ГЛАВА 9

Все еще прикованному к постели Аргайлу было нечем заняться, кроме как воевать с медсестрами, любоваться блестящим свеженьким гипсом, наложенным на ногу, и гадать, скоро ли, наконец, его отсюда выпустят. Нет, он не принадлежал к разряду беспокойных личностей, эдаких неваляшек, которые просто изнывают от долгого пребывания на одном месте. Напротив, мысль, что можно проваляться в постели, в полном безделье, некоторое время, всегда приводила Аргайла в восторг. Но провести несколько дней в больнице для некурящих — нет, это уж слишком. Уходя, добряк Морелли оставил ему сигареты, но их тут же конфисковали медсестры — можно было подумать, что каждая вооружена неким детектором сигаретного дыма, — и у Аргайла появились первые симптомы депрессии.

Больше всего он томился при мысли, что там, на свободе, происходит множество важных событий: ди Соуза убит, Морзби тоже, кто-то пытался прикончить его, Флавия прилетает. Аргайл уже знал, что она названивала в отдел Морелли каждые несколько часов, замучила всех расспросами о его самочувствии. Но от этого ему не становилось легче. Напротив, он испытывал самые тягостные чувства и еще — смущение, как от манипуляций строгих и шустрых медсестер, чья манера бесцеремонно совать в постель судно просто выводила Аргайла из себя и вызывала желание как можно быстрее покинуть это место.


Пока Аргайл отбивался от настырно услужливых медсестер, Флавия в спешке и суете втискивалась на свое сиденье под номером 44-Н в переполненном «Боинге-747», уже взявшем курс на запад.

Ей нравились ее работа и относительно небольшой офис, где располагалось управление, вызывавшее особое ощущение товарищества и близости с коллегами. Но статус управления, эдакого придатка полицейской системы, порождал свои проблемы. Главной из них, как она в полной мере прочувствовала именно сейчас, был недостаток бюджетных средств. А выражался он в том, что управление просто не могло позволить купить своему сотруднику приличный билет на самолет, и лететь пришлось в хвостовом отсеке.

Однако в полете Флавию поджидало несколько интересных моментов. Из спецслужб пришло досье на Морзби, и, вопреки всем правилам, она успела снять с него фотокопию, прежде чем отослать обратно. И вот теперь Флавия читала эти материалы, и презрение к спецслужбам нарастало. Досье, охраняемое столькими правилами и запретами, окруженное таинственностью, являло собой не что иное, как подборку вырезок из газет, время от времени попадалась краткая запись, уточняющая, к примеру, условия подписания «Морзби индастриз» контракта на производство оборонного электронного оборудования. Наибольший интерес представляли вырезка из «Кто есть кто», а также подробнейший отчет о жизни Морзби, напечатанный в «Нью-Йорк таймс». Три часа работы в публичной библиотеке — и Флавия могла бы накопать куда больше.

Чистой воды любительщина, но несколько моментов все же ее заинтриговали.

Прежде всего газетный отчет о жизни и карьере Морзби. Выяснилось, что Морзби нельзя отнести к разряду людей, «сделавших самих себя». Если, конечно, вы не были готовы проявить неслыханное благородство и причислять к этому разряду всех, кто получил наследство в пять миллионов долларов. В молодости его с натяжкой можно было назвать плейбоем — (об этом свидетельствовала приложенная здесь фотография), но забавам положила конец Вторая мировая война. Морзби занимал должность по гражданской обороне в администрации штата Канзас, затем по окончании боевых действий был переведен в Европу.

Именно там, утверждала статья, он и положил начало своей блестящей карьере и коллекции. Флавия умела читать между строк и пришла к выводу, что в ту пору Морзби был всего лишь заурядным спекулянтом, орудовавшим на черном рынке. Он закупал в Штатах дефицитные продукты, ширпотреб и продавал их по астрономическим ценам несчастным европейцам. Этот бизнес отнимал у него столько времени, что в 1948 году он вышел в отставку и, прежде чем вернуться в Калифорнию, еще четыре года организовывал торговые связи своих фирм в Цюрихе.

А Цюрих находился в Швейцарии, именно там, где, как Флавии говорили, обитал первый покупатель Бернини. Что вполне совпадало со смутными воспоминаниями Борунны…


Детектив Джозеф Морелли тоже провел весь день за бумагами. Сосредоточенно и болезненно хмурясь, он разбирал скопившиеся на столе со дня убийства Морзби письма, папки и документы.

Если бы он был знаком с Таддео Боттандо, то они, по всей вероятности, прекрасно поладили бы. Несмотря на разные пристрастия — генерал любил провести субботний день в тишине музея, а Морелли предпочитал пиво и игры в мяч, — подход к многотрудному полицейскому делу был у них одинаковым. Его можно было охарактеризовать одним емким словом: основательность. Они разбирали все по камешкам, проверяли тщательно и досконально. За долгие годы работы у обоих выработалось твердое убеждение, что преступление — грязный бизнес, и подоплекой каждого являются деньги. Чем страшнее преступление, тем больше замешано денег, а потому Морелли искал крупную сумму.

Как и Флавия, он решил начать с изучения прошлого Морзби и связанной с его бизнесом документации, причем особенно Морелли интересовали налоговые декларации Морзби за последние пять лет. Он также забрал из кабинета Тейнета кипу папок и убедил Дэвида Барклая, помощника и приспешника Морзби, отдать ему те, что у него имелись.

А потом уселся за работу, и до чего же тягомотной и скучной она оказалась! С налогами у Морзби обстояло не все так просто, под конец Морелли совсем запутался. За два часа ему удалось обнаружить всего лишь один потенциально полезный документ — записку, написанную почерком Барклая, в которой отдавалось распоряжение выплатить два миллиона долларов за бюст. Любопытный факт.

А вот и бесконечные списки гостей, повествующие о том, кто чем занимался в критический момент. Тейнет неотлучно находился на вечеринке, что подтверждала пленка видеокамеры. Лангтон вышел на улицу и курил, тоже подтверждается. Стритера нигде не было видно, но он уверял, что находился в тот момент в туалете — у него разыгрался геморрой. В правдивости этого заявления Морелли почти не сомневался, но все же поставил против имени Стритера маленькую звездочку. Барклай заслужил большую звездочку, ди Соуза — звездочку и знак вопроса. Анна Морзби сидела в машине, собиралась ехать домой, что подтвердил ее шофер. Примерно через десять минут после убийства Лангтон позвонил домой Джеку Морзби, таким образом, последнего можно было исключить.

Письменное заключение о том, что пуля, извлеченная из головы убитого, соответствует найденному возле тела пистолету, не слишком заинтересовало Морелли, он в этом почти не сомневался. Не сомневался он и в том, что именно из этого оружия был застрелен Морзби. А вот факт, что пистолет был зарегистрирован на имя Анны Морзби, явился для него сюрпризом. Интерес к этой дамочке вновь ожил. И Морелли добавил еще одну звездочку против имени Дэвида Барклая.


Представления американцев о гостеприимстве, важность дела, а также врожденная услужливость Морелли стали причиной того, что он, несмотря на усиливающуюся зубную боль и, как следствие, раздражение против всех и вся, прибыл в аэропорт в час ночи встретить выходившую из самолета Флавию.

Последние несколько дней не ознаменовались сколько-нибудь приятными для него событиями. Помимо проблем, связанных с делом Морзби, которое, следует признать, продвигалось слабо или почти не продвигалось, внимание Морелли постоянно отвлекали другие неоконченные дела, назойливые расспросы начальства, глупейшие спекуляции на эту тему газетных репортеров. И еще эти десны — они его просто доконали.

Он просиживал на работе чуть ли не круглые сутки, жена возмущалась, и хотя информации накопилось достаточно, Морелли никак не удавалось соединить все разрозненные фрагменты воедино. И вот теперь, когда они все же начали складываться в некую еще не слишком четкую картину, особой радости это не принесло. В целом Морелли приветствовал сотрудничество на международном уровне, однако не понимал, чем ему поможет Флавия ди Стефано. Она наверняка отнимет у него много времени и почти ничего не даст взамен.

Правда, ее можно рассматривать как кость, которую можно бросить этим собакам-репортерам и отвлечь тем самым их внимание. Приезд Флавии уже вызвал в прессе массу слухов и предположений. Американцев всегда почему-то возбуждала перспектива сотрудничества с Европой (местом, неизбежно ассоциировавшимся в их прямолинейном сознании с хитростью и распадом). Стоит упомянуть, к примеру, Италию в связи с преступлением, и утром уже с полдюжины ученых мужей будут мрачно вещать о мафии.

Ничего, пусть пережевывают эту жвачку, рассуждают о возможных связях Морзби с организованной преступностью, а Морелли с коллегами спокойно продолжат свое дело.

Он заметил ее первым, сонно бредущую к окошкам справочной, и, несмотря на столь поздний час и усталость, позавидовал Аргайлу. По происхождению Морелли был итальянцем, а потому питал патриотическое пристрастие к женщинам именно такого типа. Утомленная перелетом, Флавия тем не менее выглядела прелестно, а растрепанные светлые волосы и помятая одежда лишь придавали ей шарма. Нет, подумал Морелли, пока она направлялась к нему, лицо красивым, пожалуй, не назовешь. Да и хорошеньким — тоже. Но все же было что-то в нем притягательное, нечто такое…

— Синьорина ди Стефано? — произнес Морелли, когда Флавия в очередной раз широко зевнула и протерла глаза.

Она окинула его подозрительным взглядом, сделала еще шаг навстречу, и на ее лице появилась улыбка.

— Детектив Морелли. — Флавия протянула ему руку. — Спасибо, что встретили меня. — Они обменялись рукопожатием.

По-английски говорила она бегло, правда, с сильным акцентом, который Морелли счел совершенно неотразимым, и на пути к машине рассказывала о своем путешествии. Повествование можно было свести к одному слову — чудовищно.

— Я заказал вам номер в отеле Аргайла. Надеюсь, вам понравится. Это недалеко от музея, вполне комфортабельный маленький отель.

— Наверное, сейчас уже слишком поздно навещать Джонатана? — спросила Флавия. — Я пару раз звонила в больницу, но поговорить с ним так и не удалось. Они не соединили.

— Напрасная трата времени, — сказал Морелли, выехав на автостраду и повернув на север. — Сегодня днем Аргайл уже выписался.

— Разумно ли это?

— Врачи говорят, что нет. Но все они одинаковы. Я имею в виду в этих вопросах. Видите ли, Аргайл заявил им, что если останется в больнице, то просто умрет от скуки, поэтому будет долечиваться в домашних условиях. Вызвал такси и упорхнул. С тех пор ничего о нем не слышал.

— О Господи! Какое легкомыслие!

— Да, пробыл здесь у нас всего пять дней, едва не угодил под грузовик, потом попал в серьезную аварию, разнес магазин, сломал ногу, постоянно собачился в больнице с врачами и медсестрами. От таких людей исходит опасность. Кроме того, я хотел предоставить ему защиту на время проведения расследования. А теперь даже не знаю, где он…

— Что значит, защиту? От кого?

— Ну, на тот случай, если кто-нибудь снова попытается убить его.

А вот это для Флавии была новость. До настоящего момента она полагала, что травму Аргайл получил из-за присущего ему разгильдяйства, ведь подобные истории сопровождали его всю жизнь. Флавия впервые узнала от Морелли о специально ослабленном тормозном шланге, о событиях на вечеринке, о том, что Аргайлу, очевидно, было известно что-то об убийстве, вот только он никак не мог припомнить, что именно. Флавию несколько раздражали разглагольствования американца о том, что, метафорически выражаясь, петля вокруг Дэвида Барклая и Анны Морзби затягивается. К чему тогда она проделала весь этот путь, если все равно дело будет раскрыто в течение нескольких ближайших часов?

И еще ее очень встревожило сообщение об Аргайле. Нет, она не так уж стремилась повидаться с ним, но сделать это оказалось просто: приехав в отель, Флавия застала там Аргайла. Он сидел на кровати, положив ногу на подушку, читал, а на тумбочке стояли стакан с виски и пепельница. Вот она, долгожданная свобода.

Флавия вошла, и если бы не нога, Аргайл непременно вскочил бы, бросился ей навстречу и заключил в объятия. Но вместо этого он радостно взмахнул рукой, расплылся в улыбке и принялся извиняться за то, что не может двинуться с места.

Флавия лишь кивнула. Она собиралась съязвить по поводу его неосторожности, затем сесть и затеять серьезный разговор о бюсте. Хотела держаться холодно и отстраненно. Она не простила Аргайлу бегство из Италии. Но все пошло не так. Флавия злилась на него, беспокоилась о нем, но больше всего ее встревожило известие о том, что кто-то намеревался Аргайла убить. Ей не составило труда проникнуть в его номер, дверь была не заперта. Нет, этот человек проявляет просто вопиющее легкомыслие, не предпринимает никаких мер предосторожности, просто выводит ее из себя своей пустой дурацкой болтовней!

Флавия безапелляционно заявила Аргайлу, что он глуп, непростительно разболтан, эгоистичен, представляет опасность не только для окружающих, но и для самого себя, слеп, как мышь (тут ее немного подвело незнание английских идиом), и вообще невыносим. Правда, все эти высказывания заняли больше времени, ведь она не поленилась припомнить ему все, и грозила пальчиком, и переходила на цветистые итальянские выражения, когда не хватало английских. И умудрилась все под конец испортить, потому что нервы не выдержали, нижняя губка задрожала, на глазах заблестели слезы, и все это от радости, что он, слава Богу, еще жив.

Для Аргайла настал критический момент. Выбор у него был невелик: принять вызов и начать отбиваться, и тогда о воссоединении двух сердец нечего и мечтать; или же попытаться успокоить Флавию, с риском вызвать на себя новый шквал огня и выслушивать обвинения в том, что он много о себе возомнил.

Аргайл прекрасно все это понимал, потому что хорошо знал Флавию. Он все не решался сделать выбор, тянул время и отмалчивался, с тоской взирая на свою подругу. И как ни странно, поступил правильно. Пусть стоит, грозно сверкая глазами и уперев руки в бока. Рано или поздно надоест, и как только она умолкнет, он возьмет ее руку и нежно сожмет в своей.

— Очень рад видеть тебя, — тихо промолвил Аргайл. Флавия села, громко чихнула и кивнула:

— Вообще-то, знаешь, я тоже.

Загрузка...