Быль, ставшая легендой: Отдельная Коломыйская пограничная комендатура в боях с фашистскими захватчиками

Легедзинский бой

Для захвата штаба 8-го стрелкового корпуса генерал-майора Снегова фашисты бросили два батальона[39] из дивизии СС «Адольф Гитлер» при поддержке тридцати танков, артполка и шестидесяти мотоциклов с пулеметами.

Пограничники взвода боевого охранения во главе с лейтенантом Остропольским вели неослабное наблюдение за местностью и вовремя заметили приближение вражеских мотоциклистов. Подпустив их поближе, открыли прицельный огонь. Бросая раненых и убитых, мотоциклисты повернули обратно. Это был авангард фашистского полка, высланного для захвата штаба корпуса.

После короткой, но очень массированной артиллерийской и минометной подготовки враг попытался с ходу захватить село и штаб.

Через некоторое время подошли танки и пехота противника. Развернув колонну, фашисты атаковали наши позиции по всему фронту обороны. В бой вступили все три наши роты, и первая атака гитлеровцев захлебнулась. Враг отступил.

Мощный артиллерийский и минометный огонь с новой силой обрушился на наши позиции. Судя по плотности огня, перед нами был по меньшей мере артиллерийский полк. Мы ждали атаки. Ее предвестником была тишина, прерванная нарастающим гулом моторов. Показались фашистские танки.

Один, два, три… Десять… Восемнадцать. Еще двенадцать танков и пехотный батальон остались на исходных позициях. Рассредоточившись, танки неслись на наши оборонительные рубежи, открыв сильный огонь из пушек.

Подпустив их метров на пятьсот, наши артиллеристы открыли огонь прямой наводкой. Повалили клубы дыма из одного танка, вспыхнул факелом второй, за ним — третий. Четвертый танк несся на полной скорости к нашим позициям и вдруг исчез. Мы даже сначала ничего не поняли.

— Молодцы саперы! — радостно воскликнул младший лейтенант И. П. Мавдровский[40]. — Попал в ловушку!

Из трех танков, подбитых перед нашими траншеями, тянулись шлейфы дыма, броню лизали языки пламени.

Остальные фашистские танки замедлили ход и стали разворачиваться, пытаясь уйти из опасной зоны. В это время наши артиллеристы подбили пятый танк, а шестой уничтожили истребители танков из взвода младшего лейтенанта А. З. Кураша.

Первая танковая атака захлебнулась. Кроме шести танков, уничтожили двадцать мотоциклов с экипажами.

Снова начался артиллерийский и минометный обстрел наших позиций. От огня противника мы тоже несли большие потери. В каждой роте были убитые и раненые. Выведены из строя два семидесятишестимиллиметровых и одно сорокапятимиллиметровое орудие, три станковых и четыре ручных пулемета, пять автомашин и шесть повозок.

Раненые отказались покидать свои позиции. Военврач И. Белорусец, старший военфельдшер И. Н. Глушков, военные фельдшеры В. Ф. Балахонов, А. Остапец, Фабричников, И. Н. Курилько и медсестра Женя Рудикова делали перевязки здесь же, в окопах, а тяжело раненных перетаскивали под огнем противника в более спокойное место.

Во время одной из коротких передышек мы увидели около позиций нашей роты генерал-майора Снегова. Он был чем-то взволнован. Я стоял к нему ближе других. Он подозвал меня и сказал:

— Вот моя машина, лейтенант, отвезите на ней летописца к самолету, а то он пропадет у нас вместе со своей летописью! И быстро назад!

Уже значительно позже я узнал от членов семьи М. Г. Снегова, что в штабе Южного фронта знали о тяжелом положении корпуса, о том, что генерал Снегов был тяжело ранен в руку и легко — в ногу. Поэтому командующий Южным фронтом генерал армии И. В. Тюленев послал за ним самолет, но Снегов отказался покинуть поле боя.

Подъехав на машине к самолету, увидел, что в него загружают тяжелораненых бойцов и командиров. На этом же самолете улетел и военный корреспондент «Красной Звезды» Теодор Лильин. Его очерк «Героическая оборона штаба» появился в газете уже 5 августа…

Шел седьмой час ожесточенного боя. Фашистское командование приказало перенести артиллерийский огонь в наш тыл. Стреляли они, главным образом, зажигательными снарядами.

Пылали хаты, обуглились, почернели от огня деревья. Всюду, у хат, на улицах, лежали убитые и раненые мирные жители. Пламя безжалостно пожирало хозяйственные строения. Долетали жалобное мычание коров, истошный визг свиней.

Хотя у нас был ограниченный боекомплект, командование пограничного батальона, однако, приняло решение произвести ответный артиллерийский налет по фашистам, чтобы вызвать огонь на себя и как-то защитить мирное население.

И вновь вражеская артиллерия перенесла огонь на наши позиции, и гитлеровцы, закончив перегруппировку, начали снова атаковать.

На нас двигались двадцать четыре танка, сорок мотоциклов. За ними — плотные цепи фашистов. Вероятно, враг рассчитывал, что остановить такую лавину невозможно, и что они смогут смять защитников штаба.

Оценив обстановку, майор Филиппов приказал бросить все силы против танков. Роте старшего лейтенанта Ерофеева первой пришлось вступить в неравный бой с вражескими танками и мотоциклистами. Истребители танков из первого и второго взводов лейтенантов Остропольского и Кузнецова во взаимодействии с артиллеристами уничтожили два танка и три мотоцикла.

С каждой минутой бой становился ожесточеннее. Фашисты пытались обойти нас с флангов и взять в «клещи». Вторая и третья роты сумели отбить атаку, уничтожив три танка и семь мотоциклов. На «сюрпризы» саперов нарвались еще два вражеских танка…

Пограничная закалка

На КП майора Филиппова раздался звонок.

— Товарищ майор! Немецкие мотоциклисты обходят нас стороной. Могут зайти в тыл, — доложил старший лейтенант Ерофеев.

— Не волнуйся! Ваш тыл прикрывает резервная группа Ищенко!

Старший лейтенант Ищенко разбил своих пограничников на две группы и приказал:

— Если появятся гитлеровцы, первой группе огонь не открывать. Как только завяжется бой со второй группой, первая атакует с тыла через пятнадцать-двадцать минут!

Пограничники первой группы увидели на проселочной дороге, рядом с пшеничным полем, отряд немецких мотоциклистов. Как и было приказано, пропустили фашистов. Впереди застрочили пулеметы и автоматы — это мотоциклистов встретила вторая группа. Пограничники первой группы ждали приказа Ищенко, чтобы ринуться в бой, на помощь товарищам. Но вдруг из пшеничного поля показались эсэсовцы с автоматами наперевес.

— По вражеской пехоте — огонь! — скомандовал Ищенко.

Фашисты, ошеломленные внезапным огнем, залегли в пшенице и начали беспорядочно отстреливаться.

— Егоров[41], возьми десять человек и ударь по мотоциклистам с тыла.

Не выдержав двухстороннего огня, мотоциклисты развернулись и попытались вырваться по той же дороге. Они ехали, образовав веер, и строчили из пулеметов. Заметив вспышки выстрелов из пшеницы, фашисты обрушили туда свой огонь. Эсэсовцы ожесточенно отстреливались. А пограничные группы лейтенанта Ищенко «помогали» и тем, и другим.

В результате этой схватки группа Ищенко захватила пять мотоциклов, — кстати, снятые с них пулеметы усилили нашу огневую мощь, — и уничтожила около пятидесяти вражеских солдат и офицеров.

Несомненно пограничная закалка помогала нам в бою. Едва группе старшего лейтенанта Ищенко удалось ликвидировать обходной маневр фашистов на фланге первой роты, как они нанесли удар на стыке между второй и третьей ротами.

Отряд фашистов из десяти мотоциклов и сорока пяти эсэсовцев обрушился на пограничников и прорвался через нашу оборону. Сразу же создалось угрожающее положение. Ведь они могли напасть с тыла как на вторую, так и на третью роты. Быстро сориентировался командир взвода старшина Алексей Егорович Барабошкин. Бывалый пограничник, сверхсрочник, мечтавший в 1941 году поступить в пограничное училище, он подозвал к себе командира отделения младшего сержанта К. П. Дорофейченко:

— Я ввяжусь с фрицами в бой, а ты бери своих людей и станковый пулемет с расчетом ефрейтора И. Е. Казакова и незаметно зайди к ним с тыла. Действуй, не подведи!

Как только они скрылись, старшина Барабошкин дал команду открыть огонь по фашистам. Всего у пограничников было два ручных и один станковый пулемет, четыре автомата, десять самозарядных и тринадцать трехлинейных винтовок.

Мотоциклисты сразу же ринулись в объезд — окружить пограничников.

Наши заняли круговую оборону, но кольцо окружения все сжималось, фашисты были уже совсем близко. Сказывалось их численное превосходство.

— Давай, Дорофейченко, давай! — крикнул Барабошкин, и, словно услышав его сквозь шум боя, в спину гитлеровцам застрочили автоматы и пулемет Казакова.

Разгоряченный боем, в разорванной гимнастерке Казаков на руках переносил пулемет, все время меняя позиции, и прицельным огнем косил опешивших гитлеровцев из самых неожиданных мест.

Отделение Дорофейченко и расчет Казакова перебили экипажи семи мотоциклов, захватили пять пулеметов и девять автоматов.

Озверевшие бандиты бросились на отделение Дорофейченко. Фашистская пуля смертельно ранила отважного пулеметчика Казакова. Умирая, он успел прохрипеть своему второму номеру:

— Корнеев… Бей их, гадов… За меня… За всех!

Эта схватка длилась более часа. Погибло все отделение младшего сержанта Дорофейченко во главе со своим командиром и четырнадцать пограничников взвода старшины Барабошкина. Но пограничники уничтожили весь фашистский отряд…

Бой шел уже десятый час. Противнику пока не удалось потеснить наши подразделения.

Сотни трупов фашистских солдат и офицеров, искореженные мотоциклы, дымящиеся громады танков. Но гитлеровцы, не считаясь с потерями, продолжали атаковать. Тяжелые потери несли и пограничники, стойко отстаивавшие свои позиции. Их боевой дух поднимали командиры, находясь непосредственно на позициях вместе с бойцами.

Умело руководил боем наш отважный комбат майор Филиппов, появляясь в самых опасных местах и увлекая за собой бойцов стойкостью и бесстрашием.

Превосходство противника в живой силе и технике все-таки сказывалось. Фашистам удалось уничтожить еще два наших семидесятишестимиллиметровых и одно сорокапятимиллиметровое орудия, погибли их расчеты.

Гитлеровцы, собрав в кулак оставшиеся семнадцать танков, пятнадцать мотоциклов и более тысячи солдат, навалились на первую и вторую роты. Создалось критическое положение. Командир батальона послал на выручку в первую роту своего заместителя капитана Богданова с резервной группой старшего лейтенанта Сусенкова, а во вторую — комиссара Короткова с резервной группой старшего лейтенанта Ищенко. Туда же направил и бронемашину.

Вспоминая этот бой, не могу не восхититься храбростью, мужеством и умением экипажа бронемашины. Пушка бронемашины не могла пробить броню немецких танков, но экипаж смело вел бой с танками, — стрелок стремился бить в смотровые щели.

На помощь ротам были переброшены три семидесятишестимиллиметровые и одно сорокапятимиллиметровое орудия.

Стойкость и мужество пограничников вызывали у врага бешеную злобу. «Мы скорее погибнем, чем отступим!» — поклялись пограничники…

Родион Иванович Филиппов любил людей смелых и изобретательных, прислушивался к советам подчиненных. Так было и на этот раз. Кто-то из командиров предложил:

— Товарищ майор! А что, если нам, как на границе, выставить впереди позиций для прикрытия по два-три бойца.

Комбат сразу же одобрил эту идею:

— Выдвинуть метров на сто пятьдесят — двести вперед тридцать человек. Пусть разобьются на группы по два-три человека и рассредоточатся перед линией обороны. Для засады использовать воронки от снарядов, естественные выемки. Как только танки приблизятся к засаде, необходимо забросать их гранатами. Это будет сигналом для наших артиллеристов: они поддержат засады огнем.

На поле боя дымились девять вражеских танков (три угодили в ловушку), остальные продолжали атаковать. Прячась за ними, используя огневую поддержку орудий и пулеметов, фашистская пехота приблизилась к нашим позициям. Слабость нашего огня ввела врагов в заблуждение. Они решили, что сопротивление угасает, и пошли в полный рост.

И вдруг вдалеке от наших позиций в танки и мотоциклы полетели гранаты и бутылки с горючей жидкостью. Мгновенно открыли огонь и четыре пушки.

Сразу задымились и вспыхнули два вражеских танка, были уничтожены гранатами шесть мотоциклов.

На засаду, в которой затаились пограничники Долгушев и Федюнин, неслись три мотоцикла. Долгушев размахнулся, но не успел бросить гранату. Его срезала пулеметная очередь. Федюнин, однако, успел бросить две гранаты, уничтожив два мотоцикла и шесть фашистов. И его настигла фашистская пуля.

В соседней засаде находились сержант Воронцов и пулеметчик Давыденко. Увидев геройскую гибель своих друзей, они уничтожили три мотоцикла, но и сами пали смертью храбрых…

Немцы вплотную приблизились к позициям. Два немецких автоматчика, спрыгнув в траншею, оказались рядом с заместителем комбата капитаном Богдановым.

— Берегитесь, капитан! — крикнул находившийся рядом лейтенант Остропольский[42], всеобщий любимец первой роты…

Остропольский первым выстрелил из пистолета в фашиста и прикрыл своим телом командира. Автоматная очередь скосила его. Богданов выстрелом уничтожил второго фашиста.

— Спасибо тебе, Ваня! — со слезами на глазах сказал Богданов и, приподняв его голову, поцеловал…

Сложная ситуация сложилась на участке третьего взвода младшего лейтенанта Кураша.

На взвод неслись танки, мотоциклы, цепью бежали под их прикрытием гитлеровские автоматчики.

— Мы — пограничники! — сказал бойцам младший лейтенант Кураш. — Это наша граница. Ни шагу назад! Враг может пройти только по нашим трупам!

Пограничники дрались отчаянно. Уже уничтожены четыре последних немецких мотоцикла, перед окопами — около пятидесяти вражеских солдат и офицеров. Но тают и ряды защитников. Погибли Александр Кураш и политрук Новиков… От взвода осталось десять человек. Понес потери и взвод Обухова. Но пограничники не дрогнули — стояли насмерть.

Тринадцатый час боя

Большие потери были во всех подразделениях батальона. А враг все атаковал.

Пяти вражеским танкам удалось прорваться вглубь обороны и смять нашу сорокапятимиллиметровую пушку. Но загорелся один танк, потом второй. Остальные повернули назад.

Бой шел повсюду. Пограничники продолжали стойко удерживать позиции. Медики едва успевали оказывать помощь раненым. Многие из них, как, например, старший военфельдшер Иван Глушков, Женя Рудикова были ранены, но оставались в строю.

Шел тринадцатый час неравного боя. Враг понес значительные потери, но по-прежнему не оставлял намерений захватить штаб корпуса. Да и сил у него для этого оставалось еще достаточно.

Снова, в который раз, фашисты обрушили мощный артиллерийский и минометный огонь на наши позиции, а затем и в глубь обороны. Развернутым фронтом вновь ринулись танки. За ними цепью приближалась пехота.

Метрах в двухстах — двухстах пятидесяти от наших позиций танки притормозили и начали обстрел оборонительных рубежей.

Навстречу фашистам рванулась наша бронемашина. Проскочив между танками, экипаж ее стал косить гитлеровские цепи. Враг в панике заметался к залег. Увидев это, танки развернулись за бронемашиной. Все это происходило на наших глазах. Стрелок бронемашины попал снарядом в смотровую щель ближнего танка.

Чтобы удостовериться, он открыл дверцу машины, и через нее взглянул на выведенный из строя танк.

— Получил фа… — не успел закончить фразу, как прогремел выстрел, и снаряд попал прямо в открытую дверь бронемашины. Весь экипаж погиб. Но смелый рывок бронемашины расстроил очередную атаку фашистов.

Долгое время не удавалось установить фамилии героев. В одной из последних поездок к месту боев мне удалось познакомиться с Иваном Калиновичем Чайкой. В то время ему было двенадцать лет. Вот что он рассказал:

Во время Легедзинского боя я наблюдал за неравным поединком броневика с фашистскими танками. Хорошо видел, как они подбили вражескую машину, но и сами погибли героической смертью. Могила этих героев находится недалеко от сада односельчанина Николая Афоновича Коломийца. Из найденных документов удалось установить, что ими были Думиков Клавдий Петрович 1915 года рождения, Миронов Александр (отчество не указано) 1918 года рождения и Гордеев (имя и отчество не указано)[43]… И снова град снарядов и мин над нашими позициями. Вся земля вокруг изрыта воронками. Поредели ряды защитников: из пятисот человек в строю осталось около ста пятидесяти бойцов и командиров.

Фашистские танки и пехота вновь атакуют.

У нас оставалось еще два семидесятишестимиллиметровых орудия, но не было снарядов. Кончились бутылки с горючей смесью.

По цепи передается приказ:

— Сделать связки из ручных гранат! — Мы чувствовали, что силы на пределе.

В очередной раз проявили смекалку саперы. Они выдвинулись вперед и поставили дымовую завесу. Определяя по звуку моторов, где вражеские танки, мы стали швырять связки гранат. Ослепленные дымом, фашистские машины наталкивались друг на друга. В такой неразберихе еще два танка угодили в неглубокую ловушку, но фашисты успели их вытащить.

Последовала команда:

— Приготовиться к рукопашной!

Все приготовились к последнему бою, и каждый из нас хотел отдать свою жизнь как можно дороже…

Налетевший ветер развеял дым, и мы увидели, что, не желая больше рисковать, немецкие танки отходят на исходные позиции. Но фашистская пехота стала обходить наш правый фланг.

На этот раз фашисты направили основной удар на третью пограничную роту старшего лейтенанта С. Г. Клочко.

Мы понимали всю сложность нашего положения и особенно третьей роты. Если отбить предыдущие атаки нам помогли артиллеристы, саперы и даже связисты, то теперь помощи ждать было неоткуда.

Гитлеровцы изо всех орудий и минометов обрушили огонь на третью роту. Казалось, невозможно уцелеть в этом огненном смерче. Однако бойцы и командиры не теряли времени даром. Пока шел бой на участках первой и второй рот, они соорудили в траншеях ниши, чтобы укрыться во время артобстрела. Подразделения третьей роты в районе обороны располагались так: слева находился взвод старшины Барабошкина, справа — лейтенанта Кузнецова[44], в центре — лейтенанта Медведева и резервный взвод Обухова.

После артиллерийской и минометной подготовки гитлеровцы пошли в атаку. Расстояние между ними и позициями третьей роты быстро сокращалось, но в ответ не прозвучало ни единого выстрела, как будто вся рота погибла. Фашисты осмелели. Вражеские цепи приблизились на пятьдесят — сто метров. Заволновались и мы:

— Что же случилось? Неужели все до одного погибли? И вдруг на оккупантов обрушился такой шквал огня, что даже мы удивились. Плотность огня третьей роты говорила о наличии большого количества автоматического оружия: «Откуда? — думали мы. — И как старший лейтенант Ракитин обеспечил сейчас своих бойцов боеприпасами?!»

Как потом выяснилось, третья рота организовала сбор трофейных автоматов, боеприпасов к ним и даже пулеметов. И успешно применила свои трофеи в этом бою.

Подпустив вражеские цепи на близкое расстояние, по сигналу рота дружно встретила врага огнем. Это было для гитлеровцев так неожиданно, что они поспешно начали отступать и попали под мощный огонь пулеметных отделений, расположенных на флангах.

Действия бойцов третьей роты подняли у всех настроение. Слышны были возгласы:

— Молодцы, друзья! Так их!

Приняв на себя удар, третья рота на время облегчила положение всем нам. Но ненадолго.

У нас оставалось совсем мало патронов, ручных гранат, дымовых шашек. Но было огромное и неодолимое стремление уничтожить как можно больше фашистов.

Близилась развязка…

Четвероногие друзья

…Впереди раскинулось пшеничное поле. Оно подходило вплотную к рощице, где расположились проводники со служебными собаками. Начальника окружной школы служебного собаководства капитана М. Е. Козлова, его заместителя по политчасти старшего политрука П. И. Печкурова и других командиров 26 июля отозвали в Киев. Осталось двадцать пять проводников служебных собак во главе со старшим лейтенантом Дмитрием Егоровичем Ермаковым и его заместителем по политчасти младшим политруком Виктором Дмитриевичем Хазиковым.

У каждого проводника было по нескольку овчарок, которые за все время боя не подали голоса: не залаяли, не завыли, хотя их за четырнадцать часов ни разу не кормили, не поили, и все вокруг дрожало от артиллерийской канонады и взрывов.

…Расстояние между нами и фашистами сокращалось. Вряд ли уже могло что-нибудь остановить врага. По всей линии обороны в сторону врага летели последние гранаты, раздавались нестройные винтовочные выстрелы и автоматные очереди. Казалось, еще миг, и гитлеровцы навалятся и сомнут почти безоружную горстку защитников штаба корпуса.

И здесь произошло невероятное: в тот самый момент, когда фашисты с ревом бросились на пограничников третьей роты, комбат Филиппов приказал Ермакову спустить на фашистов служебных собак.

Обгоняя друг друга, собаки с невероятной быстротой преодолели пшеничное поле, и яростно набросились на фашистов.

За несколько секунд обстановка на поле боя резко изменилась. Сперва гитлеровцы пришли в смятение, а затем в панике обратились в бегство.

Пограничники в едином порыве устремились вперед, преследуя врага.

Пытаясь спасти своих, гитлеровцы перенесли на нас огонь из минометов и орудий.

Над полем битвы, помимо привычных взрывов, криков и стонов, стоял истошный собачий лай. Многие собаки были ранены и убиты, главным образом холодным оружием. Значительная часть их исчезла. Многие убежали в леса, не найдя своих хозяев.

Что случилось с нашими верными друзьями?

На всю жизнь я сохранил в памяти этот эпизод, на всю жизнь во мне осталась любовь к четвероногим друзьям. Мне кажется, что о боевой их деятельности написано еще очень мало, а ведь они заслужили, чтобы о них написали.

В годы Великой Отечественной войны в боевых частях действовали два отдельных полка спецслужб и 166 отдельных батальонов, отрядов и рот военного собаководства, в которых было семьдесят тысяч собак разных служб. Об этом писала газета «Красная звезда» 7 декабря 1980 года.

Четвероногие друзья вывезли с поля боя в период Великой Отечественной войны шестьсот восемьдесят тысяч раненых, обнаружили четыре миллиона мин. Среди них были свои герои. Так, овчарка по кличке Рыжка обнаружила четыреста сорок восемь, а беспородный Бобик — двести три мины. Собаки доставили три с половиной миллиона тонн груза. Это значит — семьдесят тысяч вагонов грузоподъемностью пятьдесят тонн каждый.

Четвероногие друзья протянули восемь тысяч километров телефонного провода, уничтожили триста фашистских машин.

Примечательный факт произошел на железнодорожной линии Полоцк-Дрисса. Овчарка Дина пустила под откос вражеский эшелон, а сама вернулась невредимой.

Генерал армии Д. Лелюшенко в одном из донесений отмечал, что идущие в атаку танки противника были обращены собаками в бегство («Правда», 1981, 8 января).

Вооруженные силы страны и весь советский народ отдают им должное за ратный подвиг. Не случайно в 1945 году прошли по Красной площади на параде Победы вместе с воинами-победителями и наши четвероногие друзья.

Контузия

Но вернемся к Легедзинскому бою. О подвиге Отдельного батальона особого назначения, созданного из ОКПК, как я уже упоминал, страна узнала сразу, в сорок первом, из короткой фронтовой корреспонденции «Героическая оборона штаба», опубликованной 5 августа 1941 года в «Красной звезде». Описание первых двух часов боя уместилось в нескольких десятках строк. Их автор, военный корреспондент Теодор Лильин, не мог быть свидетелем еще двенадцати часов яростной схватки, в которой довелось нам участвовать. В том памятном бою пограничники выстояли и победили. Враг в панике отступил, но прикрывал свое позорное бегство массированным артиллерийским и минометным огнем.

Снаряды и мины рвались повсюду. Одна из мин разорвалась возле меня, и я потерял сознание. Очнулся, протираю глаза — ничего не вижу: красная пелена. Понял, что ранен, да еще и контужен. Рядом слышу какой-то шорох, тихий стон.

Русский или немец? Как определить? Осторожно передвигаюсь и наталкиваюсь на распростертое тело. И вдруг слышу: просят о помощи. Ко мне как будто возвратилось зрение!

— Товарищ лейтенант, живы? — спросил кто-то тихо и очень невнятно, а потом совсем замолчал. Было ясно, что кто-то из моих товарищей по оружию, но кто?

Через некоторое время раненый пришел в себя. По тому, как я ощупывал его руками, он понял, что я ничего не вижу.

— Товарищ лейтенант, это я — Смирнов! — Узнаю голос своего спасителя в недавней разведке.

Еще недавно здесь шел ожесточенный бой, а сейчас стояла глубокая тишина. Где наши? Как их найти?

Надо было что-то предпринимать. Прежде всего достали индивидуальные пакеты и перевязались. Стали передвигаться, а куда — сами не знаем. Вскоре услышали шум автомашин. Значит, где-то дорога, но чьи там машины?

— Наши, наши! — радостно закричал Смирнов.

Через десять минут мы были у своих. Военврач Исаак Борисович Белорусец осмотрел нас.

Медицинская сестра Женя Рудикова обработала наши рапы. Когда военфельдшер Курилько накладывал мне на глаза повязку, подошел майор Филиппов и спросил:

— Ну как он?

— Временная потеря зрения, надо отправлять в Одессу… Командование решило эвакуировать всех раненых в Подвысокое, оттуда в Первомайск, а затем в Одессу.

В Подвысокое нас везли через село Оксанино. На остановке вдруг слышу из соседней автомашины голос старшины Петренко:

— Товарищ лейтенант! Смирнов!

Судьба снова свела нас вместе.

Из Подвысокого надо было добираться до Первомайска, но в районе Первомайска уже шли ожесточенные бои.

В районе Подвысокого, кроме войск и техники, было сосредоточено огромное количество раненых. Полевые госпитали были переполнены. Тогда раненых стали размещать в школах, в клубе, везде, где только можно было. А новые все прибывали. От скопившейся техники, машин все труднее было проехать по населенному пункту. Район стал хорошей мишенью для вражеской авиации. Наше командование это понимало и не давало разрешения на разгрузку раненых. Оно стремилось протолкнуть машины по тем или иным направлениям. Пока раненые находились на машинах, к ним подходили женщины, желая хоть чем-нибудь помочь. Поили нас водой, поправляли повязки. Дошла очередь и до меня. Женщина ловкими движениями быстро поправила на мне повязку.

— Спасибо тебе, сестричка, как звать? — невольно вырвалось из уст.

— Величай Оксаной, — тут неожиданно машины тронулись в путь.

Вскоре весь район Подвысокого, вся Зеленая Брама, Нерубайка, Оксанино, Умань, Новоархангельск и Каменечье стали районом ожесточенных боев. Мужественно и стойко дрались защитники Родины. Советский народ узнавал по крупицам о высоком героизме наших бойцов и командиров.

Писатель Евгений Поповкин в романе «Семья Рубанюк» вспоминает о первых днях Отечественной войны в этих местах. В книгах генерал-полковника К. С. Грушевого «Тогда в сорок первом», а также И. А. Хизенко «Ожившие страницы» описываются места сражений, о которых идет речь. На Западе тоже вышло немало книг. В них говорится о жестоких событиях в этом районе. Наши враги называли нас фанатиками, комиссарскими частями, сталинской гвардией.

И вот спустя 42 года после тяжелых и незабываемых дней 1941 года вышла в свет книга Евгения Долматовского «Зеленая Брама». Она замечательна тем, что написана участником и свидетелем суровых событий, происходивших в августе 1941 года, в которых наши воины проявили настоящий героизм, высокий долг и преданность Родине.

Каждый из сражавшихся здесь стремился нанести удар врагу как можно сильнее и ощутимее.

Но наносить удары было нечем. Отсюда и весь драматизм положения в треугольнике Новоархангельск-Умань-Легедзино. Этот треугольник по праву можно назвать треугольником мужества, стойкости и преданности Советской Отчизне.

Родина скажет свое слово. Здесь будет воздвигнут мемориал воинам 6 и 12 армий за их ратные подвиги.

До леса нас довезли быстро. Надо было найти выход из создавшегося положения. Медики обходили машины. Бригадный врач, остановившийся возле машины, обратился со словами:

— Сынки мои! Кто может хоть немного передвигаться, идите к нашим через линию фронта. Это лучше, чем… — и сразу умолк.

Мы тронулись в свой неизвестный путь вечером. Идти было тяжело: мучили раны, да еще в придачу я ничего не видел. Одолевали жажда и голод. Большую часть ночи еле ковыляли или ползли. Мы снова были все вместе: Смирнов, Петренко и я — побратимы, друзья. Смирнов помогал мне передвигаться.

Это был мучительный путь, но желание выжить, чтобы снова стать в строй, бороться с ненавистным врагом, придавало нам силы. К утру мы добрались до реки Синюхи и перешли ее вброд, помогая друг другу. Утолили жажду и стали продвигаться дальше.

Миновали деревни Терновку и Тишковку. За деревней сделали привал: надо было отдохнуть.

Нас стало больше

— Товарищ лейтенант, там какой-то тип в нашей форме идет, — прошептал Смирнов.

— Надо задержать его. Если наш — веселее будет вместе пробираться к своим, если фашист — на одного меньше будет.

Смирнов взял мой пистолет и, когда незнакомец приблизился, приглушенно скомандовал:

— Руки вверх! Иди быстрей, сюда.

— Кто такой?

— Старшина Тараненко! — представился он.

Мокрые, измученные, в пропитанных кровью и грязью гимнастерках, мы с удивлением смотрели на Тараненко, чистенького и веселого. Да и разговаривал он так, будто ничего особенного вокруг не происходило: не война, а так, маневры.

— Ну и вид у вас, друзья, — с улыбкой покачал он головой.

— А вот мы сейчас поглядим, друзья мы тебе или нет, — с угрозой в голосе проговорил Смирнов. — Показывай документы!

— Да вы что! — посерьезнел Тараненко. — Я из артсоодинения полковника Романова. Соседи мы ваши. Вас я знаю. Ведь вы из батальона Филиппова. А чистенький потому, что новую гимнастерку получил. От старой только клочья остались.

В довершение он вытащил тщательно спрятанный партбилет.

— Оно-то так, — вздохнул Петренко. — Сегодня и нам должны были вручить партийные билеты… — сказал он.

— А вместо этого, — продолжил Смирнов, — вот… — Он осмотрелся вокруг.

— Получите! — подбодрил нас Тараненко. — Вот только своих найдем. А партбилет мне недавно вручили… После тяжелого боя… Помните село Краснополку, севернее Умани?

— Слыхали! — оживились мы.

— Так вот, на этом участке действовала наша 99-я Краснознаменная стрелковая дивизия. А рядом — пограничники из 92-го погранотряда[45]. Ну и отчаянные ребята! Они держали оборону южнее села Роги 31 июля почти семнадцать часов. Там пытались прорваться к Легедзино фашистские танки.

— К нам в гости, значит, — криво усмехнулся Смирнов. — Ну и как, прорвались?

— Где там!.. В Подвысоком мне рассказали, что пограничники майора Филиппова так измолотили фашистов, что те до сих пор опомниться не могут.

— Оно-то так, — грустно улыбнулся Петренко, — но и мы вот… в себя приходим.

— А дальше что было? — спросил Смирнов.

— Окружили наш полк, — вздохнул старшина Тараненко. — Мы, правда, прорвались, соединились с дивизией. Комдив, полковник Опякин, поблагодарил нас и приказал отправить раненых в Подвысокое. Ну, а что дальше — вы знаете. Теперь вместе будем прорываться к своим. Вместе нам делить радость и горе. Правда, горя пока больше…

— Оно-то так, — согласился с ним Петренко, употребив свое любимое выражение. — А вы знаете, теперь и замполит у нас, пока беспартийных, вроде есть, — он кивнул на Тараненко.

Мы снова тронулись в путь…

Впереди показалась деревня. В разведку ушел Тараненко, оставив мне на всякий случай документы и партбилет. Мы долго лежали, с волнением ожидая его возвращения.

Наконец, он вынырнул из-за деревьев.

— Это деревня Липняжка, — сказал он, — фрицев там — тьма, и очень много танков. Видно, немчура готовится к большому наступлению.

Тараненко принес флягу воды. Мы напились.

— Засветло идти нельзя. Обязательно нарвемся на фрицев, — продолжал Тараненко. — Подождем, пока стемнеет.

Мы залегли в пшеничном поле, невдалеке от дороги. Дождавшись темноты, снова двинулись на восток. Где ползли, где карабкались на четвереньках или шли согнувшись. И так всю ночь.

Рассвет застал нас в кукурузном поле. Наевшись досыта молодой кукурузы, отползли в более удобное место и стали ждать темноты. С наступлением сумерек двинулись дальше. Прошли километров пять, остановились, я стал поправлять повязку на глазах. И вдруг передо мной вспыхнуло что-то красное, будто увидел яркий свет или взглянул на солнце. От неожиданности я попятился назад. Оказывается, на пятые сутки ко мне вернулось зрение, правда, очень слабое, но все же — зрение. Товарищи мои радовались вместе со мной. Значит, не все потеряно, еще повоюем!

Смерть товарища

После вынужденного привала мы уже собрались было в путь, но тут послышался гул моторов.

Все отчетливее слышалось приближение тяжело громыхающих машин. Я невольно поднял голову, но ничего не увидел и снова залег. Вдруг где-то слева, километрах в двух, раздалась ружейно-пулеметная стрельба, которая продолжалась около часа. Затем послышался взрыв огромной силы, шум, крики, и снова тишина, которую разрезал усиливающийся гул моторов.

Ночь была тревожной. Если это линия фронта, почему тогда не слышно артиллерийской канонады, постоянной стрельбы, не видно трассирующих пуль?

Тишина.

Если бы не эта танковая колонна, можно было подумать, что никакой войны и нет…

А война шла везде и всюду, по линии фронта и за ней, в тылу оккупантов.

На седьмые сутки мы залегли в пшеничном поле на некотором расстоянии друг от друга. Вскоре послышался нарастающий гул моторов. Это двигались танки. Вот они все ближе, ползут по полю в нашем направлении. Менять убежище было поздно.

Слышу, танки идут прямо на нас. Обидно погибнуть так глупо под гусеницами. Еще обиднее оттого, что не в состоянии встать на пути врага. Мысленно прощаюсь с родными, дорогим сердцу Севастополем, ставшей такой близкой мне Коломыей, с друзьями.

Волна воздуха и выхлопных газов обожгла меня. Танки прошли справа в нескольких метрах. Все стихло.

Вскоре послышался вновь гул моторов. На этот раз двигались две колонны танков: одна справа от меня, другая — слева. А я лежу беспомощный, стараясь вжаться в землю. В таком же положении находились, конечно, и мои товарищи. Нервы были на пределе.

Наконец, все стихает. Минут через двадцать ко мне подползает Смирнов. Увидев, что я жив и невредим, обнимает и целует, как родного брата. Минут через десять появляется старшина Петренко. Ждем Тараненко, а его все нет. Прождали еще полчаса и поползли туда, где он должен быть.

Вдруг Смирнов вскрикивает. Подползаем и видим раздавленного гусеницами танка Тараненко.

Оставаться здесь долго мы не могли. Руками вырыли могилу и похоронили нашего товарища среди пшеничного поля. Было очень больно, что под руками не оказалось ни карандаша, ни доски, ни клочка бумаги, чтобы оставить надпись над могильным холмиком. Память о воине-коммунисте мы уносили в своем сердце… Мы склонили головы, отдавая последний долг товарищу, думая о советском человеке, который мечтал после войны стать учителем… Так появилась еще одна могила неизвестного солдата.

Надо было что-то делать. Много вопросов вставало перед нами. В каком месте собирается эта фашистская группировка? Куда хотят направить фашисты свой массированный удар? Находились мы в районе Любомирки, а шли на Новоукраинку. В этом же направлении двигались и фашистские войска. Нас не покидала мысль о том, чтобы передать командованию важные сведения. Успеем ли мы?

Мы взяли измятый и окровавленный партбилет старшины Тараненко, ставший для нас реликвией, и снова двинулись в путь. Шли быстрее обычного, но нам все казалось, что слишком медленно.

Населенные пункты мы обычно обходили стороной. Нашим компасом стала избранная нами в ночном небе звезда, которую мы назвали «верной спутницей».

Мы уходили все дальше на восток от места трагической гибели нашего боевого товарища. Позади остались населенные пункты Игнатовка, Васино, Любомирка, Коколово, Новоукраинка, Ровное. Впереди был Бобринец.

Только на Восток

Многодневные тяжелые переходы, отсутствие медицинской помощи, голод — все это давало себя знать. Открылись раны. Необходимы были перевязочные средства. Населенные пункты попадались часто, но как зайти, если везде и всюду немцы?

Прошли еще несколько километров, сделали привал. Съели последние пшеничные зерна и двинулись дальше. Моим товарищам нелегко было передвигаться со мной. Состояние мое ухудшилось, глаза застлало плотной пеленой. Видя мое положение, старшина Петренко сказал:

— Нам всем нелегко, но вам, товарищ лейтенант, особенно. Давайте попытаемся зайти в Бобринец.

— Нельзя! — запротестовал я. Во-первых, одежда у нас военная, вся в крови. Бинты от крови коричневые, а переодеться не во что. К тому же мы не можем рисковать. Если нас поймают — не передадим собранных сведений.

— Ну, а как же быть? — спросил Смирнов. — Ведь надо что-то делать, надо как можно быстрее передать через линию фронта сведения. А сами мы в таком состоянии, что…

— Да, дела… — Давайте тогда начнем с того, что помоем ноги, снимем портянки, переобуемся — сразу легче станет.

— Верно! — обрадовался Смирнов.

— Оно-то так! — вставил свое любимое выражение Петренко. — Только сами мы все равно не сможем передать сведения…

— Значит, все-таки надо связаться с населением, — сказал я. — Конечно, очень осторожно.

Переобувшись, решили попытать счастья на окраине Бобринца.

Темнота — наша союзница, укрывала нас от врагов.

Не доходя до Бобринца, увидели одиноко стоявший дом. Решили выяснить, кто там живет. Петренко ушел в разведку. Вскоре он вернулся с хозяином и его сыном. Они прямо сказали, что у них нам бояться нечего и что мы можем полностью рассчитывать на их помощь.

Вошли в дом. Нас приветливо встретила хозяйка. Впервые за долгую неделю мы ощутили тепло человеческого жилья. Нас напоили, накормили, рассказали новости.

В Бобринце — фашисты. Большое количество танков и войск прошло за эти два дня через Бобринец, говорят, на Кривой Рог и Никополь.

Обмыв и перевязав наши раны, хозяева стали подбирать нам белье и портянки. Труднее всего было подыскать белье Смирнову, человеку богатырского роста.

Отдохнув немного и сердечно поблагодарив добрых людей за помощь, мы снова отправились в путь.

Было уже за полночь. Все дальше и дальше уходили мы на восток. Нам казалось, что заветная цель близка, вот-вот мы найдем наших.

Шли, а вокруг стояла необычная тишина. Даже природа и та, наверное, устала от перенапряжения и сейчас отдыхала. В предутренней мгле остался позади Бобринец. Мы держали путь на Устиновку. Шедший впереди Петренко неожиданно споткнулся и упал, больно ударившись обо что-то твердое. Оказалось, вокруг валяются разбитые и перевернутые автомашины, бочки из-под бензина, ящики.

Пройдя еще метров сто, мы увидели разбитые орудия, автомашины, повозки. Тут же рядом убитые, трупы лошадей… Видно, это поле совсем недавно было местом страшного боя. Необходимо было срочно уходить, тем более, что уже занималась заря.

Шум на дороге заставил нас укрыться в ближайшем кустарнике. Усталые, мы повалились в душистую траву.

Когда отдохнули и собрались уже двинуться дальше, впервые за весь долгий путь услышали далекий паровозный гудок.

Петренко и Смирнова будто подменили: они бурно выражали свою радость и даже пританцовывали. А Петренко сказал:

— Недаром же я взял эти гранаты. Пригодятся!

Оказалось, и у Смирнова были две гранаты.

Мы покинули свое укромное место. Друзья взяли быстрый темп. Еле поспеваю за ними. У большого стога сена мы обнаружили истекающего кровью бойца. Быстро сделали ему перевязку, напоили. Очнувшись, он едва слышно проговорил:

— Разъезд… цистерны… с горючим… командир… послал взорвать… товарищ погиб…

Он хотел еще что-то сказать, но потерял сознание. Рядом с ним лежал автомат, взрывчатка, гранаты. В руке был зажат пистолет. Через некоторое время раненый пришел в себя и стал повторять: «Помочь… Кривой Рог… помочь… Кривой Рог…» и опять впал в забытье.

Было ясно: где-то рядом эшелон с бензином, который фашисты оберегают для наступления на Кривой Рог. Взорвать его товарищам не удалось.

— Что делать? — спросил немногословный Смирнов.

— Предлагаю такой план, — сказал я. — Осторожно доберитесь до разъезда, а там, на месте, по обстановке решите, как лучше подобраться к эшелону. Я же пойду к разъезду с палочкой, как слепой, открыто и попробую отвлечь на себя внимание немецкой охраны.

Пока мы обсуждали план действий, раненый снова пришел в сознание. Звали его Сергеем. На этот раз он смог более подробно объяснить, где усиленная охрана, какими огневыми средствами располагает враг. Предупредил, что весь кустарник перед железнодорожным полотном сожжен. Это значило: надеяться следует лишь на нашу союзницу — темную ночь. Но эшелон мог уйти в любую минуту! Нет, дожидаться ночи нельзя, надо действовать немедленно.

У нас теперь было шесть гранат, два пистолета, автомат, а самое главное — взрывчатка.

Оставив Сергею пистолет, флягу с водой и кусок хлеба, мы распрощались с ним и пообещали вернуться, если останемся живы. Затем расцеловались по-братски и тронулись в путь.

Трудно сказать, откуда у человека берутся силы. Израненные, измученные тяжелыми переходами, мы упрямо шли вперед, чтобы выполнить свой долг.

Иду, ощупывая дорогу палкой, и мучительно напрягаю зрение, чтобы сквозь застилавшую глаза пелену разглядеть хотя бы очертания разъезда. По словам раненого, до него было километров пять. Однако прошел час, второй, а разъезда все не было. Неужели сбился с дороги?

Вскоре впереди послышался скрип колес и конский топот…

Встреча в степи

Скрываться не было смысла: кругом степь. На всякий случай приготовил гранату, которой меня снабдили товарищи.

Неторопливый конский топот и какой-то заунывный скрип колес свидетельствовал о том, что возчик не спешит. Разглядеть бы, кто едет, но глаза отказывались повиноваться.

Поравнявшись со мной, телега остановилась. Останавливаюсь и я.

— Добрый день, милый человек, — поздоровался незнакомец. Голос старческий, спокойный, в нем чувствовалась какая-то теплота.

— День добрый, — отвечаю.

— Куда путь держишь? — спросил еще кто-то более тонким голосом.

«Значит, на возу двое», — мелькнула в голове мысль.

— К добрым людям.

— Это хорошо, — заметил первый, как я его мысленно назвал, дед.

— Только вот путь ты, сынок, выбрал длинный, — сказал второй. — Нужно вернуться до развилки и идти прямо на реку Ингулец, к переправе. Там паром.

— Иди, сынок, — перебил его второй. — Там тебя встретят хорошие люди.

— Спасибо вам за добрые слова, за совет. Скажите, а вы откуда и куда путь держите?

— Путь держим в Установку, сейчас злые людишки там. А едем от добрых людей. Так надо.

— А далеко ли отсюда разъезд?

— Какой, сынок, разъезд? Он здесь не один.

— Да тот, где эшелон с горючим?

— Э, сынок, не сюда. Надо повернуть обратно, потом пойти влево. Этот эшелон все время в движении. Ходит то вперед, то назад.

— Спасибо вам…

— Не стоит. Да ты нас не бойся!

— А я и не боюсь.

— Видим сами, что не боишься, если слепой в такой путь пошел, — сказал первый дед.

— А ты, дед Ефим, не темни, говори прямо.

— А как еще сказать? Вот ты и скажи, дед Тарас!

Вмешиваюсь в их разговор:

— Не смогли бы вы, дедуси, помочь раненому?

— Где он? — спросили они в один голос.

— Около большой скирды лежит, кровью истекает.

— Что ж это ты, бисова душа, молчал! — крикнул на меня дед Ефим. — Садись быстрее!

Попросив их минутку подождать, положил палку на землю, вытащил из кармана гранату, извлек из нее запал и спрятал его в кармашек гимнастерки.

— Поехали!

Заждавшиеся кони быстро поскакали вперед, как будто бы чувствуя, что сейчас многое зависит и от них. За разговором время пробежало незаметно. Наконец дед Тарас придержал коней и спросил:

— Не эта скирда?

Я напряг зрение. Нет, не эта. Поехали дальше, останавливались еще несколько раз. Наконец, нашли то место и скирду, которую искали. Когда подъехали, Сергей лежал на боку, лицом к земле.

— Что делать? — спросил дед Тарас.

— Что! К фельдшеру нашему надо его! — сердито сказал дед Ефим.

— Но там же немцы! — вырвалось у меня.

— Ну и что? Где их сейчас нет?! Не они хозяева, — мы. Понятно, сынок?

Когда раненого стали поднимать, он пришел в себя.

— Куда? — забеспокоился он.

Увидев меня, затих. Затем спросил:

— Ну как, взорвали?

— Пока нет. Взрывов не слышно было…

— Надо взорвать, братцы! — застонал Сергей.

— Обязательно взорвут, Сережа! — отвечаю ему с полной уверенностью.

Старики бережно уложили бойца на телегу, прикрыли соломой. Я подошел и спросил, удобно ли ему. Он молча показал большой палец. Потом протянул свой пистолет, сказал: «Возьми, пригодится».

— Спасибо, — отвечаю. — У меня есть. Вот разве ему, — и отдал пистолет деду Тарасу.

— Сберегите его, как сына сберегите! — прошу стариков на прощанье.

Расстались мы, как давнишние друзья.

Когда телега была уже далеко, вспомнил, что даже фамилий не спросил у этих людей…

До сих пор вижу перед собой молодого парня из Красного Луча, что на Донбассе, по имени Сергей. Может быть, кто-либо из читателей знал его? Отзовитесь.

Потеряв время и не найдя разъезда, стал дожидаться Петренко и Смирнова под стогом сена. Ведь они должны были вернуться за Сергеем, если все кончится хорошо.

Время тянулось неимоверно медленно. Как они там? Живы ли? Почему до сих пор не слышно взрывов? Неужели все сорвалось?

Потом мысли возвратились к Сергею, к старикам Тарасу и Ефиму, замечательным советским людям. Вот уж поистине богатство нашей Отчизны — миллионы любящих ее всем сердцем людей!

Сегодня 9 августа. Сорок девять дней и ночей идет ожесточенная битва с немецко-фашистскими полчищами. Сколько еще впереди испытаний…

Мои мысли неожиданно прервал гул авиационных моторов. С запада летели фашистские стервятники бомбить и разрушать наши города и села. От бессильной ярости защемило сердце.

Вдруг к реву вражеских самолетов отчетливо стало примешиваться знакомое жужжание наших «ястребков». Я не видел воздушного боя, но по звукам чувствовал, что стервятникам на этот раз не удалось прорваться. От сердца отлегло.

И тут послышался нарастающий неприятный вой. Дрогнула земля от мощного взрыва. Вероятно, взорвался на собственных бомбах подбитый вражеский бомбардировщик. Поле озарилось ярким пламенем: горела неубранная пшеница.

Огонь быстро распространялся по полю, приближаясь к стогу сена, в котором я лежал. Уже ощущалось его жаркое дыхание, доносимое ветром. «Хорошо, что увезли Сергея!» — мелькнуло в сознании.

Внезапно огненный вал вытянулся в одну извилистую линию, остановился и сник. «Речка!» — облегченно вздохнул я.

Да, линия фронта видимо недалеко, а моих друзей все нет. Уже прошли все сроки. Но ведь это война, все могло случиться…

Кривой Рог

Ночь прошла неспокойно. Невдалеке двигались войска и техника, гудели самолеты. Линия фронта должна быть проходила совсем рядом. До утра не смог сомкнуть глаз. Где же Михаил Петренко и Федор Смирнов? Что с ними?

Утро! Пятидесятое утро войны… Чуть рассвело. Усталый, полуслепой, с трудом тронулся в путь. Откуда брались силы, не знаю. Старался идти через рощи, перелески, поля, где ползком, где пригнувшись, чтобы не натолкнуться на немцев.

Сколько километров прошел — не знаю. Но вдруг из раскинувшихся на склоне ложбины кустов раздался тихий, но властный окрик: «Стой! Кто идет?»

Услышав родную речь, радостно закричал:

— Родные, братцы! Свои!

Это оказался передовой наряд пограничников, и один из них под конвоем повел меня к своему командиру.

Мне повезло: вышел на войсковую часть наших пограничников под командованием подполковника Худякова, бывшего начальника штаба 90-го Владимир-Волынского пограничного отряда.

Вспомнил этого делового, внимательного и душевного человека. Впервые встретился с ним в кабинете начальника погранотряда подполковника Владимира Петровича Жданова[46]. Потом не раз встречались с ним по службе. Он мне очень нравился, и я, в то время молодой командир, только что окончивший Орджоникидзенское пограничное училище, старался во всем подражать ему, как и командирам В. П. Жданову, А. К. Чумовицкому…

В последний раз виделся с майором Худяковым в штабе, когда получал новое назначение в Отдельную Коломыйскую пограничную комендатуру. И вот теперь снова встреча!

Населенный пункт, где я встретил нашу часть, оказался селом Зеленым, пограничники подполковника Худякова защищали Кривой Рог, где находился штаб.

Рассказал командиру о себе, попросил его помочь мне поскорее добраться в штаб, чтобы передать важные сведения. С сопровождающим переправились на пароме через Ингулец и благополучно добрались до Кривого Рога. Сердце радостно забилось, ведь здесь в Петровском переулке должна находиться моя жена, эвакуированная из Коломыи. Хотелось поскорее встретиться, увидеть и обнять ее. Но сначала нужно было попасть в штаб…

Славный город металлургов стал неузнаваем. Некогда шумный и веселый, нарядный и ярко освещенный, он теперь выглядел хмурым и настороженным, серым и затемненным. Но город продолжал жить полной жизнью.

Впервые побывал здесь в апреле 1941 года во время отпуска. Тогда как отпускник, регистрируясь в горотделе НКВД, познакомился с товарищем Цоцко (или Соско, фамилию точно не помню). Он оформлял мои документы. И вот иду теперь по улицам без сопровождающего в городской отдел НКВД.

Замечаю на себе удивленные взгляды прохожих: военный командир, а одежда оборванная, вся в крови и грязи, сапоги рваные, худой, обросший, с палкой в руках. Таким и вошел я в горотдел НКВД…

…После некоторых осложнений, о которых до сих пор больно вспоминать, но таково было то суровое время, попал я, наконец, к товарищу Цоцко и рассказал все, что произошло. Он помнил меня по довоенному времени, поэтому дружелюбно сказал:

— Все это позади, товарищ лейтенант. Сейчас вам нужна медицинская помощь. Наши врачи помогут вам быстро вернуться в строй.

— Благодарю, могу еще потерпеть. Необходимо передать важные сведения, собранные в тылу противника. По-моему, они готовят наступление на Кривой Рог.

Цоцко с кем-то связался по телефону и, закончив разговор, сказал:

— Есть! Сейчас выезжаем.

Мы сели в машину, и Цоцко приказал шоферу отвезти нас в штаб, который находился в здании городского почтового отделения.

Начальник штаба, седой полковник, внимательно выслушал меня. Я попросил его узнать, что стало с моими друзьями-пограничниками старшиной Петренко и рядовым Смирновым, ушедшими к разъезду, чтобы подорвать фашистский эшелон с горючим.

Полковник, в свою очередь, тоже связался с кем-то по телефону. По его ответу: «Есть, товарищ генерал!» понял, что собранные нами сведения передали куда-то выше, возможно, в штаб армии.

После разговора полковник сказал мне:

— Ну, а теперь — в медсанбат!

Меня осмотрел военврач и сказал:

— Кроме ранений, еще и нервное истощение. Сейчас для вас самое главное — лечение.

Измученный, усталый, я мгновенно уснул. Не знаю, сколько времени прошло, но сквозь сон слышу голос:

— Не надо будить, пусть поспит.

— А я уже не сплю, товарищ полковник, — отвечаю, узнав его голос.

— Ну, коль проснулись — хорошо. Вы сообщили командованию очень важные сведения и с честью выполнили свой воинский долг! — как-то торжественно произнес он.

— Служу Советскому Союзу! — отвечаю, вскакивая с кровати. — Сведения принадлежат моим боевым товарищам. Это они все видели и рассказывали, а я запоминал…

— Между прочим, мне уже доложили, что тот эшелон с горючим взорван неизвестными. Наши летчики видели это во время воздушного боя с фашистскими бомбардировщиками. Скорее всего это были ваши товарищи. К сожалению, о судьбе их пока ничего не известно.

Полковник распорядился, чтобы мне выдали новое обмундирование, оформили документы.

— А вот все медицинские бумаги. Отдадите их в госпитале, — сказал военврач, передавая их мне.

Переодевшись, попросил разрешения перед отъездом в госпиталь разыскать жену. Получив согласие, вышел с сопровождающим. Всю дорогу тревожила мысль: добралась ли она до Кривого Рога? Здесь ли?…

Шофер хорошо знал город и без труда разыскал Петровский переулок, дом 8. Соседи сообщили, что она эвакуировалась, а куда — никто не знал.

Расстроенный, вернулся в городской отдел НКВД. С первым же санитарным поездом был отправлен в госпиталь. С болью в сердце думал о жене, вспоминал своих боевых друзей и товарищей из нашей Отдельной Коломыйской пограничной комендатуры. Где сейчас сражаются Филиппов, Коротков, Богданов, Смирнов, Петренко? Живы ли они?

…Темнеет. Куда движется наш поезд не знаем, может на Кавказ, а может, в родной Крым? Закрыв глаза, слушаю перестук колес. Что ждет меня впереди?

…Не мог я знать тогда, что впереди почти четыре года войны до дня Победы, который встречу в поверженной столице гитлеровского рейха — Берлине…