Бунтарь

9

Приказ Легиону выступать к железнодорожному узлу Манассасу пришёл через три дня после возвращения Вашингтона Фальконера из Ричмонда. Адресовано послание было старшему офицеру «полка округа Фальконер», как если бы командование слыхом не слыхивало ни о Легиона, ни о его упрямце-командире. Впрочем, просьбу Фальконера о присоединении Легиона к борегаровской Армии Северной Виргинии удовлетворили. К приказу прилагалась записка от генерала Ли, где он выражал сожаление, что не в его власти распределение участков ответственности в армии Боргара, ибо, по его глубокому убеждению, полк округа Фальконер, не обученный взаимодействию с другими подразделениями, может быть нацелен лишь на решение отдельных единичных задач. «Отдельные единичные задачи» распалили воображение Фальконера, пока Пилхэм сухо не пояснил ему, что под «отдельными единичными задачами» обычно подразумевается охрана дорог, складов, обозов и пленных. Ничего другого, заметил обиженный полковник, он от болванов из Ричмонда не ждал, но боевой генерал, вроде Борегара, оценит Легион по достоинству. Главное, успеть добраться до Манассаса прежде, чем война окончится. Северяне переправились через Потомак и медленно продвигались вперёд. Ходили слухи, что Борегар планирует обойти захватчиков и разгромить фланговым ударом. Судачили также, что, если после такого поражения Линкольн не запросит мира, то Борегар форсирует Потомак и захватит Вашингтон. Фальконер за возможность въехать на Саратоге по ступеням в недостроенный Капитолий готов был простить Ричмонду любые оскорбления, и ради претворения его мечты в жизнь Легион был поднят за два часа до зари сворачивать лагерь. Увы, быстрых сборов, на которые рассчитывал Фальконер, с последующим маршем к железнодорожной станции в Роскилле, не вышло. Собраться оказалось делом хлопотным, чреватым кучей накладок. Никто не озаботился доставить из кладовых «Семи вёсен» хранившуюся там большую часть амуниции. Одиннадцать купленных Фальконером чугунных печей требовалось разобрать и подготовить к транспортировке.

Весть о том, что Легион выступает в поход, разнеслась по окрестностям, и жёны, матери, любимые ринулись в лагерь. Бойцам, и без того обвешанным ранцами, сухарными сумками, оружием, флягами, одеялами, подсумками, несли шарфы, носки, револьверы, закатки, кофе, бисквиты и Бог знает, что ещё. Солнце начинало припекать, за печи ещё и не брались, одна из обозных лошадей потеряла подкову, Вашингтон Фальконер бесился, Птичка-Дятел хихикал, а майор Пилхэм заработал разрыв сердца.

— О, Господи! — испуганно воскликнул капельмейстер Литтл, как раз жаловавшийся Пилхэму на недостаточность выделенного оркестру в фургоне места для размещения инструментов, когда у майора в глотке что-то заклокотало, он судорожно хапнул воздух и рухнул из седла.

Вокруг неподвижно лежащего офицера сгрудились легионеры.

— Чего толпимся? Работы непочатый край! Ну! — Фальконер, разгоняя подчинённых рукоятью кнута, протолкался к телу майора, — Позовите доктора Дэнсона! Дэнсон!

Дэнсон констатировал смерть:

— Как свечка. Пшик — и готов. — поднявшись с колен, доктор спрятал в карман стетоскоп и прищурился, — Смерть в начале. Плохая примета для Легиона.

— Чёрт! — выругался Фальконер и рявкнул на остановившегося у трупа рядового, — За работу, парень, чего встал!

Повернувшись к доктору, полковник сказал спокойнее:

— Надо сообщить сестре Пилхэма.

— На меня не рассчитывайте. — отбоярился Дэнсон.

— Проклятье! Он, что, не мог сражения дождаться, чтобы умереть? Адам, для тебя есть поручение!

— Мне ведь приказано в Роскилл ехать, сэр?

— Итен съездит.

— Он возится с перевозкой амуниции.

— Да у чёрту Роскилл, Адам! Скачи к мисс Пилхэм. Мои соболезнования и прочее. Ну да сам сообразишь, что сказать. Прихвати цветы… Да, и Мосса с собой возьми! Сообщать о кончине близких — его прямая обязанность!

— А потом мне, что, в Роскилл ехать?

— Старбак поедет. Объяснишь ему, что делать.

Натаниэль больше не числился в любимцах полковника, с тех самых пор, как ночь напролёт шлялся невесть где, а, появившись к завтраку, не пожелал объяснить, где был.

— Где он болтался, и так ясно. — брезгливо буркнул сыну полковник, — Мог бы ради приличия сказать нам, кто эта особа.

В Роскилле Старбак должен был предупредить начальника железнодорожной станции о скором прибытии Легиона. Фальконер, будучи членом правления железнодорожной компании, заранее озаботился направить письмо с просьбой приготовить для транспортировки подразделения два состава, теперь же требовалось съездить дать отмашку машинистам разводить пары. Один состав включал в себя мягкий вагон для Фальконера с адъютантами и пассажирские второго класса для девятисот тридцати двух человек личного состава. Второй — товарные для амуниции и лошадей, да платформы для фургонов, пушек, передков, зарядных ящиков. Адам снабдил Старбака копиями писем, отправленных поутру начальнику станции:

— Предполагалось, что первой на станцию к одиннадцати доберётся рота Розуэлла Дженкинса, а когда доберётся на самом деле, неизвестно. Они сколачивают сходни.

— Что за сходни?

— Лошадей заводить в вагоны. — объяснил Адам, — Пожелай мне удачи. Мисс Пилхэм — дама с характером, спаси Господи.

Старбак пожелал другу ни пуха, ни пера, оседлал Покахонтас и выехал из разворошенного, как муравейник, лагеря по дороге на Роскилл. Городок, где находилась ближайшая к бивуаку Легиона станция, был вдвое крупнее Фальконер-Куртхауса и располагался на границе предгорий и равнины, тянущейся до самого океана. Дорога шла под гору и ехалось легко. Было жарко и выгнанные на луга коровы держались в тени деревьев или стояли в ручьях по вымя. Обочина просёлка пестрела цветами, зелень травы и рощ радовала глаз, и Старбак пребывал в радужном настроении.

В седельной сумке покоилось письмо к Салли. Она взяла с него обещание писать ей так часто, как сможет. В первом послании Старбак обрисовывал суетные последние дни в лагере. Писать он старался проще, избегая длинных слов и сложных предложений, поэтому пакет вышел объёмистый. В конце письма Старбак заверял Салли в своей любви к ней, что было правдой, если не принимать во внимание скорее дружеский характер этой любви, не имеющий ничего общего с умопомрачением, не так давно испытываемом им к мадемуазель Демаре.

Старбак, конечно, ревновал Салли, хоть и понимал, насколько бессмысленна его ревность и насколько на неё Салли наплевать. Как потерявшиеся дети, они прибились друг к другу, и, обессилено лёжа той ночью рядом, слушали дождь, курили сигары. Тогда они и договорились, что Натаниэль будет писать, а Салли — пытаться читать его письма, а однажды, может быть, написать ответ. При условии, что Натаниэль поклянётся не смеяться и не дразниться потом.

Задержавшись ненадолго у почтового отделения в Роскилле, чтобы отправить письмо, Старбак поехал на станцию. Одутловатый, истекающий потом начальник станции по фамилии Рейнольдс заявил Старбаку, не потрудившись дослушать:

— Поездов нет!

— Но мистер Фальконер, то есть полковник Фальконер, специально заказал два состава с локомотивами…

— Да хоть сам Господь! — окрысился тот.

Шерстяная железнодорожная форма Рейнольдса промокла от пота. Война вносила свои коррективы в железнодорожный график, и начальник устал, как собака.

— На линии шестнадцать паровозов, из которых десять возят войска на север. А обычные перевозки никто не отменял! Где взять локомотивы? Член правления мистер Фальконер или сам президент, локомотивов у меня нет! Ничем не могу помочь!

— Можете.

— Я не рожу тебе вагоны, парень! И паровозы не рожу! — заорал Рейнольдс, опёршись на стол обеими руками и роняя на бумаги капли пота с рыжеватой бороды, — Я не чудотворец!

— Вы недооцениваете себя.

Старбак достал из кобуры неуклюжий Саваж и, направив правее Рейнольдса, нажал курок. Грохнуло. Комнату заволокло дымом. В деревянной стенке появилась рваная дыра. Натаниэль спрятал дымящийся пистолет обратно в кобуру и спокойно сказал застывшему с открытым ртом железнодорожнику:

— Я не парень, мистер Рейнольдс, а офицер армии Конфедерации. Ещё раз так ошибётесь, поставлю к стенке и пристрелю.

На миг Старбаку показалось, что Рейнольдс сейчас отправится догонять майора Пилхэма на пути в райские кущи.

— Вы! Вы — псих! — наконец, вымолвил багровый от прилившей крови Рейнольдс.

— Наверно. — безмятежно согласился Старбак, — Когда я не в себе, я стреляю точно. Так что давайте-ка поразмыслим, как нам с вами совершить чудо и перевезти Легион Фальконера на север к Манассасу.

Это всё Салли, улыбаясь, думал он. После той памятной ночи Старбака переполняла несокрушимая вера в себя. Он готов был горы сковыривать и реки поворачивать вспять. Чёрт, а ведь он и вправду может стать отличным солдатом.

Рейнольдс божился, что в радиусе пятидесяти километров не найти ни единого пассажирского вагона. Всё, чем располагало депо Роскилла — семнадцать старых «товарняков».

— «Товарняк» — это то, что я думаю? — вежливо уточнил Старбак.

Тот молча указал за окно на череду товарных вагонов.

— Сколько человек поместится в одном?

— Пятьдесят. Ну, шестьдесят.

— Значит, нам хватит. Ещё какие-нибудь вагоны есть?

На станции имелись две платформы. Одна из них и восемь товарняков требовали ремонта. Рейнольдс считал, что воспользовтаься ими можно, если двигаться не слишком быстро. Паровозов не было вообще. Старбак потянулся к Саважу, и Рейнольдс поспешно припомнил, что скоро через станцию проследует локомотив, направляющийся в Линчбург забрать состав с пиломатериалами для постройки артиллерийских гнёзд на побережье.

— Отлично. — одобрил Старбак, — Задержите и развернёте.

— У нас кольцевой для разворота нет.

— Задний ход у локомотивов есть?

Рейнольдс кивнул.

— А до Манассаса далеко?

— Километров сто пятьдесят, сэр.

Старбак ухмыльнулся:

— Значит, поедем на войну задом наперёд.

Вашингтон Фальконер, появившийся на станции во главе пяти десятков конных к полудню, буквально осатанел, когда вместо двух составов, в одном из которых полковника ожидал мягкий вагон, узрел череду из семнадцати ветхих товарняков с двумя платформами и прицепленный задом наперёд локомотив. Машинист ругался, на чём свет стоит; телеграфист перестукивался с Линчбургом, объясняя, куда делся их паровоз, а Рейнольдс лихорадочно расчищал поезду путь на север мимо Шарлоттсвилля.

— Ради всего святого, Нат? — взорвался полковник, — Что всё это значит?!

— Трудности военного времени, сэр.

— Ад и дьяволы!!! Я ведь отдал тебе простейший приказ. Неужели тебе элементарной вещи нельзя поручить?

Он ударил коня шпорами, направив его к изрыгающему проклятия машинисту.

Адам сконфуженно произнес:

— Ты на отца не обижайся. На него столько сегодня навалилось…

— Как прошло с мисс Пилхэм?

— Удручающе. А хуже всего то, что скоро в её положении окажется множество женщин. Сотни.

На улице, ведущей к станции, показалась колонна легионеров. Её сопровождали жёны, дети, матери. Некоторые тащили на себе ранцы своих мужчин.

— Господи, ну и хаос. — меланхолично заметил Адам, — А планировали выехать к Манассасу ещё три часа назад.

— На войне, похоже, все планы идут насмарку. — живо отозвался Старбак, — А уж если идёт по плану, — значит, что-то неладно и стоит задуматься. Надо привыкать к хаосу и учиться самим его устраивать.

— Отец не научится.

— Не вопрос. У него есть я. — Старбак благожелательно улыбнулся Итену Ридли, скакавшему впереди строя.

Натаниэль решил быть любезным с Ридли, не обостряя с ним отношений, пока его не убьёт. Ридли скользнул по Старбаку равнодушным взглядом и отвернулся.

По плану полковника Легион должен был погрузиться в вагоны и отправиться к пункту назначения в тепле и комфорте около десяти утра. Однако в пять вечера состав ещё не тронулся с места. Офицерские лошади и денщики умостились на платформах. Полковник занял служебный вагон локомотива. В товарняках люди, вынужденные делить пространство с частью припасов, набились, как селёдки. Фальконер, вспомнив о своём долге члена правления, решил проявить заботу об имуществе железнодорожной компании и отдал приказ бережно обращаться с вагонами. Он не успел договорить, когда сержант Труслоу пробил топором в стенке товарного щель.

— Дышать-то нам надо. — сумрачно пояснил он и пробил вторую дыру.

Полковник махнул рукой и ушёл к себе, а вскоре в стенках всех вагонов зияли свежие дыры.

За поездом своим ходом должны были двигаться полсотни конных, обе пушки и обоз с тем, что не влезло в вагоны. Свёрнутые палатки и музыкальные инструменты влезли. Их подвесили под потолками, а знамёна в кутерьме едва не забыли на станции. Повезло, что Адам в последнюю минуту случайно наткнулся на кожаные футляры со святынями подразделения, подобрал и отнёс в служебный вагон. Суматоха перед отправкой царила страшная. Орали дети, жёны прощались с мужьями и с сыновьями матери. Кто-то, обнаружив, что фляга пуста, забрался на вышку водокачки. Метались очумевшие офицеры. Фальконер, тщетно пытаясь перекричать шум и гам, раздавал распоряжения. Полковник почему-то думал, что обоз будет добираться три дня, тогда как поезд домчит за сутки.

— Увидимся в Манассасе! — напутствовал Фальконер лейтенанта Дэйви, попечениям которого вверил обоз, — А то и в Вашингтоне!

Анна Фальконер, прикатившая на двуколке проводить отца, брата и жениха, раздавала направо и налево флажки Конфедерации. Её отец, доведённый до отчаяния всевозможными проволочками, приказал машинисту дать свисток, как сигнал занять места в вагонах. Пронзительный звук не ускорил отправку, а, наоборот, задержал, испугав коней на платформах. Кобыла капитана Хинтона лягнула его денщика и сломала несчастному негру ногу. Пока ему оказывали помощь и снимали с поезда, дезертировали двое легионеров. Зато объявились три новых добровольца, и их прямо у вагонов записали в Легион.

Только после шести поезд пополз на север со скоростью не более пятнадцати километров в час. Колёса погрюкивали на стыках, тоскливо звенел паровозный колокол. Медленно уплывали назад заливные луга и зелёные поля. Полковник был зол, как чёрт, а его подчинённые находились в отличном расположении духа и пели хором.

Путешествие заняло двое суток. Двенадцать часов переполненный состав промурыжили под Гордонсвиллем, ещё три под Уоррентоном, на пополнение запасов угля и воды тоже утекали драгоценные минуты. В конце концов, жарким субботним вечером поезд вкатился на станцию Манассас, где находилась штаб-квартира армии Северной Виргинии. Как выяснилось, командование армии понятия не имело ни о Легионе, ни о том, что им с ним, собственно, делать. Посовещавшись, подразделению выделили офицера, и тот повёл Легион на северо-запад по петляющему среди низких холмов просёлку. Они видели бувуаки других полков, на хуторах — артиллерию и постепенно проникались осознанием того, что они — винтик в огромной неповоротливой махине. До сих пор они были единственным и неповторимым Легионом Фальконера в единственном и неповторимом округе Фальконер под командованием единственного и неповторимого полковника Фальконера. Поезд же привёз их туда, где они затерялись в бесчисленном множестве таких же, как они, единственных и неповторимых, собранных здесь для чего-то устрашающего и им неподвластного.

В сумерках капитан-штабист указал на одинокий фермерский дом на голом плато справа от дороги:

— Ферма занята, но выгон свободен. Чувствуйте себя, как дома.

— Мне надо встретиться с генералом Борегаром! — раздражённо выпалил Фальконер.

Неопределённость положения Легиона выводила его из себя. Штабист на вопросы отвечал пожатием плеч. Ни приказов, ни карт.

— Мне надо встретиться с Борегаром лично!

— Генерал с удовольствием побеседует с вами, полковник. — вежливо улыбнулся капитан, — Только давайте утром. Скажем, к шести?

— Огневой контакт с противником ожидается? — суконно осведомился Фальконер.

— Вероятно, завтра. — штабист попыхал сигарой и ткнул ею на восток, — Янки где-то там. Вероятно, переправимся через реку и зададим им трёпку. Но это мои личные соображения. Генерал раздаст приказы утром. Я объясню вам, как его найти, и вы не опоздаете, полковник. А у ваших ребят будет время вознести молитву создателю.

— Молитву? — озадаченно повторил Фальконер.

— Молитву, полковник. — с упрёком произнёс штабист, — Завтра же воскресенье.

Воскресенье, 21 июля 1861 года, когда развалившаяся надвое Америка готова была сойтись вновь. В битве.

В два часа утра было жарко, не продохнуть. До восхода оставалось ещё два с половиной часа, и звёзды сияли с чистого небосклона. Палатки, протащенные на плечах восемь километров от станции, мало кто поставил, большинство солдат предпочло коротать ночь на воздухе. Первое, что увидел, проснувшись, Старбак — антрацитово-чёрное небо с заблудившимися на нём искрами неземного холодного света.

— Подъём. — произнёс Адам рядом с ним.

Легион восставал ото сна, кашляя, нервно переругиваясь. В долине заржала лошадь, издалека донеслось пение трубы, эхом отразившееся от тёмного дальнего косогора. На ферме звонко прокукарекал петух, но там давно не спали, — сквозь занавески брезжил свет. Лаяли псы. Зевающие кашевары гремели котлами.

— «…Хлопочут оружейники, скрепляя… — процитировал Старбак, глядя на россыпь звёзд в вышине, — …на рыцарях доспехи молотком. Растёт зловещий шум приготовлений…»[17]

Обычно, когда один из друзей начинал цитату, второй заканчивал, но сейчас Адам на Шекспира не отреагировал. В почти потухшие за ночь костры Легиона подбросили дров. Их пламя высветило сонных бойцов, составленное в козлы оружие и редкие шатры палаток. Затянутые дымом, звёзды кое-где померкли.

— «…Браня тоскливую, хромую ночь… — продекламировал Старбак, продолжая глядеть на небо, — …что, словно ведьма старая влачится так медленно…»

Стихами он заглушал в себе волнение. Сегодня он увидит слона.

Адам был мрачен. Подобно Сатане Джона Мильтона Америка ссыпалась в «бездну тьмы», и рай был потерян навсегда. Адам вступил в Легион, дабы не огорчать отца, настал срок платить за мягкотелость.

— Кофе, масса? — Нельсон, слуга Фалькоенра, принёс две парующие кружки от костра, который поддерживал за палаткой полковника на протяжении ночи.

— Ты великодушный и добрый человек, Нельсон. — благодарно пробормотал Старбак, садясь и беря горячую жестяную посудину.

— А ты совсем не нервничаешь. — с завистью покосился на друга Адам, отхлёбывая кофе.

— Ещё как нервничаю, — в животе словно копошился клубок склизких холодных змей, — Просто у меня есть предчувствие, что я стану недурным солдатом.

Станет ли? Или за предчувствие он принял желание? И что за желание? Желание стать солдатом или желание произвести впечатление на Салли?

— А я? Что здесь делаю я? — с мукой в голосе спросил Адам.

— Мостишь дорогу к столу переговоров. — ободрил друга Натаниэль.

В начале четвёртого между костров Легиона появились два всадника. Один из них вёз фонарь, которым освещал путь. Второй громко осведомился:

— Вы кто?

— Легион Фальконера! — крикнул в ответ Адам.

— Вот это да! На нашей чёртовой стороне будет биться, какой ты там говоришь, Легион? — удивился незнакомец.

— Фальконера!

— Ну, тогда янки — конец! — удовлетворённо хохотнул гость и соскочил с седла.

Лысеющий, с глазами, зыркающими из-под низких бровей, он был коренаст и грязен, имел смоляные усы и бороду лопатой. Ноги у него оказались на диво тонкими и кривыми; при взгляде на них не покидало ощущение, что под весом брюха и широких плеч нижние конечности вот-вот сломаются, как тростинки.

— Кто тут старший?

— Мой отец. — просветил его Адам, — Полковник Фальконер.

Он показал палатку отца, и незнакомец вразвалочку направился к ней, размахивая фетровой шляпой, до того заношенной, что ею побрезговал бы старьёвщик. Серая конфедератская форма гостя чистотой тоже не отличалась.

— Кто там? — послышался голос Фальконера.

Горящая в палатке лампа превращала полотняную боковую стенку в экран театра теней.

— Свои. Эванс! Полковник Натан Эванс!

Не дожидаясь приглашения, и мгновение спустя его тень энергично трясла тени Фальконера руку, не занятую кружкой с кофе.

— Мы слышали, что кто-то прибыл ночью сюда, и я решил заскочить поздороваться. У меня тут полбригады рядом с каменным мосточком, так что, коль янки надумают прогуляться по Уоррентонскому тракту, только мы с вами сможем спасти нью-орлеанских шлюх от Эйба Линкольна. Это у вас кофе, Фальконер, или виски?

— Э-э… Кофе. — напор и фамильярность Эванса сбили Фальконера с толку.

— Очень любезно с вашей стороны, полковник. Виски-то у меня всегда с собой, но день лучше начинать с кофе. — Эванс отобрал у полковника кружку и опорожнил себе в глотку, — От вас мне что надо? Слева по тракту от каменного есть деревянный мост.

Он развернул сложенный лист бумаги, очевидно, карту, положил на койку:

— Здесь. Обсядьте со своими ребятами деревянный мост, как мухи — банку с мёдом. Там брёвен и прочей чепухи хватает, есть, где укрыться, чтобы устроить янки сюрпризец. Конечно, не факт, что янки сюда дойдут, но уж если дойдут, вы им покажете, почём фунт изюму.

Спутник Эванса высокомерно покосился на Старбака с Адамом и закурил сигару. Таддеус Бёрд, Итен Ридли и с десяток других легионеров подтянулись к палатке полковника и с живейшим интересом слушали диалог командиров.

— Я не понимаю… — сказал Фальконер.

— Сейчас поймёте. — зашипела зажжённая спичка, Эванс попыхал сигарой и продолжил, — Янки там, за ручьём Булл-Ран. Идут к Манассасу, чтобы, захватив его, отрезать нас от армии долины. Борегар хочет нанести по ним упреждающий удар по их левому флангу, то есть для нас — по правому. С Борегаром основные наши силы. Удар наносить будет не в лоб, обойдёт подальше, чтобы атаковать с тыла и перебить как можно больше ублюдков. План отличный, кто спорит, но есть одно возражение. У янки, конечно, каша вместо серого вещества, тем не менее, вдруг найдётся кто-то башковитый и решит не переть дуром, а повторить манёвр Борегара с обходом по правому флангу? А тут только мы, Фальконер. Вот почему я рад, что вы здесь, полковник.

— То есть, Легион придан вашей полубригаде? — уточнил Фальконер.

— Приказа насчёт вас у меня нет, если вы об этом. Но, пораскиньте мозгами, на кой бы ещё вас сюда перебросили, как не на усиление мне?

— В шесть утра генерал Борегар и сообщит мне… э-э… «на кой». — холодно отрезал Фальконер.

Свистнула скручиваемая с фляги крышка, Эванс жадно приложился к посудине, шумно вытер губы и внушительно, едва ли не по слогам, произнёс:

— Полковник, это левый фланг нашей армии. Отрядов здесь — лишь мой и ваш. Всё. А янки могут двинуть свою армию по Уоррентонскому тракту. На котором, как я уже сказал, лишь вы и я.

— Никаких предписаний я пока не получал. — твердил Фальконер.

— И чего вы ждёте? Ангела с пакетом? Ради Бога, Фальконер, у нас голый левый фланг! — Эванс сорвался на крик, затем, сделав над собой усилие, предпринял новую попытку разложить упрямцу ситуацию по полочкам, — Борегар собрал все силы на правом фланге для обходного улара. У янки в штабе сидят такие же, как он, умники. Они могут тоже решить обойти нас со своего правого фланга. И чем мне их встречать? Воздушными поцелуями? Или вежливо попросить подождать, пока вы получите бумажку от Борегара?

— Я подчиняюсь ему, а не кому-то другому.

— Да хоть ведьме лысой в ступе подчиняйтесь! Только до тех пор, пока он не облагодетельствовал вас бумажкой с проклятым приказом, уж будьте так добры, передвиньте свой проклятый Легион к растреклятому деревянному мосту! Борегар вам, один леший, прикажет то же самое!

— Прикажет, передвину. — упорствовал Фальконер.

— О, Господи! — выдохнул Адам.

Препирательства длились ещё пару минут. Фальконер вообще не привык подчиняться кому-либо, а уж, тем более, первому встречному, к тому же выглядевшему, будто его в канаве нашли. Костеря в Бога-душу-мать разных упрямых ослов, Эванс пулей вылетел из палатки и, вскочив в седло, рявкнул спутнику:

— Едем, Медоуз!

После чего оба умчались.

— Адам! Птичка-Дятел! Зайдите оба! — приказал Фальконер.

— Великий вождь созывает слуг явить им мудрость свою. — едко прокомментировал Бёрд, следуя за Адамом в палатку.

— Вы всё слышали?

— Да, отец.

— Тем лучше. Значит, объяснять, почему мы игнорируем приказы этого субъекта, не надо. Вернусь от Борегара, видно будет.

— Хорошо, отец.

Бёрд, не в пример Адаму, сговорчивости не проявил:

— То есть, мне приказано не подчиняться приказу старшего по званию? Так?

— Натан Эванс — грязный пропойца! — сдвинул брови полковник, — Доверять Легион его затуманенным алкоголем мозгам я не намерен!

— И поэтому я должен наплевать на его приказ?

— Поэтому вы все должны следовать моим приказам и ничьим больше, ясно? — вскипел Фальконер, — Чушь какая, армия будет крошить янки на правом фланге, а мы будем прохлаждаться на левом в компании всяких отбросов! Так, даю вам час на сборы. Палатки свернуть, боевая готовность.

В половине пятого Легиона был построен на залитом призрачным маревом нарождающегося светила выгоне. Тьма пока окутывала холмы, усыпанные точками бивуачных костров. Где-то неподалёку оркестр заиграл «Дом, добрый дом», и рота «Б» нестройно запела, пока сержант не приказал им умолкнуть.

Легион ждал. Палатки, ранцы, одеяла были сложены в тылу под охраной музыкантов. В битву бойцы пойдут лишь с оружием, сухарными сумками и флягами. Вокруг ворочалась остальная армия, выбрасывая к Булл-Рану щупальца разъездов. Разведчики высматривали врага, артиллеристы готовили пушки, кавалеристы поили лошадей, хирурги проверяли остроту заточки скальпелей и пил, санитары щипали корпию для перевязок. Несколько офицеров-порученцев мчались по полям.

Старбак сидел на Покахонтас позади знамённой группы и не мог отделаться от ощущения, что происходящее — сон. Неужели битва? Об этом толковал Эванс, на это указывало всё, но врага не было видно, и оттого чувствовавшаяся кругом суета казалась нарочитой и несерьёзной. Хотел ли Старбак битвы? Из книг он знал, что сражение — это хаос, кровь и боль, а воображение дорисовывало хладнокровных бойцов, дожидающихся, пока противник подойдёт на дистанцию выстрела, открывающих огонь, чтобы одержать победу; дорисовывало вставших на дыбы коней, развевающиеся стяги, славящих родину умирающих, гекатомбы бутафорских трупов и смерти, мгновенные, как у майора Пилхэма. Смерть. При мысли о том, что тоже может погибнуть, Старбак испытал краткий приступ панического ужаса. Господи, взмолился он, прости мне грехи мои! Я жалею, что грешил, честное слово! Даже о Салли жалею! Прости, Господи! Не дай сгинуть сегодня! Капли пота, покрывавшие кожу под сукном мундира, показались холодными, как лёд.

Слева доносились неразборчивые далёкие команды. Горизонт на востоке порозовел. Полковник медленно прошёл вдоль шеренги и, выйдя на середину, обратился к Легиону с речью. Он напомнил легионерам о ждущих дома жёнах, детях и матерях; о том, что не Юг затеял эту войну; о том, что их дело правое, а тем, кто сражается за правое дело, Бог всегда дарует победу.

Возвратился Адам, возивший ранцы с палатками к музыкантам. Его гнедой жеребец, гордость конного завода Фальконера, смотрелся среди других лошадей Легиона, как родовитый лорд в толпе черни. Адам кивнул на дом и шёпотом поделился со Старбаком:

— Приходила служанка оттуда. Спрашивала, не опасно ли им оставаться здесь.

— Что ты ответил?

— А что я мог ответить? Смотря, куда янки пойдут. Знаешь, кто там обитает?

— Откуда мне знать?

— Вдова хирурга по фамилии Генри.

Говорил Адам спокойно, однако был бледен, как мел. По настоянию отца он надел сегодня солдатский мундир, прикрепив к воротнику три капитанские шпалы. Обмахивая лицо широкополой шляпой, он повернул голову на восток, секунду разглядывал небеса, похожие на лист чернёного серебра с полосой светлого золота понизу, затем поморщился:

— Сейчас жарко, представляю, какая духота будет днём.

Старбак ухмыльнулся:

— «…Как в горнило кладут вместе серебро и медь, и железо, и свинец, и олово, чтобы раздуть на них огонь, и расплавить; так Я в гневе Моём и в ярости Моей соберу, и положу, и расплавлю вас…»

Натаниэль вообразил себя в кузнечном горне, грешника, искупающего мукой прегрешения, и ему стало не по себе. Поймав выжидательный взгляд Адама, так и не вспомнившего, очевидно, откуда цитата, объяснил:

— Иезекииль, глава 22, стих 20.

— Очень подходящий отрывок для воскресного утра. — хмыкнул Адам, — Да ещё от человека, намеренного стать великим солдатом!

— Стану. — сказал Старбак.

Во всём остальном я уже потерпел неудачу, горько подумал он и вздохнул.

— Ты-то хоть выглядишь, как воин. — позавидовал Адам.

— То есть? — оживился Старбак.

— Как герой романа Вальтера Скотта. Айвенго, к примеру.

Старбак улыбнулся:

— Моя бабушка МакФейл повторяла, что у меня лицо священника, как у моего отца.

А Салли говорила, что у него глаза, как у её отца.

Адам надел шляпу:

— Твой отец сегодня, наверно, обрушит все кары небесные на проклятых рабократов?

Разговор Адам затеял, чтобы отвлечься. Болтовня гнала одолевавшая его дурные предчувствия.

— Адскому пламени нынче бездельничать не придётся. Отец приспособит его в помощь Северу. — кивнул Старбак.

Там, в Бостоне, сейчас его младшие братья и сёстры возносят утреннюю молитву Создателю. Поминают ли они его в своих мольбах? Старшая сестра не стала бы. Эллен-Марджори Старбак с детских лет имела брюзгливый характер девяностолетней старухи. Она была обручена с пастором-конгрегационалистом из Нью-Гэмпшира, человеком недобрым и жёлчным. За непутёвого Натаниэля Эллен Господа просить не будет. Она будет просить за Джеймса. Тот, к гадалке не ходи, надел мундир. Впрочем, битвы — не стихия педантичного, пунктуального до мелочности Джеймса. Штаб — другое дело.

За Натаниэля будут молиться младшие Старбаки. Молиться тихо, чтобы не услышал отец. Шестнадцатилетний Фредерик-Джордж, родившийся с сухой левой рукой; пятнадцатилетняя Марта-Абигейл, как две капли воды походившая на Натаниэля нравом и внешностью; двенадцатилетний Сэмюэль-Вашингтон. Остальные пятеро детей преподобного Элиаля умерли в младенчестве.

— О чём задумался, Нат?

— О семьях. О том, как они тают, теряя по одному человеку. Как моя меня, например. Тают, а потом и вовсе распадаются.

Как у Салли. И у Ридли, когда Старбак его убьёт. Убьёт ли? Натаниэль покосился на Ридли, дремлющего в седле. Задумывать убийство и осуществить его — разные вещи.

Приглушённый треск стрельбы заставил его вздрогнуть.

— О, Господи! — вырвалось у Адама, как молитва.

Стреляли не близко. Кто палил, в кого палил? Где-то на востоке, где серая пелена теней постепенно сползала с зелёных холмов, затаился враг.

Вновь накатил страх быть убитым. К нему примешивалось другое чувство. Прислушавшись к себе, Старбак с удивлением понял, что больше, чем погибнуть, он боится бояться. Ночь с Салли что-то изменила в нём, превратив слабость в силу, отчаяние в надежду, сомнения в уверенность. Перерождение, которого не дало ему крещение, дал ему грех.

— Очнись, Нат. Нас мой отец зовёт.

— Ага.

Старбак тронул Покахонтас, и кобылка послушно порысила за жеребцом Адама на правый фланг.

— Прежде чем ехать к Борегару, — как-то нерешительно произнёс Фальконер, — я хочу убедиться в том, что опасения болвана Эванса беспочвенны. Небольшая рекогносцировка. Ты, как, Нат, не против небольшой прогулки верхом?

Слегка подивившись тёплому «Нат» вместо привычного уже «Старбак», юноша ответил:

— Не против, сэр.

— Вот и отлично, — быстро сказал Фальконер, — Адам, ты с нами.

Втроём они спустились по склону к окружённому деревьями каменному зданию у перекрёстка. По тракту, отчаянно скрипя, катились два орудия, влекомые взмыленными лошадями. Лихо проскочив меж двух упряжек, полковник свернул на северную дорогу. Она вывела крохотный отряд на лесистый гребень, где полковник и остановился.

Достав подзорную трубу, Фальконер приложил её к глазнице, долго всматривался в церквушку на вершине следующего бугра. Тянулись бесконечные леса, в отдалении белела ферма, и ни единой живой души. Полковник сложил трубу:

— Согласно карте Эванса это церковь Седли. Рядом несколько удобных бродов, однако янки не видно. Кроме тебя, Нат.

Старбак последнюю фразу воспринял, как шутку и улыбнулся:

— Я — добрый виргинец, помните, сэр?

— Больше нет, — покачал головой Фальконер, — Это не рекогносцировка, Нат. Янки нечего делать на этом направлении. Я привёл тебя сюда, чтобы попрощаться.

Старбак, не мигая, смотрел на полковника. Для розыгрыша, пусть и неудачного, тот был слишком серьёзен.

— Попрощаться, сэр?

— Это не твоя драка, Нат. И Виргиния — не твоя родина.

— Сэр…

— Езжай домой.

Тон у Фальконера был дружелюбный, даже ласковый, и Натаниэлю почему-то подумалось, что вот так же ласково полковник будет разговаривать с лабрадором Джошуа, прежде чем пулей в голову избавит его от мучений.

— У меня нет дома.

Старбаку хотелось, чтобы слова прозвучали решительно, однако губы предательски задрожали, и вышло жалобно.

— Есть, Нат. Я написал твоему отцу шесть недель назад, и он оказался достаточно любезен ответить мне. Его послание доставили на прошлой неделе. Вот оно.

Из кармана полковник извлёк сложенный лист бумаги и протянул Старбаку. Юноша не шелохнулся.

— Возьми, Нат, — тихо сказал Адам.

— Ты знал? — сверкнул глазами на него Старбак, больше всего на свете страшась услышать от друга утвердительный ответ.

— Я поставил его в известность только сегодня утром. — вмешался полковник, — Это моя затея. Адам ни при чём.

— Сэр, вы не понимаете…

— Понимаю, Нат. Всё понимаю. — благожелательно прервал его полковник, — Ты — порывистый молодой человек, и ничего в этом дурного нет. Я тоже был таким в твои годы, и не могу позволить, чтобы юношеская горячность погубила тебя. Человек не должен, поддавшись минутному порыву, ввязываться в войну против родины.

Полковник вложил письмо в ладонь Старбака:

— В армии Макдауэлла служит твой брат Джеймс. Он оформил тебе пропуск, с которым ты беспрепятственно минуешь посты северян. За линией фронта разыщешь брата. Саблю и пистолет тебе, увы, придётся вернуть нам. Покахонтас оставь себе. И седло, Нат! Дорогое седло, между прочим!

Если фраза о цене седла должна была развеселить Старбака, то, надо признать, цели она не достигла.

— Сэр… — начал юноша, но горло перехватило, и на глаза навернулись слёзы.

Устыдившись их, он часто заморгал, но тёплая капля побежала по правой щеке:

— Сэр! Я хочу с вами, с Легионом…

Фальконер снисходительно закивал:

— Очень любезно с твоей стороны, Нат. Очень любезно, правда. Но это не твоя драка.

— Север может думать иначе, — с вызовом буркнул Старбак.

— Может, Нат. В таком случае мы будем молить Бога хранить тебя во имя нашей дружбы. Так, Адам?

— Так, отец, — подтвердил Адам.

Старбака душила обида. Не из-за того, что его попросили из Легиона. Из-за того, что полковник видит в нём сопляка, не бойца.

— Сэр, солдатское ремесло — это моё, я чувствую. Я пригожусь вам. Вы не пожалеете о своём гостеприимстве…

— Я и сейчас не жалею о нём, Нат. Не обманывай себя, ты — не солдат. Ты — студент — богослов, слегка сбившийся с пути. Но у тебя есть семья, есть друзья, которые не дадут тебе пропасть по милости какой-то потаскушки. Смирись, езжай в Бостон, где тебя ожидает отцовское прощение и блестящее будущее. Твой родитель пишет, что, хоть духовная карьера тебе не судилась, у него большие планы на тебя.

— Один день, сэр. Разрешите мне провести с Легионом ещё один день. — безнадёжно попросил Старбак.

— Ни дня, Нат. Ни часа. Не хочу, чтобы на тебя легло клеймо предателя в глазах твоих близких. Не по-христиански это, — полковник помолчал, — Снимай ремень, Нат.

Старбак повиновался. Что ж, вот и на военном поприще он осрамился, не успев и первого шага сделать. Непослушными пальцами он расстегнул ремень, снял саблю, кобуру, вручил их истинному владельцу:

— Надеюсь, вы хорошо подумали, сэр…

— Лучше некуда, Нат. — прозвучало резко, и полковник смягчился, — Ты — бостонец, Нат. Ты из Массачусетса, а вы из другого теста, нежели мы, южане. Твоя судьба там, Нат, на Севере. Однажды ты станешь большим человеком, у тебя все задатки. Зачем же тебе расточать таланты на такую бесполезную вещь, как война? Возвращайся в Массачусетс, и дай отцу позаботиться о тебе.

Наверно, надо было что-то ответить. Только что? Сколько себя помнил Натаниэль, за него всегда кто-то принимал решения: отец, Доминик, теперь — Фальконер. Положение вечного птенца унижало, вызывало страстное желание взбунтоваться, и он бунтовал. Глупо, бессмысленно. Луч надежды блеснул, когда он сам выбрал для себя путь солдата, путь к свободе и независимости. Но вновь решение приняли за него, и подчиниться, — значит, навсегда отказаться от права самому решать свою судьбу.

Полковник показал на церковь:

— Северян там нет. Дорога приведёт тебя к одному из бродов, оттуда езжай на восход. Несколько километров янки ты не встретишь, а выедешь прямо им в тыл. Так что риск нарваться на пулю не в меру бдительного часового минимальный. Кстати, мундир тоже давай сюда.

— Мундир?

— Ну да. Ты же не хочешь, чтобы тебя в плен взяли, как южанина? Или пристрелили?

Медленно стянул Старбак серый форменный сюртук с одинокой полоской второго лейтенанта на вороте. Пусть настоящим офицером он себя никогда не считал, без мундира Натаниэль чувствовал себя никем. Недотёпой, возвращающимся домой с поджатым хвостом.

— Где, по-вашему, произойдёт столкновение, сэр? — тускло спросил он.

— В той стороне.

Полковник махнул рукой на восток, подожжённый краем выглянувшего светила. Там, на правом фланге армии Конфедерации, северянам будет преподан урок. Потому-то и стремился туда Фальконер.

— А здесь ничего не случится. — вздохнул полковник, — Иначе кто доверил бы левый фланг пьянице Эвансу?

— Вы разрешите мне пожелать вам удачи, сэр? — с деланной бодростью осведомился Старбак.

— Э-э… спасибо, Нат. В качестве ответной любезности ты не примешь ли… — полковник помялся и неловко вынул матерчатый кошелёк.

Старбак поколебался, затем тряхнул головой:

— Благодарю вас, сэр. Я обойдусь.

Денег у него не было ни цента, зато пока ещё была гордость. Или, вернее, её остатки.

— Ну, смотри сам. — натянуто улыбнулся Фальконер-старший, опуская кошель обратно в карман.

— Благослови тебя господь, Нат. — сердечно произнёс Фальконер-младший, — не теряйся. Я найду тебя после войны. Ближе к концу года, а? Ты будешь в Бостоне, у отца?

— Наверное, — Старбак крепко пожал другу ладонь.

Повернув кобылу, он ударил её шпорами и помчался вниз. Быстро, чтобы Фальконеры не видели текущих по его щекам слёз.

— Болезненно принял. — обескуражено поделился с сыном полковник, — Чертовски болезненно. Он действительно полагал, что может преуспеть, как военный?

— Утро он начал с разговора об этом.

Полковник положил Адаму на плечо руку:

— Он — северянин, сын, а сейчас такое время, что доверять можно лишь своим, не чужакам. Кто знает, до каких пределов простираются границы его верности?

— Могу поклясться, что мы — в пределах. — горько буркнул Адам, провожая взглядом ссутулившуюся фигуру в седле, — Он — честный человек, отец.

— Хотел бы я разделять твою убеждённость. Не думаю, что он замышлял обокрасть нас и дать дёру, однако без него, Адам, я чувствую себя гораздо счастливее. Кроме того, он ведь твой друг, так что сам посуди: добрую ли услугу мы оказывали ему, удерживая вдали от дома?

— Недобрую. — тяжело вздохнул Адам.

Он и сам полагал, что Натаниэлю лучше примириться с семьёй.

— С этими поповскими детишками всегда одна и та же история. — нравоучительно, хотя и с некоторым сожалением, констатировал полковник, — Выйдя из-под надзора святош-родителей, они как с цепи срываются, и грешат напропалую. Оно и понятно: это всё равно, что привести пятилетнего карапуза в кондитерскую лавку и строго-настрого запретить к чему-либо прикасаться. Он будет терпеть, бесспорно, но отвернитесь, и мальчонка мигом объестся сладостями. — Фальконер неспешно раскурил сигару, — Да и с кровью у них нечисто. Кожа-то темновата для белого. Многое объясняет, если правда. Таким трудно держаться одной линии, твёрдости недостаёт. Из каких они Старбаков? Не из нантакетских квакеров?

— По-моему, да.

Адам, хоть и считал, что отъезд к семье — лучший выход для Натаниэля, испытывал странную пустоту в груди.

— Родитель Ната переметнулся от квакеров к кальвинистам, а Нат в кого решил перекраситься? В южанина? — засмеялся полковник, — Он слишком ветреный, Адам. Ветреный и легковерный. Его ведь даже та театральная дворняжка в два счёта обжулила. А солдату нельзя быть ветреным. Доблесть солдата — постоянство.

Фальконер-старший подобрал поводья:

— Солнце встаёт. Пора.

Они повернули коней и поскакали назад, на юг, туда, где армия Конфедерации готовилась к великой битве у ничтожного ручья Булл-ран у жалкого городишки Манассас, лежащего в сорока километрах от Вашингтона, столицы одного суверенного государства, на территории Виргинии — другого суверенного государства, ещё недавно бывших единым суверенным государством, разделённых по милости Господа и сведённых в драке по милости дьявола.

Старбак домчал по пологому уклону до леса и свернул под сень деревьев. Резко дёрнув удила, так что Покахонтас заржала от боли, он буркнул зло: «Заткнись ты, а?» и сполз с седла. Какие-то птицы перекликались на разные голоса. Какие? А чёрт их знает. Старбак с некоторой долей уверенности опознал бы по виду голубую сойку, кардинала, синицу и чайку. Ещё орла. По крайней мере, он думал, что легко узнает орла, когда назвал орлом парящую над Фальконер-Куртхаусом хищную тварь и был поднят на смех ротой «К», в которой последний остолоп знал, что идиотский комок перьев в небе зовётся ястребом. Любой остолоп, но не второй лейтенант Старбак. И здесь он опозорился.

Намотав поводья на низко растущий сук, Натаниэль уселся на выступающий из земли корень и достал помятое отцово письмо. Восходящее солнце золотило верхушки деревьев. Стрекотал сверчок. Что мог написать отец, и в каких выражениях, Натаниэль приблизительно представлял, а потому удостоверяться в собственной правоте не спешил. С другой стороны, уж лучше так, письмом, чем лично, лицом к лицу, в затхлом, заставленном книжными шкафами бостонском кабинете, стену которого преподобный увешивал палками, как другие — удочками и саблями. «И испытаете наказание за грех ваш, которое постигнет вас» — любимейшая цитата отца, каждую букву её он палкой вбивал в спину сына за малейшую провинность. «И испытаете наказание за грех ваш, которое постигнет вас» Лейтмотив всего детства Натаниэля.

Старбак скривился и развернул письмо:

«Преподобный Элиаль Старбак полковнику Вашингтону Фальконеру.

Мой дорогой сэр!

Я получил Ваше письмо от 14-го числа и хотел бы выразить Вам от своего имени, а также от лица моей дражайшей половины искреннюю признательность за проявленное Вами христианское человеколюбие. Не стану скрывать своего глубочайшего разочарования в сыне. Господь в превеликой мудрости щедро одарил Натаниэля умом и иными способностями; мы, со своей стороны, старались воспитывать его в соответствии с Писанием, надеясь, что мальчик со временем станет нести свет Слова Христова. Увы, сын разбил нам сердца, свернув на кривую дорожку порока. Я — разумный человек и понимаю, насколько безрассудна порой юность, но в самом дурном сне мне не могло бы привидеться, что Натаниэль, которого я готовлю себе в преемники, бросит колледж ради блудной девки и скатится до кражи!

Тем не менее, Господь учит нас прощению и если Натаниэль, как Вы пишете, искренне раскаивается, наш христианский долг проявить милосердие и даровать ему прощение. Очевидно, что в служители Господа ему дорога заказана. Ограбленному им господину по фамилии Трабелл я возместил убытки, а от Натаниэля потребую возместить мне убытки честным трудом и солёным потом. Кузен моей возлюбленной супруги имеет адвокатскую практику в Салеме и согласен взять Натаниэля к себе помощником.

Мой старший сын Джеймс, добрый христианин, состоит при действующей армии. По милости Господа, он организует доставку моего письма Вам в эти смутные и печальные для всякого патриота времена. Сколь бы ни различались наши с Вами взгляды на события, повлекшие за собой данную братоубийственную войну, полагаю, что Вы, будучи человеком, искренне любящим Отечество, так же истово, как я, возносите к Господу нашему Иисусу Христу мольбы о её скорейшем прекращении. Он воздаст Вам сторицей за великодушие и участие в судьбе моего грешного отпрыска. Мне же остаётся лишь надеяться на то, что раскаяние Натаниэля искренне.

С уважением.

Преподобный Элиаль Старбак. Бостон, Массачусетс, четверг, 20 июня 1891 года.

Постскриптум. Мой старший сын Джеймс Старбак, капитан армии США, приложит к письму пропуск, с которым Натаниэль сможет без помех пройти на нашу сторону.»

Натаниэль просмотрел вложенный в отцово письмо листок. Он гласил:

«Предъявитель сего имеет право беспрепятственного прохода через боевые порядки армии Соединённых Штатов Америки.

Подписано и заверено капитаном Джеймсом-Элиалем-МакФейлом Старбаком, су-адъютантом бригадного генерала Ирвина Макдауэлла.»

Натаниэль грустно улыбнулся, разглядывая пышный росчерк подписи брата. Значит, Джеймс устроился при штабе. Самое место для него. Старший из отпрысков преподобного всегда был целеустремлённым и честолюбивым. Блестящий адвокат, ревностный христианин, гордость отца. А Натаниэль? Бунтарь, пинком вышвырнутый из армии бунтарей; дурак, теряющий голову при виде первой встречной юбки. Бестолочь.

Что теперь? Солдатом ему не быть, пастором тоже. Учиться юриспруденции у нудного дядюшки Гаррисона МакФейла, сделавшего свои высокие моральные качества фетишом для себя и жупелом для окружающих? И испытать наказание за грех.

Постреливали, но где-то далеко. Натаниэль отвязал Покахонтас и вернулся на идущую к северу грунтовку, обмахивая лицо шляпой. Копыта лошадки глубоко увязали во влажной почве дороги, спускавшейся к подножию холма. Просёлок перечёркивали длинные зазубренные тени деревьев. Справа виднелась ферма с большим стогом сена поодаль. Хутор выглядел покинутым. Треск далёких выстрелов, похожий на звук, с каким горит сухой куст, навеивал грустные воспоминания о том, как счастлив был Натаниэль последние недели. Счастлив, играя в солдатики. Жалость к себе нахлынула, хоть плачь. Никем не любим, зато кругом должен. Должен Фальконеру, должен отцу, должен Салли. Слишком много долгов.

Дорога пересекла неоконченную железнодорожную насыпь. За ней лежали броды Седли, которые Старбак преодолел на спине Покахонтас. На другом берегу Булл-Рана, усыпанном крупной галькой, он напоил лошадь. Лучи солнца били в глаза, слепя. Как огонь Иезекииля, сплавляющий в горне металлы.

За ручьём дорогу обступили деревья. Покахонтас брела шагом, и Старбак её не торопил. Куда спешить? В Салем он всегда успеет. А, может, поступить, как тот австриец, что приходил к Фальконеру? Раз не принимает армия Конфедерации, податься к северянам? Завербоваться рядовым, а там, глядишь, и с Итеном Ридли судьба сведёт в бою? Представив, как пришпиливает хлыща штыком к земле, Старбак зажмурился и обратил внимание, что треск стал громче. Мало того, вблизи было ясно, что это никакая не стрельба.

Топоры. Солдатские топоры.

Старбак натянул удила. Покахонтас встала на дороге. Порубка шла метрах в ста впереди. Он видел голых по пояс бойцов и топоры в их руках. Солдаты разбирали завал из брёвен. Такими заграждениями были перекрыты почти все дороги в северной части Виргинии, едва только ушей местных жителей достигли первые слухи о вторжении янки. Солдаты отсекали крупные сучья, разрубали стволы и отволакивали их с помощью лошадиных упряжек назад, где Старбак разглядел голову синемундирной колонны под обвисшим красно-сине-белым полотнищем. Ветер колыхнул знамя. «Звёзды и полосы». Северяне, растерянно сообразил Старбак. Северяне там, где, по мнению Фальконера, их и быть не может. И не один, не двое, минимум полк, терпеливо ждущий, когда сапёры расчистят ему путь.

— Эй, ты! — замершего посреди дороги Старбака заметил мужчина в офицерской форме, командовавший разборкой завала, — Стой, где стоишь! Стой, понял!

Старбак молча пялился на северян, и губы его сами собой растягивались в глупой улыбке. Ирвин Макдауэлл не собирался расшибать лоб в бессмысленных фронтальных атаках. Не намерен он был и обороняться. Командующий северян запланировал изящный обходной манёвр, как под копирку повторяющий обходной манёвр его бывшего однокашника Борегара: обойти слабо укреплённый левый фланг противника и решительным ударом с тыла повергнуть его в прах. Макдауэлл задумал новые Фермопилы, где янки отводилась роль победителей-персов, а конфедератам — роль греков-побеждённых.

И Натаниэль улыбался, ибо генерал Макдауэлл избавил его от необходимости вступать в армию Севера, дабы исполнить данное южной потаскушке обещание.

^{Макдауэлл и Борегар. Очередной пример того, насколько тесен был мирок американских военных: главы противоборствующих армий в Вест-Пойнте сидели за одной партой. За месяц до начала войны оба однокашника могли похвастать всего лишь майорским чином (правда, Борегар за три года до войны чуть не стал мэром Нового Орлеана).}

10

— Вот так всегда. — проворчал Таддеус Бёрд, хмуро глядя в ту сторону, куда ускакал Фальконер, — Когда обстоятельства требуют присутствия Фальконера, бес непременно тянет его прокатиться верхом.

Любые распоряжения Фальконера Таддеус Бёрд сопровождал колкими комментариями, подразумевавшими, что уж кто-кто, а майор лучше всех знает, как правильно управляться с Легионом, но, оказавшись вдруг на месте командира, сразу потерял былой апломб.

— Люди должны видеть своего полковника, а не гадать, где его черти носят. Твой будущий тестюшка, — обратился Бёрд к Итену Ридли, — говорит, что ему лучше думается на лошади. Наверно, это тот самый случай, о котором сложена поговорка «Одна голова хорошо, а две лучше!»

Довольный остротой, Бёрд засмеялся. Ридли вступился за Фальконера:

— Он уехал на рекогносцировку.

То, что Фальконеры взяли с собой на разведку не его, а Старбака, чувствительно задело самолюбие Ридли. Конечно, через два месяца он станет зятем Фальконера, но опасение, что его законное место рядом с полковником может занять вшивый святоша, гадким червячком точило душу.

— Ре-ко-гнос-ци-ров-ка. — по слогам произнёс Бёрд, — Звучное название для того, что является не более, чем конной прогулкой. Не стоит обманываться, юноша. Мой зятёк рассматривает войну, как достойное джентльмена развлечение. Есть охота, есть скачки, а есть война. Заблуждается. Война не для джентльменов. Война для мясников. Мой двоюродный дед в Балтиморе был именно мясником, поэтому за себя я спокоен. Солдатчина у меня в крови. У вас, молодой человек, имеются такие полезные по нынешним временам родственники?

Ридли покосился на пешего майора с высоты седла, но ничего не ответил. На выгоне расположились легионеры. Не слышалось обычных в таких случаях шуток. Лица были угрюмы и задумчивы. Что принесёт им этот день?

— Увидим. — бодро сказал Таддеус Бёрд, и Ридли понял, что произнёс вопрос вслух, — Предсказывать бессмысленно, потому что предсказание несёт в себе зерно хоть какой-то внутренней логики, а историю двигает не общепринятая логика, а идиотизм отдельных личностей.

— По слухам, у нас тысяч двадцать бойцов.

— «По слухам», какой замечательный, а, главное, точный источник, — восхитился Бёрд.

— Интересно, сколько у янки солдат?

Бёрд театрально наморщил лоб и глубокомысленно изрёк:

— Как песчинок в море. Тебя удовлетворит такой ответ? Впрочем, любезные твоему сердцу слухи позволяют выбрать любое число: от тысячи до пятидесяти тысяч. Давай с тобой остановимся на двадцати. Их двадцать, нас двадцать. В математике это, по-моему, именуется «тождеством».

Таддеусу Бёрду слабо верилось в то, что Конфедерация выставила двадцать тысяч штыков, а уж переправившаяся через Потомак пятидесятитысячная армия янки представлялась и вовсе глупой выдумкой. Для Соединённых Штатов мирного времени войско и в десять тысяч бойцов было чем-то фантастически огромным, вроде Великой армии Наполеона.

— Если я правильно понял этого Эванса, мы атакуем янки правым флангом? — спросил Ридли.

Птичка-Дятел раздражал Ридли, и он старался избегать его общества. Однако сейчас ввиду близости боя и неопределённости будущего хотелось перекинуться словом хоть с кем-нибудь.

— Ну да, ну да.

Будь на месте Ридли кто-то другой, Бёрд с удовольствием поделился бы с ним своими соображениями относительно хода предстоящего сражения. Основные силы конфедератов, собранные в кулак на правом крыле, стерегли прямой путь от Вашингтона на Манассас, ибо, захвати федералы этот железнодорожный узел, будет потеряна вся Северная Виргиния. Насчёт ума северян Бёрд не заблуждался, полагая, что ничего хитрее броска вдоль кратчайшей дороги на Манассас они придумать не способны. Мысль о том, что обе армии, настроившись проламывать вражескую оборону, столкнутся на тракте, очень развлекала Бёрда. Ридли же он считал самовлюблённым глупцом и метать перед ним бисер не видел смысла.

— Жаль, что нам поучаствовать в бою не удастся. — гнул свою линию Ридли.

— Жаль? — хмыкнул Бёрд, — По-моему, наоборот, чем дальше мы находимся от правого фланга, тем лучше. Пусть так и будет. Боюсь только, что наш обожаемый полковник привезёт от Борегара приказы более соответствующие его и твоим чаяниям, чем те, что навязывал ему Эванс.

— Полковник просто не хочет прятаться за чужими спинами. — опять вступился за тестя Ридли.

Бёрд с сожалением взглянул на него снизу вверх:

— По моему мнению, лучше прятаться за чужими спинами на левом фланге, чем героически умереть на правом. Хотя кого интересует моё мнение, мнение школьного учителя и заместителя командира Легиона?

— Что, нет вкуса к схватке? — спросил Ридли с едва различимым в голосе презрением.

— К такой — нет. Сражаться надо умно, а сражаться умно — избегать схватки всеми силами. С какой стати здравомыслящему человеку хотеть драться?

— Чтобы не дать янки победить сегодня.

— Если выбирать между их победой и героической кончиной, я, пожалуй, выберу первое. Республиканцев Линкольна я предпочту могильным червям! — Бёрд захохотал, качая головой вперёд-назад, но осёкся, заметив движение в долине внизу, — Неужели наш Ахилл возвращается обратно?

На Уоррентонском тракте появились два всадника. Солнце ещё не взошло полностью, и прогалина меж двух холмов, по дну которой проходила дорога, ещё пребывала в полутьме. Тем не менее, Ридли, чьи глаза были моложе, узнал в конных старшего и младшего Фальконеров.

— Да, это полковник и Адам.

— А где же Старбак? Стал жертвой рекогносцировки? Тебя бы такое устроило, правда, Итен? За что ты так не любишь Старбака? Завидуешь его уму? Или внешности?

Итен насмешку игнорировал, с подчёркнутым вниманием наблюдая за Фальконерами. Отец с сыном после короткого разговора расстались на перекрёстке. Полковник поскакал на юг, а его сын направил жеребца к походному лагерю Легиона.

— Отец поехал к Борегару. — оповестил сослуживцев Адам.

— А перед тем? — требовательно спросил Бёрд, — У нас разделились мнения: Итен утверждает, что вы отправились на разведку, а я — что подышать свежим конским потом.

— Отец хотел взглянуть, нет ли северян в районе Седли.

— И?

— Никого, дядя.

— Благодарение небесам. Можно перевести дух, стране свободы ничего не угрожает.

— Дядя, отец ещё просил вычеркнуть из списков Ната.

Бёрд только сейчас заметил, что у Адама поперёк седла перекинуты мундир, кобура с пистолетом и сабля Старбака:

— Не понял. Что он от меня хотел?

— Вычеркнуть Ната. — повторил Адам, — Из списков и полковых гроссбухов.

— Спасибо, Адам. — прочувствованно поблагодарил племянника Бёрд, — конечно, без тебя я не додумался бы, откуда мне вычеркнуть Старбака. Он погиб? Тогда я внесу его имя в списки героев Юга, павших от рук северных варваров. Или он дезертировал? Или живым вознесён в рай? Какую причину мне указать?

— Просто выбыл, дядя. Выбыл и всё. Так хочет отец.

Бёрд подёргал себя за бороду:

— Это что, мода такая, — увольнять бойцов перед сражением? Или я чего-то не понимаю в военном деле?

Адам тяжело вздохнул:

— Дядя, так решил отец. Он отпустил Ната домой.

— Что значит, домой? Куда домой? В Бостон?

— Да.

— Но почему?

— Почему бы и нет? — хмыкнул Ридли.

— Какой глубокомысленный, философский и уместный вопрос, мистер Ридли. — поморщился Бёрд, — Так почему, Адам?

Племянник молчал, вместо него высказался Ридли:

— Потому что сейчас нельзя верить чужакам.

— Нату можно. — раздражённо буркнул Адам.

— Дружба превыше всего, да, Адам? — глумливо осведомился Ридли.

— Мы не можем Старбаку доверять, Итен? — повернулся к Ридли Бёрд, — Любопытно, почему? Из-за того, что его угораздило родиться на Севере?

— Мне, что, надо такие простые вещи объяснять?

— Да, пожалуйста. — очень вежливо сказал Бёрд.

— Он появился в Ричмонде перед падением форта Самтер, втёрся в доверие к твоему отцу, Адам. Спрашивается, зачем? Зачем сыну оголтелого фанатика Элиаля Старбака приезжать на Юг? Зачем записываться в Легион? Может, завтра к нам в Легион запишется в полном составе семейство Джона Брауна с Гарриэт Бичер-Стоу? — Ридли попыхал сигарой, раскуривая её, — Старбак — шпион. Твой отец, Адам, правильно сделал, избавившись от него. Иначе мы, в конце концов, были бы вынуждены расстрелять святошу, как предателя.

— Отличная идея. Расстрел несколько скрасил бы скуку лагерной жизни, — одобрил Бёрд, — На казни у нас фантазии не хватило, а зря. Нижних чинов это очень развлекло бы.

— Дядя! — возмутился Адам.

— К тому же, у Старбака течёт в жилах порядочная толика негритянской крови. — не очень уверенно заявил Ридли, — Он — явный мулат.

— Ах, мулат? Ну, тогда другое дело. Тогда, конечно, хорошо, что он убрался восвояси. — согласился Бёрд, не скрывая сарказма.

— Не пори чушь, Итен. — рассердился Адам, — С чего ты взял?

— На кожу его глянь. — упорствовал Ридли, — Она смуглая!

— Точно! Точно! Смуглая! Бесспорно, мулат! — майор откровенно потешался над будущим родственником, — Ой, но ведь смуглая кожа и у генерала Борегара! И у вас, мистер Ридли! Какой ужас! Эти мулаты везде!

— Борегар — француз! — набычился Ридли, — А отец у Старбака любит негритосов!

— Ух ты! — восхитился Бёрд, — То есть, по-вашему, мистер Ридли, мамаша Натаниэля поняла проповеди супруга буквально и, пока преподобный метал громы и молнии с кафедры, грешила с чернокожими в ризнице?

— Дядя… — с болью в голосе попросил Адам.

— Нет, Адам, Итен разжёг моё любопытство. Так как, мистер Ридли, я правильно понял ваши намёки?

— Я ни на что не намекал. Старбак убрался, туда ему и дорога. Надеюсь только, что он не растреплет янки наши военные планы.

— О, насчёт этого будьте покойны! — оскалился Бёрд, — Наши военные планы узнают лишь наши потомки из мемуаров наших генералов.

Он достал тонкую вонючую сигарку, к которым питал склонность, и спички:

— Если твой отец хочет, я, конечно, вычеркну Старбака, только сдаётся мне, что полковник совершил большую ошибку.

Адам внимательно посмотрел на майора:

— Тебе пришёлся по душе Нат, да, дядя?

— Ты невнимателен, Адам. Я говорю не о собственных пристрастиях, а о достоинствах твоего друга. Он умеет думать, редкий талант среди современных молодых людей. Ваше поколение привыкло доверять чувствам, а Старбак, хоть и редко, пользуется серым веществом.

— Теперь он будет пользоваться им на Севере. — подытожил Адам, желая положить конец неприятному разговору.

— Увы. Да. А мы ещё пожалеем, что его серое вещество не с нами. И его безжалостность, кстати, тоже.

— Безжалостность? Нат не безжалостный, дядя! — пылко заступился за друга Адам.

— Видишь ли, мой дорогой племянник, всякий, кто воспитан в духе кальвиновской идеи предопределённости, безжалостен поневоле. Ну, смысл жалеть нищего, если быть нищим его Бог предопределил ещё до его рождения? А в эти нелепые дни безжалостность будет самым востребованным душевным качеством. Войну выиграет не джентльменство, а безжалостность и мясницкий навык.

— Ты уже говорил это, дядя. — угрюмо сказал Адам.

Очень уж похожи на правду были дядины слова, и оттого верить в них не хотелось.

— Повторение — мать учения, мой мальчик. — Бёрд чиркнул спичкой.

Адам устремил взгляд поверх голов притихших легионеров туда, где чернокожий Нельсон суетился у костра:

— Пойду кофе выпью.

— А разрешение? — майор Бёрд погрозил ему пальцем, — Разрешение старшего офицера, которым в отсутствие твоего отца являюсь я.

— Ладно, дядя. Тогда я попрошу Нельсона принести мне кофе сюда.

— Не раньше, чем обнесёт напитком рядовых и сержантов. Офицеры, Адам, не привилегированное сословие, а военнослужащие, обличённые дополнительной ответственностью.

Адам засопел. У дяди Таддеуса настоящий талант удивительно всё усложнять и запутывать. И почему матушка настояла, чтоб отец сделал её брата майором? Затем Адам вспомнил, что Мириам Фальконер поступила так назло мужу, и настроение у Адама окончательно испортилось.

— Счастливо оставаться, дядя. — он подобрал поводья и тронул жеребца с места.

Следом двинулся Ридли. Майор Бёрд расстегнул нагрудный карман и достал завёрнутую в лоскут ткани фотографию Присциллы. В очках она позировать отказалась наотрез, на карточке вид имела беспомощный и трогательный, но для Бёрда она была прекраснейшей женщиной на свете. Бёрд поцеловал фото и, бережно обернув в материю, положил обратно в карман.

Метрами восьмьюстами позади Бёрда на десятиметровую вышку из жердей взобрались два сигнальщика. Всего по приказу Борегара таких вышек вдоль фронта его армии возвели четыре штуки. Служили они для наблюдения, передавая сведения от одной к другой флажками. Старший из наблюдателей, капрал, склонился к подзорной трубе на треножнике, снял с линзы колпачок, подкрутил фокус и навёл прибор севернее. В поле зрения попала церквушка Седли, женщина, вытряхивающая половик на её пороге. Капрал повёл трубой на восток. Мелькнуло прочерченное дымками костров небо. Прежде чем наблюдатель направил прибор туда, где находилась соседняя вышка, объектив выхватил группу людей, стоящих на голой верхушке холма в полутора километрах за Булл-Раном.

— На янки хочешь взглянуть?

— Да пусть они провалятся.

Группка была смешанной: пешие, конные, штатские, военные. Открывшаяся им панорама завораживала. Восходящее светило вызолотило пастбища, рощи, дороги и превратило в сверкающую хрустальную ленту Булл-Ран, по другую сторону которого, невидимая, ожидала неминуемого поражения армия бунтовщиков.

Капитан Джеймс-Элиаль-МакФейл Старбак ёрзал на лошадиной спине. Его афедрон больше привык к мягкому креслу, нежели к жёсткому седлу. Став офицером, Джеймс обнаружил множество недостатков в профессии военного, и главный из них — необходимость передвигаться верхом на горячих, неуклюжих, вонючих созданиях с жёлтыми зубами. Впрочем, он готов был терпеть лошадей ради торжества справедливости и победы над рабократией. Так же, как и его отец, Джеймс искренне верил, что раскол — позор Америки, оскорбление Всевышнего и несомненные козни лукавого. Сегодня, в день воскресный, силы добра пойдут в бой против наущаемых сатаной бунтовщиков, и кому, как не Северу, Господь дарует победу?

— Вниз можно спуститься, кэп? К тем пушкам? — отвлёк от благочестивых размышлений нахального вида штатский, указывая на артиллерийскую батарею, разворачивающуюся у подножия холма.

— Нельзя. — коротко бросил Джеймс.

— У нас свободная страна, кэп.

— Нельзя! — внушительно повторил Джеймс.

Хорошо поставленный голос, приводивший в трепет публику, заполнявшую залы массачусетского суда, не производил ни малейшего впечатления на нахальных журналистов, прибывших прошлой ночью в штаб Макдауэлла. К ним приставили капитана Старбака, как человека, имеющего опыт общения с гостями (ему уже навязали полдюжины иностранных атташе, но те общались с ним не в пример уважительнее, чем репортёры).

— Что за «су-адъютант» такой? — ехидно осведомился у Джеймса за полночь журналист «Харперс-Уикли», — Это какое-то блюдо китайской кухни?

— «Су» по-французски «под». — объяснил Джеймс, подозревая, что тот и сам прекрасно знает перевод злосчастного «су».

— То есть, вы, кэп, самый мелкий из мальчиков на побегушках?

— То есть, я — помощник адъютанта. — Джеймса стоило немалых усилий не ответить наглецу грубо.

Ночью он урвал лишь два часа сна. Кроме недосыпа, его жестоко пучило. Накануне бригадный генерал Макдауэлл, известный гурман, закатил своему штабу пир на весь мир, и Джеймс, обычно воздерживавшийся от излишеств, соблазнился. Обжорство прошло бы без последствий, прими Джеймс перед сном ложку матушкиного ветрогонного бальзама, но идиот-денщик ухитрился где-то посеять в дороге саквояж с медикаментами.

В животе бурчало, а газетчики, поднявшие Джеймса с кровати на хуторке под Сентервиллем, донимали расспросами. Их интересовали намерения Макдауэлла. Капитан разъяснил, что генерал хочет захватом Манассаса отрезать друг от друга армии бунтовщиков, а затем разбить их по одиночке. Генерал Джонстон окажется заперт в долине Шенандоа, а без его поддержки Борегар будет разбит и отступит в Ричмонд.

— Как-то легко у вас выходит на словах, кэп. А, между тем, бунтовщики вам здорово наваляли по шее на днях.

Пару дней назад авангард северян был обстрелян на броде Блекбёрн и отступил в беспорядке. Джеймс (адвокат, как-никак) представил стычку, как уловку, призванную убедить южан, что наступление планируется на их правом фланге, тогда как настоящая атака планируется на левом.

— А что могло бы вам спутать карты, капитан? — спросил другой журналист.

Карты северянам мог спутать генерал Джонстон, подоспей он на подмогу к Борегару, однако, успокоил капитан Старбак газетчиков, волноваться оснований нет. Федеральные части, блокирующие долину Шенандоа, телеграфом докладывают, что Джонстон всё ещё там.

Репортёр не отставал:

— А если бы Джонстон вырвался и соединился с Борегаром, нашей армии была бы крышка?

— Нашей армии тогда пришлось бы перебить больше бунтовщиков, только и всего! — раздражённо отбрил капитан и, спохватившись, гораздо более любезно повторил, что Джонстон в ловушке, а, следовательно, на величайший из вопросов, когда-либо встававших перед Америкой, — быть ли ей единой? — отвечать предстоит сегодня лишь тем её гражданам, что собрались на берегах Булл-Рана.

Джеймс также напомнил акулам пера, что армия Ирвина Макдауэлла насчитывает более тридцати тысяч штыков и сабель (неслыханно много для Северной Америки, у Джорджа Вашингтона под Йорктауном было вдвое меньше), и это ясно демонстрирует, как решительно настроено федеральное правительство.

Газетный проныра немедленно ухватился за численность северян:

— То есть, ваше войско больше, чем у бунтовщиков?

— Нет. — отрезал Джеймс.

Сколько южан, никто понятия не имел. Десять тысяч, сорок — цифры называли разные и с потолка. Капитан Старбак не хотел, чтобы победу Севера пресса подала, как результат численного превосходства:

— Их примерно столько же. Битва покажет, джентльмены, у кого выше боевой дух, лучше выучка и, само собой, чьё дело правое.

Не ради захвата занюханного железнодорожного узла надо было разгромить Борегара, верил Джеймс. Разгром южан открывал путь к столице бунтовщиков. «На Ричмонд!» — захлёбывались северные газеты. «На Ричмонд!» — гласили надписи, вышитые на знамёнах северных полков. «На Ричмонд!» — кричали зеваки солдатам, шагающим по мосту Лонг-Бридж вперёд, к победе. Многие гражданские, не ограничившись криками, шли вместе с армией. Сливки вашингтонского общества желали присутствовать лично при исторической виктории Севера над Югом. Солнце поднялось достаточно высоко, и Джеймс видел франтоватые коляски рядом с облупленными артиллерийскими передками, мольберты художников среди составленных в козлы ружей, важных конгрессменов, элегантных дам под зонтиками, слуг с подстилками и корзинками для пикников.

— Как считаете, к субботе Ричмонд возьмём? — полюбопытствовал репортёр «Харперс-Уикли».

— С Божьей помощью.

— А Джефферсона Дэвиса повесим в воскресенье! — азартно предложил другой под общий одобрительный гул.

— Не в воскресенье. — возразил капитан Старбак.

Он боялся, что приволокшиеся вместе с журналистами иностранные атташе решат, что Соединённые Штаты — нецивилизованная страна, жители которой не чтут день воскресный и, пуще того, не признают правосудия.

— Дэвиса мы если и повесим, то только по приговору суда.

— Капитан имеет в виду, что потребуется время сплести на верёвке петлю покрепче. — объяснил чопорным дипломатам корреспондент.

Джеймс дежурно улыбался. Газетчики его разочаровали, оказавшись людьми морально нечистоплотными. Многие заранее накатали отчёты о не состоявшемся пока сражении, в ярких красках расписав и бегство орд трусливых рабократов от грозного звёздно-полосатого знамени, и вражью кровь, запёкшуюся на копытах доблестной северной кавалерии, и прочая, и прочая. Выражать корреспондентам своё неодобрение Джеймс не спешил, опасаясь, что его сочтут пораженцем. А о каком пораженчестве могла идти речь сегодня, на пороге триумфального марша на Ричмонд?

Топот и ржанье высвобожденных из упряжек коней внизу возвестили, что батарея готова к бою. Стволы пушек, поставленных за низкой изгородью, были нацелены на каменный мост, по которому проходил Уоррентонский тракт. В плане Ирвина Макдауэлла мост играл не последнюю роль. Здесь командующий северян собирался связать боем левое крыло противника, не дав ему попятиться назад и помешать основным силам федералов выйти по дуге в тыл бунтовщикам, отвлечённым ещё одной фальшивой атакой на своём правом фланге. Обманный штурм моста был важнее, а потому именно здесь командующий поставил новейшие нарезные, из расчёта полный виток на десять сантиметров длины ствола, орудия Паррота.

Тридцатифунтовики, железные трёхметровые громадины, весили около двух тонн каждый. Окованные металлом колёса достигали в высоту плеча взрослого мужчины. Для транспортировки пушки требовалось девятнадцать лошадей, и всё равно двигались они медленно. Понадобилось несколько предрассветных часов, чтобы подвезти орудия сюда. Многие офицеры придерживались мнения, что командующий блажит, выкатывая тяжёлые пушки на уязвимую передовую позицию, зато рядовые при виде чудовищ Паррота, направляющихся вперёд, преисполнялись уверенности, что бунтовщикам конец. В каждом из усиленных железными же полосами казёнников наведённых на мост орудий ждал своего часа пороховой мешок и заряд картечи. Смертоносный ураган огня и железа сметёт с дальнего берега Булл-Рана солдат Конфедерации, буде они осмелятся нос поднять от земли. Впрочем, сейчас там маячили в поле зрения лишь пара-тройка пехотинцев на гребне бугра километрах в полутора от моста да одинокий всадник, вероятнее всего, офицер.

Запалы, призванные воспламенить чёрный порох в казённиках новейших пушек Паррота, тоже представляли собой последнее слово военной техники. Медная трубка, наполненная мельчайшим порохом, увенчивалась капсулой с гремучей смесью. Поперёк капсулы шла планка с насечкой, оснащённая шнуром. При рывке за него планка, будто спичка, чиркала по гремучему составу в капсуле, тот вспыхивал, поджигая порох в медной трубке, откуда пламя передавалось через прокол в мешке чёрному пороху, заложенному в казённик. Сейчас конец шнура находился в потной ладони сержанта, взмахом левой руки отогнавшего от пушки остальную орудийную прислугу. Сержант прочистил горло и крикнул:

— Товсь!

Все заткнули уши. Лишь конный офицер не сводил глаз с циферблата. Он предвкушал, как будет рассказывать детям, а потом внукам о том, что именно его батарея дала первый залп в грандиозном сражении, которому суждено навсегда смирить гордыню проклятых южан. На его часах было почти восемнадцать минут шестого. Солнце озарило горизонт каких-то двадцать минут назад. Лейтенант уже внёс в свой дневник время восхода, в скобках добавив, что с учётом температуры и влажности воздуха, влияющих на часовой механизм, оно может колебаться в пределах пяти минут.

— Товсь! — вновь гаркнул сержант, и в его рёве лейтенант явственно расслышал нотки нетерпения.

Минутная стрелка достигла римской цифры «XII», вторая рука лейтенанта пала вниз:

— Пли!

Сержант что есть силы дёрнул шнур, и пушка Паррота изрыгнула огонь с дымом.

Жуткий грохот ударил по барабанным перепонкам, раскатившись по окрестностям. Пушка подскочила над землёй сантиметров на десять. Отдача швырнула орудие назад, хвостовик лафета пропахал в грунте глубокую борозду. Спустя мгновение донёсся дружный вопль северян, приветствовавших подавшее голос чудовище.

Прислуга уже чистила ствол мокрой губкой, гася в нарезах искры перед тем, как загнать в казённик следующей пороховой заряд. Тем временем картуз картечи с воем миновал луг, блеснул над мостом, проломился сквозь кроны деревьев, сбивая листья с ветками, и зарылся в склон холма. От удара металлический поршень внутри камеры упал на капсюль, тот вспыхнул и поджёг порох. Рвануло. Урон, однако, даже находись рядом вражеские солдаты, был бы невелик: слишком глубоко нырнул в землю снаряд, почти на метр.

— Шесть с половиной секунд. — отметил в блокноте время полёта лейтенант-артиллерист.

— Можете записать, джентльмены, что сражение началось в двадцать одну минуту шестого. — объявил репортёрам и иноземцам Джеймс Старбак.

В ушах у него звенело, а лошадь нервно перебирала копытами.

— В пять пятнадцать. — поправил его корреспондент «Харперс-Уикли».

— А по моим — пять восемнадцать. — сказал французский военный атташе.

— Восемнадцать, пятнадцать… К дьяволу! Чертовски рано, что до меня. — зевнул кто-то из газетчиков.

Джеймс нахмурился. Журналисты были не только лживыми, но и сквернословили напропалую. Пушка выстрелила второй раз, и он вздрогнул. Разрыв картечного снаряда с такого расстояния не впечатлял. От монстров Паррота капитан подсознательно ожидал моря огня и крови, вскипающего за Булл-Раном после каждого выстрела. Увы, результаты казались унизительно скромными. Джеймс оглянулся на иностранцев, большей частью ветеранов бесчисленных европейских войн, страшась увидеть на их лицах презрение. Будто прочитав мысли американца, французский атташе одобрительно кивнул:

— Хорошие пушки, капитан.

— Спроектированы и изготовлены в Америке, полковник. Изобретатель — Роберт Паррот, управляющий литейного завода в Колд-Спрингс. Орудия могут вести огонь обычными снарядами, шрапнельными и картечными. При возвышении ствола на каждые четыре градуса дальность стрельбы возрастает на две тысячи двести метров. — отбарабанил, как прилежный ученик, заученные специально для иностранцев сведения Джеймс, стараясь не обращать внимания на галдящих за спиной корреспондентов, — Если захотите осмотреть литейку, мы с удовольствием организуем вам экскурсию.

— Очень любезно с вашей стороны.

Француз по фамилии Лассан имел всего один глаз, физиономию, изборождённую шрамами, зато носил причудливо и богато изукрашенный мундир. Орудие жахнуло снова, на этот раз к нему присоединились остальные пушки батареи. Гром залпа напугал битюгов, отведённых назад. Под их ржание Лассан криво усмехнулся:

— Не скажу, правда, что артиллерия — мой любимый род войск, — он показал прокуренным пальцем на закрывавшую пустую глазницу повязку, — Русская картечь, сами понимаете.

— Будем надеяться, что пехота мятежников сегодня разделит вашу антипатию. — перекрикивая канонаду, тяжеловесно пошутил Джеймс.

За ручьём колыхались и сыпались сучья, сшибаемые снарядами, вздымались земляные фонтанчики.

— Как только наши колонны выйдут противнику в тыл, всё будет кончено. — сказал Джеймс.

Полковник Лассан поднял бровь:

— Действительно?

— Ставлю два доллара, что к десяти южные проходимцы будут наперегонки драпать к Ричмонду! — отвечать журналисту «Чикаго Трибьюн» на ставку желающих не нашлось.

Испанский атташе, облачённый в красно-белую драгунскую форму, сделал глоток из металлической фляжки. В воздухе, наполненном вонью горелого пороха, запахло спиртным. Лассан прислушался и спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Это что, паровозный свисток?

— Я ничего не слышу, сэр. — пожал плечами капитан Старбак.

— Вы слышите свисток? — напряжённо осведомился француз у коллег-дипломатов.

Те отрицательно качали головами.

— Это так важно, сэр? — полюбопытствовал Джеймс.

— Армия генерала Джонстона из долины Шенандоа едва ли придёт пешком? — прищурился Лассан, останавливая жестом поток уверений, что армия Джонстона обложена северянами со всех сторон, — Предположите на миг, что Джонстон улизнул от ваших солдат.

Француз говорил по-английски превосходно, с британским выговором, и этот выговор раздражал Джеймса. Кроме того, никак не унимался живот.

— Ещё два дня назад генерал Джонстон никуда не улизнул! — несколько резче, чем хотел, заявил капитан.

— Двух дней, согласитесь, вполне достаточно, чтобы выскользнуть из окружения и поездом добраться до Манассаса. — стоял на своём Лассан, — Разве нашему императору, вспомните, не принесла победу над Францем-Иосифом под Сольферино скорость, с которой войска были переброшены по железной дороге?

Джеймс, который в первый раз слышал о том, что в Европе, вообще, есть железные дороги, не то, что о каком-то Сольферино, на всякий случай кивнул, но возразил, что жалкую кучку презренных бунтовщиков нельзя ровнять с прославленной французской армией.

— Дай-то вам Бог. — мрачно заметил Лассан.

Француз достал подзорную трубу и навёл на дальний холм, где виднелась вышка. На её площадке сигнальщик флажками передавал какое-то сообщение.

— А вы уверены, капитан, что ваши части, совершающие обходной манёвр, не опоздают? — поинтересовался француз.

— Будут на месте с минуты на минуту, сэр. — заверил его Джеймс.

Ничего, свидетельствующего о начале боя в тылу вражеской армии, ни видно, ни слышно не было. Расстояние, наверное, не позволяет, утешил себя Джеймс. Вот побегут конфедераты, отсиживающиеся за мостом, это и будет самым лучшим свидетельством того, что у них в тылу неладно.

— С минуты на минуту, сэр. — повторил он и добавил для пущей важности, — Как и планировалось.

— Как планировалось? Ну да, ну да. — Лассан пожевал губами, — Мой отец, старый рубака, с присущей старым рубакам грубоватостью любил повторять: война, как потаскуха; никогда не знаешь, каким триппером она тебя одарит.

— Отлично сказано! — захохотал журналист из Чикаго, внося понравившуюся фразу в блокнот.

Джеймса покоробила скабрёзность, и он отвернулся. Француз принялся насвистывать незнакомую капитану мелодию, а журналисты записывали первые впечатления от войны. Впечатлений, надо признать, было немного. С площадки, где стояли газетчики, война выглядела скучно: немного дыма, немного грохота. У самого Булл-Рана скукой не пахло. Пахло порохом, свежей кровью и смертью. Засевшие на деревьях по обе стороны ручья застрельщики федералов и конфедератов обменивались выстрелами. Над водой рваными грязно-серыми тряпками плыл дым. За спинами стрелков-южан рвалась картечь, превращая лес в один из кругов ада. Срубленная снарядом верхушка дерева с треском рухнула вниз, сломав спину лошади. Жалобное ржание животного заглушило плач мальчонки-барабанщика, впихивающего осклизлые кишки обратно в разорванный живот. Что-то обожгло пах офицеру, он потрогал неровную дыру в мундире ниже пояса, с удивлением наблюдая, как напитываются кровью брюки. Бородатый сержант неловко затягивал повязку на обрубке левой руки, сквозь зубы чертыхаясь и непонятно у кого интересуясь, как теперь ему держать плуг? Капралу пробило череп, и бедолага камнем пал наземь. Канонада гремела, как жуткий барабан, отстукивая ритм войны для игравших ещё где-то сзади полковых оркестров.

А глубоко в тылу южан к Манассасу катил поезд, что вёз из долины Шенандоа авангард армии генерала Джонстона. Хитрюга-Джонстон обманул стерегущих его северян, и его восемь тысяч бойцов спешили усилить восемнадцатитысячное войско Борегара. Противостоящие армии стягивались к Булл-Рану, орудия разогревались, и воскресная резня началась.

^{Джозеф Джонстон. В Вест-Пойнте учился в одном классе с Робертом Ли. Один из немногих «довоенных» генералов. В отличие от «довоенного» майора Борегара, Джонстон получил звание бригадного генерала ещё 28 июня 1860 года.}

11

— Шпик чёртов, что ли?

Так поприветствовал Старбака полковник Натаниэль Эванс. Двое верховых луизианцев перехватили возвращавшегося Старбака у церкви Седли, без лишних разговоров скрутили ему запястья веревкой и приволокли к каменному мосту, за которым расположился со своим штабом их командир Эванс. Полковник окинул юношу недружелюбным взглядом и приказал:

— Ну-ка, сдёрните эту орясину из седла.

Кто-то бесцеремонно рванул Старбака вниз, и тот слетел со спины Покахонтас, кулём рухнув к ногам полковника.

— Я не шпик. — угрюмо выдавил из себя Старбак, едва к нему вернулось дыхание, — Я один из бойцов Фальконера.

— Фальконера? Какого это Фальконера? — Эванс издал рычание, похожее на лай и смех одновременно, — Не того ли, часом, индюка, который считает себя больно важной птицей, чтобы сражаться плечом к плечу со мной и моими ребятами? Если того, то ты попал пальцем в небо, парень. У Фальконера нет бойцов, у него лишь толпа таких же, как он, соплежуев, цыплячьих душ и гадящих в штаны маменькиных сынков. Ты из которых?

Старбак, как ни подмывало его ответить резкостью на поток оскорблений, сдержался:

— В лесу за бродами Седли полно северян. Они движутся сюда. Я ехал предупредить.

— Брешет, как законник, сэр. — высказался один из двух пленивших юношу луизианцев.

Они походили друг на друга, как близнецы. Оба поджарые, с обветренными физиономиями и быстрыми хищными взглядами. А ещё они напомнили Старбаку Томаса Труслоу. Вооружены луизианцы были до зубов. Каждый имел по карабину, по паре пистолетов, по сабле и по тесаку. У сёдел болтались притороченные к лукам куры со свёрнутыми шеями и кровоточащие шматы свинины, свидетельствующие, что окрестные фермы ребята вниманием не обошли. Один луизианец, обыскав Старбака на месте пленения, избавил юношу от наличности в размере трёх долларов шестнадцати центов, а письмо преподобного и пропуск, будучи неграмотным, покрутил в руках, да и затолкал обратно в карман рубахи Натаниэля.

— Оружия у него не было. — доложил он Эвансу, — Мундира тоже. Шпик он, полковник, сэр. Тут и думать нечего, стоит только говор послушать. Говорит он, как распоследний вонючий янки.

Картечь ударила шагах в десяти от них. Земля под ногами дрогнула, над ямой взлетели комья красноватого грунта. Взвизг разрыва, приглушённый землёй, заставил Старбака невольно пригнуться, но Эванс, в сантиметре от бурой шляпы которого просвистел то ли камень, то ли осколок, бровью не повёл, лишь обернулся к вестовому:

— Ты цел, Отто?

— Тсел, полкоффник.

Эванс повернулся к выпрямляющемуся Старбаку:

— И где же ты видел янки?

— За бродами Седли. В километре, может, ближе. На просёлке, идущем с востока.

— В лесу, так?

— Так, сэр.

Эванс задумчиво поковырял в жёлтых от табака зубах перочинным ножом:

— И сколько их там ты видел?

— Много. С пушками.

— С пушками? Страх какой. Я, по-моему, в штаны напрудил.

Эванс хихикнул, а его люди отозвались на немудрящую шутку дружным смехом. Полковник Натан Эванс имел давнюю репутацию «анфан террибль» американской армии. Сквернослов, бабник, пьяница и забияка, он окончил Вест-Пойнт в 1848 году, но к военному образованию относился с презрением. Единственное, что требуется от солдата, говорил он, — это умение драться, как дикий кот, а чирикают по-французски и ломают ум над всякой тригонометрией пускай штабные шаркуны.

^{Полковник Натан Эванс. Кличку «Шэнкс» («Тонконожка») заработал во время учёбы в Вест-Пойнте, который окончил 36-м в выпуске (для сравнения: Ли — 2-м)}

— То есть пушки ты видел собственными глазами?

— Да, сэр, — подтвердил Старбак.

Пушек Натаниэль не видел. Вывод об их наличии у северян диктовало упорство, с которым они расчищали дорогу. Пехота вполне могла обойти засеку, а вот пушкам требовался хоть какой-то, но проход.

Натан Эванс отрезал от плитки табака полоску, закинул за щёку:

— Что они там делают, ясно. Ты-то за бродами что забыл?

Вновь рядом взорвался картечный снаряд. Старбак опять присел, а полковник снова удостоверился, что его ординарец жив.

— Тсел, полкоффник. Не фолнуйтесс.

Ординарец, немец-громила со скорбным лицом, носил на спине подвешенный, словно ранец, глиняный анкерок. Начальник Отто, полковник Эванс, при свете дня выглядел ничуть не привлекательнее, чем в предутренних сумерках. Он похож, зло думал Натаниэль, на угольщика. В Бостоне такие же чумазые нескладные голодранцы развозили по домам уголь, складывая отдувающиеся чёрной пылью мешки, куда укажет хозяйка, и благодарно принимающие плату. Неудивительно, что щеголеватый Фальконер отказался подчиняться этакой образине.

— Ну? Мне, что, до завтра ждать, пока ты соизволишь пасть открыть? Чего ты за бродами шлялся, янки?

— Меня послал полковник Фальконер, — вздёрнул подбородок Старбак.

— Куда послал? Зачем?

Гордость подсказывала назваться разведчиком, однако врать было тошно, и Натаниэль признался:

— Точнее, не послал, а отослал. Из Легиона. Сказал, что мне лучше вернуться к своим.

Эванс отвлёкся на миг, оценивая обстановку у моста, где заняла оборону его полубригада. Если северяне ударят здесь основными силами, долго Эванс не продержится с горсткой кавалерии, четырьмя древними гладкоствольными пушками и двумя полками неполной численности, луизианским и южнокаролинским. Борегар не считал нужным усиливать этот фланг, ведь, по мнению командующего, главной сватке суждено бушевать на востоке. Счастье, что северяне до поры, до времени ограничивались у моста беспокоящим ружейно-артиллерийским огнём, не пытаясь продвигаться.

Полковник склонил голову набок, вслушиваясь в гул. Что он хотел различить? Для Старбака шум звучал сплошным неровным рокотом, регулярно дополняемым воем и громом картечи. Редкие винтовочные пули долетали и до поляны, где расположился Эванс со штабом. Одна или две злыми жуками прожужжали рядом с Натаниэлем. Было страшно до слабости в коленках, однако кланяться пулям не давало упрямство и нежелание показаться трусом ругателю-полковнику.

— Хорош в молчанку играть, молокосос. Куда это «к своим»?

— К семье, сэр. В Бостон.

— В Бостон! — скривился тот, — Не город, а дыра. Причём, дыра в заднице. Республиканцы кишмя-кишат, как глисты в навозе, и вдобавок бабы сплошь с лошадиными мордами. А набожные, на кривой козе не подъедешь!

Эванс сплюнул табачную жвачку:

— И с какого перепою Фальконер вдруг тебя к семейству отослал?

— Не знаю, сэр.

— Что-то темнишь ты, бостонец. Вы, северяне, вообще, ребята хитросделанные. Сдаётся мне, ты норовишь обдурить меня, а? Хочешь, чтобы я парней от моста убрал? Я отступлю ниже по ручью, и твои приятели, взяв нас тёпленькими, уже к вечеру развесят моих мальчиков на деревьях. Так, умник?

Натаниэль глубоко вздохнул и спокойно, насколько мог, произнёс:

— За бродами Седли по лесу двигается колонна федералов. Меньше, чем через час они будут здесь.

Картуз картечи грянулся на пастбище у тракта, где в высокой траве стояли две из четырёх пушек полубригады. Взрыв осыпал всё в радиусе пятнадцати метров комьями грунта, пулями и осколками. Пушкари, ждущие приказа, и не шелохнулись.

— Как мой бареллито, Отто? — окликнул немца Эванс.

— Тсел, полкофник. Не фолнофайтесс. — флегматично ответствовал вестовой.

— А я «фолнофаюсс», Отто. Очень «фолнофаюсс». Из-за этого вот бостонского выродка. Звать-то тебя как?

— Натаниэль, сэр. Натаниэль Старбак.

— Значит, так, Натаниэль Стырбыр, или как тебя там. Если ты брешешь, я тебе причиндалы твои детородные вырву вот этими вот руками. Понял? Причиндалы-то у тебя есть? А то от вас, бостонцев, всего можно ожидать.

Старбак мысленно перевёл дух. Повезло, что Эванс не связал в уме пленника с преподобным Элиалем. Винтовочная пуля взрыхлила землю в шаге от Натаниэля с полковником. Эванс придвинулся к Старбаку и, обдав его спирто-табачным амбре, сказал:

— Если твои приятели возьмут мост, Конфедерация закончится. И тогда всякая бостонская сволочь попрёт к нам на Юг, дрюча наших женщин. Хотя, как я уже говорил, от вас, бостонцев, всего можно ожидать. Может, вам не женщин, а мужчин подавай. Ты, часом, на мою задницу не заглядываешься, а?

Старбак злобно засопел, но промолчал. Эванс тем временем оторвался на ковыляющем от моста рядовом:

— Куда собрался, твою мать?

Рядовой, одна штанина которого была окровавлена, испуганно оглянулся на командира.

— У тебя же руки целы, стрелять можешь, куда пошёл? — орал полковник, — Хочешь, чтобы какой-то грязный республиканец наделал твоей жене черномазых байстрюков?

Солдат развернулся и, опираясь на ружьё, как на костыль, побрёл обратно.

Картечь взбила пыль на тракте. Одна из пуль сбила с ног раненого. Тот заскрёб руками и ногами, прополз пару метров и затих неподалёку от двух находящихся в резерве пушек. Другие два орудия Эванс выдвинул к Булл-Рану. Они вели ответный огонь шрапнелью. Серые облачки разрывов пятнами воздух над противоположным берегом без видимого ущерба северянам. Впрочем, Эванс приказал стрелять не ради уничтожения северян, а ради поднятия боевого духа своих бойцов.

Оставленные в запасе пушкари скучали. Некоторые дремали. Двое лениво катали друг другу ядро. Офицер, надев очки, облокотился на бронзовый ствол и читал книгу. Ещё один артиллерист, в рубахе с закатанными рукавами и красных подтяжках, писал письмо, привалившись спиной к колесу. Их безмятежность казалась Старбаку странной. Вообще, война оказалась совсем не такой, как в газетных статьях о войне с Мексикой, в которых бравый генерал Скотт вёл овеянное пороховым дымом воинство под звёздно-полосатым флагом к победе. Офицер перелистнул страницу. Тот, что писал, макнул перо в чернильницу, стряхнул. Один из катателей ядра промахнулся, второй беззлобно товарища поддел. Раненый пехотинец лежал в кювете неподвижно.

— Что с янки будем делать, полковник? — осведомился луизианец.

Эванс нахмурился, но огласить решение относительно участи Старбака не успел.

— Сообщение, сэр! — прервал Эванса лейтенант, сопровождавший его утром к Фальконеру.

Лейтенант сидел на тощей серой лошади, глядя в подзорную трубу на ближайшую вышку:

— От сигнальщиков, сэр. Нас обходят слева.

Его слова заглушили очередной разрыв картечи.

— Повтори, Медоуз. — потребовал полковник.

Лейтенант сверился с блокнотом, глянул в трубу:

— «Внимание налево, вас обходят», если быть совсем точным.

Эванс дёрнулся, прощупывая взглядом север. Никого. Секунду подумав, он вдруг резко развернулся к Старбаку:

— Приношу свои искренние извинения, парень. Извини.

Левая ладонь с хрустом сжалась в кулак. Полковник зыркнул на мост, бормоча:

— Мост — хитрость. Они дурачат нас, чтобы удержать у моста, пока их главные силы обходят нас с тыла. — и уже громче выкрикнул, — Лошадь мне! Лошадь! Ты тоже давай в седло, парень!

Последняя фраза адресовалась Старбаку, который протянул полковнику связанные руки.

— Ага. — кивнул полковник, — Отто!

— Та?

— Освободи Бостона и плесни ему в кружку из бареллито.

Немец разрезал путы. Старбак принялся разминать запястья, а вестовой сноровисто вышиб пробку из анкерка, звучно наименованного «бареллито», и набулькал полную кружку светло-коричневой жидкости, похожей на чай.

— Пей, — сунул кружку Натаниэлю немец, — Только пыстро. Чашка нушна пыстро.

Старбака давно мучила жажда. Он жадно опрокинул кружку в рот и на миг оглох, ослеп и потерял дыхание. Виски. Чистое виски.

— Где моя лошадь? — разорялся Эванс.

Заряд картечи угодил прямо в лежащего у дороги раненого. Картечные пули, осколки, куски плоти и брызги крови разлетелись в стороны. Оторванная нога шлёпнулась у копыт Покахонтас. Та попятилась. Горячий кусок металла выбил метровую щепку из ствола дерева, осыпав листьями и лошадь, и оторванную конечность. Лейтенант Медоуз захрипел, схватился за шею. Сквозь пальцы хлынула кровь. Блокнот, шелестя страницами, соскользнул на землю. Лейтенант качнулся в седле и последовал за блокнотом.

— Ладно, я возьму лошадь Медоуза. — буркнул Эванс, берясь за поводья.

Сапог убитого застрял в стремени. Эванс ловко вытянул ногу лейтенанта и взобрался в седло.

Старбак вторым глотком лихо допил виски и, вернув кружку, залез на Покахонтас. Куда теперь?

— Эй, Бостон! — окликнул его Эванс, — Твой Фальконер тебя послушает?

— Наверно, да. — поразмыслив, поправился, — Вообще, не знаю, сэр.

Эванс на миг задержал на нём взгляд:

— Какого рожна ты дерёшься за нас, Бостон? Почему против своих?

Старбак затруднился с ответом. Не из-за Америки, скорее, из-за отца. Не из-за рабства, из-за Салли. Только как растолкуешь это Эвансу?

— Взбунтовался, сэр. — объяснил Старбак полковнику так ясно, как сумел.

Эванс понимающе ухмыльнулся, одним глотком опустошил поданную Отто кружку, вытер усы:

— Тогда ты попал, куда надо, Бостон. Найдёшь Фальконера, скажешь, что мне нужен его драгоценный Легион. Я перебрасываю своих ребят к Седли, пусть двигает туда же. Прикроет мой левый фланг.

Старбак, пьянея от виски и переменчивости фортуны, счёл необходимым предупредить:

— Полковник Фальконер хочет передислоцироваться на правый фланг армии, сэр.

— Плевать мне на то, что он хочет! — рявкнул Эванс с такой яростью, что пушкари у дороги встревожились, — Скажи лощёному ублюдку, что, если мы не остановим янки, к вечеру наша Конфедерация накроется медным тазом! Делай, что угодно, лишь бы он подтянул Легион к Седли!

Эванс ударил лошадь шпорами и помчался прочь, увлекая за собой толпу офицеров и вестовых. Старбак остался один. Свистели пули. Жужжали мухи, откладывая яйца в разбросанные взрывом куски того, что ещё недавно было раненым пехотинцем. Лейтенант Медоуз лежал на спине. Полуоткрытые губы были окровавлены, а в глазах застыло удивление. Старбак подобрал поводья и поехал искать Легион.

Первые потери Легион Фальконера понёс в начале девятого. Прилетевший невесть откуда картуз картечи грянулся о противоположный склон, с визгом отскочил и разорвался в двадцати шагах от роты «А». Один из осколков пробил голову Джо Спарроу, умному парнишке, заработавшему университетскую стипендию, чтобы умереть самой завидной для солдата мгновенной смертью. Только что он стоял, зубоскаля с Сайресом Мэттьюзом, а спустя миг уже лежал на земле.

— Джо? — позвал Сайрес.

Вокруг тела сгрудились легионеры. Джордж Уотерс, друг Спарроу, стоявший за ним во втором ряду, встал на колени и сдёрнул с головы убитого нахлобученное осколком по самые уши кепи. Хлынула кровь, и Джордж Уотерс отшатнулся:

— Мёртв…

— Не дури, парень. На черепе из малейшей раны кровь течёт, как из свиньи резаной. — сержант Хоуз протолкался вперёд и, присев на корточки, похлопал Спарроу по щеке, — Эй, Лилипут, очнись!

Единственный сын Фрэнка и Бланш Спарроу, их надежда и гордость. Не хотела Бланш отпускать его на войну и не отпустила бы, да кто-то подкинул им на крыльцо юбку, после чего Джо, не спросясь, записался в Легион.

— Доктора! Доктора! — заорал, соскакивая с лошади, капитан Хинтон.

Из тыла Легиона под звуки наигрываемой оркестром «Анны-Лори» рысцой прибежал доктор Дэнсон с саквояжем.

— Расступитесь! Дайте ему пространства! — выкрикивал врач, распихивая окруживших тело Джо солдат роты «А».

Доктор привык так говорить, вне зависимости, приглашали его к раненому на свежем воздухе, к больному ли домой. Вокруг пациентов всегда толпились зеваки, пялясь на то, что делает доктор, а то и давая «ценные» советы. Дэнсона порой так и подмывало осведомиться: зачем вы, милые мои, меня звали, если знаете, как лечить, лучше меня?

— Так, все назад. Кто, Пол?

— Сын Бланш Спарроу, док. — мрачно ответил Хинтон.

— Эй, Джо, поднимайся! Пропустишь веселье. — Дэнсон опустился на колени, — Что стряслось-то? Ранение в голову?

— Он мёртв. — не веря до конца в произошедшее несчастье, повторил Джордж Уотерс.

Дэнсон неодобрительно покосился на Уотерса и пощупал пульс Джо. Несколько секунд врач сидел молча, затем медленно накрыл лицо убитого окровавленным кепи с прорехой на донце.

— Бедная Бланш. — вздохнул лекарь, — Как мы ей скажем?

Машинально Дэнсон расстегнул погибшему парнишке верхнюю пуговку мундира, будто тому ещё требовался воздух.

Очередная картечина влепилась в холм за Легионом, метрах в пятистах, не причинив никому вреда. Адам Фальконер, который с вершины бугра пытался по дымам и пальбе у моста понять, что же там происходит, заметил суматоху в рядах Легиона и поехал узнать, в чём дело.

— Что у вас? — осведомился он у Дэнсона.

— Сын Бланш убит. Юный Джо.

— О, Боже!

День начался не очень, но Адам успел уверить себя, что сражения сегодня не будет. Насколько ему удалось рассмотреть суету у моста, стороны перестреливались, но в атаку друг на друга не шли. Его настроение улучшилось, и вдруг — такая весть.

— Бланш не переживёт. — с горечью произнёс доктор, поднимаясь с колен.

Он помнил, как сдала Бланш, когда Джо чуть не умер от коклюша. Тогда Дэнсон боялся, что хоронить вместе с сыном придётся и мать. Товарищи Джо смотрели на убитого, не отрываясь. Смерть не была для них в новинку. У кого-то болезнь унесла сестрёнку, кому-то довелось вытаскивать из реки утопленника, но это было другое. Это была лотерея войны. Глядя на Джо, каждый представлял на месте Лилипута себя: остывающего, окровавленного, обмякшего.

— Несите его в тыл, ребята. — приказал Хинтон, — Поднимай! Осторожнее.

Труп оттащили назад. Хинтон вернулся и раздражённо спросил у Адама:

— Где твой отец?

— Не знаю.

— Ему здесь надо быть, а не ездить Бог знает где! — Хинтон одним прыжком бросил себя в седло.

— Наверно, его задержал Борегар. — сконфуженно предположил Адам.

На траве осталось лежать продырявленное шако Джо.

— Бедная Бланш. — сказал Адам, — Мы в знаменосцы его определили, чтоб поберечь в бою.

Хинтон его не слышал. Капитан поднял руку, указывая на бровку холма, откуда во весь опор мчался всадник:

— Это не Старбак ли? Он!

Адам поднял голову. Действительно, к ним приближался Натаниэль собственной персоной! На мгновение Адаму почудилось, что он видит призрак, а не живого друга, покинувшего их три часа назад. Наваждение рассеялось, стоило привидению выпалить зло:

— Отец твой где?

— Не знаю, Нат.

— А Бёрд? — перебил его друг.

— Что ты делаешь здесь, Нат? Нат?

Но Старбак уже скакал к древкам, с которых бессильно свисали знамёна.

— Сэр! — осадил Старбак кобылу перед Бёрдом.

— Старбак? — изумлённо воскликнул майор, — Я же должен вас вычеркнуть? Вы не заблудились?

— Сэр! — официальным тоном обратился к нему Натаниэль, — Меня прислал полковник Эванс, сэр. Он требует немедленно выступить к бродам Седли для отражения атаки приближающегося противника.

Птичка-Дятел отметил про себя невозмутимость, с какой держится Старбак, хотя юноша и волнуется, вне сомнений, волнуется. Эх, подумалось майору, если бы все держались так при исполнении своих обязанностей этим странным утром! Эх, если бы все исполняли свои обязанности должным образом этим странным утром!

— Разве требования полковника Эванса не адресованы полковнику Фальконеру?

Всё-таки, мысленно ухмыльнулся Бёрд, от ответственности он научился увиливать виртуозно.

— Коль найду полковника, сэр, будьте уверены, повторю ему то же самое. Только пока я его отыщу, от нашей армии останутся рожки да ножки.

— Всё так серьёзно? — Бёрд начал щипать себя за бороду.

А честно ли сетовать на то, что никто не выполняет своих обязанностей, и при этом радоваться мастерству, с каким сам уклоняешься от ответственности? Нет, ответил сам себе Бёрд. Есть долг солдата, и его надо исполнять. Но долг майора — выполнять приказы полковника, а полковник Фальконер строго-настрого запретил слушаться полковника Эванса, с этим как быть? А как быть с тем, что ослушаться Эванса, значит, поставить Конфедерацию на грань краха? Не будет армии, не будет и Конфедерации.

— Сэр! — воззвал к Бёрду Натаниэль.

Тот жестом приказал ему помолчать. Первым порывом Таддеуса Бёрда было отмахнуться от Старбака, от Эванса, сославшись на приказ Фальконера. Только вспомнилось одновременно: Фальконер уступил настояниям жены и назначил Бёрда майором исключительно потому, что считал учителя ничтожеством, которое не посмеет ему перечить. Фактически, подобное можно было сказать о любом человеке в окружении полковника. Не терпел Фальконер никого яркого рядом с собой. От Старбака, заподозренного в независимости, он избавился при первой же возможности, чтобы на фоне тупиц вроде Ридли сиять бриллиантом незамутнённого блеска. Да пошёл он к дьяволу, этот Фальконер! Таддеус Бёрд — не ничтожество!

— Старшина Проктор!

— Сэр? — отозвался старшина со своего места у знамён.

— Легион выдвигается к перекрёстку у подошвы холма, старшина, колоннами поротно. Командуйте, старшина!

Проктор, знавший об оставленных Фальконером указаниях, мялся:

— Это полковник вам так приказал, сэр?

— Так приказал вам я, ваш старший офицер.

Принятое решение наполнило Бёрда беспредельной уверенностью в собственных силах. Качая головой вперёд-назад, он ухмыльнулся:

— Наша цель — Седли, и ведёт туда вон тот грязный просёлок.

Он указал на дорогу, уходящую от перекрёстка к северу, и покосился на Старбака:

— Так?

— Да, сэр. Полковник Эванс доверил нам защиту своего левого фланга. Это там, на холме.

Том самом, на котором Фальконер распрощался с ним.

— Э-э, сэр… А не лучше ли нам… — осторожно начал Проктор, надеясь вразумить закусившего удила учителя.

— Не лучше! — оборвал его Бёрд, — Командуйте, старшина!

Подъехал Адам Фальконер:

— Что ты делаешь, дядя?

— Легион выступает к Седли колоннами поротно! — объявил ему майор, — Рота «А» возглавляет движение. Роты, смирно!

Мало кто выполнил команду. Большинство пялилось на Бёрда с ухмылками, полагая, что им овладел очередной приступ ярости, как бывало в школе, когда ученики доводили его до белого каления шалостями. Некоторые офицеры, следуя примеру Ридли, передразнивали майора, качая головами так, будто склёвывали невидимых червяков.

— Нат, — обратился к другу Адам, — Не будешь ли ты так любезен объяснить, что здесь происходит?

— Враг обходит армию с тыла. — громко, так, чтобы его слышали ближайшие роты, сообщил Старбак, — Полковник Эванс хочет их перехватить, но у него мало солдат, а, кроме нас, некому придти ему на выручку. Если же мы не поможем Эвансу, всё пропало!

— Бред! — буркнул Итен Ридли, — Ты сам вонючий янки и работаешь на янки. Панику разводишь. Никого тут нет.

Адам удержал рванувшегося к Ридли Старбака. На севере действительно никого не было видно. Пейзаж был спокоен и безлюден.

— Думаю, нам лучше не уходить. — сказал Адам.

Старшина Проктор согласно закивал. Бёрд беспомощно посмотрел на Старбака.

— Я видел северян. — произнёс юноша.

— С места не сойду! — заявил Ридли под одобрительный шепоток за спиной.

— Может, пошлём кого-нибудь к Эвансу уточнить? — внёс предложение Хинтон.

Он и дюжина других офицеров с сержантами подтянулись к спорщикам.

— Письменный приказ Эванса у тебя есть, Нат? — поинтересовался капитан Мерфи.

— Да времени было в обрез, не до приказов.

Ридли презрительно фыркнул, а на лице Таддеуса Бёрда отобразилось колебание, как если бы он засомневался в правильности принятого решения.

— Где сейчас Эванс?

— Он перебрасывает своих бойцов от каменного моста к Седли. — выпалил Старбак, чувствуя, как надежда сменяется отчаянием.

— По северной дороге? — раздался голос Томаса Труслоу.

— Да.

— Ты видел янки около Седли?

— За бродами.

Труслоу кивнул, но, к разочарованию Старбака, больше ничего не сказал. На тракте показалась группа серомундирных кавалеристов. Они перемахнули через дорогу, оставляя в торфе тёмные отпечатки копыт, поскакали к гребню холма и растворились в лесу. Единственное свидетельство того, что на левом фланге армии что-то происходит, скептиков не убедило. Их мнение выразил Адам:

— Это ничего не значит.

— Это значит, что мы выдвигаемся на помощь полковнику Эвансу! — майор Бёрд воспрянул духом, — И всякий, кто ослушается приказа, будет расстрелян!

Бёрд достал из кобуры револьвер Ле-Ма, взвесил в ладони и вручил рукоятью вперёд Старбаку:

— Расстрелян вами, лейтенант Старбак, и это приказ! Приказ вам ясен?

— Абсолютно, сэр!

Ситуация складывалась аховая. Командир Легиона отсутствовал, его заместителя офицеры воспринимали, как шута горохового. Старбак был северянином, да ещё и в низшем звании. Как бы ясно Бёрд и Натаниэль ни осознавали опасность, нависшую над армией Конфедерации, никто в Легионе не желал их слушать. Сжимая рукоять неуклюжего пистолета, Старбак знал, что применить его не посмеет.

Майор Бёрд сделал три шага вперёд. Ему, наверно, казалось, что он шагает величественно и грозно, но на деле со стороны он выглядел смешно.

— Легион, смирно!

Нехотя, медленно люди выпрямлялись, поднимая с травы сухарные сумки, поправляя ружья.

— Легион, колоннами поротно! Рота «А», направо! Шагом марш!

Рота «А» смотрела на капитана Хинтона, не двигаясь с места. Хинтон исподлобья глянул на Бёрда и потупился. Майор повернулся к Натаниэлю:

— Лейтенант Старбак!

— Дядя, право слово! — воскликнул Адам.

По шеренгам пронеслись смешки, однако прежде, чем они перешли в общий хохот, прозвучала команда, отданная голосом резким и мрачным, как разрыв картечи:

— Рота «К»! Оружие на плечо! — Томас Труслоу вышел на левый фланг Легиона, — Вперёд, шагом марш!

Не глядя по сторонам, коротыш зашагал вниз. Следом потянулась рота «К». Капитан Розуэлл Дженкинс, спохватившись, пустился верхом вдогонку, но его увещеваний подчинённые не слушали. Томас Труслоу шёл пружинистой походкой, всем своим видом говоря: мы явились сюда драться, так что отстаньте от нас и дайте нам драться.

Старбак поймал на себе испытующий взгляд капитана Мерфи. Кивнул. Кивка для того оказалось достаточно.

— Рота «Д»! — рявкнул тот, и его бойцы, не дожидаясь продолжения, последовали за ротой застрельщиков.

Шеренги прочих рот потеряли стройность. Старшина Проктор оглянулся на Адама. Тот пожал плечами. Майор Бёрд с улыбкой до ушей, проходя мимо, помахал им рукой.

Ридли заметался, ища союзников, но Легион уже неудержимо катился в долину, предоставив офицерам самим решать: догонять подчинённых или оставаться. Старбак на полпути запнулся и повернул Покахонтас назад:

— Адам, мундир мой где?

Фальконер-младший пропустил бегущих музыкантов, ухитряющихся на ходу что-то невразумительно играть, и ошарашено спросил:

— Нат, ты что же наделал-то?

— Федералы стремятся выйти армии в тыл. Я ведь говорил уже. Ты не знаешь, где мой мундир?

Спешившись у тела Джо Спарроу, Натаниэль взял ружьё убитого, снял с него ремень с флягой и подсумками.

— Что ты делаешь? — Адам недоумённо следил за его манипуляциями.

— Вооружаюсь. Чёрта с два я туда сунусь без оружия. Там, знаешь ли, опасно! Там люди стреляют в людей!

Шутка прозвучала не так весело, как хотелось бы Старбаку.

— Отец ведь отослал тебя домой?

— Адам, давай я сам буду решать, кому принадлежит моя верность, а?

Адам покусал губу и повернулся в седле:

— Нельсон! Принеси мистеру Старбаку оружие и мундир!

Слуга полковника, карауливший сложенные палатки, ранцы и баулы, вернул Натаниэлю его саблю, револьвер и мундир. Старбак поблагодарил негра, оделся по форме и подытожил:

— Многовато оружия.

Решительно отложив винтовку Джо Спарроу, он повертел в руке револьвер Ле-Ма:

— Ох, и чудище!

^{Револьвер Ле-Ма. Двуствольный: верхний ствол нарезной 42-го калибра (10,7 мм), нижний — гладкий 66-го калибра (16,7 мм), служащий одновременно осью десятизарядного барабана для верхнего ствола. Самовзводящийся курок снабжён бойком на шарнире (для стрельбы из нижнего ствола боёк сдвигается вниз).}

Пистолет имел два ствола: верхний нарезной для пуль и нижний гладкий для заряда дроби. Старбак переломил пистолет и захохотал, показывая Адаму десять пустых камор барабана. Нижний ствол был заряжен дробью, но боёк стоял в положении для стрельбы пулями.

— Птичка-Дятел блефовал! Пистолет не заряжен!

— Какой уж тут блеф? — вздохнул Адам, махнув рукой в сторону спускающегося к тракту Легиона, — Смотри, что вы вдвоём наворотили!

— Адам, поверь мне, я видел янки, как тебя сейчас. Они идут прямо на нас. Не остановим их, и всё, конец войне!

— А разве не о конце войны мы с тобой мечтали на берегу? Одно сражение — и вечный мир!

— Я не об этом мечтал, — уточнил Старбак.

Душевные терзания друга он понимал и уважал, но не сейчас же? Пока Натаниэль опоясывался, пристёгивал саблю с кобурой и забирался в седло, подъехал Ридли.

— Я собираюсь найти твоего отца и доложить ему о самоуправстве Птички-Дятла, Адам, — оповестил Ридли Фальконера-младшего, демонстративно игнорируя Старбака.

Адам смотрел вниз, на ряды шагающих на север соседей и знакомых:

— Ты, правда, видел у Седли северян, Нат?

— Как тебя, Адам. Сразу, как с вами расстался. Они даже стреляли в меня, преследовали…

Преследовали, впрочем, недолго. Отстали в лесу за пять минут до того, как Старбака сцапали луизианцы. Ребята Эванса, вполне удовлетворившись поимкой Натаниэля, лезть за броды, чтобы проверить предупреждение пленника, не стали.

— Лжёт, — высокомерно бросил Ридли.

Старбак дёрнулся к нему, и Ридли побледнел. Натаниэлю хотелось вцепиться в горло подонку, но он не хотел убивать Ридли при Адаме. Нет, Натаниэль прикончит Ридли в хаосе сражения. Попозже.

— Янки идут к Седли, — повторил Старбак, — Кроме нас, некому их остановить.

Адам колебался, мучительно пытаясь примирить в уме страстную убеждённость друга в том, что левое крыло армии в опасности, и следовавшую из этой убеждённости неправоту отца.

— Фермопилы, Адам. Представь себе, что это Фермопилы.

— Фермо… что? — подозрительно осведомился Ридли.

Итен Ридли никогда не слышал ни о Фермопилах, ни о царе персов Ксерксе, предпринявшем обходной манёвр, чтобы победить греков. Не слышал Ридли и о греческом царе Леониде, с тремя сотнями спартанцев легшего костьми, чтобы дать отступить остальному войску. А вот Адам слышал, и, хоть Натан Эванс мало походил на древнего героя, настоящее сходилось с прошлым у церквушки Седли. В глазах Адама Фальконера его земляки, марширующие туда, вдруг оделись в бронзовые кирасы и обзавелись гоплонами. Они шагали навстречу бессмертию, но с ними не было их Леонида, с Легионом Фальконера не было полковника Фальконера. Адам стиснул зубы. Что ж, зато с ними будет капитан Фальконер.

— Сражаться, так сражаться. — сумрачно сказал Адам.

— Тебе надо к отцу ехать! — запротестовал Ридли.

— Нет, — покачал головой Адам. — Я иду с Натом.

Ридли открыл было рот, намереваясь продолжить уговоры, но вдруг его осенило. Кронпринц переметнулся на сторону врага, и место наследника престола вакантно.

— Как хочешь, — холодно сказал он, поворачивая лошадь. — Я еду к твоему отцу.

Адам поёжился:

— Мне страшно.

— И мне, — признался Натаниэль, отгоняя возникшее перед глазами видение оторванной ноги, в облаке кровавых брызг взлетающей над дорогой. — Но янки тоже страшно, Адам.

— Надеюсь, — пробормотал Адам, посылая жеребца вдогон Легиону.

Старбак поспешил за ним.

Высоко-высоко в небо взмыла гаубичная граната, оставляя дымный хвост, и канула в зелёное лесное море.

Было только девять утра.

^{Броды Седли. На заднем плане — церковь Седли.}

Майор Бёрд приказал двигаться колонной поротно, исходя исключительно из соображения, что так будет легче стронуть Легион с места. Каждая рота должна была маршировать линией в четыре ряда глубиной, по двадцать человек в ряд. Таким образом, роты, построившись последовательно, образовывали широкую колонну со знамёнами в центре и оркестром в арьергарде.

Увы, манёвр, идеально отработанный на идеально ровных лужайках под Фальконер-Куртхаусом, на холмах у Булл-Рана повторить столь же идеально оказалось невозможно. Мешали ямы, ограды, заросли смородины, ручейки, канавы, бугры. Пересекая тракт, Легион ещё сохранял строй, а на противоположном склоне разваливался, и колонна превращалась в толпу.

Но настроение у толпы было отличное. Торчать на выпасе, куда время от времени прилетали заблудившиеся вражеские снаряды, легионерам не улыбалось, движение же прогоняло невесёлые думы и напоминало славные деньки в тренировочном лагере. Звучали шутки, смех. Большинство легионеров пришли к выводу, что Бёрду за его сумасбродство полковник непременно намылит шею, но это была головная боль Бёрда, не их.

Старбак и Адам отыскали майора, шедшего в середине колонны рядом со знамёнами. Натаниэль нагнулся в седле и отдал Ле-Ма хозяину:

— Ваш пистолет, сэр. Он, кстати, не был заряжен.

— Ну да. — хмыкнул Бёрд, пряча оружие в кобуру, — Я же не хотел, чтобы вы, молодой человек, шлёпнули кого-нибудь с перепугу.

Окинув взглядом втягивавшийся под сень леса впереди людской поток, Бёрд хихикнул. «Элитные войска» Вашингтона Фальконера, его «Императорская гвардия» во всей красе!

— Сэр? — Старбак почудилось, будто Бёрд что-то сказал.

— Нашему бравому Легиону пристало бы демонстрировать бОльшую вышколенность, не находите, мистер Старбак?

Натаниэль указал вверх, где деревья на гребне расступались:

— На той стороне холма, похоже, поляна, сэр. Там и восстановим строй.

Интересно, вдруг подумалось Бёрду, а ведь северянин, вероятно, именно этим путём ехал с полковником, когда тот пытался спровадить его обратно в Бостон.

— Скажите, мистер Старбак, почему вы не воспользовались шансом, который предоставил вам Фальконер? Вам так мил Юг?

Почему не воспользовался… Решение не возвращаться домой родилось внезапно. Просто при виде рубящих деревья северян Натаниэль вдруг с щемящей ясностью осознал — здесь его Рубикон. Перейди он Рубикон, отзовись на окрик, предъяви пропуск, и это будет последнее в его жизни самостоятельное решение. Дальше за него станут решать, как ему жить, кого любить и кого ненавидеть. И такое отвращение к подобному беспросветному растительному существованию охватило Натаниэля, что он, не раздумывая, повернул Покахонтас. Забавно, криво улыбнулся Старбак, размышляя, как ответить Бёрду. Наверно, история человечества пишется подобными приступами отвращения ли, похоти, лени.

— Наверно, да. — неопределённо сказал он майору.

— Раз уж вы на нашей стороне, соблаговолите проехаться вперёд и остановить наших доблестных воинов на краю леса. Мне бы не хотелось, чтобы наш Легион нёсся в бой, как гурьба полоумных школяров на перемену.

Останавливать Легион не потребовалось. Достигнув головы колонны, Старбак обнаружил, что Томас Труслоу растянул роту «К» в двухрядную линию на опушке леса, где несколько часов назад Фальконер дал Натаниэлю от ворот поворот. Ниже расстилался пологий склон, поросший сочной зелёной травой, где, судя по низкой ограде вдоль границы деревьев, местные жители пасли скот. Роту «К» пасти было некому — офицеры отстали в пути. Но Томасу Труслоу пастухи не требовались. Ему нужны были цели.

— Проверьте, заряжено ли оружие! — скомандовал он.

— Эй, сержант! — солдат с правого фланга вытянул руку, указывая на край леса ниже по косогору.

Среди деревьев там мелькали причудливо одетые люди в мешковатых красных рубахах, полосатых шароварах, заправленных в белые гетры, в красных фесках. Обряженные по образцу французской колониальной пехоты зуавы.

— Не стрелять! — рявкнул Труслоу, разглядевший флаг Конфедерации, — Это клоуны, но наши клоуны.

Подходящие сзади роты Легиона сбивались в кучу правее ребят Труслоу. Офицеры, оставив попытки разобраться в этом кавардаке, держались отдельной группой. Майор Бёрд сердито приказал им найти свои подразделения и выбрался на опушку. В лесу между Легионом и зуавами тоже обозначились солдаты. Форма на них была обычная, серая. Все три подразделения, расположившись вдоль границы леса, заняли удобную оборонительную позицию. Противник, идя от дальней полоски деревьев, скрывавшей броды Седли, будет вынужден наступать по широкой прогалине мимо хуторка со стогом сена к лесу, где засели южане.

К выравнивающимся боевым порядкам Легиона подъехал на росинанте убитого лейтенанта полковник Эванс.

— Отличная работа, Бостон! — хлопнул он по плечу Старбака, — Полковник Фальконер здесь?

— Нет, сэр.

— А кто за старшего?

— Майор Бёрд, сэр. Вот он, у знамён.

Копыта лошади Эванса взрыхляли влажный дёрн, выдирая его целыми комьями с травой. Конь шумно дышал, мелко дрожа.

— Бёрд! — гаркнул полковник, озирая север, — Нам с вами надо любой ценой задержать здесь янки и так им дать прикурить, чтобы небо с овчинку показалось.

Он побарабанил пальцами левой руки по бедру и добавил:

— Если они придут, конечно.

Позади полковника осадили коней невозмутимый Отто с «бареллито», дюжина штабистов и конный знаменосец со стягом Южной Каролины.

^{Флаг Южной Каролины}

— Подкреплений ждать неоткуда, пока Борегар не врубится, что здесь, на левом фланге, что-то неладно. Эти петухи, расфуфыренные, как портовые лярвы, — «Луизианские тигры». Наглые, неуправляемые, как звери, но и дерутся так же. Рядом южнокаролинцы, мои ребята. Готовы слопать янки с потрохами. Ваши мерзавцы тоже?

— Без соли и перца, дорогой сэр, — независимо произнёс майор Бёрд, обтирая пот с лица головным убором.

Марш-бросок по солнцепёку давал знать. Легионеры утирали лбы, жадно прикладывались к флягам.

— Договорились, — заключил Эванс, не сводя глаз с направления, откуда должны были появиться северяне.

Раскалённый прозрачный воздух не колебало ни малейшее дуновение ветра. Дорога, вынырнувшая из рощи у бродов, была пуста. Слева от грунтовки на бугре у церкви Седли виднелась группка прихожан, пришедших, как обычно, воскресным утром на службу в церковь, чтобы выяснить вдруг, что вместо пастора здесь будут проповедовать пушки, а вместо певчих выть шрапнель и пули. Позади полковника в отдалении бухала артиллерия северян. У моста Эванс оставил четыре неполных роты. А врождённое недоверие гаденько нашёптывало ему: сглупил ты, приятель; обманули тебя янки, заставили убрать от моста полубригаду, и, пока ты торчишь здесь, как пень, они уже смяли твои несчастные четыре роты и вот-вот ударят армии Борегара в тыл. Чёрт, а от Борегара ни слуху, ни духу. И от Джонстона, по слухам, улизнувшего из долины Шенандоа. Эванс до крови раскусал губу, но не заметил этого. Вопрос вопросов: правильно ли он сделал, передвинув полубригаду сюда? Решение, от правильности которого зависит судьба целой армии, да что там, всей Конфедерации. Эванс не был новичком на войне, но такой чудовищной ответственности стычки с команчами от него не требовали.

— Бостон! — окликнул он северянина. — Ты ничего не перепутал?

Вместо ответа Старбак указал подбородком на север, туда, где из-под деревьев на дорогу ряд за рядом выкатывалась лавина солдат в синих мундирах. Солнце сверкало на металле поясных блях, пуговиц, прикладов, кокард, пушечных стволов армии праведных, спешащей покарать грешный Юг.

Они спешили захлопнуть мышеловку, четыре бригады пехоты при поддержке лучшей в этом полушарии полевой артиллерии. Спешили, не подозревая, что жалкая кучка южных бунтовщиков с пьяницей-полковником во главе встала на их пути.

— Благослови тебя Господь, Бостон! — выдохнул Эванс и широко улыбнулся.

Настал час лопать янки с потрохами.

12

Янки торопились. Краткий предрассветный бросок в тыл мятежникам затянулся, и надо было успеть обойти проклятых ребов[18], прежде чем они всполошатся.

Заметив на опушке леса вражеских солдат, северяне под барабанную дробь начали перестраиваться, растягиваясь в линию. Пушки отцеплялись от передков и выкатывались на фланги. Половина орудий, таким образом, развернулась прямо на дороге, половине достались позиции на хуторе у подножия холма. Вскоре первые картечины завизжали в небе. Янки не паниковали и не суетились. Они ожидали, что броды будут охраняться, но наткнулись на оборону южан не вдоль насыпи недостроенной железной дороги, где противник мог основательно закрепиться, а дальше, на гребне холма. Столь явное проявление некомпетентности командиров южан сулило лёгкую победу.

— На Ричмонд, парни! — бодро восклицали офицеры, ведя бойцов вверх по протяжённому пологому склону.

Оркестр играл «Тело Джона Брауна», и двум полкам род-айлендцев, идущим в атаку, казалось, что призрак старого фанатика Брауна лично ведёт их в бой. К подножию холма от переправы шли нью-йоркцы и нью-гэмпширцы, за ними спешили другие подразделения. Пушки вели огонь, выкашивая струями газов и дыма высокую траву перед жерлами. Первые залпы не достигли цели. Часть зарядов легла с недолётом, вздыбив на склоне фонтанчики красноватой земли. Другие снаряды, наоборот, провыли в воздухе, осыпав дождём из листьев и веток капелланов, денщиков и музыкантов в тылу воинства Эванса. А из леса перед бродами выходили всё новые и новые полки северян, строясь в линию и примыкая штыки.

Полковник Эванс переместился в центр обороны, туда, где за кустами и деревьями нашли укрытие южнокаролинцы Слоана. Несколько застрельщиков вели огонь по синемундирным шеренгам, засев за невысокой оградой, но, насколько видел Старбак, без особого успеха. Враг наступал уверенно, подбадриваемый дробью ротных барабанщиков, мелодиями, наигрываемыми оркестрами в тылу и предвкушением быстрой победы. Артиллеристы Эванса, наконец, смогли продраться сквозь дебри и подтащить две пушки к передовой. Одна из них выстрелила, но ядро, врезавшись в землю перед рядами род-айлендцев, отскочило и перелетело через синемундирную цепь, не причинив ущерба. В ту же минуту картуз северной картечи разорвался на опушке. Звук взрыва устрашающе хлопнул по ушам, словно вселенная дала трещину. Старбак вздрогнул. У моста артиллерийский огонь пугал, но здесь было по-другому. Там обстрел вёлся наугад, а здесь артиллеристы видели, куда целиться, и казалось, что завывающий, как сотня демонов, заряд картечи летит прямо в тебя.

— Застрельщики! — выкрикнул Бёрд, сорвался на фальцет, прокашлялся и более твёрдо повторил: — Застрельщики, вперёд!

Роты «А» и «К» ловко перебрались через ограждение на пастбище. Брякали фляги, скрипели ремни и подсумки. Их задачей было уничтожать застрельщиков врага и прореживать ряды наступающих. Образовав ломаную цепь в сотне шагов от опушки, стрелки открыли огонь. Местонахождение каждого из них обозначили облачка дыма. Сержант Труслоу перебегал от одного подчинённого к другому, а капитан Дженкинс, не удосужившись слезть с лошади, палил по врагу из револьвера.

— Проверьте, заряжено ли ваше оружие! — приказал Таддеус Бёрд остальным восьми ротам.

Очень вовремя и к месту, скептически подумал он, конечно, без его команды никто не озаботился зарядить винтовку или пистолет. Впрочем, этим утром всё было не к месту. Например, учитель, командующий в бою целым полком. Майор громко хихикнул, удостоившись косого взгляда от старшины Проктора. До янки было уже около пятисот шагов. Офицеры синемундирников достали из ножен сабли. Некоторые держали клинки перед собой, другие лихо срубали головы одуванчикам и чертополохам. Двое или трое, подобно Дженкинсу, не пожелали расстаться с лошадьми, за что один тут же поплатился. Его конь, то ли раненый, то ли напуганный, взбесился и понёс всадника, куда глаза глядят.

Майор Бёрд напрасно иронизировал над собой. Кого-кого, а Старбака приказ заставил вспомнить, что Саваж, успевший сегодня пропутешествовать от юноши к полковнику и обратно, так и остался не заряженным. Натаниэль достал пистолет из кобуры, отщёлкнул замок барабана. Вынул из подсумка на поясе шесть бумажных патронов. Скусил с одного пулю, почувствовав солёный вкус пороха на языке. Осторожно начал сыпать в первую камору барабана содержимое бумажного патрона. Укушенная слепнем Покахонтас заржала, шарахнулась в сторону, и большая часть пороха просыпалась на седло. Старбак чертыхнулся, пуля вывернулась из зубов и отскочила от луки в траву. Юноша выругался от души, продул камору и раскусил следующий патрон. На этот раз он так внимательно следил за тем, куда сыплет порох, что глаза заслезились, и зев каморы раздвоился.

Промаргиваясь, Старбак поднял голову. Над строем вражеских солдат реял флаг. Не вражеский. Родной. Звёзды и полосы. Флаг, к которому Натаниэль не испытывал отвращения. Флаг, который никогда и ничего за него не решал. Флаг, в который Натаниэль не мог стрелять, ибо за этот флаг его прадед МакФейл отдал под Брид-Хиллом левый глаз, а в бухте Пенобскотта — правую руку. Отдал, отстаивая этот флаг. К горлу подступил ком. Господи, мысленно воззвал в отчаянии Натаниэль, зачем я здесь? Зачем мы здесь? Лишь сейчас пришло понимание того, что всё это время мучило Адама, осознание невообразимости постигшего их родину несчастья. Старбак смотрел на флаг, не замечая ни пуль, свистящих вокруг, ни рвущейся картечи, ни выпавших из ладони патронов.

— Эй, Нат, ты в порядке?

Адам.

— Не очень.

Адам помедлил, потом спросил:

— Тебя тоже проняло?

— Ещё как.

Проняло, не то слово. Трясущимися руками Старбак сунул револьвер обратно в кобуру. Всё меркло перед беспредельной трагедией целой страны. Собственная жизнь казалась мелкой, банальной и суетной. Всего минуту назад война была для Натаниэля чем угодно: вызовом отцу; приключением, о котором можно будет гордо поведать Салли, но занавес мишуры осыпался, и взору открылся ад. Боже, ведь меня могут убить сейчас, поймал себя на мысли Старбак. И похоронят здесь же, на опушке.

— Это была девушка. — вырвалось у него.

— Девушка?

— Там, в Ричмонде.

— А, — признание друга смутило Адама. — Ну… отец, в общем, так и предполагал. Ты опять рискнул всем ради… ради…

Он замялся. В дерево рядом спасительно жахнула картечь, оглушив друзей и швырнув в них горсть щепок. Кашляя от едкого серного дыма, Адам прохрипел:

— Я бы попил.

— Я тоже.

Зачем он сказал Адаму о Салли?

Янки приближались, и всё короче становился отрезок времени, отделяющий от схватки. Вот офицер-северянин споткнулся, выронил саблю, осел на колени и рухнул ничком. Вражеский застрельщик пробежал вперёд, прицелился, да вдруг обнаружив, что обронил шомпол, растерянно побрёл назад, внимательно глядя под ноги. Лошадь без всадника щипала траву. Пуля прожужжала мимо левого виска Натаниэля. Оркестр северян, будто подслушав недавние мысли Старбака, заиграл «Звёздно-полосатое знамя».

— А ты о девушках не думаешь? — спросил друга Нат.

— Нет. Никогда.

— Вы, молодые люди, если уж твёрдо вознамерились превратить себя в мишени для врага, будьте последовательны, выедьте на открытое пространство. А если нет, может, слезете со своих одров? — майор Бёрд немилосердно драл куцую бородёнку. Нешуточно нервничал. — Мне было бы неприятно лишиться кого-то из вас двоих. Слышали, мистер Старбак, Джо Спарроу погиб?

— Видел тело, сэр.

— Лучше бы он остался дома, с матерью. Смышлёный был мальчонка. Так быстро освоил логарифмы, а уж в греческом ему равных не было. Воистину, тяжкая утрата. И почему только война не начинает с неучей?

С левого фланга открыла огонь свежая вражеская батарея. Картечина проломилась сквозь кроны деревьев, взорвавшись где-то далеко позади. Вторая детонировала перед цепью застрельщиков Легиона, заставив их попятиться.

Справа грянул залп. Южнокаролинцы били поверх голов своих застрельщиков.

— Замри! — зычно гаркнул Труслоу, и не только застрельщики, но и остальные восемь рот Легиона застыли, будто кролики при виде рыси. Легион был построен, насколько позволяли деревья, в два ряда согласно пособиям, которые майор Пилхэм и полковник Фальконер использовали для муштры подразделения. Пособия представляли собой переведённые на английский французские наставления и предписывали открывать огонь с самой дальней дистанции, на какую только способны бить винтовки, а затем сразу бросаться в штыковую. Майор Бёрд, лично изучив пособия, пришёл к выводу, что их рекомендации — чепуха. На расстоянии более чем в сто шагов от винтовок вчерашних фермеров проку будет мало, а потом бежать в штыковую, подставляясь под пули и ядра врага, и вовсе самоубийство. Полковник от возражений Бёрда отмахивался, де, специалистам виднее.

— Разрешите открыть огонь? — крикнул командир роты «Д» капитан Мерфи.

— Не стрелять пока! Не стрелять! — проорал Бёрд.

У него имелась собственная точка зрения на то, когда начинать палить. Первый залп, когда стволы ещё без нагара, а люди собраны, способен нанести противнику наибольший урон, но для этого надо подпустить врага поближе. Пусть военных, основываясь на опыте войны с Мексикой, учили в Вест-Пойнте иначе, майор Бёрд полагал, что мексиканцы — не тот враг, из противостояния с которым можно извлечь сколько-нибудь ценный урок. Наблюдая за надвигающимися цепями северян, Таддеус Бёрд неожиданно понял, что возвращение полковника Фальконера было бы сейчас весьма некстати. Таддеус Бёрд вошёл во вкус командования Легионом в бою.

— Может, пора открывать огонь, дядя?

— Адам, будь уверен, когда будет пора, я скажу.

Янки на мгновение остановились для перезарядки. Они несли потери от пуль застрельщиков и от пробивавших в синих рядах кровавые просеки ядер двух пушек Эванса. Северянам собственные застрельщики особенной пользы не приносили, ибо стрелкам быстро продвигающиеся цепи атакующих буквально наступали на пятки.

Боясь задеть своих, умолкли орудия на флангах. Только гаубицы продолжали забрасывать опушку картечью и шрапнелью. Звук пальбы южан изменился. Старбак выглянул. Оба орудия сменили ядра на ближнюю картечь. От дальней её отличало то, что жестяной контейнер, наполненный пулями, рвался не при ударе о землю, а уже в стволе пушки, встречая наступающих роем раскалённого металла. Однако северяне упорно шли вперёд под барабанный бой.

— Огонь! — донеслось справа, и южнокаролинцы дали второй залп.

Кто-то из них в спешке забыл достать из ствола шомпол, и металлический прут закувыркался, пронзая облако порохового дыма. Роты «А» и «К» Легиона Фальконера постепенно обратно к опушке. Штыки род-айлендцев грозно сверкали.

— Цельсь! — крикнул майор Бёрд.

Легионеры вскинули ружья.

— Прицел ниже! Цельтесь в живот! — орал с левого фланга Труслоу.

— Офицеров берите на мушку, офицеров! — советовал капитан Хинтон.

— Живей, живей! — понукал подчинённых ближайший к Старбаку офицер-северянин.

Янки уже приблизились настолько, что можно было различить черты их лиц. Офицер-крикун носил очки в золотой оправе и пышные бакенбарды. Глаза у наступающих были широко распахнуты, физиономии перекосил страх, смешанный с возбуждением. Старший офицер в шитом золотом мундире, сидя на лошади, протянул вперёд саблю и скомандовал: «Вперёд!» Рты солдат распахнулись в боевом кличе. Бойцы побежали, перепрыгивая через трупы своих и чужих застрельщиков. Барабанщики сбились с ритма, выстукивая кто во что горазд. Упало звёздно-полосатое знамя с золотой бахромой, но, подхваченное другим бойцом, через миг вновь взметнулось вверх.

— Вперёд!

— Огонь! — во всю силу лёгких выдохнул Бёрд.

Залп прозвучал резко и громко. Всё заволок дым. Барабаны стихли, а боевой клич сменился воплями боли.

— Перезаряжай!

Ответный огонь был жидким. Легион торопливо скусывал пули, сыпал порох и, сплюнув цилиндрик, изобретённый капитаном Минье, в ствол, притапливал шомполом.

— Выдвинуться вперёд! — майор Бёрд выскочил к изгороди, размахивая незаряженным револьвером, — Вперёд!

Глядя на Бёрда, Старбак вспомнил, что каморы Саважа всё ещё пусты, и взялся лихорадочно заряжать пистолет. Не то, чтобы он собрался в кого-то стрелять, просто требовалось занять себя. Кое-как уняв дрожь в руках, юноша засыпал в каморы порох, вложил пули и запечатал открытые со стороны ствола отверстия ружейным салом. Готово. В рассеивающимся дыму мелькнуло поднятый с земли звёздно-полосатый стяг.

— Огонь! — заорал Труслоу.

— Убейте ублюдков! — ярился майор Бёрд, любивший во время посиделок у школы рассуждать о хладнокровии, присущем всем интеллектуалам.

— В животы бей! — капитан Хинтон поднял винтовку убитого и целился во врага из-за ограды вместе с остальными легионерами.

Целиться на правом фланге атакующих, в общем, было не в кого. Мало кто из северян здесь пережил залп. Офицер-янки, что размахивал саблей, был убит. Его лошадь тоже.

Старбак покосился на Адама. Тот прерывисто дышал и был донельзя мрачен. По лугу внизу хлестнула картечью одна из пушек Эванса. От роты «Г» отделился боец. Левое плечо его было окровавлено, конечность висела плетью. Он привалился спиной к ближайшему дереву. Пуля выбила кусок коры над головой солдата. Легионер зачем-то потрогал выбитую свинцом щербину, ухмыльнулся и побрёл обратно к своим. Его пример, видимо, сломил в душе Адама какой-то барьер. Фальконер-младший вдруг дал жеребцу шпоры и поскакал вперёд.

— Адам! — беспомощно ахнул Натаниэль, памятуя о данном Мириам Фальконер обещании беречь её сына.

Адам перемахнул через изгородь и, вздыбив коня, остановился. Губы его кривила хищная усмешка. Достав горсть капсюлей, молодой человек принялся хладнокровно надевать медные колпачки на запальные трубки револьверного барабана, не обращая внимания на предупреждения о том, что всадник для вражеских стрелков — мечта, а не цель.

Управившись с капсюлями, Адам направил револьвер в сторону врага и высадил весь барабан. Вид у него при этом был почти счастливый.

— Чего ждём? — громко осведомился он, — Ещё ближе к врагу слабо?

Легионеры, примерно с десяток, перебрались через ограду и, образовав вокруг Адама дугу, принялись палить вслепую по врагу. Выжившие северяне больше не наступали, сбившись в немногочисленные ватажки, огрызавшиеся огнём. Лица их были черны от пороха и злы. Сзади подтягивалась вторая линия.

Старбак подскакал к Адаму и полез в подсумок с капсюлями. Сбоку остановился боец. Он выстрелил с колена и принялся перезаряжать оружие, вполголоса костеря северян, их матерей, жён, детей, их прошлое и недолгое будущее. Офицер, обнаружившийся в одной из кучек уцелевших род-айлендцев, ругаясь, пытался заставить солдат двинуться в штыки. Под ухом у Старбака грохнуло, офицер схватился за живот и рухнул в траву. Натаниэль посмотрел, кто стрелял. Труслоу деловито загонял в ствол комбинированный заряд: пулю и три дробины, при ближнем выстреле причинявшие жуткие раны. Вложив на место шомпол, сержант встал на колено и прицелился. К выбору мишеней сержант подходил тщательно.

— Домой, янки! Домой! — Адам остервенело дёргал спусковой крючок, будто забыв, что барабан револьвера пуст.

Сам Старбак так и не выстрелил.

Тем временем «Луизианские тигры» на правом фланге ударили в штыки. Впрочем, «в штыки» не совсем точно, потому что штыкам многие зуавы предпочли охотничьи ножи, здоровенные, как абордажные сабли. Завывая, словно грешники в аду, они бросились на синемундирные цепи с такой яростью, что федералы сначала попятились, а потом и побежали. Центр наступающих промялся назад, но левое крыло сохранило хладнокровие. Залп, и многие из экзотично обряженных храбрецов упали, обливаясь кровью, в том числе и полковник Уит. Зуавы, подбирая раненых, покатились обратно.

^{«Луизианские тигры»}

^{После Крымской войны форма зуавов, французской колониальной пехоты, форма, по сути, восточная, стала образцом для подражания во многих государствах мира. Любопытно, что её скопировали не только западные армии, но и турецкая тоже.}

— Огонь! — и пушки южан плюнули картечью.

— Огонь! — и ружья Легиона кашлянули дымом.

Мальчишка из роты «Д» затолкал в дуло уже четвёртый заряд. Всякий раз он забывал о капсюлях. Забыл и сейчас. Дёрнул спусковую скобу. Боёк впустую стукнул по шпеньку без капсюля, и юнец принялся забивать в дуло пятый заряд.

— Огонь! — по команде Эванса южнокаролинцы дали залп.

Род-айлендцы, воспрянув было духом после отбитой контратаки зуавов, дрогнули.

— Огонь! — и капеллан зуавов, забыв заповедь «Не убий», палил по северянам из револьвера.

— Огонь! — и мальчишка из роты «Д», опомнившись, нацепил капсюль на шпенёк.

Миг спустя пять порций пороха, детонировав в стволе, разворотили юнцу полчерепа.

— Огонь! — и Роберт Деккер жахнул из дробовика, хоть и бесполезно на таком расстоянии, зато впечатляюще.

В траве дотлевали остатки вылетающих из стволов пыжей. Тяжелораненый висел на сломанной ограде без сознания, не доползя до леса. Труп офицерской лошади время от времени подёргивался, принимая в себя пули янки. Огонь род-айлендцев, впрочем, был слабым. Северяне отступали. Южане палили им вслед, перемежая выстрелы с проклятьями. Первая схватка с врагом, первая маленькая победа, оставили у легионеров ощущение собственной значимости и триумфа. Группка бойцов рванулась к северянам, делая вид, что намерены повторить атаку зуавов, и деморализованные род-айлендцы побежали.

Однако вторая волна янки уже была на полпути к опушке, а от бродов подходили и подходили войска. Подходили три полка добровольцев из Нью-Йорка, полк морской пехоты. Прибавилось полевой артиллерии. Появилась конница. Род-айлендцы, видя, что подмога близка, залегли в двух сотнях метров от обагрённой кровью травы, отмеченной россыпью тел в синих мундирах.

— Стройсь! Стройсь! — раздался приказ откуда-то из центра линии обороняющихся.

Не поддавшиеся общей эйфории офицеры с сержантами засуетились, возвращая опьянённых победой бойцов на позиции. Солдаты повиновались, смеясь и перешучиваясь. Гордость переполняла их. Вдогонку сбежавшим северянам звучали оскорбления:

— Валите к мамашкам, янки!

— Чтобы драться с нами, нужны мужчины, а не такие слюнтяи, как вы!

— Добро пожаловать в Виргинию, свиньи!

— Тихо! — приказал Бёрд зычно, — Тихо!

Гам стихал, зато в хор гаубиц, не прекращавших бить по краю леса, влилось басовитое тявканье фланговых батарей.

— За деревья! Живей! Живей!

Южане отхлынули под сень леса. Их потери были на порядок меньше, чем у наступающих, стоило лишь сравнить горстку мертвецов по обе стороны изгороди с грудами трупов поодаль. Ворон слетел к убитому офицеру с рыжими бакенбардами. Золотая оправа висела на одной дужке. Раненый северянин стонал, моля дать воды, но воды ни у кого из легионеров давно не было. Солнце пекло немилосердно, рты пересохли от селитры в порохе, во флягах не осталось ни капли.

— Молодцы, ребята! Врезали янки, врежем снова! — подбадривал майор Бёрд.

Как ни хаотично прошла первая схватка, она принесла майору Бёрду не только полное подтверждение его военных теорий, но и удивительное открытие: ему нравится война. Привыкший чувствовать себя приживалом при удачно вышедшей замуж сестре; ненавидящий своё ремесло Бёрд с удивлением обнаружил, что нашёл себя здесь, в пороховом дыму и крови. Гоголем прошёлся майор за спинами укрывшихся на опушке бойцов:

— Заряжай, ребята. Заряжай, но стрелять спешить не надо.

— Целься в брюхо. — подключился Мерфи, — Ранение гадкое, одному вжаришь, пятеро к мамочке сбегут.

Адам в этом бою словно заново на свет народился. В бою, будто в тигле, всё, что месяцами лишало юношу сна, — сомнения, тревоги, война и мир, свобода и рабство, права штатов и христианские добродетели, всё отлилось в спокойную решимость делать, что должен. Однажды Адам, которому с юных лет было свойственно взвешивать свои поступки и судить их так, как будет судить Господь в Судный день, спросил отца о принципах, в соответствии с коими стоит строить жизнь. Вашингтон Фальконер засмеялся: «Знаешь, в чём твоя беда, сын? Ты слишком много думаешь, а слишком много думающие люди редко бывают счастливы. Не усложняй. Жизнь, как лошадь. Заставляя лошадь перескочить барьер, ты же не продумываешь, с какой ноги твоему коню начать движение и какое копыто ему первым должно перенести через барьер? Так и жизнь. А думают о принципах пусть школьные учителишки. Будь собой». И в напряжении боя Адам стал собой. Пусть война в Америке только началась, война в душе Адама закончилась. И закончилась его полной победой.

— Заряжаем, но пока не стреляем! — майор Бёрд медленно шёл вдоль рот, поглядывая в сторону собирающихся с силами для второй атаки янки, — А доведётся стрелять, цельтесь в туловище. И всё будет в порядке.

Ведь легионеры, вчерашние пастухи и хуторяне, стали солдатами.

— Эй, вы! — окликнули Итена Ридли с площадки центральной вышки. — Вы, вы! Штабник?

Ридли придержал коня, раздумывая, что ответить. Являлся ли адъютант Вашингтона Фальконера штабником? Наверно, в том смысле, который в это слово вкладывал офицер на вышке, нет. С другой стороны, что адъютант Легиона Фальконера делает на чёрт знает каком удалении от Легиона? И Ридли на всякий случай кивнул.

— К генералу Борегару едете? — офицер, судя по нашивкам на вороте, капитан, ловко спускался по деревянной лесенке.

Табличка на ней, писанная от руки, гласила: «Только для сигнальщиков». Ниже, крупно и печатно, как крик души, было начертано: «Лазить нельзя!» Офицер протянул Ридли засургученный пакет:

— Срочно Борегару.

— Э-э… — промямлил Ридли, соображая, как быть.

Он ведать не ведал, где Борегар. Однако Ридли искал Фальконера, а полковник поехал на встречу с Борегаром. Поэтому Ридли снова кивнул и взял пакет.

— Здесь результаты наблюдений для Борегара, — Объяснил капитан, — Мы-то посредством флажков передаем их по мере поступления, но письменный отчёт есть письменный отчёт. В сигнальщики должны давать людей образованных, а дают кого попало. Многие текст читают по слогам, что уж говорить о сигналах, передаваемых флагами! Так что на вас вся надежда.

Ридли дал лошади шенкеля. Он заехал на территорию, заставленную артиллерийскими передками, фургонами, кузницами на колёсах, санитарными возками. Экипажи стояли так плотно, что поднятые вверх дышла и оглобли походили на лес зимой. Женщина осведомилась у проезжающего Ридли, какие новости. Тот пожал плечами. У костров непонятные личности играли в карты, дети резвились. Кто эти люди, удивлялся Ридли, что они делают здесь? Над Булл-Раном вдали слева поднимался дым, и громыхала артиллерия. Перед Ридли лежали густые леса, прерываемые просторными пастбищами. Там располагались основные силы армии конфедератов, сосредоточенные Борегаром для хитроумного обходного манёвра. Где-то там был полковник Фальконер. Вопрос в том, где? Полковника надо было найти во что бы то ни стало, чтобы доложить о неповиновении Бёрда, Старбака и, в особенности, Адама, на фоне измены которых ярко воссияет звезда единственного верного. А доверие полковника Ридли было, ох как, необходимо, ибо оно означало деньги.

С младых ногтей Итена Ридли угнетала бедность. Он униженно сносил жалостливые взгляды соседей; вину в глазах разорившегося отца; снисходительность везунчика-брата; липучую привязанность Анны Фальконер. Сносил, потому что был бедным. Да, он умело обращался с карандашом и кистью, и мог бы зарабатывать на хлеб с маслом в качестве портретиста или иллюстратора, но художники, как кухарки, богатыми не бывают, а Итен Ридли хотел быть богатым. Он хотел быть, как Вашингтон Фальконер: владеть поместьями и породистыми лошадями, содержать любовницу в Ричмонде и несколько резиденций. Итен немало усилий приложил для завоевания расположения Вашингтона Фальконера, а затем приехал Адам и оттеснил Ридли на второй план. Но небеса милостивы, и капитан получил второй шанс. Фальконер отдал Легиону чёткий приказ — не слушаться Натана Эванса. А Легион ослушался Фальконера. Фальконеру следовало непременно об этом доложить, а для этого — найти штаб Борегара. И Ридли горячил кобылу. Будто на парфорсной охоте, он элегантно взял поочерёдно две изгороди и свернул налево на просёлок, рядом с которым на траве расположился полк зуавов в красных шароварах и свободных блузах. При виде скачущего Ридли солдаты оживились:

— Что там?

— Нас ищешь, приятель?

— Я ищу Борегара. — он осадил лошадь рядом с командиром, — Знаете, где он?

— Проедешь до края леса, свернёшь на левую тропку. Он где-то там. Ну, по крайней мере, был там полчаса назад. Новости есть?

Новостей не было. Ридли, пустив лошадь лёгким галопом, доехал до поворота и обмер при виде солдат в синих мундирах. К счастью, в следующий миг он заметил над их головами обвисший флаг Конфедерации и понял, что полк южан пошил обмундирование из трофейного сукна.

— Генерала не видели?

Офицер неопределённо махнул на северо-восток:

— Вроде на ферме был.

— Эй, мистер! — подошёл сержант, — Что творится, не в курсе? Мы лупим янки?

Ридли только пожал плечами. Дальше, на берегу ручья (очевидно, всё того же Булл-Рана) он наткнулся на прекрасно оборудованную артиллерийскую позицию.

— Брод Боллз. — лейтенант-пушкарь достал изо рта трубку, — Борегар проезжал здесь час тому. Кто в кого палит-то?

Он ткнул трубкой на запад, откуда доносилась канонада.

— Понятия не имею.

На вражеский (теоретически) берег Булл-Рана Ридли переправился, высоко подняв ноги, чтобы не замочить. Вода доставала до живота лошади. В теньке деревьев валялась примерно рота виргинцев. Их капитан затронул Ридли:

— С новостями к нам?

— Не к вам и без новостей.

— Плохо. Нас сюда перебросили, приказали пять минут подождать, а ждём уже второй час.

— Борегар не знаете где?

— Старше майора я сегодня никого нынче не встречал. Маркитант обмолвился, что штаб там.

Капитан показал на север.

Просёлок был разбит колёсами тяжёлых пушек, и Ридли сбавил темп, чтобы кобыла не сломала ногу. Двадцатифунтовые орудия стояли на краю вытоптанного кукурузного поля, нацелив жерла на лес с противоположной стороны.

— Кто шумит западнее? — осведомился командир батареи.

— Кто-то в кого-то стреляет. — неопределённо ответил Ридли.

— Везёт. — вздохнул артиллерист, — Им хоть есть в кого стрелять. А вот что мы тут делаем, Бог знает. Борегар замыслил здесь великое наступление, а врага нет. Вообще никого нет, кроме нас и ребят из Миссисипи.

Ридли обтёр потное лицо широкополой шляпой, вздохнул и погнал уставшую кобылу дальше. Миссисипцы пухли от скуки в рощице. Командовавший ими майор с таким чудовищным выговором, что Ридли с трудом его понимал, сообщил, дескать, наступление начнётся отсюда, сто процентов гарантии; гарантии твёрдой, как любая гарантия, данная уроженцем Роллинг-Форка, а генерал переправился, сто процентов, но бродом, что лежит восточнее, нет, западнее, но тоже сто процентов. Завершил сумбурный монолог майор вопросом, к которому Ридли успел привыкнуть:

— Что там происходит-то?

Миссисипец выжидательно уставился на Ридли, аппетитно хрупая зелёным яблоком.

— Да не знаю я, что там происходит! — с досадой сказал Ридли.

Майор понимающе кивнул:

— Вот и мы не знаем. И никто не знает. — Усы майора, пышностью сравнимые лишь с пером на его же шляпе, были густо нафабрены, — А, коль вы, мистер, найдёте хоть кого-нибудь, кто что-нибудь знает в этой чёртовой армии, пожмите ему руку и передайте самый горячий привет от Джереми Колби. Удачи вам, мистер! Отличные у вас тут яблочки!

Ридли повернул кобылу, переправился обратно и углубился в местность между Булл-Раном и железной дорогой. В отдалении били пушки, поддержанные трескотнёй ружей. У перекрёстка обнаружилась бревенчатая хижина. Крохотный огородик был обобран подчистую, исключая рядок незрелых тыкв. Старая негритянка с дымящейся трубкой тревожно выглянула, заслышав стук копыт:

— Красть нечего, масса!

— Ты генерала не видела?

— Нечего красть, масса. Украли всё.

— Тупая черномазая! — процедил сквозь зубы Ридли и повторил громче, — Генерала, говорю, не видела? Генерала? По какой дороге мне ехать, спрашиваю?

— Всё украли, масса.

Ридли злобно выругался. Дорогу он выбрал наугад. Поднятая копытами пыль оседала на траве по обочинам, на громко храпящем пьяном солдате. Десятком шагов дальше валялся чёрно-белый пёс в ошейнике, пристреленный, видимо, чтобы не лаял на проходящих вояк. Ридли начал опасаться, что не найдёт ни Борегара, ни Фальконера. Стрельба доносилась с севера-запада, а здесь царила тишь да гладь. Однако опасался капитан зря. Сначала он заметил впереди сигнальную вышку, а затем ему открылся хуторок с десятком привязанных к забору коней и на веранде — толпой военных в сверкающих золотом мундирах. Одинокий всадник на чёрном жеребце мчался от хутора навстречу Ридли, и тот с облегчением узнал в верховом полковника.

— Сэр! Сэр!

Фальконер осадил коня и брови его поднялись:

— Итен? Ты что здесь делаешь? Впрочем, неважно. Всё для нас сложилось наилучшим образом!

Утро у полковника выдалось нервное. В шесть он приехал к Борегару, но тот никак не мог выкроить для Фальконера минутку. Час тянулся за часом, полковник молча наливался злостью. И тут ему повезло. Борегар вдруг выяснил, что на острие предстоящего наступления один из важных участков никем не прикрыт. И Фальконер предложил послать туда его Легион! И получил согласие! Левый фланг предполагалось усиливать солдатами Джонстона, по мере их прибытия из Шенандоа.

— А вы, — сказал Фальконеру Борегар, — покажите северянам, что такое гнев Юга, натиск Юга и сила Юга!

Именно этого Фальконер и жаждал всей душой: показать северянам, где раки зимуют, одним победоносным ударом навсегда прославив Легион и родную Виргинию.

— Поехали, Итен! Нам надо скорее передислоцировать Легион.

— Они уже передислоцировались, сэр. — торопливо произнёс Ридли, — Я почему вас и искал…

Полковник остолбенело воззрился на него:

— Ты о чём? Куда передислоцировались?

— Вернулся Старбак, сэр.

— Вернулся?

— Да. Привёз приказ Эванса, и они передислоцировались к Седли, сэр.

— Старбак привёз приказ от Эванса? А Птичка-Дятел что?

— Повиновался, сэр.

— Кому повиновался? Этой обезьяне Эвансу?!

— Да, сэр. — удовлетворённо подтвердил Ридли, — Поэтому я счёл необходимым отыскать вас, сэр.

— Дьявол! Под Седли враг предпринял ложную атаку! Это военная хитрость! Генерал предупредил нас! — прорычал Фальконер, в сердцах рубанув хлыстом воздух, — А что Адам? Я же просил его следить, чтобы Дятел не наделал глупостей?

— Адам дал Старбаку себя уговорить, сэр. — Ридли сокрушённо покачал головой, — Я пытался переубедить их, сэр, но я всего лишь капитан…

— Больше нет, Итен! Отныне ты — майор! Займёшь место Птички-Дятла. Чёртов Птичка-Дятел! Чёртов Старбак! Проклятье, проклятье, проклятье! Семь шкур спущу! Ладно, Итен, поехали!

Новоиспечённый майор Ридли, нахлёстывая измученную лошадь, вспомнил о пакете сигнальщика. Полковник успел умчаться вперёд. Останавливать его, объяснять, в чём причина задержки и заставлять ожидать, пока пакет будет передан по назначению, было чревато риском вызвать неудовольствие полковника. К тому же Ридли из жалкого адъютантишки вырос до заместителя командира Легиона. И новоиспечённый заместитель командира Легиона преспокойно выбросил пакет на дорогу, бросившись догонять Фальконера.

А на холме, где бойцы Эванса с Легионом без полковника отбили первую волну северян, рвалась картечь. Пушкари янки вели артподготовку ко второй атаке. Вели методично и без малейших помех, ибо оба орудия Эванса им ответить не могли. Первой пушке в щепы разнесло лафет. Вторая лишилась колёс прямыми попаданиями снарядов вражеских двадцатифунтовиков. Выстрелить ни первая, ни вторая не успели. Заряженные картечью, они лежали в кустах на опушке.

Сидящего в соседних кустах майора Бёрда одолевали невесёлые мысли. Отбив атаку северян, южане понесли ничтожно малые потери, но артобстрел каждую минуту уносил одну-две жизни, и не нужно было быть математиком, чтобы вычислить время, когда северянам понадобится лишь перешагнуть через клочья разнесённых пушками тел, пойти выиграть сражение и, как следствие, всю войну. Особенно же майора раздражало то, что он ничего не мог предпринять. Ни фланговый удар, ни засада, ни обманный манёвр здесь не годились. Его хвалёный ум был бессилен и бесполезен. Радовало одно: Таддеус Бёрд не боялся. Обдумав этакий феномен, он пришёл к выводу, что отсутствие страха — природная особенность его типа темперамента. Он отметил своё открытие нежным лобзанием фотографии Присциллы.

Адам Фальконер тоже не испытывал страха. Бой освободил его от груза умствований, тяготивших юношу всю его недолгую жизнь, и Адам наслаждался новым для него чувством раскованности. Подобно другим офицерам, он спешился, чтобы не поймать шальную пулю. Коней отвели поглубже в лес. Так офицеры Легиона нарушили ещё один приказ Фальконера: командиры, несмотря ни на что, не должны покидать сёдел.

То, что тёртые калачи вроде Томаса Труслоу сохраняли под обстрелом спокойствие, Натаниэля Старбака не изумляло. Сюрпризом стало самообладание Адама и майора Бёрда. Труслоу время от времени с десятком застрельщиков пробирался за изгородь, делал несколько выстрелов и возвращался. Майор Бёрд же регулярно покидал укрытие, замысловатой шуткой или просто фразой-другой поддерживал боевой дух солдат. Старбак понимал, что только такие примеры мужества не дают большинству легионеров впасть в панику и разбежаться. Находились в рядах Легиона, впрочем, и малодушные, пользовавшиеся самым незначительным предлогом, чтобы забиться в чащу подальше от пуль и картечи.

Вылазки Труслоу и храбрецов из полков Эванса закончились тем, что янки вывели на пастбище целую толпу застрельщиков, отвечавших на каждый выстрел сотней пуль. Спасаясь от них и урагана картечи южане хоронились в подлеске, за деревьями, в ямках. Офицеры форсили друг перед другом, щеголяли смелостью, вставая в полный рост как можно ближе к границе леса и заводя светскую беседу ровным голосом. Адам громко объявил это пустым бахвальством. Когда же кто-то из оскорбившихся офицеров предложил ему «пустое бахвальство» повторить, вышел прямо к изгороди и, явно рисуясь перед Легионом, стал невозмутимо прогуливаться, сколько ни уговаривали его не подставляться.

Майор Бёрд наблюдал за рискованной проказой Адама вместе со Старбаком.

— Обратили внимание, мистер Старбак, — прищурился майор, — Пули янки уходят выше.

— То есть?

— Целятся янки в Адама, а пули летят гораздо выше него.

— Да, правда. — хмыкнул удивлённо Натаниэль.

Северяне-застрельщики сосредоточили огонь на Адаме, но бушевала свинцовая буря высоко над головой Фальконера-младшего. Удивление, впрочем, уступило место гневу.

— Осёл! Он же погибнуть может!

— Это из-за отца. — предположил Бёрд, — Фальконера в тяжкую годину нет с Легионом, и Адам чувствует себя обязанным держать марку. При отце он едва ли позволил себе такую выходку. В отсутствие родителя Адам преображается, не находите, мистер Старбак?

— Я обещал его матери, что с ним ничего не случится.

— Очень глупо с вашей стороны. Вы как собираетесь обеспечить исполнение своего обещания? Купите ему дурацкий стальной нагрудник, что рекламируют в газетах? — Бёрд отсмеялся и серьёзно добавил, — Моя сестра взяла с вас обещание только, чтобы принизить Адама. Разговор ведь происходил при нём?

— Да.

— Видите ли, семейка Фальконеров — тот ещё клубок змей, и моя сестрица набралась у них яда. — Бёрд хихикнул, — Адама, однако, сказанное не касается. Он — лучший из них. И мужественный.

— Точно. — подтвердил Старбак и устыдился.

Ему похвастать было нечем. Бившая через край самоуверенность рассеялась, как туман на солнце, при виде флага родины. Он даже не выстрелил ни разу. Всё, на что он оказался способен — осторожно выглядывать из-за дерева, и то лишь потому, что хотел детально описать артиллерийский огонь в следующем послании к Салли. Дым, сразу после выстрела почти белоснежный, истончаясь в воздухе, становился сизым. Один раз он заметил след летящего снаряда, а мигом позже картечина проломилась сквозь ветки где-то позади и взорвалась. Пушки, поставленные у фермы, подожгли стог, и сено запылало, выбрасывая в небо языки пламени с клубами тёмного дыма.

— Кстати, от нас ушёл бедняга Дженкинс. — сообщил Бёрд тоном, каким мог бы сообщить о видах на урожай овощей.

— Ушёл? Куда ушёл?

— В мир иной, разумеется. Разнесло на мелкие кусочки.

В голосе майора Старбак расслышал нотку грусти. Натаниэль к Дженкинсу симпатии не испытывал. Собственного избрания в командиры роты «К» тот добился, выставив личному составу пару бочонков самогона, а груз обязанностей свалил на Томаса Труслоу.

— И кто теперь будет вместо Дженкинса?

— Всё зависит от того, кого захочет мой любезный зятёк. Хотя нет, правильнее будет сказать: кого захочет Труслоу. — Бёрд засмеялся, дёргая по-птичьи головой, — Может, и никто. Неизвестно, будет ли к концу дня существовать рота «К», Легион, да и Конфедерация.

Рядом взорвался заряд картечи, и Бёрд со Старбаком пригнулись. Над макушками провизжали осколки. Бёрд выпрямился и достал сигарку:

— Угоститесь?

— С удовольствием.

Бельведер Делани приохотил Натаниэля к сигарам. С каждым днём Старбак курил всё больше и больше.

— Вода есть? — осведомился Бёрд, протягивая табачную скрутку.

— Увы, нет.

— С водой у нас туго. Доку Билли она нужна для раненых, а фляги давно пусты. И к Булл-Рану не сунешься.

Тем временем к Эвансу подтянулись подкрепления. Два полка пехоты подтянулись на правый фланг, но даже с алабамцами и миссисипцами на одного южанина приходилось три-четыре янки. Количество стрелков на склоне увеличилось, и ружейный огонь стал гуще.

— Надолго нас не хватит. — мрачно констатировал Бёрд.

— Майор Бёрд! Майор Бёрд! — среди деревьев показался офицер-каролинец.

— Здесь!

— Приказ полковника Эванса, сэр. Атаковать. — лицо у каролинца было чёрным от пороховой гари, мундир порванным, голос хриплым, — По сигналу рожка. Атакуем всем фронтом.

Офицер помедлил, как если бы понимал, что требует невозможного, и тихо добавил:

— Ради Юга, майор.

— Ради Юга. — задумчиво повторил майор, затем кивнул, — Хорошо.

Самоубийственная атака ради Юга, ради чести, ради чистой совести. Пусть даже битва и война будут проиграны.

Четыре роты, прикрывавшие каменный мост, были вынуждены оставить позиции, когда полковник-янки Уильям Шерман отыскал выше по течению брод и обошёл арьергард Эванса сбоку. Южане дали по нему жидкий залп и отступили.

На дальнем конце моста появился офицер в синей форме и помахал саблей.

— Прекратить огонь! — распорядился командир батареи, — Орудия вычистить! Коней сюда!

Мост был взят, и ничто не мешало армии северян его перейти, чтобы дополнить удар по мятежникам с тыла фланговым ударом.

— Теперь, джентльмены, безопасно, и вы можете спуститься осмотреть пушки. — обратился к спутникам капитан Джеймс Старбак.

Тем, впрочем, его разрешение не требовалось. Пешком и на лошадях штатские, среди которых было немало и просто зевак, двигались вниз. Надутый конгрессмен путался под ногами суетящихся артиллеристов, размахивал сигарой и орал:

— На Ричмонд, ребята! На Ричмонд! Рычащего пса надо выпороть прежде, чем он станет кусаться!

По мосту шагала пехота федералов в серых, а не привычных синих, мундирах. Второй Висконсинский снаряжался в спешке и форму шил из того сукна, что имелось в наличии.

— Выше флаг, парни! — приговаривал их полковник, — Пусть Господу не придётся нагибаться с небес, чтобы видеть, что идут честные висконсинцы, а не мятежная мразь!

За мостом «честные висконсинцы» свернули с тракта к северу, чтобы помочь колонне, совершающей обход, разобраться с выставленным, судя по дыму и пальбе, южанами заслоном. Джеймс Старбак не сомневался в том, что зажатым между висконсинцами и обходной колонной бунтовщикам долго не выстоять. Господь благоволит к тем, кто чтит его. Кому, как не северянам дарует он победу в день воскресный? Кое-кто из иностранных советников поздравил капитана с победой. Тот растянул губы в улыбке:

— Так и планировал наш командующий. Сопротивление ожидалось, и меры по его подавлению были предусмотрены планом.

Величием момента из иностранцев не проникся лишь Лассан. Хмыкнув, он поинтересовался, почему не слышно артиллерии конфедератов.

— Может, вы ещё не дошли до их позиций, а?

— Может быть, сэр. — поджал губы Старбак, — Но исключительно потому, что среди мятежников нет профессионалов, и они не знают, как эффективно располагать артиллерию.

— Ах, да! — не скрывая иронии, ухмыльнулся француз, — Как же я сам не додумался-то?

Его скепсис разозлил Джеймса:

— Да они просто деревенщина, не солдаты. Рассматривайте это, полковник, как крестьянский бунт. — сравнение ему понравилось, и капитан не отказал себе в удовольствии немного развить его, — Восстание неграмотных и глупых крестьян по наущению безбожных рабократов.

— То есть, вы уверены в том, что победили? — поднял бровь Лассан.

— Абсолютно и бесповоротно! — вздёрнул подбородок Джеймс.

А разве мог он думать иначе? Через мост маршировали полк за полком под приветственные крики штатской публики, развевались стяги. Господь благосклонно взирал на воинство верных с небес, и обойдённая с фланга армия Борегара доживала последние минуты.

И до полудня было ещё далеко.

13

— Примкнуть штыки! — приказал майор Бёрд, и сержанты с офицерами многоголосым эхом разнесли команду по рядам.

Бойцы вынимали из ножен увесистые штыки с бронзовыми рукоятями и крепили к горячим стволам ружей. Кто из легионеров всерьёз думал, что однажды штыки придётся применять по назначению? Большинство намеревалось потаскать их на боку месяц-другой, пока продлится война, и унести домой свиней колоть или для других хозяйственных надобностей. Не судилось. Они прищёлкивали штыки, старательно отгоняя дурные мысли, лезущие в голову при виде длинных сверкающих лезвий.

Полчища янки ждали их на пологом косогоре: нью-йоркцы, нью-хэмпширцы, остатки род-айлендцев, усиленные профессиональными вояками из морской пехоты. Северяне, хоть и превосходили воинство Эванса числом в несколько раз, в первой атаке чувствительно огребли по зубам, потому со второй не торопились, осторожничали. От их огня отряд Эванса таял, и полковник решился атаковать сам, пока ещё есть кем, не для того, чтобы выиграть битву, а для того, чтобы выиграть остальной армии время перестроиться и встретить обходной удар врага во всеоружии.

Майор Бёрд обнажил саблю. Револьвер он так и не зарядил. Пару раз рубанул воздух, от души надеясь, что воспользоваться ею необходимости не возникнет. Словосочетание «штыковая атака» ассоциировалось у майора с чем-то далёким от современности — с историческими трудами и романтической прозой. Как бы то ни было, а штыки у Легиона были наисовременнейшие, Фальконер побеспокоился: длинные, тонкие, чуть изогнутые на конце. В учебном лагере полковник приказал подвесить говяжью тушу, буде найдутся желающие потренировать удар штыком. Желающих не нашлось, туша протухла, ни разу не потревоженная ничьим штыком. Теперь же легионеры, на чёрных лицах которых пот прокладывал белые дорожки, готовились практиковаться на себе подобных.

Северяне, неверно истолковав стихшую со стороны противника стрельбу, созрели для второй атаки. Вновь играли оркестры, били барабаны, развевались знамёна. На правый фланг обороны к южанам подоспела батарея пушек, и артиллеристы принялись осыпать синие шеренги ядрами и картечью, заставляя наступающих ускорить шаг. Дым стлался над переломанной изгородью и склоном, так перепаханным артиллерией, что в гари был отчётливо различим дурманящий аромат свежескошенной травы.

Майор Бёрд посмотрел на свои старые часы, проморгался, опять посмотрел и поднёс к уху, проверяя, не остановились ли. Часы шли и показывали половину одиннадцатого, хотя майор мог бы поклясться, что с момента первого натиска северян минула вечность, и сейчас далеко за полдень. Бёрд облизал запёкшиеся губы и повернулся к врагу.

Запел рожок.

На первой ноте трубач сфальшивил, поперхнулся, но затем чисто и переливчато сыграл сигнал два раза подряд. Взревели офицеры с сержантами, и миг спустя на истерзанной железом да свинцом опушке, где, казалось, не может уцелеть ничего живого, показалась цепь людей в серой форме.

— В атаку! — закричал майор Бёрд, выскакивая из-за деревьев.

Он побежал, изящно воздав саблю над головой, но, споткнувшись о разваленную ограду, подпортил картинность порыва, хотя равновесие сохранил. Адам взял под начало роту «Е», командир которой, Элайша Барроу, погиб. Барроу работал старшим письмоводителем в банке округа Фальконер и в Легион пошёл не по зову сердца, а из боязни, что в противном случае хозяин банка (он же — полковник Легиона) перекроет ему служебный рост. Пуля, пробив Элайше Барроу череп, навсегда избавила его от тревог по поводу карьерного роста, а рота досталась Адаму. Фальконер-младший шагал впереди своей новой роты с револьвером в одной руке и саблей в ножнах — в другой (иначе сабля путалась в ногах). Старбак, сопровождая Бёрда, свою саблю тоже зажал в кулаке.

— Зачем нам, спрашивается, эти железки? — на ходу рассуждал Бёрд, — Мы — пехота, нам и лошади-то нужны, как собаке пятая нога. Это всё мой зятёк. Дай ему волю, он и копьё бы прихватил.

Бёрд прохихикался и продолжил:

— Сэр Вашингтон Фальконер, владетель Семи Вёсен. Ему бы это понравилось. А сестрица моя, вероятно, почитает Отцов-основателей большими дураками из-за того, что от вводить титулы отказались. Леди Фальконер. Звучит, а? Ваш револьвер заряжен, Старбак?

— Да. — в подтверждение Натаниэль выстрелил в сторону врага.

— А мой, по-моему, нет. — Бёрд срубил одуванчик.

Справа на загляденье стройно двигалась рота «Е». По меньшей мере двое её бойцов повесили ружья на плечи, вооружившись охотничьими ножами, более похожими на мясницкие тесаки. Пули северян посвистывали поверх голов, время от времени колыхая шёлк знамён.

— А ведь пули янки всё ещё идут выше. — заметил Бёрд.

— И слава Богу.

Рожок протрубил вновь, призывая южан поторопиться, и Бёрд замахал саблей подчинённым. Бойцы перешли на беглый шаг. Старбак миновал пятачок опалённой земли с разбросанными кусками жестяной картечной коробки и изувеченным телом застрельщика-легионера. У покойника, уже густо облепленного мухами, была разворочена грудная клетка. Узнать его Старбак не смог — лицо было обожжено, обратил внимание лишь на по-лошадиному крупные зубы.

— Джордж Масгрейв. — просветил юношу Бёрд.

— По зубам опознали?

— По ним. Редкостный был гадёныш. Наверно, я должен сказать, что мне его жаль, но мне не жаль. Кровушки он у меня попил в школе, будь здоров.

Парня из роты «К» достала пуля, он стонал в траве. Двое сослуживцев кинулись помочь.

— Оставьте его! — приказал сержант Труслоу.

К раненому, воющему от боли, бежали с носилками музыканты Легиона, в бою выполнявшие функции санитаров.

Гаубичная картечь взорвалась на склоне, за ней вторая. Северяне остановились, перезаряжая ружья. Сверкали на солнце и падали в стволы шомполы. Старбак оглядел идущих в атаку южан. Кучка по сравнению с северянами. Подавив усилием воли накативший страх, он почему-то подумал о семье. Сейчас они в церкви. Ветер доносит через открытые окна запахи моря с гавани и конского навоза с улицы. Отец вещает; мать, делая вид, что читает Библию, внимательно рассматривает прихожан: кто есть, кого нет, кто во что наряжен; старшая сестра Элен-Марджори сидит, словно кол проглотила, как, по её мнению, и приличествует невесте пастора; пятнадцатилетняя Марта строит глазки мальчишкам Вильямсов. Интересно, нет ли их старшего, Сэмми, среди тех, кто лихорадочно заряжает оружие в трёхстах метрах впереди? Не хотелось бы. А где сейчас Джеймс? Кольнуло в груди, когда Натаниэлю представился его, может, излишне рассудительный, но добрый старший брат, лежащий мёртвым где-нибудь в траве.

Подал голос рожок, и цепь южан замерла.

— Чего молчим? — громко осведомился Бёрд, — Где клич?

Люди открыли рты, но пересохшие глотки исторгли звук, мало похожий на боевой клич. Это был жуткий вой, так выла картечь, так выл раненый там, позади. Вой сверхъестественный, от которого мороз шёл по коже, и в жилах стыла кровь.

И тогда северяне открыли огонь.

Словно земля дрогнула под ногами, а воздух вскипел от летящих пуль. Крик южан на секунду стих, но через мгновение возобновился, дополнившись стонами и воплями боли. Люди падали. Людей опрокидывало свинцом, словно ударом копыта. Кровь оросила траву. Старбак слышал треск раскалываемых пулями прикладов и клацанье свинца о металлические детали амуниции. Строй развалился на отдельные группы. Они атаковали, но порознь, медленно и натужно. Останавливались, стреляли и шли вперёд.

Новый залп федералов отбил и у них охоту наступать. Атака захлебнулась. Как ни разорялся майор Бёрд, крича о долге, о Легионе, гаубицы с ружьями северян звучали убедительнее.

Адам опередил свою новую роту на десять шагов. Его звали вернуться, но Адам стоял с опущенным револьвером, даже не оглядываясь. Вперёд, правда, тоже не шёл.

— В атаку! В атаку! — ещё призывал майор Бёрд, но легионеры уже начали отходить.

Пока ещё отходить, а не заполошно драпать.

— Эй! Куда? — возмутился Бёрд.

— Майор! — окликнул его Старбак, — Смотрите, слева!

Свежий полк северян обошёл сбоку обороняющихся и надвигался, грозя отрезать Легион от леса.

Бёрд выругался, неумело и по-книжному. Крикнул:

— Старшина Проктор! Позаботьтесь о знамёнах!

Старбак потянул майора за рукав:

— Пойдёмте, сэр!

Майор позволил увлечь себя назад, и очень вовремя. Стрелки северян приметили двух офицеров, но дым мешал целиться, и пули пролетали мимо.

Общему порыву не поддался лишь Адам. Он выкрикивал вслед отступающим товарищам оскорбления, требовал продолжать атаку, затем вдруг умолк и медленно осел в траву.

— Вот же недоумок. — сержант Труслоу, пригибаясь, порысил к Фальконеру-младшему.

Южане отступали, втягиваясь обратно в лес. Северяне провожали их воплями и гиканьем.

— Моя нога, Труслоу. — тон у Адама был удивлённым.

— Скорее уж, башка. — проворчал Труслоу, — Давай руку! Пошли, парень!

Адаму прострелили левое бедро. Боль пришла не сразу, лишь сейчас начав пылать огнём от паха до пятки. Адам шипел, не в силах сдерживаться.

— Брось меня! — приказал он Труслоу.

— Заткнись, Бога ради! — пропыхтел сержант, волоча Адама к деревьям.

Ранение Адама ни Бёрд, ни Старбак не заметили. Они были на опушке.

— Вы обратили внимание, мистер Старбак, насколько высоко уходят пули северян?

— Да. — чтобы отвязаться, Натаниэль сейчас согласился бы с чем угодно.

— Наши, я полагаю, тоже? Этим утром и мы, и противник выпустили сотни пуль, а результат ничтожный. Смотрите. — Бёрд указал саблей на ближайшее дерево, — Самая нижняя отметина от пули на высоте метров трех. А выше раз, два, три… шесть попаданий! И это только на одном стволе!

— Сэр!

— Погодите, Старбак.

Ну, хоть до деревьев добрались, вздохнул про себя Натаниэль. Живых на пастбище почти не осталось, южане ретировались под защиту леса, постреливая в сторону подступающих северян. Очень многие из солдат Конфедерации на опушке не задерживались, углубляясь в чащу, и майор Бёрд, осознавая, что позиция потеряна, не столько приказал, сколько громко констатировал:

— Отступаем, ребята! — добавив под нос, — Куда отступаем, вот в чём вопрос… Старшина Проктор!

— Сэр?

— Знамёна на вас. Старбак!

— Да?

— Предупредите доктора Дэнсона, что мы отходим. Раненых взять с собой не можем, но, думаю, северяне их не обидят.

— Не обидят, сэр.

Старбак побежал туда, куда увели всех лошадей. Левее в ветвях взорвалась картечь, и он инстинктивно пригнулся. От опушки бежал не только Натаниэль. По лесу продирались десятки солдат, на ходу избавляясь от поклажи: ножей, одеял, сухарных сумок, оружия. За лошадей чуть ли не дрались. Старбак заметил капрала, уводящего Покахонтас, подскочил к нему с револьвером, левой рукой перехватывая поводья:

— Это моя кобыла!

Тот покосился на пистолет, поколебался мгновенье и уступил. Появился капитан Хинтон, за ним хромал лейтенант Мокси. Оба звали своих коней. Старбак взобрался в седло и погнал Покахонтас вперёд. Пули сшибали сучья, гаубицы засыпали лес картечью и шрапнелью. Покахонтас пугливо прядала ушами, но скакала. Поздно заметив низко висящую ветку, Натаниэль успел увернуться, но едва удержался в седле. Перевёл дух, выехав на дорогу. Теперь надо было свернуть южнее, где и разместился импровизированный госпиталь Легиона. Пуля пронзила воздух у самого уха, Старбак вскинул голову и принялся лихорадочно поворачивать Покахонтас. Из леса прямо перед ним выкатывалась волна синемундирной пехоты.

Нещадно терзая бока кобылы шпорами, Старбак помчался обратно. Следовало предупредить Бёрда.

Майор Бёрд помогал Труслоу тащить Адама. С ними брёл и старшина Проктор, нёсший вместе с капралом из роты «Б» стяги Легиона. Других беглецов майор вокруг не видел. Мы¸ вероятно, последние, решил он. Битву, по всей видимости, мы тоже продули; соответственно, расколу — конец. Интересно, как будут рассматривать попытку сецессии историки? Как весеннее помрачение умов? Прихотливую аберрацию американской истории, вроде «Восстания из-за виски», жестоко подавленного Джорджем Вашингтоном?[19]

Старбак нещадно гнал Покахонтас по лесу, низко пригнувшись к шее кобылы. Перекликались беглецы, сыпалась картечь. Старбак кружил и кружил по лесу. Наконец, выехав на крохотную прогалину, Натаниэль заметил яркие пятна знамён Легиона, мелькнувшие среди деревьев, и ринулся к ним.

Где-то совсем близко оркестр играл «Звёздно-полосатый стяг». Старбак пустил Покахонтас шагом, высматривая меж стволов флаги Легиона.

— Майор Бёрд!

Один из идущих под стягами людей обернулся. Бёрд. А помогал он идти Адаму, на ноге которого Старбак приметил кровь. А справа, где деревья редели, указывая на близость дороги, появились солдаты в синих мундирах. Миг, и тяжёлые шёлковые полотнища, а с ними Бёрд, Адам, Труслоу, попадут в лапы янки.

— Берегись! — заорал Натаниэль, указывая на врагов.

Увидели. Отчаянно заторопились, подгоняемые криками северян, предлагающих не валять дурака и сдаваться. Майор Бёрд, понимая, что с раненым Адамом они трое далеко не уйдут, приказал старшине Проктору их не ждать, а спасать знамёна. Что Проктор и сделал. Адам в спешке задел повреждённой ногой за пенёк и взвыл от боли.

Старбак, услышав крик, поднажал. Северяне настигали троицу. Сержант Труслоу отпустил Адама. Тот поковылял дальше, повиснув на Бёрде, а коротыш повернулся к янки.

Натаниэль налетел на тех, как ураган. Он орал им оставить Адама в покое. Штыки качнулись в его сторону, но Старбак был быстрее. Револьвер уже оттягивал его правую кисть. Нижний курок, затем верхний, руку сильно дёрнуло. По ушам ударил грохот выстрела, Старбака окутал дым. Вслед ему бахнула винтовка. Мимо. Он развернул Покахонтас и вновь бросил её на янки, крича во всё горло.

Северян было шестеро. Пятеро предпочли не связываться с безумцем на лошади, шестой оказался смелее товарищей и встретил второй наскок Натаниэля штыковым выпадом. Старбак поднял Покахонтас на дыбы и, провернув нижним курком барабан, выстрелил янки прямо в красную физиономию с чёрными, как смоль, бакенбардами, и коричневыми от табака зубами. Лицо взорвалось кусками костей и брызгами крови. Дико закричал другой северянин под копытами Покахонтас. Справа ударила винтовка. Кобыла заржала и попятилась. Старбак направил на стрелка револьвер, но выстрела не было, ибо он жал на оба курка одновременно. Впрочем, майор Бёрд, Адам и Труслоу уже скрылись в чаще, и Старбак пришпорил Покахонтас, посылая прочь от места стычки.

Его наполняло такое упоение собой, такой восторг схватки, что он засмеялся во весь голос. Как он показал ублюдкам!

А в далёком Бостоне танцевали пылинки в лучах, падающих сквозь высокие окна церкви. Преподобный Элиаль Старбак, опустив веки, молил Создателя защитить воинство праведных, укрепить его дух и послать победу над силами зла.

— И пусть кровь отродьев тьмы течёт реками, орошая осквернённую рабством землю! И пусть гордыня проклятых будет потоптана копытами лошадей всадников Господнего воинства!

Голос его был твёрд, как нью-хэмпширский гранит, из которого состояли стены церкви. Преподобный открыл глаза. Пылающий верой взор обежал притихших прихожан. Пальцы преподобного вцепились в аналой:

— Во имя Господа нашего аминь!

— Аминь. — нестройно откликнулась прихожане.

Зашуршали открываемые сборники псалмов, и миссис Сиффлард извлекла из недр фисгармонии пару нот.

— Номер двести шестьдесят шесть, — объявил преподобный, — «Из вен Христа живой родник, Его святая кровь, и грешник, что к ключу приник, очищен будет вновь…»

Взбесившаяся лошадь без всадника проскакала по рядам лежащих раненых, оставленных на милость северян. Истошно завопил бедолага, которому копыто раздробило колено. Другой плакал, звал мать. Третьему картечь вышибла глаза, и плакать он не мог. Ещё двое отмучились, их бороды торчали к небу, по коже ползали мухи. Северяне, которыми наполнился лес, обшаривали карманы и мешки убитых. Пушки, наконец, смолкли, но кое-где уже трещали занявшиеся от их огня пожары.

Восточнее серомундирные висконсинцы-янки, сблизившись с полком из Джорджии, оказавшимся на правом фланге рухнувшей оборонительной линии южан, были ошибочно приняты за подкрепления. Стяг северян, без ветра висящий на древке тряпкой, ничем не отличался от флага Конфедерации. В результате джорджийцы подпустили янки так близко, что те первым же залпом выбили офицеров. Уцелевшие южане бросились наутёк, и оборонительный рубеж Натана Эванса перестал существовать. Однако свою задачу рубеж выполнил, задержав северян под Седли и дав возможность сформировать на том холме, где ночевал Легион Фальконера, вторую линию обороны.

Там стояла целая батарея виргинских пушек с бывшим адвокатом во главе. Дула орудий смотрели на другую сторону долины, по которой остатки войска Эванса спасались от наступающих им на пятки северян. Закрепившейся на холмах пехотой командовал набожный чудак тяжёлого нрава. Он не пользовался любовью курсантов, будучи преподавателем Виргинского военного института, и не обрёл её у подчинённых, получив под начало бригаду ополченцев, которых учил не до седьмого, до семьдесят седьмого пота. Теперь ополченцы набожного чудака Томаса Джексона, выученные, вымуштрованные, на голом гребне холма ожидали опьянённых победой над бойцами Эванса янки.

Вторая артиллерийская батарея выкатила орудия рядом с тем местом, где был сложены ранцы и прочая поклажа Легиона Фальконера. Командир батареи, ещё недавно — священник епископальной церкви, приказал своим бойцам проверить и перепроверить банники, извлекатели пыжей, шуфлы, пальники, прокольники, а сам вслух жарко молил Всевышнего принять к себе грешные души проклятых янки, которых почтенный пастырь намеревался направить в лучший мир с помощью четырёх пушек, названных им в честь четырёх евангелистов. Томас Джексон, предполагая, что атака на холм начнётся с артподготовки, приказал бойцам залечь, а сам, сидя на лошади, невозмутимо читал Библию. Чтобы в бою его виргинцы не запутались, Джексон распорядился повязать на рукава или кепи полоски белой ткани. Также был оговорен пароль: «Наши домА!». При этом полагалось ударить себя левым кулаком в грудь. Капитан Имбоден, законник-артиллерист, давно пришёл к выводу, что Джексон безумен, как шляпник, и радовался от души, что полоумный сражается на одной с ним стороне, а не против.

^{Томас Джексон. Виргинец. Окончил Вест-Пойнт 17-м из 59 кадетов. Во время американо-мексиканской войны заработал у воинских начальников репутацию строптивца, по-своему выполняя приказы командования. После войны преподавал в Виргинском военном институте, где также отличался, мягко говоря, независимостью суждений (так, например, летом 1851 года под предлогом того, что казармы кадетов недостроены, отправил их в многодневный марш-бросок). Был фанатичным пресвитерианином, и даже стал дьяконом.}

Полутора километрами правее батареи Имбодена через каменный мост маршировал бесконечный поток солдат Севера. Бригадный генерал Ирвин Макдауэлл приветствовал с лошади бойцов, спешащих развить первый успех:

— Победа, ребята! — не уставал он повторять, — На Ричмонд!

Генерал находился в превосходном расположении духа. Настроение, которого не в силах было испортить беспокоившее с утра несварение желудка. Пирог вчера за ужином в качестве завершающего штриха, бесспорно, был лишним, но отказаться от него Ирвин Макдауэлл не мог. К вкусной еде он питал слабость, за что и платил каждое утро изжогой и несварением. Но что несварение? Мелочь. В особенности сегодня, в день его триумфа! Он привёл величайшую армию в истории Америки к умопомрачительной победе, и очень скоро, покончив с остатками разбитого войска бунтовщиков, он лично швырнёт связки знамён побеждённых полков к ногам президента! Пока, правда, захваченных знамён у него не было, но они обязательно будут.

— Старбак! — позвал он су-адъютанта, скучающего в компании иностранных атташе. Попутно он машинально отметил про себя, как нелепо выглядят их вычурные, расшитые золотом парадные мундиры. Он и сам, отучившись во Франции, был не чужд изысков в форменной одежде, но сейчас, на фоне скромных синих мундиров его победоносного воинства, наряды иноземцев казались аляповатыми и оскорбляли взор.

— Капитан Старбак!

— Да, сэр. — капитан, заслушавшийся попурри из оперных увертюр, что оркестры играли для проходивших частей, подъехал к своему патрону.

— Пошлите разведчиков за мост, уж будьте так добры. — благодушно распорядился генерал, — И обяжите наших доблестных парней все захваченные вражеские стяги отсылать сюда, мне. Все до единого! А о наших заморских друзьях не волнуйтесь. Я с удовольствием развлеку их беседой сам.

Макдауэлл помахал проезжающим мимо артиллеристам:

— Победа, ребята! Победа! На Ричмонд! На Ричмонд!

На одном из передков катился пьяный толстяк-сенатор из Нью-Йорка. Ему генерал уважительно отсалютовал. Мошенник, как и все политиканы, однако победоносному генералу после окончания молниеносной удачной войны пригодятся друзья в этих кругах. Джордж Вашингтон, как известно, тоже был поначалу всего лишь военным.

— Отличный денёк, не правда ли, сенатор? Великий денёк!

— Новый Йорктаун, генерал![20] Истинное Ватерлоо! — конгрессмен снял шляпу.

Как бы ни был он пьян, нос держал по ветру. Победоносный генерал может ему тоже оказаться полезен.

— На Ричмонд! К славе! — сенатор энергично мотнул шляпой и чуть не свалился с сиденья.

— Кстати, Старбак! Старбак! — спохватился генерал.

Капитан, начавший проталкиваться по запруженному войсками мосту, оглянулся:

— Сэр?

Генерал не любил прилюдно повышать голос, однако выбирать не приходилось:

— Доступ гражданских через мост надо ограничить. Ребята им дурного не сделают, но нам ведь не хотелось бы, чтобы какая-нибудь леди пала жертвой случайной пули?

— Понял вас, сэр!

И Джеймс Старбак отправился за флагами.

Полковник Вашингтон Фальконер тоже искал флаги, флаги Легиона. Искал он их на пастбище севернее тракта. Поначалу ему навстречу стали попадаться бойцы его драгоценного подразделения: прокопчённые порохом, едва волочащие ружья и ноги, изнурённые. В относительном порядке двигались небольшие группы, ведомые офицерами и сержантами, большинство же брели, бросив дорогостоящую амуницию, понятия не имея, где их роты и где их воинские начальники. Отступающие перемешались. Виргинцы шагали с луизианцами, луизианцы с каролинцами. Выглядели они, как и выглядит битое войско: угрюмо и устало. Полковник смотрел на них так, будто не мог поверить, что видит это наяву. Итен Ридли, мысленно вознося хвалу небесам за то, что не поймался на удочку Старбака, а поехал за полковником, молчал, боясь попасть тому под горячую руку.

— Это из-за Старбака. — выдохнул Фальконер, и Ридли с готовностью кивнул.

Полковник тем временем уже опрашивал встречных легионеров:

— Адама не видели?

Те отрицательно мотали головами, а некоторые, выразительно оглядывали своего командира, его мундир без малейшей пылинки, отдохнувшего жеребца, отворачивались и сплёвывали сухими губами.

— Сэр! — Ридли заметил справа синие мундиры, пересекающие деревянный мостик через один из бесчисленных притоков Булл-Рана, — Сэр!

Однако полковник мчался к выходящей из леса под знамёнами Легиона группе. Фальконер готов был сегодня со многим смириться, раз уж день не задался, но не с потерей знамён. Даже если Конфедерация падёт, даже если мир перевернётся, полковник твёрдо намеревался привезти флаги Легиона обратно в «Семь вёсен» и повесить в холле на радость потомкам. Ридли ничего не оставалось, как последовать за командиром.

Первым полковник увидел не Адама. Тот хромал позади, с Труслоу и старшиной Проктором. Первым увидел Таддеуса Бёрда, лишившего Фальконера его драгоценного Легиона, а, следовательно, шанса прославиться.

— Что ты, мерзавец, сделал с моим Легионом?! — возопил полковник, — Что ты с ним сделал?

Таддеус Бёрд несколько секунд взирал как бы сквозь разгневанного Фальконера. Затем расхохотался.

— Будь ты проклят, чёртов Дятел! Будь ты проклят! — Фальконер, казалось, близок к тому, чтобы хлестнуть захлёбывающегося от смеха Бёрда плетью по лицу.

— Адам ранен. — учитель, наконец, справился с приступом веселья, — Но ничего серьёзного. Сражался на отлично. Они все сражались на отлично. Ну, или почти все. Только придётся научиться брать прицел ниже. Многому придётся учиться. Но для первой схватки недурной результат.

— Недурной?! Да Легиона больше не существует! Из-за тебя, будь ты проклят! Ты дал его разбить в пух и прах!

Полковник дал шенкеля Саратоге, посылая его навстречу Адаму, повисшему на плечах сержанта со старшиной.

— Адам? — тон у полковника был обескураженным, потому что его раненый сын улыбался.

— В лес не суйся, Фальконер. — остерёг Труслоу, — Он кишит чёртовыми янки.

При виде странной улыбки сына Фальконер начал заводиться вновь, хотел было взгреть за то, что не одёрнул Бёрда, но заметил пропитанную кровью штанину, и неласковые слова застряли в глотке. Он смущённо отвёл взгляд. Из-за деревьев, припадая на ногу, вышел очередной беглец в серой форме. Старбак! Ярость затмила разум Фальконера, и он ринулся к тому, кого считал главным виновником приключившегося с Легионом несчастья.

Старбак был пеш. Оставив позади янки, он торопился догнать Адама со спутниками и понял, что Покахонтас ранена, лишь когда она споткнулась. Только в тот момент он обратил внимание на то, что на поводьях у рта кобылы пузырится кровавая пена. Лошадь шатко прошла ещё шаг и завалилась набок. Старбак успел выдернуть ступни из стремян, хотя вывернул щиколотку. Копыта Покахонтас дёрнулись, и лошадь испустила дух. Старбак застыл над ней в полном ступоре. Изо рта кобылы текла кровь, на которую, гудя, слетались мухи.

В лесу стояла тишина. Где-то в отдалении трещали выстрелы. Рядом же, похоже, не было ни души. Случайно опершись на левую ногу, Натаниэль зашипел от боли. Ступня горела огнём. Отыскав в куче бурой прошлогодней листвы обронённый туда при падении револьвер, сунул его в кобуру. Что дальше-то? Соображалось плохо, слишком много событий для одного утра. Вспомнив, что полковник упоминал о ценности седла на Покахонтас, Старбак почему-то решил: если не вернуть Фальконеру седло, будет хуже. Опустившись на колени, юноша расстегнул подпругу, кое-как стащил тяжеленное сооружение из кожи и дерева с мёртвой кобылы.

Он плелся, страдая от боли в лодыжке, изнемогая под весом треклятого седла. Донимала жара. Кроме того, чёртова сабля, которую он не мог поправлять (обе руки были заняты этим гадостным седлом), так и норовила юркнуть меж сапог, когда Натаниэль переставлял ноги. После третьего раза терпение Старбака лопнуло. Он положил седло, отстегнул паршивую железку и зашвырнул её так далеко, как смог. Частью сознания он понимал, что сабля важнее сбруи, но седло превратилось в навязчивую идею, и он упрямо пёр седло по лесу. Услышав голоса и пение трубы, Старбак испугался, что его возьмут в плен. Он положил на землю седло, поспешно достал Саваж, взвёл нижний курок. Дальше он тащил седло, не выпуская изготовленного револьвера. Пистолет, к счастью, не понадобился, а вскоре лес кончился, и перед Старбаком открылась долина, усеянная отступающими южанами до самого Уоррингтонского тракта, за которым на голой вершине холма, где встретил рассвет Легион, виднелся домик вдовы Генри и чьи-то пушки, то ли янки, то ли конфедератов.

— Скотина!

Старбак дёрнулся на крик. Полковник Фальконер, будто ангел мщения, летел к нему во весь опор. Осадив Саратогу прямо перед юношей так резко, что того осыпало комьями грунта из-под копыт, полковник взревел:

— Ты! Что ты, сукин сын, сотворил с моим Легионом?! Я же приказал тебе убираться в твой чёртов Бостон, к твоему чёртовому богомольному папаше!

Вне себя от ярости к северному выкормышу, полковник поднял плётку и стеганул ею Старбака. От боли Натаниэль на миг задохнулся, попятился и упал на спину. Что-то горячее полилось из носа на верхнюю губу.

— Седло принёс. — хотел зачем-то сказать он.

Не успел. Полковник хлестнул его второй раз, третий:

— Грязный янки, пособил своим землячкам, да? Ты уничтожил мой Легион, подонок!

Фальконер поднял хлыст для четвёртого удара.

Из-за деревьев появились солдаты северян. Один из них, капрал, был в той ватажке, на которую напал в лесу Старбак. Вид конного вражеского офицера в пятидесяти метрах напомнил о только что погибшем товарище, и капрал, пав на одно колено, выстрелил во всадника. Стрелком капрал был метким. Свинец ударил полковника в правую руку, расщепил кость, рикошетом пропахал мясо на рёбрах и увяз в мягких тканях живота. Выбитый из руки хлыст, крутясь, улетел назад.

— Боже! — охнул Вашингтон Фальконер.

Волна накатившей боли заставила его заорать, а, попытавшись опустить руку, он обнаружил вместо неё месиво из костей и кровавых лохмотьев. Тогда он закричал от ужаса.

— Полковник! — Итен Ридли ударил шпорами лошадь и пригнулся к гриве.

С края леса грохнул залп, и пули Минье провизжали над шако Ридли. Саратога увозил изувеченного хозяина прочь. Старбак, сидевший на земле, закрылся от плети правой рукой с револьвером, и Ридли решил, что «преподобный» убил Фальконера.

— Ты застрелил его! — воскликнул он, выхватывая револьвер.

Ошеломлённый Старбак краем глаза заметил надвигающего на него всадника. Ридли! В ту же секунду прогремел выстрел, тяжеленное седло у ног юноши подбросила пуля, и оно подскочило, как живое. Старбак будто очнулся. Сзади набегали янки. Ридли, не желая попасть в плен, отворачивал кобылу.

— Ридли! — окликнул врага Старбак.

Тот не обернулся. Тогда Натаниэль вскинул неуклюжий Саваж. Он дал обещание, а обещание должно сдерживать. Верхний спусковой крючок отжался назад, курок вышиб пучок искр, отдача подбросила револьвер.

Ридли закричал и выгнулся дугой.

— Ридли! — хрипло рявкнул Старбак.

Янки позади вновь нажали спусковые скобы винтовок. Свинцовый рой прожужжал над Старбаком. Кобыла Ридли с жалобным ржаньем встала на дыбы. Её раненый всадник сбросил стремена и обернулся на Старбака.

— Это за Салли, сволочь! За Салли!

Пусть имя Салли будет последним, что хлыщ услышит в жизни! Вторая пуля из Саважа ужалила Ридли в спину. Застонав, как единое существо, лошадь и всадник тяжело рухнули на землю. Кобыла поднялась и поскакала прочь. Ридли остался лежать, судорожно скребя конечностями.

— Ты сволочь, Ридли! — Старбак встал на ноги и выстрелил в третий раз.

Пуля вздыбила фонтанчик пыли рядом с южанином. Терзаемый ужасом и болью Фальконер, которого верный Саратога уносил прочь, оглянулся.

— За Салли! — рявкнул Старбак, всаживая в умирающего врага последнюю пулю.

Мгновением позже в Ридли угодил заряд конфедератской картечи, скрыв Старбака от Легиона и его полковника стеной горячего железа, земли и плоти Ридли.

Жаркая волна выбила из Натаниэля дыхание и швырнула на спину. Поднявшись с грунта, он ощупал себя. Цел. Он был в крови с головы до ног, но это была кровь Ридли. Картечные разрывы чёрно-красными цветами распускались в синей массе выходящих на склон из леса северян. Отступающие конфедераты бежали к холму напротив, голый гребень которого там, где стояли батареи, был увенчан дымной короной. Натаниэля, несмотря на жару, бил озноб. Он впился взглядом в кучу костей, мяса и кровавых тряпок, бывшую ещё пару минут назад Итеном Ридли. Ридли мёртв. Мёртв.

Один из набегавших сзади северян пинком выбил из руки Старбака Саваж и, ударом приклада уложив юношу на землю, приказал не дёргаться.

Натаниэль и не дёргался. Уткнувшись в душистую траву, он вспоминал гримасу, исказившую лицо Ридли, когда тот осознал, что доставшие его пули — привет из Ричмонда от обманутой им девушки. Вспоминал, и не испытывал ни малейших угрызений совести за взятый на душу страшный грех убийства. Наоборот, его распирала гордость. Он убил своего врага. Он сдержал данное им Салли слово. Он разразился смехом, странным, каркающим.

Меж лопаток упёрся штык, и чей-то голос испуганно приказал:

— Эй, псих! Слышь, вставай давай.

Натаниэль повиновался. Бородач-северянин взял его на мушку, второй, не скрывая опаски, обшарил подсумки и карманы Старбака. Разглядывая жалкую добычу — горсть патронов к Саважу, первый крякнул:

— М-да, с дохлой псины больше бы взяли. — кивнув на бренные останки Ридли, — Эту кучу дерьма обыскивать будешь, Джек?

Тот брезгливо скривился и, развернув Старбака за плечи, сунул в бок кулаком:

— Шагай, псих, твоя война закончилась.

К кромке леса янки уже согнали с десяток пленных, половина — легионеров, остальные — каролинцы с зуавами. Сидя на земле, они с бессильной злостью наблюдали, как от Булл-Рана идут бесчисленные полки северян, как новые и новые пушки выкатываются на позиции, спеша смять жалкую оборону южан у хижины вдовы Генри.

— Что с нами будет? — осведомился у Старбака один из его товарищей по плену.

Тот пожал плечами.

— Ну да. — недобро оскалился пленный, — Тебе-то чего беспокоиться, да? Ты офицер, тебя они обменяют. Нас же будут мурыжить, пока рак свистнет. А урожай убирать будет некому.

— Нечего было бунтовать, — нравоучительно вставил сержант-янки, — Сами виноваты.

Около часа дня их отвели вниз, к перекрёстку. Янки сосредотачивали силы для могучего удара по холму Генри, и его пока обрабатывала артиллерия. Пушки южан тоже не молчали, и поток раненых к кирпичному дому у перекрёстка, где был устроен полевой лазарет, не иссякал.

^{Каменный дом у перекрёстка, где разместился полевой госпиталь северян.}

Старбака, из-за его лодыжки и пропитанной кровью Ридли формы, впихнули внутрь.

— Да я не ранен! — запротестовал он.

— Док разберётся. — сказал сержант, закрывая за Натаниэлем дверь кухни.

Среди увечных бедолаг в доме Старбак обнаружил и легионеров. Парню из роты «К» оторвало ногу, ещё двое получили по пуле в лёгкое, четвёртый ослеп, а у пятого от нижней челюсти осталась жуткая мешанина из костей и крови.

За кухонным столом, залитым ярким солнечным светом, льющимся из окна, рыжебородый доктор ампутировал солдату-северянину колено. От скрежета пилы о кость у Старбака заныли зубы. Пациент страшно застонал, и помощник хирурга суетливо накапал хлороформа на тряпицу, закрывавшую рот и нос несчастного. С врача и ассистента пот лил в три ручья. Кухня была раскалена, как печь, — вдобавок к зною на плите кипятилась в котле вода.

Доктор отложил пилу и несколькими быстрыми взмахами скальпеля докончил дело. Окровавленную ногу, всё ещё обутую в башмак, столкнул на пол.

— Это не сифилис лечить! — победно провозгласил врач, подмигнув Старбаку, и вытер со лба пот. — А именно этим мы и занимались последние три месяца: лечили сифилис! Южанам не надо было ввязываться в драку. Просто спровадили бы всех своих лярв к нам на Север и подождали, пока мы сами от сифилиса загнёмся. Он жив, нет?

Вопрос был адресован ассистенту.

— Как будто, да, сэр.

— Нашатыря ему. Пусть не раскатывает губу, в рай я его пока не отпускал.

Врач ловко перевязал кровеносные сосуды, обработал то, что осталось от ноги и, покрыв лоскутом кожи, наложил швы. Затем размотал турникетную повязку, пережимавшую бедро во время операции.

— Очередной увечный герой готов! — подытожил он.

— Он не приходит в себя, сэр, — растерянно пробормотал ассистент, водя открытым пузырьком с нашатырным спиртом у носа раненого.

— Дай-ка мне хлороформ.

Вспоров на пациенте брюки до паха, доктор откинул разлохмаченную ткань, обнажив гениталии.

— Восстань, Лазарь![21] — с этими словами доктор полил мошонку пациента хлороформом из поданной помощником бутылки.

Пациент дёрнулся, с рёвом открыл глаза, порываясь сесть. Доктор придержал его, отставил бутылку на соседний столик:

— Покупайте хлороформ! Лучшее патентованное средство со времён Иисуса! Подмораживает тестикулы и воскрешает мёртвых!

Он повернулся к Старбаку, внимательно осмотрел от макушки до пят. Брови его поползли вверх:

— Вы уверены, что живы? Если нет, то сомневаюсь, что вам хлороформ поможет.

— Я даже не ранен. Это чужая кровь.

— Ах, не ранены? Тогда марш на улицу! А то внуки попросят: расскажи, дедушка, как вам северяне вломили, а вам и рассказать будет нечего!

Старбак вышел наружу и припал спиной к стене. Холмы и долины у Булл-Рана, где северяне вот-вот должны были поставить точку во «вламывании» южанам, озаряло горячее летнее солнце. Луг, на котором Эванс задержал северян, был пустынен, если не считать трупов. Невообразимый людской прилив, смывший собранные с бору по сосенке части Эванса, захлестнул холм Генри. Артиллерия перепахивала гребень, а к нему тянулись длинные щупальца синемундирных колонн. Южане же свои пушки отвели назад. Конфедератское ядро одиноко прочертило небо. Старбак невесело усмехнулся. Ещё сражаются. Долго ли? Полкам северян, шагающим по тракту, не было видно конца.

— Эй, ты чего здесь? — заметил юношу надоеда-сержант.

— Доктор выдворил.

— Тогда иди туда. К остальным, — он махнул на группу раненых пленных, сидящих под охраной в дальнем углу.

— Доктор вымыться приказал, — соврал Старбак.

Он приметил колодец у дороги, а пить хотелось невообразимо.

— Ладно, только быстро, — разрешил сержант.

Старбак выволок из колодца деревянное ведро. Он собирался обмыть кровь с лица перед тем, как пить, но при виде воды не удержался, окунул голову и глотал, глотал, глотал живительную влагу. Отдышавшись, вылил ведро на макушку, набрал новое и снова пил.

Поставив ведро на край колодца, он обтёр ладонью мокрую физиономию и обмер. На него смотрели огромные прекрасные голубые глаза, помещавшиеся на прелестной мордашке. Девушка. Должно быть, он грезил наяву. Красивая девушка, ангел, видение; изящная, свежая, в белом кружевном платье и модном капоре, с зонтиком. Старбак заподозрил, что взрыв картечи, разметавший тело Ридли, ему тоже даром не прошёл, но тут девушка в открытой коляске, остановившейся у забора, громко прыснула. Натаниэль облегчённо выдохнул. Настоящая.

— Эй, оставь леди в покое! — рявкнул сержант, — А ну, давай назад, бунтовщик!

— Нет, это вы оставьте его в покое! — вступилась девушка.

Рядом с ней в экипаже восседал джентльмен гораздо старше её годами. Правил парой лошадей, впряжённых в коляску, кучер-негр. Пожилому джентльмену лейтенант-федерал талдычил о том, что они заехали слишком близко к передовой, что здесь опасно, что их и через мост не должны были пропускать.

— Вам известно, кто я? — покровительственно осведомился джентльмен.

Одет он был с шиком: яркий жилет, высокий цилиндр, белый шёлковый галстук. В руках он держал тросточку с золотым набалдашником.

— Сэр, — устало сказал лейтенант, — Единственное, что я знаю, — это то, что вам здесь находиться нельзя, и я вынужден настаивать…

— Настаивать? — надменно поднял бровь его собеседник, — Лейтенант, я Бенджамен Маттесон, конгрессмен от великого штата Нью-Джерси. Что за вздор «настаивать»?

— Опасно здесь, сэр, — безнадёжно повторил лейтенант.

— Когда республика в опасности, место конгрессмена — в авангарде! — напыщенно изрёк Маттесон.

На самом деле он, как и многие другие представители высшего света, следовал за армией из любопытства и в надежде подобрать сувенир: стреляную пулю, окровавленное кепи.

— Но женщина, сэр…

— Женщина, лейтенант, — почтенная супруга конгрессмена, и, как супруга конгрессмена, готова разделить с мужем опасности и трудности государственных забот.

Фраза прозвучала так пафосно, и настолько не вязалась с прелестной молодой женщиной, что почтенная «супруга конгрессмена» хихикнула. Старбак же дивился, почему такая красавица вышла замуж за старика?

В глазах миссис Маттесон, синих, как звёздный крыж федерального флага, плясали озорные чёртики.

— Вы, правда, бунтовщик? — спросила она Старбака.

Всё в ней было белым: молочная кожа, светлые крашеные кудряшки, только платье из-за дорожной пыли имело красноватый отлив.

Старбак глядел на неё, как умирающий от жажды может глядеть на ключ прохладной чистой воды. Она не походила ни на одну из благонравных чинных девиц, что посещали церковь его отца. Таких, как миссис Маттесон, преподобный Элиаль называл «блудница повапленная»; для Салли Труслоу уподобиться таким, как миссис Маттесон, было пределом мечтаний, а сам Натаниэль, которому строгое воспитание привило вкус к запретным плодам, видел в миссис Маттесон свой идеал женщины.

— Бунтарь, мэм. — он постарался произнести это гордо, с вызовом.

— Признаюсь вам по секрету, — заговорщицким тоном сказала она, но так громко, что, несмотря на треск картечи с пальбой, её услышали даже пленные во дворе, — Я тоже из ваших.

Её муж фальшиво рассмеялся:

— Вздор, Люси! Ну, что ты говоришь? Ты из Пенсильвании! — он похлопал её по коленке и уточнил высокопарно, — Из великого штата Пенсильвании!

— Не будь несносным, Бен. Я тоже бунтовщица, — она повернулась к чернокожему кучеру, — Я бунтовщица, Джозеф?

— Ещё какая, миссас, ещё какая! — ухмыльнулся негр, добродушно косясь на неё через плечо.

— А, когда наше бунтовщицкое дело победит, я порабощу тебя, да, Джозеф?

— Ох, и поработите, миссас!

Люси Маттесон перевела взгляд обратно на Старбака:

— Вам плохо?

— Нет, мэм.

— Что с вами случилось?

— Мою лошадь застрелили, мэм, а меня взяли в плен.

— Вы… — она замялась, слегка порозовела и смущённо продолжила, — вы кого-нибудь убили?

Перед взором Старбака мелькнул смутный образ Ридли, опрокидывающегося вместе с лошадью:

— Не знаю, мэм.

— А я бы, пожалуй, убила кого-нибудь. Мы ночевали на кухне какого-то дикого хутора в Сентервилле, и кто знает, где будем спать сегодня. Если вообще будем спать. Лишёния войны, так это зовётся. — она рассмеялась, сверкая жемчужными зубками, — В Манассасе отели есть?

— Не слышал ни об одном, мэм.

— По выговору не скажешь, что вы южанин. — с ноткой недовольства вмешался в разговор конгрессмен.

Старбак, не желая пускаться в утомительные объяснения, счёл за благо промолчать.

— А вы загадочный! — Люси Маттесон захлопала в ладоши, затем открыла картонную коробочку, — Держите одну.

Она протянула ему завёрнутый в тонкую китайскую бумагу цукат.

— Вы уверены, мэм?

— Держите. Угощайтесь. Они пошлют вас в Вашингтон, как думаете?

— Их планов относительно военнопленных я не знаю, мэм.

— Наверняка, пошлют. Будет пышный парад. Пленных под оркестр проведут в цепях по городу и расстреляют на площади перед Белым Домом.

— Не фантазируй, Люси, — поморщился Маттесон, — Умоляю, не фантазируй.

— Может, вас, как офицера, отпустят под честное слово, — улыбнулась она Старбаку, — И вы заглянете к нам на ужин. Не возражай, Бенджамин, я уже решила. Лучше дай мне визитную карточку.

Люси отобрала у хмурящегося мужа визитницу, выудила один картонный прямоугольник, вручила Старбаку:

— Мы, бунтари, будем обсуждать наши тайные бунтарские затеи, а бессердечные северяне насупливать на нас брови. А если вам что-то понадобится, дайте знать. Я была бы рада предложить вам сейчас что-нибудь более существенное, чем засахаренный фрукт, но один обжора-конгрессмен доел нашу холодную курицу. Дескать, полежав во льду, она хуже на вкус!

Она покосилась на мужа, а в её голосе прозвучала искренняя обида, и Старбак улыбнулся.

Тем временем затурканному лейтенанту пришёл на помощь очень решительного вида майор. Он коснулся шляпы, приветствуя даму, и без лишних слов приказал кучеру поворачивать коляску обратно к мосту.

— Вам известно, кто я? — начал конгрессмен, но продолжить не успел.

Конфедератская шрапнель взорвалась метрах в двадцати от перекрёстка, и Маттесон пригнулся.

— Будь вы хоть французский император, я бы завернул вас назад! Вон! Живо!

Люси Маттесон долго махала Старбаку из удаляющегося экипажа:

— Обязательно навестите нас в Вашингтоне!

Старбак, улыбаясь, побрёл обратно к дому. Холм Генри был окутан дымом, свистела картечь, визжала шрапнель, раненые ковыляли к перекрёстку. Пленные ждали, когда их погонят в Вашингтон, янки ждали победы, а мёртвые — погребения. Сержант, которому надоело играть роль наседки при Старбаке, оставил его в покое. Натаниэль сел, привалившись лопатками к нагретой солнцем стене и смежил веки. Чего ждать ему самому? Северяне, считай, покончили с надеждами Юга на самостоятельность, войне — конец. Жаль. Натаниэль увидел слона, и хотел увидеть снова. Холодящий ужас; оторванная нога, взмывающая в воздух; голова янки, разлетающаяся в пороховом дыму и кровавых брызгах… Не это было главное. Война переворошила душу Старбака, подняв из её глубин то, о чём он даже не подозревал; то, что смог увидеть в нём лишь Томас Труслоу. Собственно, война переворошила всё, камня на камне не оставив от прежних обязательств. Война спасла Старбака от судьбы, навязанной ему отцом. Война дала ему свободу, мир нёс скуку, а скука для молодых людей хуже смерти.

Но его война закончилась пленом, война Юга с минуты на минуту должна была закончиться поражением, и Старбак, пригретый солнышком, уснул.

14

Остатки Легиона Фальконера нашли прибежище в редколесье на холме Генри за позициями бригады виргинцев Джексона. Кроме легионеров, здесь собрались бойцы прочих частей, сражавшихся под началом Эванса. По его приказу они образовали жалкую оборонительную линию, обращённую к Булл-Рану. Шансов на то, что их стойкость подвергнется новому испытанию, было немного. Они находились достаточно далеко от тракта, и янки было не до них. Хотелось пить, но воды не было.

Доктор Дэнсон извлёк пулю из ноги Адама Фальконера легко и без хлороформа:

— Ты — везунчик, Адам. Главные кровеносные сосуды и кость пуля не задела. Первое время возможна лёгкая хромота, дамы будут в восторге. А через десять дней хоть танцуй.

Он полил рану ляписом, перевязал и занялся полковником. Пулю из мускулов живота он достал без затруднений, с рукой пришлось повозиться.

— Сын удачливее вас, Вашингтон, — Дэнсон воспринимал полковника, как соседа, а не как командира. — В строй вернётесь не раньше, чем через шесть недель.

— Шесть недель?!

Фальконера-старшего до сих пор трясло при мысли о том, что с его Легионом сделал Старбак при попустительстве Бёрда. Полковник горел жаждой мести. Мести не Бёрду (того он считал дураком), мести Старбаку, который стал для полковника живым воплощением неудачного дебюта Легиона. Вместо марша к славе под началом самого Фальконера подразделение было бито в непонятной стычке на задворках ещё до начала основного сражения. Легион потерял кучу амуниции и около семи десятков бойцов. «Около», потому что точного числа никто не знал. Старбак, как выяснилось, пропал.

Доктор Дэнсон слышал, что Старбака взяли в плен, но говорили и другое:

— Парнишка из роты «Б» божится, что Старбака убили, — поведал лекарь, накладывая на повреждённую конечность Фальконера шину.

— Так ему и надо. — прокомментировал полковник с кровожадностью, извинительной для человека, рану которого только что терзали без всякой анестезии.

— Отец! — укоризненно сказал Адам.

— Сам бы его пристрелил, честное слово! Он убил Ридли у меня на глазах!

— Отец, прошу тебя!

— Вот ответь мне, Адам, почему ты всегда на стороне Старбака против меня? Для тебя, что, семейная солидарность — пустой звук?

Пристыжённый Адам молчал.

— Как ни печально, Адам, твой друг — чёртов убийца. Эх, и ведь не скрывал он своей гнилой натуры, не стеснялся хвастать кражей и распутством, а я, глупец, доверился ему. Как же, он — друг сына! А из-за моей доверчивости погиб Итен. Клянусь, сын, я этому Старбаку собственными руками шею сверну, попадись он мне!

— Не собственными. По крайней мере, не в ближайшие полтора месяца. — уточнил доктор Дэнсон.

— К чёрту, Билл! Я не могу оставить Легион на полтора месяца!

— Руке нужен покой, — увещевал его Дэнсон. — Покой и соответствующий уход. В противном случае неизбежна гангрена. А гангрена, Вашингтон, — это смерть.

К орудийному грому примешался винтовочный треск, — это виргинцы Джексона здоровались с врагом. На плоском гребне у дома Генри завязался бой. Пехота федералов, в рядах которой батареи южан пробивали кровавые бреши, обошли пушки с боков, вынудив отступить. Артиллеристы северян спешно устанавливали орудия, чтобы вести по пушкам конфедератов фланговый огонь. Грунт вокруг батареи капитана Имбодена, законника, ставшего артиллеристом, был изрыт вражескими снарядами так, будто здесь поработала сотня зверски голодных свиней в надежде полакомиться трюфелями. Большая часть картечи глубоко зарывалась в землю, взрываясь там без вреда для пушкарей-южан. Большая часть, но не все. Один из зарядных ящиков взорвался от прямого попадания, да наводчик соседнего орудия получил в живот осколок жестяного контейнера. Многих артиллеристов сняли застрельщики северян. Капитан Имбоден сам встал к орудию, наравне с рядовыми заряжал картечь с ядрами, дёргал шнур, сея смерть в надвигающихся шеренгах синей пехоты.

В клубах дыма плыли знамёна. Звёзды и полосы теснили конфедератские три полоски. Теснили, пока Томас Джексон, бережно спрятавший Библию в седельную суму, не решил, что пора остановиться. И флаг остановился. Остановился там, где люди Джексона, стоя насмерть в дыму, с удивлением убеждались в том, что изматывающая муштра не прошла даром. Благодаря ей среди воя картечи и свиста пуль, среди воплей раненых и стонов умирающих, среди ужасов растрощенной плоти они методично скусывали картузы, заряжали, одевали капсюли, целились, стреляли. Сражались. Страх сковывал тело, но выучка превозмогала страх, а тот, кому они были обязаны этой выучкой, благосклонно качал бородой, и они стояли, как каменная стена, перегородившая гребень.

Каменная стена, о которую, словно об волнорез, разбивались одна за одной волны атакующих.

Это было неправильно. Виргинцев Джексона, как и прочих южан, должно было унести, как песчинки, синее море наступающих северян. Ведь битва была южанами проиграна. Но виргинцы этого не знали, и сражались, и даже продвигались помалу вперёд. И страх уходил, свивая гнездо в сердцах северян, терявшихся, не знающих, как им сокрушить каменную стену. А южане шаг за шагом отвоёвывали землю, покрытую обожжённой тысячами пыжей травой. Федералы оглядывались, выискивая взглядом подкрепления.

Подкрепления шли к северянам. И к южанам тоже. Борегар, наконец, понял, что его план постигла участь всех планов, ибо план и жизнь — вещи разные, а потому торопливо перебрасывал к холму Генри свежие части с правого крыла. Его оппонент генерал Макдауэлл, раздражённый ослиным упрямством южан, не желающих признать его очевидной победы, посылал на холм полк за полком на поживу картечи капитана Имбодена, а также «Матфея», «Марка», «Луки», «Иоанна» вкупе с пулями стрелков Томаса Джексона.

Настоящее сражение, которое северяне считали выигранным, только началось.

Началось, потому что минул час манёвров, обходов и фланговых атак, настала пора драки лоб в лоб. На гребне не было естественных укрытий. Ни деревьев, ни бугров, ни канав. Он представлял собой ровную площадку, где правила смерть. Люди заряжали и стреляли, падали и умирали, богохульствовали и умирали, а на смену им в объятия смерти торопились новые. Уроженцы Нью-Йорка и Нью-Хэмпшира, Мэйна и Вермонта, Коннектикута и Массачусетса палили по уроженцам Миссисипи и Виргинии, Джорджии и обеих Каролин, Мэриленда и Теннеси. Раненые корчились, убитые валились, ряды смыкались, полки таяли, а ружья выбрасывали клубы дыма под яркими знамёнами. Северяне не могли отступиться, ибо только эта горстка южан отделяла их от победы, от захвата Ричмонда, после которого Конфедерация лопнет, как гнилая тыква. Южане отступить не могли, потому что только чувствительное кровопускание могло удержать проклятых северян от нового вторжения на священную суверенную землю Юга.

И люди, исполненные решимости победить, истребляли друг друга под яркими знамёнами, трепыхавшимися от шальных пуль, не от ветра. Истребляли, не в силах превозмочь. Шанс на победу был бы у той из сторон, чьи пушки смогли бы привести к молчанию вражеские. Орудия и тех, и других стояли открыто: ни окопов, ни габионов, ибо никто из генералов не собирался драться на голом гребне холма Генри. Обслугу пушек ничто не защищало от ружейного огня, а отвести батареи, чтобы палить с безопасной дистанции, было некуда. Крохотным был пятачок на вершине, крохотным. Пехота бросалась в атаки на пушки, но её косила неумолимая картечь и безжалостная шрапнель. Когда солнце достигло зенита, виргинский полк, одетый в синие мундиры из трофейного сукна, поспел в помощь обороняющимся на левый фланг. Виргинцам поставили задачу: заставить замолчать батарею северян. И они пошли. Их форма была синей, а красно-бело-синий флаг Конфедерации в задымленном неподвижном воздухе ничем не отличался от красно-бело-синего флага Союза. Артиллеристы Севера, раздевшиеся до мокрых жилетов, с чёрными лицами, на которых пот прочертил белые полоски, с руками в ожогах от горячего металла орудий, приветствовали виргинцев дружескими криками и махали им, приняв за свою пехоту, посланную прикрыть батарею с фронта.

Выйдя во фланг и приблизившись на дистанцию пистолетного выстрела, виргинцы остановились.

— Цельсь!

Приклады легли к обтянутым синим сукном плечам. Артиллеристы поняли ошибку, но было поздно, развернуть орудия они не успевали.

— Пли!

Цепь огней проклюнулась сквозь рваную завесу дыма. Сотни пуль простучали по стволам пушек, глухо впились в дерево передков и лафетов, отозвались стонами в плоти людей и лошадей. Сорок девять из пятидесяти батарейных коней погибли, немногие пережившие залп артиллеристы кинулись наутёк. Виргинцы двинулись на батарею с ножами и штыками наголо.

— Поворачивай пушки! Шевелись!

— В атаку!

Северяне контратаковали. Пушки отбили обратно, только поздно: орудийная обслуга погибла или разбежалась. Одна батарея замолчала, на других из-за огня застрельщиков оставалось всё меньше артиллеристов.

Конфедераты теснили противника, и, в надежде исправить этот непорядок, командование северян направляло в мясорубку на холме Генри новое и новое пушечное мясо.

Туда же держал путь и Джеймс Старбак. Он ехал не за трофеями, которые его генерал мог бы положить к ногам президента. Он ехал выяснить, что же творится в этом задымленном аду. «Выясни, Старбак! — приказал ему Ирвин Макдауэлл, — Выясни и доложи!» Бригадный генерал послал с тем же поручением ещё шестерых офицеров, поехать самому у него и мысли не возникло. Откровенно говоря, от порученцев он хотел не анализа ситуации, а хороших новостей. Он хотел, чтобы адъютанты вернулись и успокоили его: всё в порядке, мы побеждаем.

По изрытому картечью склону лошадь привезла Старбака в тыл свежего нью-йоркского полка, марширующего с примкнутыми штыками в атаку на еле видимые в дыму ряды вражеских солдат. Дым расцветился линией сполохов. Их было много. Джеймсу показалось, что залп дала вся армия конфедератов.

Нью-йоркцы замешкались. С боков по ним пальнули соседние линии южан. Нью-йоркцы шатнулись назад, оставляя умирающих и убитых. Их боевой дух был высок. Джеймс видел взлетающие вверх руки с шомполами, — нью-йоркцы готовились отплатить врагу той же свинцовой монетой. Но полк пошёл в атаку один, его фланги были открыты, и частые залпы южан просто выкашивали его. Джеймс хотел крикнуть, подбодрить храбрых нью-йоркцев, да в горле было сухо, и крик вышел хриплым и невнятным.

Под лошадью Джеймса что-то грохнуло. Мир вокруг содрогнулся. Заряд картечи в секунду выпотрошил животное, и Джеймс, оглушённый, с помрачившимся на миг сознанием, вдруг очутился в расползающейся груде внутренностей, копыт, мяса и крови. Он встал на карачки. Под коленями и локтями что-то мерзко хлюпнуло. Нос и рот забило вонью из лопнувших кишок. Джеймса вывернуло. Он подскочил, поскользнулся, упал, вновь встал и, обезумев от ужаса с отвращением, ринулся к замеченному крем глаза деревянному домику в самом центре боевых порядков северян. Домик в то мгновение казался ему надёжнейшим укрытием от всего на свете, но, подбежав ближе, он увидел, что хижина жестоко истерзана картечью с пулями. Приходя в себя, он привалился к кладовке-холодку. В ушах звенело. Сквозь звон Джеймс слышал доносящиеся из хижины женские рыдания. Сбоку на капитана кто-то смотрел. Джеймс повернул голову и встретился с мёртвым взглядом сидящего у кладовки висконсинца. Макушка у солдата была снесена картечью, виднелся мозг. Капитан отшатнулся и побрёл прочь, к ближайшему полку пехоты. Массачусетцы. Земляки. Подойдя к знамёнам, обратил внимание на уложенных за стягами нескольких убитых. Один из знаменосцев осел, сражённый пулей. Для вражеских стрелков бойцы со знамёнами были, как приглашение к выстрелу. Тем не менее, едва убитый знаменосец рухнул, его место у флага занял новый боец.

^{Дом вдовы Джудит Генри. Фотография сделана сразу после сражения при Манассасе. Несчастную 80-летнюю вдову в самом начале атаки северян на холм вынесло снарядом из дома вместе с кроватью, от чего она тут же скончалась.}

— Старбак!

В окликнувшем его майоре Джеймс узнал степенного и осторожного адвоката из Бостона. Почему-то имя с фамилией его вылетели у капитана из головы, хотя каждую неделю они пересекались в клубе.

— Где Макдауэлл? — проревел майор.

— Внизу, на тракте.

— Почему там? Почему не здесь?

Где-то сзади взорвалась картечь. Майор, сухопарый, подтянутый, с седой аккуратной бородкой, втянул голову в плечи:

— Чёрт бы тебя!

Чёрт кого, спросил про себя Джеймс и удивился. Раньше бы он никогда не позволил себе повторить ругательство, даже мысленно.

— Мы атакуем по одиночке! Неправильно!

— То есть? — перекрикивая канонаду, осведомился Джеймс.

Как же его зовут? Адвокат этот славился умением вести перекрёстные допросы. Единственный раз, по слухам, вышел из себя, спокойно и невозмутимо оповестив присутствующих в зале суда, что судья Шоу интеллектуальная и юридическая бездарность, причём судья оштарфовал его, но после заседания извинился и угостил строптивца ужином. Как же его зовут?

— Мы похожи на человека, который бьёт выставленным пальцем, ломает его, затем следующий… А бить надо кулаком! Нам нужен здесь генерал, чтобы собрать все пальцы в кулак!

Джеймс почувствовал себя неловко, как всегда, когда при нём критиковали начальство, хотел объяснить, что генерал Макдауэлл, несомненно, принимает меры. Майор вдруг выгнулся назад. Джеймс, боясь, что тот потерял равновесие и сейчас упадёт, быстро протянул ему ладонь. Майор больно стиснул её. Он силился что-то произнести, вместо слов выхаркнув кровь.

— О, нет… — невнятно охнул он и опустился на колени, — Скажи моей Абигейл…

— Что сказать Абигейл? — зачем-то спросил Джеймс, хотя видел, что майор, имени которого он так и не вспомнил, уже отдал Богу душу.

Отцепив от ладони мёртвые пальцы, Джеймс отступил назад. В его душе царило смятение. Он мог погибнуть в любой миг, как майор. Уйти на тот свет, так и не изведав чудес и удовольствий света этого. Майора ждала какая-то Абигейл, а кто ждал Джеймса? Кого по-настоящему опечалит его смерть? Жалость к самому себе остро пронзила капитана, он выхватил из кобуры револьвер и принялся, полуплача, полурыча, палить в сторону южан. Только не в них он стрелял, он стрелял в себя, в каждый из двадцати с лишним лет своей так благоразумно, рассудочно и бессмысленно прожитой жизни.

Массачусетский полк двинулся на врага. Не линией, отдельными кучками, обходящими мёртвых и умирающих. Земляки Джеймса, заглушая страх, громко шутили, хвалили друг друга, подбадривали.

— Эй, ребы! Ловите свинцовую пилюльку! — нервно хохотнул боец, нажимая на спуск.

— Они тебя не слышат, Джек. У пушек бас громче твоего!

— Билли, ты там как, жив?

Пули Минье имели полое донце, края которого при выстреле пороховыми газами отгибало, загоняя в нарезы ствола, за счёт чего достигалась высокая точность. Предполагалось, что при этом из нарезов вычищался пороховой нагар, но теория теорией, а на практике после десятка-другого выстрелов загонять пулю Минье в ствол становилось сущей мукой.

— Иисусе! Близко-то как пролетела!

— А ты не кланяйся, Робби. Раз твои уши тебе о ней доложили, значит, не по твою душу она.

— Ещё пилюлька, ребы!

— Патроны есть? Поделись, кому не жалко!

Их выдержка, пусть и напускная, отрезвила Джеймса. Он прибился к одной из групп. Командующий сейчас полком офицер начал день лейтенантом. Он орал, чтобы массачусетцы наступали, и они наступали. Два конфедератских шестифунтовика ударили по ним с фланга ближней картечью. Два смерча ружейных пуль с рваными кусками металлических картузов напитали грунт свежей кровью, и массачусетцы не устояли. Джеймс перезарядил пистолет. Враги были совсем близко. Капитан видел их чумазые физиономии с чётко выделявшимися белками глаз, видел рубахи под расстёгнутыми мундирами. Видел, как один бунтовщик упал, схватившись за колено. Видел офицера с роскошными чёрными усищами. Мундир офицера на миг распахнулся, и Джеймс заметил, что форменные брюки южанина подпоясаны обычной верёвкой. Капитан прицелился в офицера, выстрелил. Попал или нет, так и не понял: дым помешал.

Пушки конфедератов плевались огнём, подскакивали, откатывались, с шипеньем принимали в жерла банники, затем заряды, вновь плевались огнём и дымом. Дым заволакивал всё, подобно туману над Нантакетом. С правого фланга армии подвозили новые орудия. Борегар спешил закрепить успех, достигнутый (на этот счёт он иллюзий не питал) не продуманностью плана командующего южан, а неожиданным мужеством фермеров, студентов, приказчиков, устоявших под напором северной армии, а теперь перешедших в атаку сами по всему фронту импровизированной линии обороны Джексона.

Генерал Джозеф Джонстон сумел перехитрить северян, стерёгших его у долины Шенандоа, и привёл свою армию к Манассасу, усилив войско Борегара. Джонстон по званию был старше француза, но счёл для себя невозможным перехватывать у того бразды правления. Во-первых, местность тот знал лучше, во-вторых, это была битва Борегара. От сражения Джонстон, впрочем, не самоустранился, держал руку на пульсе событий, готовый в случае, если Борегара убьют или ранят, возглавить войска и докончить дело. Поговорив с очевидцами, Джонстон восстановил ход битвы: северяне опередили Борегара с наступлением; мало того, они атаковали не там, где ожидал командующий Юга, и победили бы, если бы у них на пути не встал невзрачный каролинец Натан Эванс с горсткой бойцов. Разыскав полковника Эванса, генерал Джонстон горячо поблагодарил его. Когда Джонстон ехал обратно, он наткнулся на поляну, где лежал Вашингтон Фальконер с подложенным под плечи седлом, забинтованным торсом и правой рукой на окровавленной перевязи.

Генерал натянул поводья около раненого:

— Вы — Фальконер, не так ли?

Вашингтон Фальконер поднял голову. Он видел сиянье золотого шитья, но рассмотреть лицо всадника не давало солнце.

— Да. — осторожно подтвердил полковник, мысленно подбирая доводы, оправдывающие разгром Легиона.

— Я — Джозеф Джонстон. Мы встречались в Ричмонде четыре месяца назад, а в прошлом году обедали в доме Джетро Сандерса.

— Конечно, конечно, сэр, — вежливо сказал Фальконер, про себя отмечая дружелюбный, не очень вяжущийся с ожидаемым разносом, тон генерала.

— Вы, должно быть, скверно себя чувствуете? Рана тяжелая?

— Пустяки, сэр. Шесть недель, и я вновь на коне, — бодро ответил Фальконер.

Он окончательно уверился, что Джонстон не собирается осыпать его упрёками. Полковник не был дураком, и сознавал: главный виновник нынешнего плачевного состояния Легиона, из-за которого приказ Борегара остался не исполнен, — он, Фальконер. Именно его отсутствие (а оно может быть истолковано, как пренебрежение долгом) сделало возможными и предательский финт Старбака, и безрассудное самоуправство Бёрда. Однако Джонстон не намерен его распекать… Может, пренебрежения долгом никто не заметил?

— Если бы не ваше самопожертвование, — продолжал генерал, а Фальконер не верил ушам своим, — мы проиграли бы сражение ещё два часа назад. Благодарение Господу, что вы оказались рядом с Эвансом решающую для Конфедерации минуту.

Фальконер открыл рот, не нашёлся, что сказать, и закрыл его.

— Северяне перехитрили Борегара. Он считал, что они предпримут атаку на нашем правом фланге, а мошенники собирались застать нас врасплох, обойдя слева. Ваша храбрость сорвала их коварный замысел и спасла Юг. — Джонстон был педантом, посвятившим жизнь военной службе, и его похвала стоила многого, — Кстати, Эванс с искренним уважением отзывался о вас, Фальконер.

Эванс отзывался с искренним уважением о стойкости Легиона, о Фальконере он и не обмолвился, но Джонстон счёл это недоразумением, а Вашингтон Фальконер, естественно, рассеивать заблуждение генерала не спешил.

— Мы выполняем свой долг, сэр. — смиренно произнёс полковник, уже веря, что, да, так и было: он с самого начала разглядел опасную слабость левого крыла армии.

Так и было, конечно же. Иначе разве стал бы он проводить рекогносцировку в районе бродов Седли? Иначе разве оставил бы он Легион там, где сейчас шла самая жаркая схватка? Да и ранен он был разве не в арьергардной стычке, прикрывая отступление Легиона от Седли?

— Счастлив послужить Родине, сэр.

Скромность полковника Джонстону понравилась:

— Будьте уверены, Родина вас не забудет. Я лично позабочусь о том, чтобы в Ричмонде узнали имена истинных героев Манассаса.

— Истинные герои, сэр, — мои ребята! — Всего десять минут назад «ребят» Фальконер честил прохвостами и мерзавцами, особенно музыкантов, потерявших в течение бегства трубу, два дорогущих саксгорна и три барабана, — Они — добрые виргинцы, и этим всё сказано.

Последнее полковник добавил, вспомнив, что Джонстон родом тоже из «Старого Доминиона».

— Салютую вам и вашим храбрецам! — генерал козырнул и тронул с места лошадь.

Вашингтон Фальконер откинулся на седло, упиваясь словами, что музыкой отдавались в его мозгу. Герой Манассаса. Даже боль отступила, но это, возможно, начал действовать морфий, введённый доктором Дэнсоном. Герой Манассаса! Отличное выражение, точно подходящее для Вашингтона Фальконера! Впрочем, почему же полковника? Шесть недель, необходимых для выздоровления, можно провести в Ричмонде, обедая и встречаясь с сильными мира сего… Для спасителя Конфедерации полковник — звание слишком скромное. Вопреки козням завистников, вроде Ли, полковник доказал, что Фальконеры способны на многое!

— Адам! — позвал он сына, — Полагаю, ты достоин повышения!

— Но…

— Никаких «но»!

Более всего на свете Вашингтон Фальконер любил ослеплять окружающих своей щедростью и великодушием, а уж в миг, когда чело его отягощал незримый лавровый венок героя Манассаса, полковник жаждал облагодетельствовать весь мир. Опять же, почему полковник? При некотором старании — генерал. А Легион Фальконера станет ядром целой бригады. Бригады Фальконера, слава Богу, у имени Фальконера уже имеется определённая репутация. Он представлял, как Бригада Фальконера входит в Вашингтон, берёт на караул у Белого Дома, и у него дух захватило от перспектив. Полковник помотал головой, прогоняя череду пленительных видений, взял сигару и поманил Адама ближе:

— Пока я буду лечиться, Легион должен быть в надёжных руках, понимаешь? Семейное дело. Птичка-Дятел — сумасброд, он будет ввязывать Легион в малозначительные стычки, делать глупости. А ты — мой сын, и ты сегодня великолепно проявил себя.

— Отец, как проявил? Я ничего не делал. — возразил Адам, — К тому же…

— Хватит дискуссий! — Фальконер заметил приближающегося майора Бёрда, — Таддеус!

Тепла и сердечности в голосе Фальконера было, хоть отбавляй:

— Дорогой Таддеус, генерал просил меня передать тебе его благодарность! Отличная работа!

Бёрд, которому Фальконер не далее, как полчаса назад в очередной раз высказал диаметрально противоположное мнение, закрутил головой, словно бы выискивая того Бёрда, к коему была обращена похвала зятя:

— Вы со мной говорите, полковник?

— С вами, с вами, мой дорогой Таддеус! Вы превосходно действовали! Поздравляю! Надо заметить, ничего иного от человека с вашим складом ума я и не ожидал! Как тонко вы уловили мою мысль и как точно претворили её в жизнь до моего прибытия! Все думали, что главная драка будет справа, но мы-то с вами знали, что это не так, да? Знали и сделали, что должны были сделать! Когда моя рана заживёт, я обязательно пожму вам руку, мой дорогой Таддеус!

Бёрд мгновение смотрел на полковника, как на чудо заморское. Затем его голова заходила вперёд-назад и с гримасой, за которой угадывался еле сдерживаемый смех, майор полюбопытствовал:

— Насколько я понимаю, полковник, первым генерал поздравил вас?

Фальконер, подавив приступ раздражения, сказал:

— Какая разница, Таддеус? Ваше имя, обещаю, в Ричмонде тоже будет на слуху.

— Большое спасибо. — с иронией поклонился Бёрд, — Только шёл я к вам не за этим. Надо отрядить людей за водой. Все с ума сходят от жажды.

— За водой? Отправьте, конечно. А затем нам с вами надо будет сесть вдвоём и хорошенько поразмыслить над нуждами Легиона. Мистер Литтл доложил мне об утере части музыкальных инструментов. Кроме того, нужно решить, можем ли мы позволить себе в будущем терять столько же офицерских лошадей, сколько потеряли сегодня. Решить, чего Легиону не хватает, а что оказалось излишним.

Бёрд не узнавал зятя. Инструменты? Лошади? Что за микстуру для вправления мозгов вколол Фальконеру доктор? А сведения о том, чего Легиону не хватает, полковник мог почерпнуть из детской книжки МакГуффи об азах военного дела. От совета Фальконеру майор, впрочем, воздержался. Натуру Фальконера он изучил хорошо. Комплимент генерала должен был унести полковника в горние выси воображения. Однако отказать себе в удовольствии вернуть завоевателя Нью-Йорка на грешную землю Бёрд не мог:

— «Счёт от мясника» хотите, Фальконер? Так вояки изящно именуют список боевых потерь.

— Потери большие? — нахмурился полковник.

— Мне не с чем сравнивать. Да и «список» — громко сказано. Известно с десяток убитых. Капитан Дженкинс, несчастный Барроу. Полагаю, вдове напишете вы? — Бёрд выжидательно посмотрел на Фальконера, но ответа не последовало, — Раненых двадцать два человека, часть очень плохи.

— Двадцать три. — поправил Фальконер, показывая руку на перевязи, — Я тоже состою в Легионе, Таддеус.

— Вы у меня, Фальконер, проходите по разряду эпических героев. Так вот, двадцать два раненых. Мастерсон вряд ли выживет, Нортону ампутировали обе ноги…

— Избавьте меня от деталей, — оборвал его Фальконер.

— Как угодно. Пропавших без вести насчитали уже семьдесят два человека. Не факт, что они убиты или пленены. Сын Тёрнера Маклина приволокся пять минут назад. Где он шлялся два часа, Бог весть, но он никогда умом не отличался. Итен Ридли, говорят, погиб.

— Предательски убит!

— Предательски убит? — переспросил Бёрд.

Ему уже пересказали поведанную Фальконером историю гибели Ридли, но он хотел услышать её из уст самого полковника, надеясь всласть поиронизировать над шитым белыми нитками рассказом.

— Убит выстрелом в спину! Я видел это своими собственными глазами, и вы непременно внесите этот факт в полковые книги!

— Обязательно. Если мы эти книги найдём. — довольно хихикнул Бёрд, — Весь багаж, кстати, потерян тоже.

— Убит, вы, что, не слышали?! — загремел Фальконер и охнул от резкого прострела в груди. — И впишите, что убит он ни кем иным, как Старбаком!

— Старбак тоже пропал, — хмыкнул Бёрд, — Как ни жаль.

— Жаль? Вам жаль? — недобро прищурился полковник.

— Вам тоже должно быть жаль. Старбака спас от захвата знамёна. А Адама — от плена. Разве Адам не рассказал?

— Я же пытался рассказать тебе, отец.

— В любом случае, Старбака здесь нет, — насупился полковник, — А будь он здесь, он был бы арестован за убийство. Я видел, как он стрелял в Ридли. Видел своими собственными глазами! Вы слышите, Таддеус?

Полковника слышал не только Таддеус, но половина Легиона, потому что последние фразы он почти кричал, вновь заработав болезненный прострел под бинтами. Слышали, но, как с горечью убедился опять Фальконер, не верили ни единому слову. С какой радости Старбаку стрелять в Ридли? Так все они думали. А ведь полковник видел и револьвер у Старбака и раненого Ридли! А чёртов Бёрд лепит из Старбака героя! Герой Манассаса здесь лишь один он, Вашингтон Фальконер. Генерал Джонстон так сказал.

— Розуэлл Дженкинс убит? — осведомился полковник, резко меняя тему разговора.

— Разнесён в куски прямым попаданием, — кивнул Бёрд, — То есть, если Старбак найдётся, вы приказываете мне арестовать его?

Чёртов осёл, со злостью подумал полковник.

— Да! — взревел он, и боль на этот раз пронзила не только грудь, но и руку, — Ради Бога, Таддеус, ну, почему вы всегда всё усложняете?

— Потому что кто-то должен это делать, полковник. Потому что кто-то должен… — усмехнулся Бёрд и пошагал прочь.

А позади него, на задымленном гребне холма Генри, в ходе битвы наступил перелом.

Джеймс Старбак так и не понял, почему побежали северные войска. Только что мужественно шли навстречу пулям с картечью, а моментом позже уже отчаянно катились назад, вовлекая в паническое бегство всех на пути.

Они так и не смогли сдвинуть с места южан. Атаки северян разбивались о боевые порядки бунтовщиков, добавляя трупов перед их позициями, но не сдвигая ни на метр.

У многих федеральных полков закончились боеприпасы. Южане были ближе к своим тылам, а потому проблем со снабжением не имели. Северянам же приходилось везти боеприпасы с востока. У каменного моста образовался затор, но фуры, пробившиеся сквозь него, очень часто привозили полкам не те патроны. Подразделение, вооружённое ружьями 58 калибра, получало патроны 69-го и, ввиду того, что стрелять было нечем, самовольно оставляло позицию. И позицию тут же занимали южане.

Как у бунтовщиков, так и у федералов оружие выходило из строя. Те же шпеньки, на которые цеплялись капсюли, быстро ломались. У южан было преимущество — они, медленно, но верно продвигаясь вперёд, могли подбирать взамен поломанных исправные ружья убитых северян. У федералов такой возможности не было, но они сражались. Стволы ружей забивались нагаром, так что приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы протолкнуть в них пулю. Зной доканывал, дым ел глаза, в ушах звенело, плечи саднило от отдач, но северяне сражались. Истекали кровью и сражались, слали проклятия и сражались, возносили молитвы и сражались.

Джеймс Старбак потерял чувство времени. Он заряжал револьвер, стрелял и опять заряжал. Он слабо соображал, что и зачем делает, он только знал: каждый его выстрел ради спасения Союза. Ради Марты, его маленькой сестрёнки, так похожей на брата Натаниэля. Пожалуй, только Марта будет искренне горевать по Джеймсу, коль его убьют. И ради неё, выкрикивая её имя, он заряжал и стрелял, заряжал и стрелял.

Надевая на шпенёк последний оставшийся у него капсюль, Джеймс услышал боевой клич, доносящийся с позиций врага. Капитан вскинул голову. Противник двинулся вперёд по всему фронту. Джеймс поднял ноющую он пальбы руку с зажатым в ладони револьвером и прицелился в самую гущу накатывающейся крысино-серой массы.

Пробормотал имя сестры, произвёл свой последний выстрел и оглянулся. Он был один. Те, кто сражались рядом, бежали. Ибо армия Севера была бита.

Толпа драпающих северян ссыпалась вниз по склону. Бросались ружья и штыки, фляги и ранцы, Часть бежала к бродам Седли, другие — к каменному мосту. Находились такие, кто пробовал остановить отступление, взывали к патриотизму, но толпа сметала их. Паникующие заполнили поля по обе стороны тракта, на который скатилась с холма пушка, влекомая обезумевшими лошадьми, давя вопящих пехотинцев окованными колёсами. Знаменосцы прокладывали себе дорогу в толчее, орудуя стягами на манер пик.

Южане не преследовали отступающих, остановившись на бровке холма, упиваясь победой и зрелищем дающего дёру врага. Артиллеристы подкатили орудия ближе к краю и били по тракту. Один из шрапнельных зарядов разорвался над деревянным мостком, перекинутым через приток Булл-Рана, в тот миг, когда его преодолевал фургон. Раненые лошади бешено рванулись вперёд, но осколками разбило переднее колесо. Ось при рывке впилась в доски настила, повозку повело кругом, и она намертво застряда между перил. Главный путь отхода был перекрыт. Ездовые оставляли скопившиеся на западном берегу фуры, передки, зарядные ящики, пушки и бросались вплавь. Картечь рвалась в ручье, вздымая тонны воды, окрашенной кровью, но люди барахтались, борясь с течением, топя друг друга в безумной надежде спастись самим.

Обратив внимание на удирающие с холма вражеские войска, Натаниэль Старбак в первое мгновение решил, что ему мерещится, от жары ли, от контузии. Он зажмурился, открыл глаза. Нет, всё верно: почти победившие северяне отступали. Бежали. Улепётывали. В отличие от Старбака, сторожившему пленных сержанту хватило одного взгляда на холм, чтобы взять ноги в руки. Следом потянулся, опираясь на ружьё, как на костыль, прооперированный северянин. Рыжебородый доктор в окровавленном переднике вышел на крыльцо, оглядел творящееся безобразие, покачал головой и вернулся к больным.

— Что нам делать? — затронул Старбака, как единственного офицера, один из пленных.

— Вести себя тихо и корректно, — посоветовал Натаниэль.

Многие из северян, двигающихся мимо дома, недобро зыркали на пленных во дворе.

— Сидим тише воды, ниже травы. Ждём наших, — добавил Натаниэль.

Со склона мчалась упряжка из четырёх коней, волокущая полевую пушку. Возчики нещадно нахлёстывали лошадей, подскакивая на узких скамьях передка. Упряжка в туче брызг перемахнула через тонкий ручеёк у подошвы и вылетела на тракт. От резкого поворота передок с пушкой накренилась. Ездовой упустил поводья, лошади бешено рванулись по тракту, и пушка с передком, опрокинувшись, с грохотом разбилась о деревья на обочине. На миг воцарилась тишина, сменившаяся стонами и криками боли.

— О, Господи! — отвернулся спрашивавший Старбака пленный.

Конь со сломанными ногами пытался подняться с жалобным ржаньем. Пушкаря пришпилило к земле обломком расколовшегося передка. Пехотный капрал, не обращая на стонущего артиллериста, обрезал постромки невредимой лошади, скинул цепочки и запрыгнул ей на спину. Из разбитого зарядного ящика на дорогу выкатилось ядро.

Невыносимо кричали изломанные кони и пушкари. Пленный виргинец с побережья громко читал молитву, повторяя её вновь и вновь. Рвущие душу стенания продолжались до тех пор, пока один из проходящих мимо офицеров не прекратил мучения животных. Один за другим грянули три выстрела. Офицер подошёл к надрывно воющему пушкарю:

— Солдат!

Властность, с какой он произнёс это слово, пробилась сквозь пелену боли, замутившую сознание пушкаря. Горемыка умолк на секунду, что офицеру и требовалось. Прозвучал четвёртый выстрел. Офицер отбросил пистолет с пустым барабаном и, пошатываясь, побрёл прочь. По щекам его текли слёзы.

— Эй, парни, вы в порядке? — конный лейтенант в сером мундире подлетел к забору.

— В порядке! — ответил за всех Старбак.

— Мы уделали их, парни! Уделали, как детей! — ликующе объявил лейтенант.

— Хотите яблоко, мистер? — пленный каролинец, копавшийся в ранцах, вывалившихся из перевернувшегося передка, бросил доброму вестнику ярко-красное яблоко: — Добавьте им от нас!

— Добавим!

Тракт заполнила южная пехота. Старбак одёрнул мундир. Он вновь был свободен, а у него оставалось неисполненным ещё одно обещание.

Усталые бойцы собирали раненых. Тех, кого могли найти. Те же, кого вражеская пуля или осколок настигли в канавах, кустах, густом подлеске, были обречены на смерть долгую, мучительную и безвестную. Жажда терзала всех. Самые нетерпеливые припадали к вёдрам, где артиллеристы полоскали банники, отгоняли с поверхности чёрную муть и жадно пили тёплую солёную жидкость. Поднявшийся ветерок раздувал пламя костров, разведённых из разбитых ружейных лож и сломанных заборов.

Преследовать отступающего врага сил не оставалось ни у кого. Южане диву давались богатству добычи: пушкам, фурам, передкам, горам амуниции и толпам пленных. Толстяк-конгрессмен из Нью-Йорка спрятал жирное брюхо за молодым деревцем, был пленён и препровождён в штаб, где, оклемавшись от страха, начал брызгать слюной и требовать немедленного освобождения, пока солдат из Джорджии не приказал ему заткнуться.

В сумерках южане переправились через Булл-Ран и обнаружили брошенные нарезные Парротты, с огня которых началось сражение. Кроме тридцатифунтовиков северяне оставили победителям двадцать шесть других орудий и обоз армии, в котором отыскались комплекты парадной формы, предусмотрительно приготовленные для триумфального марша по Ричмонду. Безымянный каролинец гордо расхаживал в парадном облачении полного генерала янки с эполетами, кушаком и шпорами. Карманы мёртвых выворачивались, являя на свет колоды карт, перочинные ножи, расчёски, Библии. Кому-то везло больше, они снимали с трупа золотые часы или кольцо с драгоценным камнем. Фотографии жён, возлюбленных, родителей, детей валялись на земле рядом с телами тех, кого запечатлённым на карточках людям никогда не суждено обнять. Победителям требовалось иное: сигары и деньги, серебро и золото, добротная обувь, крепкие сорочки, ремни, пряжки и оружие. Стихийно возник солдатский рынок, где отличную подзорную трубу можно было купить за доллар, саблю — за три, пятидесятидолларовый револьвер — за пять-шесть. По рукам ходили порнографические фотокарточки с обнажёнными кокотками из Нью-Йорка и Чикаго. Набожные, плюнув, отворачивались, остальные с интересом рассматривали белые дебелые телеса северных дамочек не столько из похоти, сколько примеряя на себя мысленно роль завоевателей богатого Севера, где такие вот роскошные дамочки и такие вот роскошные интерьеры. Хирурги победителей работали бок-о-бок с врачами побеждённых в полевых лазаретах, устроенных на фермах. Во дворах росли горы ампутированных конечностей, умерших складывали штабелями, как дрова, чтобы похоронить утром.

Смеркалось, а Джеймс Старбак был всё ещё свободен. Поначалу он схоронился в буреломе, затем переполз в глубокую канаву. Произошедшее не желало укладываться у него в голове. Как такое могло статься? Поражение! Жалкое, горькое, непредставимое! Как Господь допустил это? Неужто Он отступился от верных?

— Я бы на твоём месте дальше не пятился, янки. — раздался сверху вполне дружелюбный голос, — Там ядовитый плющ растёт. Оно тебе надо?

Джеймс посмотрел вверх. С края канавы за ним без малейшей враждебности наблюдали двое ухмыляющихся парней в серой форме. И, похоже, наблюдали давно.

— Я — офицер. — выпалил он.

— Рад познакомиться, офицер. Я — Нед Поттер, это Джейк Спринг, и мы ничем не хуже вас, северян. У нас тоже есть свой Эйб[22], и гавкает он не меньше вашего. — он подтянул на верёвке встрёпанную дворняжку, немедленно зарычавшую на Джеймса, — Мы не офицеры, зато ты — наш пленник.

Джеймс выпрямился, отлепил от мундира пару мокрых прошлогодних листьев, стряхнул ряску.

— Моё имя… — начал он и запнулся.

Что случится, когда они узнают, что он сын того самого Элиаля Старбака? Линчуют? Или сделают с ним одну из тех ужасных вещей, которым, по словам отца, подвергали на Юге негров и аболиционистов?

— Нас не колышет твоё имя, янки. Мы интересуемся насчёт твоих карманов. Я, Джек и Эйб не очень-то забогатели сегодня. У двух ребят из Пенсильвании, которых мы взяли в плен до тебя, на двоих нашлась одна кукурузная лепёшка и три цента. — дуло нацеленного на Джеймса ружья качнулось, улыбки стали шире, — Давай поднимайся к нам и отжаль для начала нам свой револьвер.

— Бьюкенен! — облегчённо выкрикнул Джеймс, выбираясь из канавы, — Майлз Бьюкенен!

Нед Поттер и Джейк Спринг недоумённо переглянулись.

— Адвокат! Я вспоминал его имя весь день! Едва не рехнулся! Майлз Бькенен! Он судью Шоу бездарью назвал!

Радость угасла, едва Джеймс осознал, что бедолага Майлз мёртв, его Абигейл овдовела, а сам он угодил в плен.

— Револьвер, янки. — деликатно напомнил Нед.

Джеймс безропотно отдал им почерневший от гари пистолет и вывернул карманы. Неду Поттеру, Джейку Спрингу и Эйбу достались восемнадцать долларов серебром, Новый Завет, часы, коробка стальных перьев, две записные книжки и носовой платок с вышитыми матушкой инициалами Джеймса. Южане радовались добыче, капитан горевал. Горевал не о потере вещей, горевал о своей покинутой Господом Родине.

В полутора километрах от Джеймса Натаниэль Старбак рыскал по изрытому артогнём и копытами склону, покрытому мёртвыми телами. Здесь полковник Фальконер рассёк ему лицо хлыстом. Здесь кончил дни Итен Ридли.

Труп Ридли нашёлся гораздо ближе к линии деревьев, чем казалось Старбаку. Интересно, подумалось мимоходом Натаниэлю, все ли воспоминания о битвах так обманчивы? Состояние тела было аховое: перековерканная мешанина костей, ошмётков плоти, запёкшейся крови и опалённой кожи. Старбак спугнул с начавшего пованивать Ридли пару птиц, и они, хлопая крыльями, неохотно перелетели на другого мертвеца. Лицо несостоявшегося зятя Фальконера было сильно обезображено, лишь щёгольскую бородку почти не запятнало кровью.

— Ты — сукин сын. — сказал покойнику Старбак.

Он слишком устал, чтобы испытывать к убитому им врагу гнев, ненависть или какие-либо иные чувства. Сказал ради Салли, ради потерянного ею ребёнка, ради мук и унижений, на которые этот человек обрёк девушку, чтобы она ему не досаждала.

Сладковатый запах смерти забивал ноздри, вызывая тошноту. Старбак стиснул зубы и присел к телу. Взявшись за ворот мундира, юноша потянул его к себе. Внутри что-то мерзко булькнуло, и Натаниэль едва не вывернуло. Слипшийся в ком рваный мундир не желал разворачиваться. Может, из-за пояса? Подавляя тошноту, Старбак отыскал наощупь пряжку, расстегнул, дёрнул. Ремень с подсумками выскользнул ему в руки, мерзко чвакнув. Кроме того, на землю выпало что-то тяжёлое. Револьвер.

Тот самый изящный револьвер Адамса, который любовно демонстрировал Старбаку Вашингтон Фальконер в своём кабинете в «Семи вёснах». Натаниэль отошёл в сторонку, отдышался и оттёр засохшую кровь с пистолета сначала о траву, потом о сравнительно чистый участок рукава. Сунул в пустую кобуру. Из подсумков на ремне убитого пересыпал к себе капсюли и патроны. Оказавшуюся там же дюжину долларовых монет положил в нагрудный карман.

Но Натаниэль пришёл не грабить труп врага, а вернуть законному владельцу его сокровище. Старбак обтёр о траву пальцы, набрал в лёгкие побольше воздуха и опять нырнул в липкие дебри мундира убитого. В одном из карманов он отыскал кожаный футляр с рисунком внутри, залитым кровью до полной неразличимости изображения. В другом Натаниэль нашёл три серебряных доллара и задубевший от крови небольшой кисет. Старбак раскрыл мешочек, перевернул и потряс над ладонью.

Выпало кольцо, тускло блеснув в гаснущем свете закатившегося солнца. Оно. Серебряное французское колечко матери Салли. Спрятав кольцо, Натаниэль отступил назад, хапнув воздуха и удостоил Ридли эпитафии:

— Ты — сукин сын. Жил, как сукин сын, и подох, как сукин сын.

Повернулся и пошёл вниз. Дым бивуачных костров тянулся через долину.

Когда Натаниэль поднялся на холм Генри, почти стемнело. Офицеры уговаривали бойцов расположиться на ночлег подальше от пропахшего кровью и порохом гребня, но люди слишком вымотались, развели костры, где пришлось и, рассевшись вокруг них, ели бекон с сухарями. Кто-то играл на скрипке, пронзительные звуки далеко разносились в тишине. Звёзды бледно обозначились на чистом небе. Полк из Джорджии хором благодарил Господа за дарованную победу.

Около часа Старбак слонялся среди костров, пока отыскал Легион. Опознал своих лишь по характерному профилю Бёрда на фоне огня, пылающего в середине сложенных жердин изгороди, расходящихся от пламени, будто лучи. Сидящие по мере прогорания пододвигали деревяшки вперёд. У костра собрались офицеры Легиона. Вышедшего из мрака Старбака Мерфи приветствовал дружелюбным кивком, а Бёрд — ухмылкой:

— Вы живы, Старбак?

— Как будто да, майор.

Бёрд подкурил сигарку, кинул юноше. Тот поймал, жадно затянулся, кивнул с благодарностью.

— Кровь ваша? — спросил Мерфи, разглядывая форму Натаниэля.

— Нет.

— Какой захватывающий, драматичный, а, главное, исчерпывающий рассказ. — восхитился Бёрд, — Эй, полковник!

Полковник Фальконер в натянутой поверх бинтов сорочке и накинутом на плечи мундире сидел на бочонке у входа в палатку. Когда до полковника только начал доходить весь ужас потери багажа, одна из партий водоносов возвратилась с чернокожим слугой Фальконера. Нельсон спас от янки столько вещей хозяина, сколько смог унести на себе, в том числе, палатку. Остальным поживились сначала северяне, потом — отбросившие янки с гребня южане. В палатке сейчас отлёживался Адам.

— Полковник! — вновь позвал Бёрд.

Выведенный окриком из задумчивости, Фальконер поднял на майора рассеянный взгляд.

— Отличные новости, полковник! — насмешливо оскалился Бёрд, — Старбак жив!

— Нат! — Адам потянулся к вырезанному из сука костылю.

— Лежи! — приказал ему отец, направляясь к костру.

Капитан-штабист подъехал с дальнего конца. Он вёз приглашение полковнику Фальконеру, но, почувствовав повисшее у костра напряжение, решил дождаться развязки.

При виде покрытого коркой засохшей крови Старбака полковник вздрогнул. Выглядел Натаниэль, как пришелец с того света. Оживший кошмар выпустил струйку дыма и улыбнулся:

— Добрый вечер, полковник.

Фальконер безмолвствовал. Бёрд раскурил себе сигару и, разогнав перед лицом дым, повернулся к Натаниэлю:

— Полковник интересуется, какой смертью умер Итен Ридли, Старбак?

— Картечью разнесло, полковник. В клочья. — безмятежно ответствовал Натаниэль.

— Именно так мне записать в полковые книги, Фальконер? — осведомился Бёрд, — Ридли убит картечью?

Вашингтон Фальконер молчал, сверля Старбака взглядом. Бёрд пожал плечами:

— Ранее вы давали мне указание арестовать Старбака за убийство Ридли. Мне как, арестовать его? — ответа Бёрд не дождался, — Старбак, вы убили Итена Ридли?

— Нет. — покачал головой Натаниэль.

Он смотрел на Фальконера. Тот знал, что бостонец лжёт, но обвинить в лицо духу не хватило. К офицерскому костру подтягивались любопытствующие легионеры со всего лагеря.

— А полковник говорит, что Ридли убили вы. — настаивал Бёрд, — Что скажете?

Старбак достал изо рта сигару и плюнул в костёр.

— Полагаю, плевок следует расценивать как несогласие? — довольно уточнил Бёрд, — Кто видел гибель Ридли?

Языки пламени посылали в небо искры. Никто не отзывался.

— Кто видел? — повторил Бёрд.

— Я видел. — к костру шагнул Труслоу, — Поганца разорвало картечью.

— Старбак ли застрелил его этой картечью, сержант?

Вокруг костра раздались смешки. Фальконер побагровел, но всё так же хранил молчание.

— По-видимому, полковник, вы ошиблись. — обратился к нему Бёрд, — Следовательно, лейтенант Старбак невиновен. А теперь, как мне кажется, вы хотите, полковник, поблагодарить лейтенанта за спасение знамён, да? Я вновь «тонко уловил вашу мысль»?

Но Фальконер больше не мог находиться в центре насмешливого внимания людей, которые сражались в то время, как он гонялся за славой. Он беспомощно оглядел сгрудившихся у костра легионеров и заметил за их спинами всадника.

— Вам что угодно? — сухо осведомился он.

— Вы приглашены на ужин, полковник. — сказал штабист, — Из Ричмонда прибыл президент, сэр, и генералы жаждут вашего общества.

Приглашение пришлось очень кстати. Отъезд давал Фальконеру шанс сохранить лицо, и полковник не замедлил этим шансом воспользоваться:

— Конечно, конечно. Адам! Поедешь со мной!

Фальконер-младший как раз доковылял до выхода из палатки, чтобы поздравить друга, но отцу нужна была поддержка сына, и Адам, послав Старбаку извиняющийся взор, покорно полез в седло подведённой Нельсоном кобылы.

Когда три всадника скрылись в ночи, Бёрд с прищуром уставился на Старбака:

— Как я понимаю, полковника до утра можно не ждать. Выходит, командую Легионом я. И на правах временного командира Легиона я выношу вам, Старбак, благодарность за спасение самого дорогого, а именно: двух знамён и меня лично. Только вот ума не приложу, что с вами делать?

— Вам виднее, майор.

— Не думайте, что ваши сегодняшние прегрешения останутся безнаказанными! — погрозил майор юноше длинным узловатым пальцем, — Отныне вы — капитан роты несчастного Розуэлла Дженкинса. Если, конечно, сержант Труслоу захочет выслушивать приказы от бостонского недоучки, пасторского сынка, у которого даже борода не растёт.

— Захочет. — коротко бросил Труслоу.

— Вот и берите его, сержант, но не говорите потом, что я вас не предупреждал!

Оказавшись вне пределов слышимости греющихся у офицерского костра людей, сержант Труслоу сплюнул табачную жвачку и остановился:

— Так каково это: убить человека? Помнишь, ты спрашивал у меня? Теперь сам скажи, что ты чувствуешь? А, капитан?

Капитан? Пожалуй, да. Капитан.

— Удовлетворение, сержант.

Труслоу кивнул:

— Ты пристрелил ублюдка, я видел. Любопытно, за что?

— За это. — Старбак взял коротыша за руку и вложил в чёрную от пороха ладонь кольцо, — всего лишь за это.

На серебре играли блики от костров. Секунду Труслоу взирал на кольцо. Затем сжал пальцы и пошагал туда, где расположилась рота «К». Эмили была на небесах, и кольцо приведёт к ней Труслоу в его срок. Внезапно коротыш повернулся к Натаниэлю, схватил за рукав, в его горле что-то булькнуло. Плачет, что ли? Но сержант прочищал глотку. Помедлив, едва слышно спросил:

— Как она, капитан?

— Счастлива. На диво, счастлива. Пришлось ей нелегко, но сейчас она довольна и собой и своим житьём. А кольцо просила забрать у Ридли и передать вам.

Труслоу испустил тяжёлый вздох:

— Наверно, убить подонка должен был я?

— Салли хотела, чтобы я его убил. И я убил. С удовольствием. — Старбак не сдержал усмешки.

Труслоу надолго замолк. Поднеся к глазам кольцо, он посмотрел на него и бережно спрятал в карман.

— Дождь будет завтра. — сказал коротыш, — Воздух дождём пахнет. Наши бездельники одеяла и подстилки прохлопали, с утра надо будет порыскать, найти что-то взамен.

Он привёл Старбака к костру роты «К» и представил:

— Новый капитан. Роберт, бекон остался? Джек, доставай припрятанный хлеб. Пирс, где виски, что ты раздобыл? Присаживайся к огню, капитан, не стесняйся.

Старбак не стеснялся. Простая пища казалась наивкуснейшими яствами вселенной, на компанию он тоже не жаловался. Над ними сияли звёзды. Где-то в лесу тявкала лиса, ржала раненая лошадь. Треснул одинокий выстрел, как запоздавшее эхо отгремевшей битвы, сделавшей пасторского сынка из Бостона южанином, «ребом».

Бунтарём.