество не просуществовало бы и часу — поверьте, все только и делали бы, что уличали друг друга! Да самый прямодушный человек, захоти он пробыть искренним хоть минуту, поневоле либо сам окажется с битой физиономией, либо вынужден будет расквасить ее кому-то из себе подобных, могу держать пари. Снова повторю, любое мнение, на которое мы отважимся, может быть лишь относительной истиной, подверженной бессчетным влияниям времени, среды, умонастроений и т. п., иной возможности уровень наших знаний не дает! А в любви? О, если влюбленные могли бы когда-нибудь увидеть друг друга такими, какими являются в действительности, и действительно узнать то, что думает каждый из них, а также каким каждый из них представляется другому, их страсть сошла бы на нет в единый миг! К счастью для себя, они всегда забывают про непреложный закон физики: «Два атома не могут соприкоснуться». II удается им проникнуть всего лишь в бесконечную иллюзию, обретающую плоть в ребенке и дающую возможность продлевать род человеческий.

Без иллюзии все гибнет. От нее никуда не денешься. Иллюзия подобна свету. Взгляните на небо: то, что находится над слоями атмосферы, на высоте каких-нибудь четырех-пяти миль, — беспросветно черная бездна, усеянная тускло-красными угольками. Свет небесный создают для нас облака, символизирующие Иллюзию! Без них все оделось бы Мраком. Итак, само наше небо разыгрывает комедию Света — и мы должны следовать священному его примеру.

Что до влюбленных, стоит им только помыслить, что они знают друг друга, — и вот уже их не связывает ничего, кроме привычки. Каждый из них дорожит тем запасом впечатлений и измышлений, которыми питается взаимность; каждый дорожит призраком, что сотворило его воображение, но — вечно чужие! — они не дорожат теми образами друг друга, которые открылись, как они считают, их познанию! Неизбежная комедия! Что же касается той, кого вы любите, то, поскольку она всего-навсего комедиантка, поскольку она достойна вашего восхищения, лишь когда «разыгрывает комедию» и лишь в такие мгновения пленяет вас безоговорочно, разве не предпочтительней андреида в обличии мисс Алисии, ведь андреида — это совокупность таких вот избранных мгновений, навсегда остановленных благодаря великому волшебству науки?

— Все это очень похоже на правду, — сказал грустно молодой человек. — Но… вечно слышать одни и те же слова! И каждый раз видеть при этом все то же выражение лица! Думаю, очень скоро комедия эта покажется мне… однообразной.

— Утверждаю, — сказал Эдисон, — что всяческая новизна во вред любви, ибо уменьшает очарование любимого существа, омрачает страсть и развенчивает мечту. Вот причина быстрого пресыщения, наступающего, когда влюбленным открывается — или они полагают, что открывается, — истинная натура любимого существа, прежде таившаяся за пленительными покровами. В этом влюбленным видится лишь еще одно несходство с мечтой! И этого часто довольно, чтобы любовь сменилась отвращением и ненавистью,

Почему?

А вот почему: если один лишь образ приносит радость, стало быть, естественно стремление сохранить этот образ в душе таким, каков он есть, неомраченным и неизменным; ибо лучшее — враг хорошего, и лишь новизна приносит нам разочарование.

— Да, это так! — пробормотал лорд Эвальд с задумчивой усмешкой.

— Так вот, андреида, как уже было сказано, всего лишь застывший образ первых часов любви, идеальный образ, который вечен в своей идеальности, и вы готовы жаловаться, что любовь не сможет более взмахнуть крылами и улететь от вас? О человеческая натура!

— Подумайте также, — проговорил лорд Эвальд, усмехаясь, — что все чудеса механики, спрятанные под оболочкой, которая покоится на этом столе, — всего лишь неодушевленная и мертвая совокупность субстанций: их взаимодействие творит чудо, но им не осознать ни процесса, ни конечного результата.

Вы можете смутить мне зрение, чувства и разум этим магическим видением, но я-то, смогу ли я позабыть, что оно — всего лишь безличная машина? «Как любить нуль?» — взывает ко мне трезвый разум.

Эдисон поглядел на англичанина.

— Я доказал вам, — отвечал он, — что в любви-страсти все — лишь суета, помноженная на ложь, иллюзия, помноженная на бессознательность, болезнь, помноженная на обман чувств. Любить нуль, говорите вы? Повторю: что за важность, если сами вы — некая величина, стоящая перед этим нулем, ведь в точно таком положении вы уже находитесь по отношению ко всем нулям в жизни, но лишь от этого нуля не приходится ждать ни разочарования, ни измены!

Разве в сердце у вас не погасла сама мысль обладать любимой? Я предлагаю вам — и всячески это оговорил — лишь претворение образа вашей живой красавицы, то есть именно то, о чем вы попросили, когда воскликнули: «Кто ради меня извлек бы эту душу из этого тела!» И вот вы уже опасаетесь заранее, что исполнение желания сулит вам однообразие. Теперь вы хотите, чтобы Тень была такой же изменчивой, как Реальность! Что ж, я, не мешкая, докажу вам, с неоспоримой очевидностью, что на сей раз вы сами пытаетесь обмануться иллюзией, ибо вам наверняка известно, дорогой лорд, что Действительность сама по себе не настолько богата новизною, разнообразием и подвижностью, как вы хотите себя уверить! Напомню: язык счастья в любви и способы выражения смертоносных горестей далеко не столь разнообразны, как вы все еще предполагаете под воздействием тайной потребности сохранить, вопреки всему, свое отчаяние, ибо вы уже находите усладу в думах о нем.

Ученый помолчал в задумчивости.

— Увековечить один-единственный час любви — самый прекрасный тот, например, когда взаимные признания растворились в ослеплении первого поцелуя! Остановить этот час на лету, придать ему недвижность и обрести в нем самого себя! Воплотить в нем свой дух и самое свое заветное желание! Разве это не предел мечтаний каждого человеческого существа? И если люди длят любовь — при всех искажениях и утратах, на которые обрекают любовь последующие часы, — то лишь потому, что тщатся снова пережить идеальный этот час. О, только один этот час, но поймать его снова! Все остальные сладостны лишь постольку, поскольку продлевают его, напоминают о нем! Неповторимая радость, которая никогда не наскучит, великий час однообразия! Любимое существо — всего лишь творение любящего, его нужно постоянно завоевывать, и тщетны все попытки воскресить. Все прочие часы лишь обеспечивают золотой запас этого часа! Если б можно было сделать его еще прекраснее за счет лучших мгновений, пережитых у последующие ночи, час этот явился бы идеальным образом сбывшегося счастья.

Исходя из вышеизложенного, отвечайте: если бы ваша возлюбленная сказала вам, что воплотится навечно в образ того часа, который показался вам всех прекрасней, того часа, когда какое-то божество подсказало ей речи, непостижимые для ее разумения, но сделает это лишь при условии, что вы тоже будете повторять ей лишь те слова, которые стали- неотъемлемой частью этого часа, считали бы вы, что, принимая этот божественный договор, вы «разыграете комедию»? Разве вы не презрели бы все остальные человеческие слова? Разве эта женщина показалась бы вам однообразной? Разве стали бы вы жалеть о последовавших часах, когда она показалась вам столь непохожей на самое себя, что вы готовы были избрать смерть?

Разве не было бы вам достаточно ее взгляда, ее прекрасной улыбки, ее голоса, ее существа — таких, какими явил их вам этот час? Пришло бы вам в голову требовать от судьбы, чтобы она восстановила для вас прочие слова ее, почти всегда пагубные или незначительные, вернула предательские мгновения, сменившие иллюзию? Нет. Разве тот, кто любит, не повторяет любимой ежеминутно двух слов, упоительных и священных, но уже тысячекратно им произнесенных? И что требует он взамен кроме тех же двух слов либо многозначительного и радостного молчания?

И действительно, чувствуешь, что самое лучшее — услышать снова те слова, которые — и только они одни! — способны привести нас в восхищение, потому что однажды уже восхитили нас. Их действие, право же, подобно просто-напросто тому, которое оказывают прекрасная картина, прекрасное изваяние, когда день ото дня нам открываются новые их красоты и глубины, — прекрасная музыка, которую хочешь слушать еще и еще и предпочитаешь новой; прекрасная книга, которую без конца перечитываешь, предпочитая другим, которые и раскрывать-то не хочется. Ибо в одной прекрасной вещи заключена простая душа всех остальных. Для любящего в одной женщине заключены все женщины мира. И когда нам на долю выпадает один из таких совершенных часов, нам уже не хочется других, так уж мы созданы, и весь остаток жизни мы тщетно пытаемся воскресить этот час, словно у Прошлого можно отнять его добычу.

— Что ж! Пусть так! — сказал с горечью лорд Эвальд. — И все же, господин маг, навсегда лишиться возможности сказать слово в простоте, естественно, импровизируя… Есть от чего заколебаться при самой твердой решимости.

— Импровизируя!.. — повторил Эдисон, — так вы полагаете, что-то можно импровизировать? Полагаете, что не всегда говорят затверженное? — Но ведь, когда вы молитесь богу, разве слова эти вы не выучили наизусть по молитвеннику еще ребенком? Короче, разве не читаете вы всегда одни и те же утренние и вечерние молитвы, составленные раз и навсегда и наилучшим образом теми, кому даны были соответствующее дарование и разумение? Разве сам Господь Бог не сказал: «А молясь, молитесь же ТАК!» И вот уже скоро две тысячи лет все молитвы-лишь слабенький раствор той, которую Он нам заповедал, разве не правда?

Да и в жизни разве все светские разговоры — не обрывки зазубренного?

Сказать по правде, любое слово — всего лишь повторение, иначе н быть не может, и для того, чтобы оказаться на всю жизнь в обществе фантома, Гадали не нужна.

Каждое человеческое ремесло располагает своим набором фраз, и каждый человек обречен до самой смерти пережевывать их: словарь его, кажущийся ему самому таким обширным, сводится к сотне, самое большее, основных фраз, которые он постоянно пускает в ход.

Вам, естественно, ни разу в жизни и в голову не пришло подсчитать, например, сколько часов потратил шестидесятилетний цирюльник, начавший трудиться в восемнадцать, на то, чтобы сказать каждому подбородку, который он бреет: «Отличная — или прескверная — погодка!», с целью завязать беседу, и в течение пяти минут беседа (если ему ответят) вертится вокруг этого сюжета, потом автоматически повторяется, когда он переходит к следующему подбородку, и так весь день; а назавтра все начинается сначала. На это уходит в общей сложности с лишком четырнадцать лет его жизни, то есть приблизительно четвертая ее часть, а три четверти тратится на то, чтобы родиться на свет, хныкать, расти, есть, пить, спать и голосовать во благо отечества.

Увы! О какой импровизации можно говорить, когда все на свете уже повторялось миллиардами уст! Люди лишь урезают, добавляют, опошляют, лепечут — вот и все. Стоит ли вся эта болтовня того, чтобы о ней сожалели, чтобы ее повторяли, чтобы ее выслушивали? Ведь завтра же Смерть пригоршней земли положит ей конец, остановив поток банальностей, который мы изливаем, полагая, что «импровизируем», разве не так?

И вы еще колеблетесь, когда вам предлагаются, выигрыша времени ради, превосходные словесные концентраты, составленные теми, кто занимается словесностью профессионально, привык мыслить и в состоянии выразить ощущения всего человечества! Каждый из этих людей целый мир, каждый проанализировал страсти до тончайших оттенков. И люди эти дошли до самой сути, сконденсировав тысячи томов до одной-единственной — зато проникновенной — страницы. Они — это мы сами, каковы бы мы ни были. Они воплощают божество, именуемое Протеем и затаившееся в сердце у каждого из нас. Они взвесили с точностью до карата и снабдили этикетками все наши мысли, слова, чувства с их самыми дальними ассоциациями, за которыми мы не решаемся следовать — наугад и в неведомые глубины! Им ведомо заранее — оно и к лучшему, — как действуют на нас наши страсти, как напрягают они наши силы, волшебно преображают нас, влекут к идеальному. Нам до них далеко, уверяю вас; и не пойму, с какой стати нам маяться в поисках слов, если в итоге мы все равно будем говорить хуже, чем они, сваливая вину на свое косноязычие под предлогом, что оно по крайней мере индивидуально, хотя и это, как вы убедились;, всего лишь иллюзия.

— Что же, вернемся к анатомированию нашей неодушевленной красавицы! — отвечал лорд Эвальд, помолчав в задумчивости. — Ваши аргументы победили.

III Походка и осанка

Инженер при этих словах своего друга снова взял в руки большой стеклянный пинцет.

— И правда, время не ждет, — проговорил он, — я едва успею дать вам общее представление об устройстве Гадали, но этого довольно, все прочее — вопрос ремесла. Стоит лишь отметить, что средства, которыми я воспользовался, сказочно просты.

Одним словом, в данном случае для меня стало делом чести доказать свое невежество замечательным ученым, составляющим цвет нашего сословия.

Взгляните: у Идола серебряные ступни, как у красавицы ночи. Их изысканность ждет возможности претвориться в ножки вашей прекрасной певицы с их снежной кожей, изящной лепкой, розовыми ноготками и сетью жилок. Но если походка андреиды легка, о ножках ее этого не скажешь. Они заполнены жидкой ртутью. Ртуть заключена в герметический платиновый футляр, который, сужаясь, доходит до икры, так что вся тяжесть приходится на ступню. Короче, вот два башмачка весом по пятидесяти фунтов каждый, но ступать они будут резво, почти как ножки дитяти. С виду они легки, как птичьи лапки, благодаря мощному электромагниту: подавая импульсы и управляя движениями бедер, он также приводит в действие оба эти совершенных механизма.

На талии доспехи разделены вот этой линией сгиба, от нее начинается множество миниатюрных и тончайших стальных пружинок, соединяющих талию с бедрами и животом. Эта опояска, как видите, овалом спускается вниз, точно мысок корсета.

Подобное устройство придает стану андреиды (одетому эластичной и крепкой плотью) упругую гибкость, благодаря которой в ее походке появляется смутное «нечто», столь пленяющее в походке обычных женщин. Это же устройство, как вы можете заметить, благодаря тонким стальным нитям, натянутым вокруг поясницы, позволяет андреиде не только держаться прямо, подобно стройному тополю, но и наклоняться вбок, принимая позы, характерные для ее модели. Длина каждой из бесценных пружинок точно рассчитана, и все они служат проводниками для тока, обеспечивающего движения торса, которые в точности имитируют индивидуальные движения мисс Алисии, запечатленные на валике-двигателе.

Вас поразит абсолютное тождество поз мисс Алисии и андреиды: они одинаково чаруют! Если же вы усомнитесь в том, что женская «грация» зависит от таких мелочей, рассмотрите корсет мисс Алисии и обратите внимание на то, как меняются ее осанка, самый абрис фигуры в зависимости от того, воспользовалась ли она этим искусственным «выпрямителем»! Но знаете, кое-какие движения, бесконечно небрежные, стоили мне долгих бессонниц, особенно когда я занимался руками, ведь все суставы гнутся по-разному.

Обратите внимание на гибкость шеи: благодаря действию тока, бегущего по проводкам, ее мягкая эластичность безукоризненна. Поистине лебединая шея: степень жеманности тщательно дозирована.

А этот скелет из слоновой кости — не правда ли, прелестен? — какая точность отделки! Он скреплен с каркасом посредством хрустальных колец, причем зазоры таковы, что каждая косточка ходит настолько свободно, насколько требуется для естественности движений.

Я сейчас объясню, как встает андреида, но для начала предположим, что она уже стоит и неподвижна. Вы хотите, чтобы она прошла определенное расстояние в соответствии с заданной длиной ее шага. Для этого, я уже говорил, вам достаточно передать приказ, дотронувшись до одного из перстней — аметистового, и тогда искра-невидимка обеспечит плавную походку.

Прежде всего объясню вчерне, не вдаваясь в подробности, что обеспечивает андреиде возможность двигаться, а затем продемонстрирую, как она это делает.

На шейках обоих бедер вы видите золотые диски, чуть вогнутые, похожие на крышку часов и величиною с полновесный доллар.

Оба диска чуть заметно наклонены один к другому и закреплены на длинных подвижных стержнях, вмонтированных в бедренные кости.

В состоянии покоя каждый стержень выступает над шейкой бедра примерно на два миллиметра, чем обеспечивается зазор между золотым диском и шейкой.

Оба диска соединены криволинейной кулисой из стальных пластинок; точно посередине кулисы расположен — сейчас он в свободном состоянии — хрустальный сфероид весом около восьми фунтов. Он герметичен и заполнен ртутью. При малейшем движении андреиды сфероид начинает скользить вдоль кулисы от одного золотого диска к другому.

А теперь посмотрите сюда: видите, тут и тут, на верхней части ног, — по маленькому стальному рычажку, состоящему из двух частей, которые, раздвигаясь, свободно входят в стальную втулку. Один конец этой втулки крепко приклепан с внутренней стороны к спинной части доспехов, над поясом гибкости; другой изнутри присоединен к передней стороне ног.

Когда андреида лежит, как сейчас, обе части каждого из рычажков сложены под острым углом друг к другу в той части ее тела, которая обожествлена у Венеры Каллипиги. Заметьте, втулка, в которой находится вершина угла, расположена ниже, чем концы рычажков.

А вот тут, видите, прочные стальные проволочки: начинаясь на уровне легких, они кончаются там, где передняя часть рычажков припаяна к ногам.

Переплетаясь, проволочки эти образуют жгут, скользящий по передней части рычажка.

А вот то, что заменяет ребра, — выпуклые стальные стержни, они находятся под нагрудником, и когда сомкнуты, стержни эти оттягивают и удерживают оба переплетения, изолируя от прочих частей механизма.

По существу, таким образом почти воспроизводится процесс ходьбы у человека, и хотя двигательный аппарат человека не так нагляден, как у андреиды, различие между ними чисто ВИДИМОЕ. Впрочем, что за важность, главное, чтобы андреида могла ходить!

Стальные нити переплетены достаточно прочно, так что при сигнале «движение» они вызывают небольшой наклон торса вперед.

Над рычажками, как видите, два магнита, к каждому присоединен вот этот провод; а вот и основной провод, управляющий процессом ходьбы, он подключен к динамомашине, расстояние между ними всего три сантиметра — как раз толщина изоляционной прокладки.

Индуктор тянется в грудную полость. Там оба провода, присоединенные к ножным магнитам, воспринимают от него динамический импульс тока; подается же импульс поочередно, так как в одном проводе ток появляется, лишь когда выключатель отключает другой провод.

За исключением тех моментов, когда андреида лежит или когда срабатывает выключатель, хрустальный сфероид непрерывно перемещается от диска к диску. Это позволяет андреиде сгибать ноги поочередно.

А теперь продемонстрируем, как совершается процесс ходьбы.

Допустим, сфероид остановился в правой голени. Благодаря зазору, диск прогибается под тяжестью шарика и в конечном итоге провод получает сигнал генератора.

Флюид передается магниту, мгновенно повышая его мощность. Магнит притягивает катушку, сердечник которой сделан из магнитной стали. Рычажок распрямляется и, соответственно, разгибается нога. Однако же она не замирает в воздухе, поскольку свое действие оказывает вес башмачка и ступни; таким образом, нога опускается на землю, а длина шага составляет сорок сантиметров. Сейчас объясню, почему андреида не заваливается набок.

Когда башмачок касается земли, магнит коленного сустава принимает динамический импульс, и коленный сустав распрямляется.

При этом все происходит очень плавно: движения совершаются последовательно! Когда же андреида обретает телесность, не уступающую по эластичности человеческой плоти, движения станут вполне естественными. Ведь и у людей они резковаты, но резкость смягчается мышцами. Подвигайте сочленения скелета — какая резкость, автоматичность. Плавность нашим движениям придают, повторяю, мышцы и, разумеется, одежды.

Коснувшись одной ногой земли, андреида замерла бы в этой позе, но, когда коленный сустав распрямляется, стержень золотого диска, придавленного хрустальным сфероидом, выталкивается наружу, выступая сантиметра на три над бедренной костью. Диск, соответственно, оказывается в наклонном положении. Хрустальный сфероид опускается, соскальзывает ко второму диску, сталкивается с ним и останавливается.

Второй диск в свою очередь прогибается под тяжестью сфероида, и тогда втулка падает сама собой в свое серебряное гнездо, а рычажок распрямляется и, мягко перенося тяжесть торса на ногу андреиды, позволяет ей воспроизводить процесс ходьбы сколь угодно долго — в соответствии с количеством шагов, записанным на валике, или с сигналом, поданным через посредство перстня.

Следует отметить, что весь механизм устраняет излишнюю поспешность в движениях. Она была бы неуместна, например, когда андреида опускается на колени, словно во власти мистического экстаза, подобного экстазу, в который впадает лунатик, погружающийся по воле гипнотизера в состояние каталепсии, либо истеричка под воздействием герметически закупоренного флакончика вишневой настойки, когда его держат на расстоянии десяти сантиметров от ее позвоночника.

Непрерывная смена сгибаний и разгибаний придает походке андреиды истинно человеческую непосредственность.

Что же касается легкого шума, непрерывно вызываемого соприкосновением сфероида с дисками, его совершенно заглушит телесная оболочка — такова ее магическая сила. Впрочем, даже доспехи заглушают этот шум настолько, что он слышен только в микрофоне.

IV Вечная женственность

На лбу лорда Эвальда поблескивали капли пота, похожие на слезинки; он не сводил глаз с лица Эдисона, которое теперь было ледяным. Молодой человек догадывался, что за этим потоком слов, скрежещущим и сугубо позитивистским, кроется единая и уходящая в бесконечность мысль, проникнутая двумя чувствами.

Первое из этих чувств — любовь к Человечеству.

Второе — безнадежность, пронзительная, словно крик, самый неистовый и в то же время самый холодный, самый напряженный и долгий — быть может, он долетал до небес! — какой когда-либо испускал человек.

И в самом деле, все, что говорили эти двое (один — своими расчетами, преображенными в художественное описание, а другой — своим безмолвным согласием), можно было бы перевести следующими словами, обращенными бессознательно к великому Иксу первопричин:

«Юная подруга, которую ты соблаговолил послать мне некогда в незапамятные времена, кажется мне ныне жалким подобием сестры-нареченной, и я не могу более признать печати твоей на том, что одушевляет ее пустую оболочку, а потому не могу видеть в ней спутницу жизни. Увы, мое изгнание кажется мне еще тягостнее, если мне приходится видеть в ней всего лишь игрушку моего бренного тела, в то время как ей следовало бы обладать священным очарованием, приносящим утешение и пробуждающим в моей душе воспоминание о том, что мы утратили, ведь глаза мои так устали глядеть в пустое небо! Столько веков позади, столько бед — мне наскучила непрестанная лживость этой тени! И меня не влечет более трясина Инстинкта, куда она соблазняет и манит меня, вынуждая думать — неизменно и тщетно, — что она и есть моя любовь.

Вот почему я, недолговечный путник на этой земле, не знающий, откуда пришел, нынче ночью явился в этот склеп и при помощи древней запретной науки пытаюсь — со смехом, пронизанным всей грустью Человечества, — претворить в явь хотя бы мираж — всего лишь мираж, увы! — той, которую ты повелел мне ждать в неизреченном твоем Милосердии».

Да, такого примерно рода мысли прятались под анализом сумрачного шедевра.

Меж тем ученый прикоснулся к миниатюрному сосуду, помещавшемуся в грудной клетке андреиды: запаянный, прозрачный, он был наполнен почти доверху чистейшей водой, над которой виднелась крупная угольная таблетка, поддерживаемая невидимым штоком; таблетка тотчас же погрузилась в воду. Заурчал электрический ток.

Внутренняя полость каркаса приобрела видимость живого организма, искрящегося и туманного, переливающегося золотом и молниями.

Эдисон продолжал:

— Вы видите, под черным покрывалом Гадали клубится некая субстанция, благоуханная, жемчужно-белая; так вот, это просто-напросто пар от воды, которой питается батарея; вот откуда берутся жаркие сполохи, снующие, точно сама Жизнь, внутри доспехов нашей новой подруги. Но молнии эти приручены и безобидны. Взгляните!

С этими словами Эдисон, улыбаясь, взял аидреиду за руку, хотя по всем бесчисленным разветвлениям ее проволочной нервной системы носились, громко жужжа, ослепительные искры.

— Видите: это ангел! — прибавил он все тем же суровым тоном. — Если верить нашим богословам, утверждающим, что ангелы — всего лишь огонь и свет! А разве барон Сведенборг не прибавил к тому же, что они» «двуполы и бесплодны»?

Помолчав, он продолжал:

— Теперь перейдем к проблеме равновесия. Проблема эта включает два аспекта: равновесие латеральное и равновесие циркулярное. Как вам известно, физики различают три вида равновесия — устойчивое, неустойчивое и безразличное; на единстве их и основаны двигательные возможности андреиды. Вот увидите сейчас: чтоб Гадали упала, ее нужно толкнуть сильнее, чем пришлось бы — с той же целью — толкнуть нас; но если вы желаете, чтобы она упала, тогда, разумеется, другое дело!

V Равновесие

— Итак, равновесие достигается следующим образом, — продолжал deus ex machina[31].— Начнем с латерального; циркулярное обеспечивается специальным устройством в спинной части и достигается так же, как и латеральное. Для начала заметим: наличие электрического тока и магнитов гарантирует возможность равновесия.

Из этого следует:

1. При любой позе андреиды перпендикуляр идет от ключицы к позвонку, а от него — к лодыжке, как и у нас.

2. При любой степени подвижности ее «прелестных» ножек, ножки эти всегда находятся на концах горизонтальной прямой, а в центр ее неизменно упирается вертикаль, начало которой — реальный центр тяжести андреиды, причем поза ее роли не играет, и вот почему.

Бедра у Гадали — как у Дианы-охотницы! Но в серебряных их полостях скрыты вот эти платиновые имитации кровеносных сосудов, по одной на каждое бедро; сейчас объясню вам, зачем они нужны.

Сосуды эти в верхней части расширяются в соответствии с формой полостей, а в нижней части завершаются конусами, расположенными по отношению друг к другу под углом в сорок пять градусов. Если их мысленно продолжить, получился бы прямоугольный треугольник, гипотенуза которого рассекала бы торс надвое по горизонтали.

Линия земного экватора не есть нечто существующее, просто она есть! Всего лишь в воображении, но оттого она не менее реальна, не так ли? Таковы же и те линии, о которых речь.

Я точно рассчитал силу тяжести каждого из приборов, размещающихся над этой воображаемой линией, и придал каждому соответствующи и наклон; так вот, векторы их можно было бы представить также и виде прямоугольного треугольника, находящегося над первым; вершина его также обращена вниз и упирается в середину гипотенузы первого. Таким образом, основанием верхнего треугольника является горизонталь, проходящая от плеча к плечу.

Соответственно, центр тяжести тела, когда оно, например, находится в стоячем положении и неподвижно, должен бы находиться где-то на вертикали, которую мы проводим мысленно от середины андреидина лба до середины горизонтали, соединяющей ступни.

Поскольку любое изменение позы привело бы к падению набок, платиновые сосуды наполовину заполнены ртутью. При этом на половине уровня ртути сосуды соединены вот этими двумя эластичными трубками из платированной стали, вот они, под валиком-двигателем.

Оба сосуда герметически закрыты дисками, в центре каждого диска закреплен конец дужки, выкованной из чистейшей и прочнейшей стали. Второй конец дужки приварен к верхней части серебряной бедренной полости. Дужке передается натяжение не только благодаря весу ртути (двадцать пять фунтов!), но и в силу того, что ртуть на сантиметр превышает нормативный уровень. Обратите также внимание вот на эту стальную петельку: при скольжении внутри бедренной полости сосуд неизбежно в нее попадает.

С помощью этой петельки натяжение дужки сохраняет постоянство. Вывод: при одинаковом уровне ртути в обоих сосудах их верхние диски полностью прилегают к стальной петельке.

Но при каждом движении андреиды уровень меняется, поскольку странный металл перетекает из сосуда в сосуд благодаря трубкам, причем избыток ртути переливается туда, где равновесие вот-вот нарушится.

Платиновый сосуд скользит внутри полости, плотно его обхватывающей, отчего натяжение дужки возрастает. Поэтому при наклоне андреида могла бы упасть, но сосуд заканчивается конусом; когда уровень ртути поднимается более чем на один сантиметр, включается электрический ток. Ток вызывает принудительное перекачивание ртути во второй сосуд в количестве, достаточном для создания необходимого противовеса. Таким образом устраняется покачивание тела! Поскольку конусы расположены под углом друг к другу, центр тяжести андреиды — чистая условность, он нестабилен и зависит от уровня ртути. Реальный же центр тяжести находится, благодаря расположению конусов, ВНЕ андреиды, на вертикали, проходящей от вершины конуса до поверхности земли. Таким образом, стальные трубки для нее — то же самое, что балансир для акробата. По внешнему виду андреиды никак нельзя догадаться о процессах, совершающихся внутри сосудов и обеспечивающих равновесие; все протекает скрыто, как и у нас.

Что касается общего равновесия, видите эти извилистые трубки вдоль позвоночника? По ним также циркулирует ртуть, а регулируют этот процесс магнитные клапаны. Вот они-то и позволяют андреиде вставать, ложиться, наклоняться и двигаться точно так же, как это делаем мы. Благодаря их сложной совокупности вы сможете полюбоваться тем, как Гадали рвет цветы и при этом не падает.

VI Ошеломляющее мгновение

Я доказал вам в общих чертах возможность явления: у нас остались считанные минуты (полночь близится), а потому подробностей я только! коснусь.

Трудность состояла лишь в том, чтобы создать первую аидреиду. Когда общая формула выведена, дело только за исполнителями, позвольте повторить еще раз: можно не сомневаться, скоро суррогаты, подобные этому, будут изготовляться тысячами, и любой предприниматель сможет открыть фабрику идеалов!

При этой шутке лорд Эвальд, нервы которого уже были весьма напряжены, рассмеялся — сначала чуть-чуть, но потом, когда Эдисон рассмеялся тоже, на молодого человека напала престранная веселость: место, время, предмет эксперимента, сама мысль, которую они обсуждали, словом, все на какое-то мгновение — достаточно, впрочем, долгое — представилось ему столь же пугающим, сколь нелепым; и — возможно, впервые в жизни — им завладел настоящий приступ безумного хохота, отзвуки которого разнеслись по всему загробному Эдему.

— Жестокий вы насмешник, — проговорил он.

— А теперь не будем терять времени, — сказал ученый. — Сейчас объясню вам, как я собираюсь придать этой Движущейся Вероятности внешность вашей избранницы.

Он коснулся доспехов, и они медленно сомкнулись. Порфировая столешница накренилась.

Гадали стояла между своими создателями.

Неподвижная и безмолвная, она, казалось, вглядывалась в них сквозь тьму покрывала, за которым пряталось ее лицо.

Эдисон коснулся одного из перстней на серебряной перчатке Гадали.

Андреида затрепетала с головы до ног: она снова превращалась в видение: призрак обретал душу.

При этом зрелище чувство разочарования, которое вызвали у лорда Эвальда объяснения Эдисона, стало слабеть.

Вскоре молодой человек, к которому вернулась вся его серьезность, снова взирал на андреиду с тем неизъяснимым чувством, которое она пробудила у него час назад и против которого тщетно восставал его рассудок.

— Ты воскресла? — холодно осведомился Эдисон.

— Быть может! — ответила из-под траурного покрывала Гадали своим несравненным голосом сновидения.

— Какие слова! — пробормотал молодой лорд.

Дыхание уже вздымало грудь андреиды.

Внезапно, прижав к груди скрещенные ладони и поклонившись лорду Эвальду, она проговорила вкрадчиво:

— Не соблаговолите ли, милорд, оказать мне милость за мои труды?

— Охотно, мисс Гадали, — ответил молодой человек.

И пока Эдисон укладывал в футляр скальпели, она отошла к одному из спусков, засаженных цветами; там на кусте висел кошель вроде тех, в которые собирают пожертвования благотворительницы: длинный, черный, складчатый, из полос бархата и шелка, на шнурах; сняв его с куста, она снова подошла к удивленному англичанину.

— Милорд, — проговорила она, — насколько мне известно, все светские увеселительные вечера могут почитаться вполне удачными лишь тогда, когда искупаются каким-то добрым делом, прячущимся за увеселениями. А потому позвольте мне молить вас о помощи — помогите одной женщине, достойной сочувствия — молодой вдове! — и двум ее детям!

— Что все это значит? — спросил лорд Эвальд у Эдисона.

— Да я и сам толком не знаю! — отвечал тот. — Выслушайте ее, дорогой лорд, она частенько изумляет таким вот образом и меня самого,

— Да, — продолжала андреида, — смиренно прошу вас помочь этой бедной женщине. Она живет на свете лишь потому, что ей не на кого оставить детей, она должна добывать им пропитание, если б не это, она и дня не прожила бы. В незаслуженных несчастьях она обрела такое душевное величие, что жаждет смерти. Она пребывает в непрерывном и странном экстазе, возносящем ее за пределы всего земного, а потому в равной мере лишена как возможности зарабатывать себе на жизнь, так и чувствительности к самым жестоким лишениям, если только они не затрагивают ее детей. Она привыкла к такому душевному состоянию, при котором способна воспринимать лишь то, что относится к миру Вечного, даже собственное земное имя забыла и зовет себя другим, которым, говорит она, нарекли ее голоса, странные голоса, она часто слышала их во сне. Вы пришли из мира живых, не будьте же глухи к моей мольбе и присоедините вашу благостыню К МОЕЙ!

С этими словами она взяла с ближайшей этажерки несколько золотых и опустила их в кошель.

— О ком говорите вы, мисс Гадали? — спросил лорд Эвальд, подойдя к андреиде.

— Да о миссис Андерсон, милорд Селиан, о жене несчастного, что покончил с собой ради этих — да вы же знаете! — ради этих жалких мерзостей, вы их видели только что, они там.

И она показала пальцем на ту часть стены, куда был задвинут жутковатый ящик.

При всем своем самообладании лорд Эвальд отшатнулся от Гадали, которая стояла, склонив голову и держа в руке священный кошель.

Эта прихоть воображения показалась ему мрачнее остальных, и в этой просьбе андреиды было что-то, что задевало в нем человеческую природу.

Не ответив, он бросил несколько банкнот в черный кошель.

— Благодарю вас от лица двух сирот, милорд Селиан! — промолвила Гадали и скрылась меж сирийских колонн.

VII Nigra sum, sed formosa[32]

Лорд Эвальд проводил ее глазами.

— Дорогой Эдисон, — молвил он, — меня крайне изумляет одна вещь, в моих глазах совершенно загадочная. Каким образом ваша андреида может называть меня по имени, говорить со мной, отвечать мне? Все это положительно немыслимо, ведь для этого необходимо, чтобы она обладала каким-то разумением. Не станете же вы мне объяснять, что фонографы могут отвечать, притом к месту, еще до того, как запишут ответы, или что какой-то валик-двигатель способен продиктовать металлическому фантому вполне самопроизвольные слова и позы, пусть даже в соответствии с невероятно сложными и длинными расчетами — возможными допускаю! — но требующими скрупулезнейшей точности.

— Что ж, могу вас заверить: тонкости, о которых речь, говоря относительно, самые несложные из всех. И я вам это докажу, ручаюсь. Простота объяснения удивила бы вас еще больше, чем мнимая таинственность этих явлений. Но я уже сказал вам: ради создания необходимой иллюзии мне представляется полезным отложить объяснение этой тайны. Да, кстати! Вот вещь куда страннее, мой дорогой лорд: вы не спросили меня о том, каково же сейчас лицо андреиды?

Лорд Эвальд вздрогнул.

— Оно ведь скрыто покрывалом, — ответил он, — и я подумал, что такие расспросы были бы нескромностью.

Эдисон поглядел на лорда Эвальда с многозначительной улыбкой.

— Мне подумалось, — ответил он, — что вам не захочется обременять себя воспоминанием, которое, чего доброго, замутит обещанный мною образ: лик, явленный вам нынче вечером, запечатлелся бы у вас в памяти и неизменно сквозил бы из-под лица, которое андреиде еще предстоит обрести и которое для вас — единственная надежда. Это воспоминание мешало бы иллюзии, непрерывно напоминая о двойственности андреиды. А потому вам не хочется видеть сейчас ее лицо, даже если под покрывалом прячется идеальный лик Беатриче, — и вы правы. По аналогичной причине я не могу вам сегодня раскрыть тайну, которая вас занимает.

— Пусть будет так, — ответил лорд Эвальд и добавил, словно желая обогнать мысли, на которые навел его ответ ученого:

— Так вы собираетесь заключить Гадали в телесную оболочку, тождественную телесной оболочке той, которую я люблю?

— Да, — сказал Эдисон, — вы ведь заметили, не правда ли, дорогой лорд, речь идет не о кожном покрове — наиважнейшая вещь! — но только лишь о плоти.

VIII Телесная оболочка

— Помните ту руку, у меня в лаборатории, наверху, она так удивила вас? Так вот, я пущу в дело ту самую субстанцию.

Плоть мисс Алисии Клери состоит из частиц графита, азотной кислоты, воды и разных прочих химических веществ, обнаруженных при изучении подкожных тканей. Знания такого рода не объяснят вам, почему вы любите ее. Равным образом перечень составных частей андреидиной плоти не внес бы никакой ясности в ваши представления, поскольку гидравлический пресс, превратив их в однородную массу (подобно тому, как Жизнь перемешивает все составные части нашей плоти) в буквальном смысле слона претворил своеобразие каждого и единое целое, которое следует не анализировать, а воспринимать.

Вам и не вообразить себе, до какой степени, например, тончайший железный порошок, невидимый, намагниченный и рассеянный но всей телесной оболочке, придает ей восприимчивость к воздействию электричества. Капиллярные окончания проводников, пропущенных сквозь невидимые скважинки в доспехах, смешиваются с волокнами этой плоти, которую безупречно облегает светопроницаемая пленка кожного покрова. Дозы тока, тщательно отмеренные и вызывающие повышенную чувствительность, воздействуют на частицы железа, что вызывает незаметные сокращения искусственных мышц в соответствии с микрозаписями на валике: в некоторых случаях они как бы накладываются друг на друга; словом, срабатывает сложная система мгновенных замедлений. Безмятежная непрерывность подачи тока снимает всякую возможность резких подергиваний, и таким образом достигается разнообразие улыбок, игра ямочек на щеках, словом, такая тождественность с моделью, что становится… страшно.

Плоть эта, которой созданные мною элементы сообщают мягкое тепло, на ощупь создает отменное впечатление упругости, она эластична, как в жизни, и порождает неизъяснимое ощущение человеческого сродства.

Поскольку андреидина плоть должна мягко светиться сквозь кожный покров, ей придается оттенок снега, белизна которого приглушена дымкой цвета амбры и бледных роз, а еще ей придается смутный блеск — с помощью крохотной дозы измельченного в тончайший порошок асбеста. Благодаря применению фотохромного метода, достигается окончательный тон. А с ним и Иллюзия.

Я поручился, что за сегодняшний вечер уговорю мисс Алисию Клери присоединиться к нашему опыту со всей готовностью, поручился, не зная ее, и смею вас уверить: играя на женском тщеславии, я добьюсь своего с такой легкостью, что вы отдадите должное моему искусству.

Как и подобает при данных обстоятельствах, главным моим ассистентом будет женщина, гениальная ваятельница, неизвестная миру; она завтра же приступит к работе у меня в лаборатории. Ваша возлюбленная должна будет позировать обнаженной, но лишь этой художнице, которая наделена душевной глубиной, не идеализирует, но воспроизводит и, дабы не погрешить против пропорций вашей живой подруги, для начала быстро снимет мерки под моим наблюдением — бесстрастным и неусыпным — с помощью сверхточных приборов: зафиксирует рост, окружность талии, ширину плеч и так далее, точно обмерит руки и ноги, лицо и все черты его, а также установит, сколько весит ваша юная подруга. Все это займет не более получаса.

Гадали, скрывшись за четырьмя большими объективами, будет, невидимая, ждать своего воплощения.

И вот субстанция плоти, безупречная и подобная человеческой, одевает остов андреиды в соответствии с естественными пропорциями живой красавицы. Поскольку субстанция эта — идеальный материал для ваяния, позволяющий с помощью тончайших орудий добиться совершенства лепки, эскизная приблизительность в скором времени исчезает: рельефы уточняются, появляются черты лица, но покуда еще бескрасочные и безоттеночные: статуя ждет творца — Пигмалиона. Голова требует столько же труда и напряженного внимания, сколько все остальное: ведь нужно учесть и движения век, и то, что мочка уха должна быть холодной, и легкое подрагивание ноздрей при дыхании, и то, что на свету они должны казаться почти прозрачными, и жилки на висках, и трепет губ, субстанция которых еще тщательнее и безжалостнее обработана гидравлическим прессом, чем субстанция для большинства остальных частей тела. Подумайте, какие крохотные магнитики мне потребуются (их придется спрятать в бесчисленных светящихся точках, обозначенных на фотоизображениях улыбки, например), и к этим магнитикам придется подвести систему микроскопических проводничков!.. Естественно, у меня в распоряжении имеется и соответствующий материал, и формулы, но необходимое совершенство сходства требует постоянных и тщательных трудов — недели по меньшей мере, как для сотворения мира. Подумайте, ведь всемогущая Природа доныне тратит девять месяцев, а потом еще шестнадцать лет на то, чтобы сфабриковать хорошенькую женщину! И ценой такого множества эскизов, меняющихся изо дня в день, а результат так недолговечен, и болезнь может покончить с ним единым дуновением!

По завершении этого этапа мы начнем добиваться абсолютного сходства андреиды с моделью и по чертам лица, и по линиям фигуры.

Вам известны достижения фотоскульптуры. С их помощью можно со всей точностью перенести внешний облик одного объекта на другой. Я располагаю новейшими приборами, обладающими чудотворной точностью; они изготовлены много лет назад по моим чертежам. С их помощью нам удается воспроизвести выпуклости и впадинки с точностью до десятой доли миллиметра! Соответственно, облик мисс Алисии Клери будет перенесен непосредственно на Гадали, то есть на эскиз, но уже наделенный чувствительностью, ибо беззвучный процесс воплощения Гадали уже начнется.

Тут всякая неопределенность исчезает, все лишнее уже бросается в глаза! Вдобавок к нашим услугам микроскоп. Поскольку необходима зеркальная верность оригиналу. Один великий художник, который под моим влиянием проникся восторженным интересом к этому особому виду искусства— уточнению облика моих фантомов, положит завершающие штрихи.

Все оттенки доводятся до совершенства, ведь кожный покров, накладывающийся на телесную оболочку, отличается тонкостью, шелковистостью, просвечивает, и нужно предусмотреть и закрепить загодя нежнейшие градации Тонов независимо от специфики влияния солнечных лучей, которыми мы также воспользуемся.

По завершении этого этапа перед нами будет образ Алисии Клери в дымке вечернего лондонского тумана.

Вот тогда-то, прежде чем мы приступим к работе над кожным покровом и всем, к сему прилежащим, и надлежит позаботиться о той смутной, сугубо индивидуальной, особой эманации, которая в смеси с запахами излюбленных ее духов, присуща вашей избраннице.

Это, так сказать, изысканный признак, оповещающий ваше обоняние о ее присутствии, odor di femina[33], как говорят итальянские поэты. Ведь у каждой женщины, как у каждого цветка, есть свой характерный запах.

Вы говорили о теплом аромате, очарование которого пьянило вас некогда и завладевало вашим сердцем. В сущности, очарование этого плотского запаха одухотворялось чем-то, что, таясь в красоте молодой женщины, привлекало именно вас — человек, не любящий ее, этого запаха даже не почувствовал бы.

Стало быть, нужно разложить всю сложность плотского запаха на его реальные химические компоненты (все прочее — из области вашей чувствительности). О, мы действуем всего-навсего, как действует парфюмер, воспроизводящий запах того или иного цветка либо плода. В итоге абсолютное тождество. Скоро вы узнаете, как это делается.

IX Розы уст и жемчуг зубов

— Прежде всего, с вашего разрешения, один вопрос, дорогой лорд; мисс Алисия Клери изволит сохранять все свои зубы?

Лорд Эвальд удивился, но ответил утвердительным кивком.

— Хвалю ее за это, — продолжал Эдисон, — хотя тут она вступает в раздор с американской модой. У нас, как вам известно, все наши прелестные мисс, признанные законодательницы мод, для начала удаляют себе все зубы, даже если они прекрасней тихоокеанских жемчужин, и заменяют их вставными, которые в тысячу раз ровнее, совершеннее, изящней натуральных.

Что же касается мисс Алисии Клери, милорд (вообще-то неприятности с зубами — вещь обычная!), ее зубки будут воспроизведены с точностью… воистину ослепительной.

Милейший доктор Сэмьюэльсон и дантист У*** Педжор явятся ко мне в лабораторию во время шестого сеанса.

Прибегнув к одному анестезирующему средству — моего изобретения и совершенно безвредному, — мисс Алисия Клери вдохнет его, сама того не заметив, и мы повергнем ее в состояние глубокого обморока, во время которого будет сделан слепок со всех жемчужин, таящихся в ларце ее уст, а также не забудем и про язык, так что рот Гадали ничем не будет отличаться от рта ее прообраза.

Вы говорили об отблесках света на зубах вашей красавицы во время улыбки. Поверьте, по завершении процесса улыбка андреиды будет неотличима от улыбки живой мисс Алисии.

X Телесные эманации

— Когда ваша прекрасная подруга очнется, мы скажем ей, что она потеряла сознание, вот и всё: это случается со всякой утонченной женщиной, и во избежание повторных недомоганий такого рода Сэмьюэльсон предпишет ей особые воздушные тепловые ванны, которые нужно будет принимать в ванном заведении, им же и основанном.

Мисс Алисия Клери отправится туда на другой день.

Когда она обильно пропотеет, доктор Сэмьюэльсон с помощью специальных сверхчувствительных приборов возьмет пробные образцы всех телесных эманаций этой молодой женщины, как берут кислоты на лакмусовую бумажку, причем с каждой части тела в отдельности.

Затем у себя в лаборатории, в рабочей обстановке, он подвергнет образцы анализу. Выделив химические компоненты, он просто-напросто сведет к формулам разные ароматы этого прелестного создания. Можно не сомневаться, степень приблизительности будет равняться бесконечно малым величинам, дозировка будет абсолютно точной.

Затем полученные вещества переводят в жидкое состояние и насыщают телесную оболочку, для чего мы прибегнем к процессу возгонки, причем каждая часть тела подвергнется особой обработке в соответствии с природными нюансами — точно так же, как искусный парфюмер — об этом уже говорилось — пропитывает искусственный цветок соответствующим ароматом. Так, например, рука у меня в кабинете, там, наверху, благоухает мягким индивидуальным запахом живой руки, послужившей ей моделью.

Когда телесная оболочка пропитается этими ароматами и оденется кожным покровом, они пребудут там в неизменной сохранности, которую кожный покров гарантирует надежнее, чем любое саше. Что касается Одухотворения, тут дело только за вами. А я вам говорю, Сэмьюэльсон — сущий дьявол, он у меня на глазах обманул собачий нюх — настолько его дозировка соответствует истине: бассет заходился лаем и терзал кусок искусственной плоти, которую перед этим потерли всего лишь химическими эквивалентами лисьего духа!

Ученого перебил взрыв хохота — лордом Эвальдом снова овладел приступ веселья.

— Не обращайте внимания, дорогой Эдисон, — вскричал он, — продолжайте, продолжайте! Это чудесно! Я как во сне. И не могу удержаться, а между тем мне совсем не до смеха.

— О, мне понятны ваши чувства, и я разделяю их! — меланхолично отвечал Эдисон. — Но подумайте, за счет каких мелочей создается порою неотразимое целое! Подумайте, от каких мелочей зависит и сама любовь!

Природа меняется, но андреида неизменна. Мы, люди, живем, умираем, и все такое. Андреиде неведома жизнь, болезнь, смерть. Она выше всех несовершенств и тягот! Она сохраняет красоту, возможную лишь в мечтах. Это вдохновительница. Она говорит и поет, словно наделена гениальностью — и даже более того, ведь чудесные ее речи одушевлены мыслями не одного гения, а нескольких. Сердце ее не знает измены: сердца у нее нет. А потому долг повелевает вам уничтожить ее в час вашей смерти. Заряда с нитроглицерином или с панкластитом хватит, чтобы она распалась в прах, и частицы его разметались по всем ветрам нашего древнего космоса.

XI Урания

В глубине подземелья появилась Гадали: она шла меж кустов, осыпанных цветами, что неподвластны зиме.

Задрапированная широкими и длинными складками черного атласа, все с той же райской птицей на плече, она возвращалась к своим земным гостям.

Подойдя к поставцу, она вновь налила шерри в две рюмки и молча подала обоим.

Эдисон и лорд Эвальд поклонились в знак отказа, и она снова поставила рюмки на позолоченный серебряный поднос.

— Тридцать две минуты первого, — пробормотал Эдисон. — Не мешкая, перейдем к глазам! — Кстати, Гадали, раз уж речь зашла о ваших будущих глазах, скажите… можете вы увидеть отсюда своими глазами мисс Алисию Клери?

Гадали, казалось, на мгновение задумалась.

— Да, — отвечала она.

— Что ж, тогда опишите ее наряд, скажите, где она, что делает?

— Она одна в вагоне, вагон мчится, в руке у нее ваша телеграмма, она пытается перечитать ее; вот привстала было, желая пододвинуться к лампе, но вагон встряхнуло, и она почти упала на место: при такой скорости ей не удержаться на ногах!

И Гадали негромко засмеялась; райская птица шумно вторила ей мощным теноровым хохотом.

Лорд Эвальд понял: андреида показывает ему, что и она умеет смеяться над живыми.

— Раз вам даровано ясновидение, мисс Гадали, — сказал он, — не соблаговолите ли взглянуть, как она одета?

— Она в голубом платье, такого мягкого оттенка, что под лампой оно отсвечивает зеленым, — ответила Гадали, — а сейчас она обмахивается веером черного дерева, пластинки его украшены резьбой в виде цветов. На ткани веера изображена статуя…

— Непредставимо! — пробормотал лорд Эвальд, — все совершенно точно. Быстро же идут ваши телеграммы!

— Милорд, — отвечал инженер, — вы сами спросите у мисс Алисии Клери, не случилось ли с ней через три минуты после того, как она выехала из Нью-Йорка в Менло-Парк, инцидента, который только что описала Гадали. — Но не угодно ли вам поболтать с ней немного, покуда я выберу несколько образчиков несравненных глаз?

И он отошел в глубь подземелья, подошел к последней в ряду колонне, вынул оттуда какой-то камень и, насколько можно было судить, погрузился в созерцание предметов, спрятанных в этом тайнике.

— Не будете ли вы так добры, мисс Гадали, и не объясните ли мне, как применяется вон тот прибор, такой сложный с виду? — сказал лорд Эвальд.

Гадали повернулась, словно желая взглянуть из-под покрывала на предмет, о котором шла речь.

— Охотно, милорд Селиан, — ответила она. — Это также изобретение нашего друга. Прибор этот измеряет теплоту звездного луча.

— Ах да? Помнится, мне попадалось что-то о нем в наших газетах, — ответил лорд Эвальд с фантастическим самообладанием.

— А, так вы знаете, — проговорила Гадали. — Задолго до возникновения Земли хотя бы в виде туманности, светила уже сверкали, сверкали с незапамятных времен, по увы, они были так далеко, что лучезарный их свет, пробегающий в секунду около сотни тысяч миль, лишь недавно добрался до того места, которое Земля занимает в Небе. И оказывается, многие из этих светил давно погасли, еще в те времена, когда смертные, населявшие их, и не подозревали, что Земле суждено возникнуть. Но тем лучам, которые отбрасывались этими светилами, теперь уже остывшими, дана более долгая жизнь. Лучи продолжали свое неостановимое путешествие в пространстве. И ныне добрались до нас. Так что человек, созерцающий небо, часто любуется солнцами, которых больше не существует, но которые все же можно разглядеть — благодаря лучу-призраку — во всемирной Иллюзии.

Так вот, прибор этот, милорд Селиан, настолько чувствителен, что в состоянии измерить почти несуществующую, почти нулевую теплоту подобных звезд. Средь них есть и такие дальние, что их свет дойдет до Земли, лишь когда и она, в свой черед, остынет, как остыли они, и неприкаянные их лучи так и не коснутся ее.

Что касается меня, то ясными ночами, если в парке никого нет, я беру этот чудесный прибор, поднимаюсь наверх, прохожу по траве, сажусь на скамью в Дубовой Аллее и тала, для собственного развлечения, в полном одиночестве обмеряю лучи погасших звезд.

Гадали смолкла.

У лорда Эвальда кружилась голова; в конце концов он начал свыкаться с удивительной мыслью:, все воспринимаемое здесь его слухом и зрением настолько выходит за пределы возможного, что реально уже в силу самого этого обстоятельства.

— Вот глаза! — воскликнул Эдисон, подходя к лорду Эвальду с каким-то ларчиком в руках.

Андреида отошла к черной кушетке и прилегла, словно не желая принимать участия в разговоре.

XII Глаза разума

Лорд Эвальд пристально поглядел на Эдисона:

— Вы сказали, трудности, связанный с изготовлением электромагнитного существа, легко разрешимы, непредсказуем только результат. Поистине, вы сдержали слово, ибо уже сейчас, мне кажется, результат не имеет почти ничего общего со средствами, использованными для его достижения:

— Соизвольте припомнить, милорд, — отвечал Эдисон, — ведь те мои объяснения, которые прозвучали более или менее категорично, касались всего лишь примитивных и чисто физических загадок Гадали; но я предупреждал, что она неожиданно продемонстрирует вам явления высшего порядка, и только в этом смысле она НЕОБЫКНОВЕННА! Так вот, в числе этих явлений есть одно, по поводу которого я должен признаться, что могу всего лишь описать его удивительные формы выражения, во не в силах объяснить механизм их возникновения.

— Так вы говорите не об электрическом токе?

— Нет, милорд; речь о совсем другом флюиде, под его-то воздействием и находится сейчас андреида. Проанализировать же это воздействие невозможно.

— Так, значит, когда Гадали описала мне наряд мисс Алисии Клери, дело было вовсе не в искусном розыгрыше с помощью телеграмм?

— Будь оно так, я начал бы с соответствующих объяснений, дорогой милорд! Иллюзии я отвожу ровно столько места, сколько необходимо для того, чтобы ваша мечта сохранила свое право на существование.

— Не думаю, однако же, чтобы бесплотные духи согласились оказывать смертным мелкие услуги, сообщая, например, сведения о железнодорожных пассажирах.

— Да и я не думаю, — отвечал Эдисон. — Но ведь доктор Уильям Крукс — тот самый, который открыл четвертое состояние материи, состояние радиации, в то время как нам известны были только твердое, жидкое и газообразное, — рассказывает, опираясь на свидетельства самых авторитетных ученых Англии, Америки и Германии, о том, что он видел, слышал и осязал вкупе с многознающими ассистентами, помогавшими ему в экспериментах; и должен признаться, его рассказы наводят на размышления.

— Но ведь не возьметесь же вы утверждать, что это странное создание, не одаренное разумом, могло отсюда или еще откуда-то разглядеть женщину, о которой мы говорим. А между тем подробности, приведенные ею при описании наряда мисс Алисии Клери, точно соответствуют истине. Как ни чудесны глаза, хранящиеся в вашем ларчике, не думаю, чтобы они обладали такой властью.

— На все это могу — по крайней мере сейчас — ответить вам лишь вот что: ТА СИЛА, благодаря которой Гадали может видеть на расстоянии сквозь свое покрывало, не имеет никакого отношения к электричеству.

— Вы мне когда-нибудь расскажете об этом подробнее?

— Обещаю, да она и сама объяснит вам свою тайну в один из тихих звездных вечеров.

— Хорошо, но то, что она говорит, похоже на речи, которые слышишь во сне, на мысли-призраки, рассеивающиеся в трезвости пробуждения, — сказал лорд Эвальд. — Вот сейчас мисс Гадали говорила со мною о потухших светилах. Наука именует их черными дырами, если не ошибаюсь; и при этом изъяснялась она не то чтобы совсем уж неточно, но так, словно ее «разум» руководствуется некоей логикой, отличающейся от нашей. Смогу ли я понять ее?

— Лучше, чем меня самого, — отвечал Эдисон. — Можете не сомневаться, дорогой лорд. Что же касается ее подхода к астрономии… Боже правый, ее логика стоит всякой другой. Спросите у любого ученого космографа, ну, например, каковыпо его мнению, причины того, что ось каждой планеты в той же Солнечной системе обладает разным наклоном или, просто-напросто, что представляют собою кольца Сатурна, — увидите, много ли он об этом знает.

— Вас послушать, дорогой Эдисон, так придется поверить, что андреида в состоянии постичь бесконечность! — с улыбкой пробормотал лорд Эвальд.

— Только это как раз она и в состоянии постичь, — ответил с глубокой серьезностью инженер, — но если вы хотите в этом удостовериться, спрашивать ее надо, сообразуясь со странностями ее природы. То есть без малейшей высокопарности, словно играючи. И тогда ее речи производят впечатление куда более сильное, чем то, которое производят обычные глубокомысленные или даже возвышенные рассуждения.

— Не можете ли вы задать ей на пробу в моем присутствии один из таких вопросов? — спросил лорд Эвальд. — Докажите, что она и вправду таит за своим обличьем представление о бесконечности.

— Охотно, — сказал Эдисон.

Он подошел к кушетке и начал так:

— Гадали, предположим невозможное: некое божество, вроде тех, которым поклонялись в стародавние времена, возникнув в космическом эфире, внезапно метнет в сторону наших миров электрический заряд, природа которого такова же, что и у заряда, дарующего жизнь вам, но мощность столь огромна, что заряд этот может свести на нет закон всемирного притяжения и, взорвав Солнечную систему, отправить все планеты в бездну с той же легкостью, с какой высыпают яблоки из мешка.

— Так что же? — спросила Гадали.

— Так вот: что подумали бы вы о подобном явлении, случись вам наблюдать столь грозную картину?

— О, мне думается, — промолвила андреида, посадив райскую птицу на свои серебряные пальцы, — в неотвратимой бесконечности событию этому было бы придано столько же значения, сколько вы придаете миллионам искорок, что потрескивают и опадают в очаге крестьянского дома.

Лорд Эвальд поглядел на андреиду, но не проронил ни звука.

— Вот видите, — сказал Эдисон, — Гадали в состоянии постичь некоторые положения не хуже, чем вы и я, но выражает их весьма, я бы сказал, своеобычно, пользуясь образами.

Лорд Эвальд немного помолчал.

— Отказываюсь от всякой попытки разгадать то, что происходит вокруг меня, и целиком полагаюсь на вас, — проговорил он после паузы.

— Так вот, Глаза! — сказал ученый и, нажав на пружину, открыл ларчик.

XIII Глаза телесные

Из-под крышки загадочной шкатулки на молодого англичанина словно вперились тысячи взглядов.

— Вот глаза, которым наверняка позавидовали бы газели Нурмажадской долины, — продолжал Эдисон. — Сущие драгоценности: склера так чиста, зрачок так глубок, что не по себе становится, не правда ли? В наше время великие мастера глазного протезирования своим искусством превзошли природу.

Глаза эти смотрят так многозначительно, что кажутся, право же, зеркалом души.

Цвет им придается с помощью фотографического метода, чем достигается индивидуальность оттенка; но своеобычность взгляда переносится непосредственно на радужную оболочку. Один вопрос: много ли вам довелось повидать в этом мире красивых глаз, милорд?

— Немало, — отвечал лорд Эвальд, — особенно в Абиссинии.

— Вы ведь улавливаете разницу между блеском глаз и прекрасным взглядом, не так ли? — продолжал Эдисон.

— Разумеется! — сказал лорд Эвальд. — У той, которую вы скоро увидите, глаза сияют восхитительным блеском, когда она рассеянно смотрит вдаль прямо перед собой, но стоит ей остановить на чем-либо взгляд — и, увы, взгляда довольно, чтобы забылась красота глаз!

— Вот что снимает все трудности! — вскричал Эдисон. — Обыкновенно выразительность человеческого взгляда возрастает за счет тысячи внешних случайностей; неприметного движения век, недвижности бровей, длины ресниц, но в особенности от слов, от обстоятельств, от обстановки — все отражается во взгляде. И все усиливает естественную его выразительность. В наши дни благовоспитанные женщины усвоили одну и ту же манеру глядеть — светскую, общепринятую и воистину чарующую (эпитет к месту); в таком взгляде всякий найдет то выражение, какое желает, а им эта манера глядеть позволяет думать о своем, притом что создает иллюзию полнейшего внимания.

Такой взгляд можно клишировать, поскольку сам он — не что иное, как клише, не правда ли?

— Справедливо, — сказал, улыбаясь, молодой человек.

— Но, — продолжал инженер, — в нашем эксперименте нужно уловить не внимательность взгляда, а, напротив, его НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ! А вы мне сказали, что мисс Алисия Клери имеет обыкновение смотреть сквозь ресницы.

Так вот, я разрешу проблему следующим способом.

Несколько минут назад я говорил о недавно обнаруженном четвертом состоянии материи — состоянии радиации; в нашей власти — создать почти абсолютный вакуум (скажем, внутри сфероида путем нагревания воздуха, находящегося в нем, до сверхвысокой температуры); так вот, доказано, что в такого рода пустоте может иметь место движение частиц некоей невидимой материи. Если к внутренним стенкам сфероида приварить индукционные стержни, то внутри вакуума начинает вибрировать искорка, и можно заключить, что физическое Движение начинается именно так.

Вот перед вами искусственные глаза, прозрачные, словно воды родника. Мне нетрудно будет выбрать пару, сходную с глазами вашей подруги.

Для начала определим в зрачке местонахождение точки, которую живописцы именуют зрительной; затем, подвергнув внутренние полости воздействию высокой температуры, создадим вакуум, о котором я говорил, и на кончике индуктора, который будет тоньше волоска, появится моими стараниями точечная молния — почти незаметная и неяркая; радужная оболочка, исключительно тонко выполненная, придаст этой живой точечке индивидуальность, безупречно имитирующую естественность. Что касается подвижности глазного яблока, ее обеспечивают невидимые нити из чистой стали, принимающие сигналы от центрального механизма андреиды, так что глазное яблоко может подрагивать, скользить или хранить неподвижность. На валике ведь записаны в совокупности и взгляд, и движение век, и слова, и жестикуляция андреиды. Все это снаружи совершенно незаметно — так же, как незаметны истинные побуждения, таящиеся за сентиментальным женским взглядом. Искусственные глаза не воспринимаются как механизм благодаря лепке прекрасного лица, идеально смягчающей взгляд. Все завершается тщательнейшей окончательной обработкой под микроскопом, и тут уж посмотрим, мой дорогой лорд, вправе ли я предложить вам пари, что в глазах у мисс Алисии Клери — притом что они живые — больше пустоты, чем в глазах у призрачного ее двойника. А меж тем сияющая красота их будет неразличима.

XIV Шевелюра

— Что же касается шевелюры, — продолжал ученый, — вам и так понятно: тут почти полная имитация не составляет труда, так что незачем и распространяться на эту тему.

После обработки искусно подобранных волос излюбленными ароматическими средствами мисс Алисии Клери с добавлением небольшой дозы ее личного запаха вы не отличите искусственные кудри от настоящих.

Но в данном случае мой вам совет: искусственное применять в ограниченном количестве. Для бровей, ресниц и т. п. лучше бы воспользоваться собственными волосами мисс Алисии Клери, а потому вам следует попросить у нее на память прядку потемнее. У Природы есть свои права и, как видите, временами я воздаю ей должное.

Итак, с помощью особой обработки, весьма несложной, все будет скрупулезно скопировано. Ресницы будут измерены и пересчитаны под лупой, это необходимо для выразительности взгляда. Легкий пушок, игра теней на живом снегу затылка, небрежно выбивающиеся из прически завитки — все будет чарующе идентично!

Хватит об этом.

Что касается ногтей на руках и на ногах, клянусь душою, ни одна из дочерей Евы никогда не обладала более высококачественными! Во всем подобные ноготкам вашей прекрасной подруги, они будут розоветь и поблескивать, словно… живые! Вам и так понятно, что тут никаких особенных сложностей нет, так что мне незачем уточнять, как именно будет достигнута имитация.

Поговорим о кожном покрове — и поторопимся: у нас осталось только двадцать минут.

— Знаете, Эдисон, — сказал лорд Эвальд после долгой паузы, — поистине, есть что-то инфернальное в том, чтоб рассматривать под таким углом зрения все, что дорого Любви!

— Вовсе не любви, милорд, а влюбленным! — возразил Эдисон, подняв голову; лицо его было исполнено серьезности. — Повторяю снова!

И поскольку все, что дорого влюбленным, сводится всего лишь к вышеперечисленному… к чему колебаться? Разве медик, читающий курс анатомии, теряется перед операционным столом?

На несколько мгновений лорд Эвальд погрузился в глубокую задумчивость.

XV Кожный покров

Эдисон показал на продолговатую шкатулку камфорного дерева, стоявшую у стены недалеко от жаровни.

— Вот тут! — сказал он. — Вот тут храню я то, что создает иллюзию человеческой кожи. Вы познали, какова она на ощупь, когда пожали руку, что покоится у меня на столе. Я уже говорил вам о недавних поразительных успехах цветной фотографии. Так вот, прикосновение к этой коже введет в заблуждение любое живое существо, а ткань ее, невидимая и светопроницаемая, чрезвычайно чувствительна к воздействию солнечных лучей; иногда на свету она сама становится светоносной, как ослепительная кожа юной девушки.

Заметьте еще одну вещь: в данном случае трудности окраски гелио-хромным методом существенно меньше, чем при воспроизведении пейзажа. II в самом деле, у нас, представителей кавказской расы, цвет кожи включает только два определенных тона, которые мы можем в какой-то степени менять, подвергая воздействию солнца: матовая белизна и розовость.

Итак, подвергаем искусственный кожный покров воздействию окрашивающих линз (предварительно окутав им плотскую оболочку до неотделимости); с помощью этих линз достигается абсолютно тот же цвет, что у воспроизводимого нагого тела: шелковистость субстанции, ее эластичность и тонкость витализируют, так сказать, полученный результат — и настолько, что все человеческие ощущения вводятся в обман. Копию не отличить от образца. Это природа и только природа — ни больше, ни меньше, ни лучше, ни хуже: это Тождественность. Правда, фантом неподвластен изменениям. Приняв обличие живой во всей полноте, он хранит его и способен пережить тех, кто видел живую, если его не разрушат намеренно.

— Ну как, милорд, — добавил Эдисон, взглянув на лорда Эвальда, — настаиваете ли вы, чтобы я продемонстрировал эту идеальную кожную ткань? Чтобы я открыл вам, каковы ее компоненты?

XVI Час пробил

— К чему? — ответил лорд Эвальд, вставая. — Нет, я не хочу познавать высшие тайны обещанного видения до того, как само видение предстанет передо мной; если целое таково, его не следует расчленять на составные части; и я не испытываю больше ни малейшего желания посмеиваться над замыслом, размах и практические следствия которого от меня еще скрыты.

Происходящее слишком необычно и в то же время слишком просто,

а потому я не буду отказываться от участия в непредсказуемом приключении, которого, по вашим словам, можно ожидать. Вы вполне уверены в своем будущем творении, в андреиде, и доказали это, отважившись на объяснения, столь подробные, столь убийственные для всякой Иллюзии, что они должны были неизбежно вызвать хохот, но вас это не испугало, а потому мне следует признать себя удовлетворенным и подождать с окончательным приговором до назначенного срока. Тем не менее уже сейчас свидетельствую, что сама по себе попытка не кажется мне больше такой нелепой, как в первый миг; вот все, что я могу и должен сказать.

Инженер спокойно ответил:

— Меньшего я и не ожидал от вас, милорд, ибо сегодня вечером вы доказали, что наделены разумом высшего порядка. О, разумеется, я привел бы в некоторое недоумение тех, кто, мысля на современный лад, опрометчиво отверг бы мое творение, не дождавшись возможности увидеть его, и обвинил бы меня в цинизме, не постаравшись меня понять.

О да. Но разве не мог бы я обратиться к ним с краткой речью, которую, полагаю, трудно было бы опровергнуть и которая звучала бы так: «По вашему мнению, невозможно предпочесть живой женщине андреиду — сколок с этой женщины? И нельзя принести в жертву неодушевленному механизму ничего человеческого — ни верований, ни любви? И никто не примешает частицу своей души к дымку, порождаемому гальваническим элементом?

Но вами утрачено право произносить подобные слова. Ибо ради дыма, порождаемого паровым котлом, вы отреклись от всех верований, заповеданных вам более шести тысячелетий назад множеством героев, мыслителей и мучеников, а ведь сами вы существуете лишь в вековечном «завтра», солнце которого, может быть, никогда не взойдет. Что предпочли вы взамен всего, составлявшего для ваших предшественников на сей планете неопровержимые, казалось, первоосновы: царей, богов, семью, отечество? Тот же дым — и дым унес их и по воле ветра под свист его рассеял по всем бороздам земным и средь волн морских. Четверти века и полумиллиона пыхтящих локомотивов оказалось довольно, чтобы вы, «просвещенные души», глубочайшим образом усомнились во всем, во что человечество верило более шести тысячелетий.

Что ж, позволю себе слегка подразнить коллективное существо, внезапно обретшее сомнительную прозорливость после столь долговременного заблуждения! Поскольку дыма, появившегося первоначально над пресловутым Папеновым котелком, оказалось вполне достаточно, чтобы у вас в сознании сразу же помутилось и померкло чувство любви к богу — да и само представление о нем! — чтобы погибло столько бессмертных, возвышенных, врожденных надежд! — то с какой стати принимать мне всерьез ваши отрицания, чуждые всякой последовательности, и ваши ренегатские сообщнические ухмылки, и ваши вопли о нравственности, вседневно опровергаемые вашей собственной жизнью?

Говорю вам: поскольку наши божества и наши упования перешли отныне на строго научную основу, почему бы не перейти на нее и нашей любви? Взамен Евы из забытого предания, из предания, отвергнутого Наукой, предлагаю вам Еву, Наукой созданную, единственно достойную, на мой взгляд, того дряблого внутреннего органа, который вы — из запоздалого сентиментализма, вызывающего улыбку у вас же самих. — все еще именуете «своим сердцем». Отнюдь не стремясь упразднить любовь к вашим дражайшим половинам — столь необходимым (по крайней мере, до новых открытий) для дальнейшего существования рода человеческого, — я, напротив, предлагаю упрочить и укрепить институт брака, гарантируя целостность и материальные интересы семьи с невинной помощью тысяч и тысяч чудесных автоматов, воспроизводящих образы красавиц, которые, вызывая любовь, неизменно разочаровывают влюбленных, но двойники которых будут духовно усовершенствованы наукой, а потому будут оказывать целительное действие, ибо по крайней мере сведут к минимуму тот вред, который, в сущности, всегда приносят ваши нарушения супружеской верности, лицемерно скрываемые. Короче, я, «волшебник из Менло-Парка», как вы меня именуете, предлагаю сынам нынешнего просвещенного века — моим собратьям по современности! — предпочесть лживой, посредственной и вечно изменчивой Реальности позитивную, отменную и всегда хранящую верность Иллюзию. Необычная химера взамен обычной, один грех взамен другого, этот дым взамен того — почему бы и нет? Клянусь, через три недели Гадали будет в состоянии бросить вызов всему человечеству, и ему придется дать четкий ответ на этот вопрос, дорогой друг. И уж коль скоро Современный Человек отказался от всего того, что до начала нынешнего зимнего сезона именовалось Скорбью, Смирением, Любовью, Верой, Молитвой, Идеалом и единственной Надеждой, выводящей нас за пределы, освещенные нашими солнцами-однодневками, и если он отказался от всего этого ради такого дыма, как Благосостояние, всегда лишь в будущем, как мнимая Справедливость, всегда лишь в будущем, как гордыня, которая у него так и осталась слабосильной и ребяческой, то я, признаться, не вижу, на какие такие, черт возьми, принципы сей Современный Человек мог бы опереться, чтобы отважиться всерьез противопоставить моим доводам какое-то «возражение», логичное или хотя бы приемлемое.

Лорд Эвальд в задумчивости безмолвно глядел на этого странного человека, горький гений которого, то сумрачный, то излучающий свет, таил под множеством непроницаемых покровов истинную причину, что его вдохновляла.

Вдруг внутри одной из колонн прозвенел колокольчик. То был сигнал с земли.

Гадали встала, медлительная и как будто немного сонная.

— Вот и живая красавица, милорд Селиан! — проговорила андреида. — Она въезжает в Менло-Парк.

Эдисон смотрел на лорда Эвальда пристально и вопросительно.

— До встречи, Гадали! — многозначительно сказал молодой человек.

Ученый пожал руку своего жутковатого творения.

— Завтра Жизнь! — сказал он андреиде.

При этом слове все фантастические птицы, видневшиеся на ветвях подземных кустов и деревьев среди разноцветных и сияющих цветов, все колибри, попугаи ара, горлицы, голубые гудзоновы удоды, европейские соловьи, райские птицы и даже лебедь, одиноко плававший в бассейне, где по-прежнему журчали белопенные струи, словно пробудившись, нарушили свое внимательное молчание.

— До свидания, сударик прохожий! До свидания! — вскричали они человеческими голосами, мужскими и женскими.

— В путь! На землю! — прибавил Эдисон, накидывая на плечи шубу.

Лорд Эвальд надел свою.

— Я предупредил, чтоб нашу гостью проводили в лабораторию, — сказал ученый. — Нам пора.

Когда они вошли в подъемник, Эдисон опустил тяжелые чугунные скобы — двери волшебного склепа закрылись.

Лорд Эвальд почувствовал, что вместе со своим гениальным спутником возвращается в мир живых.