Был ли Сталин агентом охранки?

Осенью 1937 года, отлучившись со своего поста в Испании, я случайно встретил в Париже в Советском павильоне международной выставки Павла Аллилуева, шурина Сталина и моего друга. Заметив его глубокую подавленность и желание поделиться с кем-нибудь своими тревогами, я договорился с Аллилуевым о встрече в тот же вечер.

Долгое время мы шли вдоль Сены и наконец очутились в слабоосвещенном маленьком кафе. Наш разговор вращался вокруг ужасной картины кровавых чисток, происходивших тогда в Советском Союзе. В какой-то момент я, естественно, спросил его о подоплеке наиболее поразительного эпизода в ряду страшных событий: казни маршала Михаила Тухачевского и других маршалов и генералов Красной Армии.

Павел прищурился и говорил медленно, по-видимому, стараясь, чтобы я хорошо запомнил его слова. «Александр, — сказал он, — никогда не спрашивай о деле Тухачевского. Узнав об этом, ты словно вдохнешь отравляющий газ».

Я спрашивал себя тогда и два года спустя в Нью-Йорке, когда прочел сообщение о внезапной и необъяснимой смерти Павла, какое количество отравляющего яда он вдохнул. Он и не подозревал тогда, сидя со мной в этом захолустном кафе, что я сам был переполнен опасными сведениями. Ибо я был, может быть, единственным из находившихся за границей в то время, кто знал жуткую историю, стоявшую за чисткой Красной Армии в 1937 году, ту историю, которую я здесь в первый раз излагаю.

Это сообщение является самым сенсационным и конечно же тщательнейше охраняемым секретом в чудовищной карьере Иосифа Джугашвили, вошедшего в историю под именем Сталина. Эта тайна терзала душу Сталина и обрекала на смерть любого, кого подозревали в проникновении в нее.

В своей книге «Тайная история сталинских преступлений», опубликованной в 1953 году, я заявлял: когда все факты о деле Тухачевского будут раскрыты, мир убедится, что Сталин знал, что делал… Я говорю об этом с уверенностью, ибо знаю из абсолютно несомненного и достоверного источника, что дело маршала Тухачевского было связано с самым ужасным секретом, который, будучи раскрыт, бросит свет на многое, кажущееся непостижимым в сталинском поведении.

Сегодня подобное разоблачение бросит также яркий свет на панические действия Хрущева и Ко, которые торопятся отречься от преступлений Сталина и разрушить миф о его величии.

На XX съезде советской Коммунистической партии в феврале этого года Никита Хрущев изумил Россию и мир следующим заявлением:

— Сталин сфабриковал обвинение в измене против маршала Тухачевского и семерых других руководителей Красной Армии в 1937 году, казнив их без судебного разбирательства, после чего за этим убийством последовало убийство 5000 ни в чем не повинных офицеров.

— Сталин уничтожил сотни старых большевиков, включая 70 из 133 членов ЦК.

— Сталин ликвидировал сотни тысяч руководителей промышленности и специалистов, что фактически почти парализовало советскую экономику.

— Сталин был трусом, который покинул Москву при приближении войск нацистской Германии[32].

— Сталин был садистом, который подвергал людей пыткам, пока они не начинали давать ложные показания.

«Мы никогда не знали, отправляясь к Сталину, — сказал Хрущев о себе и других членах нынешнего правительства, — вернемся ли мы живыми». Никита Хрущев со слезами на глазах развенчивал своего умершего хозяина, вскрыв злодеяния, прикрытые мифом о его благонамеренности и непогрешимости.

Но Никита Хрущев не сказал худшего из того, что знал о Сталине, — главном злодеянии, ставшем известным ему и заставившем его начать кампанию десталинизации, которую проводит ныне Россия у себя дома и за границей.

Все последующее является рассказом о том, что я узнал еще в давние времена, о том, что Хрущев должен был бы так же знать ныне, но о чем он пока не говорит.

В 1936 году нарастал шторм сталинских чисток. В качестве генерала НКВД я присутствовал на первом московском процессе этого года, с самого его начала и вплоть до объявления приговора о смертной казни. Тогда я полагал, что это самая трагическая из человеческих драм, свидетелем которой мне довелось быть. Но наихудшее было припасено Сталиным для меня, моих друзей, для России.

В сентябре 1936 года Политбюро направило меня в Испанию как советника при республиканском правительстве страны по контрразведывательной деятельности и для организации партизанской войны за линией войск Франко.

Во время одной из поездок мой автомобиль сбил заграждение, причем я получил перелом двух позвонков. Некоторое время я пребывал в испанском госпитале, затем в середине января 1937 года был переведен в Париж и помещен в клинику. Там мне пришлось свыше месяца пролежать пластом на спине.

Однажды — в послеобеденное время 15 или 16 февраля — зазвонил стоявший у моей постели телефон. Это был президент НКВД во Франции Смирнов, голос его звучал весело. «Послушай, — сказал он, — у меня есть для тебя сюрприз, какого у тебя в жизни еще не было». Вслед за тем я услышал в трубке другой голос, который действительно осчастливил меня.

Это был мой двоюродный брат, Зиновий Борисович Кацнельсон. Он только что прибыл в Париж и хотел навестить меня.

Зиновий был не просто моим родственником. Он был другом моего детства, и наша взаимная привязанность росла из года в год.

Когда я был зачислен в Московский университет, я жил с ним в одной комнате в маленькой квартире его матери. Во время гражданской войны мы вместе служили в 12-й Красной Армии и вместе делили фронтовые опасности. Потом мы оба быстро продвинулись на службе у нового режима.

К 1937 году Зиновий был членом Центрального Комитета компартии Советского Союза, а по службе — заместителем главы НКВД на Украине. Он имел звание командарма второго ранга и близких друзей среди могущественнейших лиц страны. Одним из них был Станислав Косиор, член Политбюро. Как один из руководителей тайной полиции Зиновий еженедельно встречался со Сталиным.

Когда Зиновий со Смирновым вошли в мою палату, мы были счастливы побыть вместе. Зиновий сказал мне, что он в Париже по случаю встречи с двумя важными советскими агентами. Мы болтали о всякой всячине, пока не ушел Смирнов.

Зиновий сразу же сделался серьезным. Он не знал, что я в Париже, и намеревался повидать меня в Испании. «Какое несчастье, что Смирнов знает о нашей встрече», — сказал Зиновий.

Я был изумлен. Почему встреча двоюродных братьев должна оставаться тайной? Зиновий быстро объяснил мне — почему. На своей госпитальной койке в Париже я содрогнулся, услышав историю, которую Зиновий решился мне рассказать.

Я излагаю здесь рассказ Зиновия, добавляя только немногие пояснения в необходимых случаях.

Когда Сталин вместе с шефом НКВД Генрихом Ягодой разрабатывал режиссуру первого из московских процессов, он сделал предложение, которое Ягода воспринял как приказ. Было бы полезно, пояснил Сталин, если бы НКВД смог показать, что некоторые из намеченных жертв чисток были агентами Охранки, царской тайной полиции перед революцией.

Соответственно Сталин предложил подделать «документальные доказательства». Это не было трудным поручением. Подделка документов была обычным делом для советской полиции. Однако Ягода счел рискованным изготовлять документы для открытого процесса: обман мог обнаружиться.

Он решил избрать более безопасный метод — найти бывшего офицера Охранки, уцелевшего во время революции, и заставить его засвидетельствовать, что некоторые из отобранных Сталиным обвиняемых были царскими агентами. Признания, подтверждающие эти свидетельства, получат от обвиняемых, и затем свидетель и заключенные расскажут свои версии на открытом процессе. «Доказательство» того, что предполагаемые вожди революции были на деле агентами царской Охранки — а это наиболее постыдное преступление по советским меркам, — должно было потрясти страну.

Однако найти живого бывшего офицера Охранки оказалось делом более трудным, чем представлял себе Ягода. Многие из царских агентов были арестованы и расстреляны в первые годы революции, некоторые бежали за границу, остальные обзавелись фальшивыми документами, особенно в провинции. Лучшим способом обнаружить такого офицера, пришло в голову Ягоде, был бы розыск в архивах царской полиции. Эти старые документы должны были навести на родственников сотрудников Охранки, а возможно, и на них самих.

Полицейские архивы старого режима были разбросаны по многим городам. Значительная часть их сохранилась в Ленинграде. Большое количество документов находилось с первых лет советской власти в одном из помещений, которым пользовался предшественник Ягоды, Менжинский. Теперь они были переданы надежному сотруднику НКВД по фамилии Штейн, который был помощником начальника отдела, готовившего московские процессы.

Однажды Штейн наткнулся на изящную папку, в которой Виссарионов, заместитель директора Департамента полиции, хранил документы, видимо, предназначенные только для его глаз. Листая их, Штейн увидел анкету с прикрепленной к ней фотографией Сталина — тогда еще молодого человека. Он подумал, что ему удалось обнаружить некие реликвии, касающиеся деятельности великого вождя в большевистском подполье.

Штейн уже собрался было бежать к Ягоде с радостным сообщением о ценной исторической находке. Но при повторном осмотре папки у него возникло подозрение. Приподнятое настроение сменилось страхом и ужасом, когда он приступил к чтению. Обширные рукописные докладные и письма были адресованы Виссарионову, почерк же принадлежал диктатору и был хорошо знаком Штейну. Папка действительно прекрасно характеризовала Сталина, однако не Сталина-революционера, а Сталина — агента-провокатора, который неутомимо работал на царскую тайную полицию.

Несколько мучительных дней Штейн прятал папку Виссарионова в своем кабинете. Наконец решение было принято. Он забрал папку и полетел в Киев, чтобы показать ее своему бывшему начальнику по НКВД, который был к тому же его лучшим другом. Это был В. Балицкий, очень влиятельный член ЦК Коммунистической партии Советского Союза. Балицкий также руководил НКВД Украины. Мой двоюродный брат Кацнельсон был близким другом Балицкого с первых дней революции, а теперь и его заместителем.

Когда Балицкий изучил обжигающую руки папку, то был потрясен не менее Штейна. Он позвал к себе Зиновия. Они детальнейшим образом исследовали каждый документ в подшивке. Хотя и простым глазом было видно, что документы подлинные, все провели необходимую экспертизу и анализы, чтобы установить возраст бумаги и конечно же идентичность почерка.

Не оставалось и тени сомнения: Иосиф Сталин долгое время был агентом царской тайной полиции и действовал в этом качестве до середины 1913 года. Папка содержала не только агентурные донесения Сталина. Оказалось, что Сталин отчаянно пытался сделать карьеру в царской тайной полиции.

Некоторые из сталинских сообщений от 1912 года относились к Четвертой Думе. Большевистская фракция в этой Думе состояла из шести депутатов во главе с Романом Малиновским. Когда архивы Охранки были открыты после первой так называемой Февральской революции, выяснилось, что Малиновский все это время был царским агентом и ловко обманывал своих коммунистических коллег. После прихода большевиков к власти он был судим, признан виновным и расстрелян.

В то время как Ленин руководил деятельностью партии из-за границы, Малиновский был главным депутатом в России и имел право принимать новых членов в Центральный Комитет партии, когда считал это необходимым. Именно Малиновский в 1912 году включил Сталина в состав Центрального Комитета. Сталин жил тогда в Санкт-Петербурге и в ряде случаев служил посредником между Малиновским и Лениным.

Занимая столь доверительное место в рядах большевиков, Сталин несколько раз был арестован, но всегда ухитрялся бежать.

Из сталинских сообщений Виссарионову совершенно ясно следовало, что Коба знал все о Малиновском. Было также очевидно, что Сталин чрезвычайно ревниво относился к власти Малиновского как в аппарате царской полиции, так и в коммунистической партии. Он стремился сам стать основным агентом полиции в большевистском движении.

В январе 1913 года оба, Сталин и Малиновский, присутствовали на конференции, которая состоялась на квартире Ленина в Кракове (тогда австрийская часть Польши), обеспечивая подробное ее освещение для Охранки. Среди других на конференции были Зиновьев, Каменев и Трояновский, будущий посол в Соединенных Штатах. Сталинское донесение шефам полиции оказалось в папке Виссарионова. Оно характеризовало названных участников, описывало столкновения их мнений и подытоживало принятые решения.

Вскоре после Краковской конференции Сталин решил устранить Малиновского со своего пути на секретной работе в Охранке. Для достижения этой цели он стал действовать через головы своих непосредственных начальников в полиции. Написал письмо товарищу министра внутренних дел Золотареву, руководившему работой Департамента полиции, частью которого была Охранка. Сталин вежливо напоминал товарищу министра, что он имел честь быть представленным ему в приватной комнате некоего ресторана.

То же письмо содержало нападки на Малиновского. Пристально наблюдая за Малиновским на Краковской конференции, писал Сталин, он пришел к убеждению, что тот в глубине души был на стороне Ленина и работал усерднее для большевиков, чем для полиции.

Но сталинская попытка свалить Малиновского не удалась. На полях письма была начертана резолюция товарища министра внутренних дел, которая гласила примерно следующее: «Этот агент ради пользы дела должен быть сослан в Сибирь. Он напрашивается на это». По-видимому, Золотарев передал сталинское сообщение Виссарионову и выразил свое неудовольствие, что агент обратился к нему, минуя непосредственное начальство.

Несколько недель спустя Сталин был арестован вместе с другими большевиками в Санкт-Петербурге, по иронии судьбы попав в западню, которая была уготована ему Малиновским.

После прежних арестов Сталина обычно ссылали в относительно сносное место, и он совершал побег оттуда с удивительной легкостью. Как ему удавалось устроить побег, Сталин никогда не говорил. Одно только это давало основания предполагать, что он был царским агентом, которого арестовывали для сохранения внешней видимости и вскоре после этого отпускали.

Но в середине 1913 года, поскольку его хозяева в Охранке были сыты им по горло, Сталин был осужден на четыре года и выслан в Туруханский край, севернее Полярного круга. Легкие побеги его прекратились. Он оставался в далекой северной ссылке вплоть до Февральской революции.

Таково было поразительное содержание документов, открытых Штейном, доставленных Балицкому и моему двоюродному брату Зиновию, которые признали их аутентичными.

Что теперь делать со взрывоопасной информацией?

Зиновий рассказал мне далее, что он и Балицкий тотчас сообщили об этих фактах двум своим друзьям, которые также считались самыми влиятельными на Украине. Это были генерал Якир, командующий украинскими вооруженными силами, и Станислав Косиор, член Политбюро, секретарь Коммунистической партии Советского Союза, в действительности диктатор на Украине. (Косиор был также шефом быстро восходящего человека в коммунистической иерархии по имени Никита Хрущев. Косиор, которого «ликвидировали» в 1938 году, был «реабилитирован» на XX съезде партии.)

Круг посвященных в ужасную тайну расширялся. Генерал Якир полетел в Москву и обсуждал дело со своим другом Тухачевским, человеком из высшего комсостава Красной Армии, чья личная неприязнь к Сталину была известна. Тухачевский доверился заместителю наркома обороны Гамарнику, которого уважали за моральную чистоту. Уведомлен был о присходящем и Корк. Эти лица были названы мне Зиновием. Других военачальников, видимо, уведомили позже.

Из этого вырос заговор, возглавленный Тухачевским, с целью положить конец правлению Сталина. Кошмар кровавых чисток, которые тогда происходили, создавал атмосферу бедствия, морального отвращения и душевных мук, что и требовалось для заговора. Внезапное осознание того, что тиран и убийца, ответственный за нагнетение ужасов, был даже не подлинным революционером, а самозванцем, креатурой ненавистной Охранки, побудило заговорщиков к проведению своей акции. Они решились поставить на карту свою жизнь ради спасения страны и избавления ее от вознесенного на трон агента-провокатора.

В феврале 1937 года генералы Красной Армии находились в состоянии «сбора сил», как назвал это Зиновий. Они еще не достигли согласия в отношении твердого плана переворота. Впрочем, Тухачевский склонялся к следующей схеме действий.

Под каким-либо благовидным предлогом он убедил бы наркома обороны Ворошилова (ныне Председателя Президиума Верховного Совета) просить Сталина собрать высшую конференцию по военным проблемам, касающуюся Украины, Московского военного округа и некоторых других регионов, командующие которых были посвящены в планы заговора. Тухачевский и другие заговорщики должны были явиться со своими доверенными помощниками. В определенный час или по сигналу два отборных полка Красной Армии перекрывают главные улицы, ведущие к Кремлю, чтобы заблокировать продвижение войск НКВД. В тот же самый момент заговорщики объявляют Сталину, что он арестован. Тухачевский был убежден, что переворот мог быть проведен в Кремле без беспорядков.

Существовало два мнения, как объяснил мне Зиновий, что делать после этого со Сталиным. Тухачевский и другие генералы полагали, что Сталина надо просто застрелить, после чего созвать пленарное заседание ЦК, которому будет предъявлена полицейская папка. Косиор, Балицкий, Зиновий и другие (по-видимому, группа лиц, не принадлежавших к армии) думали арестовать Сталина и доставить его на пленум ЦК, где ему предъявили бы обвинение в его полицейском прошлом.

Перед тем как покинуть меня, Зиновий сказал с тревогой: «В случае провала, если нас с Еленой пристрелят, я хотел бы, чтобы ты и Мария позаботились о моей маленькой дочке». Елена была его женой, Мария — моей. Его дочери было тогда три года, и он был к ней страстно привязан. На какой-то момент у него появились слезы. Я понял, что ради спасения дочери он был готов проделать путь от Украины до Испании, если бы это потребовалось, чтобы подготовить меня к доброму или плохому исходу.

«Но как может все кончиться провалом? — приободрил я Зиновия. — Тухачевский — уважаемый руководитель армии. В его руках Московский гарнизон. Он и его генералы имеют пропуска в Кремль. Тухачевский регулярно докладывает Сталину, он вне подозрений. Он устроит конференцию, поднимет по тревоге оба полка — и баста».

Я продолжал говорить, что обычный риск, связанный с любым заговором, — возможность того, что один из его участников провалит всю конспирацию, — здесь исключен. Никто в здравом рассудке не пошел бы к Сталину, чтобы сказать ему о полицейском досье, ибо немедленная ликвидация была бы наградой за такое откровение.

Мы обнялись, расцеловались в обе щеки, и Зиновий ушел. Я никогда больше его не видел.

Спустя несколько дней я возвратился в Испанию. Неделя за неделей, месяц за месяцем следил я за газетами и использовал каждую свободную минуту, чтобы включить на коротких волнах радиоприемник. Стоило только кому-нибудь спросить меня: «Вы слышали новости?», и я подпрыгивал как ужаленный. Я ждал своих новостей.

11 июня 1937 года я ехал в своем автомобиле от франко-испанской границы к Барселоне. Погода была чудесной. Я смотрел на волнистые холмы и слушал нежную музыку французской радиостанции. Внезапно музыка оборвалась и последовало сообщение: «Радио Тулуза! Специальный выпуск! Советский маршал Тухачевский и ряд других генералов Красной Армии арестованы по обвинению в измене. Они предстанут перед военным судом».

Уже на следующее утро официальное советское сообщение поведало пораженному миру, что военный суд состоялся и восемь высших чинов — Тухачевский, Якир, Корк, Уборевич, Путна, Эйдеман, Фельдман и Примаков — казнены. Позже стало известно, что Штейн, сотрудник НКВД, нашедший сталинское досье в Охранке, застрелился. Косиор был казнен, несмотря на свой высокий пост в Политбюро. Гамарник покончил жизнь самоубийством еще до ликвидации генералов. Балицкий был расстрелян.

Где-то в середине июля 1937 года до меня дошли сведения, что мой двоюродный брат Зиновий Кацнельсон расстрелян. И поныне я ничего не знаю о судьбе его жены и маленькой дочери.

После коллективной казни узкого круга заговорщиков, которые знали о службе Сталина в Охранке, последовали массовые аресты и казни других, кто мог знать что-то о папке или кто был близок к казненным. Каждый военный, который прямо или косвенно был обязан своим постом одному из уничтоженных генералов, становился кандидатом на тот свет. Сотни, а вскоре и тысячи командиров уволокли со службы и из своих домов в подвалы смерти.

Первый московский процесс, которому я был свидетелем, скоро стал казаться мягким по сравнению с развязанным бешеным разгулом террора. Были скошены и свидетели и режиссеры армейской чистки — люди, которые могли знать тайну досье Сталина. Маршалы и генералы, которые подписали фальсифицированный протокол Военного суда над Тухачевским, исчезли. Исчезли и легионы сотрудников НКВД.

В октябре 1937 года один из высших чинов НКВД, Шпигельглас, прибыл навестить меня в Испанию. Аресты командиров Красной Армии уже коснулись моего ближайшего окружения. Говоря о часах, которые предшествовали аресту и казни Тухачевского, Шпигельглас поведал мне: «На самой верхушке царила паника. Все пропуска в Кремль были внезапно объявлены недействительными. Наши войска НКВД находились в состоянии боевой готовности. Это должен был быть целый заговор!»

Дело Тухачевского имело удивительные последствия. Стараясь скрыть истинные причины чистки, Сталин заклеймил генералов как предполагаемых шпионов нацистской Германии. Обвинение было явно смехотворным хотя бы потому, что трое из восьми убитых генералов — Якир, Эйдеман и Фельдман — были евреями. Но сталинский обман был настолько успешным, что в течение ряда лет все больше и больше журналистов и историков писали о сотрудничестве маршала Тухачевского с нацистами как об установленном факте. Почти все писавшие ссылались на президента Чехословакии Эдуарда Бенеша как источник своей информации.

Такой искушенный мемуарист, как Уинстон Черчилль, писал (хотя и некоторыми оговорками): «… Он (Бенеш) был информирован, что через Советское посольство в Праге шел обмен сообщениями между важными лицами в России и германским правительством. Это была часть так называемого заговора армии и членов старой гвардии коммунистов, собиравшихся свергнуть Сталина и ввести новый режим, который вел бы прогерманскую политику. Президент Бенеш, не теряя времени, сообщил обо всем, что мог выяснить, Сталину. После этого последовала безжалостная, но, по-видимому, небесполезная чистка среди военных и политиков в Советской России и серия процессов в январе 1937 года, в которых Вышинский, официальный обвинитель, сыграл такую блестящую роль».

Теперь, когда наследники Сталина признали, что он фабриковал в огромных масштабах ложные юридические процессы и что генералы Красной Армии не были шпионами Гитлера, Черчилль должен бы и удивиться, как это Бенеш подтверждал то, что сам Кремль заклеймил как ложь. Случилось так, что я знаю в деталях, в чем дело, и я убежден, что ныне в свободном мире живут официальные чешские чиновники, которые подтвердят фактическую достоверность следующего объяснения.

В 1936 году в советском посольстве в Берлине был резидент НКВД по фамилии Израилевич, которого я хорошо знал. Среди прочих шпионских поручений он поддерживал контакты с двумя информаторами, они занимали важные офицерские посты в германском генеральном штабе. Но, поскольку встречи с этими ценными людьми в нацистской Германии в зоне досягаемости всеведущего гестапо были слишком рискованными, он условился с ними о регулярных встречах в Чехословакии.

Однажды в 1936-м Израилевич встретился с ними в одном из кафе в Праге. Покончив со своим делом, немцы первыми покинули кафе. Задержавшись из осторожности, их советский работодатель заплатил официанту и небрежно вышел на улицу. Несколько минут спустя он был арестован чехословацкой полицией и препровожден в штаб-квартиру. Полиция нашла у него пленку, только что полученную от двух офицеров.

«Мои люди выследили вас, — сообщил ему высший чин полиции. — Они видели вас с немцами. Итак, вы шпионите в пользу нацистов!».

Израилевич, которого я знал как патологического труса, совершенно растерялся. Вместо того чтобы потребовать известить о его аресте советское посольство, он начал оправдываться. «Я их агент? — воскликнул он с профессиональной гордостью. — Все обстоит как раз наоборот. Это они мои агенты! А это пленка, которую я получил от них, фотографии секретных документов германского генерального штаба». Чешский чиновник, не будь дураком, быстро заставил советского гостя похвастать своими успехами в разведывательных делах. Полиция составила протокол. Израилевич его подписал и был отпущен.

О происшедшем было немедленно поставлено в известность министерство иностранных дел Чехословакии, узнал об этом и Бенеш. Изо всех сил стараясь поддерживать дружественные отношения с коммунистической Россией ввиду растущей угрозы Чехословакии со стороны Германии, Бенеш послал полицейский рапорт и показания Израилевича чешскому послу в Москве с указанием сообщить обо всем этом, если возможно, лично Сталину, а потом уже наркому иностранных дел Литвинову. Советское ведомство иностранных дел тепло поблагодарило Бенеша от имени Сталина за дружеские действия. Несчастный Израилевич был отозван в Москву, арестован, и поскольку было ясно, что речь идет о нервном срыве и трусости, то он отделался всего лишь пятью годами заключения в концлагере Кемь вблизи Белого моря.

Год спустя, когда были ликвидированы генералы Красной Армии, Сталин использовал этот инцидент для того, чтобы поставить чехов в известность, что Израилевич в действительности поддерживал контакты с германской разведкой в качестве посредника Тухачевского. Чехи знали лучше, что случилось на деле, но они нуждались в помощи Сталина против Гитлера еще более, чем год назад. Они послушно распространяли сталинскую лживую версию об Израилевиче, выдавая ее за правду[33].

После этого Сталин имел полное основание полагать, что истинные факты о чистке в Красной Армии никогда не увидят света.

Девятнадцать лет спустя Никита Хрущев яростно напал на своего прежнего хозяина Иосифа Сталина. Почему?

Говорят, что Хрущев и связанные с ним люди жаждали личной мести Сталину, который столь долго их унижал. Кто верит этому, тот не знает людей, которые в течение двадцати лет были подручными диктатора: он всегда учил их ставить политическую целесообразность выше личных чувств. Сталин ненавидел Ленина, который отрекся от него в своем предсмертном завещании; он травил вдову Ленина; уничтожил всех личных друзей Ленина. Но политик Сталин знал, что ему было выгодно. Год за годом он возводил Ленина в божество и представил самого себя подлинным его пророком.

Почему же Хрущев и его коллеги не действовали подобно Сталину? Ведь они были его ближайшими помощниками много лет. Они унаследовали сталинскую власть. Почему же они не увековечили культ Сталина и не воспользовались им?

Переписывая и фальсифицируя историю, Сталин утвердил себя полководцем Октябрьской революции и единственным непогрешимым вождем мирового коммунизма. Он превратил отсталую крестьянскую страну Россию в могучую индустриальную империю. Он одержал военные победы, равных которым не было в истории России. Он перехитрил своих западных сотрудников в Тегеране, Ялте и Китае. Он распространил власть Советского Союза более чем над 900 миллионами человек. И с таким послужным списком Сталин не был достаточно хорош для Хрущева, Булганина и других в качестве их предшественника?

Более того, очевидно, что Хрущев и другие, предъявляя обвинения Сталину, должны были понимать, что они серьезно рискуют. Их внезапное нападение на Сталина должно было вызвать у русских людей злобное воспоминание о том, как Хрущев, Булганин, Каганович, Микоян и Маленков прославляли Сталина и его политику перед громадными аудиториями активистов коммунистической партии, как они оправдывали и приветствовали расстрел генералов Красной Армии как «справедливую кару изменникам».

Об этом появились в последние годы новые данные.

Вожди Кремля должны были, безусловно, сознавать, что в умах людей могут возникнуть законные вопросы об их соучастии в сталинских преступлениях и их способности продолжать руководить Советским Союзом и мировым коммунизмом. И, несмотря на это, Хрущев и остальные сочли необходимым обнародовать историю сталинских преступлений. Почему они пошли на такой риск? Почему они сделали это теперь, в такое время?

Было, несомненно, нечто такое, что оставляло им только один выход: полностью отречься от Сталина и сделать это быстро. Этим «что-то», я убежден, явилось открытие неопровержимых доказательств того, что Сталин — агент-провокатор царской тайной полиции.

Мой двоюродный брат Зиновий сообщил мне тогда, в 1937 году, в Париже, что было изготовлено несколько фотокопий сталинского досье из Охранки. Тысячу раз после провала планировавшегося Тухачевским переворота я спрашивал себя, что случилось с этими документами. Возможно, что пытками заставили жертв 1937 года указать места хранения одной или более фотокопий. Но некоторые из них, а возможно, сам оригинал документов, должны были быть сохранены.

Я полагаю, что проклятая папка была предъявлена нынешним кремлевским хозяевам, или кому-то, или через кого-то, кто сохранял ее или копию ее все эти годы. Наиболее вероятно, что документы бережно хранились каким-то военным, родственником или другом военного человека.

Но, может быть, документ был передан генералу Жукову и он довел его до сведения своих коллег по «коллективному руководству» как раз в тот момент, когда Хрущев занимался созывом XX съезда советской Коммунистической партии?

Я знал генерала Жукова, когда он прибыл в Испанию в качестве наблюдателя во время гражданской войны. Несколько раз я разговаривал с ним, и у меня сложилось впечатление, что он не был ни придворным, ни игрушкой Сталина. Пятно 1937 года, позорящее честь Красной Армии, с тех пор должно было мучить его солдатскую совесть. Поражения, которые списали во время второй мировой войны на генералов, и победы, незаслуженно приписанные Сталину, должны были скрести душу. Жуков, по всей видимости, и мог быть человеком, который стал обладателем досье из Охранки и пустил его в ход.

Как бы ни было на самом деле, мне кажется несомненным, что документальное подтверждение того, что Сталин — полицейский агент, было предъявлено нынешнему «коллективному руководству». У кремлевской компании не было иного выхода, как попытаться перерезать пуповину, которая связывала ее с узурпатором и самозванцем… Риск был громадным, но без быстрого и полного разрыва с царским агентом на них самих могло лечь проклятье. У них не было другой возможности навсегда положить конец просачиванию страшной тайны, после того как не стало Сталина, скрывавшего ее. Маршал Жуков и другие могли предупредить их о том, что факты нельзя будет замолчать иначе, как только полностью покончив с мифом о Сталине.

Нельзя исключить, что сам Кремль однажды раскроет чернейшую из тайн Сталина, дабы избежать, чтобы она каким-либо иным путем стала известна русскому народу. Публикация этой статьи может ускорить появление официального признания. Тем временем, развязав антисталинскую кампанию, нынешние кремлевские владыки готовят своих русских подданных к предстоящему потрясению.

Да и свободный мир лучше бы сделал, также подготовившись к новым потрясениям. Наследники Сталина не порвали на деле с его наследием. Они не отказались от сталинской политики безжалостного подавления политического инакомыслия. Они еще не сломали ворот концентрационных лагерей, которые заполнил Сталин. Хрущев и его «коллективное руководство» отреклись на словах, а не на деле от порабощения иных наций, которого добивался Сталин. В действительности своими нынешними действиями они отчаянно пытаются освободиться от налипшей сталинской порчи, чтобы тем успешнее следовать его безумно великим амбициям.

После того как я порвал со сталинским правительством в 1938 году и бежал со своей семьей из Испании в Канаду и наконец в Соединенные Штаты, я написал Сталину пространное письмо и приложил к нему список преступлений диктатора, которые мне были известны из первых рук. Таким путем я намеревался спасти жизнь моей тещи и матери, которые оставались в России. Я предупредил Сталина, что, если они пострадают, я сразу же опубликую то, что знаю о нем. Я также уведомил Сталина, что, если я буду убит его палачами, все факты обнародуют после моей смерти. Я чувствовал, что такие предупреждения могут сдержать диктатора.

Но я не известил тирана, что посвящен в самую страшную из его тайн. Иначе, думал я, Сталин придет в ярость и любой ценой доберется до меня, подвергнет пыткам, чтобы узнать, где скрыты мои бумаги, убьет меня.

К 1953 году моя жена и я целых пятнадцать лет ничего не слышали о наших матерях; мы считали, что их нет в живых. Так я приступил к напечатанию своих статей в журнале «Лайф» и своей книги «Тайная история сталинских преступлений».

Однако даже после смерти Сталина я все еще не осмеливался опубликовать то, о чем узнал от двоюродного брата Зиновия. Группа, которая захватила власть в Кремле, казалось мне, чтила память Сталина и могла преследовать меня столь же яростно, как это делал бы сам Сталин.

Но вероятность того, что я могу быть ликвидирован или умереть собственной смертью еще до того, как разоблачу Сталина — наемника царской полиции — мучила мое сознание. Летом 1953 года я положил историю, рассказанную двоюродным братом, в сейф одного из банков с поручением вскрыть пакет после моей смерти.

К счастью, нынешний поворот событий в Советском Союзе сделал возможным для меня самому обнародовать факты. Хрущев, несомненно, знает о них, и уже нет причин хранить молчание.