Булавин

БУЛАВИН — АТАМАН ВОЙСКА ДОНСКОГО

Длинный остров, вытянутый вдоль течения Дона с востока на запад, приютил на своей земле Черкасск и несколько других станиц. С южной стороны плескались волны Дона, с северной — воды Протоки и Танькиного ерика (пролива, протоки); та же Протока делила остров на верхнюю и нижнюю части. Собственно говоря, резиденция войскового атамана, войсковой канцелярии, располагалась в верхней части острова.

По всему ее периметру тянулись крепостные стены с шестью раскатами (укреплениями, башнями); через один из раскатов вела дорога на мост через Протоку и далее — на «материк». По этой дороге уезжали казаки в походы, возвращались домой; по ней же прибывали в донскую столицу царские посланцы, торговцы, много всякого другого люда. С той же северной и восточной сторон сделаны еще двое ворот и с полдюжины калиток — для вылазок против врага, за водой. На южном краю, в верхней части, острова, располагались атаманский дом, войсковая канцелярия, собор; здесь же — майдан (площадь), где собирался казачий круг (общая сходка) для обсуждения важных вопросов жизни Войска Донского. На северном краю стояли курени Черкасской и Средней станиц; ниже их — Прибылой (Прибылянской), Павловской и Дурновской станиц, торговые лавки, пороховой погреб. Через Протоку, разделявшую остров на две половины, на нижней из них жили казаки Скородумовской и трех Рыковских (Верхней, Средней и Нижней) станиц. Помимо собственно Черкесска, рядом с ним имелось, таким образом, восемь станиц; если же считать три Рыковских за одну, то шесть.

В самом Черкасске на раскатах стояли 26 пушек и 7 мортир; имелись они и в других станицах; всего — 44 пушки. Для обороны острова Максимов собрал большие силы.

Булавин подходил со степной стороны, с севера. Одновременно по Дону плыл его сподвижник Иван Клецкий с шестью тысячами повстанцев; по дороге они «брали по городкам старых казаков, которые к воровству не приставали, и в городку Нижнем Чиру тех казаков потопили и побили». Брали всякий «государев запас», который «лежит по Дону».

Повстанческое войско непрерывно увеличивалось — все новые партии казаков со среднего и нижнего Дона вливались в его ряды. Догоняли его и «достальные казаки» из верховых городков.

Основное, 15-тысячное войско Булавина появилось под Черкасском в конце апреля. Встало на речке Василевой. В тот же день, когда уже стемнело, к Булавину привели казака.

— Кто ты будешь? — спросил атаман. — Какой станицы?

— Иван Степанов. Из Скородумовской станицы.

— Для чего пришел?

— Прислали меня к тебе трех Рыковских, Скородумовой и Тютеревской станиц атаманы Дмитрий Степанович, Антип Афанасьевич, Иван Романович, Абросим Захарьевич, Яков Иванович и все казаки.

— С чем прислали?

— Мы, казаки, тебе, атаману, и всему твоему походному войску челом бьем и милости просим: когда ты изволишь к Черкаскому приступать, и ты, пожалуй, на наши станицы не наступай.

— Ну-ну... — Кондратий быстро понял, куда клонит казачий посланец. — Дальше говори. К Черкаску-то я пойду мимо ваших станиц. Максимов вам приказал противиться?

— Верно, атаман, да мы, казаки, думаем по-иному: когда ты пойдешь мимо наших станиц, то мы по тебе будем бить пыжами из мелкого ружья. А ты тако же вели своему войску на нас бить пыжами.

— Ну что ж. Быть по-вашему. Стало быть, казаки не хотят поддерживать Максимова и других изменников?

— Не хотят. А хотят принять тебя и твое войско. Только просим тебя еще об одной милости.

— О чем?

— Ты наискорее приступай к Черкаскому, потому что на наши станицы будут оттуда пушками палить. И ты, пожалуй, нас не выдай.

— Передай господам атаманам и всем казакам: пусть будут на меня надежны. Только и вы не медлите, поддержите нас против старых казаков-изменников.

— Передам, господин атаман. Сделаем, как велишь. Как возьмешь Черкаск, и мы тебе сдадимся.

Степанов ушел. Переправился на лодке через Танькин ерик, подальше от Черкасска. Передал слова Булавина атаманам, от них все стало известно другим казакам. Станичники понимали, что и Черкасску, и их станицам не отсидеться от Булавина, который привел такое большое войско. И намерение у Булавина твердое: захватить Черкасск, наказать Максимова и его близких приятелей. Многие казаки из Черкасска и соседних станиц ждали Булавина, сочувствовали его делу. Но имелись такие, и тоже немало, которые не хотели прихода «голутвы» и их атамана; но молчали, понимая, что, если скажут о том вслух, им несдобровать — снесут головы гультяи. Потому и притаились, затихли домовитые.

Булавин приказал поставить обоз, починить напротив острова шанцы и окопы, там уже имевшиеся в так называемом «урочище ратном» (для обучения военному делу). Из Черкасска стреляли по лагерю повстанцев из пушек и ружей. Но ничего не добились. Тем временем Булавин, приказавший не стрелять по Черкасску и станицам, продолжал тайные переговоры с представителями станиц. В них участвовали и некоторые из старшин — Илья Зерщиков, Василий Поздеев Большой. Они дали плоды — в первый день мая казаки на Черкасском острове подняли восстание и впустили в город булавинцев, выдали им войскового атамана Лукьяна Максимова и еще пятерых старшин, которые в прошлом году ходили с Долгоруким и его карателями: Ефрема Петрова, Обросима Савельева, Ивана Машлыченка (Машлыкина), Никиту Саламату и Николая Иванова. Среди черкасских казаков ходили слухи, разговоры: Максимова и других пятерых старшин доставили Булавину Илья Зерщиков и Василий Поздеев Большой. Один из казаков, Семен Кульбака, из черкасской верхушки, говорил потом, что после поражения Максимова и его возвращения в Черкасск в круге читали письмо Булавина к Зерщикову и Поздееву:

— Батюшка Илья Григорьевич да Василий Большой Лаврентьевич Поздеев! За что вы напускаете на меня атамана Лукьяна Максимова с войском и с калмыки, которые били на меня с воровским его войском? И я с ним, Лукьяном, попрятились (от «пря» — спор, стычка. — В. Б.), и он, Лукьян, от меня с войском, покиня денежную казну и пушки, побежал в Черкаской. И чтоб ты, Илья, и Василий по моему прошению ево, Лукьяна, с старшинами — с Ефремом Петровым, о Обросимом Савельевым, с Микитою Соломатою, с Иваном Машлыченком — дали на поруки или, сковав, держать велели.

Вероятно, Зерщиков и Поздеев Большой сыграли какую-то роль в аресте названных старшин. Недаром, когда Булавин вошел в Черкасск и начались казни и ссылки его противников, Зерщикова и Поздеева Большого не тронули; только младшего Поздеева сослали.

Арестовывал старшин Игнатий Некрасов, ставший одним из ближайших сподвижников Булавина, убежденный раскольник, стойкий противник царских воевод, всех неправедных начальников. Он отвез их в Рыковскую станицу, где остановился у своего брата Булавин. Здесь по приказу Кондрата всех старшин наказали плетьми и посадили «за караул».

Вскоре Булавин созвал круг в Черкасске. Казаков собралось много — глазом не охватишь. Булавин, окруженный помощниками, стоял на возвышении. По его знаку в круг ввели Лукьяна Максимова и других арестованных. Булавин поднял руку и, когда стихло, начал громко говорить:

— Господа казаки! Все вы помните, как в прошлом 707-м году осенью в Черкаской по посылке московских бояр пришел князь Долгорукий с офицерами и солдатами для сыску новопоселенных на Дону беглых людей. А они, — Булавин указал на старшин, стоявших, понурив головы, у помоста, — тех новоприхожих людей за взятки у себя принимали и укрывали в домах своих и зимовьях; а те на них работали. А полковника Долгорукого мы убили не собою, а с их совету. — Булавин снова ткнул пальцем на Максимова.

— Знаем!

— Слыхали про то!

— Говори дальше!

— А потом они, Лукьян и старшина, положили в том вину на меня на одного и ходили на нас войною, многих побили и в воду сажали, вешали и носы резали. А городки наши по Донцу и запольным рекам сожгли и разорили. А делали они такое злое дело, норовя и угождая московским боярам и воинским начальникам.

— Смерть им!

— Изменники! Ироды проклятые!

— Сколько людей загубили!

— А когда мы по совету с рыковскими, скородумовскими и другими казаками входили на остров по мосту, и в те поры Лукьян стрелял по нас из пушки, из-за перил, от своего атаманского дома. И за те свои вины и измены достойны они...

— Ты сам изменник! — Из середины толпы взметнулась рука со сжатым кулаком, потом другая. — Не добрался до тебя Долгорукий! Другие доберутся!

Булавин смолк, его горящий взгляд устремился в сторону кричавших. Там началась возня, свалка — казаки повалили, кого-то на землю; с помоста видно было, как они остервенело бьют кулаками, нагайками, а кого — не рассмотришь издали. В толпе нарастал шум. Булавин остановил крики:

— Господа казаки! С теми крикунами разберемся потом, держите их крепче. Решим главное: Лукьяна Максимова, Ефрема Петрова и других изменников казнить смертью! Любо?

— Любо! Любо!

— Правильна-а-а!!

— Смерть лиходеям!!

— А казнь им, — твердо и властно говорил Булавин, — отсечь головы при всем народе. И быть у той казни Игнату Некрасову. — Он повернулся к нему, и тот согласно кивнул головой. — А старшин Василия Поздеева Младшего, Увара Иванова и иных, всего человек с двадцать, вы их знаете, — он показал на кучку старшин, стоявших недалеко от Максимова и других, приговоренных к казни, — тех всех вместо казни послать в верхние казачьи городки с женами и детьми в ссылку навечно!

Круг согласился и с этим предложением Булавина. Атаман снова поднял руку:

— А теперь ведите сюда тех крикунов.

Казаки расступились, и к помосту подвели двух человек; их крепко держали несколько дюжих молодцов.

— Кто вы такие?

— Казак с Медведицы, — один из них смело смотрел на Булавина, — зовут Семен Кобыльский. Говорил и сейчас скажу: ты — вор и изменник...

— Замолчи, прихвостень боярский! — Глаза Булавина сузились, потемнели. — Эй, казаки, заткните ему глотку! — Молодцы встряхнули его как следует, и Булавин перевел взгляд на другого. — Ну, твоя очередь.

— Савелий Чекунов, — отвечал второй, понурив голову, — из Паншина городка.

— Так. Значит, со старшинами-изменниками вместе стали? Ну что ж, — рубанул воздух ладонью, — вместе вам и на смерть итти. Посадить их в воду!

— Правильно!

— Там самое им место!

Круг закончился, и его участники расходились по своим станам и куреням. Обсуждали события дня, спорили, кричали. Другие отмалчивались, думали свое, качали головами. Чувствовалось, многих брали сомнения. Но вслух говорить о том боялись: большинство казаков — верховских, голутвенных — на стороне Булавина; у него много прибеглого, набродного люда — крестьян, дворовых, работных людей, бурлаков; да мало ли — всех и в голову не вместишь; смотри-ка, сколько народу привел — тыщ с двадцать, поди. Сила!

Группа повстанцев во главе с Некрасовым повела из круга Максимова и других старшин. Всем им отрубили головы. Двух крикунов утопили. Булавина при казни не было — уехал к брату в Рыковскую станицу, оттуда — в свой лагерь. В последующие дни отправляли в верховские городки других старшин. Третьи сидели «на чепях» под арестом. На кругах, которые ежедневно собирали восставшие, бушевали страсти. На одном из них решался вопрос о дележе добычи — имущества казненных старшин и прочего.

— Побрать, — кричали голутвенные, — пожитки Лукьянова и старшинские, раздуванить!

— Всех природных черкаских казаков побить и пожитки их взять на дуван!

— Правильно! Всех! Всех!

— Казаки! — Булавин выступил вперед. — Правильно вы говорите. Пожитки из домов Максимова и других старшин мы взяли и будем дуванить.

— Что медлить!

— Давай дуванить!

— В сей час и начнем! — Булавин оглянулся на своих помощников. — Вот они и куренные атаманы будут то делать. Дело это решенное. Но есть и другие.

— Какие?!

— Говори!

— Не все атамановы и старшинские пожитки в их домах остались. В расспросе Максимов мне говорил, что многие пожитки отвезли они тайно в Азов на сохранение. И о том надобно отписать губернатору Толстому, чтоб те пожитки вернули к нам в Черкаск.

— Правильно!

— Пусть вернут бояре!

— Не вернут, на Азов походом пойдем!

— Не спрячутся!

— А еще, — продолжал Булавин, — скажу о церковной казне: взяли мы церковных денег 20 тысяч рублей. И решили мы те деньги дать вам на жалованье.

— Спасибо, атаман!

— Любо! Любо!

— Заслужили мы головами своими!

Булавин выждал, посмотрел на сподвижников своих, улыбнулся:

— Вижу, что согласны, атаманы-молодцы! А дуван такой: каждый получает по два рубля три алтына и две деньги.

— Любо! Правильна-а-а-а!!

— А что касаемо черкаских природных казаков, — на круге воцарилась тишина, — то это дело, господа казаки, нельзя делать без рассуждения. Сами вы видели, что Черкаск мы взяли не силою, без бою. И в том черкаские жители и станичные все казаки помощь нам оказали немалую. Так что побивать их нам не надобно.

— Правильно!

— Нет, неправильно!

— Нелюбо!

— Любо!

— Когда беду почуяли, то ворота открыли! А перед тем с Максимовым в походы против нас ходили!

Восставшие подняли такой гомон, что из лагеря шум доносился до черкасских станиц. Все кричали, перебивая, не слушая друг друга. Дело могло дойти и до драки. Но Булавин, Некрасов и другие молчали, понимая, что расходившуюся толпу не остановить. Пусть выговорятся. Некоторое время спустя Булавин поднял руку:

— Господа казаки! Тихо! — Крики и споры продолжались, но постепенно стихали. — Тихо! Верно вы говорите: те черкаские казаки ходили против нас с Максимовым, и в том они виновны перед нами. За ту вину мы их к дувану не примем. Правильно я говорю?

— Правильно! Верно!

— А вы на дуване и пожитки, и деньги получили немалые!

Толпа немного погудела, но чувствовалось, доводы Булавина подействовали — недовольство улеглось, решимость голутвенных поколебалась. В рядах повстанцев имелось немало и старожилых или сочувствующих им казаков. Это тоже сыграло свою роль. Сказывались исстари присущие казакам черты послушания вожакам, атаманам, старшим, пока они, конечно, не потеряют их доверие дурными поступками, плохими делами, прежде всего — изменой «товариству». А именно такое «товариство» сложилось вокруг Булавина в ту весеннюю пору. Народу в нем скопилось много, и всякого, разношерстного. Не все одинаково мыслили, их разделяло и неодинаковое положение (одни — значные, другие — голутвенные; одни исстари жили ка Дону, другие — недавние пришельцы и т. д..), и отношение к Москве и боярам, и планы на будущее. Но волна успеха, поднимаясь все выше, вынесла их от Пристанского городка, откуда они начали свой путь, к столице Войска Донского. Они захватили ее, свергли власть Максимова и его приспешников, помощников Долгорукого; выберут новых атаманов и есаулов, отстоят свое «старое поле», донские вольности, не дадут в обиду беглых, которые и сейчас толпами идут сюда, под знамена Булавина. В конце концов, одни — волею, другие — неволею, пришли к согласию. Их «единачество», хотя, как показали последующие события, и непрочное, временное, позволило принять ряд важных решений.

На новых кругах постановили переменить всю старшину Войска Донского. Войсковым атаманом избрали Кондрата Булавина, есаулами — Степана Ананьина из Рыковской станицы, Тимофея Соколова из Средней Черкасской станицы (он отбывал в свое время ссылку в Сибири), Степана Иванова — из Кагальницкой станицы, со среднего Дона, куренным атаманом — хитрую лису Зерщикова. Новые помощники Булавина, избранные по его воле, отнюдь не стали и не могли стать такими его сподвижниками, как Хохлач и Драный, Некрасов и Голый. Это были люди не той породы — хитрые, себе на уме, увертливые и ловкие, они, исходя из складывающейся ситуации, делали то, что им выгодно. То с одобрением следили за расправами булавинцев с карателями Долгорукого: авось это заставит власти отказаться от сыска беглых и наступления на донские права и тем самым их, старшинские, привилегии, богатства. То поддерживали действия Максимова в борьбе с булавинцами. То выдавали своих товарищей на расправу гультяям, прикидывая про себя, как потом выкрутиться из беды, когда она обрушится и на их умные, хитрые головы.

У Булавина, да и у многих повстанцев, атаманов и рядовых, помимо сильно выраженных качеств, чувств социального протеста, всегда, даже в моменты наивысшего подъема в борьбе с угнетателями, обидчиками, присутствует стремление к законности. С их точки зрения, действия московских бояр, «полководцев» — Долгорукого и прочих, черкасских старшин-изменников незаконны, попирают справедливость, нарушают старые обычаи и права, договоренность защищать их общими усилиями. Поэтому решения об убийстве Долгорукого, о походе на Черкасск, казни войскового атамана они выносят на кругах, «общих советах», придают им законную форму. И сейчас, когда круг избрал Булавина войсковым атаманом, он, тоже на законном основании, посылает грамоты в Москву, Азов и другие места о своем избрании, казни, Лукьяна Максимова и других старшин за их неправедные действия, расправы над донскими казаками, просит отозвать царские войска, не разорять казачьи станицы, прислать, как давно заведено, государево жалованье Войску Донскому. А он, войсковой атаман, и все казаки будут, как и прежде, служить и прямить великому государю. Подобные меры, попытки не вводят в заблуждение царя, его бояр и воевод. Булавин это понимает. Он действует энергично и смело. Обстановка такова, что медлить нельзя: с одной стороны, восстание расширяется, Петр и его главная армия заняты со шведами; с другой — карательные войска со всех сторон вот-вот начнут свои сикурсы против Дона, а в некоторых местах, как показали апрельские поражения Хохлача, переходят к решительному наступлению.

Восстание продолжалось в Северном Придонье. То же происходило на западной окраине Войска Донского, по Северскому Донцу, где осенью предыдущего года и началось движение. Изюмский бригадир [27] Шидловский, как и полгода назад, шлет донесения о «воровских» действиях булавинцев: отправился-де он, бригадир, в поход против Булавина, пришел в Чугуев, оттуда хотел идти на урочище Вершины Айдарские. Но узнал, что «оного вора Булавина единомышленники Семен Драной, Тихон Белогородец да азовской чернец, не в одной тысячи», пришли на земли Изюмского полка, разорили хутора.

Действия многочисленного войска Драного, насчитывавшего несколько тысяч («не в одной тысячи») повстанцев, — продолжение многолетней борьбы донцов с изюмцами из-за земель, соляных промыслов и прочих угодий по среднему течению Донца и его притокам. Далее, Шидловский пишет, что «полку его местечка Ямполя жители к оным ворам пристали и крест целовали, что им быть с оными в согласии, и хотят Мояк и Тор доставать». Шидловский откровенно признает, что «в людех своих не весьма надежен, и большая в них слабость являетца».

Ямпольцы, перешедшие на сторону Булавина, вместе с повстанцами Драного пошли к Тору и Маяцкому; стало известно, что «в Мояках ис пушек стреляли». В связи с походом Булавина на Черкасск бригадир, по его словам, «зело... опасаетца, чтоб на Украине какого возмущения от их, украинцов, не показалось».

Другие воеводы сообщают: булавинские атаманы Голый и Беспалый «имеют... свое злое намерение итти в великое собрание под украинные городы для возмущения и разорения». Усердский воевода Петр Вердеревский в середине мая допрашивал в приказной избе Кирилла Покидова — работника местного подьячего Афанасия Губина:

— Откуда ты приехал?

— Из Хуторского городка Усердского уезда. Посылал меня Афанасей Губин для проведованья своего конского стада, которое отогнали булавинцы.

— Кто имянно?

— На Белой речке встретил я беглеца из села Глуховского Климента Первого, и он сказал: ваше конское стадо отогнали Усердского уезду села Ииловского и Луховского и деревни Середней, которые бежали в прошлом году в донецкие городки: Филип Лопатин, Парфен Рогатушкин и другие; всего тех усердян-булавинцев было в отгонке конских стад 31 человек.

— Куда они погнали лошадей?

— Пригнали их в Белолуцкий городок Усердского уезду. И там разобрали лошадей меж себя и пошли за Донец к Кондрашке Булавину.

— Что еще говорил тот Климент?

— Сказал, что пришли на Бахмут запорожцев четыре тысячи человек. Идут они с Сережкою Беспалым под Изюм. А из Ровенков (в верховьях р. Айдар. — В. Б.) Никита Голый, который разорил под Полатовом село, пошел под Волуйку, под Палатов, под Усерд, под Верхососенск, под Ольшанск.

Беспалый пришел в Бахмут с двумя тысячами повстанцев. К нему перешли многие бахмутские жители. Другие булавинцы, как рассказывали московскому подьячему Парфеньеву в Валуйках, «непрестанно... под Валуйку подбегают и людей, которых застанут за городом в степи, грабят и побивают до смерти и стада конские и скот отгоняют». Он же слышал, что Беспалый и Голый стояли около Бахмута, «и бахмутских жителей с ними, ворами, были много заодно ж». Действовали те атаманы и на другой, северной стороне Донца, по реке Жеребцу. С ними было 7 тысяч повстанцев. Они разослали везде заставы, и подьячему, ехавшему из Троицкого к Изюму, пришлось пробираться «степьми..., не дорогами», «с великою трудностию».

Власти получали вести о неспокойном поведении запорожцев. В середине мая Семен Шеншин, новобогородицкий воевода, допрашивал в приказной избе двух новосергиевских жителей — Терентия Прокофьева и Тимофея Гавриленко:

— Откуда приехали?

— Из Запорожской Сечи.

— Зачем ездили? С кем видались?

— Ездили для своих потреб. Были у кошевого Кости Гордиенко.

— Что он говорил?

— Бранил и ругал нас всячески, приказывал сказать новобогородицкому и новосергиевским сотникам, что Войско Запорожское хочет итить для разорения под самарские городы.

— Кошевой с ними хочет итти?

— Не хочет. Гордиенко говорит, что он Войско унять от такого намерения не может. И о том была у казаков рада мая в 13-й день.

— Что было на той раде?

— Кричали казаки на куренных атаманов: для чего вы не позволили в великий пост итти с Булавиным?

И потом кричали: пойдем на великороссийские городы!

— Что решили?

— Была в раде меж казаками битва великая, и положили было на том, что итти под самарские городы для разорения. И послали было и конное стадо для того походу. Да отложили.

— Почему?

— В тот день присланы были из Киева в Сечю к церкви черные попы на перемену прежним попам; и те попы выносили из церкви в раду святое евангелие и крест и от такова злова намерения их, запорожцев, уговаривали и отвращали.

— Уговорили?

— Уговорили будто. Раду отложили до следующего дня.

— Что еще видели и слышали?

— В той раде видели мы русского человека с присланным некаким письмом.

— Какое письмо? О чем?

— От кого то письмо и для какова дела, о том мы не уведомились. В тот же день поехали из Сечи поздно. Что после того в Сечи станет чинитца, того нам неведомо.

Через неделю тому же Шеншину о событиях в Сечи рассказывал новобогородицкий житель Василий Любейченский:

— Был я в Запорожской Сечи для своих потреб. И в бытность мою мая в 13-м, и 14-м, и 15-м числех были в Сечи рады многие.

— Что на них говорили? Какие решения приняли?

— Казаки скинули судью с судейства. И кричали в радах казаки, голудба, чтоб итить им под самарские городы, под Новобогородицкой и под Новосергиевской для разорения. И просили у кошевого и у всей старшины, чтоб наставили им полковника и дали б клейноты.

— А как кошевой и старшина?

— Костя Гордиенко и куренные атаманы им от того намерения возбраняли, ходить не велели.

— Почему?

— Послано-де у них из Сечи на Москву для челобитья великому государю о жалованье 76 человек казаков. Если-де вы пойдете под самарские городы, то тех казаков на Москве задержат, заневолят.

— Послушали казаки?

— Попервости не послушали, кричали против. И оттого Гордиенко кошевство покинул, с себя сложил.

— Дальше.

— Рада завопила, чтоб остался. И учинили его кошевым по-прежнему. После того Костя Гордиенко им опять возбранял, войсковых клейнот, знамя им не дал и полковника им не наставил.

— А казаки?

— Те своевольники кричали, чтоб итить им к вору Булавину на помочь для добычи. Кошевой им сказал: как хотите, пойдите для себя (по своей охоте, инициативе. — В. Б.). И они, многие своевольцы, конные и пешие, ис Сечи пошли.

— Ты видел таких, какие пошли к Булавину?

— Видел, едучи дорогою из Сечи по той (западной. — В. Б.) стороне Днепра, многих казаков. Едут из Сечи купами и оказывают, бутто идут к вору Булавину. А в урочище Кочкасе (севернее Сечи на Днепре. — В. Б.) сказывают те же казаки, что идут: есть-де в том урочище и конницы немалое число. А куды их намерение: собрався и выбрав себе старшину, пойдут к вору Булавину или под самарские городы, того я подлинно не ведаю.

Для властей постепенно становится ясной картина волнений в Сечи, намерений запорожской голытьбы идти на самарские (по реке Самаре — левому притоку Днепра) великороссийские города «для добычи», «разорения», на помощь Булавину. По данным Голицына и Шидловского, 21 мая в Ямполь пришли повстанцы Беспалого, который до этого «стоял с ворами ж по юртам». В тот же день в Бахмуте читали «воровское письмо» Булавина из Черкасска: тот сообщал, что скоро будет в том городке. За три дня до этого Илья Чириков, каменнозатонский воевода, узнал, что запорожские казаки плывут вверх по Днепру «в 17-ти дубах (лодках, выдолбленных из дуба. — В. Б.) многолюдством». Он послал своего человека в Сечь, чтобы узнать: «Куда их поход намерян?» О том же спрашивал письмом кошевого. Посланец быстро вернулся. Воевода в нетерпении ждал его:

— Ну, что? Видел кошевого?

— Видел. Гордиенко говорил, что те казаки пошли и впредь многие пойдут для лесу довольного на Самару с их войскового ведома, а не бездельно.

— Ну, понятно. Так, значит, говорил. Что-то не верится. А ты узнал: среди казаков какие слова носятся?

— Казаки говорят, что многие из них выбираютца в степь конницею с ружьем и з запасом, одвуконь. Слышал я в Сечи, что на сих днях приехали в Сечю от Булавина два человека и зовут их к себе. И по тому их возмущению в степь из Сечи выбралось в два дни человек с 300 и больши. И всеконечно запорожцы идут к Булавину. И те приезжие два человека с ними же. Собираются они в степи, в верховье реки Соленой, на Берде да близ Кленников, где преж сего он же, Булавин, стоял.

— Для чего они идут? Говорят о том казаки?

— Намерение их воровское: разорять полковников и рандарей и богатые домы.

В Белгород поступили сведения о сборе нескольких сот запорожцев в Кодаке; ожидают они себе полковника из Сечи. Московские власти наставляют воевод, гетмана Мазепу, «чтоб они запорожских казаков, которые похотят приставать к вору Булавину и к ево единомышленникам, от того воровства удерживали, а над ослушниками чинили военной поиск и промысл».

В Сечи, как и на Дону, происходит раскол: одни казаки идут к Булавину, собираются в разных местах, готовят конские табуны, берут с собой припасы; другие, во главе с кошевым, опасаются, ведут себя осторожно — гультяям, настроенным весьма решительно, поход разрешают, но на свой страх и риск; остальным, колеблющимся, «старым» казакам, «возбраняют», и они остаются в своих куренях.

С противоположной, восточной стороны донского пограничья власти тоже получали тревожные вести. Вскоре после избрания Булавина войсковым атаманом на Волге, в районе города Дмитриевска, что на Камышенке (Камышин), появился повстанческий отряд. О событиях, там разыгравшихся, рассказывал две недели спустя поручик Иван Муханов Никите Кудрявцеву, коменданту Казани, куда бравый солдатский командир бежал со страху из Дмитриевска:

— Сего мая против 13-го дня, в ночи, часа за три до дни (до рассвета. — В. Б.), спал я в доме своем и услышал в Дмитреевску пушечную стрельбу. И, прибежав к той стрельбе, увидел я в городе воровских казаков, конных и пеших; стреляют они из пушек по воротам воевоцкого двора — для того, что воевода Данила Титов от них заперся в том дворе.

— Где же были твои солдаты? — Комендант недоверчиво смотрел на поручика. — И сам ты что делал?

— Дмитреевские солдаты тут же в городе по улицам ходят с ружьем. Я стал им говорить, чтоб они с теми воровскими казаками учинили бой. А они мне сказали: иди ты от нас прочь, до коих мест сам жив! А воры ездят на лошадях по улицам и им, солдатам, говорят: вы нас не бойтесь, нам дело не до вас; надобны нам воевода да начальные люди.

— Дальше что было?

— Те воры у воеводского двора ворота выбили и пошли на двор, а другие, отделясь, пошли в пороховой погреб и поставили у него свой воровской караул.

— Что учинили они с воеводой?

— Того я не ведаю, потому что, видя дмитреевских солдат с теми ворами согласие, побежал из города тайно в степь к Саратову, чтоб тебе о том ведомость учинить в Казани. И шел до Саратова семь дней один.

Муханова охватил такой панический ужас, что он в течение недели добрел до Саратова, откуда еще через неделю перешел в Казань, весьма далеко от места своей службы. Из дальнейших расспросов выявились новые любопытные подробности:

— Сколько тех воров было в Дмитреевске?

— По моему присмотру было с 400 человек.

— А до их приходу в Дмитреевске об их намерениях ничего не знали? Не слыхали?

— Воевода дмитреевской Титов до их приходу для проведыванья про них, воров, в казачьи городки посылал дмитреевских солдат почасту.

— Что те посыльные говорили?

— Они приезжали к воеводе, в доездах писали и на словах сказывали, что у казаков никакова воровства и вымыслу на государевы городы нет.

— Значит, знали и скрывали?

— Так, получается. Теперь стало явно, что те посыльщики, дмитреевские солдаты, такой их (казаков-булавинцев. — В. Б.) воровской вымысел ведали и нарочно ему, воеводе, не сказывали.

Взятие булавинцами Камышина, неожиданное и стремительное, причем по достигнутой заранее договоренности с солдатами местного гарнизона, всполошило воевод. Они ожидают похода булавинцев к Саратову и другим городам по Волге, вплоть до Казани. Позднее стало известно, что булавинцы побили в Камышине солдатских офицеров, посадили в воду бурмистра и двух целовальников; воевода же «укрылся, а где, — ныне неведомо».

Повстанцы взяли воеводские пожитки, пушки, порох, свинец, «также таможенную и кабацкую и соляной продажи казну»; эти пошлины, сборы и взимали утопленные ими бурмистр и целовальники. Они же выбрали из камышинских солдат атамана и старшину и велели обоим «чинить право казачье, а соль велели продавать по 8 денег пуд».

В Камышине, как и во всех других местах, повстанцы вводили порядки казачьего самоуправления, расправлялись с начальными людьми. Снизили цену на соль. В Черкасске Булавин то же сделал для хлеба.

Продолжалось восстание в Тамбовском и соседних уездах. Власти должны были успевать всюду — помимо. Дона и соседних уездов, волнения и восстания продолжались или начинались в Башкирии и под Астраханью, в Запорожье и других местах. Массовое недовольство, выплескивалось наружу в разных местах. Канцлер Гаврила Иванович Головкин, сообщая царю о взятии Булавиным Черкасска, о «шатости» Сечи Запорожской, добавляет: вся шляхта смоленская бьет челом, что многие их крестьяне бегут из деревень с семьями к Брянску, «в новозаведенную от Василья Корчмина слободу на Ипуть реку», «их, помещичьи, дворы разоряют, животы (имущество. — В. Б.) грабят и людей их бьют до смерти». Из письма к нему, Головкину, смоленского воеводы Салтыкова стало известно: посылал он за теми беглыми крестьянами воинские команды с капитаном и прапорщиком. Но крестьяне с ними бились, убили одного солдата, другого ранили. То же сообщил дорогобужский воевода: бегут к Брянску крестьяне из Вяземского и других уездов с семьями. У них имеются пищали и рогатины. Идут «большими станицами» — человек по 100, 200, 300, 500 и более, «кроме женского полу», «поднявся целыми селы и деревни, через Дорогобужский уезд; идучи, чинят великое разорение и по селам и деревням крестьян с собою подговаривают, и многие к ним пристают. А которые их помещики и их люди и крестьяня за теми беглецами гоняютца в погоню, и по них стреляют (беглецы. — В. Б.) из ружья и бьют до смерти».

Головкин писал к Салтыкову, приказывал послать против беглецов «в прибавку» солдат, шляхту, конных рейтар «пристойное число с добрыми офицеры»; ловить тех крестьян, возвращать их помещикам, а тех, кто будет «боронитца ружьем», вешать «по дорогам, где пристойно».

Почти по всей Европейской России поднимается па борьбу угнетенный люд, и Булавин с повстанцами знают об этом. Новый войсковой атаман, избранный волей восставших, принимает энергичные меры для расширения движения.