Быт и культура древних славян

X. ТКАНИ И МЕХА

На основании данных доисторической культуры можно установить, что в период, предшествовавший разделению народов, индоевропейцы и славяне не ходили нагими. Термин «наг» (nagь[205]) древний и общеславянский применялся для различия нагого от одетого.

К этой же эпохе совместной жизни всех славян относится и целый ряд как названий тканей (tkaň, полотно, сукно), так и отдельных частей одежд: рубашка (rouho), полотенце (ručnік), саван, rubaš, штаны (nohavice), онучи, обувь, плащ, кожух, юбка, пояс и пр.

Однако, несмотря на существование столь многих общих названий, можно предположить, что древнеславянское одеяние было долгое время просто и однообразно, особенно у народа, жившего вдали от торговых путей и не имевшего достатка покупать себе у пришлых купцов южные и восточные товары, будь то драгоценные украшения, дорогие ткани или уже готовое платье иноземного покроя.

Домашняя выработка тканей, кропотливая и несовершенная как технически, так и эстетически, неизбежно влекла за собою однообразие и простоту славянских одежд.

Поворот наступил лишь ко времени Р.Х. В течение периода начиная от римской эры и до конца язычества постепенно изменялся вкус, что оказало влияние не только на украшения, но и на покрой одежд во всей Средней и Северной Европе, а следовательно, и у славян. К началу христианской эпохи славяне обладали более богатым гардеробом, чем в период их общей жизни с другими народами, но, правда, что в их одеянии было много чужого и заимствованного, в особенности среди имущего класса.

Прежде чем перейти к описанию славянской одежды, необходимо остановиться на материалах, из которых она изготовлялась.

Первым и основным его видом повсеместно была снятая и соответственно пригнанная шкура убитых зверей. В доисторический период и у всех примитивных народов звериная шкура служила главной одеждой, а впоследствии удержалась в тех местах, где природа и климат требовали теплого одеяния, т. е. на территории Средней и Северной Европы.

В суровой по климату славянской области теплая одежда была необходима большую часть года, и в те времена, когда славяне еще не знали выработки сукна и войлока, они, естественно, должны были пользоваться выделанными теплыми мехами. Даже и в более позднюю эпоху мех продолжал быть у славян излюбленным материалом не только для собственных нужд, но и для торговли с югом, где его ценили как предмет роскоши и украшения.

Естественно, что для изготовления верхней одежды были пригодны, прежде всего, меха крупных животных; из домашних шли на это кожи баранов, а из диких зверей — медведей и волков. В древних источниках упоминаются главным образом меха мелких хищников, в особенности куница, соболь, горностай, лисица и выдра, а из грызунов — бобр и белка. Все эти меха употреблялись на подшивку, оторочку и для головных уборов. Римские и византийские портные умели сшивать их для изготовления платья большого размера. Уже самый переход названий из славянского в латинский язык — слав, veverka в viverra и греч. ό καυνάκης, ή καυνάκη — куница, свидетельствуют о торговле и сношениях славян с югом Европы[206].

Все эти меха, занимавшие главное место среди вывозимых товаров, приобрели в некоторых местах столь важное значение, что куньи, беличьи и собольи шкурки стали денежной единицей при меновой торговле или при собирании дани. Известно, что уже в IX–XII вв. русские племена платили дань чужим или своим князьям по одной куньей или беличьей шкурке со двора[207], а иногда давали «куны»[208]. В те времена владеть запасом этих мехов, значило быть богатым. В княжьих или городских сокровищницах лежали запасы куньих и беличьих мехов («кунь и бель»); когда русские князья раздавали подарки дружине и народу или чужеземным владыкам, среди них преобладали меха, особенно бобровые, собольи, чернобурой лисы и горностая. Так, в летописи говорится, что Игорь (945), Ольга (955) и Святополк, когда «садились на княжий стол», раздавали меховые одежды и куньи шкурки.

Также и чешский Ольдрих (Oldfich), и польский князь посылают королю Лотарю в 1135 г. «pelles griseas atque merdellinas» наряду c «variis auri et argent! et pretiosarum rerum muneribus»[209]. Одинаково высоко ценили меха в Древней Руси, ставя их наряду с серебром и золотом, что явствует из летописной записи под 1068 г. «двор жь княж разграбиша, бещисленое множьство злата и сребра, кунами и белью» (Лавр. лет. 3, 167). Древние кожевенники и скорняки упоминаются уже в источниках XI в.

Наряду с выделкой мехов рано появилось и домашнее производство тканей плетеных или изготовляемых на примитивном вертикальном станке из льняных, конопляных или шерстяных волокон.

Полотно, сукно, ткань, а также волна были древние общеславянские понятия[210]. Лен является древнейшим индоевропейским культурным растением[211]; конопля была рано заимствована славянами у иранцев, которые употребляли ее как одурманивающее средство, а также издавна знали, что ее волокна пригодны для изготовления тканей. Древнее свидетельство времен Геродота, т. е. V в. до Р.Х., указывает, что фракийцы делали одежду из конопли, а ее семена были найдены на территории западных славян в могилах времен до Р.Х.

В исторических памятниках она впервые упоминается в церковном постановлении кн. Ярослава: «Аще человек иметь красти коноплю, или лен и всакое яшто»[212].

Ибрагим-ибн-Якуб говорит, что в X в. в Чехии выделывали изо льна довольно высокого качества ткань, но небольшого размера (платок), которая служила местною меновою единицей[213]. Сюда же следует отнести и подати льном и кусками полотна, примером чему может служить уплата славянами дани франкам в виде «linum ad duas camisiales»[214].

Овечья шерсть и шерстяные ткани упоминаются уже в самых древних переводах Библии и в других источниках XI в., напр. в «Изборнике» Святослава: «от влъны сы а не от льну», или в житии Феодосия (по записи Нестора): «Феодосию руками прядущю влъну»; «сядяше прядыи вълну на съплетение копытьцем». Кроме того, остатки льняных и шерстяных изделий были нередко находимы при раскопках могил. Впрочем, большинство описаний этих находок говорит лишь о качестве ткани, не указывая ее сорта. Так же невозможно безошибочно определить и остатки войлока из битой шерсти, хотя общеславянское название указывает на древнее и местное его происхождение[215]; свидетельства в памятниках письменности сохранились лишь от более позднего времени (XIV—XV вв.).

В X в. впервые упоминается в славянских землях грубая нижняя одежда («исподнее платье» — roucha), тканная из конских волос или козьей шерсти, по образцу, как то носили христианские аскеты[216].

Меха, льняное полотно, или из конопляных волокон, равно и шерстяные ткани служили славянам основным материалом для изготовления домашнего платья, об этом в X в. говорят анонимный персидский географ и Кардизи, причем они обычно были беловатого, сероватого и коричневатого оттенков, в зависимости от недостаточной выделки. Наряду с ними привозились чужеземные товары, между которыми были ткани более пестрые и богато выделанные. Эта торговля способствовала тому, что к концу языческого периода князья, их приближенные и вообще богатые люди носили одежды чужого покроя, или сшитые из ценных привозных тканей, чем отличались от остального населения и своих бедных соседей.

Между иноземными, привозными тканями, упоминаемыми в древних источниках и находимыми в могилах, первое место занимает шелк, который был распространен по всему славянству. С древнейших времен его доставляли из Китая через Азию торговыми караванами на юг Европы, откуда он распространялся и на север. Трудно установить, ознакомились ли с ним славяне через посредство германцев, на что указывает его чешское название hedvab, церк. слав. godovablb, от верх. нем. godaweblь из готск. gudawabi, или же он был заимствован непосредственно из Азии, как то полагал Шрадер, сопоставляя англосакс seolc, литовск. szilkai, старо-прусск. silicas, и считая их за производные из ст. — слав. śelkь.

Кроме того, следует отметить, что уже к концу языческого периода у славян шелк получил свое местное наименование svila, свила — от «вити», «съвити». У Иоанна, экзарха Болгарского встречается уже выражение: «ризы свильны» и «другааго съмотри чрьви иже и себе свилу точить»[217].

От VIII столетия сохранились свидетельства, что балканские славяне обменивали пленных на шелковые одежды. Олег, отправляясь в 907 г. против Царьграда, имел на ладьях «паруси паволочиты Руси, а Словеном кропиньныя» (Лавр. лет. 3, 31). В чешских источниках шелк упоминается в XI в.

Можно определенно установить, что в одежде богатых людей шелк играл очень важную роль, особенно когда в Переяславле и Киеве установилась непосредственная им торговля.

Одновременно с шелком к славянам шли торговыми путями тяжелая золотая парча и аксамит, т. е. золотная или серебряная ткань с разводами, плотная и ворсистая, как бархат[218].

Кроме этого приходили и легкие прозрачные ткани для покрывал, искусно и пестро окрашенные или вышитые, и для них также сохранилось несколько названий.

Общеславянское аксамит (XII в.) или оксамит взят из греч. άξάμιτον, έξάμιτον — коргіnа, кrоріnа (XII в.) — шелковая ткань; возможно, что это название местного славянского происхождения; kutnja — полосатая полушелковая ткань — от турецк. kutni, бухар. chutne; bračinb, brаčеnъ (XI в.) — шелковая ткань. Бернекер производит это слово от лат. brаса (штаны), итальянск. brаса. Академик Соболевский (Archiv, si. Phil. XXXIII. 609), считая его корень от bark, связывает с араб, barrakan, barcan, barchat, barchent (отсюда русск. бархат); olovir (оловир) — пурпуровая ткань, тканная золотом; в Ипатьевск. лет. под 1252 г. есть такое упоминание: «Кожюх оловира грецкого и круживы златыми ошит». Фофудья (fofudija), восточная драгоценная ткань, из которой делались одежды; в летописном известии, относящемся к 912 г.: «Леон (импер. визан.) почти послы рускые дарми, златом и наволоками и фофудьами»[219]. Арабское слово «миткаль» обозначало уже в X в. византийскую ткань, которую у славян обменивали на меха[220].

Исторические и археологические данные и даже миниатюры рукописей X–XI вв. указывают, что одежды славянских князей этого времени шились именно из чужестранных тканей, доставляемых по торговым путям с Востока или из Византии.

В древней Европе, особенно у германцев, иногда пользовались для изготовления одежды, вернее некоторых ее частей, как то: поясов, обуви, или плащей, — древесным лыком. Прямых сведений об этом у славян нет, но возможно предположить такое использование лыка и у них, тем более что самое слово лыко — древнее и общеславянское[221].

XI. ОДЕЖДЫ

Славянская одежда отличалась как общим видом, также и деталями от платья соседних народов, не только восточных, что было вполне естественно, при наличии большой разницы культур, но и западных, напр., германских. Об этом имеется ряд исторических свидетельств: одно из них повествует, что в 631 г. немецкий король Дагоберт отправил посла Сихария к князю Само, правившему в Чехии, но Само не допустил его к себе прежде, чем этот посол не переоделся и не явился к нему в славянском платье[222].

Аналогичное сведение, относящееся к концу языческого периода, имеется и о померанских славянах: немец Гериманн, помощник епископа Оттона в 1124 г., пришел к святыне Триглава в Штеттине, предварительно переодевшись в славянское одеяние, так как упоминается о шапке и плаще[223].

Отсюда уже видно, что немцы своим костюмом отличались от местных славян и что то же самое, но в большей мере могло распространяться на чужестранцев, приходящих с Востока.

Конечно, по этим свидетельствам нельзя установить, чем, собственно, отличался славянский костюм — отдельными ли частями, покроем или манерою его носить; и это тем более трудно определить в силу того, что отдельные части одежд имеют много аналогий и у соседних народов. Прокопий (VI в.) так характеризует древнюю одежду славян: «Некоторые не имеют ни хитонов, ни грубых плащей, а ходят лишь в штанах, которые доходят до бедер; так они ходят и в бой против врагов»[224].

Дальнейший ряд свидетельств относится уже к IX–X вв.; в большинстве случаев они принадлежат арабским писателям, причем надо всегда иметь в виду различие между русами и славянами, которые, поскольку это касалось одежды, в этих известиях были иначе характеризованы. Впрочем, к этому времени термин «рус», русский, принимает уже более широкое территориальное значение. Для арабских писателей «русы» и славяне, вследствие близких сношений, могли уже не выделяться своими характерными признаками. Поэтому, когда речь идет о русских купцах на Волге или о дружине Святослава, нельзя исключать возможности наличия в них славянского элемента. Так напр., Фадлан сообщает о русских купцах, плавающих по Волге: «Они рыжи, не надевают ни курток, ни кафтанов, но у них мужчина надевает кису, которою он обвивает один из боков и одну руку выпускает из-под нее»[225]. Однако этих купцов он отличает от умершего русского вождя, которому для погребения надели куртку, шаровары, носки (или башмаки), сапоги и кафтан из «дибаджа» с золотыми пуговицами, надели ему на голову «калансуву из дибаджа с соболем»[226]. Ибн-Хаукал говорит о том же: «Руссы. Одежда их малые куртки, одежда же хазар и булгар — целые куртки»[227], причем эту справку Хаукал заимствовал у Истахри. Позднее Кардизи сообщает о славянах: «Одежда их рубахи; они носят сапоги. Их обувь походит на табаристанские сапоги, которые носят табаристанские женщины». Кроме того, он упоминает, что «одежда руси и славян из полотна… они носят верхнюю одежду и надевают шапки»[228]. Персидский географ, черпавший сведения из того же источника, что и Кардизи, написал о славянах: «Они все носят рубашки и наголенники до щиколоток»… «Одежда их большею частью лен»[229]. Далее он добавляет о русах: «Из более или менее ста локтей кербаса сшивают шаровары и носят, заворачивая выше колена. На голове носят шерстяные шапки, спуская вниз за затылком конец». К этому можно добавить и свидетельство ибн-Ростеха: «Шаровары носят они широкие: сто локтей материи идет на каждый. Надевая шаровары, собирают они их в сборки у колена, к которым затем и привязывают»[230]. Ибрагим ибн-Якуб написал о славянах: «Носят широкие одежды, и лишь рукава книзу узки»[231].

Заслуживает упоминания еще одно свидетельство XIV в., описывающее народный словинский костюм, который возник перед X столетием и в который одевался, согласно старой традиции, вступавший на княжение корутанский князь. Этот наряд составляли штаны из серого сукна, красные башмаки, привязанные ремешками, серая суконная куртка без воротника, с разрезом спереди и сзади длиною до колен, неподрубленный серый плащ, выкроенный из цельного куска, и на голове серая шапка с четырьмя цветными кистями. Подобное же одеяние у князя Мейнгардта указывает Ян из Виктринга в 1341 г., прибавляя после его описания «eodem modo, quo rusticus induitur»[232].

Из приведенных исторических свидетельств явствует, что они или противоречат одно другому, или не дают возможности составить представление об одежде славян. Поэтому необходимо обратиться к другим источникам, и прежде всего к археологии.

Археологические находки в этом отношений дают очень немного. Большею частью это незначительные остатки тканей, которые иногда можно довольно точно определить, остатки обуви (кожа сохраняется лучше) и головных уборов; при раскопках весьма редко встречается настолько сохранившаяся одежда, чтобы по ней можно было догадаться о форме платья.

Находки украшений, пряжек, пуговиц, металлических бляшек, которые нередко нашивались на коймы и рубцы, облегчают определение рода одежды, в которой был погребен умерший. Они характерны для богатых погребений, в которых финские, восточные и византийские наряды в изобилии снабжены металлическими украшениями. Что же касается типического, местного, народного костюма, то подобные находки дают мало достоверных данных.

То же следует сказать и о русских кладах, дающих много интересных сведений об одеждах и драгоценных уборах, но уже относящихся к более позднему периоду — XII–XIII вв.[233].

Так же мало материала дают и древние скульптурные памятники; они сохранились в весьма ограниченном количестве, и некоторые из них спорны по времени и вызывают сомнение в их подлинности. Так называемая Святовистова колонна — памятник действительно древний, но из костюма на ней можно различить лишь низкую шапку, да кафтан или рубаху с поясом. На колоннах Марка и Траяна в Риме и на Траяновом памятнике в Адамклиссе (Добруджа) изображены некоторые подробности одеяния варваров Северных Карпат, которые во многом сходны со славянской одеждой конца языческого периода, но это сходство, за неимением других доводов, недостаточно, чтобы вывести заключение, что эти варвары являются славянами II столетия по Р.Х. (см. рис. 14). Начиная с X в. имеется более определенный иконографический материал в миниатюрах, фресках и др. памятниках искусства. Весь этот материал, особенно с XI в., имел бы неизмеримое значение, так как в одеждах еще многое сохранилось от предыдущих эпох, если бы в нем не было одного спорного пункта.

Дело в том, что большинство этих изображений является лишь схематическими рисунками, которые выполняли иллюминаторы на западе и востоке славянства на основании древней, античной, впоследствии византийской традиции и образцов, причем это касалось главным образом фигур, их выражения и деталей одежд. Передача поз и рисунок платья чаще всего основывается на римском и византийском антике, и поэтому изображенное на фреске или миниатюре не всегда можно относить к тому времени, когда они были исполнены. Прежде всего следует детально и тщательно разбирать, является ли рисунок схемою, или иллюстратор изображал реалистично, заимствуя из окружающей его действительности X или XI в. С этой точки зрения и необходимо рассматривать все памятники искусства.

К числу миниатюр, возникших на западе или изображающих события западного славянства в Чехии, относятся: так называемый «Вышеградский кодекс», писанный в Праге во второй половине XI в.; затем «Евангелие библиотеки Св. Вита» и «Кодекс Апокалипсиса» (с глаголическими отрывками), хранящийся в той же библиотеке[234], «Евангелие Пиаристской коллегии»[235] в Праге конца XI или начала XII в. и два кодекса, сохранившиеся в Польше: так называемый «Codex anreus» и «Краковский кодекс»: оба XI в. и принадлежат той же школе миниатюристов, откуда вышел «Вышеградский кодекс».

Важное значение имеет Гумбольдова легенда о св. Вацлаве в «Вольфенбюттельском кодексе», составленном в самом конце X или начале XI в. по приказанию княгини Эммы, жены Болеслава II (967–999). Этот памятник любопытен тем, что иллюминатор рисовал не по шаблону и установившейся манере, но придал фигурам жизненность и индивидуальные черты; все изображения вполне исторически верны, в силу чего памятник приобрел крупное культурное, историческое значение.

Другие указанные памятники, в том числе и «Вышеградский кодекс», не могут сравняться с ним по значению, так как их изображения шаблонны и схематичны, как и все им современные среднеевропейские миниатюры. Встречающиеся в этих рукописях одежды имеют значение, поскольку они воспроизводят одеяние, которое сложилось из более древнего, со слабой примесью византийского влияния, и которое носили в X–XI столетиях во всей Средней Европе, а также отчасти и у западных славян. Подобного же рода и символическая фигура Sclauini’H (изображена на выходном листе «Мюнхенского Евангелия» рядом с олицетворениями Рима, Германии и Галлии), выражающая изъявление покорности Оттону III, так как ее наряд не содержит в себе ничего характерно славянского.

Из фресок следует отметить роспись крепостной (hrad — ср. русск. — городище) капеллы в Знойме (Znaim), начала XII в.[236]), изображающую сцену из языческих времен: призвание к власти Перемысла (Pfemysla).

Об одежде восточных славян, и прежде всего о княжеском уборе, можно составить представление по наиболее древним восточным, русским и византийским рукописям. Из них на первом месте стоит богато изукрашенная «Псалтырь» XI в. архиепископа Трирского Эгберта, называемая Codex Gertrudianus, с изображением кн. Ярополка Изяславича († 1085), жены его Ирины и матери Гертруды[237] и «Иĺзборник» Святослава 1073 г., верно изображающий (подобно «Вольфенбюттельскому кодексу») русскую одежду того времени[238]. Далее, сюда следует отнести древнее изображение свв. кн. Бориса и Глеба, сыновей вел. кн. Владимира Святославовича, убитых в 1015 г.; оно является точной копией старого оригинала, написанного вскоре после их кончины для Вышгородской церкви их имени[239].

К ним близки и изображения отдельных княжеских фигур XII в. в стереотипных праздничных одеждах[240]. Из них наиболее важной по значению была бы фреска с изображением семьи кн. Ярослава в храме Св. Софии в Киеве (1037), если бы позднее, при реставрации, часть их не была заменена фигурами свв. Софии, Веры, Надежды и Любви; от оригинала остались лишь две фигуры, к сожалению, подправленные очень неточно. Для характеристики одежд нельзя также воспользоваться фресками лестниц этого храма, не потому, что они были исполнены византийскими мастерами, но, как указал Н. П. Кондаков[241], они воспроизводят характерно византийские сюжеты: цирковые игры и состязания в присутствии императора и его двора. Однако ни содержание росписи, ни одежды, на ней изображенные, хотя в некоторых частях встречаются варварские наряды, нельзя принимать за славянские.

Еще следует упомянуть «Подлинники», которые, сохраняя характер греческих оригиналов X–XI вв., в то же время вносят изменения как в рисунок фигур, изображающих народ, так и в одеяния, как, например, облекая свв. Бориса и Глеба в типичную русскую одежду: шубу и шапку (княжескую[242]).

Рис. 12. Св. князь Борис.

Из «Беседы И. Златоуста»

В одной из византийских рукописей XIV в. Иоанна Скилица Куропалата (открыта Н. П. Кондаковым в Мадридской библ.[243]) имеется несколько миниатюр, представляющих сцены из русской истории времен Святослава; но эти рисунки поздни и недостаточно ясны.

Зато большой интерес представляют изображения болгар, покоренных царем Василием II Болгаробойцем, в миниатюре греческой псалтыри, хранящейся в библиотеке Св. Марка в Венеции[244] и фигуры двух болгар на миниатюре «Менология» (Ватикан. библ.), писанного для императора Василия II (975—1025), т. е. в конце X и начале XI в. Она изображает убиение мучеников в Адрианополе в 814 г. по приказу царя Крума, но иллюминатор нарисовал уже не турецких болгар времен Крума, но ославянившихся, т. е. дал типы своей эпохи, на 200 лет позднее.　

Рис. 13. Фигуры болгар из «Ватиканского Менология»

Менее важным памятником, в смысле ознакомления со славянской одеждой конца языческого периода, является рукопись　 «Хроника Манассии», т. е. болгарский перевод древней хроники Константина Манассии, писанной для болгарского царя Иоанна Александра в XIV в. и украшенной множеством миниатюр из болгарской и русской истории. Хотя здесь и изображаются иногда сцены из языческой эпохи (крещение болгар, крещение Руси, воины Святослава и др.), но промежуток времени между событиями и их воспроизведением слишком значителен; рисунки поверхностны и порою неясны, вследствие чего этот памятник имеет значение лишь при исследовании костюма и вооружения XIV в. Из сербских памятников следует упомянуть инициалы «Мирославова Евангелия» XII в.[245].

Что касается княжеских фигур на древних монетах, то они обычно очень неясны и схематичны. Можно только различить головной убор и плащ, заколотый на плече фибулой, и иногда далматику[246].

Гораздо яснее выступают фигуры, и даже можно различить детали костюма на драгоценных вещах, исполненных эмалью, напр., свв. Борис и Глеб на так называемых «бармах» Рязанского (находка 1822 г.) и Киевского (находка 1824 г.) кладов[247].

Других памятников подобного рода вплоть до XII в. указать нельзя. Конечно, при выяснении славянской одежды можно воспользоваться еще одной группой материалов, а именно рассмотреть старинные народные костюмы, которые еще с давних пор удержались в отдельных областях славянства, но это использование народного одеяния славян для воспроизведения его вида и форм, существовавших в языческие времена, станет возможным после специальной работы, выполненной сравнительным методом, так как славяне издавна подпадали под сильное влияние европейских и азиатских мод — турецких, татарских и др., и оно было гораздо значительнее, чем это кажется на первый взгляд. Однако еще и поныне не составлено должного описания и разбора одежды славян на Балканах, где она наиболее сохранила свой древний вид. Тоже следует сказать и о старом польском костюме, наиболее сохранившемся в отдельных горных местностях, в то время как чешский и моравский костюм населения равнин уже отличается своим видом[248].

Сравнительная филология и в этой области могла бы оказать помощь с ее лексикографическим материалом, что можно пожелать для будущих работ.

У славян для одежд было несколько названий: ст. сл. rubo, ц. сл. — одъжда, oděžda, osteyь, ostěžb, а также порты (пърты, пъръты, портице), этим термином пользовались в старых памятниках письменности для обозначения платья вообще, а не в том узком значении, которое ему было придано в более позднее время; напр.: «рекоша дружина Игореви: отроци Свеньлъжи изоделися суть оружьем и порты, а мы нази» или «сверг порты, сунуся в Днепр и побреде» (Лавр. лет. к 945 и 968 гг. 3,51,64) и «сам же в худые пърты обълкъся ти, тако хожаше» (Нестор, жит. Феодосия, 4 и др.). Древнего происхождения и название гubъ, ruby, ст. сл. гаbъ, польск. rąb, rąbek, малор. руб.[249]

XII. МУЖСКОЙ КОСТЮМ. НИЖНЕЕ ПЛАТЬЕ

Вопрос об одежде славяне не разрешили оригинально и красиво, как то сделали некогда греки. Древнее одеяние славянина не было свободно и не подчеркивало красоту телесных пропорций, мускулов и их движения; три основные части славянского костюма — штаны, рубаха и верхний плащ — так же мало отвечали этой задаче. Лишь позднее античное влияние сообщило их покрою некоторую красоту линий и придало легкость складкам. Первоначально все три части костюма были довольно узки, грубы и тяжелы в складках. Исподняя одежда издавна состояла из штанов и рубашки для защиты нижней и верхней части тела.

Согласно известию Прокопия, штаны у славян доходили до начала бедер (собственно, до μέχρι ές τα αίδοτα), где они держались стянутые куском ткани, веревкой или ремнем, а внизу были завязаны чаще всего над лодыжками. Такими их изображают наиболее древние миниатюры (X–XI вв.), на которых мужчины обычно одеты в узкие штаны с большим или меньшим количеством складок, в зависимости от материала, из которого они были сделаны, причем штаны, сшитые из сукна, или «гуни», больше прилегали к ногам и близки покроем к тем, которые до сих пор носят жители Карпат. На некоторых миниатюрах изображено, что икры ног обвиты тесьмой или стянуты особыми голенищами, и лишь начиная от колен штаны были свободны[250]. Возможно, что именно в это время чехи приняли за обычай носить римско-немецкие короткие штаны (hósa), а вниз от колен какие-то голенища (tibiala, ocreae, caligae), которые держались у колен завязками. Уже в X в. покрой штанов у славян не был однообразен; на ночь штаны обычно снимались. Косьма рассказывает, под 1004 г., что поляки, которые были в Праге, ранним утром, подвергшись нападению, убегали босы и без штанов[251]. В древности штаны были без клапанов, а разрез приходился чаще всего сбоку. Для обозначения этой части одежды имелось два термина, которые, конечно, в древности отличали покрой: гати (gatë) и ногавицы (nohavice). Термин гати (церк. слав. gaśte, малоруск. гачи, болг. гашта, ст. чешск. hace, праслав. gatja) — загадочного происхождения, и трудно выяснить, что он первоначально значил; теперь это слово сохранилось для обозначения свободных полотняных нижних штанов, что, возможно, было и в древности, в отличие от верхних ногавиц, причем этот термин не только древний, но и общеславянский.

Третье название — шаровары[252] — также древнее, общеславянское, но заимствованное, вероятно, из иранских языков. Юлий Полидевк (П в. по Р.Х.) сообщает, что тавры и скифы имели исподние штаны, и называет их τάσαράβαρα или σαράβαλλα. Это же название было и для широких штанов, о которых припоминают, говоря о русах, ибн-Ростех и персидский географ; их шили из широкой ткани и завязывали у колен. Покрой этот возник несомненно на Востоке, где и удержался отчасти до сих пор с тем же названием. Оба указанных автора, говоря о шароварах, имели в виду только русов, в то время как из ответа папы Николая в 866 г., видно, что по примеру волжских болгар их носили и балканские славяне. Самый термин «шаровары» распространен по всему славянству, указывая, что этот род широких штанов был известен и другим славянам.

Ноговицы носили и другие варвары Средней и Северной Европы (фракйцы, даки, германцы и галлы), но едва ли можно говорить о заимствовании с той или другой стороны; очевидно, они были наследством, полученным от общей арийской эпохи, когда первоначально возникли с целью защиты от холода. Конечно, позднее они подпадали под влияние римской или западной моды, на что, например, указывает автор Переяславско-Суздальской летописи, говоря о новой моде ноговиц, заведенной латинянами[253].

Другой частью нижней одежды было платье, которое одевалось непосредственно на тело и покрывало его верхнюю часть. Прокопий говорит в одном месте, что славяне, кроме штанов, не имели одежды и ходили до пояса нагими, но тотчас же сам ограничивает сказанное, добавляя «некоторые», но, наверно, и эти последние не ходили так в течение всего года. Возможно, что в битвы они хаживали с открытым торсом.

Рубаха была необходима для защиты тела от зимних стуж, она привилась издревле, и вполне естественно, что в языческое время для этой части костюма у славян существует нисколько названий, которые служили для обозначения разных ее видов: rubъ, рубаха, рубашка, чехол, čechel, свита, срака, сукня (сукман), košile, kotyga. Главные отличительные признаки были: длина, разрез ворота, рукава и сорт материала, но в древних славянских памятниках все виды смешиваются с греческ. ράκος, έσθής, οθόνη, χιτών, Ιμάτιον, лат. tunica, camisia, vestis.

Одним из наиболее древних видов была рубаха; на это указывает не только древнее общеславянское ее наименование rubъ, ст. сл. rаbъ (чешек, rubáš, русск. рубаха, рубище, сербск. рубина, болг. ръбъ, польск. rąbek), в смысле длинной рубахи или плата, что уже засвидетельствовано в памятниках XII в., когда говорится о плохом и бедном одеянии, но и то значение, которое ей присвоено в славянском фольклоре. Ею пользовались в наиболее важных случаях жизни, очевидно, памятуя, что некогда она была основной частью мужского и женского костюма.

В этом же смысле в славянстве был в употреблении и другой термин — čechl, русск. чехол, чехлик, и хотя он также древнего происхождения, но этимологическое значение его не вполне ясно[254].

Вообще, род длинной рубахи возможно считать за древнейший тип одежды; о том, как делался ворот, был ли он настолько широк, что голова могла свободно проходить, или для этого разрезали на груди, равно какой вид имели рукава, — не сохранилось никаких определенных сведений.

Варвары на памятнике Траяна в Адамклиссе облечены в длинные рубахи, стянутые по талии ремнем, с широким разрезом и длинными рукавами, но это изображение может служить только аналогией, так как еще ничем не доказано славянское происхождение этих варваров[255] (рис. 14).

Лишь со времени римской эпохи в славянских землях появляется множество пряжек и застежек небольшого размера, которые свидетельствуют, что была в большом ходу одежда из легких тканей, полотняных или шерстяных. Эти вещи были римского производства, и возможно предположить, что вместе с ними пришла мода на легкую, короткую римскую тунику.

Конечно, нельзя сказать, что раньше этого периода славяне не носили коротких рубах своего производства, но мода на них началась с указанной эпохи под влиянием римским, а позднее византийским, подобно тому, как оттуда же к ним перешли верхние одежды и плащи.

Рис. 14. Древние одежды: варвар на Траяновом памятнике в Адамклиссе, диавол из «Вышеградского кодекса», статуэтка из кургана Полтавской губ., девица в рубашке с чешской миниатюры XIV в.

Уже в конце языческого периода у славян была короткая и легкая рубаха — срака, срачица, этот термин заимствован непосредственно из латинск. sarca и засвидетельствован в памятниках X в., чем устанавливается ее распространение в их области в конце I тысячелетия по Р. Х. Сорочка не носилась только как нижнее белье, но употреблялась и как верхнее платье, причем бывала богато украшена каймой по воротнику, рукавам и по низу, что можно отнести за счет византийского влияния. Такую сорочку упоминает в «Шестодневе» Иоанн, экзарх Болгарский[256], и равным образом различные виды ее можно проследить на фигурах святых в росписях и мозаиках Софийского собора в Киеве[257].

К этим коротким сорочкам нужно присоединить длинные «далматики» также византийского происхождения, не имеющие разреза спереди и одеваемые через голову (tunica, dalmatica, виз. διβητήσιον или διβιτίσιον).

Наряду с сорочкой для той же одежды у славян существовало и название сукня, сукъманъ, сукъно, сукьманец, чешек, sukně, польск. sukmana, очевидно, производимое от сукна, и изготовляли ее из грубой домашней шерстяной ткани. Проф. Зибрт указал, что лат. tunica в чешских памятниках, писанных по латыни, обозначает мужскую одежду, покрывающую верхнюю часть тела[258], а словарь Bohemarius’a (XIV в.) переводит ее словом сукня[259]. На Руси и в Сербии этот термин встречается лишь в XIV в.[260] Распространение этого названия за пределы славянской области указывает, что этот род одежды был типическим для славян. В Зап. Европу оно было передано через посредство запада, славян[261], а из заноса его в Венгрию и Грецию явствует, что и балканские славяне ее знали и носили[262]. «Сукни» украшались аналогично сорочкам, богатой каймой, что видно из миниатюр «Вышеградского кодекса», где иллюминатор XI в. изобразил диавола не нагим, как обычно, но в типичном для того времени одеянии — в узких штанах и в богатой тунике-сукне (см. рис. 14). В подобных же костюмах в упомянутом кодексе и в других изображены и князья[263]. Другим украшением была меховая опушка или оторочка, что связано с лучшею выделкою и добротностью материала, из которого делалась сукня.

Под римско-византийским влиянием древняя рубашка начала постепенно исчезать, оставаясь лишь у простого народа. Богатые классы пользовались ею как нижним бельем, надевая поверх легкую «срачицу» (sraků), или же плотный и длинный сукман (sukně). Под римским влиянием для ее обозначения был принят особый термин кошуля (košulja), от вульгарного лат. casula, который встречается уже в славянских памятниках с XI ст.[264] Другие латинские названия — «camisia», «interula» — попадаются в чешских источниках начиная с XII в. Косьма приводит народную пословицу: «Quis enim ignorât, quod camisia proprior sit corpori, quam tunica»?[265] В XIII в. Переяславский летописец говорит о русах: «Латына бестудие въземше от худых римлян, а не от ватязей… начашя пристроати собе кошюлы, а не срачицы и межиножие показывати и кротьполие носити и яки чвор в нагавици створше образ килы имуще и нестыдящеся отинуд, аки скомраси»[266]. Впоследствии понятия «рубаха» и «сорочка» слились в кошулю, для обозначения более легкого исподнего платья. Интересно отметить, что на Руси название «кошуля» распространялось на одежду, изготовляемую из заячьего или бараньего меха.

Довольно рано в славянских памятниках встречается и «котыга», серб. хорв. котига, малор. — котик; оно возникло из средневеков. латин, «cotuca» tunica clerici и заменяло одновременно и хитон и гиматий.

В Восточной церкви был принят из светского греческого костюма подризник-стихарь, из греческ. στιχάριον, в виде длинного, до пят, хитона с рукавами и без разреза.

XIII. ВЕРХНЯЯ ОДЕЖДА

В качестве верхней одежды могло служить только что описанное исподнее платье — сорочка и сукня, главным образом когда они шились из добротной ткани и были достаточной длины. Польская «сукмана» стала верхним, спереди открытым одеянием, которое носили поверх камзола и жупана.

Кроме этого, возник целый ряд специально верхней длинной одежды с рукавами или безрукавной, которая одевалась через голову или имела разрезы спереди, которые застегивались с помощью различных застежек и пуговиц.

Длинным верхним платьем славянского происхождения была свита или свитка[267], упоминаемая в памятниках, начиная с XI в., и которая заменяла названия — ίμάτιον, χιτών, έσϋής. В некоторых местностях свита была длинным рукавным платьем, которое надевали непосредственно на тело. В XI в. преп. Феодосий «в единой свите си пребывааше», а «одежа его бе свита власяна остра на теле»[268]. Однако из памятников письменности явствует, что свиту носили и поверх рубахи; так напр., в летописи под 1074 г. сообщается о некоем монахе Исааке: «и облечеся в власяницю и на власяницю свиту вотоляну»[269].

Это подтверждается и другими древними известиями и покроем свиты, сохранившимся до сих пор у малорусов и югославян в виде верхней длинной одежды с широким в складках низом, из грубого домашнего полотна или сукна.

Интересно отметить, что на колонне Траяна в Риме и на его памятнике в Адамклиссе северные варвары изображены в длинном одеянии, напоминающим свиту. Однако, несмотря на это, нельзя признать правильным предположение ряда русских археологов и проф. П. Беньковского[270], что эти фигуры можно принять за славян, так как не исключена возможность, что другие, соседние римлянам народы, напр., фракийцы и даки, имели наряд, похожий на свиту.

Кабат, жупан, кафтан. Уже в X–XI вв. у славян существует, наряду со свитой, целый ряд других верхних одежд, в большей или меньшей степени открытых спереди, на груди, и сшитых из лучших тканей. Самое название кабат (чешcк, kabát, болг. кавада, серб, кавад, польск. луж. kabat), было, скорее всего, восточного происхождения[271], но стало впоследствии общеславянским.

Позднее, особенно в России и Польше, появился целый ряд кабатов, которые разнились покроем и длиною, причем им были даны и специальные названия. О древнейшей эпохе можно только сказать, что этот род платья уже существовал, но воссоздать его форму на основании археологических находок в виде остатков воротников, застежек, пуговиц, опушек невозможно. Материалы, извлеченные из погребений IX–XI вв., указывают на неоспоримое существование, особенно у восточных славян, разнообразного верхнего платья, шитого из тяжелых, ценных и зачастую чужеземных тканей, с узкими или широкими рукавами, с наручниками у запястий, с отложным или стоячим воротником, свободного или стянутого драгоценным поясом, изукрашенным бляшками и галунами, иногда еще и обшитого по низу бахромою[272], а иногда открытого спереди и застегивающегося на ряд пуговиц или петлиц[273]. Это подтверждается археологическими раскопками в пределах запади, славянства (в Чехии и Венгрии) и южного в Далмации, но особенно обильные материалы поступают из русских могил IX–XII вв.[274], которые дополняют древние рисунки, относящиеся как к восточным, так и южным славянам; так, напр., в «Ватиканском Менологии» X–XI столетий имеется рисунок болгарина в препоясанном кабате, подбитом мехом и с петлицами спереди[275], в греческой «Псалтыри» (XI в. — рукопись библиотеки Св. Марка в Венеции), на миниатюрах, изображающих покорение болгар, фигуры одеты в длинные опоясанные кафтаны серого, синего и фиолетового цветов с большими воротниками и узкими рукавами, украшенными золотыми наручьями и налокотниками[276]. На выходном листе Святославова «Изборника» 1073 г. князья изображены в препоясанных кафтанах, с какими-то золотыми воротниками (возможно, гривнами), с узкими рукавами и золотыми наручьями, а по переду кафтана младшего сына Романа ясно виден ряд аграфов из золотых шнуров, доходящих до пояса[277].

В длинных златотканых кафтанах с узкими рукавами и золотыми наручьями были написаны на древних иконах свв. Борис и Глеб, и кн. Ярослав с сыновьями на погибшей фреске Киевско-Софийского собора; так же изображали в древних «подлинниках» и народ, у которого поверх исподнего платья («исподь»), надеты кафтаны, открытые на груди и опушенные мехом[278].

Однорядка православных князей ведет свое происхождение из Византии[279]. Из исторических свидетельств можно указать на ибн-Фадлана, который упоминает о коротком и длинном кафтане с золотыми пуговицами; другие авторы (ибн-Хаукал, Кардизи, Истахри и пр.) не дают точного описания, к тому же и переводчики их не делали различия между терминами: куртка, рубаха, рубашка, так что нельзя составить ясного представления, о какой части одежды идет речь. Во всяком случае, место происхождения этих кабатов, кафтанов и их украшений следует искать отчасти на Востоке, отчасти в Византии.

Западные славяне также носили платье, заимствованное от других народов, что подтверждается целым рядом исторических известий. «Легенда» Христиана упоминает о великолепии одежд чешской знати времен княгини Драгомиры[280], а Косьма — об изукрашенной одежде Strachkvas’a[281].

Сохранилось свидетельство, что Оттон Бамбергский, идя крестить померанских славян, взял с собою куски драгоценных тканей и запас одежд, которыми одарял знатнейших из них, добавляя к этому золотые пояса и пестро вышитые туфли[282].

Если Западная Европа влияла на костюм западных славян, то в гораздо большей мере оказывали влияние Восток и Византия на одежду восточных и южных славян. Это влияние сказалось по преимуществу на верхнем платье и его украшениях, которое изготовлялось из чужеземных дорогих шелковых и парчовых тканей и богато расшивалось золотым и серебряным шитьем и галунами.

Впрочем, без особого сравнительного исследования невозможно определить, что было в этих одеждах привнесено Византией, а что являлось следствием целого ряда восточных влияний, среди которых надлежит различать тюрко-татарские от хозаро-аланских, кавказских, персидских, арабских и даже китайских.

Византийское влияние отражалось главным образом на костюмах князей, но распространялось также на одежду бояр[283]и купцов, которые вели с этим государством торговлю. Кое-где византийский покрой перешел и в простой народ, напр., на Балканах. Болгарско-сербская сая, саиче, носимая в Македонии и Старой Сербии, является римско-византийским sagum, а Н. П. Кондаков полагает, что, вообще, и другие детали болгарского и македонского платья (напр., широкие наверченные пояса) появились под византийским влиянием[284]. Оно выразилось также и в заимствовании названий одежды и ее материала у греков, напр., «камасий» — καμάσιον, «мантия» — μάνιον, «милоть» — μηλωτή, «сермяга» — σκαραμάγκιον, «схима» — σχήμα, «стихарь» — στιχάρι, «фелонь» — φαιλόνιον, а Н. П. Кондаков указывает и полотно от πλατάνιον[285].

Восточное влияние было также очень сильно, что подтверждается массовыми находками восточных украшений и драгоценностей в славянских могилах IX–XI столетий. Равным образом и византийские миниатюры, изображая болгарских воинов IX–XI столетий, подчеркнули в их лицах славянский элемент, но одели их в длинные восточные балахоны (галена) или в богатые кафтаны, застегнутые аграфами.

Это подчинение бедной славянской культуры Востоку и Византии будет легче понять, если вспомнить, что и сами греки не избежали варварского влияния, которое отразилось и на их костюме. Уже в 100 г. по Р. Х. Дион Хризостом в одной из своих речей указывал, что греки в Ольвии были греками только по имени, а в остальном походили больше на окружавших их варваров, искажали свою речь и носили скифскую одежу[286].

На восточное влияние в одеянии, как для отдельных ее видов, так и для деталей, указывает и целый ряд восточных названий: армяк, зипун, кафтан, халат, сарафан, ферязь, шушун, доломан, кунтуш, епанча и др.[287] Более поздним заимствованием является жупан[288], причем это название не возникло из-за того, что его носили начальники славянских групп, но от слова «зипун», производимого из греч. ζιπούνι, венец. — zipon, итальянск. — giuppone, происшедшего из турецк. — zubun или арабск. — džubbah. Русский «зипун» впервые встречается в «Домострое»; на Балканах zubun обозначает типический верхний «кабат» без рукавов, преимущественно женский. Другим, позднейшим, заимствованием является halena или halina (род балахона); хотя оно и стало общеславянским названием, но происходит от персидск. χαlί — ковер.

Славянская одежда испытала изменения не только благодаря южным, но и северным, норманским влияниям. Ибн-Фадлан и другие арабские писатели отмечают разницу в одеянии руссов и славян, указывая, что руссы не носят ни кабатов, ни кафтанов; очевидно, что в IX–X столетиях эти потомки варягов еще не усвоили моду на восточные кабаты и другие виды одежды, как то успели сделать современные им славяне. Что касается финского влияния на славянский костюм, то оно незаметно, за исключением некоторых, весьма распространенных на Руси в X–XI вв., украшений; вообще финны, подобно венграм, сами легко заимствовали у славян.

Кожух и шуба, В зимнюю пору славяне одевали поверх обычного платья еще и теплую длинную или короткую одежду, подбитую или обшитую мехом. Для этой цели изготовлялись подобного рода сукни, кабаты, плащи, а кроме того, и особые одеяния из различных сортов меха; для их обозначения существовало у славян два названия: кожух и шуба. Первый был домашним изделием, и местного происхождения, на что указывает и самый термин — (кожух от кожа, мех) и встречается уже в памятниках XII в., напр., в «Уставе Студийском» 1193 г.: «От кожь устроеные ризы же и мантие, яже кожюхы»; в Ипатьевск. летописи под 1252 г. приводится: «кожюх же оловира Грецького и круживы златыми плоскими ошит и сапози зеленого хъза шити золотом».

В «Слове о Полку Игореви» читается: «орьтьмами и япончи-цами и кожюхы начашя мосты мостити по болотом».

Шуба возникла позже; это название часто обозначает у славян тот же кожух, но другие производные этого слова приближаются к точному значению арабского al-dzubbah — шерстяное нижнее платье. Слово «шуба», служившее для обозначения кожуха, могло быть образовано из schube, schaube, но также допустимо предположение, что его заимствовали от венгров или других восточных народов, что видно из свидетельства Кардизи[289] от X в., в котором отмечается существование у венгров одежды, называемой dzubba. Соседи славян, особенно немцы, охотно покупали у них меха и носили, пока не возобладала римская и византийская мода, а с ней и мнение, что славянин, продолжавший носить свой традиционный кожух, был одет неподобающим образом. Презрительный намек по этому поводу можно видеть в словах, сказанных императором Никифором II (963–969) царю болгарскому: «скажите вашему одетому в кожух начальнику, что…»[290].

Пояс. Первоначально пояс был предназначен для иной цели, чем в более поздние времена. У индоевропейцев[291], как и у других примитивных народов, он служил повязкой вокруг бедер, причем следует отметить, что его возлагали на младенца с выполнением особой церемонии. Когда же выработалась одежда, то пояс способствовал тому, чтобы удерживать ее на теле, и в этом виде он уже известен в конце языческого периода.

Все описанные одежды стягивались обычно поясом, который вырезался из куска ткани, или был плетеным, или выделывался из кожи. Дорогие пояса изготовлялись из парчи или украшались металлическими бляшками и привесками, на что указывают археологические находки, сведения об Оттоне Бамбергском, приносившим золотые пояса к померанским славянам, и позднейшие упоминания о них в русских летописях[292].

Относительно археологических находок следует заметить, что около женских скелетов остатки поясов с пряжками попадаются изредка; это можно объяснить тем, что женщины больше носили легкие пояса, плетеные или тканые с заложенными либо завязанными концами. Впрочем, и около мужских скелетов пряжки встречаются довольно редко; это указывает, что у славян обычным был длинный матерчатый или плетеный пояс, аналогичный тем, которые еще и поныне носят в некоторых областях России, в Карпатах и на Балканах. Пояс обвивали вокруг стана и завязывали или подтыкали так, что концы его спускались вниз; подобную манеру их носить можно проследить на различных миниатюрах, напр., на золотых поясах сыновей Святослава в «Изборнике», у свв. кн. Бориса и у Ярополка в «Трирском кодексе». Такие же пояса сохранились до нынешнего времени у польских Мазуров, у малоросов и у болгар, о которых еще Ибрагим ибн-Якуб сообщал, что «они имеют длинные пояса»[293].

Кожаные пояса обычно были узки, их употребляли главным образом для поддерживания штанов. Богатые, вышитые или набранные золотыми и серебряными бляшками пояса были восточного (возможно, и северного) происхождения и приспособлялись для ношения меча или сабли.

На поясах у мужчин висело либо оружие, либо мешочки с огнивом, ножиком и туалетными принадлежностями, что можно видеть на одном из болгар «Ватиканского Менология», и что подтверждается рядом находок[294]. Богатые женщины носили у поясов и особые футляры для туалетных мелочей, сработанные из кожи, бронзы и серебра; существование их подтверждается как археологическими находками, особенно в пределах Пермской губ., так и свидетельством ибн-Фадлана, что «каждая женщина (на Руси) носит на груди футляр из железа, меди, серебра или же золота, в зависимости от достатка ее мужа, а в таком футляре хранятся нож с кружком»[295].

Наряду с малыми сумочками у пояса богатых людей были и большие мошны[296] (тošьna), причем плетеные из лыка были типическою принадлежностью крестьянина или крестьянки; подобною лыковою мошною предание наделило оратая Перемысла, и мастер, расписывавший стены капеллы в Знойме, не забыл изобразить в сцене призвания Перемысла на чешский трон и висящую на дереве сумку. С аналогичной же лыковой или кожаной сумой в X–XI вв. изображались на миниатюрах чешских рукописей и пастухи (пастыри[297]).

Плащ. Третьим видом верхней одежды славян был большой кусок ткани, который не одевался, но прямо накидывался на плечи и покрывал тело, подобно нынешнему плащу. Первоначально плащом славянам служили меха диких зверей, особенно медвежьи, или просто кусок грубой, но плотной ткани.

Кроме того, они рано ознакомились с разнородными плащами своих соседей, и особенно купцов (финикийских, греческих и римских), напр., греческ. — ίμαάτιον и χλαύς, римск. — pallium, sagum, lacema, paenula, cucullus; это заимствование новых форм повело к тому, что в конце первого тысячелетия по Р.Х. рядом с плащом местного происхождения существовали и чужие.

Слово плащ — древнее и обозначало гладкое (корень plaskb), плотное покрывало[298]; но рядом с ним типическим славянским одеянием, также служившим для покрытия тела, было — «корзно, кързно», стар. чешск. — krzno, хорв. — krznar, слов. — krzno, krznina, упоминаемое уже в памятниках X–XI столетий[299]. В Киевской летописи встречаются многократные упоминания о корзно: в 1015 г. кн. Святополк, «созвав люди, нача даяти овем корзна а другим кунами»; в 1147 г…»и сскочи Воло димер с коня и покры и корзном» (Игоря); в 1175 г. — «сверже Амбал ковер и корзно».

Источники указывают на корзно, прежде всего, как на специально княжеский плащ[300]; впрочем, впоследствии его стали носить богатые люди из населения, на что указывает и требование Оттона II к полабским славянам, чтобы они вместе с другими вещами давали и корзно для уплаты десятины[301]. Очевидно, что в этом случае корзно заменяет собою меха, которыми было принято уплачивать дани, а равным образом, это свидетельство служит показателем того, что его делали из меха, или подбивали, или обшивали им. С этим значением существовало латинск. название crusna, crosna, crusina[302], нем. kürsen; оно было удержано и славянскими языками. Происхождение слова «корзно» точно не установлено; возможно, что оно от славян перешло на запад[303].

О том, что славяне имели особые плащи, у них возникшие, видно из свидетельства Эббо, сообщающего, как некий немец Гериман, чтобы проникнуть к святыне Триглава в Померании, надел славянскую шапку и плащ; возможно, что это было корзно.

В средневековой Европе существовало и особое название для этого плаща, собственно славянского, — лат. sclavina, sclavinia, sclavonia, франц, esclavine, нем. — slavenîe, которое глоссарии XVII в. объясняют как — vestis longior sagi militaris instar, Sclavis familiaris[304]. Отчасти подобной типично славянской народной одеждой стала гуня, гуна, общеслав. «guna»[305], хотя по своему виду она скорее напоминала кабат, нежели плащ.

О других разновидностях плащей известно значительно меньше. В Средней Европе, уже перед концом языческого периода, был введен в моду sagum, σάγιον, короткий воинский плащ, носимый в римском войске наряду с lacema и paenula[306]. В такие плащи одеты как римляне, так и варвары на колонне Марка в Риме и памятнике Траяна в Адамклиссе.

Древние миниатюры изображают народ и воинов с короткими плащами на плечах, что указывает на его большое распространение по всей Европе.

Сангаленский монах (1, 34[307]) записал, что в Германии короткие плащи начали носить при дворе Карла Великого, который высмеивал их, считая бесполезными.

На непосредственный переход sagum’а к славянам указывает и то обстоятельство, что у болгар и сербов до сих пор удержалось для обозначения «галене» — особого вида балахона — византийское название σάγιον, переделанное с сай, сая, caja, cajne, cajannja[308]. Как монашеский плащ известен cucullus — слав, кукуль или куколь. Рядом с ним был заимствован на Руси суконный «мятьль», возникший или от греч. μανθήλιον, или от нем. mantel[309]. В памятниках письменности XI в. уже встречаются указания на этот вид плаща: «спидоша… слуги княжи вси в черних мятлих… виде Ярослава седяща на отни месте в черни мятли»[310].

Особый покрой имела луда из сев. lodha, англ. — саксон. loda, упоминаемая Киевской летописью как польская одежда: «бес в образе Ляха в луде, носяща в приполе цветкы» (Лавр. лет. 3, 185). Турецкий термин — японча, епонча, япончица, встречается впервые в «Слове о полку Игореве».

Обычно плащ носили наброшенным на левое плечо так, что на правом соединялись оба его конца, причем их скрепляли вместе застежкой, пряжкой на ремне или при помощи петлиц, причем правая рука оставалась свободной. Так же описывает плащи русских купцов X в. ибн-Фадлан и Лев Диакон, повествующий о воинах Святослава (числом несколько тысяч), среди которых были не только норманны, но и славяне. Это же подтверждают фрески, миниатюры и монеты X–XI вв.; обычно на них князья изображены в плащах различной длины, иногда на подкладке[311], или отороченных и скрепленных на правом плече фибулою или иного рода застежкою. Существовал еще особый вид церемониального плаща с вырезом для головы, застегнутый на груди и покрывавший обе руки, но который в обыденной жизни не был в употреблении[312].

В погребениях X–XII вв. были найдены около плечевых костей (особенно много в России) большие пряжки и иного рода застежки, служившие для скрепления каких-то одежд; в Чехии чаще пользовались петлицами и завязками.

К этой группе одежд удобнее всего отнести ризу, о которой известно, что она была свободной, длинной верхней одеждой и в памятниках (начиная от X столетия) упоминается вместе с сорочкой — «отемлящу у тебе ризу и срачицу»[313] или с портами — «и облечеши и в порты чисты или сам ся и надежеши ризы крестные и венець»[314], что указывает, что риза дополняла нижнее платье.

Обычно риза является монашеским или церковным одеянием, которое носят сверх подризника, имеющего вид длинного подпоясанного хитона. По-гречески эта риза называется фелонью — φαιλώνης от первоначального φαιλώνης, что отвечает лат. paenula.

Старая римская paenula, как и древняя богослужебная риза, покрывала все тело от головы до ног, наподобие крыши, чем и объясняется ее название casula[315].

Нельзя определить, пока не будет выяснено возникновение и древность самого термина, была ли риза сходна с церковным облачением. Возможно, что древние славяне имели подобное покрывало, и лишь впоследствии, став церковным одеянием, оно слилось с paenula. В древнечешских памятниках слово «риза» вообще обозначает длинное платье, в «Mater Verb», читается: riza-vestis, peplum[316]. Немецкие миниатюры и литературные источники указывают на ризу (risa, rise), как на верхнюю накидку, принимаемую за греч. Όέριστρον, лат. theristra, которая была обычно принадлежностью костюма замужних женщин.

XIV. ЖЕНСКАЯ ОДЕЖДА

Рубашка. О женской народной одежде имеется сведений еще меньше, чем о мужской. Тем не менее нельзя сомневаться, что и для женщин основной одеждой была рубашка, первоначально служившая одновременно исподним и верхним платьем.

Возможно, что в теплое время года костюм славянки состоял только из одной рубашки, как это еще и до настоящего времени можно наблюдать у южных славян[317]. Судя по рубахам жителей Карпат, которые несомненно сохранили стародавний покрой, можно отчасти восстановить ее древний вид. Она делалась из широкого куска материи, который обертывали вокруг стана и сбоку зашивали; для прикрытия ног пришивалась нижняя часть, вся набранная в складках, наподобие свиты[318]. Эта рубаха держалась на особой лямке, перекинутой через плечо (реже их было две); рукавов она не имела, чем и отличалась от сорочки, которая всегда была рукавной.

Подобная рубаха изображена и на древних чешских миниатюрах XIV в.[319] (рис. 14).

Нельзя, однако, определить, был ли этот вид женской рубахи первичным, или же ограничивались одним куском широкой ткани, в которую обертывали тело и затем сшивали с одного бока, как то было обычным для мужских рубах.

Женщины носили рубаху всегда опоясанной, и ходить без пояса считалось, очевидно, непристойным. Интересно отметить, что женщины варварских народов изображены на памятнике в Адамклиссе в рубашке, собранной у шеи в массу мелких складок, которыми еще и поныне набирают свои оплечья словачки в Карпатах, из чего можно судить, что эти складки и у славян были древнего происхождения.

Для предохранения тела от холода и от возможности запачкаться при работе древние славянки одевали на рубаху род верхнего одеяния, причем нижнюю часть тела, начиная от пояса, обычно закрывали фартуками, которые шли от зада к переду и наоборот; пережитки их сохранились в старинных народных костюмах, например, в Зап. Болгарии, где на сукман одевают два фартука: передний — «фута», «престилка» и задний — «вълненик», «завèска»[320]. Также существует два вида передников и у малоруссов: «запаска» и «попереднца», при праздничном костюме на зад одевают плахту, а перед покрывают запаской[321]; это же вошло в употребление и в некоторых частях Великороссии, напр., в Орловской губ., — сзади навешивали «паневу», а спереди — «запаску»[322]. Запаски известны также и в Польше.

На верхнюю часть тела одевали меховые или шерстяные сук-ни и кабаты, которые иногда были так длинны, что покрывали и ноги.

В языческий период эти кабаты и кафтаны мало чем отличались от мужских; они шились из одного и того же материала, имели одинаковые украшения и различались только по качеству, в зависимости от степени достатка людей, их носивших.

То же самое можно сказать и о поясах; впоследствии они стали отличаться формою и тем, что их старались приспособить к женской фигуре.

В X–XI вв. широкие рукава стали обычными для верхнего женского платья; это была общая мода для всей Европы, занесенная на запад с юга.

Такого покроя верхнюю одежду надевали на исподнее платье с узкими рукавами, что можно проследить по миниатюрам того времени[323].

Такая же общеевропейская мода, постепенно распространившаяся с юга на север, была и на златотканую далматику, украшенную широкими коймами; она стала характерным парадным одеянием и неоднократно воспроизводится в миниатюрах X–XI вв.

Однако были случаи, когда некоторые части славянской женской одежды переходили на запад; так, напр., французский поэт XIII в. отмечает, как красит женщин сукня: «Il n’est vesteure si belle corn sousquanie a demoiselle»[324].

В памятниках XIII столетия еще упоминается какая-то женская одежда под названием — «godeže» (gôdehsen[325]).

Плащ и риза не были обычной женской одеждой, в особенности среди низшего класса. Женщина, работающая целый день, не могла затруднять движение рук плащом. Поэтому плащи, накинутые на плечи женщин, относятся к праздничному княжескому убору, напр., Ирина в «Кодексе Гертруды», жена кн. Ярослава на фреске Киево-Софийского собора, Ольга на миниатюре рукописи Иоанна Куропалата, св. Варвара на фреске Спасо-Нередицкой церкви в Новгороде[326].

Равным образом и Косьма, приписывая Любуше слова «meum accipite thalarium et clamidum», которыми она напутствовала послов к Перемыслу, имел в виду праздничный княжеский убор своего времени[327]. Кроме того, следует отметить, что, судя по памятниками, плащи на женщинах скреплялись на груди, а не на плече, что, как известно, тоже было признаком праздничного одеяния.

Одним из видов верхней одежды была и понява[328], сохранившаяся и до настоящего времени, но в некоторых местах этому термину придано иное значение. Как она, так и ее название — древнего происхождения и встречается в памятниках с XI в. Обычно она служила для передачи όθόνιον, linteum, sindo[329].

XV. ОБУВЬ

Термин «обувь» — общеславянский, происходящий от обути (болг. обуя, обуща, русск. обувь, обуща, обушта, серб, обуħ, чешек, obuv, польск. obuw). Можно предположить, что у славян одним из древнейших видов обуви были башмаки, состоящие из подошвы, края которой загнуты вверх и стянуты у подъема ноги лыком, шнурком или ремнем; ее можно сравнить с обувью, которая до настоящего времени удержалась на Карпатах и Балканах.

Вообще у народов сохранилось ее праславянское название курпы (малорус. — керпеч, сербск. — крпье, польск. — kierpce, чешек. — кrрě, кrрсе) или церк. слав. — опънъкъ (болг. — опинци, опинки, серб. хорв. — опанак, чешек. — opánek от opęti). Одновременно были в употреблении и лапти (общ. слав. lapty), плетеные из лыка.

Термин «черевики»[330] (др. слав. — červъjъ) упоминается уже в X в. Константином Порфирородным, как славянская обувь у сербских слуг[331]. Этимологически слово červъjъ указывает также и на кусок отрезанной кожи, но позже, вероятно, с XI в., оно уже обозначало низкую обувь, доходящую до щиколотки и подъема, изготовленную из кожи, или из ткани, и в редких случаях из дорогой парчи.

Все эти виды обуви были домашнего производства и вошли в обиход начиная с X столетия. О лаптях упоминает Киевская летопись под 985 г. — богатырь Добрыня говорит Владимиру о пленных болгарах: «и суть вси в сапозех; сим дани нам не даяти; пойдем искать лапотников» (Лавр. лет. 3, 82). Древнее чешское предание повествует, что лыковую обувь носил уже Перемысл (Kosmas 1,7).

О существовании у славян низких башмаков говорят и анонимный персидский географ X в., и Кардизи. Упоминание о «черевицах» одновременно с Константином Порфирородным встречается и в русских памятниках: «Повесть временных лет», 993 г. — «преторже черевии руками»; под 1074 г. — «стояше в прабошнях, в черевьях» (Лавр, лет. 3, 189), «Четвероевангелие» 1144 г. — «раздрешити ремене чревьем его» и др. Позже для обозначения грубой сельской обуви славянами был заимствован турецкий термин «постол»[332], а в Чехии возникло слово škrpál[333].

Такая низкая обувь, чаще всего черного или красного цвета, украшенная рядами белых точек или швов, воспроизведена на древних миниатюрах[334]. Наряду с ней вошли в обиход башмаки, доходящие до половины голени, с разрезом спереди, которые зашнуровывались или застегивались на пуговицы. Впрочем, простой народ носил лапти из лыка, а не дорогую обувь, приходившую из Рима и Византии и ставшую достоянием лишь знатных людей и высшего духовенства.

К концу языческого периода славяне имели кроме указанных родов обуви еще и высокие кожаные, покрывающее голень, сапоги и скоры[335]. Слово «сапог» возникло из праславянского «sapogos»; Соболевский[336] объясняет его происхождение от sopa (ср. сопел, con, sopouch, сопот), в смысле кожаной трубы. Упоминание о них встречается уже в древних памятниках письменности, так, напр., у Иоанна, экзарха Болгарского, — «Шьвьц показает оученннкоу како, резальник дрьжаще, резати оусьм и коюгоу дрьжящи, шити сапогы»[337]; кроме того, в «Остромировом Евангелии», Киевской летописи, «Слове о полку Игореве» и др., причем название «сапог» служит отличием высокой обуви от низкой.

На миниатюрах X–XI вв. князья Святослав, Борис («Беседы Иоанна Златоуста»), Ярослав Всеволодович (на фреске Спасо-Нередицкой ц.), Ярополк («Кодекс Гертруды») и русские воины в «Хронике Монассии»[338] изображены в цветных — зеленых, красных, синих — сапогах с острыми, несколько загнутыми вверх носками.

Дружинники и цари на сассанидских и болгарских блюдах и посуде изображены также в высоких сапогах до колен[339]. Это обстоятельство отчасти может служить доказательством, что славяне заимствовали их формы с Востока. Археологические находки дают в этом отношении ценный материал, хотя при описаниях их часто указывают на остатки кожаной обуви в виде отдельных кусков нижней ее части, тем не менее при раскопках находят обувь достаточно сохранившуюся, чтобы судить о ее форме и материале; напр., черевики из Шаргородских могил IX–XI вв. с малыми отверстиями вдоль разреза; на подобную же форму обуви из района Луцка и Волыни указывали Антонович и Мельникова, называя их «башмаками», хотя это название более позднего и турецкого происхождения.

На юге России неоднократно были найдены сапоги и башмаки, обычно сшитые из целого куска кожи, со швом на подошве[340], либо сбоку, и загнутыми вверх носками, причем голенища иногда были отвернуты, так же как на византийских фресках Софийского собора в Киеве. Обычно они делались из различной кожи или сафьяна; так, напр., в Шаргороде (Киевской губ.) были найдены высокие красные сапоги. А Черепнин нашел в курганах около Пронска (Рязанск. губ.) полусапожки, сшитые из одного, но вдвойне сложенного куска кожи, причем шов, соединяющий края, был сбоку, а подошва пришита без ранта; верх срезан по направлению к пятке; они стягивались ремнем или шнурком, продетым через отверстия вдоль края. Такая подошва вызвала у Черепнина предположение, что она была сделана специально для погребения, что ходить в них нельзя[341].

Среди предметов роскоши, ввозимых в славянские земли, следует отметить и сандалии; образцом их может служить сандалия, приписываемая, по преданию, св. Вацлаву, ныне хранящаяся в ризнице храма в Старом Болеславе (Staré Boleslavi); на ней сохранились следы шитья по коже, романского стиля и остатки восьми шелковых завязок[342].

Иногда нижняя часть штанов вверх от обуви обертывалась матерчатою перевязью (вроде тесьмы) или ремнями, что служило не только для лучшего укрепления обуви, но и для защиты в боях части ноги, наиболее открытой при верховой езде; так, напр., на выходном листе «Вольфенбюттельского кодекса» св. Вацлав изображен в виде воина с копьем в руке и обернутыми голенями. Такие перевязи заменяли собою чулки; впрочем, шерстяные чулки упоминаются уже в XII в. Несомненно, к ним относится древнерусское название — «копытце», встречаемое в памятниках[343], начиная с XI столетия и сохранившееся до настоящего времени в Польше и Моравии, в значении шерстяных носков.

Онучи (общ. слав, опис.[344]) также заменяли носки и поныне удержались в народном обиходе. Первые свидетельства о них встречаются в «Юрьевском Евангелии» 1119 г., в «Изборнике» Святослава (1073 г.) — «нагаго есть риза, юже ты храниши в ковьчезеех, босааго онушта есть», и в чешских памятниках XII в.[345]

XVI. ПРИЧЕСКИ И МУЖСКИЕ ГОЛОВНЫЕ УБОРЫ

Можно предположить, хотя об этом исторических указаний не сохранилось, что у славян, как у германцев и других их соседей, для неженатых существовал обычай носить длинные волосы, ниспадающие на затылок и расчесанные на темени. Правда, имеются сведения, относящиеся к концу языческого периода, о моравских и померанских славянах, что они коротко стригли свои волосы и усы, и иногда даже брили[346], но эту моду надо отнести за счет чужого влияния — у первых венгерского, а у вторых, возможно, римского, аналогичного тому, какое было впоследствии у поляков. В древности остриженные волосы и у славян были признаком рабства; поэтому в Чехии еще в XI в. стригли волосы слугам, а в «Судной Грамоте» кн. Ярослава определено наказание тому, кто острижет другому волосы или бороду: «Аще пострижеть кто кому главу или бороду, митрополиту 12 гривен, а князь казнит»[347].

На миниатюрах и фресках князья и народ изображались с длинными волосами; так, напр., св. Вацлав и Болеслав со своей дружиной в «Вольфенбюттельском кодексе», Перемысл с дружиной в капелле в Знойме и др.

Исключением является лишь кн. Святослав, судя по описанию Льва Диакона[348]: он был среднего роста, с густыми бровями, голубыми глазами и плоским носом, имел остриженную бороду, но густые, длинные, опущенные вниз усы. Голова у него была также острижена, а на одну сторону свисала прядь волос, свидетельствующая об его высоком происхождении; шею он имел толстую, плечи широкие, тело пропорциональное. В этом случае следует отчасти видеть измененную византийскую или восточную моду стричь волосы, или германскую манеру оставлять завязанный узел волос (nodus), либо на темени, либо сбоку головы[349], что можно объяснить и восточным влиянием (ср. запорожский «оселец» или чуб). Другие характерные прически у древних славян неизвестны, но иногда, как уже отмечалось в чешской литературе, волосы у них заплетены в косы, что встречается и поныне, но только у detvan’oв[350], которые носят косы, перебрасывая их через плечи на грудь, причем на затылке волосы остаются распущенными; однако этот обычай нельзя считать славянским. Такую прическу имели авары в VI в.[351], когда пришли к Дунаю и на Балканы и, возможно предположить, что detvan’ы сохранили этот древний, чужой обычай.

В настоящее время для великоросса типична длинная борода, малорусса — усы, часть чехов их бреет, для югославян вновь характерны большие усы и т. д., одним словом, нельзя установить однообразную манеру ношения усов и бороды у современных славян, то же самое было и тысячу лет тому назад.

О восточных славянах и русах Balchi и Chaukal сообщают, что они бреют усы или заплетают их в косы и окрашивают в золотистую краску[352].

Как было уже указано, Святослав стриг бороду и носил длинные усы, но другие князья изображены на миниатюрах и фресках XI в. (Ярослав Владимирович, Ярополк и др.) с большой бородой[353].

Косьма Пражский и Далимил повествуют о чешском народе, о князе Спитигневе (Spytihnëv) и епископе Гебгарте, что у них были бороды, причем упоминается, что последний, гладя бороду похвалялся ею, считая достойной императора[354]. На реалистических изображениях «Вольфенбюттельского кодекса» написаны св. Вацлав с окладистой бородой, молодой Болеслав безбородым, а их приближенные — с длинными, свисающими усами. Перемысл и послы Любуши на фресках в Знойме безбороды; однако на монетах он дан прямолично с бородою, но Смолик считает это изображение за голову Христа[355]. Саксон Грамматик, говоря о статуе Святовита (Svantovit), добавляет, что «один из его высших жрецов носил длинные волосы и бороду против обычая своей родины».

Все приведенные памятники и исторические свидетельства подтверждают, что к концу языческого периода, в X–XI вв., не существовало единообразия в манере носить усы и бороду. Тем не менее длинные усы и борода были наиболее обычны и вырывание последней строго каралось русскими и сербскими законами того времени[356]: публичное вырывание или остригание бороды в XI в. было наиболее тяжелой карой, как в Чехии, так и на Руси, где для этой цели существовал особый инструмент пытки, называемый проскепом[357].

Рис. 15. Княжеские шапки Святослава, Ярослава и Бориса с миниатюр, фресок и «Ватиканского Менология»

Мода стричь и брить волосы привилась у славян под чужим влиянием, в особенности римским, и стала отличительным признаком христианина от язычника. Как уже указывалось, бритвы в погребениях X–XII вв. встречаются очень редко, и поэтому возможно предположить, что волосы и бороду только подстригали, на что указывает и автор жития св. Ядвиги (XIII в.), говоря о Генрихе Польском[358].

Головные уборы. Уже издавна мужчины носили меховые шапки — бараньи, куньи, из выдры и друг., так как они лучше всего защищали голову от дождя и снега; у славян они сохранились почти повсеместно и поныне.

Древние шапки делались также из грубой материи и только обшивались широкой меховой опушкой; о том, какой они имели вид, можно судить по миниатюрам и фрескам; так, в «Изборнике» Святослава вся его семья одета в высокие шапки с наушниками, отороченные мехом[359]. Кн. Ярослав, в Спасо-Нередицком храме, и многочисленные иконы свв. кн. Бориса и Глеба, а равно и народ (по иконописным подлинникам), изображены в шапках, опушенных мехом. Иногда на миниатюрах меховая опушка заменена златотканой, как, напр., у св. Бориса в «Беседах И. Златоуста», что дало повод Прохорову объяснить эту шапку, как летний головной убор. Судя по эмалевым вещам, можно заключить, что иногда на шапках спереди укрепляли, в виде украшения, эгрет или таш из перьев.

На чешских миниатюрах XI в. выступает целый ряд разнообразных шапок; одни из них сходны с только что описанным типом, другие явно отличаются, и можно предполагать, что они являются копией древних образцов, но переданные весьма схематично (рис. 16).

Скорее всего, в те времена у западных славян были особые по форме шапки, отличавшиеся от современных им германских, что явствует из эпизода с Гериманом, который, как уже было указано, принужден был одеть «pilliolum barbaricum», т. е. меховую или соломенную шапку, бывшую в употреблении у славян. О существовании у них соломенных шляп до XII в. достоверных сведений не имеется, хотя самая техника плетения соломы была известна издревле, а кроме того, у их непосредственных соседей-германцев плетенные из соломы головные уборы были в ходу уже в X в.; так, в 946 г. войско саксов, численностью в 30 000 чел., имело «pilleorum ex culmis contextorum»[360].

Наряду с описанными шапками у славян были приняты чужеземные формы головного убора, на что указывает и самое заимствование общеслав. термина «клобук», возникшего из турец. kalpak[361], обозначавшего шерстяную (суконную) или кожаную шапку.

Скорее всего, это был тот же тип суконной или, в редких случаях, парчовой шапки, отороченной мехом, с коническим верхом, образцом чего служит ценная византийско-восточного происхождения шапка Мономаха.

Волжские болгары, как указывает ибн-Фадлан, носили kalansuva и таковую из парчовой ткани с собольим мехом одели на голову умершего вождя русов[362].

Рис 16. Головные уборы в западных памятниках XI–XIII вв.

1–2, 14–17— «Кодекс Краковский»; 3 — «Еван. Пиористское»;

4 — капелла в Знойме; 5—9, 13, 15 — «Вышеградский кодекс»;

10–11 — с фресок в церкви Св. Климента в Стар. Болеславе;

12 — «Святовитский кодекс»; 18 — «Гнезденский кодекс»;

19–20 — надгробные чешские плиты XIII столетия

Плетеные шляпы, которые делали в XI в. монахи Киево-Печерского монастыря, в памятниках называются клобуками[363].

В древних переводах Св. Писания словом «клобук» передавали греческ. κίδαρις или τιάρα[364], а в других древнейших памятниках письменности это название служило для обозначения княжеской шапки, обшитой соболем[365].

Так же было заимствовано и название шапка, ёарка, кара; Корш производит его из тюрко-татарского яз., обычно же его считают происходящим от средневекового латин, слова «сарра», откуда создалась франц, форма «chape».

Вообще, о головном уборе имеется мало сведений, а при археологических раскопках почти не было найдено остатков матерчатых шапок; лишь Антонович нашел, в одном из житомирских могильников, возле черепа куски березовой коры, обтянутые остатками шерстяной ткани и с нашитыми на нее стеклянными, золотыми и серебряными бусами[366].

XVII. ЖЕНСКИЕ ПРИЧЕСКИ И ГОЛОВНЫЕ ПОКРЫВАЛА

Славянская девушки ходили всегда с непокрытой головой, причем волосы были распущены или заплетены в косы, и обычно они убирали их разнообразными украшениями, ценность которых определялась состоятельностью их семей и была различна для праздничного или повседневного убора. К этим украшениям относятся разные венцы и бронзовые, серебряные и даже золотые бляшки различного вида и величины, наборы из которых шли по лбу, затылку, или вплетались в волосы; в особо торжественных случаях они одевали повязки из дорогих тканей или металлические обручи[367].

Но, несмотря на все эти украшения, темя и волосы, спадающие назад, оставались ничем не прикрытыми; это было признаком девичества, подобно тому, как для замужней женщины было обязательно ходить с покрытой головой.

Древние фрески и миниатюры удержали и постоянно воспроизводили этот признак, отличающий девицу от замужней. На этом же основании Дева Мария также изображалась с распущенными волосами и непокрытой головой, подобно ангелам, в то время как свв. жены всегда закутаны в покрывало.

Уже было указано, какое важное значение для девушки имело покрытие головы: тот, кто накидывал ей на голову платок или «наметку» (от namêtati), избирал ее себе в жены, после чего она переставала быть свободной.

Общеславянские термины «покрытка» или «завитка» сохранились для обозначения утратившей свою невинность или забеременевшей девушки.

Женщина, вышедшая замуж, теряла право носить девичий убор и ходить с распущенными волосами. Поэтому становится понятным возмущение, вспыхнувшее в чешском народе, когда в 977 г. старая княгиня Дубравка одела на голову девичий венец[368]; сурово, подобно насильнику, карался тот, кто срывал головное покрывало с женщины.

Замужние обычно накрывали волосы наметкой (малорус. — намитка, польск. — namiotek), увивалом, повойником (чешек. — závoj) и убрусом в виде куска белой или цветной плотной ткани[369], или же носили чепец. Это подтверждается как археологическими находками[370], так и миниатюрами XI–XII вв.[371], на которых обычно изображается платок, свободно окутывающий голову женщины, с ниспадающими на грудь концами, или дорогое прозрачное «увивало» (вуаль), вначале доступное, как ввозной предмет роскоши, лишь княгиням и знатным людям, и только впоследствии распространившееся среди менее состоятельных классов. В народе же обыкновенно носили простой белый платок, обертывая его вокруг головы, что сохранилось местами и поныне, как, напр., в Болгарии, Македонии и Польше[372].

Уже к концу языческого периода, наряду с увивалом или повоем, был в ходу и чепец[373], однако, скрытый под ними, он с трудом различается на миниатюрах.

В древних могилах были найдены остатки чепцов из плотных тканей и других головных уборов, которые являются прототипами позднейших русских «кик» и «кокошников»[374], бывших, скорее всего, византийского или татарского происхождения[375].

Трудно точно определить насколько древняя по своему происхождению была словацкая «уводница» (uvodnice), сшитая из двух кусков полотна и вышитая по концам, которую женщины одевали при семейных торжествах, но предание относит ее возникновение к далекому прошлому[376].

XVIII. ИЗГОТОВЛЕНИЕ ОДЕЖДЫ

Вся одежда, за исключением привозной чужеземного покроя или из дорогих тканей, изготовлялась дома, хотя можно предположить, что быстро появились специальные портные и швецы, обслуживавшие потребности тогдашнего общества. Выражение шъвьцъ, швец впервые употреблено Иоанном, экзархом Болгарским, но для обозначения сапожника, и лишь в памятниках XII в. этот термин применяется к портному.

Одежда шилась с помощью грубых игл, что подтверждается археологическими находками, относящимися еще к эпохе до Р.Х.

В приладожских курганах были найдены игольники в виде бронзовых или железных трубочек с колечком для ношения на груди.

Самое слово «игла» общеславянское[377]. Уже издревле умели чинить порванное платье, о чем свидетельствует такой древний термин, как латка, латати; из «Жития преп. Феодосия Печерского» (XI в.) видно, что у него «одежа… бе худа и сплатана».

В одеждах преобладали беловатые оттенки, так как они обычно приготовлялись из шерсти или полотна домашней выделки; однако это не был вполне белый, но скорее сероватый и желтоватый цвет[378], и лишь благодаря стирке и сушению на солнце ткань выбеливалась.

Вообще, беловатый тон можно считать преобладающим в древнеславянском одеянии[379]. Одежду стирали не только женщины, но и мужчины; уже в грамотах XI и XII вв. упоминается об «ablutores vestium»[380]. Стирка производилась в проточной воде или реке, вероятнее всего, деревянными плоскими вальками; возможно, что быстро вошло в употребление глаженье с помощью деревянных или каменных гладил, хотя точных сведений об этом не имеется.

«Светлая», т. е. чисто выбеленная и выстиранная одежда, по источникам XI в., считается праздничной; так, напр., в «Житии преп. Феодосия» читается: «Одежю славьну и светьлу, якоже е лепо боляром»[381]. Что касается различных отделок одежд, то кроме нашитых украшений и одеваемых драгоценностей уже издревле было введено и вышивание цветными нитями, причем существование этого у славян подтверждается распространенностью вышивок у примитивных народов, вообще, и у их непосредственных соседей, в частности. Косьма Пражский описывает вышитую подушку, находящуюся в палате Любуши[382], причем подобные работы уже в то время считались старыми.

Самоквасов нашел куски материи, вышитые квадратами, в кургане у с. Левинки близ Стародуба (Чернигов, губ.[383]).

О подобного рода рукоделиях свидетельствует Приск, повествуя, что при дворе Аттилы, девушки, сидя вокруг его жены, вышивали разноцветные узоры по ткани, которая затем шла на украшение одеяний; это известие относится к 448 г., когда, как можно предположить из дальнейшего текста того же автора, славяне были под владычеством гуннов[384].

Относительно кружев, в плетении которых некоторые славянские племена достигали большого искусства, исследователи полагают, что это производство было известно славянам уже в X–XI вв., хотя прямых доказательств тому не имеется[385]. Хвойко нашел куски шитого золотом кружева, относящиеся к X–XII вв., в могильниках Белгорода (Киевск. губ.); кроме того, кружево той же эпохи было обнаружено в Шаргородских погребениях у Василькова, однако этим еще не доказывается местная выработка, так как оно лежало рядом с чужеземной парчой и поясами, затканными золотом и серебром.

О кружеве, как о ценной отделке, упоминает Ипатьевская летопись под 1288 г.: «Увиша и оксамитом с круживом, яко достоить царемь».

Наряду с основными беловатыми тонами ткани оживлялись украшениями, различными меховыми опушками, а равно славянами были усвоены и другие цвета; в особенности привился у них красный, причем один из его оттенков — пурпурный — был воспринят под влиянием Византии, где в те времена он имел большое значение[386].

Балканские славяне, познакомившись с пурпуром в Византии, заимствовали его для своих костюмов: напр., пурпуровая обувь, короткие плащи македонцев, само название которых — «багряница» — указывает на первоначальный их цвет[387]. В России «багряница» упоминается в памятниках XI в., как княжеское одеяние[388].

Появление в Чехии одежд красного цвета — «tunika rubra» — отмечено Косьмою под 1108 г.; об употреблении древними славянами других цветов точных сведений не имеется.

XIX. ПАРАДНОЕ КНЯЖЕСКОЕ ОДЕЯНИЕ

Княжеский наряд, особенно церемониальный, который одевали при всяких торжественных случаях, заслуживает особого внимания.

В домашнем быту, на пирах, на играх и во время охоты славянские князья и владыки носили такое же платье, как их народ, только сшитое из лучших и более дорогих тканей.

Исторические свидетельства, археологические находки, древние миниатюры и монеты восточных и южных славян обычно не касаются повседневной одежды, но воспроизводят праздничный торжественный убор, который по своему характеру не был славянским.

Княжеские праздничные и церемониальные облачения не только подчинялись иноземным вкусам, но, очевидно, изготовлялись в чужих странах и затем торговым путем или в качестве подарков достигали славянских земель.

Известно, что византийские императоры блеском и великолепием своего двора, пышностью и богатством одежд и разнообразием знаков отличий производили неизгладимое впечатление на варварских владык[389]. Все эти условия легли в основу византийского двора, и именно на них зиждился весь придворный церемониал, на что указывает книга Константина Порфирородного «De ceremoniis aulae byzantinae» и более поздняя (XIV в.) книга Кодина «De officiis».

Константин Багрянородный, поучая своего сына Романа, указывает, что император, отправляясь в поход или в военный лагерь, должен быть снабжен дорогими тканями и одеждами разного достоинства для подарков чужим народам, причем некоторые одежды были специально заготовлены в соответствии с варварскими вкусами. Этот дипломатический прием чаще всего применялся по отношению к Руси и балканским славянам.

Академик Н. П. Кондаков высказывает мнение[390], что церемониальный княжеский убор был точным воспроизведением византийского, и тем опровергает предположения Стасова и Прохорова, которые в нем видели элементы местные и национальные[391]. Разбирая сохранившееся на памятниках XI и XII вв. как отдельные части, так и полное одеяние, он стремится доказать справедливость своего положения[392].

Впрочем, нельзя не отметить, что проф. Кондаков в полемике со Стасовым преувеличенно подчеркивает в каждом изображении византийское происхождение русского княжеского одеяния. Между тем неоднократно указывалось, что некоторые части княжеского торжественного облачения были сходны с одеждами, которые носили приближенные, новгородские и киевские купцы, и даже простой люд.

Можно предполагать, что русская шапка, опушенная собольим мехом, была распространена в народе, причем она была скорее восточного, нежели византийского происхождения; равно и кожаные сапоги (даже из цветной кожи) носил простой народ, как сукни и халаты, заимствуя их от хазар, половцев и болгар; известно, что среди народа был в ходу плащ, сколотый на плече, согласно римской моде. Одним словом, большая часть одежд в конце языческого периода настолько проникла в народные массы, что праздничный княжеский убор в своих главных частях мало чем отличался от остальных, Действительно, костюмы семьи Святослава в «Изборнике» не в такой степени византийские, как это хочет доказать Кондаков. В этих одеждах можно отметить заимствования из Византии только в великолепии цветов, в особенности пурпура, присущего императорскому достоинству, в роскоши выделки ткани и, возможно, в покрое и способах изготовления.

Однако на некоторых миниатюрах, которые изображают князей в праздничных одеждах, выступает костюм, который как по общему своему характеру, так и в деталях отличается от рассмотренного и приближается к церемониальному облачению византийского царя: таково, напр., полное великолепия изображение императора Никифора Вотаниата (1078–1081) и его жены Марии в греческой рукописи св. Иоанна Златоуста XI в., или в целом ряде святых на фресках Софийского собора в Киеве.

Общий вид, детали украшений и все инсигнии, одетые на этом наряде, были принадлежностью исключительно одежд царя, деспота и патрицианского костюма Византии; равно и русские князья и княгини в этих торжественных церемониальных одеяниях во многом отличались от народа и даже знати. И в этой части Кондаков прав, когда утверждает, что торжественный княжеский костюм был византийским.

Если собрать все детали, которые встречаются на миниатюрах и фресках одной и той же эпохи, то церемониальные княжеские облачения, согласно академику Кондакову, будут состоять из следующих частей.

Обычным головным убором была шапка, отороченная мехом с верхом из ценной ткани; но в торжественных случаях славянские князья одевали короны, о чем свидетельствуют в X в. ибн-Ростех и Кардизи[393]. Образцом для княжеской короны послужила византийская, не только в ее древней форме в виде диадемы (σέφανος), но и в более поздней, времен Юстиниана, стеммы (στέμμα), причем она состояла из металлического обруча с двумя перекрещенными металлическими дугами наверху, на которых укреплялся крест; внутри же ее подбивали разноцветною дорогою тканью.

Академик Кондаков княжескую шапку (клобук) с меховым или золотым околышем, украшенным драгоценными камнями, не считает за чисто русскую или славянскую, а производит ее от шапки византийского деспота (οκοϋφα, οκιάδιον), которая вообще была распространена в ту эпоху в Западной Европе. То обстоятельство, что она удержалась на Руси, превратило ее в типичный русский убор.

На Руси этому виду княжеской шапки с X в. было придано значение короны, ценным образцом которой служит так называемая шапка Мономаха, возбудившая много споров относительно своего происхождения[394]. Н. П. Кондаков считает ее византийским изделием XI–XII вв., но добавляет, что вещь была исполнена в какой-то восточной малоазийской или сирийской мастерской, где византийское искусство уже соприкасалось с восточным.

Княжеский плащ — его покрой, богатая ткань, пурпурные оттенки, золотая кайма и горностаевый подбой — также является копией императорского византийского плаща (χλαμύς, χλανίς, χλανίδιον, πάγιον, σαγομαντίον), который в VIII–X вв. распространился в Европе и был усвоен, наряду с диадемой, как неотъемлемая принадлежность владыки. Он имел продолговатую или овальную (χλαμός) форму и застегивался на груди или на правом плече. В таком плаще на горностаях изображен Ярополк при своем венчании («Кодекс Гертруды»), его же можно различить на иконах св. Бориса (XI в.) и на князьях росписи Софийского собора в Киеве и Спасо-Нередицкой ц. в Новгороде. Этому плащу на Руси было присвоено славянское название — корзно, или византийское — πορφύρα, πάγιον.

Также византийского происхождения была длинная туника, надеваемая через голову, — так назыв. «дивитисий» διβητήοιον[395], который можно видеть на изображениях Ярополка, свв. Бориса и Глеба и др. Прототипом ему послужил древний греческий хитон, легкая ткань которого была заменена златотканой парчой. Дивитисий облегал стан, имел разрез до колен, стянутые рукава у запястий «наручами»[396], а около ворота шла широкая кайма. В торжественных случаях его первоначально дополняли «лором» (λώρος[397]), т. е. драгоценным широким поясом, который был обернут вокруг стана, шел по шее и перебрасывался через руку; позднее придавали еще оплечье, в виде широкого отложного воротника, который уже с X в. считался эмблемой императорского и княжеского достоинства[398].

На рукавах дивитисия нашивались роскошные налокотники, аналогичные «наручам», украшавшим запястья; их можно различить на кафтанах Ярополка и Бориса на миниатюре греческой псалтыри (хранящ. в библ. Св. Марка в Венеции), изображающей покорение болгар византийским императором Василием II Болгаробойцем. Одежда стягивалась в талии великолепным, украшенным драгоценными камнями поясом, который на фигуре кн. Ярополка поражает своей преувеличенной шириной. Обычно пояс завязывался так, что концы его ниспадали по бокам.

Княжеская обувь делалась из красного или пурпурного сафьяна и также была типичным признаком византийского царского наряда.

Первоначально этот цвет в Византии был присвоен нескольким высоким особам, но позднее, как свидетельствует Кодин, он стал привилегией императора, в то время как придворные чины носили различные цвета[399].

Таково было парадное облачение русских князей, и несомненно, что сербские и болгарские князья также носили одежды, которые были копией наряда византийского деспота и патриция, что можно проследить на фигуре царя Крума в «Хронике Ма-нассии», на изображении царя Иоанна Александра и болгарского царя с семьей в частной греческой рукописи[400].

Церемониальное одеяние русской княгини, согласно объяснению акад. Кондакова, воспроизводило костюм «опоясанной патрицианки» Византии. Кн. Ирина на миниатюре «Трирской псалтыри» (хранится в Cividale) одета в синюю далматику с широкими рукавами, стянутыми у запястья; поверх нее одет тяжелый, великолепный лор, украшенный драгоценными камнями, опоясывающий стан и перекинутый через левую руку; он был в Византии также знаком патрицианского достоинства[401]. На нем спереди различим плат—θωράκιον — в виде овального, суживающегося к низу щита. Торакион носили несколько ниже талии наискось наложенный поверх лора. На той же миниатюре княгиня имеет поверх далматики плащ, сколотый на груди круглой застежкой.

На голове виднеется синее увивало[402] и поверх него башеннообразная зубчатая корона (προπόλωμα) с белым покрывалом, опущенным назад[403]. Эта «прополома», вместе с лором и торакием, составляла принадлежность парадной одежды византийской патрицианки. Красная точка на лбу Ирины обозначает драгоценный камень в очелье диадемы, которая иногда покрывалась увивалом[404].

У западных славян княжеское облачение менее связано с византийской модой, чем то было у их восточных и южных собратий; это подтверждается и преданием, что уже кн. Само одевался по-славянски. В конце языческого периода, конечно, и запад- князья употребляли дорогие чужеземный ткани, чаще византийского и восточного происхождения, и в их пределы стали проникать византийские образцы, а у франков со времен Карла Лысого (876 г.) начала преобладать византийская мода.

Вообще, на древних миниатюрах и фресках Запада не встречается одежд, аналогичных и бывших в ходу на Востоке и в Византии; все они короче и легче — место тяжелых, чрезмерно длинных далматик и дивитисиев заступает короткая туника, а некоторые части костюма и вовсе отсутствуют, как напр., сапоги или лор.

«Вольфенбюттельский кодекс», самый достоверный в передаче одежд, реалистически изображает князей в уборе, который был распространен по всей Средней Европе (штаны, короткая туника и плащ) и приближался к народному костюму; в таких же одеждах ходила и знать. На выходном листе этой рукописи передано торжество венчания; однако одеяние св. Вацлава во многом отличается от церемониального облачения кн. Ярополка, изображенного в аналогично знаменательном моменте его жизни. Это различие может быть усмотрено и на других изображениях (св. Вацлав в «Вишеградском кодексе», Мечислав II в «Ordo Romanonim» и Перемысл на фресках в капелле в Знойме).

Вообще можно установить, что западнославянские князья в конце языческого и в начале христианского периода придерживались распространенной по Средней Европе моды, причем в основе ее лежали античные формы. Одежды изготовлялись, сообразно этой моде, из легкого материала, а покрой их не препятствовал движениям, чем они и разнились от современных им тяжелых, сшитых из плотной ткани византийских церемониальных облачений.

Суммируя воедино сведения, имеющиеся о славянском одеянии, можно заключить, что к концу языческого периода оно было весьма разнообразно и до известной степени обще с платьем других народов, так как на него оказала сильное воздействие среднеевропейская мода, в свою очередь создавшаяся благодаря римско-византийским влияниям, а в восточных славянских землях ко всему этому присоединились образцы, заимствованные с Востока, причем это прежде всего относится к состоятельным классам и людям, имевшим сношения с чужими странами. Простой же народ, живший в деревнях, удаленный от городов, и еще более лишенный возможности войти в соприкосновение с иноземной культурой, довольствовался своим исконным одеянием и продолжал носить свою рубаху, штаны и лапти, а в суровое время года еще накидывал меховой плащ.

Невозможно различить, ввиду недостатка как исторических, так и археологических данных, что в древнеславянской одежде было присуще определенной эпохе и местности, что было народным, а что являлось принадлежностью зажиточного класса. Можно только отметить, что в разных областях народ жил своеобразно, а это, конечно, сказывалось и на одежде. Так, поляне были богаче дреговичей, живших в припятских болотах, и это обстоятельство не могло не отразиться на их одежде; равным образом, чехи из Полабья и чехи, жившие по верхнему течению Нитры и Тиссы, разнились друг от друга.

В заключение следует отметить, что ни один современный славянский народный костюм не следует возводить ко временам язычества. Правда, в некоторых горных местностях, напр., в Карпатах или на Балканах, многие жители сохранили древние особенности и детали костюма, но, однако, по ним нельзя всецело воссоздать славянскую одежду древнего периода, как это пытается делать prof. Koula[405], относящий к древности черты несомненно позднейшие.

XX. ЦЕННЫЕ УКРАШЕНИЯ И ПРЕДМЕТЫ ЛИЧНОГО УБОРА

Драгоценные украшения были тесно связаны с одеждой, зачастую составляя ее принадлежность или дополнение, благодаря чему славяне употребляли их в большом количестве для своего личного убора[406].

В данном случае, чего нельзя сказать об остальных сторонах славянского быта, археологический материал настолько обширен и полон, что можно вполне ясно представить и рассмотреть разнообразные виды драгоценностей и ознакомиться с художественною промышленностью, их поставлявшею. Эти вещественные памятники для более подробного разбора следует разделить на две группы: I — предметы, служившие украшением и вместе с тем практически необходимые для одежд: пряжки, застежки, булавки для скалывания, затем запонки и поясные пряжки; II — предметы, предназначенные исключительно для украшения одежды и тела и не имеющие никакого практического значения; к ним относятся различные головные украшения (диадемы, височные кольца), серьги, монисты и разного вида ожерелья, оплечья, перстни, браслеты и, наконец, различные мелкие бляшки, которые нашивались на одежду.

Прежде чем перейти к рассмотрению драгоценностей, необходимо кратко проследить их развитие, начиная по крайней мере с римской эпохи, которая внесла большие изменения в эту сторону славянской культуры благодаря огромному наплыву предметов ее производства; а кроме того, составить представление о формах, господствовавших в первые века христианства, затем в эпоху переселения народов, и о связанном с нею германском и восточном влияниях.

Застежки, иглы для скалывания и фибулы. Если платье не застегивалось с помощью петли или пуговицы, то первоначально для закалывания одежды на груди или на плече пользовались прямой иглой. Впоследствии из нее развилась застежка или так называемая «фибула».

На севере к игле добавляли кусок протянутого шнура или металлическую дужку (в виде лука), которые на другой стороне захватывались острием иглы (так называемая «германская застежка»), на юге игле придавали изгиб и на одном конце проверчивали примитивное отверстие или ушко (так называемая луковидная застежка), которая стала характерною для Греции и Италии в конце II тысячелетия до Р.Х. С этого времени фибула (в особенности ее южная разновидность) интенсивно развивалась и уже в римскую эпоху достигла наивысшего распространения по всей Европе.

Возможно предположить, что фибулы еще ранее этого периода проникли к закарпатским славянам, и, хотя редко, но уже в пепелищах Восточной Германии, Чехии и Моравии встречаются фибулы, которые некоторые археологи относят к славянам. С наступлением же римской эпохи, отмеченной крупным производством мелких предметов украшений как в римских, так и провинциальных мастерских, большое количество этих изделий, а вместе с ними и фибула, быстро распространились на север и северо-восток.

Римская застежка была в ходу у славян, и ее появление тесно связано с заменою одного вида одежды другим — когда легкая туника заменила рубашку, а меховое корзно уступило место короткому, легкому плащу. Малые застежки, находимые в могилах времен Р.Х., были предназначены к застегиванию именно таких одежд.

В могилах сожжений римской эпохи (IV в. по Р.Х.), встречаемых в славянских землях — на север от среднего Дуная, на восток от Волтавы, среднего течения Эльбы и нижнего бассейна Одера, до Средней России включительно — фибулы были найдены в большом количестве. В Чехии и Моравии, в так называемой «добржиховской культуре»[407], затем у лужицких и полабских славян встречаются от наиболее древнего периода (I–II вв.) остатки так называемых «латенских форм», из которых впоследствии развился римский тип застежки, весьма распространенной по всей Средней Европе, и «наугеймский тип», характерный для I в. по Р. Х. Также обильно представлены фибулы римских провинций, так называемые «норицкие» (Noricum), обычно состоящие из двух суставов, и реже попадается «галльский тип» с надетою поверх бляшкою, круглою или квадратною, из белого сплава и каймою вокруг лука. Из изделий провинциальных римских мастерских больше всего находят плоские застежки (дощечковидные) кругообразной формы в виде буквы S, свастики и зверей, украшенных эмалью, которая в III–V вв. была заменена в большинстве случаев тонкой двойной «арбалетной» фибулой из бронзы в виде буквы «Т», с более длинной лопатовидной или ромбоидальной пятой.

На Севере, в Полабье и Прибалтийском крае фибулы, лицевая часть которых отличалась широким и плосковидным луком, получили название «вендинских застежек» (от Vendu). Первоначально этот тип появился в Северо-Восточной Германии и затем оттуда распространился в пределы лужицких славян, Чехии и Моравии[408]. К ним приближается другой вид, обычный для более древней «культуры Добржихова» (Dobřichově, Чехия) и на севере, который на лицевой поверхности, вблизи пружины, снабжен двумя выемками или глазками (Augenfibel). Наряду с ними между нижним течением Одера и Вислы в I и II вв. по Р.Х. встречаются арбалетные фибулы с выдающимися суставами, украшенные гранеными колечками, которые в своем дальнейшем развитии, начиная с III в. заканчивались репейком, а по их стволу были расположены проволочные колечки; затем идут застежки с высокой пятой и, наконец, фибулы с поперечной перекладинкой, которые немецкие археологи обычно называют Sporssenfibel. На этой же территории в I–II вв. вновь появляется и простая застежка с пятою, обращенною вниз и при помощи проволоки связанной с дужкою, так называемый Fibel mit umgewandten Fuss. Эту разновидность ошибочно приписывали готам, некогда задержавшимся в пределах России. Все эти виды фибул найдены в могилах с трупосожжением и погребением и, вероятно, в известной части принадлежат славянам, так как сравнительно точно установлено, что германцы ушли из Полабья и района Одера между II и IV вв., а славяне поселились не в V–VI столетиях, как это полагают немецкие исследователи, но жили там и раньше, поэтому изделия промышленности, найденные в местных могилах, были в ходу и у славян. Те же фибулы, но представленные беднее, встречаются в Привислянском крае до р. Сан и в районе припятских болот, причем чаще всего находят среди них «норицкие», «арбалетные», «вендинские» и застежки с «высокой пятой» (рис. 17). Эти же типы распространялись и дальше, вплоть до центра восточного славянства, до Поднепровья. В Киевской губ. в могилах с сожжением найдены простые застежки с обороченной пятой и «наугеймский» тип, характерный для I в. по Р.Х.; позднее в этом крае начали преобладать «арбалетные» фибулы, но только более простой и массивной формы[409].

Рис. 17. Фибулы.

1 — Из Олива у Гданска; 2 — Зарубинчи (Киевск. г.);

3–4 — Пичгора (Чехия); 5 — Злив (Чехия); 6 — Пичгора;

7–8 — Задерсдорф (Лужиц.); 9 — Комарова (Петроков.);

10–12 — Тшебичка (Чехия); 13 —Долгейм (Пруссия);

14 — Прзеворск (Галич); 15 —Долгейм; 16 — Псари (Рогатин);

17 — Варникам (Пруссия); 18 —Долгейм; 19 — Мекленбург;

20 — Ольвия

Наряду с ними в Черняховских могилах (Киевск. губ.) обнаружен новый тип застежки, созданный на римской основе и позже (V–VI вв.) украшенный резьбою, филигранью или «звериным» орнаментом.

В области Дуная и Южной России на их развитие оказала влияние германская и готская индустрия. Одновременно с этим орнамент заключает в себе и восточные мотивы, и вводятся украшения в виде инкрустаций драгоценными камнями, главным образом альмандинами (гранатами). В V–VI вв. этот тип фибул настолько возобладал в Средней Европе, что начал вытеснять старые формы. Резьба этих украшений становится более сложной, и, наконец, в VII–VIII вв. появляется известный зооморфический орнамент, сплошь составленный из звериных плетений[410]. Однако подобных фибул найдено меньше, так как они никогда не были предметом массового изготовления мастерских, а кроме того, и производительная сила в эпоху переселения народов и в ближайшие к ней времена значительно пала, в силу чего существуют районы, куда эти богатые застежки вовсе не проникали, напр., в Пруссию (очевидно, и в Литву), которая со времен римского периода стала центром своеобразной промышленности, внося изменения, усложняя украшениями старые типы и создавая ряд новых германских образцов[411].

В погребениях V–VIII столетий, поскольку их можно считать славянскими, находки изделий промышленности и ценных украшений очень редки, чем доказывается общий культурный упадок, вызванный эпохою переселения народов; за эти века славяне не выработали ничего оригинального и пользовались лишь предметами римской, византийской или прусско-литовской промышленности, которая в это время была в расцвете, или изделиями франкских и восточных мастерских.

В могилах с трупосожжением в Чехии и Моравии в период от V до VIII в. подобных украшений не найдено; равным образом, бедна находками и Галиция.

Нельзя отрицать существование славянской культуры в Венгрии (поскольку историей выяснено их пребывание в этой стране), наряду с другими, в особенности сармато-аварской, и не отметить находок позднего типа арбалетной фибулы, затем простой с обращенной вниз пятой, и плоской округлой формы (дощечковидной), наравне с новыми готскими вещами, орнаментированными лучеобразно, изображениями птиц, иной резьбой и инкрустациями, которые были предметами ввоза или служили образцами для подражания[412].

В области полабских и польских славян находки изделий промышленности, относящихся к периоду V–IX столетий весьма скудны, и случайно обнаруженные единичные экземпляры определяются вещами римско-германского или литовского типа. Относительно восточных славян для этого периода хронологически точно датированных как поселений, так и могил мало, и тем не менее в этой области встречается достаточное количество вещей, сходных по стилю с вышеописанными украшениями. В Южной России в изобилии попадаются первичные и богато развитые формы романо-германского типа, наряду с древней застежкой с изогнутой пятой, что и дало повод к возникновению гипотезы о южнорусском и готском происхождении этого типа.

В эту эпоху готы населяли крайний юг, и в их могильниках в Гурзуфе (Крым) найдены вещи, свидетельствующие о том, насколько богата и развита была у них художественная промышленность в VI–VII вв.[413].

Однако вещи того же типа найдены и в остальной России, и в особенности в Приднепровье, в то время еще всецело славянском[414].

У восточных славян был еще один культурный центр, пределы которого точно не установлены, где возникла и утвердилась своеобразная форма фибул, обычно в виде треугольников с геометрическим орнаментом и с прорезною лицевою пластинкою, украшенною в углублениях эмалью, чаще красного, реже синего и зеленого цвета. По месту находки этих фибул в Мощинском городище (Калужск. губ.) данный тип получил название «мощинского»[415]. Откуда приходили эти ценные украшения, точно определить нельзя, но можно предполагать, что центр их производства был на западе у Балтийского моря, в литовско-латышском крае.

На Руси, именно в этом районе, появляется эмаль, которая была характерной для Кавказа, где выработка ее развивалась под римско-византийским влиянием, благодаря чему А. Спицын[416], хотя с некоторой оговоркой, считает область алан местом происхождения мощинского типа фибул. Однако их форма, и в особенности типический вид, хотя и измененной древней балтийской застежки, которая в них проступает, и, наконец, статистика находок, составленная самим Спицыным, указывает на Прибалтийский край, как на центр их выработки.

Во всяком случае, этот тип не славянского происхождения, но был весьма распространен по рекам Неману, Двине, Оке и в киевских пределах в VI–VII вв.

В VIII и последующих столетиях для всей Европы наступает полный упадок в производстве застежек. Она удержалась лишь в некоторых местностях или употреблялась в единичных случаях, как принадлежность церемониального наряда.

В богатых классах она утеряла свое практическое назначение, так как трудно было прокалывать ценные и плотные ткани, которые именно в это время начали распространяться по всей Европе благодаря усилению восточной и византийской торговли. Простой же люд довольствовался обычного вида пряжкой, пуговицей или завязывал свои одежды с помощью шнура, пропущенного через петли.

Наступает период петель и завязок, что подтверждается миниатюрами X–XI столетий, где на княжеских одеждах можно различить, наряду с круглыми, ценно изукрашенными фибулами и пряжками, петлицы, петли и аграфы, посредством которых застегивались их облачения[417], напр., у Вацлава и Болеслава в «Вольфенбюттельском кодексе», у Святослава в «Изборнике», и на некоторых иконах Бориса и Глеба.

Наиболее бедно застежками в эту пору западное славянство. В районе между Эльбой и Вислой встречаются единичные находки тисненых и штампованных фибул (по преимуществу плоских и круглых форм), в Чехии и Моравии они вовсе отсутствуют.

Чаще застежки можно встретить в Придунайском крае и в пределах альпийских земель, где римское и византийское влияние сказывалось сильнее, чем на севере. В эту эпоху Венгрию наводнили авары и мадьяры, не употреблявшие застежек или пользовавшиеся фибулами лишь в виде исключения. Они также отсутствуют в известных хорватских могилах Сев. Далмации, несмотря на богатство и разнообразие драгоценностей, в них найденных. Зато в Восточных Альпах в то же время образовался центр, где в большом ходу были кругловатые застежки, украшенные по лицевой поверхности цветною эмалью и которые, по месту находок, в Кетлахе (Kettlach), названы «кетлашским» типом[418] и по различным признакам считаются относящимися к IX–X вв. по Р. Х. Вероятнее всего, что этот вид выработался из досчатовидной застежки римской императорской эпохи, но был украшен растительным и звериным орнаментом и эмалью белого, желтого, зеленого, красного и черного цветов. Хотя место происхождения этих украшений до сих пор неизвестно, однако можно предполагать, что они выходили из франкских мастерских, или даже изготовлялись по их образцу где-то на славянской территории, подобно тому, как уже было отмечено для Прибалтийского края, и одновременно начали развиваться в Киевской области. В том же районе, наряду с застежками кетлашского типа, был обнаружен еще и другой вид, тоже кругловатой формы, но несколько больших размеров, причем они состояли из бронзовой или серебряной пластинки, украшенной тисненым или чеканным геометрическим орнаментом, а иногда, в углублениях, и разноцветными стеклами, которые при помощи беловатой массы (гипс) прикреплялись к оборотной части, снабженной иглой.

Этот вид застежки удержался в Альпах, встречается в различных погребениях Венгрии и распространился на север вплоть до Балтийского моря.

У восточных славян, очевидно, не возникло никакого собственного, местного типа фибул. В конце языческого периода они их еще не знали и не носили, лишь изредка к ним попадали единичные экземпляры, доставляемые из соседних земель торговым путем; обычно же они употребляли лишь пряжки.

В IX–X вв. Скандинавия начинает в массе поставлять для восточных славян разного вида пряжки, застежки и фибулы; из этого центра, очевидно посредством варягов, приходили в X в. на Русь большие, богато изукрашенные чашечные и скорлупообразные фибулы, но они мало привились в славянстве, и возможно, что могилы, где таковые были обнаружены, в большом количестве принадлежали варягам. Эти фибулы разделяются на несколько видов; чаще всего встречаются бронзовые овальные чаши, наподобие ореховой скорлупы, с литой, сильно профилированной поверхностью, украшенной орнаментом позднего норманского стиля в виде сложных плетений[419]. На меньших застежках кругловатой или иной формы (например, в виде дубового листа) украшения были штампованные. Такие фибулы носили на груди или на плече обычно попарно и соединенные цепочкою. Возможно, что к ним прицепляли богатые подвески из цепочек, какие известны по находкам в ливонских погребениях, а также из Люцинского могильника[420]. Они были распространены от Финляндии и Ливонии через Южное Приладожье, во Владимирской, Ярославской, Рязанской губерниях, а на юге доходили до Смоленской и реже попадаются в Киевской губернии[421].

Наиболее характерные формы были найдены в Гнездовском кургане X в. и в Михайловском могильнике, Ярославской губ. того же времени.

Центром производства этих фибул был, скорее всего, остров Борнгольм (Bornholm)[422], но среди гнездовских и ладожских находок отмечены вещи более грубой работы, что дает возможность предположить их изготовление на Руси по скандинавским образцам.

Другой вид скандинавских застежек, существовавший в ту же эпоху, попадается в России значительно реже; зато из северных областей они проникали и к западным славянам. Этот тип фибулы имел форму трилистника с растительным, стилизованным орнаментом; их единичные находки отмечены в России, затем далеко на западе, в Чехии и Северной Венгрии, но по преимуществу они были распространены во франкских владениях[423].

XXI. БУЛАВКИ, ИГЛЫ, ЗАПОНЫ, ПРЯЖКИ И ПОЯСНЫЕ УКРАШЕНИЯ

В некоторых местностях наряду с фибулами сохранились, но в небольшом количестве, прямые булавки, которыми пользовались не только для скалывания одежд, но и для украшения волос. В эпоху до Р.Х. они типичны для пепелищ лужицкого и силезского характера; начиная с римской эпохи к старой форме булавки присоединилась новая — римская, с продолговатой граненой или резной головкой. В V–VIII вв. ими еще продолжали пользоваться для закалывания одежд, это подтверждается тем, что некоторые фибулы соединены цепочкой с булавкой; особенно обильны подобного рода находки в Прибалтийском крае. Большое разнообразие в формах и разделке булавок существовало в этот период в районе Дуная, что видно из находок. В более позднее время на славянской территории они совершенно исчезают, как и фибулы, уступая место пряжке, пуговицам и завязкам. В IX–XI вв. булавки встречаются очень редко и лишь только в Северной России, где они были предметом ввоза из Скандинавии и литовско-финского района или случайно сохранились от более древней эпохи.

Запоны и пряжки. В более поздние времена пряжками пользовались значительно больше, чем фибулами. До римской эпохи существовали только «запоны», т. е. две металлические пластинки, из которых одна, снабженная крючком, вкладывалась в прорез или ушко другой. С наступлением римского периода их вытеснила пряжка, состоящая из металлической рамки с иглой, прикрепленной к одежде таким образом, что пояс продевался через эту рамку и закалывался иглой[424]. В течение I тысячелетия по Р.Х. на славянской территории сосуществуют запоны и пряжки, но первые в небольшом количестве.

В римскую эпоху запоны обычны языковидной, удлиненной формы или с массивными литыми пластинками древнего римского типа. В Венгрии в так называемых «сарматских могилах» найдены запоны, состоящие из двух круглых пластинок, украшенных на лицевой стороне стеклянной массой, причем одна из них снабжена крючком, а другая ушком, которые и служат им скрепом[425]. В IX–XI вв. встречаются на Руси (наприм., в Гнездовском могильнике), лишь отдельные экземпляры запон, разделанные в типичном северном, норманском вкусе, имеющие две пластинки, одну с четыреугольным или кругловатым отверстием, другую с крючком.

Среди славянских находок поздней эпохи имеется много и тонко сработанных малых запон, которые служили для застегивания шейных украшений и ожерелий из различных стеклянных и металлических бус и даже гривн, витых из проволоки.

В римскую императорскую эпоху в Северной Чехии обычны застежки[426] в виде буквы S, единичные экземпляры каковых обнаружены также в Северной и Средней Руси, но в могилах точно не датированных.

В конце языческой эры чаще всего встречается застежка у ожерелий наподобие растительного листа из серебра, или продолговатого ромба, или спиралевидно загнутого крючка.

Не ранее XII в. появляются аграфы полуовальной формы, украшенные жемчугом и заканчивающиеся двумя ушками; они наиболее известны по русским кладам XII–XIII вв. и были восточного или даже сирийского происхождения[427].

Пряжки, Римская пряжка раньше всего проникла в придунайские провинции и оттуда уже распространилась на север.

Первый, наиболее древний, тип очень прост — несколько ограненный кружок с шипом. Таковы были «помпеянские» пряжки I в. по Р.Х.[428], которые сохранились вплоть до Средневековья (до X–XI вв.), наряду с осложненными формами. Их рамка переходит от кольцеобразной, эллипсовидной формы к четыреугольнику или прямоугольнику и лишена какой-либо орнаментации. Археологические данные подтверждают, что ими пользовались не только для застегивания одежд и поясов, но также для обуви, подвешивания мечей и для конского убора. Уже со II в. по Р.Х. пряжка несколько видоизменилась; к ее ребру, на котором укреплялась игла, была присоединена вплотную или на шарнире металлическая пластинка, так называемый «наглавник», который стал украшаться орнаментацией первоначально римского стиля; ее находят в Придунайском районе, в Чехии, Моравии, Польше, и даже в Киевской губернии.

Меровингская эпоха от V до VIII в. была временем наибольшего развития пряжки. Прежде всего наблюдается утолщение рамки, шипа и появление выпуклой орнаментации, составленной из зооморфических мотивов[429], инкрустации, а также и резьбы. Одновременно развился и наглавник, причем ему придавали не только различные формы в римском или римско-германском стиле, но с противоположной стороны рамки сделали аналогичное ему добавление, так что самая пряжка была заключена между двумя пластинками одинаковой формы и орнаментации. Иногда язычок оказывался на средней пластинке между двумя наглавниками. Различного рода переменам подвергся и самый шарнир. Этого рода пряжки в районе Дуная могут быть датированы от VI до XI столетия.

В IX–XI вв. употребление пряжки было весьма развито у славян; сверх обычного применения она начинает заступать место исчезающей фибулы и появляется на плече, груди или шее, служа застежкою для одежды. Ее внешний вид совершенствуется, приобретая новый, оригинальный характер.

Древнее название пряжки неизвестно, но можно предполагать, что у славян был в ходу местный термин пряжка от церков. слав. прѧшти[430], так как он распространен по всей их территории.

Это новое применение пряжки и связанное с ним относительное развитие ее подтверждается археологическим материалом.

В Чехии пряжка вообще очень редка, равно как и в некоторых районах восточного славянства (Харьков, губ.) их не было обнаружено при раскопках. В то время как в области радимичей женщины носили по две пряжки на груди, а мужчины сверх того и на поясе, на Волыни, где пряжки вообще редки, Антонович нашел их у воротников[431].

На севере России, как у женских, так и мужских скелетов поясные пряжки редки (Гатчина, курганы XI–XII в.); зато в изобилии встречаются круглые пряжки на груди и на плече[432]. Равным образом в большом количестве они были найдены в Гдовских и Приладожских курганах. У южных славян были обнаружены только маленькие пряжки у ремней.

В общем, к концу языческого периода пряжка не была у славян излюбленной застежкой, так как они предпочитали петлицы и пуговицы. Не привилась она и у пояса, который обычно был матерчатый и завязывался узлом. Ременные пояса употреблялись главным образом для поддержания штанов и весьма редко попадаются при раскопках; кроме того, в то время славянам не были известны широкие кожаные пояса (опаски), которыми подпоясываются жители Карпат, стягивая их при помощи целого ряда пряжек[433].

Территория западных славян бедна не только количеством, но и формами пряжек. В Чехии, Завислянской Польше и в районе между Вислой и Эльбой находки пряжек единичные. Лишь в поздних могилах Ганноверской области (XIII в.) найден особый вид круглых пряжек, возникших, скорее всего, под влиянием балтийских форм.

В IX–XI вв. в районе Дуная находки пряжек в венгерских могилах очень немногочисленны; в других погребениях (которые Гамиелем называются «сарматскими») их несколько больше, но все они малы и, вероятно, местного производства[434]. В богатых могилах Сев. Далмации были обнаружены маленькие пряжки как необходимая принадлежность узких ремней, но в больших могильниках Хорватии они уже встречаются очень редко.

Совершенно иную картину в этом отношении представляет славянский восток.

В России с VIII–XI вв. существовали простые бронзовые или железные пряжки, причем их различие заключалось в форме рамки с ровною, выпуклою или вогнутою поверхностью и ее разделке в виде граней или нарезов. Рядом с ними отмечены, как типичные для некоторых областей, бронзовые пряжки с прорезными на-главниками, соединенными в одно целое с рамкой.

Для России в X–XI столетиях это была в некотором отношении местная, славянская форма, встречаемая на Волыни, в губерниях Смоленской, Черниговской, Минской, Петроградской и в Приладожье, откуда через Тверскую, Ярославскую, Московскую и Владимирскую губернии она распространилась до самого Урала[435] (рис. 18).

Кроме этого в России многочисленны находки пряжек в виде кольца, причем его концы так сведены, что язычок не может выскользнуть из круга. Таких подковообразных пряжек несколько разновидностей, и преимущественно ими скалывали одежду на груди или на плечах. Хотя их происхождение не вполне установлено, но, вероятнее всего, они были занесены из чужих стран — отчасти от германцев, финнов, литовцев, а отчасти от болгар.

Рис. 18. Пряжки.

1–4 — Петербургск. губ.; 5 — Киев (стар, гор.); 6 — Петербургск. губ. 7 — Тамбовск. губ. (Лядинск. мог.); 8 — Муранка (Симбирск, губ.); 9 — Петерб. губ.; 10 — Приладожье; 11 — Тамбовск. губ. (Ляд. мог.); 12 — Кузьминское (Рязань); 13 — Ляд. мог.; 14 — Приладожье; 15 — Чернигов, губ.

К группе пряжек северо-западного (литовского, скандинавского и финского) происхождения относятся:

I. Массивные подковообразные формы, на концах которых укреплены круглые пластинки, часто покрытые эмалью, в центре подковы иногда вделано рельефное украшение в виде куба, креста или ромба. Их можно сближать с описанными уже вещами мощинского типа, и местом их возникновения скорее следует считать Прибалтийский край, а не поселения алан, на что указывает А. Спицын[436]. Это наиболее древний тип, распространившийся к IX в. по всей Руси.

II. Подковообразные пряжки, концы которых сплющены в виде кубиков. Они, вероятнее всего, балтийского происхождения, и особенно характерны для района Двины и Приладожья. Вместо кубиков концы иногда сделаны в виде приподнятых вверх полушарий, или загнуты спиралью наподобие буквы S, или звездообразны. Большинство этих пряжек относится к X–XI столетиям, но в Балтийском крае они удержались до XIII–XIV вв.

III. К этой группе относятся пряжки весьма распространенные и составляющие особый тип; они также имеют форму подковы с гладким, чаще резным или витым кругом, концы которого загибаются вверх, образуя завиток или ушко. Этот вид распространен на только на Руси у славян, но и у их соседей. Однако до сих пор не выяснен вопрос об его происхождении, которое, по всей вероятности, не славянское и идет из того же центра, откуда и вся группа подковообразных пряжек. Возможно, что витой круг появился в более позднее время (XII в.).

IV. Пряжка-подкова с гладкой или орнаментированной поверхностью, конически утолщающейся по концам, была найдена в Литве, в Прибалтийском крае, в Люцинском могильнике, и встречается в славянских курганах Петербургской губ.[437].

V. Мелкие подкововидные пряжки, концы которых образуют две параллельных поперечины или же два удлиненных треугольника, осыпанных зернью.

Эти виды чаще всего обнаруживаются в финских погребениях Поволжья и были употребляемы (числом от 1–5) для застегивания одежды на груди и по стану[438]. Финны, черемисы и латыши пользуются ими еще и поныне.

Кроме только что описанных пряжек, у славян найдено еще несколько разновидностей: большая круглая пряжка в форме тонкого щитка с круглым или овальным отверстием, которое закрывается вырезною крышечкою с язычком, сходная по типу с находками Лядинского могильника (Тамбовск. губ.). Вероятнее всего, они были азиатского происхождения; академик Кондаков отмечает находки их в алтайских курганах. Подобные застежки носят жители Средн. Азии еще и до настоящего времени. Не менее интересна форма пряжек, имитирующая шнурок, финского происхождения. Они возникли из соединения и сплетения отдельных шнурков, которые затем покрывались бронзою и послужили прототипом целой группе бронзовых украшений, в виде подвесок и рясн, создавшихся у поволжских финнов.

В Приладожье найдены пряжки, концы которых настолько тесно сомкнуты, что образуют круг. Они украшены по плоской поверхности резным или выпуклым орнаментом; их язычок укреплялся в самом ободе или был загнут вокруг кольца. С ними сходен тип, где кольцо пряжки имеет зубцы (рис. 18, пряжки 9, 10, 12, 15).

Кроме Приладожья они обнаружены в Гнездовском кургане и в Киеве (Старый Город); аналогию им еще находят в Скандинавии. В землях радимичей в этот период становится типичной звездообразная пряжка; единичные находки ее были отмечены в Петроградской губ. и в Люцинском могильнике.

В Киевской летописи под 945 г. читается, что древлянские послы, пришедши в Киев к Ольге, «седяху в перегъбех в великих сустугах гордящеся» (Лавр. лет. 3, 55), и что означают «сустуги» — неясно, но позднейшее значение слова въстуга, въстуг (ремень) указывает на пряжку или запону; Ястребов отмечает, что мордва и поныне нагрудные украшения называет «сустугами»[439].

Поясные украшения. Наряду с пряжками следует остановиться и на остальных поясных украшениях, которые часто как по материалу, так и по стилю неразрывно связаны с нею, составляя как бы одно целое и являясь изделием одной мастерской. К ним принадлежат металлические наконечники, различные бляшки, которыми набирался пояс по всей длине, и, наконец, кольца, соединявшие отдельные его части или служившие для привешивания меча, капторги и проч.

Для этой цели обыкновенно употребляли бронзовые или серебряные пластинки с тисненным или рельефно отлитым орнаментом, с теми же разнообразными мотивами, которые были отмечены на пряжках и впоследствии будут попадаться на других ценных украшениях. К наконечникам пояса присоединяли и на-главники, аналогичные тем, что присоединялись к пряжке; их украшали растительными разводами и зооморфическим орнаментом скандинавского, византийского и восточного стиля. По поясу нашивались или прикреплялись многочисленные квадратные, круглые, ромбоидальные, сердцевидные, звездообразные и др. мелкие металлические пластинки, столь разнообразные по мотивам орнамента, что их нельзя свести в какие-либо определенные группы. Примером такого разнообразия может служить набранный украшениями пояс, найденный в Гнездовском могильнике.

Богатые славяне носили великолепные пояса с нашитыми на них серебряными и золотыми украшениями, что подтверждается историческими свидетельствами, относящимися к X–XII в. До сих пор не вполне выяснены отдельные части пояса, и можно только предполагать, что с помощью колец к нему привешивали меч, ножи, огниво и капторги с различными мелкими вещами. В этом отношении интересна небольшая бронзовая фигурка, найденная в Полтавской губ. и, для сравнения с нею, пояс из Люцинского могильника (Витебск, губ.).

Иногда поясной ремень продевался через металлические кольца, поделенные расходящимися от центра спицами, которые помимо декоративного назначения заменяли собою пряжки. Они найдены в Петербургской губ., других местностях России и даже на юге, но происхождение их, скорее всего, готландское[440]. На севере подобные кольца были обнаружены как принадлежность конского убора.

Ременные пояса иногда украшались подвесками и цатами, которые при движениях тела звенели и бряцали. Такие пояса с подвесками, нашитыми на узких ремешках, были найдены в Петербургской губернии в могилах с женскими костяками.

При рассмотрении украшений на поясах необходимо упомянуть и украшения конского убора, которые достигли большого развития. Они появились в Европе вместе с кочевниками, пришедшими с Востока, курганы которых изобилуют различными бляшками и украшениями для ремней. В славянских могилах VIII–X в. можно наблюдать такое же обилие этих украшений, чем доказывается, что обычай украшать сбрую был перенят ими от кочевников вместе с восточной орнаментировкой, которая удерживается даже в таких погребениях, как Гнездовский могильник, где было сильно скандинавское влияние.

XXII. ДИАДЕМЫ, ГОЛОВНЫЕ ПОВЯЗКИ, ВИСОЧНЫЕ КОЛЬЦА, ЗАУШНИЦЫ И СЕРЬГИ

Ко второй группе относятся драгоценности, которые, не имея практического применения, служили лишь украшением; при раскопках они встречаются в большом количестве, и, собственно, почти нет могилы (в особенности конца языческого периода), где бы не были найдены какие-либо из предметов украшений.

При рассмотрении личного убора прежде всего следует остановиться на украшениях головы, которые в свою очередь подразделяются на два вида: 1) диадемы и 2) кольца различной величины и формы, которыми убирались головные покрывала, повязки и косы; к ним относятся также височные кольца, спирали и металлические трубочки, которые девушки нанизывали на косы, а равным образом, и серьги.

Диадемы и головные повязки. Впервые диадемы появляются на славянской территории лишь в конце языческого периода. В это время, как уже указывалось, ходить с непокрытой головой было привилегией девушек, тогда как замужняя женщина покрывала волосы увивалом или наметкой. Этот обычай повлек за собою возникновение различных головных уборов, причем их первоначальною формою была повязка, шедшая вокруг головы, что подтверждается археологическими находками и сохранившейся у некоторых народов до настоящего времени древней традицией.

У западных славян головные повязки, плетенные из тонкой серебряной проволоки, встречаются в позднее время; напр., в Чехии они найдены в могилах не ранее XII в. В пределах южных славян не было обнаружено подобных находок, кроме нескольких очелий в могилах Венгрии, относящихся к более раннему времени (IV–V вв.).

На Руси в славянских погребениях было найдено много повязок и венков, уцелевших на женских черепах, простых и гладких, или украшенных металлическими пластинками и цатами.

Иногда встречаются повязки, тканные из шелка или украшенные такими же бляшками, что и пояса, а также шнурки с нанизанными на них металлическими или стеклянными бусами[441].

Все эти разновидности повязок зачастую увешивались бляшками и особенно цатами, которые ниспадали на лоб, на виски и на плечи (рясна).

В южной славянской Руси от Подолии, Волыни до северянских могил (Харьковск. губ.) диадема была весьма распространена.

Однако серебряная повязка, огибающая голову, встречается редко, ее заменил другой вид, который делался обыкновенно из куска березовой коры или из кожи и обшивался шерстяной или шелковой тканью, а поверх накладывалась серебряная полоса или нашивались серебряные, стеклянные бусы или металлические бляшки (на лбу — обычно большего размера). Подобные головные уборы были найдены Ч. Хвойко в Броварках (Гадяч, Полтавск. губ.), на Пеле; в могилах этой местности черепа женских скелетов сохранили на лбу тканые наподобие серебряных (из белого сплава) повязки, увешанные кольцами, спиралями, а по переду и раковинками типа Сургеа moneta, причем некоторые из этих уборов были особенно богаты.

Подобные серебряные повязки носили и северные славяне, что подтверждается результатами раскопок В. Глазова в Петербургской губ., во время которых было обнаружено несколько гладких серебряных обручей с загнутыми и суженными концами, и находками в курганах Владимирской, Ярославской и Тверской губ. Кроме того, у с. Жукина (Черниговской губ.) найдена особая диадема из волнообразно изогнутой проволоки. В Гнездове В. Сизов отмечает зубчатую серебряную пластинку, украшенную зернью, которую он считал за остаток коронки-венца, первоначально нашитой на полосу березовой коры[442]. Можно предполагать, что и гривна иногда служила украшением волос.

Серебряная или шелковая повязка с нашитыми на нее цатами, пластинками или подвесками служила типичным украшением головы славянской девушки; в Древней Руси они назывались «чело»[443]. Княжеского рода или богатые девушки носили более роскошные диадемы из золота, украшенного эмалью. Такую золотую диадему, состоящую из 17 звездообразных пластинок (первоначально нашитых на повязки), нашел Т. Саподжко у г. Борисова (Минск, губ.). Но наиболее богатые экземпляры их были обнаружены в Киевском районе, где вместе с найденными кладами они указывают на то, что в Киеве сосредоточилось большое количество золотых и серебряных изделий, которые изготовлялись в образовавшихся к этому времени местных мастерских по иноземным (преимущественно византийским) образцам[444].

Первенствующее место среди драгоценностей кладов занимают диадемы; их было найдено несколько, но более поздних — XII–XIII вв.[445] Обычно они составлены из пластинок (киотцев), имеющих вверху арочку, а позади снабженных крючком или скобочкой. Лицевая сторона украшена эмалью растительного орнамента или фигурами святых, иногда образующих композицию «Деисуса» (моление). Предположение, что они делались в Киеве (конечно, по византийским образцам) подтверждается греческою надписью «о агїо павьлъ», переданною славянским начертанием.

Подобно славянам, и финны носили характерной формы очелья, причем не только женщины, но и мужчины[446]; но их диадемы тяжелы и грубы, чем и отличались от легких, порою изящных, славянских уборов[447].

Согласно древней народной традиции славянская девушка тщательно украшала свою голову.

Диадемы, и еще в большей мере височные кольца, являются характерною особенностью славянского погребения, в то время как на основании других украшений, в которых зачастую преобладал чуждый стиль, нельзя сделать точных определений.

Височные кольца и заушницы. Наряду с диадемами к славянским головным уборам относятся и височные кольца или заушницы[448]. Первый термин — археологический; второй — древний, славянский, встречающийся в памятниках XIII столетия; в «Житии Нифонта» (XIII в.) читается: «Нифонт даяше си заоушьнице»[449]. Височные кольца попадаются в могилах чаще, чем другие ценные украшения, и нередко бывают единственными вещами, находимыми около черепов, причем иногда они не были подвесками на диадемах-очельях, но вплетались в волосы, согласно обычаю, издавна известному в Европе.

Эти кольца на славянской территории очень разнообразны, и, что еще любопытнее, — форма их настолько характерна, что они разнятся не только от аналогичных неславянских украшений, но отдельные их виды служат отличительными признаками для некоторых славянских племен и являются неотъемлемою принадлежностью их могил.

Такие кольца, судя по их размеру, превышающему величину пальца, не могли быть перстнями, равно их не могли носить и в качестве серег, ввиду того, что концы бывают многократно завиты, а иногда даже образуют крючки или ушки; такое наличие ушков и зацепок сближает их с поздними типами заушниц, которые были обнаружены в могилах с трупосожжением и погребением, относящихся к концу языческого периода, на всем широком пространстве от Эльбы, среднего и нижнего течения Дуная, до Ильменя, Ладоги, верхней Волги, Оки и Дона.

В это время, как уже указывалось, височные кольца достигли своего наивысшего развития и распространения и стали важнейшим характерным признаком славянских погребений[450]. Конечно, такие кольца могли носить финские, германские, литовские и болгарские (на Волге) женщины, привешивая их к головным уборам или вплетая их, по славянскому обычаю, в волосы, но, согласно археологической статистике, подобные случаи были исключением, тем более что ношение некоторых разновидностей этих колец было ограничено определенным районом.

Суммируя эти данные, можно определить, что в местностях, где были найдены височные кольца или заушницы, жили славяне в VIII–XII вв.

При рассмотрении височных колец, ввиду обилия существующего материала, их удобнее разделить на две основных группы — западную и восточную; однако резко разграничивать их между собою нельзя, тем более что западные типы, из района Полесья и Волыни, заходят далеко на восток, достигая бассейна Днепра, верховьев Волги и Ловати, в то время как восточные формы не переходят установленной границы и неизвестны на западе.

Как на особое украшение следует указать на серьги, хотя не исключена возможность, что в древности и заушницы носили в качестве серег или, наоборот, серьги употребляли в качестве заушниц.

А. Западная область. Наиболее характерным типом височных колец у западных славян в период от VIII до XII в. были заушницы небольших размеров из тонкой витой проволоки, но чаще массивные, литые, в виде простого кольца, со сведенными концами, или с одним концом сплющенным и загнутым наподобие буквы S. Этот последний тип S-видных заушниц стал наиболее распространенным и характерным для западных славян, и тем не менее до сих пор еще не установлено, откуда он впервые появился. На основании статистики географического местонахождения могил, они являются несомненно славянскими в эпоху с VIII по XII в.

Вопрос о происхождении разрешен не вполне утвердительно; некоторые ученые указывали на Венгрию как место их возникновения, так как там были найдены экземпляры по времени ранее VIII в., и их относят к сарматам и аварам. Проф. Пич считал центром их происхождения Сев. Италию, откуда они быстро проникли на Рейн и затем к славянам[451]. Однако в настоящее время этот вопрос можно разрешить следующим образом: обычай украшать голову височными кольцами существовал у славянок уже издавна, и нет надобности предполагать, что заушницы были ими заимствованы лишь в римскую эпоху с Рейна, берегов Адриатического моря, или из Придунайского края от аваров и сарматов, у которых в древнее время S-видных колец вовсе не было в ходу. Но первоначально у славян были в употреблении лишь простые кольца; в таком случае вопрос о происхождении может касаться лишь S-видной формы. Этот тип заушниц известен в наиболее древнее время на о. Кипре, в Ольвии, но более всего он был распространен в императорскую эпоху в северных римских провинциях и по своей форме близко подходил к славянским заушницам. О северно-европейском их происхождении нельзя говорить уже потому, что в этом крае встречаются более поздние формы, в то время как наиболее древние найдены в Дунайской области. Очевидно, что славяне, носившие издавна простые височные кольца, заимствовали их S-видный тип из придунайских и адриатических провинций Римской империи, и он настолько быстро распространился, что вытеснил древние и простые формы, и стал уже в IX в. характерным видом заушниц для западных славян, откуда постепенно проник и в Россию. Центром их производства осталось западное славянство, у которого нет для этого периода погребения, где не были бы обнаружены S-видные кольца[452].

В районе Днепра они встречаются реже и совершенно исчезают на востоке и на севере Руси, уступая место более простым типам. В то время как на западе простые кольца (со сведенными вместе концами или с ушками) существуют параллельно с основною S-видною формою, но в значительно меньшем количестве.

На западе их первичный вид усложняется завитками на двух концах или изменением самого вида завитка, а иногда даже само кольцо, витое из проволок, сменяется толстым, дутым, с орнаментированною поверхностью; реже попадаются кольца с укрепленной на них стеклянной или янтарной бусиной.

Дутые орнаментированные кольца характерны для Прибалтийского края, нижнего течения Одера, откуда они распространяются на запад до Ганновера, на юг до Силезии и на восток по направлению к Варшаве.

В Альпах S-видные кольца часто встречаются с нанизанными на них конусообразными бусинками и подобием жемчуга, или привешенными к ним цепочками и погремушками. Иногда они бывают украшены гроздями, набранными зернью.

При изменении форм кольца и украшений меняется и материал. Чаще всего заушницы делались из бронзы и серебра, причем бронзовые изредка серебрились или даже покрывались позолотою; реже их изготовляли из свинца, олова и золота.

Вероятнее всего, височные кольца носили вплетенными в волосы или зацепляли за пряди при помощи крючка или загиба и тем самым удерживали на голове[453]. Более редки находки височных колец, укрепленных на особом куске ткани, кожи или лыка, который затем вплетался в волосы.

Обычно в могилах встречаются черепа с одним кольцом, но иногда число доходит до 8—10 у виска, на уровне верхней челюсти и ниже ее, причем пряди, на которых они были нацеплены, ниспадали по сторонам головы. При раскопках отмечены случаи, когда заушницы, одетые с двух сторон, были соединены цепочками, висящими под подбородком или ниспадающими на грудь[454].

Кольца S-видной формы исчезают на западе в XIII в., но единичные находки обнаружены и в более поздних погребениях. Фрески и миниатюры XI–XII столетий не воспроизводят заушниц; лишь в чешской «Велиславовой Библии» имеется очень интересное изображение девушки, у которой от головной повязки с правой стороны ниспадают на висок три ленты (полоски) с одетыми на них кольцами[455].

Б. Восточная область. Если относительно западных заушниц возникает вопрос, носили ли их только как украшения волос и диадем или употребляли в виде серег, то это предположение еще в большей мере может быть распространено на височные кольца, находимые на Руси. В этом отношении в пределах восточных славян трудно установить границу, так как некоторые кольца применяются к заушницам лишь на основании их положения (относительно черепа) в могилах, но форма их указывает, что они вполне могут быть носимы в качестве серег. Однообразия основных форм, столь характерного для западных и южных славян, совершенно не наблюдается у восточных, в особенности в районе за Днепром.

На востоке наряду с простыми кольцами найдены и S-видные, причем границей их распространения являются Новгородская, Тверская, Калужская, Харьковская губернии.

В XI и XII вв. выступает ряд новых местных типов, причем кольца с простым или двойным ушком совершенно исчезают. Возникновение их в большинстве случаев можно приурочить к X–XI вв. До этого времени в ходу были кольца с соединенными или перевитыми концами. Ранее X в. в их форме не наблюдается никакого разнообразия, — напр., в Гнездовских курганах, тогда как в более поздних, Смоленских могилах уже встречаются различные варианты.

Нельзя определенно установить, чем была вызвана разница в форме и в самой технике изготовления, но можно предполагать, что в данном случае сказалось влияние корсунских серебряных дел мастерских, где было найдено много серебряных колец, выработанных из проволоки и заканчивающихся узлом или спиралью[456].

Возможно, что также влияли тюрко-татары, половцы и вообще торговля с Востоком. Эти чужие формы способствовали переделке уже ранее существовавших у славян видов височных колец и внесли нечто новое как в выделку, так и в орнаментацию этих украшений, напр., типрадимичский и московский, вероятнее всего, восточного происхождения[457]. Кольца со связанными концами заимствованы из корсунских мастерских, особенно их варианты, обнаруженные в курганах Петербургской губ., с бряцающими привесками являются подражанием финским образцам[458].

На юго-западе России, на Волыни и в области древлян, не создалось особого типа височных колец, причем Волынь всецело может быть причислена к западной группе с типическими малых размеров простыми кольцами и S-видными заушницами. Также не менее обильны западные типы, и в Киевской губ. в области древних полян, но наряду с ними развились местные большие кольца из тонкой, иногда в несколько раз свитой проволоки со спиралевидными завитками, обращенными внутрь кольца в отличие от соседнего северянского типа, схожего с ним по стилю и технике, но спиральный завиток которого помещен вне круга. Такие заушницы найдены в могилах у Гадяча (Полтавск. губ.), в окрестностях Ромен, Белгорода, Суджи и Мирополья (Курск, губ.[459]).

Аналогично и у дреговичей, между Припятью и Двиной, был в употреблении западный тип, но в этой же области обнаружены кольца из тонкой бронзовой проволоки, свитой в спираль, причем на одном или на обоих концах имеются завитки. Особая разновидность с тройною петлей на одном конце найдена в Гущине близ Лепеля[460]. На Двине и несколько севернее, на территории кривичей, отмечены кольца, сходные по типу с найденными в более поздних могилах Смоленской губернии (некогда центр кривичей), с соединенными, как бы завязанными концами, возможно, греко-римского происхождения[461]. Эти же кольца проникли в окрестности Твери, Мурома (что подтверждается находками из могил Заколпья[462]) и доходят до Псковской губ.

Далее на север, в области новгородских славян (в Новгородской и Петербургской губ.) в XI–XII вв. развилось несколько новых типов заушниц. Западные кольца бывают обычно средней величины с подвесками в виде легких треугольных пластинок. В восточной части новгородской области, по р. Мете, встречаются характерные большие кольца, с концами, заходящими друг за друга, так называемые Федовского типа.

Для Петербург, губ. наиболее типичны кольца в 5—10 сантиметров с несомкнутыми или со связанными концами, причем проволока, их образующая, в 3 или 5 местах расплющена в виде ромбов, поверхность которых разделана крестиками и кружками.

Иногда их украшали подвесками из мелких пластинок, или два таких кольца были соединены цепочкой, проходившей по лбу[463].

Эта разновидность височных колец часто встречается в Витебской, Ярославской, Смоленской и, несколько меньше, в Тверской, Владимирской и Костромской губ. Такие кольца обнаружены в Белогостицком кладе вместе с арабскими вещами XI в.[464]

Поздние типы XIII–XIV вв. меньше по размеру, проволока сплющена в нескольких местах и образует овалы, украшенные бусинами, причем обычно один конец входит в другой, снабженный трубочкой[465]. Великолепные кольца создали в XI в. вятичи (район, занимаемый ныне Тульской, Калужской, Рязанской и Московской губ.), главным образом под влиянием звездообразных восточных украшений[466]. Древний тип их состоит из неполного круга, нижняя часть которого образует лунницу о 7 (5) лопастях, украшенных по поверхности лентообразным орнаментом, исполненным наколом.

Это так называемый «московский тип», вышедший из района Смоленска, где он был особенно обилен, и распространившийся в Ярославской, Рязанской и Могилевской губ. и даже доходящий до Киевской, Курской и Тульской губ.

Более поздние московские курганы сменяют этот вид на не менее красивое серебряное кольцо, так называемого «коломенского» типа, подвесная часть которого представляет вазу с узорными ручками и узкою ножкою; бордюр разделан петельками или глазками, воспроизводящими жемчужную обнизь[467].

У славян, живших в Заднепровье (радимичей), также создался свой тип височных колец, нижняя часть которых имеет 7 звездообразно расположенных лучей, относимых А. Спициным к X в.[468]

Следует также упомянуть, что у славян Сев. Руси в позднее время вошло в обычай одевать на кончик косы кольцо или спираль, или даже продевать ее в металлическую втулку или трубочку[469].

Однако такой способ убирать голову следует считать финским, что подтверждается раскопками их могил на Волге и Оке, напр. Лядинский (Тамбовск. губ.) и Муранский (Симбирск, губ.) могильники[470]. Возможно, что из этой местности он перешел к соседним славянам, но лишь в более позднее время (XIII–XIV вв.).

Серьги. Третью обширную группу составляют кольца, у которых одно полукружие украшено подобиями гроздей, шариками, бусами, бочоночками, кубиками, и которые по-русски называются «серьгами», древн. русск. «усерязь», «усеряг», «исерга» (чешское — nausnice, хорв. — userez) от древне-слав. оусерѧгь[471]. Такие кольца не всегда носили, как серьги; нередко они служили заушницами или украшениями диадем и волос, подтверждением чему может служить орнаментация, сходная с S-видными височными кольцами, и то обстоятельство, что при некоторых раскопках было обнаружено по 3–4 подобных кольца на одной стороне черепа, а кроме того, иные из этих колец были настолько тяжелы, что не могли быть носимы в ухе; толстая дужка их не предназначалась для продевания в мочку уха, а надевалась на ушную раковину, подобно некоторым серьгам Кавказа и Индии[472]. Мельникова полагает, что иногда серьги носились продетые в особые полоски кожи, но в таком случае они ничем не отличались от височных колец[473].

Целый ряд форм, которые относятся к этой группе колец, встречается в Средней Европе уже в эпоху римских императоров и в последующий Меровингский период. В районе Дуная, бывшим средоточием сношений между славянами и Римом, в могилах IV–VII вв. были найдены кольца с продетою стеклянною бусиною древнего римского типа, или с прикрепленным к кольцу металлическим стерженьком, на котором насажена или висит стеклянная бусина, или металлические шарики; иногда попадаются кольца с висящей усыпанной зернью металлической пирамидкой, или подвешенным припаянным подобием корзиночки из тонкого филигранного плетения, с одетою на них ягодою или бочоночком, гладкими или покрытыми зернью.

Подобные типы серег, относимые к скифской эпохе, найдены в греческих колониях вдоль северного побережья Черного моря, в Ольвии, Евпатории, Херсонесе, Керчи[474], а в период III–VII вв. у крымских готов (находки Н. Репникова в окрестностях Гурзуфа), имевших свои мастерские[475].

За Карпатами, в собственно славянской области, таких находок не обнаружено, что объясняется для этой эпохи существованием обряда трупосожжения, при котором в огне погибали тонкие украшения. Однако торговля серьгами проникала и в центр славянских пределов, что видно из ряда единичных находок, а равным образом, из обилия предметов украшения, которые разом появляются у южных и восточных славян, как только сожжение было заменено зарыванием трупов в землю. Западное славянство было в стороне от этой торговли изделиями, главным образом южного (римского, византийского) и восточного происхождения[476].

В период VIII–IX вв. в славянских могилах всюду встречаются серьги; сначала древний их тип, работы южных и восточных мастерских, а затем великолепные изделия местного производства. Кольца с подвешенными пирамидками и кубиками, столь излюбленные у германцев, у славян не привились. Зато часты находки серег римской формы с одетыми на проволоку или насаженными на шпенек различными бусинами и подобиями гроздей. Они также характерны для поздних сарматских и славянских могил в Венгрии и, кроме того, найдены в волынских курганах и доходят до земель Владимирской области и Приладожья[477]. Эта древняя античная форма, привозимая с юга, послужила предметом подражания для местных славянских мастерских, и к ним следует отнести те изделия, которые отличаются грубой техникой.

Кроме этого в VIII–XII столетиях у славян появилось несколько второстепенных форм, изготовленных в местных мастерских или выделанных за границей и благодаря торговле распространившихся по всей территории и сильно привившихся в некоторых местностях.

На западе в эту эпоху (IX–X вв.) преобладает один тип серег, весьма распространенный в Альпийской области, и который сходен по своему виду с так называемыми «кетлашскими» пряжками. Эти серьги имеют вид лунниц, украшенных сверху разноцветной эмалью, и выходят из тех же мастерских, как и вышеуказанные застежки.

Стилистические признаки (форма в виде полумесяца и его орнаментировка) дают основание предполагать, что их оригиналы были изделиями востока Европы, по преимуществу византийских мастеров эмали, хотя нельзя отрицать возможности, что они выделывались по этим образцам и в южногерманских мастерских[478].

На востоке встречается больше таких типов, распространение которых связано с определенным районом; к ним можно отнести серьги с одетыми на кольцо бусинами в виде тяжелых массивных подобий ягод (малина), покрытых зернью. Особенно часто они попадаются в курганах Минской губ. и в прилегающих к ней местностях[479].

Другою разновидностью были серьги с надетыми на кольцо гладкими бочоночками, каточками или бубенчиками из двух плоских полушарий; обычно их было три, а позже — в XII–XIV вв. можно встретить до 7—11 бусин на одном кольце[480]. Эти серьги, скорее всего, восточного происхождения, но, конечно, изготовлялись и в местных мастерских, в силу чего и были распространены на огромном протяжении от Кетлаха и Далмации до самой Восточной России — Владимира, Великих Болгар, Сарая и Кавказа, а на севере до Гдова (Петербургской губ.) и Федова (Новгородск. губ.[481]).

Третий тип, характерный для верховьев Оки и губерний Владимирской, Калужской и Минской, имеет бусинки в виде связанных из ткани узлов.

Четвертым видом, типичным для Южной России и из всех местных изделий наиболее красивым, были серьги, так назыв. «киевские», у которых на кольце насажены по 3 бусины из золота и серебра, украшенные филигранью или ажурные на подобие корзиночек.

Этот изящный тип, очевидно, пришел из греческих и восточных мастерских[482], но в X–XII вв. они в большом количестве изготовлялись местными киевскими мастерами, на что указывают и археологические находки Киева и окрестных городищ[483]. Впоследствии, став излюбленным предметом украшения и торговли, они распространились далеко за пределы Киевской области, проникли в Чехию[484] и даже во Франкфурт-на-Одере[485] (рис. 19).

В Северной Руси серег носили меньше; их вовсе не встречается до XIII–XIV ст. в Гдовских курганах, и редко попадаются в петербургских и ладожских могильниках; ген. Бранденбург нашел там лишь грубые экземпляры местного изделия.

В России серьги носили как женщины, так и мужчины, по одной с каждой стороны, но большей частью только в одном ухе.

Этот обычай еще поныне удержался у хорват, и о нем же упоминает Лев Диакон в своем описании кн. Святослава.

Византийская техника способствовала возникновению в Южной Руси дутых серег — так называемые колти или «серьги колодки», состоящие из двух выпуклых спаянных и украшенных эмалями щитков; широкая кайма на месте спайки снабжалась скобочками, через которые продевалась проволока с жемчужной нитью; под верхнею дужкою делалась в обоих щитках желобчатая выемка, а в ней узкая щель, в которую вкладывался кусок хлопка, пропитанный благовонным маслом, и так как подобные серьги не продевались в ухо, но носились около, у волос, то постоянно передавали им запах духов.

Как указал Н. П. Кондаков, прототипом им послужили сирийские лунницы[486]; по их образцу возникли в Византии дутые серьги[487], а благодаря варварскому посредничеству в XII–XIII вв. появились золотые колты в Киеве, причем к ним следует относить и подражания в серебре XIV–XV вв.[488] Отдельные их экземпляры зашли и в Венгрию[489].

Рис. 19. Серьги.

1 — Чехия; 2 — Моравия; 3–4 — Венгрия; 5 — Kvasice; 6, 8 — Полоцк, губ.; 7 — Нидерланды;; 9 — Tempelhof; 10 — Далмация; 11 — Болгария; 12–13 — Воздвиженское на Маныче; 15–16 — Княжья гора (Киев)

Все эти типы серег были частью иноземного происхождения, частью славянским подражанием чужим образцам. Обычно признаками местного изделия являются: более грубая форма, дешевый белый сплавной металл и неумелая техника эмали. Что касается лучших экземпляров, то место выработки и происхождения точно указать нельзя, в виду того, что стиль и техника Востока и Византии во многом были сходны.

Следует, однако, припомнить, что кроме Византии крупные центры художественной промышленности были на Востоке: в Туркестане (Самарканд), в Месопотамии (Багдад), Сирии и Египте, и из их мастерских выходило большое количество серебряных украшений, осыпанных зернью.

О восточном происхождении многих украшений можно судить не только по находкам кладов, относящихся к X–XI вв., где, помимо предметов личного убора, постоянно встречаются арабские диргемы этого времени, но и на основании того, что подобные формы, в особенности близкие по стилю к рассматриваемым вещам, попадаются на юге и востоке Азии, куда они были занесены путем торговли[490].

Все найденные великолепные оригиналы и их подражания были чужеземными, по преимуществу восточными, хотя местонахождение отдельных мастерских, их изготовлявших, указать затруднительно. Тем не менее эти серебряные изделия в X–XI вв. настолько становятся излюбленными у славян, что помимо вещей, доставляемых с Востока, для их выделки возник ряд собственных мастерских, и они стали характерным славянским украшением. С этой точки зрения, данный вид серебряных изделий можно назвать славянским, т. к. нигде они не встречаются в таком количестве, как у славян.

Кроме того, в славянских могилах отмечено еще несколько видов серег чисто восточного происхождения. Прежде всего, из этих разновидностей следует указать серьги, у которых один конец кольца низко опущен и обвит спиральною проволокой или унизан бусинами; также весьма характерна и длинная тонкая подвеска[491]. Этот тип на западе доходит до Галича и Киева, на севере достигает Петербургской и Вятской губерний, но вышел он, скорее всего, из Прикавказья, из тюрко-татарского района.

Другой тип золотых или серебряных серег, так называемый «половецкий», найден в южнорусских могилах кочевников XII–XIII вв.; его отличительной чертой является лучевидная звезда, одетая на дутой проволоке[492]. В Киеве, Волыни и Харьковской губ. известен еще и иной восточный тип — на проволочную дужку одето два соединенных основаниями конуса, обычно полых и из белого сплава[493].

XXIII. ШЕЙНЫЕ УКРАШЕНИЯ

Ожерелья, мониста, подвески и гривны. Обычай украшать шею можно проследить от доисторического периода, через все ступени культуры вплоть до греко-римской эпохи; естественно, что он был и у славян. Уже в могилах с сожжением дорим-ской эпохи в местностях, населенных славянами, попадаются бронзовые кольца и ряды мелких бронзовых и стеклянных бус, а также и различных подвесок, предназначенных для украшения шеи[494]. В римскую эпоху их производство начинает развиваться, и в это время для предметов римской торговли были обычны ожерелья, мониста из различно ограненных бус, изредка перемежавшихся с металлическими цатами. Такого рода украшения найдены в Чехии, Польше и России (вблизи Киева)[495].

В V–VIII вв. в соседних странах, лежащих на запад от славянских земель, начинают появляться наряду с ожерельями и монистами массивные шейные кольца из бронзы, серебра и золота; так, в Восточной Германии, в Пруссии и Литве найдены кольца с ушками и крючочками на концах[496], или с двумя шариками, которые, заходя один за другой, смыкают кольцо[497], или с упирающимися коническими концами[498]. К этому же времени относятся шейные украшения, найденные в Литве, состоящие из спиральных трубочек[499] и мощинский тип колец, покрытых эмалью[500]. Однако до IX в. такие находки у славян редки и единичны.

В конце I тысячелетия по Р.Х. шейные украшения приобретают у славян более разнообразный характер, но установить особенности местных типов еще не представляется возможным ввиду того, что большая часть как металлических шейных колец, так и монист из бус были предметом чужеземной торговли, чем и объясняется их распространение по славянской территория и сильное смешение типов. В это время также возникают имитации чужих образцов, и создаются местные второстепенные типы и формы. Больше всего у славян были распространены северные — балтийские (литовско-латышские), финские и восточные (тюрко-татарские или арабские) украшения. Местный же славянский тип выявляется главным образом в серебряных изделиях XI–XII вв.

Шейные украшения обычно разделяются на две группы:

1. Ожерелья из стеклянных бус, граненых драгоценных камней, перемежающихся с металлическими подвесками, мелкими раковинами, зубами зверей; они издревле носили название — монисто[501], лат. monile, древн. немецк. — menni, стар. саксонск. — meni.

2. Металлические шейные украшения, сплавленные из одного куска, расчлененные или витые из проволоки, более или менее массивные, и которые принято обозначать словом «гривна».

Мониста были исключительно чужеземного происхождения, так как славяне не умели имитировать стеклянных изделий Египта (Александрия), Сирии (Антиохия) или римско-византийских мастерских, так что все виды бус привозились к ним из Византии, Малой Азии, в особенности из Сирии, где их больше всего вырабатывали[502].

Эти мониста были излюбленным украшением славян, что подтверждается свидетельством ибн-Фадлана о русских женщинах, для которых мужья покупали мониста из «зеленых бус», платя по диргему за штуку[503].

Для обозначения бусин в русском, сербском и болгарском языках удержался арабский термин — busra, русск. — бисер, древнерусск. — бисър, биср, встречающийся уже в памятниках X–XI вв.[504]

До конца I тысячелетия еще удерживаются древние формы бусин — гладкие, круглые из белого стекла, или цветные — синие и зеленые, а также расцвеченные желтыми, синими или голубыми глазками, издавна (уже в Гальштатский период) известные во всей Средней Европе. Обильнее находки бус из разноцветной стеклянной пасты, украшенных по окружности зигзагообразными линиями или изредка насаженными выпуклыми бороздками[505].

Для этого времени самыми типичными у славян были продолговатые бусы яйцеобразной формы, или в виде бочоночков из стекла или непрозрачной пасты; иногда они были рубчатые, но чаще витые или составленные из нескольких меньших бусин, или, наконец, граненые у концов, шести-, восьми-, шестнадцатиреберные (рис. 20).

В XI в. встречаются продолговатые серебряные или золоченые бусы; их изготовляли из прозрачного стекла, затем на поверхность накладывали серебряный или золотой листик и вновь заливали стеклянной массой[506]. Этот вид бус в некоторых славянских областях, в частности на Руси, был наиболее распространен.

Среди стеклянных бус иногда попадаются экземпляры из хрусталя, сердолика, халцедона, аметиста, альмандина, а также и из янтаря. В находках, относимых к неолитическому периоду, янтарь встречается в большом количестве во всей Средней Европе и Руси; в рассматриваемую эпоху он был редким материалом, который привозили с побережий Балтийского моря или из района среднего течения Днепра[507].

Относительно часто встречаются нанизанными среди бус раковины типа Сургеа moneta или Сургеа pantherina, бывшие в то время предметом торговли и свидетельствующие о связи славянских земель с Красным морем и Индийским океаном[508]. Иногда их заменяли зубы собаки, волка и медведя.

В X в. большого распространения достигают металлические дутые бусы, обычно яйцевидные или наподобие бочоночков, осыпанные по поверхности зернью; они были восточного происхождения; однако славяне рано начали подражать этим образцам, но местное изготовление отличалось более грубой техникой[509].

Рис. 20. Бусы и низки.

1–6 — Стеклянные бусинки из славянских земель; 7 — из Каневского уезда; 8 — Киев; 9 — Могилевск. губ.; 10 — Чехия; 11 — Набутов (Киев); 12, 13, 15 — Петербургск. губ.; 14 — Сахновка (Каневск. у.)

Существовал и другой вид металлических бус в виде небольших цилиндриков или трубочек, украшенных по краям и в центре. Кроме этого, следует отметить характерные для Волыни, Киевской губ. и Галича бусы наподобие малиновых ягод, так называемые «минского типа»[510].

К этой группе можно присоединить шейные украшения из узких серебряных или позолоченных пластинок, лоточков, иногда полуцилиндриков, закругленных вверху и внизу и соединенных друг с другом, причем низка (нить, тесьма, лента) пропускалась через дырочки, проверченные по их сторонам. Подобные ожерелья были отмечены в скифо-сарматских могилах, а впоследствии вновь появляются в Южной Руси, как предмет чужеземной торговли[511].

Подвески. Наряду с металлическими и стеклянными бусами к шейным украшениям присоединялись металлические подвески различных форм. В большинстве случаев они были иноземного происхождения — северные, финские, арабские, византийские, и так как на славянской территории их было найдено большое количество, то при рассмотрении должно ограничиться лишь наиболее характерными для VIII–XII вв. типами.

В период VI–VII вв. для всей Руси весьма типичны подвески «мощинского» типа, украшенные выемчатою эмалью зеленого и красного цвета.

На первом месте следует поставить подвески из металла в виде широкого серпа, полумесяца, так называемые лунницы. Эта форма появилась издревле на Руси; она уже встречается в скифо-сарматских, римских, греческих и древних кавказских могильниках, и была чужеземного происхождения. Типические серебряные лунницы X–XI столетий, осыпанные зернью, являются, если они не были местным, более грубым подражанием, предметом арабской торговли, и шли, скорее всего, из Сирии или Финикии[512].

Наряду с этим в русских могилах найден другой, более древний тип лунницы — кругловатый, с почти сведенными вместе концами, возникший еще до заноса в славянские пределы арабской формы. Все эти типы лунниц[513] очень многочисленны в Южной и Средн. России и несколько реже встречаются на севере, в Приладожье.

Торговыми путями эти подвески из России проникали на запад и юго-запад и были типичными для кладов серебряных вещей Восточной Германии, Галиции, Венгрии и хорватских могил XI в. (у Bílého Brda).

Другим, еще более распространенным, типом были подвески в виде малых медальонов со штампованным или литым орнаментом, украшенным зернью, филигранью или ажуром самых разнообразных сочетаний и мотивов. Лишь в немногих районах можно отметить местные черты, наприм., в Петербургской губ. встречаются медальоны по преимуществу с плетеным орнаментом, в Полтавской губ. — ажурные, прорезные. Их находки повсеместны, но особенно часты в Средней России в могилах X–XII в. (рис. 21).

Вместе с медальонами в могилах найдено еще большое количество малых подвесок к шейным украшениям. К ним относятся сердцевидные, или наподобие листа, пластинки, снабженные наверху ушком, а по лицевой стороне украшенные стилизованным орнаментом растительного побега, или пальметкою, или рельефами в виде розеток и кружков. Они были также восточного происхождения и являются отличительным признаком венгерских и славянских могил Венгрии, где были находимы наряду с S-видными заушницами.

Также встречаются подвески в виде стилизованных лилий из двух лепестков с бутоном посреди, что следует считать за восточновизантийский крин (το κρίνον); вообще, лилия весьма характерна для Сирии и Палестины[514]. Кроме того, к западным монетам и арабским диргемам приделывали ушки и носили их как украшения на шее, наряду с другими подвесками, имевшими форму мечей, секирок, молоточков, гребешков и проч.[515]

В Сибири и в районе финских поселений Поволжья были в большом ходу подвески в виде прорезных ажурных квадратиков или продолговатых, отлитых из бронзы бляшек, к которым прикреплены цепочки с висящими на них бубенцами и лапками; они вполне точно воспроизводят в металле матерчатые или жгутовые плетения[516], и сходны с рассмотренными пряжками финского происхождения. К ним можно присоединить финские подвески из толстой проволоки, образующие вверху род треугольников (иногда двойных) из плетеных жгутиков[517].

Финнам принадлежит и множество плоских, литых фигурок зверей и животных: коньков с всадниками и без них, собак, баранов, уток, гусей, которые особенно типичны для финского Поволжья, Урала и Сибири, и откуда они шли на юг до Киевской, и на запад до Минской, Витебской губ., а также и в Ливонию.

Для северных славян характерны стилизованные полуфигурки зверей, имеющие какое-то символическое значение и употреблявшиеся в шаманской магии, Среднеазиатского (туркменского) происхождения, по мнению проф. Кондакова, были подвески из металлических трубочек, служивших украшением пряжек, найденных в тамбовских могилах[518].

Рис. 21. Лунницы и подвески.

1 — Ромны (Полтавск. губ.); 2 — Страдонице (Чехия); 3 — Сахновка (Киевск. губ.); 4 — Пеиип; 5 — Камбулта (Кавказ); 6–7 — Гнездово (Смоленск, губ.); 8 — Bile Brdo (Хорватия); 9 — Владимирск. губ.; 10 — Волоколамск; 11 — Харьковск. губ.; 12 — Сахновка; 13 — Херсонес (Корсунъ); 14 — Петербургск. губ.; 15 — Подол (у Киева); 16–17 — Черниговск. губ.; 18 — Владимирск. губ.; 19 — Черниговск. губ.　

В великокняжескую эпоху XII и XIII вв. началась выделка подвесок в киевских золотых дел мастерских, отличающихся иногда высоким художественным достоинством. Князья, вельможи и богатые люди того времени носили на шее золотые или серебряные цепи из отдельных звеньев, обычно кругловатой формы, между которыми были укреплены подвески в виде медальонов. В это же время начинают носить на шее, на цепочках или шнурках кресты. Эти вещи, нередко великолепной работы, изготовлялись по византийским образцам в славянских пределах (Киев), что подтверждается некоторыми техническими и стилистическими признаками[519] и славянскими надписями.

Лицевая сторона обычно украшена филигранью, зернью, драгоценными камнями в больших гнездах или выполнена эмалью, изображающую святых в композиции «Деисус». Примерами подобных изделий могут служить богатые находки Рязанского (1822) и Киевского (1824) кладов. Эти церемониальные украшения, так называемые «бармы», одевались в особо торжественных случаях, напр., при вступлении на княжение, и вели свое начало от древних римско-византийских нагрудных знаков отличия (фа-лары). Некоторые русские археологи полагали, что бармы — не что иное, как царское оплечье, на котором нашиты медальоны.

Н. П. Кондаков справедливо указал, что подобные медальоны носились подвешенными к шейным украшениям и ввиду того, что оплечье делалось из полосы шелковой, парчовой золотой ткани, шитой жемчугом или украшенной драгоценными камнями, саженными рядами, оно не имело ничего общего с металлическими медальонами. Такие матерчатые оплечья появились на Руси из Византии (где они были частью придворного облаченья) в сравнительно позднюю эпоху, не ранее XIV в.[520]

Подобно лунницам и медальонам, на Руси подражали византийским образцам, изготовляя крестики; первые найденные экземпляры относятся к корсунским изделиям. Впоследствии, в Киеве стали подражать корсунским образцам, или инкрустированным и эмалевым крестам, как простым, так и складным (епсоїріоп’ьі), причем их снабжали славянскими надписями[521]. Так, крест XII в., найденный в Белой Церкви, около Василькова, — бронзовый, позолоченный; перегородчатой эмалью исполнено в центре изображение Спасителя с Богородицею и Иоанном Крестителем — «Деисус»; вверху — голова арх. Михаила, а внизу — Гавриил (Гакрил). В Средней России чаще всего попадаются литые кресты с различно расширенными концами[522].

К этим медальонам и крестикам (тельникам) относятся полуязыческие круглые бляшки, так называемые змеевики — талисманы, охраняющие от болезней и смерти[523]. Однако нахождение крестиков не всегда могло служить признаком христианской могилы, так как их нередко носили как шейные украшения, не придавая определенного религиозного значения[524].

Гривны. Другой, не менее обширной, группой шейных украшений были кольца, витые из проволоки или кованые, более или менее массивные. Некоторые исследователи считали, что славяне заимствовали их из Византии или с Востока[525].

Эти украшения, в отличие от монист и ожерелий, уже издавна назывались гривнами[526], общ. слав. — grivna связано с griva, грива; другой термин — ожерелье, чешек. — ohrdli от ст. слав. — gwdlo, церк. слав. — гръло, горло и жердло[527]. Отчасти они изготовлялись по образцам, известным еще в доисторическую эпоху, но в большинстве случаев им придавали новые формы, возникшие в области славян, или занесенные к ним в южные и восточные пределы.

Первоначально были в употреблении гривны из гладкой проволоки с заходящими один за другой, как бы завязанными концами. Эта древняя римская форма, аналогичная височным кольцам, была типичной для области кривичей. Более поздняя разновидность этого типа с плетеным или витым кольцом была найдена в погребениях радимичей и вятичей[528]; причем иногда сплетенные вместе концы образуют сложную спираль. Этот тип встречается в северной части славянской области и в скандинавских землях[529]. Более распространен у славян другой древний вид колец из ординарной или двойной крученой проволоки с ушком и крючком на концах; прототип его найден на полях сожжения в Чехии, Моравии, затем в керченских гробницах и в прусских погребениях V–VI столетий. Концы гривны этой формы иногда были обмотаны проволокой; эта разновидность особенно характерна для югославянских могил X–XI вв. Венгрии и Хорватии, где она встречается наряду с S-видными заушницами[530].

Бруншмид полагает, что эта форма возникла на юге и оттуда распространилась вплоть до Финляндии и Готланда; эта гипотеза вполне приемлема, пока новая статистика находок не укажет на другую область как центр их происхождения[531].

Наряду с гривнами, изготовленными из одного куска проволоки, встречается одновременный им, и также древний тип колец, витых из нескольких серебряных проволок, оканчивающихся двумя крючками или расплющенной проволокой наподобие язычков, которые украшены тисненым или резным орнаментом в виде кружков, треугольников и проч. Эти гривны особенно распространены в Восточной Германии: и на север до Прибалтийского края, Петербургской губ. и Приладожья.

Витые гривны были в XI в. (на что указывают изображения на монетах) одним из главных предметов торговли, которая доставляла с Востока ценные украшения западным славянам. Они были, вероятно, восточного происхождения[532], но отдельные находки можно рассматривать как подражания, изготовленные в русских или скандинавских мастерских.

Часть найденных гривен можно считать за местные, русские изделия, причем техника их однообразна и несложна. Образцы, в особенности для ценных гривен, с филигранной отделкой шли с Востока — из Персии или Туркестана[533]. Наоборот, гривны с расплющенным концом в виде язычка, украшенные характерным тисненым орнаментом, следует относить к второстепенным изделиям скандинавских мастерских[534].

Третьим, равным образом древним, типом гривны было кольцо из толстой проволоки с двумя массивными крючками, пуговицами различной формы или спиралями, которые, смыкаясь, заходили друг за друга. Проволока была ординарная или двойная, и иногда настолько толстая, что требовалось употребить известное усилие, чтобы свести вместе концы[535]. Этот тип известен в Германии и северных странах уже в более позднюю бронзовую эпоху и в римский период; позже он появляется в Прибалтийском крае, затем в Люцине и в восточных пределах Руси, в Вятской и Пермской губ. В Гнездове была найдена редко встречающаяся железная гривна с подвесками в форме колечек и молоточков, скорее всего, скандинавского происхождения.

В гривнах, типичных для Черниговской и Киевской губ., концы отстоят настолько далеко один от другого, что их связывали шнурком или проволокой; к ним же можно отнести и массивные финские кольца с обмотанными проволокой или загнутыми концами, в виде крючка и петли. Они были найдены в Курманском, Кузьминском и Лядинском курганах, и также встречаются в Московской, Смоленской и Киевской губ., доходя до Приладожья и Балтийского края[536].

Особую, довольно обширную, группу составляют гривны массивные или витые, расплющенные, чаще всего на концах, наподобие листов или ромбов, которые бывают украшены тисненым или резным орнаментом. Находки их наиболее часты в Петербургской губ., но встречаются также и в Киевской губ., а отдельные экземпляры были отмечены и в Гаграх на Кавказе[537]; на западе они нередко попадаются в районе Мекленбурга[538]. Прототипом их можно считать скандинавские шейные украшения, первоначально оканчивавшиеся змеиною головою (III–IV вв.), впоследствии замененною простыми утолщениями на концах[539] (рис. 22).　

Рис. 22. Гривны и шейные украшения.

1–2 — Петербургск. губ.; 3 — Киевск. губ.; 4 — Приладожъе;

5 — Лядинск. мог. (Тамбовск. губ.); 6 — Вильно;

7 — Кузьминское (Рязанск. губ.)

В приладожских курганах найдены серебряный гривны, кольцо которых по всей окружности расплющено и украшено орнаментацией из треугольников, характерной для финских изделий[540]; того же происхождения и гривны, иногда плоские по всему кругу, а иногда только в его средней части; нижний край снабжен мелкими отверстиями для подвешивания погремушек в виде трубочек или гусиных лапок. Этот вид гривен характерен для погребений, находимых по Оке и Волге в губерниях — Тамбовской, Рязанской и Владимирской[541], а на западе, в районе Вильны[542].

В Тамбовской и Рязанской губ. были найдены гривны, заканчивающиеся с одной стороны диском, отчасти сходным с древними балтийскими формами, а отчасти развившиеся из проволочных гривен, один конец которых был сделан в виде малой пластинки, снабженной отверстием[543].

Трудно установить для каждого отдельного типа и разновидности гривны как время возникновения, так и определить поскольку они вышли из чужеземных или славянских мастерских, вследствие того, что эти мастерские до сих пор остаются в большинстве случаев неизвестными. Кроме того, некоторые виды этих вещей изготовлялись одновременно в разных областях. Среди них были чужие образцы, которым подражали, внося лишь некоторые изменения в их форму, но были также и местные изделия, достигавшие торговым путем чужих стран, и переделывавшиеся сообразно существовавшей там моде и вкусам.

Такое скрещивание форм было тем более возможно, что гривны служили и денежною единицею, вследствие чего приобретали повсеместное распространение в гораздо большей мере, чем иные виды ценных украшений.

Переходя из рук в руки, из края в край, гривны претерпевали различные изменения, чем и объясняется необычайное количество отклонений от основных типов. Кроме того, следует отметить, что славяне при изготовлении гривен следовали преимущественно финским и тюрко-татарским образцам. Собственно славянским местным изделием была гривна из простой или витой проволоки весьма несложной формы. Славяне предпочитали массивным гривнам мониста из стеклянных бус или металлических бляшек и цат, и потому они преобладали в тех областях, где славяне не подчинялись всецело чужим влияниям (финским и восточным). Наоборот, финны и латыши носили массивные гривны, нередко по несколько штук сразу, что подтверждается результатами раскопок Люцинского могильника[544].

Существуют также и исторические свидетельства о ношении массивных гривен: Нестор сообщает под 1015 г. о слуге кн. Бориса, который носил гривну: «бе бо в зложил на нь гривну злату велику» (Лавр, лет., 131). Носили их также и славянские дружинники, состоявшие на службе у кордовских калифов[545].

Золотая гривна упоминается в «Слове о Полку Игореве»: «Един же изрони жемчюжну душу из храбра тела чресь злато ожерелье». В польской «Хронике Галла» в скорбном песнопении, оплакивающем смерть Болеслава Великого, упоминается шляхта с гривнами: «Vos qui torques portabatis in signum militiae»[546]. Золотая гривна на шее князя упоминается также в «Шестодневе» Иоанна, экзарха Болгарского[547].

XXIV. БРАСЛЕТЫ, ЗАПЯСТЬЯ, КОЛЬЦА, ПЕРСТНИ И РАЗЛИЧНЫЕ МЕЛКИЕ УКРАШЕНИЯ

1. Браслеты и запястья. Еще до римской эпохи на территории, впоследствии ставшей славянской, в могилах с сожжением встречаются браслеты, но лишь в виде простых бронзовых колец с концами, соприкасающимися или заходящими друг за друга[548]. Иные формы попадаются редко и, во всяком случае, были чужого происхождения. Эти браслеты были повсюду одинаковы и считались одним из обыкновенных предметов торговли; без сомнения можно предполагать, что местные мастера и ремесленники пробовали плавить бронзу и пытались сами выделывать эти вещи.

В римскую эпоху они еще не нашли себе широкого применения, в силу чего нельзя усмотреть особого развития их форм. В этот период преобладают браслеты из проволоки с разомкнутыми или связанными концами, которые были характерною римскою и греческою формою, в северных провинциях и колониях[549].

Широкие массивные браслеты появляются в Средней Европе лишь в позднюю римскую эпоху и в последующий меровингский период, под германским влиянием, где они встречаются и в более древние времена. В Восточной Германии и Прибалтийском крае в римскую эпоху были распространены широкие, из белого сплава, браслеты с концами в виде стилизованных змеиных голов[550]; в пределах Литвы были типичными и меровингские браслеты с конически утолщенными концами, что также характерно и для сармато-аварских погребений Венгрии в период от III до VIII в., или массивно отлитые с тисненым орнаментом из ряда концентрированных колечек.

Мощинский тип эмалевых украшений создал особую форму браслетов, сходных по стилю с застежками, украшенными растительным (наподобие веток) орнаментом[551]. Вполне допустимо, что все эти разновидности браслетов проникали к славянам, хотя сведений для подобного утверждения имеется мало.

Видимо, славяне в это время мало носили браслеты, за исключением тонких (и вовсе избегали массивных), гладких колец из проволоки, которые при сожжении тела могли быть уничтожены огнем.

В могилах с костяками находки браслетов, начиная с XI в., отмечаются чаще, но и то для некоторых областей. В период IX–XI вв. в Чехии, Польше и в России; в центре славянского праотечества, на Волыни и в Древлянской земле (а для X в. Смоленской губ. — Гнездовский могильник), находки браслетов исключительно редки[552]. Обильнее и разнообразнее по формам были браслеты в XI в. в Придунайской области, а также на севере и востоке России, где их носили не только женщины, но и мужчины[553]. Бедные слои населения в это время еще довольствовались первичными видами массивных граненых или проволочных колец, которые иногда сменяются древней греко-римской формой со связанными концами, причем отмечается искусный узел норманского характера[554].

Другой тип браслетов из витой проволоки оканчивается крючком и петелькой, или концы его завязаны в узел; он обычен, как и подобной формы гривны, для венгерских и хорватских могил X–XI вв.

В Северной России встречаются браслеты, плетенные из двух толстых проволок с обрубленными концами[555], или так называемый «смоленский тип», когда перевивы проволоки заканчиваются петлями; несколько позднее эта форма становится характерной для Смоленской, Московской и Калужской губ., покуда она не проникла и во Владимирскую, Харьковскую и Петербургскую губ.[556]

Наряду с браслетами из проволоки у славян существовали и плоские в большей или меньшей мере массивные с тисненым или резным орнаментом, и с концами, свернутыми извне в трубочку. Древний, более узкий, их вид впоследствии становится довольно широким. Орнамент обычно состоит из зубчатых линий, точек, колечек, ромбов или наколотых треугольников. Этот плоский тип браслетов с орнаментом, исполненным наколом, можно считать за местный, славянский. В X и XI вв. он встречается на славянской территории повсюду: от западных ее границ и Придунайской области, и доходит на север[557], где под чужим (северным) влиянием он изменился в более массивный, граненый с выпуклым ребром и тисненым орнаментом, вместо накола. На северо-востоке России, во Владимирской губ., встречается вариант плоских браслетов с несколько расширенными концами, которые отмечены также в финских погребениях (Рязанская губ.) и весьма типичны для поздних славяно-мадьярских могил Венгрии. Эта форма, очевидно, возникла под азиатским влиянием (рис. 23).

Одновременно с местными изделиями в Северной и Восточной России встречается ряд чужих форм. К ним относятся финские вещи, в виде наручей и налокотников из спиралей, или широких плоских обручей с расплющенными и отогнутыми наружу концами.

Чаще всего встречаются выпуклые, литые браслеты, орнаментированные извилистыми линиями и углублениями, скорее всего, норманского происхождения, но, судя по грубости техники отдельных экземпляров, можно предположить, что их отливали и на Руси. При всей своей массивности они снабжены отверстием, чрезвычайно малым для нормальной руки[558]. Также найдены и чужие типы с утолщенными концами, известные уже из литовско-латышских могил, но часть их была южного, византийского происхождения.

Рис. 23. Браслеты и запястья.

1–2 — Bílé Brdo (Хорватия); 3–4 — Петерб. губ.; 5 — Приладожье; 6 — Marienhof (Пруссия); 7 — Влад, губ.; 8 — Kettlach (Австрия); 9—10 — Piliň (Новоград); 11 — Пруссия; 12 — Marienhof (Пруссия)

Особого упоминания заслуживают браслеты со звериными головами. Еще в антике, как греческом, так и римском, обычны браслеты с конской или змеиной головой; большое число их было найдено в греческих колониях берегов Черного моря, откуда они перешли на север Европы, где, в силу непосредственного воздействия, весьма часто попадаются браслеты с двуми звериными головами, расположенными друг против друга. Этот тип удержался вплоть до XI в. и был отмечен в находках как на юго-западной территории славян в Венгрии, так и в России: Ярославской, Владимирской и Петербургской губ., хотя и претерпев большие изменения. Однако некоторые из видов змеевидных браслетов нельзя всецело производить от римских и греческих образцов. Они могли возникнуть в других центрах, а именно: в районе нижнего течения Вислы, где широкие плоские браслеты с закругленными напереди головами типичны для III–IV вв., и в Скандинавии, где для того же времени отмечено развитие проволочных браслетов со стилизованными головами змей, впоследствии схематизированных в расплющенные закругленные концы[559], как это было уже указано на гривнах. Этот тип удержался до X–XI столетий. Стилистически измененный тисненым орнаментом он встречается на побережье Балтийского моря с вещами XI в.

В великокняжескую эпоху попадается еще один тип браслета, сделанного из толстой проволоки, или пластинчатого, из металлической массивной ленты со змеиными наставниками в виде лопаточек, причем последние украшены зернью, а иногда камнями или пальметками. Возможно, что эти браслеты были азиатского происхождения, так как они обнаружены в кладах XII–XIII вв. на Сыр-Дарье[560]. Также к позднему времени (XII–XIII вв.) относятся широкие пластинчатые запястья (наручники, поручи); они делались обычно из двух створок, соединенных шарниром, и были настолько велики, что не только охватывали запястье руки, но, возможно, и начало рукава. Лицевая их сторона поделена на несколько частей архитектурными арочками, заполненными растительным или звериным орнаментом[561].

Последней группой являются стеклянные браслеты, встречающиеся в Европе уже до Р.Х. и весьма распространенные в Средней и Южной России в могилах XI–XIII вв. Они представляют литые стеклянные кольца, иногда ограненные, резные, или как бы витые, зеленоватого, синеватого и лиловатого цвета.

Они проникли в пределы Руси из Сирии[562] через Корсунь, даже до северных ее областей.

Старое славянское название для браслетов — обруч (оbručь) — сохранилось во всех славянских языках вплоть до настоящeго времени, но в переносном значении[563] — церк. слав. — bugъ — armilia — было заимствовано из ст. нем. boug — Ring (древ. нем. — baugr; анг. сакс. — beát), происходящему от гот. — biugan)[564].

2. Кольца и перстни. В перстнях и кольцах у славян наблюдается значительное разнообразие и удержалось много простых древних форм, сделанных из проволоки, иногда из плоской металлической ленты или литых. Одновременно с этим замечается развитие новых видов, что подтверждается многочисленными находками, определяемыми VIII–XII вв. На основании формы их удобнее всего разделить на четыре группы: 1) кольца из витой проволоки или в виде сравнительно массивного ободочка, 2) плоские с орнаментировкой, 3) перстни, принадлежащие к обеим группам, но с расширенным щитком сверху и 4) перстни тех же групп, но украшенные бусиной из стекла, драгоценным камнем или филигранью. Кроме этого деления существуют различия между перстнями западной и восточной части славянства, в силу чего их следует рассматривать отдельно. Все славяне пользовались для обозначения этого украшения названием «перстень» (церк. слав. — пръстьнъ, болг. — прьстенъ, древ. русск. — прьстень, серб. хорват. — прстен, parsten, чешск. — prsten, польск. — pieršcień)[565].

На западе и в Придунайской области наряду с простыми проволочными или витыми кольцами встречаются два типа: 1) толстые ограненные кольца, разделанные металлическим подобием жемчуга; они были найдены в Чехии, а впоследствии стали характерными для Дунайской и Хорватской области; 2) кольца из 2–3 витых вместе проволочек, причем они или спаяны вместе, или только соприкасаются концами; находки подобного типа были обнаружены в большом количестве в Венгрии и Хорватии, хотя они распространились и на север — в Чехию, Галицию и Польшу. Граненые кольца в форме ободочка с тисненым или наколотым орнаментом найдены в большом количестве как в Венгрии, так и в Альпах. В Чехии[566] встречаются лишь просто перстни, но с надписями, в то время как в Польше (Плоцкая губ.) найдены прекрасные художественные экземпляры[567].

Перстни с драгоценными камнями у западных славян попадаются весьма редко и в большинстве случаев были обнаружены в южных хорватских могилах. Так же немногочисленны и тонкие перстни, с расширенным спереди щитком; чаще встречаются подобной формы массивные перстни; хотя эта форма была известна уже в римскую эпоху, однако в славянских погребениях они появляются лишь к XI в.[568], причем обычно украшены звездчатым орнаментом, вырезанным на щитке.

На востоке, наряду с простыми кольцами, были в обращении, еще до Р.Х., перстни чисто римской формы, из проволоки с концами, образующими узелок, затем плоские в виде ободочка, весьма распространенные повсюду и, по орнаментировке, сходные с западными. Позднее были в употреблении перстни с припаянной печаткой, плоской, круглой, квадратной и ромбоидальной формы, на которых уже не резьбою вглубь, а чернью[569] были исполнены кресты, монограммы, фигуры птиц и зверей (чаще всего лев), а также великолепные массивные перстни с жемчужиною как натуральною, так и ее имитацией, исполненной филигранью, или с припаянной розеткой[570].

Для России характерны два вида: во-первых, серебряные перстни, витые из двух и более проволок, типичные для Юго-Западной России, и весьма часто встречающиеся в курганах Волынской, Киевской, Черниговской и Полтавской губ.; они заходят и севернее, в пределы Смоленской, Московской и Владимирской губ.; во-вторых, перстни (третьей основной группы) с расширенным щитком. Этот тип, редкий на западе, получил на Руси широкое распространение.

Наиболее древние формы имеют небольшое расширение, мало профилированное; позже возобладал щиток, закрывающий почти весь сустав пальца, причем тонкие концы иногда вторично огибают щиток.

Перстни со связанными, закрученными концами встречаются во всей Северной России, начиная с XI в.; их щитки украшены по краю резным ободком или тиснеными треугольниками, кружками, зубчатым наколом, исполненным линиями[571]. У кривичей и вятичей в пределах теперешней Рязанской, Московской и Смоленской губ. возобладали перстни с резным щитком, которые проникли до Владимирской губ., а на юге до Киева (рис. 24).

Тип с концами, вторично огибающими палец вокруг щитка, обилен на севере, в Петербургской губ. и в Приладожье, хотя единичные экземпляры попадаются в северо-западных областях России. Он, скорее всего, балтийского происхождения, и его прототипы были найдены в прусских погребениях, наряду с вещами, датируемыми приблизительно VII в.[572]

Как и у западных славян, так и на Руси, типичным был витой перстень со спаянными или не вполне сомкнутыми концами; иногда перевивы не прилегали плотно друг к другу и создавалось впечатление подражания шнурку, что особенно типично для массивных перстней. По происхождению подобные вещи можно считать литовско-латышскими; к славянам, как в Польшу, так и Россию (Витебская, Могилевская и Петербургская губ.), они приходили из Прибалтийского края.

Рис. 24. Перстни и кольца.

1–6 — Bílé Brdo (Хорватия); 7 — Klotšro (Хорватия); 8 — Svinjarevci — (Хорватия): 9 — Piliň (Словакия); 10 — Libice (Чехия); 11–12 — Bled (Хорутания); 13 — Gomboš (Бачка. Сербия); 14–15 — Bled; 16 — Bihar (Венгрия); 17 — Kaldus (Пруссия); 18–19 — Pilin (Словакия); 20 — Могилевск. губ.; 21 — Styzavka (Радомысльск. уезд.); 22 — Оржимовицы (Плоц. губ.); 23 — Зарайск (Ряз. губ.); 24 — Полтавск. губ.; 25 — Влад, губ.; 26 — Приладожье; 27 — Петербург. губ.; 28–29 — Зарайск (Ряз. губ.); 30 — Петербург. губ.

Финская форма перстней из массивных ободков, свитых в спираль, встречается в Петербургской губ. и в Люцинском могильнике. Перстни и кольца обычно носили по одному на руке, но иногда и по несколько штук; в пределах Волыни обычно встречается по одному кольцу на руке. Редким исключением были находки колец на пальцах ног; наиболее достоверный пример подобной находки известен из раскопок у Ницахи, произведенных Г. Мельниковой[573].

3. Мелкие украшения. Различные мелкие подвески были уже рассмотрены при описании фибул, пряжек, и в особенности шейных украшений. Однако следует еще отметить, что и одежды, для придания им большей парадности, иногда украшались нашитыми на них мелкими металлическими бляшками в виде четыреугольников, кружков, листиков, сердечек. Эти бляшки редко были гладкими, но чаще с тисненым орнаментом, всегда отражающим стиль эпохи или мастерской (северной или восточной), их изготовлявшей.

Подобные золотые бляшки встречаются в России уже в скифо-сарматских могилах, а позже в финских и болгарских погребениях на Волге.

Наиболее многочисленны находки бляшек восточного типа, и, вообще, мода нашивать металлические пластинки на одежду пришла с Востока.

Из мелочных украшений особого внимания заслуживают пуговицы, которые служили не только практическим целям, но одновременно и украшением одежды. Чаще всего их находили у шеи скелета, иногда пришитыми на остатках ткани у воротника, который застегивался или на груди, или на шее.

В период с X по XII в. для всего славянства был характерен грушевидный тип пуговицы гладкой или рубчатой, имеющей вверху ушко. Местами эти же пуговицы, особенно с отверстиями, употреблялись вместо подвесок.

Рис. 25. Пуговицы из славянских погребений

У воротников пуговицы были меньше, сравнительно с теми, которыми застегивали костюм спереди; к последним следует отнести несколько богатых и технически искусно выполненных разновидностей.

Чаще всего пуговицы были серебряные, позолоченные (или из бронзы и меди), и их лицевая сторона украшалась филигранью и зернью. В найденном в Киеве, в Михайловском монастыре, кладе было обнаружено 152 золотых пуговицы, а в другом кладе, там же найденном, встретились и эмалевые экземпляры[574].

Как на известную особенность, обнаруженную в пределах Руси, следует указать на металлическую тесьму из колечек, которой обшивали низ платья. Эта кайма, по-видимому, была распространена у финнов и от них перешла к славянам. Проф. Кондаков видит в этом украшении сирийско-кавказское влияние VII–IX вв.[575]