Булавин

ПАМЯТЬ НАРОДНАЯ

Широкое народное восстание, начавшись в среднем течении Северского Донца, в районе Бахмута, как прежде всего казацкое движение, поддержанное беглыми русскими людьми, наймитами — бурлаками, переросло в мощную крестьянскую войну. Она охватила Войско Донское, придонские русские уезды, Слободскую Украину, значительную часть Нижнего и Среднего Поволжья; затем втянуло в свою сферу более северные уезды России. Ее участников источники, а большинство их вышло из правительственного лагеря, именуют то «ворами», изменниками», то «казаками», «воровскими казаками». Изредка можно встретить упоминания о крестьянах, работных, посадских людях, бурлаках, дьячках, чернецах, солдатах, драгунах, в той или иной степени принявших участие в движении. Поскольку среди донских казаков, даже старожилых, не говоря уже о новоприходцах, большинство составляли выходцы из тех же русских, отчасти украинских крестьян, можно сказать, что крестьянский элемент занял значительное место среди участников восстания. Но, конечно, казачество, донское, отчасти запорожское, как особое сословие, сыграло в движении очень большую роль — не только как застрельщик, детонатор восстания, но и в качестве главной боеспособной, более организованной части повстанческих сил. Проживание казаков в условиях относительной свободы от московских властей, отсутствия помещиков, определенные демократические традиции — круги, выборные атаманы и их помощники, казачье самоуправление — делали их жизнь и быт в глазах миллионов простых людей России крайне привлекательными; недаром они толпами бежали сюда от помещиков и поборов, рекрутчины и принудительных работ.

В народе постоянно жили и накапливались воспоминания о славных и бесстрашных делах Болотникова и Разина, московских бунтарей и стойких защитников старой веры — раскольников. Народные выступления с середины «бунташного века» до времени Булавина знают немало примеров своего рода передачи эстафеты борьбы от одного поколения повстанцев к другому. Участники «Медного бунта» в Москве (1662 г.) вливаются потом в ряды разинцев. А разинские соратники участвуют в Московском восстании 1682 года. После его окончания беглые стрельцы, раскольники, да и те же разницы включаются в движение раскольников на Дону 80—90-х годов. Из их рядов вышло немало сторонников Булавина, среди которых — разинец Лоскут и другие.

В плоть и кровь булавинцев, в их душу вошли мысли и чаяния бунтарей — их предшественников. Как и они, булавинцы, отражая затаенные думы народные, выступили в защиту интересов обиженного, обнищавшего, замордованного люда. Это генеральная, так сказать, линия в их взглядах, стремлениях, в их идеологии и психологии. При этом неодинаковое положение отдельных социальных слоев, сословий неизбежно приводило к различию в их взглядах, в поведении. Для казаков главным было сохранить «старое поле» — исконные казачьи права и привилегии, отличные от того, что имели, скажем, крестьяне и прочий простой люд «на Руси». Правда, и здесь немало их сближало: казаки принимали к себе беглых крестьян и прочих бедняков, включали их в свою среду; а сами беглые стремились «показачиться». И те и другие одинаково ненавидели помещиков, чиновников, и недаром они объединялись в борьбе против них. Но сословные отличия оставались, и казаки смотрели нередко на крестьян сверху вниз, а те на них, наоборот, снизу вверх.

Подобные и другие черты идеологического и психологического плана выступают в документах, вышедших из лагеря повстанцев, в их идеологии.

Е. П. Подъяпольская в книге о Булавинском восстании, в результате длительного и скрупулезного изучения материалов о нем, сумела выявить до полутора-двух сотен повстанческих документов — полных текстов (прелестных писем, отписок и др.), их пересказов или упоминаний в правительственной переписке. Но сохранилось далеко не все.

Но и то, что сейчас известно, очень ярко рисует взгляды и требования повстанцев, их идеологию. Собственно говоря, они в начале XVIII столетия продолжили то, к чему стремились Разин и его повстанцы за четыре десятилетия до них. Своими лозунгами они провозгласили расправу с князьями и боярами, помещиками и вотчинниками, панами и арендаторами, воеводами и приказными людьми, воинскими начальниками и казацкими старшинами — изменниками, со всеми угнетателями, обидчиками, народными «супостатами», богатыми и знатными людьми. Конкретно они называли имена Толстого и других азовских «бояр», майора Долгорукого и бригадира Шидловского, воевод Волконского и других ненавистных черкасских старшин.

Булавинцы эти лозунги и стремления реализовали в ряде случаев — расправились с Юрием Долгоруким, его офицерами и солдатами, казнили или убили во время боев Лукьяна Максимова, донского войскового атамана и других старшин, полковников Кондратьева и Бильса, царицынского воеводу Турченина и других. В то же время, в отличие от этих, «плохих», бояр и воевод, других они считали «добрыми» или надеялись на их «доброту». Недаром они писали письма к некоторым воеводам, начальникам, призывая их перейти к ним, восставшим. Рассчитывали, что царь Петр внемлет их просьбам и не велит своим «полководцам» разорять донские городки и убивать казаков-повстанцев.

Но, как они убеждались, ни царь, ни его приближенные не намерены понять их нужды, страдания, тяготы. И повстанцы ищут выход — призывают на помощь запорожцев и кубанцев, мобилизуют чернь из южнорусских, украинских, поволжских уездов, грозят покинуть Дон, уйти на Кубань, в подданство турецкому султану. Более того, в конце мая 1708 года Булавин запрещает под страхом смертной казни говорить об особе царя Петра, о повинной ему. Далеко не все с этим согласны, но характерно уже то, что на каком-то этапе движения хотя бы часть повстанцев сумела порвать с традиционно-царистскими представлениями. Это говорит о том, что в царистской идеологии, психологии повстанцы могли проделать брешь, противостоять утвердившимся императивам. Да и само их требование о сохранении «старого поля» на Дону, то есть исконно казацких привилегий, включало и такую, как право принимать и не выдавать беглых из России; а это ведь тоже брешь, на этот раз не только в идеологии, но и в самой сердцевине феодально-крепостнического режима, в праве феодалов на безраздельное владение «крещеной собственностью», крепостными крестьянами, их трудом и имуществом.

Антифеодальные, антикрепостнические призывы прелестных писем Булавина, Голого и других повстанческих атаманов делали их понятными и близкими широким слоям угнетенного народа. Они обращены к казакам, крестьянам и другим жителям русских сел и деревень, городов и крепостей, к работным людям, всякой голытьбе, а также и к природным казакам, старшинам, «к начальным добрым людям». Главный лозунг, который выходит на первое место в разгар движения, — борьба «за всю чернь».

Несмотря на все противоречия и колебания, отразившиеся в повстанческих воззваниях (призывы к царю, воеводам и «полководцам», надежды на их «доброту» и др.), в целом они отразили интересы и чаяния широких кругов населения России, ее социальных низов, и в этом — их непреходящее значение. Недаром народ сохранил память о Булавине и Некрасове, их соратниках, повстанцах, борцах за народную правду, за справедливость, против зла и неправды, исходивших от бояр и прочих притеснителей.

Представления народа о Булавине и булавинцах складываются, формируются в ходе самого восстания. Сражения повстанцев с карателями, расправы с народными обидчиками, прелестные грамоты с их народным, простым, ярким и образным языком поражали воображение простых людей. Память обо всем виденном, слышанном и пережитом откладывалась в сознании, передавалась детям и внукам.

После кровавого разгрома булавинского движения само имя отважного народного вождя было на Дону, во всей России под запретом. Только некрасовцы, ушедшие на Кубань, не только помнили о славных делах — своих собственных, отцов и братьев, сыновей и внуков, дедов и прадедов, но и воспевали их подвиги. На их мысли, сознание огромное влияние оказал Игнат Федорович Некрасов — ближайший сподвижник Булавина, его преемник. Он и привел несколько тысяч казаков па Кубань. Человек стойких убеждений, суровый и справедливый, он в течение почти трех десятков лет руководил казацкой раскольничьей общиной по очень строгому уставу — «завету». И тем заложил основы того жизненного уклада, который помог казакам-некрасовцам сохранить свою общину в течение почти двух с половиной столетий. Именно эта исключительная роль Некрасова, организаторская, нравственная, духовная, выдвинула его в представлении некрасовцев на первое место среди булавинских атаманов. Более того, его имя в их песнях, сказаниях заслонило имя Булавина, который превратился в них в атамана-помощника, брата Некрасова, наряду с Драным и Голым.

Такова песня «На заре-то было на ранней, утренней» — в ней рассказывается о расправе с Долгоруким, его офицерами и солдатами в Шульгине городке. Главное действующее лицо из казаков-повстанцев здесь — Некрасов. Булавин же, Голый и Драный «много полков изничтожили у царя Ерохи» — Петра Первого.

В то же время песни жалеют Булавина, убитого черкасскими изменниками-старшинами, которых Некрасов, приходя много раз с Кубани на Дон, каждый раз вешает. Казаки-некрасовцы навсегда запомнили «измену черкасских» — старшин Зерщикова «со своими людьми». Терпимое к ним отношение Булавина, по их убеждению, — ошибка:

— Не держи Булавин домовитых, он бы жизни не лишился.

Тем не менее его имя пользовалось уважением. В одной из песен Некрасов говорит о нем:

На самом Дону о Булавине пели:

Образ лихого и храброго казака, смелого и независимого, выглядит в этой песне как олицетворение народного идеала. Исполнители ее и слушатели любуются, восхищаются своим героем, он — образец для подражания, народный заступник и защитник, «для всех родной отец».

Булавинская тема стараниями современников из области устных воспоминаний, из документов, сохранившихся от тех лет, когда повстанцы смело вступали в сражения с царскими полками, заявляли, что пойдут бить бояр до самой Москвы, переходит на страницы печатных памфлетов и газетных полос, мемуаров и исторических трудов.

Уже во времена Петра его сподвижники полагали, что Булавинское восстание стоит в одном ряду с такими движениями, как Разинское. Сам Петр считал необходимым включить данные о нем в историю своего правления:

— Тут же написать, где удобно, о бунте Булавина, как он начал; и о том справитца; и как отправлен господин Долгорукой.

Сведения о восстании заносят на страницы своих трудов тамбовский и украинский летописцы, первые историки и мемуаристы Ф. И. Соймонов и И. А. Желябужский. При составлении «Истории Свейской войны», которую редактировал лично Петр Великий, его кабинет-секретарь Макаров запросил у Долгорукого, бывшего командующего карательными войсками, а теперь — ссыльного, сведения о восстании. Тот представил краткую записку, в которой главный вешатель с удовольствием перечисляет станицы, им разоренные, подсчитывает убитых, казненных повстанцев.

И в «Гистории», и в других апологетических сочинениях о Петре Великом и его царствовании (например, в «Деяниях Петра Великого» И. И. Голикова и т. д..) мысли и дела Булавина и булавинцев фальсифицировались с позиций самодержавия и шляхетства российского. Сведения о «Булавинском бунте» собирали историки донского казачества, но их труды царская цензура или запрещала, или держала десятилетиями под сукном. Книга А. И. Ригельмана «История или повествование о донских казаках», написанная в 1778 году, увидела свет семь десятков лет спустя — в 1847 году. А «Историческое описание земли Войска Донского» В. Д. Сухорукова, близкого к декабристам, было закончено в 1826 году, сразу после подавления восстания декабристов, и лежало втуне более сорока лет; его печатали пять лет, окончив это дело в 1872 году.

Знаменитый историк Соловьев, собравший большое число архивных данных о Булавинском восстании, видел в нем, как и в других казачьих бунтах, анархическое, разрушительное начало, направленное против государства, его установлений. А государство он считал двигателем истории, прогресса. Булавина называл «новым Разиным». Костомаров видел в казачестве, его бунтах «противодействие старого новому», зародыш разрушения, анархического бунта. То же характерно и для других историков дворянского и буржуазного толка. От них пошли выдумки и басни о «лживости и хвастовстве» булавинских манифестов, о сообщничестве Булавина и Мазепы, и эта нелепая версия нашла отражение даже в пушкинской «Полтаве»:

Лишь Плеханов порвал с подобной традицией: в его представлении Булавин — один из «титанов» «народнореволюционной борьбы», наподобие Болотникова, Разина и Пугачева.

После Октябрьской революции отношение к народным восстаниям, в том числе и Булавинскому, меняется. Его ставят в связь с выступлениями крестьян-бедняков. Именуют даже «народной революционной вспышкой», а в воззваниях Булавина отмечаются «демократические лозунги»: «обещание дать простому народу хоть миг довольства и счастья», «свободу для беглых, измученных и обворованных помещиками людей» (Н. Н. Фирсов, 1924 г.).

Позднее, в 1930-е годы, появляются научно-популярные труды В. И. Лебедева, Н. С. Чаева, С. Г. Томсинского. В них дается высокая оценка движению, которое они называют то «казацко-крестьянским», то «крупнейшим крестьянско-казацким» восстанием, то «мощной крестьянской войной, переплетенной с колониальной революцией угнетенных народностей».

Обстановка общественно-политического подъема после Октября, пристальное внимание к революционным выступлениям против самодержавия в прошлом, недостаточно высокий теоретический, профессиональный уровень молодой советской науки объясняют свойственные работам 20— 30-х годов преувеличения, теоретические ошибки («революционная вспышка» начала XVIII в., терминологические неточности и противоречия в определении характера крестьянской войны; тем более — выступления нерусских народов — «колониальная революция»!!).

Тогда же и позднее, вплоть до 60-х годов, выходят в свет романы и другие литературные произведения (Н. А. Задонский, Д. И. Петров-Бирюк, А. Г. Савельев и др.). В них подчеркивается роль народа в восстании, но преувеличивается роль казачьей верхушки; Булавин изображен самоубийцей в соответствии со лживой версией Зерщикова.

Начавшийся пересмотр концепции, связанной с крестьянской войной начала XVIII века, связан с появлением коллективного труда «Очерки истории СССР» первой четверти XVIII века (1955 г.), хотя в нем и остались еще противоречия в терминологии («антифеодальное казацко-крестьянское движение» и др.), и особенно книг А. П. Пронштейна «Земля Донская в XVIII в.» (1961 г.) и Е. П. Подъяпольской «Восстание Булавина. 1707—1709» (1962 г.). В последней из них, специально посвященной этому народному движению, оно называется крестьянской войной, что не нашло, впрочем, отражения в заглавии труда.

Последние достижения науки в освещении третьей крестьянской войны в России нашли отражение в обобщающих трудах по истории нашей страны, коллективных трудах о четырех крестьянских войнах в России (Е. П. Подъяпольская, В. И. Буганов).

Булавину посвящены полотна живописцев Б. Курочкина и Н. Овечкина. В их картинах он представлен как сильный духом народный предводитель, русский богатырь разинско-пугачевского склада.

Имя Булавина, как имена Болотникова и Разина, Некрасова и Хохлача, Драного и Голого, Пугачева и Зарубина, многих других борцов за народную волю, вошло в национальное самосознание нашего народа, навечно вписано в летопись славной и героической истории Отечества.