Бумеранг

10

В один из тех же ненастных апрельских дней, когда уже стало ясно, что институт находится на завершающей стадии выполнения поставленной задачи – разработки ракеты нового поколения для зенитно-ракетного комплекса… Виктор Павлович Скворцов в этой связи пребывал в несколько расслабленном состоянии и не так «подгонял» отделы и лаборатории, как все предыдущие месяцы. Он взял небольшой «тайм-аут» и сидел в основном в кабинете, занимаясь чисто «бумажными» делами, которые за время «штурмовщины» несколько подзапустил. В один из этих «расслабленных» дней, к нему в кабинет без предварительного согласования заявился Ануфриев. Причем его вид говорил сам за себя: зам находился еще в более «расслабленном» состоянии чем директор, более того, он не совсем твердо держался на ногах.

– Разговор есть, Виктор Павлович, – Ануфриев не походил сам на себя и говорил довольно развязно, ко всему он без приглашения уселся напротив директора.

Если бы не спокойно-удовлетворенное состояние, директор, конечно бы, не потерпел такой фамильярности… но сейчас он лишь снисходительно заметил:

– Что такое Николай Константинович, впервые вас таким вижу. Что-то случилось, вы опять насчет Карлинского?

– Да черт с ним с Карлинским, – неожиданно резко, с гримасой отвращения отреагировал Ануфриев. Если его в Москве не смогли под статью подвести за антисоветчину, то мне и подавно не удастся. У него такие покровители, что нам не по зубам. Пусть, что хочет, то и делает, хоть весь институт сагитирует в Израиль ехать и евреев, и не евреев. Мне сейчас все едино, – зам бессильно махнул рукой. – Сколько раз я уже по своим каналам о нем в Москву докладывал – как об стену горох, никто не почесался. А мне, что больше всех надо? Везде, понимаете, везде они, куда ни плюнь. Как тут с ними бороться? – казалось Ануфриев, вот-вот зальется пьяными слезами.

– Ну-ну, успокойся, Николай Константинович… – директору вдруг стало жаль зама, и он решил временно, пока тот не слишком трезв, перейти на более свойский стиль общения. – Ты это… нако вот, водички выпей… Ты чем причастился-то так в разгар рабочего дня, не спиртом случайно? Тогда тебе воду лучше не пить, еще сильнее развезет, – с подозрительной усмешкой спросил Виктор Павлович.

– Так-точно… спирт… В лаборатории у Богачева угостили, – откровенно сознался чем вызвана его развязность и пессимизм Ануфриев. – Они там что-то отмечают.

– Ох уроды… в рабочее время, куда начальник отдела смотрит. И Богачев… он что прямо с подчиненными спирт трескает?!.. Ну я ему! – возмутился директор.

– Не в рабочее, а в обеденный перерыв, – уже слегка заплетающимся языком счел нужным уточнить Ануфриев.

– И ты, значит, тоже с ними?… Ну хорош… Да как теперь они после обеда работать будут, если они там все примерно такие как ты!? А от тебя Николай Константинович я такого никак не ожидал. И это спирт тебе в голову стукнул, что ты решил прямо ко мне в таком виде заявиться? – от благодушного настроения директора не осталось и следа.

– Палыч… подожди… не шуми… Пойми их, они же столько во внерабочее время и по выходным провкалывали. Ну, прости ты их… они ей, Богу, имеют право на временный расслабон. Пусть отдохнут. Сам знаешь, они же потом сторицей отработают, – тоже перейдя на «ты», уже в открытую вступился за угостивших его разработчиков Ануфриев.

И директор под его аргументами действительно как-то «оттаял» и убрал руку от «внутреннего» телефона, по которому он уже собирался звонить начальнику отдела, чтобы тот разобрался с «загулявшей» лабораторией.

– Ты, Палыч, лучше объясни мне, почему у нас в высших сферах так много жидов? Насколько я знаю их в стране всего-то два миллиона, как тех же латышей, или туркмен. А где мы латышей видим… Ну в политбюро Пельше сидит, в балете Лиепа танцует, да в кино Артмане играет, ну еще один-два где-нибудь заметно мелькают и все. Туркмен вообще нигде не видно. А жиды, ну везде, кругом, куда ни плюнь. Телевизор включаешь, там на эстраде сплошные Кобзоны, Мулерманы, Мондрусы, в кинофильмах одни евреи играют, даже графов и царей они играют, даже фашистов сплошь евреи играют. Юмористы – все евреи, Карцев… этот Жванецкий… Да ладно, захватили они весь театральный и артистический мир, но я недавно такое узнал, – Ануфриев резко понизил голос и наклонился в сторону директора… Наш-то, председатель КГБ… так вот он оказывается тоже замаскированный еврей.

– Что-что… это ты про Андропова?… Не может быть! – из уст всегда сдержанного директора совершенно непроизвольно вырвался полувскрик.

Виктор Павлович, в общем-то, никогда не был антисемитом, но тем не менее не мог вот так просто поверить, что во главе такого ведомства могли поставить еврея. Это было слишком даже для его, в общем-то достаточно интернационального советского сознания.

– Точно… данные абсолютно достоверные, от верных людей, моих старых друзей. Поверишь, я даже про это говорить боюсь, вот только тебе как русскому человеку… Ты только никому… Да это еще не все… жена у Брежнева тоже еврейка… сто процентов. Теперь прикинь, половина академии наук, половина писателей, журналистов, артистов, художников, лучшие шахматисты почти все… все евреи… Сотая часть от всего населения Союза, а захватили столько престижных и командных мест… Ты знаешь почему их в Израиль стали выпускать?… Потому что во время какого-то заграничного визита Брежнева к его жене обратились тамошние евреи, дескать Виктория помоги своему народу. Вот она и помогла, уговорила Леню начать их выпускать… Понимаешь, как тут с ними бороться, если все у них в руках, даже КГБ, даже генсек… Я на днях просматривал личные дела всех наших разработчиков… У Богачева у единственного в лаборатории нет ни одного еврея… Вот потому я сегодня и не отказался с ними выпить… по-русски… А кто у нас в институте лучшим специалистом слывет а?… Верно, Глузман. Ты мне скажи, Палыч, почему так, что мы, русаки, совсем выродились, безмозглые что ли?… А может действительно правы те, кто говорят, что всех лучших русских в семнадцатом году перебили, да выгнали? Вот ты Глузмана хорошо знаешь… Почему он у нас первый ученый, а не Богачев, или вот ты хотя бы, образование ведь у вас одинаковое?… Скажи… – выпитый спирт, видимо, действовал все сильнее, Ануфриев произносил слова все с большим трудом, его пьяно качнуло в сторону, и лишь ухватившись за стол он удержался на стуле. Тем не менее, по всему, он не собирался уходить не получив ответа на свои вопросы.

Виктор Павлович никак не ожидал, что их панибратский разговор повернет в такое «русло». Впервые за два года совместной работы директор и зам так непринужденно и откровенно общались. Если до того директор довольно успешно выстраивал против Ануфриева «стену» сухих официальных отношений, то сейчас, против него же нетрезвого оказался настолько «беззащитным», что почти сразу сблизился с ним, на казалось бы официально несуществующей в Союзе почве – они оба являлись русскими. И, пожалуй, именно этот «пьяный напор» и то, что зам явно «вывернул» наружу свое нутро привел к ответной откровенности:

– Ох не знаю, что тебе и сказать Константиныч… вернее догадываюсь… Да, я действительно знаю Леву Глузмана уже более двадцати лет. Как один наш общий институтский знакомый говорил, всех бы евреев перебил, одного Левку оставил. И ведь многие у нас так мыслят, в целом к евреям относятся плохо, но к тем с которыми дружили персонально, относились очень хорошо. А Лева, он ведь действительно очень хороший мужик, без этой знаешь еврейской хитроватости, двойного дна. Ну а то, что он обладает редкими способностями и упорством – это факт, который он не раз доказывал и когда учился, и здесь. Вот жена его, та совсем другая, эта всегда с какой-то подковыркой смотрит, и без слов видно, что сказать хочет, дескать, все вы русские тупое быдло.

– Ну ладно, то что твой Лева сам по себе действительно нормальный мужик, я пожалуй согласен. Но я тебя про другое спрашиваю. Почему именно он и никто другой обладает такими редкими способностями, именно еврей, а не русский, хохол, или татарин. У нас тут собраны сотни человек с высшим техническим образованием, многие имеют степени, даже докторские. А все равно лучший изо всех еврей. И ведь в большинстве других НИИ точно такая же картина. Да чего там НИИ, вон я с гуманитариями разговаривал, лучший советский киноартист Смоктуновский, киноактриса Раневская, лучшая балерина Плисецкая… Вот как ты мне на этот вопрос ответишь? – Ануфриев, навалился грудью на стол, видимо опасаясь, что его снова «качнет», и упер немигающий взор на директора.

– Ну, как тебе… Ты же сам частично на свой же вопрос и ответил чуть раньше. Действительно, и в гражданскую войну очень много образованных русских было уничтожено и изгнано. Вон Сикорский в Америке, а не у нас вертолеты изобретал, Зворыкин первый кинескоп опять же не у нас, а за бугром сконструировал, да и много таких примеров, просто у нас их скрывают. Ну а широкие народные массы у нас до революции были сплошь либо неграмотны, либо малограмотны. Они, конечно, получили возможность учиться, ну то есть такие как мы с тобой и тот же Богачев… Я, признаюсь тебе, и сам над этим думал, почему, например тот же Королев добился таких больших успехов в освоении космоса, а как умер, так вся наша космическая наука забуксовала. Королев русский, но он из среды старой русской интеллигенции. Понимаешь, за ним много поколений образованных людей, культурная обстановка окружала его с детства, он впитывал ее с детства. Потому он и в гимназии и дальше начинал уже учебу с более высокого уровня, чем такие как мы с тобой. А вместо него встали как раз такие же как мы с тобой, у которых родители читали по складам, а деды вообще вместо подписи крест ставили. Не можем мы, нынешние русские интеллигенты вышедшие из рабочих и крестьян, то есть интеллигенты в первом поколении полноценно заменить старую русскую интеллигенцию из дворян и других дореволюционных привилегированных классов, купцов, духовенства. Хоть я сейчас, возможно, скажу антисоветскую, крамольную мысль, но чтобы воспроизводить тех же гениев, одной большевистской атаки не достаточно, надо несколько поколений воспроизводящих друг друга в спокойных условиях высокообразованных и высококультурных людей. Конечно, бывают исключения. Тот же Ломоносов сразу в первом поколении стал ученым, но даже он если быть до конца откровенным стал первым крупным русским ученым, именно крупным, но вовсе не великим, как его именуют. Открытия его в масштабе мировой науки не так уж велики. Ну, открыл он атмосферу на Венере, но даже это открытие он сделал одновременно с каким-то американцем. Так того американца даже имени мало кто знает, а не то что великим или выдающимся ученым считают. Ломоносов далеко не ровня Эйлеру, Гельвецию, Ньютону, ученым творившим примерно в то же время что и он, не ровня и более поздним, нашим Лобачевскому и Менделееву, потому что его сдерживало то что он слишком поздно выучился и не рос с детства в окружении грамотных людей, не имел образованных, культурных родителей. Конечно, благодаря природным способностям и упорству он высоко поднялся, но несомненно то что он был интеллигентом в первом поколении сильно ограничило его возможности. То же самое можно сказать и о многих нынешних наших научных работников. А вот Лева… у него ведь отец не из навоза, он учитель математики, совсем недавно он у него гостил. И более далекие предки, насколько я знаю, не землю пахали, и не на заводах вкалывали, а торговлей занимались, тоже мозг тренировали и все были грамотные. У них там в местечке, откуда он родом, еще в прошлом веке, в черте оседлости, свои школы организовали и уже сто и более лет назад все дети поголовно учились. А у меня, сто лет назад, даже плуга не знали, сохой пахали и избу по-черному топили, о школах и слыхом не слыхали, и почти у всех так. Вот и прикинь, даже при равных способностях, кто в той же науке большего добьется, кто с детства окружен грамотными много читавшими и много знающими родичами, или такой как я, или ты, или тот же Богачев, у которого прадед бурлаком по Оке ходил. Постигаешь мою мысль? Потому, даже Ломоносов, при всех своих сверхспособностях и тяге к учебе так и не поднялся до уровня Ньютона или Эйлера.

– Потому и мы с тобой не такие как твой Лева? – не то спросил, не то констатировал факт Ануфриев.

– Да нет, тут не совсем то. С Левой мог бы потягаться русский обладающий такими же способностями от природы… Ну, а мы с тобой, боюсь если бы даже занялись не руководящей, а чисто научной деятельностью, нам бы с ним никак не сравниться. Он, я тебе повторяю, уникум, особенно в вопросах математики. Он еще в институте выделялся. У нас на курсе таких трое было, он и еще пара светлых голов. Один русский, второй точно не знаю, не то хохол, не то белорус, а может еще кто, я его плохо знал и фамилию забыл, какая-то типа польской. Они на спор дифференциальные уравнения любой сложности без бумаги в уме решали и преподавателя вопросами могли забить. Ну и что на выходе, где они? Один вообще институт не закончил, спился. Второй хоть и кончил, но тоже куда-то сгинул без следа. А Лева вот он, краса и гордость нашего НИИ. После института его в аспирантуру не по блату, а именно как светлую голову взяли, ну а меня как общественника, активиста и кандидата в члены КПСС. У нас в аспирантуре где-то половина была подающих надежды, а вторая половина блатных, типа вот этого Карлинского и активистов-общественников, типа меня…

Виктор Павлович редко курил, но сейчас у него спонтанно появилось нестерпимое желание. Он достал пачку болгарских сигарет закурил, глубоко затянулся, будто жаждущий приник к освежающему источнику.

– Дай сигаретку, Палыч… Да это я не хуже тебя знаю, как в эти аспирантуры да адьюнктуры поступают, хоть самому и не пришлось учиться. Но кое что ты мне разьяснил… спасибо. Значит верно говорят, без евреев наша наука не потянет это соревнование с американцами, ни в космосе, ни в области вооружений? – Ануфриев вытащил из протянутой пачки сигарету.

– Константиныч, еще не известно у кого в соответствующих структурах больше евреев, у нас, или у них, – выпустил через нос дымную струйку директор, давая прикурить Ануфриеву от своей сигареты.

– И опять ты в точку попал. Слушай, а может специально всю эту гонку вооружений жидье устроило, что бы и тут и там на теплых местах сидеть, дескать без нас вы в этих делах никак не обойдетесь. А тем временем кто-то на них пашет, сеет, хлеб убирает, бревна таскает, а они математикой, физикой занимаются, на скрипочках поигрывают. Я на заводах у станков никогда ни одного еврея не видел, не говоря уж о сельском хозяйстве. Наверное, и в Америке вряд ли есть фермеры-евреи, зато ученых и миллиардеров, пруд пруди. Как думаешь Палыч? – Ануфриев вроде несколько оклемался, во всяком случае язык уже не заплетался и его больше не качало.

– Да ну тебя, Константиныч… Понесло тебя куда-то. Я тебе объясняю ситуацию на основе достоверных фактов, а у тебя одни фантазии, чуть что сразу всемирный еврейский заговор видишь. Уж очень ты к ним неравнодушен. Не завидуй, будь терпимее. Поверь, с евреями можно жить и тем более работать. Ладно, гляжу ты сегодня не в форме… давай-ка лучше домой иди, я тебя отпускаю, поспи. И ступай через черный ход, а то увидят тебя такого, что подумают… зам директора и под шафе. Знаешь, как от тебя спиртягой прет? Иди, Константиныч, иди. А я все же прикажу начальнику отдела взгреть Богачева, чтобы неповадно было, – директор взялся за трубку внутриинститутского телефона…