Глеб
– Ну как ты, домовенок? – участливо интересуюсь я, скашивая глаза на Асю.
На занятие мы, понятное дело, не пошли. Не до этого было. Просто взяли куртки и поднялись на крышу, чтобы хоть немного прийти в себя после произошедшего. Я-то в принципе и так в порядке, но вот Романовой точно нужно перевести дух. А то она вон, до сих пор успокоиться не может.
– Но-нормально, – всхлипывает девчонка, подтирая покрасневший нос. – Спасибо тебе, Глеб.
Сотню раз уже отблагодарила. Сейчас вот сто первый пошел. Все-таки Ася слишком милая. Даже чересчур. Наверное, из-за этого ее все и шпыняют. Людей без брони всегда легко уколоть, а окружающие этим бессовестно пользуются.
– Да не реви ты, не реви, – обхватываю ее за плечи и притягиваю к себе.
Я, конечно, далеко не профи в борьбе с женскими слезами, но интуиция мне подсказывает, что Романовой нужно немного человеческого тепла. В эту секунду она похожа на продрогшего воробушка. Так и хочется взять за пазуху и отогреть.
– Мне просто жаль, что ты узнал об этом… Вот так…
Испустив горестный вздох, она вновь принимается теребить свои волосы, которые за сегодняшний день и так достаточно натерпелись. Видимо, у нее это как-то рефлекторно выходит. Руки сами тянутся к пострадавшему месту.
– Хватит, Ась, – ловлю ее ладони и опускаю их вниз. – Оставь в покое волосы.
– Да я пытаюсь их уложить…
– Не уложишь ты их. Все равно будут торчать, – усмехаюсь я. – И вообще, Ась… Ты только не обижайся, ладно? Парикмахера тебя надо сменить. Это так, чисто дружеский совет. А то обкромсали тебя как-то прям ну совсем хреново… Так что тут не в укладке дело, понимаешь? Если хорошо постричь, волосы сами лежать будут. Ну, мне так кажется.
Пока я говорю, домовенок внимательно глядит на меня, а затем ее ясные глазки вновь наполняются соленой влагой. Она дрожит на длинных ресницах, грозя вот-вот скатиться по румяным щекам.
Твою ж мать! Глебас, ты дебил! Какого черта тебе сейчас понадобилось критиковать ее прическу?! Девчонка и так в раздрае, собрать себя по кусочкам не может, а ты ей «смени парикмахера»! Ни ума, ни такта! Конченный ушлепок!
– Ась, ну ты чего? Обиделась? – принимаюсь виновато ерзать на месте, ловя ее ускользающий взор. – Ну прости меня дурака. Я че-то, не подумав, ляпнул…
– Да нет, все нормально, ты прав. Прическа у меня действительно дурацкая, – шмыгает Романова, силясь улыбнуться. – Только парикмахер тут не при чем…
– А кто причем? – удивляюсь я. – Только не говори, что ты сама стриглась…
– Не сама, конечно, – удрученно понурит голову.
– Ну а как же…
Начинаю говорить, однако тут же осекаюсь. Потому что ужасная догадка яркой вспышкой озаряет сознание и с каждой новой секундой все сильнее укрепляется в нем.
Да елки-палки! Стелла что, совсем с головой поссорилась?! Одно дело – потаскать кого-то за волосы, и совсем другое – отрезать их! Косы-то на место не пришьешь!
– Это она, да? – мрачно озвучиваю свое предположение.
Поджав губы, Ася коротко кивает, а я перевожу ошарашенный взгляд на город, распростертый под нами. Ну дела! Даже не знаю, как реагировать на подобные новости. Кажется, свой запас негодования на сегодня я уже израсходовал, а других эмоций по этому поводу у меня просто нет… В голове лишь сумятица, непонимание и… Какая-то звенящая пустота.
Я хоть и нахожусь в режиме экономии сигарет, но в текущих обстоятельствах грех не закурить. По-другому привести мысли в порядок, судя по всему, не получится. А то так и буду пялиться в одну точку, ни черта не соображая.
– И давно это случилось? – спрашиваю Асю, выпуская в воздух колечко дыма.
– Пару недель назад, – грустно отзывается она. – У меня до этого волосы ниже плеч были.
– Капец, – изумленно качаю головой. – А почему Стелла тебя мучает, Ась? Что с ней не так?
Этот вопрос, если честно, уже много дней не дает мне покоя. Отчего-то не верится, что Кац просто из принципа такая токсичная. Я плохо разбираюсь в психологии, но все же считаю, что мизантропами не рождаются, а становятся. Хотя… Фиг его знает, как там на самом деле.
– Я не знаю, – пожимает плечами Ася. – Раньше она была совсем другой…
– Раньше? В смысле на первом курсе?
– Нет, еще раньше, – неожиданно выдает домовенок. – В детстве.
– Вы были знакомы в детстве? – поражаюсь я.
– Да, мы до седьмого класса в одной школе учились.
– А остальные два года? – допытываюсь я.
– Потом у Стеллы умер отец, и стало происходить много всего нехорошего…
– Чего именно?
Любопытство вспыхивает во мне быстрее, чем спичка.
– Ну знаешь, ее папа, Анатолий Кац, был довольно влиятельным и успешным человеком. Но после его смерти начал твориться настоящий хаос: выяснилось, что у него есть внебрачные дети, да и многочисленные родственники стали претендовать на наследство. А потом еще вскрылись его гигантские долги, – таинственным голосом сообщает Ася. – Я не в курсе подробностей, но, кажется, Стеллиной маме пришлось продать все, что у них было. Даже дом. В общем, после этих событий Стелла перевелась в другую школу, и мы перестали общаться. А потом встретились в колледже. Но на тот момент она была уже другим человеком.
Очуметь можно! Вот это расклад! Выходит, Стелла за свою относительно короткую жизнь успела хлебнуть немало горя… Должно быть, отстойно терять родителя, будучи подростком. Я вот, например, своего отца не знал, поэтому, само собой, не скучаю. А если бы знал, то, наверное, принять его утрату было бы сложнее…
– М-да, весело у вас тут, – говорю я, откидываясь на спину.
Надоело таращиться на серые многоэтажки, которые уродливыми столбами торчат из мерзлой земли. Лучше посмотрю в небо. Оно, конечно, тоже серое, но, в отличие от городского пейзажа, не навевает уныние и тоску.
– Глеб, а как ты думаешь, бог существует? – задумчиво выдает Ася.
– Ой, ну ты и спросила, домовенок… Я слишком трезв для разговоров о боге, – усмехаюсь я.
– Ну а в карму? В карму ты веришь? – не унимается девчонка, поворачиваясь ко мне лицом.
Она глядит так, будто ей жизненно важен мой ответ. Будто от него зависит ее судьба. С надеждой и нетерпением. Знаете, когда на тебя так смотрят очень сложно оставаться пофигистом и нести всякую пургу. Хочется казаться чуточку лучше, чем ты есть на самом деле. И чуточку умнее.
– Ну, – приподнимаюсь на локтях и напрягаю мозговые извилины, – мне нравится думать, что человек сам творец своей судьбы, понимаешь? В том смысле, что его действия в настоящем влияют на его будущее. Типа как в той сказке: направо пойдешь – коня потеряешь, налево пойдешь – себя потеряешь…
– Да, только в жизни, к сожалению, нет таких указателей. И не всегда понятно, куда надо поворачивать, чтобы все наладилось…
– А как же интуиция?
– Нет, у меня она не работает, – мотает головой Ася.
– Может, тебе так просто кажется? – дергаю ее за капюшон, вынуждая лечь рядом. – Может, ты просто к ней не прислушивалась?
Честно? Если бы неделю назад, мне кто-нибудь сказал, что я буду вести вот такие вот глубоко философские беседы с малознакомой девчонкой, я бы рассмеялся ему в лицо. Потому что душевные поиски и метания – совсем не моя тема. Я материалист и живу настоящим. Все эфемерное и недоказанное волнует меня лишь постольку-поскольку. Ну, по крайней мере, раньше так было.
Но сейчас, валяясь на крыше и пялясь в пепельно-серое, я вдруг осознаю, что и правда увлекся нашим разговором. Что рассуждать о принципах мироздания для меня естественно и даже интересно. Должно быть, все дело в Асе. Она – человек очень тонкой душевной организации, и рядом с ней я и сам настраиваюсь на какую-то другую, более высокочастотную волну.
– У меня такое ощущение, что я родилась глухой, – делится она. – Не в том плане, что я не слышу окружающих звуков, а в том – что я не слышу себя. Не замечаю знаков. Не учусь на своих ошибках. У меня вся жизнь кувырком, и лучше не становится. Наверное, я реально какая-то не такая…
– Хочешь сказать, ты ни разу в жизни не испытывала радости? Не была счастлива? – недоверчиво хмурюсь я.
– Была, конечно, но в этом вроде как нет моей заслуги…
– Брехня! – легонько щелкаю ее по носу. – Почему ты так строга к себе? Если все хреново, значит, это твоя вина, а если хорошо, то в этом нет твоей заслуги! Что за двойные стандарты, Ась?
– Я… Я как-то с этой стороны не смотрела, – она улыбается.
– А ты посмотри, – хмыкаю я. – Глебас фигни не скажет!
– Это точно, – она протягивает руку и дотрагивается до тыльной стороны моей ладони. Осторожно и совсем легонько, словно боится обжечься. – Спасибо тебе, Глеб. Ты такой умный.
– Пожалуйста, домовенок, – ободряюще сжимаю ее тонкие пальчики и, сделав последнюю затяжку, отбрасываю окурок. – И это… Если тебя Стелла опять будет доставать, ты не стесняйся, мне говори, лады?
– Хорошо.
Больше мы не разговариваем.
Просто лежим на холодной крыше и любуемся тем, как с неба радужными хлопьями падает, возможно, последний в этом году снег.