Быть похожим на Давида Сасунского

Родиться сильным и бесстрашным, как Давид Сасунский

Вечно увязывался за братьями этот глазастый мальчишка из соседнего двора, вечно околачивался возле них! Армен и Сурен просто шагу не могли ступить без него. Вот и теперь, стоило им выйти за калитку, он тут как тут.

— Куда вы идёте? — Мальчик испытующе вглядывался в лица братьев, будто те собирались что-то от него скрыть.

— В лес, за ежевикой, — ответил старший из братьев, Армен.

— А можно, — умоляющим голосом попросил мальчик, — можно и мне с вами?

— Нет, нельзя, Давид, — важно, словно взрослый, отрезал Армен. — Ты ещё слишком мал, чтобы идти с нами.

— Ничего я не маленький, я уже давно в школу хожу, — почувствовав себя задетым, сказал мальчик.

Братья, снисходительно улыбаясь, переглянулись: перейти в третий класс вовсе не значит уже стать им ровней. Разве одно и то же — быть учеником седьмого класса, как Армен, или, скажем, пятого, как Сурен, и — третьеклашкой?

— Нет, Давид, ты лучше посиди дома, — принялся уговаривать мальчика Армен. — Ты ведь знаешь, за ежевикой идти надо далеко-далеко — аж до самых Лысых гор. Говорят, что больше всего её в лощине между ними. Да тебе пешком туда и не дойти! Нет, кроме шуток, ты устанешь до смерти…

— Это мне туда не дойти пешком? Да я сильнее и выносливее всех в классе! Как Давид Сасунский. Мама говорит, что я родился очень крупным, сильным и бесстрашным, каким родился Давид Сасунский, поэтому она и назвала меня Давидом… А что вы смеётесь? Не верите — спросите у неё сами… — сказал Давид и примолк, заметив, что Армен и Сурен откровенно смеются над его словами.

Спрашивать было не надо. Кто ж в посёлке не знал, что своего единственного позднего ребёнка Аревик Аракелян назвала именем героя армянского народного эпоса Давида Сасунского? Кто не знал, что, едва лишь мальчик стал соображать, мать только и делала, что без устали рассказывала сыну о легендарном богатыре! И мальчишка поэтому вбил себе в голову: раз он носит имя Давида Сасунского, должен походить на него во всём! И теперь мальчика зовут не иначе как Давидом Сасунским. Особенно прозвище пристало к нему после одного случая.

Как-то в прошлом году Армен и Сурен, спускаясь вместе с другими мальчишками с гор, встретили Давида, который поднимался им навстречу со своим чёрным щенком Санасаром на плечах. Щенок, радостно поблёскивая чёрными глазами, спокойно, точно пушистый воротник, лежал на плечах своего маленького хозяина, мальчик крепко держал щенка за ноги, чтобы тот не свалился ненароком.

— Ты чего это? Куда? — окружили Давида мальчишки.

— Тренируюсь… Каждый день поднимаюсь в гору с Санасаром на плечах. С каждым днём он становится тяжелее, а я всё равно его поднимаю, потому что становлюсь сильнее, — гордо ответил Давид.

— А зачем это? — удивился Сурен.

— А чтобы стать таким же сильным, как Давид Сасунский.

С того дня ребята прозвали его Давидом Сасунским и при каждом удобном случае поддразнивали его, но маленький упрямец продолжал всюду таскать на плечах своего уже взрослого и, надо сказать, довольно тяжёлого пса…

Увидев, что братья продолжают весело смеяться над его словами, Давид снова принялся упрашивать их:

— Ну, очень прошу, возьмите меня с собой… Что вам, жалко, что ли, если я тоже пойду с вами? Я же для вас буду собирать ежевику, а не для себя…

В широко расставленных огромных глазах Давида была такая мольба, что Сурен, младший из братьев, не выдержал.

— Да ладно, Армен, пусть идёт с нами.

— Ну хорошо, пусть. Слушай, ты, Давид Сасунский, если начнёшь скулить и проситься домой раньше времени, в следующий раз мы тебя никуда не возьмём с собой, понял?

— Не буду, не буду, вот увидишь, Армен!

— Ну смотри же, — сказал Армен и зашагал по дороге, ведущей к подножию Лысых гор. За ним двинулся Сурен, а вслед за ними, загнав Санасара во двор, побежал и Давид.

Спустя час, а может, и больше мальчишки добрались до подножия Лысых гор. Хотя солнце стояло довольно высоко в безоблачном небе, здесь, в глубокой лощине, поросшей ежевикой, колючим кустарником и высокими деревьями, было тенисто и прохладно.

— Вай, смотрите, сколько тут спелой ежевики! — обрадовался Сурен.

Ежевики тут действительно было видимо-невидимо. Блестящие тёмные ягоды густо покрывали тонкие колючие ветки, напоминая гроздья чёрного винограда. Мальчишки жадно накинулись на ягоды, и скоро их руки и лица почернели от ежевичного сока.

— Вай, смотрите, как я оцарапал себе все руки! — сказал вдруг Сурен.

— И я тоже, — откликнулся Давид из-за кустов ежевики.

— Постойте! — сказал Армен. — Давайте сначала сделаем крюки, а потом будем собирать ягоды.

Он достал карманный нож с зелёной пластмассовой ручкой, срезал с дерева длинную ветку, состругал с неё все сучки и веточки, кроме одной, на конце. Сурен и Давид восхищённо следили глазами за его ловкими движениями.

— А теперь сделайте и вы себе такие же крюки, — сказал Армен, протягивая нож мальчикам. — Только смотрите не потеряйте мой нож.

У Давида палка с крюком на конце получилась не такая длинная, как у Армена или у Сурена, но всё равно с её помощью стало гораздо легче собирать ежевику: притянешь к себе ветку — и собирай на здоровье. Не надо лезть в самую чащобу, рвать одежду и царапать колючками руки. У Давида не было с собой ничего, и поэтому он собирал ягоды в горсть и ссыпал их то в корзинку Сурена, то в корзинку Армена — смотря кто из братьев стоял к нему ближе.

Когда корзинки наполнились, Армен сказал:

— Теперь давайте посидим немного в прохладе под деревом — и домой.

Мальчишек разморило полуденной жарой, и они чуть не уснули под тенью огромного орехового дерева.

— Ну довольно, пошли, — наконец скомандовал Армен и, взяв свою корзинку с ежевикой, двинулся по тропинке, которая вилась вдоль маленькой речушки на дне лощины. Но не прошли они и ста шагов, как вдруг Армен остановился и стал лихорадочно шарить по своим карманам.

— Мой нож! Ты мне его вернул, Давид? Где мой нож?

— Да, вернул… кажется… не помню, — растерялся Давид.

Армен тщетно снова и снова шарил в карманах. Ножа не было. Давид и Сурен тоже вывернули карманы, и тоже напрасно. Ножик исчез.

— Ты не вернул мне нож. — Армен шагнул к мальчику. — Где ты его потерял? Вспомни: где?

Давид стоял и растерянно моргал, не зная, как ему быть.

— Ну что воды в рот набрал? Вспомни, где ты его обронил. — Армен взял мальчика за плечи и сильно тряхнул.

— Не знаю… не помню, кажется, положил на камень, около кустов, — пролепетал Давид и невольно попятился назад.

— Я тебе говорил, что не надо его брать с собой? Говорил я тебе? — сердито обратился Армен к брату.

Сурен промолчал.

— Ну, Давид, что молчишь как истукан? Говори: где ты оставил мой нож? — всё больше и больше распалялся Армен.

— Постой! — вмешался Сурен. — Чем ругаться, лучше давайте вернёмся и поищем нож там, где мы мастерили крюки.

— Ты думаешь, он его оставил там? — Армен с надеждой посмотрел на брата.

— Ага, вот увидишь, мы найдём ножик.

— Ну, шагай вперёд. — Армен грубо подтолкнул Давида сзади.

Мальчики повернули назад, к ежевичным кустам.

Армен, расстроенный, шёл и угрюмо смотрел себе под ноги, надеясь найти свой складной, с красивой зелёной ручкой ножик, доставшийся ему два года назад такой дорогой ценой…

В пятом классе Армен вдруг обнаружил, что ему позарез нужен нож, свой, собственный. Хоть какой-то: кривой или ломаный, ржавый или тупой — всё равно какой, но только собственный, которым можно обстругать палку, смастерить рогатку, наточить карандаш, и вообще — мало ли что можно, когда у тебя есть собственный ножик! Армен стал упрашивать отца, чтобы тот купил ему ножик.

— Нет, не проси, не куплю. Нож не игрушка для детей.

Тогда Армен вместе со своим младшим братом принялся обыскивать все углы и закоулки в доме в надежде найти какой-нибудь заброшенный, покрытый ржавчиной кухонный нож. Но поскольку их мать никогда не держала в доме старые ненужные вещи, то поиски оказались безуспешными.

— А давай стащим нож из столового набора, — в конце концов предложил Армен, — и зароем в землю.

— Зачем? — удивился Сурен.

— Чтобы заржавел от сырости. Через неделю откопаем и положим на место. Мама увидит, что нож заржавел, возьмёт и выбросит на помойку, а мы подберём.

Они так и сделали. Закопали в огороде сверкающий полировкой новенький нож из набора. Но когда через десять дней они его откопали, то нож блестел так, точно его только что купили: он был сделан из нержавейки. Тогда Армен взял острый камень и принялся изо всех сил по ножу бить, чтобы притупить или покорёжить — словом, придать ему негодный вид. Но, на беду, за этим занятием его застал отец и, узнав, почему он портит вещь, снял ремень и принялся пороть сына. Это продолжалось до тех пор, пока на вопли сына не выбежала во двор мать, а за ней дядя Гарегин, мамин брат, заглянувший к ним на огонёк.

— За что ты его так? — спросил он.

— Вот, полюбуйтесь, что он сделал с ножом! — сказал отец и протянул им нож с побитым лезвием. — Хотел испортить вещь, чтобы потом завладеть ею. Каков плут, а?

На следующий день дядя Гарегин зашёл снова и принёс в подарок Армену новенький перочинный ножик с зелёной пластмассовой ручкой.

— Напрасно балуешь, — строго сказал отец. — Ты же знаешь, что он вчера провинился.

— Нет, не напрасно, — ответил дядя Гарегин. — Если он пошёл на такую уловку, стало быть, ему очень нужен перочинный ножик. Правда, Армен?

Армен только кивнул — слова благодарности комом застряли у него в горле…

Вот сколько досталось ему, прежде чем он стал владельцем собственного ножа! А этот недотёпа взял да и потерял такую ценность!

— Ну вспомни, Давид: куда ты положил ножичек, после того как сделал крюк? — спросил Сурен, когда все трое вернулись туда, где они собирали ежевику.

Давид ничего не ответил, встал на четвереньки, стал шарить руками в примятой траве. Сурен тоже стал искать.

— Я тебе говорил — не надо его брать с собой? — уже в который раз попрекнул брата Армен. — Вот и связывайся с такой малышнёй. Ну, Давид, давай ищи мой ножик. Куда ты его подевал?..

— Не знаю… — Давид выпрямился, виновато глядя на Армена.

— Ты же говорил, что положил на камень. На какой, вспомни!

— Забыл… Не помню…

— Тогда подойди-ка сюда. — Давид послушно подошёл к Армену. — Сюда, сюда, к дереву. — Он взял Давида за плечи и подтолкнул к молодому раскидистому дубку. — Стань спиной к стволу. Так, хорошо…

Сурен, перестав искать в траве, удивлённо поглядел на брата.

— Ты чего?

— И ты иди сюда, — скомандовал Армен. Он достал из кармана кусок бельевой верёвки, из которой собирался сделать себе плеть. Стал медленно распутывать её. — Встал? Держи за этот конец, я распутаю верёвку, — обратился Армен к Сурену, который смотрел на брата во все глаза, открыв рот. — Ты помнишь, — повернулся Армен к Давиду, стоявшему спиной к дубу, — ты помнишь, как пахлеваны[1] связали по рукам и ногам Давида Сасунского? — Мальчик кивнул, в глазах его зажёгся невольный интерес. — Сейчас мы с Суреном тоже тебя привяжем к дереву, на всю ночь…

— Вай, ты хочешь привязать его к дереву? На всю ночь?.. Да ведь страшно же будет ему тут, в лесу! — прервал брата Сурен.

— Ничего, не будет. Он родился смелым и бесстрашным, как Давид Сасунский, правда? — Мальчик радостно кивнул, следя, как Сурен и Армен привязывают его к дубу. Он и не думал сопротивляться, наоборот, — обрадовался, что потеря ножа оборачивается для него игрой в любимого народного героя. — Постоишь тут, привязанный всю ночь к дереву, и вспомнишь, куда ты подевал мой ножик. А утром, когда мы придём за тобой, скажешь нам. Хорошо?

— Ага, — робко улыбнулся Давид.

— А может, не стоит, а, Армен? — поднял на брата глаза Сурен. Ему явно не по душе была вся эта затея.

— А тебя не спрашивают. Пошли, а то становится поздно. Ну, пока, Давид Сасунский.

— Пока… — растерянно сказал Давид. В его глазах появилось нечто похожее на страх: будто теперь, сию минуту до него дошёл смысл всего происходящего…

День уже начал клониться к вечеру, когда братья, в последний раз оглянувшись на привязанного к дереву Давида, пустились с корзинками в путь. Но едва они свернули с тропинки на просёлочную дорогу, как услышали его голос:

— Э-эй! Су-рен! А-ар-мен! Раз-вяжи-ите меня!

— Так я и знал, — улыбаясь, сказал Сурен и побежал вверх по тропинке, чтобы отвязать плачущего мальчишку: ветер до них донёс испуганный рёв Давида.

— Постой! — Армен схватил брата за руку. — Ничего с ним не случится. Поплачет-поплачет и успокоится. Но зато это его отучит увязываться за нами.

— Но…

Сурен привык подчиняться старшему брату, и Армену легко удалось уговорить его.

Сумерки уже сгущались, когда братья вернулись домой.

— Вай, как много ежевики насобирали! Молодцы, можно сварить и варенье, — обрадовалась мать. — А теперь умойтесь и садитесь ужинать, отец придёт сегодня позже. Не будем его ждать.

Ребята так проголодались, что, забыв обо всём на свете, набросились на еду. Но тут дверь веранды отворилась, и вошла тётя Аревик, мать Давида. Лицо у неё было очень встревоженное. Сурен чуть хлебом не подавился, увидев её.

— Угощайся ягодами, Аревик, — сказала соседке мать.

— Не до угощения мне, Вартуш, — ответила та. — Ребята, вы не видели нашего Давида?

— Нет, — ответил Армен и уткнулся в тарелку.

Сурен, перестав жевать, вопросительно глядел на брата, стараясь поймать его взгляд.

— Мы ходили за ежевикой, нас целый день не было дома, — наконец сказал Армен.

— Вся извелась от тревоги, — вздохнула тётя Аревик. — Пойду его искать… Ума не приложу, куда он запропастился. И собаки его что-то нигде не видно. Как сквозь землю провалилась… — И женщина направилась к дверям.

Вартуш сочувственно проводила соседку взглядом.

— Слушай, Армен, давай сходим за Давидом, — улучив момент, когда мать вышла во двор, сказал Сурен.

— Нет, не пойдём. Пусть проведёт там ночь. Будет ему наука — как терять чужие ножи.

— А вдруг на него нападут волки?

— Не болтай глупостей. Волки давно перевелись в наших краях. Завтра, — сказал Армен, сладко потягиваясь и зевая, — с утра пораньше отправимся за ним. А теперь спать, спать…

— Но ведь он пожалуется взрослым, — размышлял вслух Сурен, — скажет, что это мы привязали его на всю ночь к дереву.

— Тогда мы объясним, что играли в Давида Сасунского. Дурачок ведь сам дал себя связать, разве нет? И вообще, не приставай больше ко мне со своими глупыми разговорами.

Был тёплый вечер, и мать постелила мальчикам на веранде. В широко распахнутые окна вливался аромат цветущих роз. Армен сразу же заснул, а Сурен ещё долго прислушивался к голосу тёти Аревик, искавшей сына по всему посёлку: «Э-э-э-эй! Давид! Э-э-эй, Давид!»

— Армен, Армен… — прошептал в темноте Сурен. — Уже спишь? Неужели смог уснуть?.. — недоуменно прошептал он.

Сурен крепко зажмурил глаза, пытаясь тоже уснуть. Напрасно. В его воображении одно видение мгновенно сменялось другим: вот Давид, одинокий и охваченный жутким страхом, стоит, привязанный к дереву… Вот уже к нему подбираются, лязгая зубами, волки… вот он, онемевший от ужаса, смотрит на их оскаленные пасти, на поблёскивающие при лунном свете волчьи глаза. Сурен вдруг почувствовал под ложечкой холодную пустоту, а колени стали ватными, — точно такое же чувство он испытал, когда однажды заглянул в горах в глубокое ущелье. Снова и снова ему представляется Давид, одинокий и брошенный ими в ущелье, и снова волки, и снова… Сурен крутился в постели с боку на бок: вай, скоро наступит утро?.. Но наконец, измученный кошмарами, неожиданно для себя погрузился в тревожный сон.

Среди ночи Сурен вдруг проснулся и с криком: «Волки, волки напали на Давида!» — выскочил в одних трусах и майке во двор и бросился к соседям. Следом за ним, разбуженный криками брата, побежал Армен, но, не посмев войти, остановился у порога, потому что увидел в комнате тётю Аревик, ломающую в горе руки, и множество женщин. Там была и его мать.

— Вай, что ты говоришь, Сурик-джан? Да ты просто это со сна! — сказала мать Армена и Сурена, вскочив со стула. Она тоже вместе с другими соседками всю ночь утешала обезумевшую от горя мать Давида. — Бог мой, да у тебя жар, сынок, лихорадка! — воскликнула Вартуш, пощупав лоб сына.

— Вай, дом мой обрушился! — заголосила тётя Аревик. — Да что вы стоите? Чего ждёте?! Скорей на помощь моему мальчику!

Она подбежала, схватила за плечи плачущего Сурена и стала трясти его изо всех сил.

— Так это вы его повели в лес? Вы его бросили там? Сейчас же веди нас туда! Сейчас же, слышишь!..

— Он… Мы его привязали к дереву. Армен… — сбивчиво пролепетал Сурен, дрожа всем телом.

Но в эту минуту в комнату вошёл отец Давида в окружении других мужчин. Вид у них был мрачный, потому что поиски мальчика не увенчались успехом. Вслед за ними тихо вошёл Армен и стал у порога.

— Левон! Скорей, Давид в лесу! — вскричала при виде мужа тётя Аревик. — Эти негодники Армен и Сурен привязали его к дереву! Идёмте скорей!

Отцу Армена стало стыдно за своего сына. Он подошёл к нему и дал увесистый подзатыльник. Заметив, что все посмотрели на него с осуждением, мальчишка, покраснев, испуганно уставился в пол.

— Ладно, оставь его, — глухо проговорил отец Давида.

— А теперь, паршивец, веди нас к Давиду, — приказал Армену отец.

За горами уже стало розоветь, тонкой прозрачной пеленой стелился над холмами и долиной утренний туман, когда родители Давида, Армен, его отец, ещё несколько соседей и родственников быстро зашагали по просёлочной дороге, ведущей к Лысым горам. Армен шёл позади всех.

— Смотрите, во-он кто-то идёт по дороге! — вдруг заметил отец Давида.

И тут все увидели вдали в утренней дымке одинокую фигурку, идущую навстречу им.

— Смотрите, и собака рядом! — крикнул кто-то. — Да ведь это Давид идёт! Клянусь чем хотите, это Давид со своей собакой.

— Это Давид, мой мальчик! — вскричала, задыхаясь от бега, тётя Аревик. — Вай, да буду я твоей жертвой, сынок! Жив, жив и невредим…

Спустя несколько минут она крепко обнимала Давида, взъерошенного, с осунувшимся лицом и оторванным рукавом, но счастливого. Рядом прыгал от радости пёс Санасар.

— Мама, мама! — говорил Давид, уклоняясь от поцелуев. — Помнишь, как злые пахлеваны Аслан и Какан связали по рукам и ногам Давида Сасунского и бросили в горах? Помнишь, как он разорвал верёвки и освободился, помнишь? Я тоже, как Давид Сасунский, освободился из плена. И знаешь, кто мне помог разорвать верёвки? Санасар! Он зубами дёргал, дёргал за верёвку, а я поднатужился — и разорвал её. Честное слово, не веришь? Спроси Армена и Сурена. Смотри, смотри: даже следы верёвок остались на руках! И ни капельки, ни капельки не боялся, честное слово! А всё потому, что со мной был мой верный Санасар!

Сурен в тот же день слёг в жестокой лихорадке, и его увезли в больницу, потому что к вечеру поднялась высокая температура и он, не переставая, всё время бредил, упоминая каких-то волков, Давида, дерево и ещё о чём-то странном и непонятном.

После того как увезли брата, Армен весь вечер ходил по дому и по двору как неприкаянный, всё у него валилось из рук, он едва дождался прихода матери.

— Мам, ну как Сурик? Лучше ему?

— Слава богу, лучше немного, заснул, — усталым голосом ответила мать. — Но он ещё долго пролежит там. Врач сказал, что его надо серьёзно лечить.

— А от чего же его будут лечить?

— От чего?.. — машинально повторила за Арменом мать. — От чего, говоришь? — И вдруг в упор посмотрела сыну в глаза: — А сам ты не догадываешься?..