Булавин

ГИБЕЛЬ БУЛАВИНА

С самого начала восстания его участников разъединяли разногласия. Главные их причины — неодинаковое социальное положение, противоположные стремления разных слоев казачества и их союзников, отсутствие единой и крепкой организации, разнородность повстанческих сил, пестрота участников, их сословные ограниченность и эгоизм. Среди казаков — главной и наиболее организованной части восставших — еще в пору выступления против Юрия Долгорукого одни шли за Булавиным, другие вешали и топили их в воде. То же продолжалось и в пору подъема движения. Но волна народного гнева смела одних домовитых и их сторонников, других заставила смириться, затаиться или даже увлекла их, ненадолго, впрочем, за собой. От рук булавинцев погибли не только черкасские старшины во главе с Лукьяном Максимовым, но и их собратья по другим донским городкам. Значные типа Зерщикова, Поздеевых и многих других, их сторонники выступали якобы вместе с восставшими, на деле же были их временными попутчиками. Их цель — использовать движение голытьбы для сохранения своих экономических и политических позиций в Войске Донском. И они, и многие иные казаки всегда были прагматиками: на чьей стороне сила, тому и служить надобно. То они, домовитые, — верные помощники Максимова, то, после его казни и победы Булавина, становятся есаулами нового войскового атамана, выступившего за «старое поле». Но, как говорится, сила силу ломит — угроза со стороны «Руси», царя и его полков, диктует прагматикам из домовитых поиски другого выхода, что неизбежно ведет их к разрыву с гультяями, которых возглавил Булавин, к предательству. То же думают и делают и другие казаки, в том числе и из верховских городков, — недаром многие бегут из Черкасска к своим куреням; их гонит туда не только голод («испроелись»-де в войске у Булавина), но и страх возмездия от царских «полководцев», самого грозного государя-батюшки, который, слышно, сам, своей царской особой, едет то ли в Воронеж, то ли в Азов. А это не шутка: полетят головы, как у стрельцов в Москве-матушке!

Наиболее стойкими казаками показали себя в дни восстания гультяи из новопришлых, беглых казаков, наемных работников, которых на Дону звали бурлаками, из русских и украинских крестьян, работных и мелких служилых людей из Подонья и с Волги, всяких неустроенных и нищих людей. Именно они составляли подавляющее большинство и главного повстанческого войска, и сермяжно-казацких ратей Драного и Беспалого, Голого и Хохлача, Некрасова и Павлова, других булавинских атаманов. Повстанцы выделяли из их числа Драного и Некрасова, считая их главными помощниками Булавина. Правительственные документы, каратели считали «главным вором» Игната Некрасова. Ход восстания очень ярко показал выдающееся значение этих двух сподвижников Булавина: первого — Драного, главного героя победы под Валуйками над Сумским полком, которого, как вожака восстания, неустрашимого и последовательного, некоторые из его участников ставили даже выше, чем Булавина; второго — Некрасова, стойкого, убежденного раскольника, врага всех угнетателей, продолжателя дела Булавина и булавинцев.

...Уже несколько дней после избрания Булавина войсковым атаманом старшины пяти черкасских станиц (Черкасская, Средняя, Павловская, Прибылая, Дурная) собрали тайный совет. Присутствовали Зерщиков, два Василья Поздеевых — Большой и Меньшой, Василий Фролов, Тимофей Соколов, Иван Юдак (Юдушкин), Никифор Плотников, Степан Просвирнин, Кузьма Минаев, Ян Грек — все из Черкасска; Кирилл Нос из Бирской станицы, Максим Иванов из Кагальницкой и другие «знатные казаки», всего человек двадцать. Они от имени полутысячи своих сторонников, которых сумели тайно привлечь на свою сторону, вели речь о том, как противодействовать Булавину и повстанцам. Старожилым, значным казакам не нравились планы восставших — идти на Азов, другие русские города, вплоть до Москвы, побивать бояр, всех начальников, богатых и знатных, которые «неправду делают». Пугала их голытьба, которая на кругах в Черкасске чуть ли не каждый день кричала против «природных», домовитых казаков, требовала их побить, их пожитки раздуванить. Непосредственная угроза их жизни и имуществу сплотила домовитых, старожилых. Они, поддерживая до времени Булавина, надеялись, что он отобьет охоту у царских карателей возвращать на Русь их работников из беглых. А тут получается совсем иное — эти самые беглые, гультяи из гультяев, подымают руку не только на царских посланцев, но и на своих хозяев из домовитых казаков. Тут уж не до единочества с «ворами» и их атаманами! Подальше от них! А еще лучше — избавиться и от Булавина, и прочих «союзников». К тому же новый войсковой атаман был не из их среды, не из знатных черкасских старшин.

— Господа казаки! — Зерщиков, душа и глава заговора, говорил тихо и вкрадчиво. — Не будем говорить, что сталось с прежним атаманом Лукьяном Максимовичем и его товарищами. Что было, то прошло. Над всеми нами топор висел. Да и сейчас...

— Верно говоришь, Илья Григорьевич, — подхватил Поздеев. — Думали мы одно. А выходит-то другое.

— М-да... — Соколов сумрачно уставился на Зерщикова. — Хитрый ты, Илья Григорьевич. В прошлые годы, когда казаки наши изюмцев с Бахмута изгоняли, а потом и князя Юрия Долгорукова с прочими убили до смерти, верные ты речи гутарил: надо, мол, за наши старинные права стоять. А Булавин, мол, наш брат, из старшины, за наши интересы стоит. А сейчас что он и его воры вопят? На Азов и Москву пойдем, всех богатых перебьем! Вот тебе и наш брат...

— Что говорить... — Зерщиков задумчиво массировал правой пятерней висок. — Думал, как лучше нам сделать. Да и вы тоже, я помню, тако же мыслили. Ну, так ведь, — Илья Григорьевич хитро оглядел тягостно молчавших заговорщиков, — человек предполагает, а господь располагает. На кого грех да беда не бывает. Я что хочу сказать? Наперво то, что царевых посланцев все же отбили, беглых многих и наших работников тоже им не дали; вольности наши не порушены остались. А второе...

— Что второе? — Поздеев с укоризной посмотрел на Зерщикова. — Второе, брат, плохо зело.

— Плохо, — согласился тот. — Да не совсем, если с умом подойти.

— Как это? Говори!

— Не тяни душу!

— Что тут тянуть? Все свои собрались. Скрывать нечего. — Зерщиков взглянул на Соколова. — Вот ты, Тимофей, есаулом у Булавина ходишь...

— Да и ты при нем не из последних. Куренной атаман как-никак.

— Верно. Да и другие тоже с Булавиным одной веревочкой вроде бы связаны.

— Как бы та веревочка на шеях наших не захлестнулась.

— Вот к тому я и веду: чтобы веревочка эта не наши шеи, а булавинскую перевила, да покрепче. Да и прочих его единомышленников не минула.

— Что же, — у Юдака заблестели глаза, — делать для того надобно?

— А надобно держаться вместе. Это — главное. Другое — подговаривать к нашему делу казаков, старожилых, природных в первую голову.

— Это можно. Многие к тому склоняются.

— Знаю. Далее — надобно нам держать связь с воеводами великого государя, чтоб отвести от себя беду, а ворам-булавинцам руки укоротить. Перво-наперво известить господина Толстого, азовского губернатора, о замыслах Булавина; о том, что в Черкаском многие с ним не согласны. Кто может это сделать?

— Я готов, — поднял голову Фролов, — этими днями дам весть в Азов.

— И я тоже. — Соколов переводил взгляд с Фролова на Зерщикова. — Давно то надобно было учинить.

— И сейчас не поздно, — в глазах у Ильи заискрилась веселая искорка, — а в самый раз будет. На том и порешили: вы двое найдете людей, кого послать в Азов и про наши обстоятельства все обсказать подлинно. Авось господин Толстой известит о том великого государя, и нам от того не без пользы будет.

— Придумал ты хорошо, Илья Григорьевич, — сказал Фролов. — А дальше-то? Как с Булавиным-то будем?

— Погоди маленько. Сейчас у него сила большая. А вот когда ее помене будет, тогда другое дело. Вы же видите — Кондрат рассылает войска на Донец, Хопер, Волгу. А что у него останется? Да и как долго те, кто с ним здесь находится, будут сидеть в Черкаском? Потерпеть надо, выжидать, готовиться.

— К чему?

— К тому, чтобы себя спасти. И от Булавина избавиться. А такожде воеводам и царю показать, что мы им, а не Булавину служим; у них ведь та самая веревочка не только для Булавина приготовлена...

— Верно говоришь. Ох, верно...

— Господи, спаси и сохрани!

— Да, страшен гнев царский...

Разошлись заговорщики, довольные друг другом: все вроде бы предусмотрели, приготовились ко всем оборотам. Но беспокойство их не покидало — все на виду у Булавина и его горлопанов живем, мол, и замышляем для себя полезное; а знают или догадываются о том не пять-десять единомышленников, а почитай, до пяти сотен казаков. Такое не скроешь — не иголка в стоге сена!

И действительно, вскоре о заговоре стало известно Булавину, и он срочно отозвал Некрасова, пошедшего с войском на Хопер. Заговор как-то сам собой распался. Его участники активных действий пока не предпринимали, больше помалкивали. Булавин и другие руководители на той большой волне успеха, которая привела их в Черкасск как победителей, не придали особого значения недовольству кучки черкасских казаков. И допустили очень серьезную ошибку, имевшую, как показали события двух ближайших месяцев, роковые последствия для дела восстания и самого Булавина.

Заговорщики, естественно, поджали хвосты, затихли, попрятались по норам. Но время от времени выползали из них, и азовский губернатор, а потом и князь Долгорукий, новый командующий царскими войсками, получают от них, одно за другим, тайные донесения о всем, что происходит в Черкасске, о планах Булавина и просьбы о присылке полков, чтобы укротить «воров»-мятежников.

В тот же день, когда Булавин посылает три войска на донские пограничья, а старшины устраивают свой тайный совет против него, их лазутчик казак Андрей Шилков привозит Толстому ведомость (послание) о черкасских делах — казни Максимова и его товарищей, о повстанческих кругах; «а с ним, вором (Булавиным. — В. Б.), первые в замыслех... вор Игнашка Некрасов да Сенька Драной». На одном из кругов Некрасов просился в поход:

— И в том кругу ево единомышленник Игнашка Некрасов просился у него, Кондрашки, з голудьбою для добычи на море на морских струшках. И тот вор ему, Игнашке, сказал: если губернатор Иван Андреевич Толстой из Азова пожитки Лукьяна Максимова и Ефрема Петрова не пришлет, то он, вор, с ним собрався (т. е. Булавин вместе с Некрасовым. — В. Б.), пойдет под Азов и под Троицкой и на море сам. А войско свое пошлет водяным и сухим путем.

Сообщают старшины азовскому губернатору и о посылке повстанческих войск на Хопер и Донец, куда «пришли великого государя ратные полки и городки разоряют и казаков рубят».

— И по тем ведомостям, — просят старшины-изменники, — добро бы полками к Черкаскому поспешить, чтоб оного вора с воровским ево собранием ис Черкаского не выпустить, дабы оный вор, вышед ис Черкаского, не прошел к украинным городам и воровства ево не умножилось.

Стало известно Толстому и о переписке Булавина с кубанцами-ногайцами и турками, донскими казаками-раскольниками. Он сообщает Петру о планах побега булавинцев на Кубань, о чем узнал не только из их «воровских писем», перехваченных в степи его агентами, но и из сообщений черкасских осведомителей:

— И по тем, государь, воровским ево письмам и по ведомостям из Черкаского от Василья Фролова с товарыщи, уведав я, что оный вор хочет из Черкаского с единомышленники своими бежать вскоре на Кубань, посылал я, раб твой, к Черкаскому для отгону воровских его конских табунов, чтоб оному вору бежать было не на чем.

Еще в конце мая к Толстому «прибежали» из Черкасска три казака. Губернатор принял их сам:

— С чем приехали, казаки? От кого?

— Приехали мы, господин губернатор, от донских старшин и казаков, которые с вором Булавиным не в соединении. А привезли к тебе просительные письма.

— О чем просите?

— Чтоб прислать к Черкаскому государевых ратных людей конных добрых.

— Сколько и для чего?

— Тысячи дне иди три. Когда те ратные люди присланы будут, тогда не токмо мы, но и те, которые с вором Булавиным в соединении, убоясь приходу государевых людей, ево, вора Булавина, выдадут.

— Где сейчас тот вор? Сколько с ним силы?

— Булавин ныне в Черкаском. А при нем единомышленников ево, воров, человек с 500 или немногим больше. Только многие от него бегут врознь по донским городкам в свои жилища, потому что, будучи при нем, чрез многое время испроелись.

— Корм им Булавин дает?

— Про то мы ни от кого не слыхали.

Трое беглецов-изменников довольно верно обрисовали положение в Черкасске, хотя, конечно, сгустили краски. Сообщили о бегстве от Булавина казаков из-за голода, но умолчали о тех новых людях, что приходили к нему в войско. Кроме того, войсковой атаман принимал меры для снабжения повстанцев хлебом из других донских городков. Но, во всяком случае, часть, и довольно значительная, черкасских жителей была недовольна, и их представители, из старшины и старожилых казаков, перебегали в Азов, просили помощи против Булавина. Один из них, «казак из старшины; а как зовут, — запамятовал», рассказывал в начале июня в московском Посольском приказе толмач Кузьма Оттоганов, только что приехавший из Азова, «объявил губернатору, что он от вора Булавина был держан за кораулом и скован и приговорен к смерти за то, что он был с войсковым атаманом Лукьяном Максимовым согласен. И для того он ис Черкаского ушел в Троецкой. И губернатор, взяв того казака к себе, распрашивал о донских ведомостях и о воре Булавине особо. А что тот казак в роспросе сказал, того он не ведает».

В разговоре же с толмачом тот казак подробно рассказал ему о майских событиях в Черкасске, нам уже известных.

В начале июня бегство казаков из Черкасска продолжается, в чем нельзя не видеть, среди прочего, и результаты работы старшин-изменников. Капитан Иван Семенов, присланный губернатором Толстым, докладывал Долгорукому:

— Ис Черкаского казаки от вора Булавина из-за караулу бегут и приходят в Азов на день человека по два и по три и больши.

— Для чево бегут? Из каких черкаских станиц?

— Говорят, что быть с ним, вором, многие не хотят. Бегут из всех почти станиц. Только с ево сторону держатца Рыковские обе станицы. А паче же оттого бегут: опасаютца они в Черкаском твоего, князя Долгорукова, приходу.

— А Булавин?

— И сам Булавин о том твоем приходе имеет опасение. И чтоб ему, Булавину, о том приходу безвесну не быть, приказано от него, чтоб по всем дорогам и сакмам [30], жилыми и стенными местами, перестерегать твои, князя Долгорукова, письма. И буде хто с теми письмами переймет и к нему приведет, и он тем дает жалованье.

— Что мыслят казаки в Черкаском о Булавине? О том что слышал?

— Говорят те беглые казаки: хотя б один полк государевых ратных людей пришел к Азову, то, конечно, они, казаки, ево, Булавина, руками выдадут.

Острогожский посадский человек Федот Осьминин в конце июня рассказал на допросе полковнику Тевяшову:

— Был я по реке Дону до городка Тернового и слышал по городкам, что идет войско судами из Черкаского к Паншину городку.

— Для чего?

— Говорят: который есть государев хлебной запас в Паншине и на усть Хопра, и тот запас со всех городков казаки берут и готуют толчь [31]. А для чего тое толчь готуют, того я не слыхал.

— О Черкаском что говорят?

— Слушал, что из Черкаского ушло 10 человек казаков, в том числе бутто ушли дети атамана Лукьяна Максимова и иных стариков, которых показнили воры-булавинцы. И отогнали те утеклецы табун войсковой из-под Черкаского.

— Куда отогнали?

— Про то я не ведаю.

Те же вести сообщил Тевяшову строитель Донецкого монастыря Иона:

— Ведама тебе буди о всем, что ис Черкаского Фролов сын Василей пошел са многими козаками, с тумами [32], в Озов и угнал войсковой табун от Черкаского.

Помимо Фролова, очень активную шпионскую работу вел Трофим Соколов, один из есаулов Булавина. Позднее Толстой специально просил царя наградить этого соглядатая и изменника:

— Всемилостивейший государь! Доношу Вашему величеству: донской казак Тимофей Соколов в бунт вора Булавина и ево единомышленников, будучи в Черкаском при оном воре Булавине есаулом, служил Вашему величеству радетельно и чинил в Азов ко мне всякие ведомости про их воровские злые замыслы.

Сложная обстановка в Черкасске, на Дону, предательская деятельность старшин-заговорщиков, колебания старожилого казачества, распыленность сил повстанцев, концентрация полков карателей диктуют Булавину меры и действия в зависимости от быстро меняющейся ситуации. То он шлет войска против карателей, для наступления в районе Изюмского и Харьковского полков, Тамбовско-Козловско-Воронежском крае, на Волге — в сторону Саратова и Астрахани. То уверяет царя и «полководцев» в верности, лояльности, рассылает грамоты своим атаманам, «чтоб отнюдь казаки и своевольцы на Русь под городы и на Волгу для разорения и на войска государевы войною не ходили», грозит ослушникам смертной казнью, присылает «розыщиков» для сыска их вины (нападения на государевы полки и города без его, Булавина, согласия). То направляет грамоты с воззваниями к голытьбе идти к нему для борьбы с царскими полками; к запорожцам и кубанцам — с призывами о помощи.

Помимо понятных тактических соображений — оттянуть время, удержать карателей от перехода в наступление, собрать дополнительные силы, заметно в действиях Булавина и другое — колебания в проведении своей линии, воздействие на него разнородных социальных сил, сословных групп и их интересов. Отсюда, при наличии явных успехов (создание большого повстанческого войска, взятие Черкасска, смена руководства Войска Донского, расширение восстания, победы над карателями), столь же заметны и явные, все нараставшие промахи: промедление с походом на Азов после захвата Черкасска, когда каратели не собрали еще достаточное количество полков; раздробление сил, рассылка из Черкасска наиболее способных и преданных атаманов; довольно терпимое отношение к старшине из «московской партии», вербующей все больше сторонников.

На одном из черкасских кругов, в конце мая или начале июня, против Булавина, снова говорившего «многие непристойные слова» (о борьбе с царскими войсками, походе на Москву), группа казаков верховых городков, несомненно, из числа «природных», старожилых, открыто угрожает ему:

— Ты много говоришь, а с повинной к великому государю не посылаешь.

— Посылал. И не раз, — ответил Булавин, — да без толку. Царевы воеводы наступают и нас бьют. И мы пойдем их бить и государевы городы разорять, бояр и прибыльщиков искоренять.

— У великого государя силы поболе твоей. А нас всех ты не перекуешь. Ныне нас в согласии много. Можем тебя и в кругу поимать.

«Природные», домовитые и их сторонники от тайных козней переходят к открытым угрозам. Булавин арестовал некоторых крикунов-изменников. Его личную охрану усилили — в караулах при нем стоит человек по 50 повстанцев. Более того — Булавин настоял на том, чтобы запретить вообще говорить о возможности повинной царю. Василий Фролов сообщил об этом в Азов:

— Да он же, Булавин, учинил в Черкаском заповедь под смертной казнью, чтоб никто про именование великого государя не вспоминал; а буде кто станет говорить, чтоб принесть великому государю повинную, и тех людей похваляетца казнить смертью.

«Заповедь» была оформлена, как решение войскового круга, возможно, того самого, на котором часть казаков угрожала Булавину «поиманием» и тем самым расправой. Это постановление, принятое по инициативе Булавина, в ходе борьбы на круге, ярко и недвусмысленно говорит о важнейшем, кардинальном моменте восстания — значительная часть его участников показала себя способной отойти от безусловной, беспредельной веры в «доброго царя», отказаться от верности, службы его священной особе. Подобное явление не так уж часто можно отметить для народных движений феодального времени.

Напряжение не спадает. Однажды в Черкасске объявили тревогу — «стреляли из двух вестовых пушек». На следующее утро войсковой атаман устроил во всех станицах острова смотр. Не все казаки явились — стало быть, убежали в Азов. Булавин собрал в один курень жен и детей беглецов, на их имущество наложил арест — «пожитки их в куренях все запечатал и приказал караулить тех станиц казакам».

На одном из кругов Булавин, которого о заговоре старшин известил Кирилл Нос, один из его участников, предложил:

— Господа казаки! Стало известно, что среди нас появились изменники. Доподлинно мне ведомо, что черкаские старшины сносятся с азовским губернатором, меня хотят схватить и убить, а вас всех выдать Долгорукому и боярам.

— Смерть изменникам!

— Что делать будем, атаман?

— Говори!

— За ту измену всех их побить! — Булавин обвел глазами притихший круг.

— А потом?

— Царские полки сюда идут! Не помилуют!

— В таком разе, — атаман решительно поднял руку, — Черкаской весь выжжем, а сами уйдем на Кубань. Любо?

— Любо!

— Любо-то любо! Да не совсем...

Обстановка в Черкасске изменилась, что Булавин давно почувствовал. И это его настораживало. Снова принял меры предосторожности. И не напрасно.

Однажды, в первый день июня, Булавин решил попариться в бане. Поздеев предложил пойти к нему на хутор. По дороге атамана пытались схватить заговорщики — Василий Фролов, Климент Кабан, Степан Ананьин, Семен Ребрин, Алексей Каршин и другие, всего до 30 человек. Булавин и его друзья были начеку, заговорщики разбежались. Но они продолжали делать все, что могли. Одни бежали в Азов, другие плели интриги за спиной Булавина.

Василий Фролов, один из участников тайного совещания заговорщиков у Ильи Зерщикова, начал, и не без успеха, осуществлять их предательский план. Азовский губернатор не скрывал своего удовлетворения, послал по договоренности с ним своих людей к Черкасску:

— И те, государь, посланные мои, согласясь с ним, Васильем, с товарыщи, конские табуны от Черкаского отогнали к Азову. И они, Василей Фролов с товарыщи, приехали в Азов.

Случилось это в ночь с первого на второе июня.

Зерщиков доносит в Азов, что Булавин, ввиду такой сложной и угрожающей обстановки, хочет бежать на Кубань, а Черкасск выжечь. Но сбор и наступление карателей властно диктуют необходимость организации отпора на западе и востоке, наступления на Азов, этот нарыв на донском подбрюшье. Булавин планирует вернуть в Черкасск войска Драного и Некрасова с Донца и Волги, чтобы вместе идти на Азов. Но и там, как и в верховьях Дона, на его левых притоках, каратели начинают давить на повстанцев. Драный сам просит Булавина о помощи:

— Идут на меня полки Долгорукого. И стоять против тех полков мочи моей нет. Пришли, Кондратий Афанасьевич, мне людей на помочь.

Булавин призывает на помощь для похода на Азов Кубанскую орду. Толстой узнал от черкасских казаков Тимофея Гаврилова и других (они жили в Азове, ездили к Черкасску «для проведыванья про замыслы вора Булавина»:

— Вор Булавин в верховые казачьи городки посылает письма непрестанно, чтоб изо всех городков казаки съезжались в Черкаской.

— Как те казаки? — Толстой смотрел на Гаврилова. — Послушались?

— По тем письмам из верховых городков казаки в Черкаской едут з десятку по шести человек.

— Для чего их созывает Булавин?

— Намерение у него итить к Азову войною. Для того он, вор, приказал приезжим кубанским татарам, которые поехали от него на Кубань с письмами, чтоб пригнали к нему с Кубани в Черкаской 2000 лошадей.

— Пригнали кубанцы? Сколько?

— Пригнали для продажи с 500 лошадей.

— О запорожцах что слышно?

— К нему, вору, пришли в Черкаской запорожских казаков 60 человек.

— Что еще узнали?

— Июня в 13-й день у того вора в Черкаском был круг. И в том кругу говорил он своему воровскому собранию, чтоб они были готовы на приступ к Азову июня к 14-му числу.

— И как решили?

— В том кругу воровского его собрания казаки говорили ему, чтоб под Азов не ходить, а дождатца б сверху казаков для того, что в Черкаском их малолюдно; а отпустил бы их сено косить.

— Что ж Булавин?

— Он сено косить их отпустил.

Другие осведомители сообщают Толстому:

— А знатно Булавин с единомышленники своими и Рыковских станиц с казаками хочет бежать на Кубань вскоре. А Рыковских станиц казаки лошади и телеги готовят.

Долгорукий со слов губернатора извещает царя:

— Вор Булавин хочет Азов и Троицкой добывать; чтоб мне поспешить с полками к Азову. И приказывал Толстой посланному своему капитану. (И. Семенову. — В. Б.) сказать мне словесно, чтоб хотя один полк прислать, то казаки, конечно, ево, Булавина, руками выдадут.

Уверенность черкасских старшин-изменников и воевод, которых они информировали, имела некоторые основания, хотя и отличалась преувеличениями. Они явно торопили события, до того не терпелось им расправиться с Булавиным и повстанцами. А они, со своей стороны, готовились к решительным боям, сознавая, может быть, что упустили время, не сделали все, что нужно. Но и то, что восставшие успели совершить, в тех условиях нельзя не признать выдающимся. Силы и возможности повстанцев, с одной стороны, и их врагов — с другой, были несравнимы, и нужно удивляться смелости и решимости булавинцев, бросивших вызов мощной абсолютистской монархии Петра, нарождающейся Российской империи, всему российскому шляхетству.

Первая половина июля — время решительных сражений повстанцев с карателями, время героическое и трагическое. Начал Драный со своим многочисленным и разношерстным воинством. В конце июня он подошел к Тору. Осадили городок, били по нему из пушек. Обе стороны несли потери — осаждающие потеряли до полутора сотен человек. Ушаков, подошедший сюда с полком для соединения с Шидловским, писал царю:

— Всемилостивейший государь! Доношу Вашему величеству: писал я с Ызюму, что пойду в Тоганрог июня 30 числа. И доведовся по взятью от воровских языков, что вор Буловин отправил на тех шляхах, которыми мне итти в Тоганрог, единомышленника своего вора Сеньку Драного, и того ради принужден я ожидать близ Ызюма при полках козацьких брегодира Шидловского Кропотова с полками, а паче по письмам господина маеора Долгорукова. Июня ж 31-го числа он, вор Драной, с воровским своим собранием пришел Изюмского полку под местечко Тор и под Мояк. И под тем городком Тором читали прелесные свои письма, просили его, Шидловского, и казну, чтоб отдали без бою. И того городка люди сели в осаде. А они, воры, их доставали с пушками, и под тем городком их многих побили.

Вместе с Драным под Тор пришел и Беспалый. С ними было пять тысяч донских и полторы тысячи запорожских казаков. Под Тором они стали обозом, а к Маяцкому Драный «распустил загоны» — отряды. В прелестных письмах повстанцы, по сообщению Шидловского Меншикову, говорили:

— Стали мы за правду и идем к Москве, уведомляючись, — где государь; и для ускромления бояр. И многие свои воровские бредни о Вашей светлости бредили. И чтоб меня им и казну отдали без бою.

Под Тором соединились полки Ушакова и Шидловского. Увидев это, Драный отвел свое войско к Донцу, версты за четыре от прежнего лагеря. Расположил свои силы близ реки и леса, у урочища Кривая Лука, «в самом крепком месте... устроя обоз, стал со всем своим воровским собранием».

Противники провели беспокойную ночь. На следующий день, первый день июля, к Ушакову и Шидловскому подошли полки Кропотова, и вечером каратели, объединившие свои регулярные части, пошли в бой против иррегулярных сил казаков и других, кто вступил к ним в войско. Бой начался за три часа до темноты и длился «до второго часу ночи».

— И по общему совету, — читал Меншиков доношение Шидловского, — покинули мы обозы свои под Тором и пошли на них, воров, с кавалериею, и с пехотою, и с казацкими, с Харьковским, с Охтырским, с Полтавским, полками к тому урочищу. И сего ж июля 2-го числа, как зближились мы к тому урочищу, увидели они, воры, ис того своего воровского обозу вышли против нас с конницею и с пехотою и с пушками, от того обозу 2 версты, и учинили с нами жестокий бой, которого было 3 часа дни и 2 часа нощи.

Сражение носило ожесточенный характер. В конце концов повстанцев «збили и до обозу их кололи и рубили». Погибло до полуторы тысячи восставших, в том числе пал в том бою и Драный. Остальные отступили через лес и Донец на левую его сторону, многие погибли при переправе, в болотах. Весь обоз достался карателям. Они взяли одну пушку, сотен с пять мелкого ружья, два знамени, «праперов 4». Каратели о своих потерях умалчивают. Сообщают только о ранении в ногу полковника Гулица, полтавского полковника — в руку, ранении еще нескольких офицеров инфантерии и кавалерии.

Каратели, «тот их обоз разобрав и побрав ружье», вернулись в свой обоз под Тор. Потом до основания разорили и выжгли Бахмут, один из главных повстанческих центров еще со времени первого выступления Булавина. Разбили здесь повстанческий отряд, включавший, помимо прочих, и запорожских казаков.

Полки Кропотова и Гулица отправились к Таганрогу, чему так хотел воспрепятствовать Булавин, боясь усиления полков Толстого в непосредственной близости от Черкасска.

— Доношу Вашему величеству, — с удовлетворением пишет Ушаков, — хорошо б при таких случаях козацких полковников и козаков милостию своею повеселить за их верность, понеже Булавина прелесть непрестанно к ним присылается; а паче же гетманского регименту (полка, присланного Мазепой. — В. Б.).

Кропотов и Гулиц через неделю пришли в Таганрог. В ту же сторону, к Азову и Черкасску, направился и Долгорукий. Повстанцы Драного после поражения у Кривой Луки, под Тором, разошлись в разные стороны:

— После виктории нашей над вором Драным, читал Меншиков очередное донесение Шидловского, Ж многие из них, воров, оставя жилища свои пусты, побежали на низ Донца и стоят ниже Ойдару в зборе несколько сот человек. Еднак милостию божию в замыслех своих они, воры, являются слабы перед прежним, и многие из них разъехались на свои работизны.

Запорожцы ушли в свою Сечь. Булавин же хочет идти к Азову. Позднее Долгорукий узнал, что Голый и Беспалый с четырехтысячным войском повстанцев стоят на речке Боровой, в 15 верстах от Сухарева городка.

О разгроме войска Семена Драного принес весть в Черкасск его сын:

— Отца моего убили и все войско розбили.

Положение Булавина осложнилось. Он лихорадочно собирает силы. Некоторые его единомышленники уже давно внушают ему:

— Надо итти к Азову-городу. И как мы возьмем Азов, так нам крепчей будет.

Перебежчики из Азова, «человек з 20 тумов», обрати­лись к Булавину, чтобы его повстанцы «пришли в Ошв, и они Озов здадут». В городе имелись люди, сочувствующие булавинцам. Булавин еще в июне в отписке азов­скому губернатору пишет «з грозами» (слова Толстого):

— За все ваши, бояр и воевод, неправды пойдем мы Азов и Троицкий добывать. А ныне послали мы всем Войском вверх по Дону и по всем рекам во все свои ка­зачьи городки, чтоб для того съезжалось Войско все в Черкаской перед прежним со излишним, как были под Черкаский (когда войско Булавина от Пристанского городка пришло к Черкасску в конце апреля. — В. Б.); и велели збиратца до 7-ми человек з десятка. И войско уже в собрании у меня есть, а изо всех рек еще будут ко мне в Черкаской многие люди вскоре. А тебя, воевода, и азовских и троецких офицеров всех побьем до смерти.

Булавин требует выдачи изменников — Фролова и других казаков:

— Отогнали у нас от Черкаского конской табун к Азову, и ездить нам стало не да чем. А черкаские при­родные казаки многие, Василий Фролов с товарыщи, человек с 15 ушли от нас ис Черкаского и живут ныне в Азове. И им ныне мы вины их отдали (простили. — В. Б.), и чтоб Василья Фролова с товарыщи и конской табун ты, воевода, нам прислал. А если нас не послушаете и тех казаков и табун не пришлете, и за то всех вас, азовских сидельцев, побьем до смерти.

Поход на Азов, который хотел возглавить сам Булавин, не раз откладывался — из-за малолюдства, козней заговорщиков, многих спешных дел и забот. К нему подходили на помощь запорожцы, кубанцы. Он собирает хлебные запасы, лошадей. На кругах непрерывно обсу­ждается план дохода на Азов;

— ...Оный вор, — по словам Толстого в письме Петру, — в Черкаском чинит часто круги и наговаривает козаков итить к Азову и к Троецкому войною и всяко желает воровства своего умножить.

— И еще Вашему величеству, — вторит ему Долгорукий, — повторяю до ведомостям, что вор Булавин збираетца и хочет итти под Азов. И по письмам, государь, губернатора Толстого конечно мне надлежит, соединясь с Шидловским, итти к Азову, чтоб не допустить ево до великого воровства.

Спешат и каратели, которые боятся объединения сил Булавина и Драного, и повстанцы — их тоже страшит приближение к Азову царских полков. Долгорукий настойчиво требует от Шидловского отправить полки Кроиотова и Гулица, придав им 500 казаков, к Таганрогу:

— Господа ради, изволь отправить немедленно, чтоб не беспечно в Азове и в Таганрогу от оных воров.

Наконец, Булавин высылает войско к Азову. Возглав­ляют его Лукьян Хохлач и Иван Гайкин. Войсковой атаман остается в Черкасске. 5 июля конный казачий разъезд из Азова наткнулся за рекой Каланчой на 12 повстанцев, погнался за ними.

— И за ними гнали, — сообщает Степан Киреев, помощник («товарищ») азовского губернатора, своему патрону, — и они (повстанцы. — В. Б.) их навели на многолюдное воровское свое собрание. И те объезжие казаки, видя тех воров многолюдно, возвратились в Азов.

Киреев выслал конных казаков полковника Николая Васильева. Они должны были не допустить повстанцев, а их было до пяти тысяч человек, переправиться через Каланчу, один из протоков Дона в его нижнем течении. Но Васильеву не удалось их задержать — восставшие переправились и ночевали на берегу Каланчи напротив Азова и Петровского городка. Рано утром, «в первом часу дни», повстанцы, «ополчась воинским поведением», пошли на приступ к Азову и Петровскому. Подошли к До­ну и «засели в лесные припасы» у Делового двора. Здесь, у корабельной пристани, лежало много бревен, брусков, досок, теса для постройки кораблей. Рядом располагались слободы — Посадская, Пушкарская, Плотничья, Матросская и другие, разные мастерские, кузницы; жили там работные люди, крестьяне, мелкие посадские и служилые люди.

Васильев со своим полком и черкасскими казаками-перебежчиками вступили с повстанцами в бой около Делового двора. Но его конница ничего не могла сделать с пехотой повстанцев. К нему на помощь выслали четыре роты солдат. Три часа обе стороны обстреливали друг друга «непрестанно». Одновременно из Азова, с раскатов (бастионов) его крепости — Алексеевскою, Петровского и Сергиевского, с морских кораблей на повстанцев обрушила огонь артиллерия. Они несли большие потерн, но держались долго и стойко, укрываясь за «лесными припасами». В конце концов мощный огонь заставил их отступить к Каланче, повстанцев преследовали азовские солдаты и казаки. Спасаясь от преследователей, булавинцы бросались в Каланчу, многие тонули.

Под стенами города погибло более 420 повстанцев, столько же примерно утонуло, 60 человек попали в плен. Остатки разбитого повстанческого войска из-под Азова прибыли в Черкасск. Тогда же явился из-под Тора сын Драного. Известия о тяжелых поражениях, по существу разгромах, взбудоражили Черкасск. Рассказы тех, кто участвовал в сражениях, разговоры и слухи, неизбежно преувеличенные, о царских полках, мысли о неизбежных и жестоких расправах карателей не могли не внести смятения в ряды повстанцев. И этим воспользовались заговорщики. Илья Зерщиков, Степан Ананьин, один из булавинских есаулов, причем из Рыковской станицы, его телохранитель, другие старшины и казаки-изменники поняли, что для них наступает решающий час. Пользуясь общим расстройством, сумятицей и растерянностью, они переходят в наступление.

После прибытия из-под Азова разбитых Лукьяна Хохлача, Карпа Казанкина, командовавшего кавалерией восставших, и других заговорщики сразу же созвали тайное совещание. Инициаторами выступали Зерщиков, Степан Ананьин, Карп Казанкин, Василий Поздеев, Тимофей Соколов и прочие. Разговор был недолгим:

— Господа казаки! — Собранный и натянутый, как струна, Зерщиков говорил без обычных своих лисьих ужимок. — Долее ждать нельзя. Везде государевы полки гультяев бьют. Так и до нас скоро дойдут...

— Верно! — Казанкин от возбуждения привстал с лавки. — Сколько можно нас терять напрасно в боях? Булавин послал нас под Азов, а помощи не подал, когда нам невмочь стало.

— Казаки кричат гвалтом, — добавил Ананьин, — требуют Булавина на круг. Говорят: нас не выручил и нам изменил! Обманул нас! Убить его до смерти!

— Дело ясное. — Зерщиков остановил взглядом Ананьина. — И без круга обойдемся. Надо поймать Булавина и отвесть царю, чтобы нас помиловал.

— Верно!

— Согласны!

— Идем к куреню Булавина!

Заговорщики вышли на улицу. Их ждали многие сторонники, вооруженные, готовые к действиям. Кто-то из доброжелателей предупредил Булавина, и он с некоторыми своими сподвижниками, друзьями укрылся в своем доме.

...Дом Булавина, бывший до конца апреля резиденцией Лукьяна Максимова, стоял недалеко от войсковой канцелярии, собора.

7 июля около куреня появились заговорщики и их сторонники, числом значительно превышавшие Булавина и его защитников. Они скопом приступили к дому, где закрылись осажденные, стреляли из ружей и пушки. Начали ломать двери и окна, рубить их топорами. В схватке Булавин и его помощники, отстреливаясь, убили двух или трех заговорщиков. Но изменники довольно быстро взломали двери, и Булавин, защищавшийся до последнего в одной из комнат куреня, увидел ворвавшихся заговорщиков:

— Степан! И ты с ними?!

— А как ты думал?

— Карп! — Булавин повернулся к Казанкину. — Ах, вы, сволочи!..

— Сдавайся!

— Я тебе сдамся, гад! Получай!..

Но Степан Ананьин опередил его — пуля из его пистолета попала атаману в левый висок, и он рухнул на вол. Между тем озверевшие заговорщики бросались из комнаты в комнату, хватали и вязали булавинцев — сына и брата убитого предводителя, Лукьяна Хохлача, Ивана Гайкина и иных. Труп Булавина выволокли на майдан, и тут же на круге заговорщики объявили войсковым атаманом Зерщикова. Переворот, который он и его единомышленники начали замышлять два месяца назад, был совершен. Его глава вступил в права войскового атамана, и главной заботой его самого и таких же, как он, стало выгораживание себя в глазах властей, спасение собственных жизней.

Они сразу же выдвинули версию о самоубийстве Булавина. Им это было выгодно по всем статьям: убитый атаман многое знал об их причастности к восстанию; теперь об этом, как они думали, никто и не будет вспоминать; нужно было оправдаться перед властями и в том, что они не получили, как хотели, Булавина живым. Кроме того, все — и заговорщики, и власти — не прочь были изобразить смелого народного вожака самоубийцей, трусом, испугавшимся расправы, человеком малодушным. Самоубийц, по тогдашним понятиям, не считали достойными похорон по православному обряду — отпевания в церкви, провожания на кладбище, захоронения в могиле. Их бросали, как животину, на свалку, в общую яму или отхожее место. Тем самым на главного предводителя народного движения, на само восстание бросалась тень презрения и проклятия. Имя его предавалось анафеме. Все это — для обработки общественного мнения, воздействия на умы и души людей.

— В нынешнем 708-м году июля в 7-й день, — писал Зерщиков азовскому губернатору в день убийства Булавина, — пересоветовав мы Войском Донским на острову у себя тайно, согласясь с рыковскими и с верховыми козаками и собрався с воинским поведением, с ружьем и пришед х куреню вора и изменника проклятого Кондрашки Булавина и чтоб его, вора, с ево единомышленники поймать.

После описания осады куреня, перестрелки Зерщиков продолжает:

— И видя он, вор, свою погибель, ис пистоля убил себя сам до смерти. А советников ево проклятых всех переловили и посажали на чепи до великого государя указу и поставили крепкие караулы. А тело ево, проклятого, мы Войском Донским для уверения посылаем к вам в Азов.

Тело Булавина привезли к азовскому губернатору на следующий день после переворота, и он смог известить о том царя:

— А по осмотру у того вору голова прострелена, знатно ис пистоли, в левый висок, и от тела ево смердит. И мы, холопи твои, велели у того воровского тела отсечь голову и тое ево воровскую голову велели лекарям до твоего великого государя указу хранить. А тело его за ногу повешено у рек Коланчи и Дону, где у присланных ево воров был бой.

Так началась посмертная месть врагов Булавина, надругательство над его телом. Ложную версию о самоубийстве Булавина, пущенную в ход Зерщиковым, от Толстого восприняли московские власти, Петр, Меншиков, Долгорукий и другие. Царь получил сообщение Толстого две недели спустя после гибели Булавина и, находясь в Горках, под Могилевом, распорядился отслужить молебен и сделать салют. Хотели сделать то же и в Москве, но отказались — вдруг простой народ заволнуется, а тем паче забунтует...

По поводу смерти Булавина Хованский и Долгорукий получили противоречивые известия:

— А про Булавина многие говорят, — сообщает первый из них, — что конечно в Черкаску ево и Луньку Хохлача убили казаки. А другие говорят, что они сами себя убили.

Неделю спустя после гибели Булавина в походную канцелярию Долгорукого под Тором привели запорожского казака Трофима Ильича Верховида. В числе 60 запорожцев он приходил из Сечи в Черкасск к Булавину на помощь. Участвовал в походе на Азов. Обо всем на допросе рассказал командующему. Того заинтересовало:

— Что ты видел и слышал после бегства воров из-под Азова?

— Пришли мы от Азова в Черкаской немногие люди и стали кричать гвалтом, что по посылке его, Булавина, под Озовом, побито из них многое число и многие потонули в воде. А Булавин нас-де не выручил и нам изменил. И за то ево хотели убить до смерти.

— Что сделал тот вор Булавин?

— Булавин от них ушел и заперся в комнате.

— Так. Дальше.

— И донские казаки учели комнатные двери рубить топорами, и он, Булавин, зарезал сам себя ножом, разрезав брюхо, и внутреннее из нево выволилось. И выволокли его, Булавина, в круг, чтобы все видели.

Это известие, совсем уж неправдоподобное, Долгорукий тут же, наскоро, «сего часа и минуты», вписал в уже заготовленное письмо Петру. Верховид в обстановке суматохи бежал из Черкасска, и слух о самоубийстве Булавина в его сознании принял какой-то патологический, ужасающий оттенок.

Версию о самоубийстве распространяли петербургская газета «Ведомости», московские власти, иностранные послы в Москве. Реляцию Толстого по приказу Петра издали за границей на латинском и немецком языках.

Но уже в те дни многие говорили и писали другое. Иван Наумов, атаман Сухаревой станицы, принося повинную Долгорукому от имени своего и всех станичников, сказал о Булавине:

— А в те ж числа (после сражений под Тором и Азовом. — В. Б.) в Черкаском и Булавина самого убили и выбрали атаманом Илью Зерщикова. А Василья Поздеева Большого посылают к его величеству с повинною.

Новобогородицкий житель со слов булавинцев сообщил воеводе Шеншину:

— Донские казаки Булавина в Черкаском убили.

Бригадир Шидловский тоже говорит определенно и уверенно:

— И верно Вашей княжой светлости (Меншикову. — В. Б.) доношу, что и Буловина в Черкаском убили. Початок тому делу — Сеньки Драного погибель. Скоро от сына Драного в Черкаском весть взяли, на другой день и Буловина убили, потому что тот вор Драной у него, Буловина, в замыслех ево воровских первым человеком был.

О том же позднее, когда Долгорукий вступил в Чер­касск, говорили ему старшины из Рыковской станицы, подчеркивая свою роль в расправе над Булавиным:

— А в убивство вора, ежели бы не мы, то черкаским жителем одним етово было не сделать.

— И губернатор азовский, — добавляет к этим словам Долгорукий в письме к царю, — мне сказывал, что Рыковской станицы вора убили.

Да и Зерщиков в войсковой грамоте, разосланной вскоре после переворота «по Дону и по городкам», признает то же самое:

— Убили мы Войском, всею рекою, Кондратья Булавина.

Истинную правду знали все, вплоть до Петра. Уже в конце правления и жизни он, редактируя «Гисторию Свейской войны», повествующей о его царствовании, слова о самоубийстве Булавина вычеркнул и вместо них вписал:

— Главного вора бунтовщика в Черкаске казаки убили.

Тогда, незадолго до кончины, император предпочел сказать, что произошло на самом деле. В июльские же дни донской либерии и он, и его присные предпочитали ложь. Она была им нужна, выгодна — восстание еще продолжалось, чернь нужно было образумить. И ложными версиями, и, главное, ружьями и пушками.