Царица Армянская

СКАЗАНИЕ ТРЕТЬЕ

— Божественный, отец зовет!

Каранни проводил учения. Рывком повернув коня к верховному военачальнику, он испуганно спросил:

— Что, плох?

— В агонии уже…

Пустив своего буланого вскачь, царевич вихрем понесся к дворцу, что высился на взгорье в самом центре города. «Отец умирает!» — с болью подумал Каранни, и душу его обуял ужас от отчетливого сознания, что он остается совсем один.

Стояла весна тысяча триста двадцать девятого года[21]. Текущий вдоль города Евфрат бушевал половодьем, затопляя все окрест — и малинник, и даже кипарисы чуть не до полствола.

Столица Хайасы раскинулась на каменистом горном плато, неподалеку от глубокой пещеры, разинутый зев которой осеняла раскидистая крона могучего старого кедра с орлиными гнездами на ветвях.

Жрецы утверждают, что именно в этих местах, за три десятка поколений до них, явился предкам-армянам прародитель Гайк, и потому тут и был воздвигнут город Куммаха.

Каранни приоткрыл дверь в покои отца. Мари-Луйс подвела мужа к умирающему:

— Он неотступно зовет тебя.

Жрецы воскуряли в кадильницах ладан.

На высоком ложе тихо угасал армянский царь Уганна.

Каранни, едва ступая, приблизился к постели и опустился на колени.

Отец тут же чуть слышно сказал:

— Встань, сын мой, гордость нации нашей. Победивший страну хеттов даже перед богами не должен опускаться на колени. Подойди ближе, дай поцеловать тебя.

Каранни поднялся, обнял отца, и они долго молчали.

Великий жрец Арванд Бихуни подошел к изголовью умирающего, обложил его маленькими глиняными божками и принялся молиться. Мари-Луйс недобро глянула на него, явно недовольная, что именно он находится здесь в последние минуты земной жизни царя Уганны. Даже голос Арванда Бихуни был ей неприятен, казался неуместно резким и жестким.

А жрец между тем, бормоча свою молитву и поминая при этом злонравного бога Угура, бога Шанта, не думал взывать к армянским богам Мажан-Арамазду и Эпит-Анаит, что опять же выводило из себя Мари-Луйс.

А когда Арванд Бихуни начал как бы изгонять хворь из больного, размахивая над ним жезлом, и попытался еще дать ему какого-то своего снадобья, Каранни отстранил его и взмолился:

— Отойди! Отец испустил уже дух!..

Царевич широко растворил двери покоев умершего и ощутил дыхание вод Евфрата.

Через великую реку по его велению сооружали мост. Одним концом он выходил к пристани у въездных ворот Куммахи, а другим на правый берег, туда, где высится священная гора Мажан-Арамазда, где возводится новый город Ани в честь победы над хеттами.

Каранни отвел там земельные наделы всем армянским родоначальникам из ближних и дальних провинций и приказал каждому построить дворец. Родоначальники пожелали при этом еще и воздвигнуть храмы своих богов, но это им было запрещено.

— В Ани должен быть только один храм! — сказал Каранни. — Храм бога Мажан-Арамазда!

По настоянию Мари-Луйс все наиболее крупные и значительные родоначальники привезли свои семьи в Куммаху-Ани…

Жрецы с подобающими почестями перенесли покойного царя в храм с тем, чтобы, забальзамировав его, оставить до той поры, когда будет воздвигнут новый храм. Каранни решил похоронить отца в новом городе и тем основать усыпальницу их царской династии…

Наступила ночь с ее кошмарами. Каранни лег, не раздеваясь, на кушетку и до утра глаз не сомкнул. Видения, одно мучительнее другого, одолевали его.

Нуар, стоя на коленях у него в ногах, воскуряла ладан. Но ему и от этого не спалось.

Вконец измотавшись от бессонницы, Каранни велел позвать Каш Бихуни.

— Поедем в новый город! — сказал он. — Посмотрим, как там дела.

Они спустились к берегу, сели в колесницу и по мосту, уже почти готовому, переехали на ту сторону Евфрата, откуда хорошо просматривались старинные храмы Куммахи. Над всеми возвышалась златоглавая обитель богини Эпит-Анаит.

Каранни объявил верховному военачальнику свою волю:

— Разрушить все храмы Куммахи, оставив только два из них — храмы Мажан-Арамазда и Эпит-Анаит.

Явно обрадованный, Каш Бихуни ответил:

— Воля твоя будет исполнена, божественный.

Каш Бихуни был лет на двадцать старше престолонаследника, но во всем вверялся ему. Да и к чему лишние заботы, раздумья, считал он. Покой дороже всего.

— Куда править? — спросил Каш Бихуни, с трудом сдерживая коней, впряженных в колесницу.

— Туда, где строится новый храм.

Было удивительно тихо.

«Странно люди устроены, — подумал Каш Бихуни. — Жизнь так коротка, и большую ее часть они расточают на поклонение бездушным идолам. Вон и царица, с богами силой меряется, а мужа отринула. Где это видано? Ну, да и ладно! Какое мне дело до того, что курица не в своем гнезде яйца несет».

Они поднимались вверх по извилистой дороге. Отсюда золоченый купол храма Эпит-Анаит был виден особенно хорошо. «Сияет, как наложница престолонаследника Нуар, — мелькнуло в голове Каш Бихуни. — И зачем только Каранни сохраняет храмы? От них ведь никакого толку…»

Каранни осмотрел крепостные стены и остался доволен: хорошая кладка, надежная толщина, все делается как надо. С внутренней стороны устроены необходимые приспособления, есть и стойла для коней.

Он решил, когда все будет закончено, воздвигнуть на круглой центральной площади нового города статую Мажан-Арамазда. Над ней уже работают. Царевич видел ее, статуя должна быть очень хороша.

Каменотесы и жрецы, работающие над созданием Ани, встречали престолонаследника с почтением. Резали жертвенных бычков и овец у его ног. Несмотря на раннюю пору, появился и Таги-Усак, возглавляющий от имени Каранни все работы по возведению нового города.

— О божественный, город твой день ото дня становится многолюдней. Прибывают на жительство целыми кланами, иные по пятьдесят — шестьдесят человек.

— Вот только ты, Таги-Усак, да брат мой Каш Бихуни никак не обзаведетесь семьями.

— У меня теперь вся надежда на бога зла Угура, — хмыкнув, пошутил верховный военачальник. — Недалек час — явится и приберет меня…

— Выходит, надо его уничтожить, и мы это сделаем! — сказал царевич.

— И Шанта тоже! — воодушевился Таги-Усак. — И еще!.. Кому он нужен, этот сонм богов. Иной раз все перемешаются в голове, не вспомнишь, какого и по какому случаю следует поминать…

Новые поселенцы большой толпой окружили Каранни. Престолонаследник был приветлив с ними.

— Я рад всем вам, новоприбывшим, благословляю вас и освобождаю от податей.

Толпа возликовала:

— Слава царю нашему Каранни!..

— Слава царице нашей Мари-Луйс!..

— Слава, слава!..

Каш Бихуни обратил особое внимание на то, что царь освободил новоприбывших от податей. «А ты хитроумен, царь наш! — подумалось ему. — Хочешь, чтоб побольше народу сошлось в твой новый город. Хочешь, чтобы твой Ани сделался более грозной и могучей цитаделью, чем Хаттушаш у хеттов!»

Каш Бихуни улыбнулся, довольный, извлек из кармана своего хитона горсть любимых жареных бобов и стал потихоньку от Каранни крошить их зубами. Дела, конечно, разворачиваются небывалые, но ему-то что с того…

В новой части столицы, в Ани, поднялся храм Мажан-Арамазда и рядом с ним усыпальница, под сенью которой будут покоиться останки царя Уганны.

Все, что связано с распоряжениями относительно похорон, Каранни поручил Мари-Луйс. Он уже смирился с тем, что жена стала ему чужой, но боль еще жила в душе. И сейчас Каранни хотел лишний раз дать ей понять, что высоко ее чтит и не собирается отстранять от своих царских дел.

Мари-Луйс объявила о дне похорон. Весть тотчас разнеслась в Куммахе и в Ани.

И вот день этот наступил.

Еще с утра площадь у храма заполнили женщины, стремящиеся первыми лицезреть царя Уганну. Все заходились плачем и причитаниями. Иные в экстазе доводили себя до того, что теряли сознание. Две юные жрицы, опоив себя дурманным снадобьем, отошли в мир иной прямо на плитах у входа в храм. Узнав об этом, Мари-Луйс послала туда воинов из своей охраны, приказав оповестить, что она запрещает самопожертвования.

А на площади старого города тем временем объявился облаченный в царские одежды безумец, называющий себя воскресшим по воле богов царем Уганной. Самозванца схватили, догола раздели, сняли с него накладные волосы, краску, коими он подделался под царя, и вывели напоказ толпе. Толпа вмиг забила его камнями до смерти.

Среди людей на площади рассеялись храмовые жрецы. Они гундосили свои заклинания, молили смерть, чтоб, унеся их царя, она впредь обходила бы стороной всех армян.

— Царь наш Уганна был справедлив! — твердили и жрецы, и толпа. — Предки его тысячелетия жили в горах, там, где гнездятся орлы. А мать его понесла от вод великого Евфрата. Когда новорожденный появился на свет, его колыбелью стала купель из камня, а вскормлен он был орлиными яйцами!..

Шестеро рабов несли к храму носилки, на которых восседал великий жрец Арванд Бихуни. Увидев это шествие, Каш Бихуни выплюнул изо рта недожеванные бобы.

Похоронная процессия вышла из храма Мажан-Арамазда. И впереди, и замыкая ее, шли сотни жрецов. Все они трубили в рожки, а жрицы стенали, плакали, что-то выкрикивали. С ними голосили и горожанки.

Овдовевшие жены царя Уганны, которых было много, шли за катафалком простоволосые, растерзанные. За ними следовали наемные плясуньи и плакальщицы.

Обряд погребения начался ритуальным песнопением и плясками. Затем приближенные почившего царя мужчины обрезали свои бороды и в кровь себя исцарапали. А великий жрец тем временем возносил молитвы и, причитая, все поминал жизнь и деяния Уганны.

Царевы слуги подносили людям вино. Каждый отпивал один-два глотка…

В выложенной камнем усыпальнице стояла колесница.

Каранни с грустью взглянул туда. Страшно подумать: отец уходит навсегда.

Жрецы окурили маслами и ладаном усыпальницу, затем осадили на колени коней, впряженных в последнюю земную колесницу царя, и всадили им ножи в голову.

Сделав все это, они сняли забальзамированное тело покойного и опустили на колесницу в усыпальнице. Жрецы посыпали его сухим красноземом и покропили священной водой. Царевы жены, обрезав волосы, положили их на грудь умершего. Все оружие царя Уганны, кроме его боевого щита, уложили вокруг колесницы. А щит и серьги царя вручили сыну Каранни на памятное хранение.

— О государь наш! Избранник богов! — заголосил Арванд Бихуни. — О великий царь Уганна, возвернись! Возвернись к нам!

Вдовы истошно выли, в кровь царапали руки и лица.

Но вот усыпальницу накрыли большой плитой тесаного, резного камня.

Великий жрец шепнул на ухо Мари-Луйс:

— Позволь хоть одну из вдов принести в жертву! Хоть одну, божественная? Ведь так принято!..

— Запрещаю! — решительно и строго сказала царица. — Слышишь, запрещаю!

— Разреши принести себя в жертву той, которая захочет этого добровольно, божественная! Сделай милость!

— Запрещаю!!!

— Ну, хоть раба можно?..

Мари-Луйс так взглянула на великого жреца, что он наконец испуганно попятился назад.

Царевы жены раздали всем ритуальные сладкие лепешки и снова принялись стенать и причитать.

Жрецы зарезали жертвенных козлят.

Когда обряд погребения был завершен, Арванд Бихуни, обращаясь к царице, сказал:

— А теперь, божественная, назови, кому из жрецов ты поручаешь быть хранителем царской усыпальницы.

Мари-Луйс вздрогнула от неожиданности. Деваться было некуда, собравшись с силами, царица проговорила:

— Жрецом-хранителем царской усыпальницы объявляю астролога Таги-Усака. — Тяжело вздохнув, она добавила: — Пора уже ему целиком посвятить себя служению богам и общению со звездами.

Арванд Бихуни с опаской сказал:

— Божественная, но Таги-Усак ведь не обращен в жречество?..

— Все в нашей воле. Не обращен, так обрати!

Мари-Луйс явно торжествовала, что приняла такое решение.

Таги-Усак молча проглотил слюну. Она была горькой.

Солнце село. Все разошлись.

Вечером Мари-Луйс вошла в спальню Каранни. В руках у нее была золотая царская корона, усыпанная алмазами.

— Прими, царь мой, корону своего отца, знак величия и власти!

Мари-Луйс опустилась на колени, протянула ему корону и добавила:

— Прими, Каранни, царь армянский!

Он приподнял руку:

— Неужели у моей жены нет для меня более дорогого дара, чем эта неодушевленная красота?

— Прими корону, Каранни! — твердо сказала. — Больше мне нечем тебя одарить.

Каранни взял у нее корону.

Царица ничем не обнаружила своей душевной боли: все как бы так и должно было быть.

Она вышла. И почти у самой двери столкнулась с хмурым, уже обритым Таги-Усаком.

— И ты теперь тоже умер для меня, Таги-Усак, — сказала Мари-Луйс, тяжело вздохнув. — Как много в моем окружении живых трупов!..

Таги-Усак покорно опустил перед ней голову. Он давно ждал от Мари-Луйс любой жестокости по отношению к себе, вплоть до убиения. Но такого — что обратит его в жрецы — не предполагал.

Не поднимая головы, Таги-Усак тихо, чуть внятно проговорил:

— Желаю тебе обрести успокоение, мое божество! Свет моей души угас. Истаяли свечи, светившие мне…

Мари-Луйс ощутила вдруг тайный страх. Вчера еще мужественный и прекрасный, в этой новой для него хламиде Таги-Усак казался сейчас чем-то средним между мужчиной и женщиной. Обритый череп выкрашен, на лице ни волоска.

— Каков будет конец, Таги-Усак? Что произойдет завтра?

— Завтра — это сегодня. Должное уже свершилось.

Царица задрожала от негодования.

— Я спрашиваю, что будет завтра?

— Дай мне руку — узнаешь.

Мари-Луйс машинально спрятала руки в складках своей одежды.

Таги-Усак усмехнулся.

— Вот и свершилось твое желание. Отныне твой удел — покаяние и воздержание за былой грех.

— Моя жизнь давно уже стала сплошным воздержанием, жрец Таги-Усак! — раздраженно бросила царица. — Уйди от меня. И немедленно…

Таги-Усак поспешил удалиться.

Он был уверен, что провожающие его глаза царицы полны слез. Он был уверен в этом.

Арбок Перч вместе со своим отрядом добрался до высей Тайка и там, в горах, раскинул лагерь.

Дав людям немного отдышаться, он приказал воинам построиться на лесной поляне и, стоя перед шеренгой, мрачный, вооруженный, точно к бою готовый, произнес:

— Вы были свидетелями того, как я отказался от должности властителя Нерика, предложенной мне царем Каранни. Были?

— Да, свидетели!..

Арбок Перч рванул серьгу из уха — подарок Каранни — и бросил в кусты.

— Отказываюсь и от этого дара царя. Сейчас, когда мы сами себе властители, я спрашиваю вас, свободные люди, хотите вы впредь оставаться со мной?

— Хотим, хотим! — ответили все хором.

Ерес Эпит, которая была единственной женщиной в отряде мятежников, с гордостью взирала на своего супруга и испытывала к нему все большую и большую преданность и любовь. Только теперь, только с ним она вдруг поняла, что всю жизнь боялась лишь богов и царей…

Места тут, в Тайке, хорошие. С вершин просматривается весь горизонт. Воды много, леса богатые. И становище надежно укрыто в их чаще от недоброго глаза и слуха.

Минул первый день, затем еще и еще.

Арбок Перча почему-то тревожила безмерная кротость и нежность Ерес Эпит.

— Может, тебе горько здесь, на чужбине, жена моя? Может, нежеланный я? Если так, только скажи, я готов сам доставить тебя в дом твоего отца, дать тебе свободу! Нет для человека ничего более святого, чем свобода.

Ерес Эпит кинулась ему на шею:

— Я счастлива с тобой, Арбок Перч! Боги тому свидетели!

— Счастье — это игра богов. Нам, смертным, оно перепадает редко. Да и то порой лишь для того, чтоб обернуться бедою. Человек — сам себе бог и собою держится в мире.

Ерес Эпит погладила ему руки.

— О Арбок Перч, супруг мой, ты удивительный, необыкновенный человек.

Она обернула свои длинные косы вокруг его шеи, как ожерелье, и, нежно ластясь, сказала:

— Я осмелюсь спросить у тебя: разве нельзя жить свободным и независимым?

— Как тебя понимать?

Ерес Эпит, видно, не знала, как выразить то, что занимало ее мысли. Она не робела, нет. Просто не находила слов.

— Вот ты восстаешь против богов, против царей. Так ведь?

— В этом смысл моей жизни.

— Выходит, этим ты связываешь себя с ними, снова сковываешь цепями свою свободу. Выходит… Нет, не могу я никак выразить. Понимаешь, мне ясно одно: вот ты отказался служить царю, но свободы у тебя все равно нет, ты связан враждою с недругами, зависим от этой вражды, от их воли и действий?..

О боги, о чем вещают эти нежные уста, созданные для жарких лобзаний!..

— Человек извечно в оковах, — продолжала Ерес Эпит. — Да, да, в оковах. Причем по своей воле, сам их на себя надевает. А вот мне хотелось бы жить по-настоящему свободной, как птица, как звери в священную пору любви. Но пойми, любимый, это невозможно. И желаемое тобой тоже невозможно. Как найти то, чего нет, чего не может быть? Человек от рождения обречен быть рабом оков, не всегда видимых, но извечных для каждого. И хлеб и вода, их добывание — тоже оковы. Нету и не может быть для человека полной свободы и независимости. Нету…

Ерес Эпит продолжала свои раздумья вслух и словно бы уже не мужу, а себе все внушала. Она даже не сразу заметила, что Арбок Перч, опустив голову к ней на колени, заснул. Прекрасное мгновение. Только в такие минуты, только во сне человек поистине свободен и предоставлен сам себе. Благословение уснувшим навеки. Неужто над нами есть неосязаемая высшая сила? Нет! Есть жизнь, есть земля и их несчастные создания… Отнюдь не боги управляют миром. Рождение и смерть никем не предрешаются. Никем…

Прошел день, а за ним чередой и другие. Душа Арбок Перча горела жаждой мести. Как он ни силился, Нуар не забывалась.

Приказав своим людям разрушить в окрестностях всех каменных богов-идолищ, все молельни и источники священной воды, Арбок Перч принялся муштровать своих воинов. Всякого, кто осмеливался возражать ему и сопротивляться, он тут же уничтожал: кого вешал на деревьях, кого сжигал на костре. И во всполохах пламени ему мерещилась Нуар.

— Да прости, Нуар! Да прости!..

Слух о нем разносился повсюду. К нему стали прибиваться беглые рабы, безземельный люд, все обделенные и гонимые. Шли, чтоб отдаться в полную власть, веруя в него как в бога.

Время летело, а Каранни все не слал карающего войска, что удивляло Арбок Перча. Очень уж он ждал. Невтерпеж ему было сразиться с царем за их богиню Нуар. И, коли суждено, пусть пал бы в этом бою, убедился б, что есть она — вера. Не желал он жить в безверии.

Арбок Перча среди ночи вырвали из объятий Ерес Эпит.

— Каранни прислал к тебе гонца! — сказали ему.

Он вышел из шатра. Царевым гонцом был жрец. В длинном хитоне, через плечо перекинуты какие-то ритуальные принадлежности.

Арбок Перч глянул на него, потянул носом воздух, и почудилось, что пришелец пропах храмовым духом.

Кликнув воинов, Арбок Перч приказал:

— Убейте этого вонючего жреца, разорвите на куски!

Воины схватили посланца, но тот вдруг одним махом отбросил их и навис над Арбок Перчем.

— Предатель ты, и люди твои изверги. Пропадаешь из-за несчастной женщины.

Предводитель мятежного воинства занес тяжелую палицу, готовый размозжить голову дерзкого пришельца, но рука вдруг, как по мановению волшебства, ослабла, и он, пылая гневом, закричал:

— Ты Таги-Усак, оборотень треклятый?

— То-то и оно. На друга руку поднимаешь!..

— Я никогда не был тебе другом. Ты слуга властителей, презренный и бесславный. Тебя вот уж и в жреца обратили…

— Не то говоришь! — вскипел Таги-Усак. — Позволь лучше напомнить тебе: творящий правое дело должен убить гонца, не выслушав, с чем он к тебе явился. Такой человек, как ты, может быть свободным.

Арбок Перч несколько поостыл. Попросил жену накормить Таги-Усака, дать отдохнуть и затем снова привести к нему. Он и впрямь был озадачен: как же вести себя с бывшим другом и как действовать дальше? Куда заведет его путь, по которому он пошел: к погибели или к спасению?..

Только через три дня предводитель разбойных мятежников Арбок Перч пожелал видеть Таги-Усака. Уселся на самодельный деревянный неструганый стул и велел ввести царева гонца. По обе стороны от него стояли вооруженные воины, понимающие все его желания и намерения с полуслова.

Таги-Усак вошел, придерживая руками свой жреческий хитон, чтоб не волочился.

— Приветствую тебя, наш господин, вольный человек Арбок Перч! — сказал он, склоняясь перед ним.

— Чему и кому я господин? Издеваешься?..

Таги-Усак, кланяясь еще ниже, проговорил:

— Как же иначе, Арбок Перч? Если ты восседаешь, как на троне, и по обе стороны от тебя стоят покорные и бесправные люди, а брат твой перед тобой на коленях, значит, ты господин, царь, властитель, правитель и между нами нет равенства.

— Мне ненавистны всяческие правители! — гневно воскликнул Арбок Перч. — Против них и восстал!..

— Мне тоже не в радость мои правители, — сказал Таги-Усак. — Но и ты-то ведь стал правителем. Один решаешь судьбы людей своего отряда, решаешь, что им делать, как жить. Похоже, стремишься, чтобы и тебя обожествили.

Арбок Перч внутренне негодовал: «Что же это он так, или не верит в возможность своей погибели?..» И снова ощутил себя скованным, несвободным. А свободный-то вот он, стоит перед ним в жреческом балахоне, прежний его друг, собрат по оружию. Стоит и смело говорит то, что думает, никого не боясь.

Грубо сколоченный стул, на котором восседал Арбок Перч, был под ним как горячие угли.

— Ну, если не я, брат мой, — по возможности спокойнее заговорил Арбок Перч, — так кто-то же должен вести людей вперед? Это неизбежно?..

— Да, — согласился Таги-Усак. — Так и порождается власть одного над другим. Так возникают правящие и подвластные.

Арбок Перч резко повернулся к нему.

— Ну ладно, кончай свою проповедь! Говори, чего хочешь!

— Ясно, чего хочу. Ты бессилен изменить существующее положение вещей, как комар бессилен изменить направление ветра.

— Но я хочу освободить человека от оков!..

— Освободить его от оков — это значит уничтожить его.

Арбок Перч предложил своему собеседнику треногий стул против себя и сказал:

— Все — суета сует. Я это понимаю, Таги-Усак. Но ты, умный, всезнающий звездочет, укажи верный путь. Растолкуй.

— А его нет, того пути, которого ты ищешь. Этот безумный мир каким создан, таким и будет вечно. Так и будет через тяготы и смуты тщетно метаться в поисках света. Если допустить, что возможно иссушить все источники рек, тогда можно допустить, что и желаемое тобою тоже возможно. Нет, другого пути нету.

— Но укажи хоть малую возможность облегчить существование человека!

— Нет ее…

Речи Таги-Усака бросили в дрожь людей Арбок Перча. Заметив это, предводитель поспешил сменить тему разговора.

— Однако приехавший по повелению своего властелина Каранни, ты так пока и не изложил, чего он хочет.

— Скорее, я прибыл сюда по желанию царицы. Она, которая ценит тебя, считает зятем, советует тебе вновь присоединиться со всем отрядом к цареву войску.

— Этому не бывать! — решительно воскликнул Арбок Перч. — Я верю в свою силу.

— Понятно, — сказал Таги-Усак. — Будь я на твоем месте, мой ответ был бы таким же. Однако царица жалеет и тебя, и свою приемную дочь Ерес Эпит. Она удерживает царя, не дает ему выслать войско против тебя. Но гнев Каранни велик.

— Я понимаю.

— Тогда будь здоров.

— Счастливого пути. Больше тебе сказать нечего?

— Есть, пожалуй, — проговорил Таги-Усак. — Пожалей свою жену. Я приметил, она в ожидании. На этом прощай.

— Прощай. Но, может, тебе есть еще что-то сказать?

Таги-Усак улыбнулся.

— Как видишь, я теперь жрец. Если попадешь в беду, можешь рассчитывать на меня.

С этими словами он вышел.

Арбок Перч долго смотрел вслед своему собрату и мысленно пожалел его: наверняка однажды падет от руки Мари-Луйс или сам покончит с собой из-за нее, непременно так будет…

После коронования Каранни властители земель и провинций заспешили восвояси.

Но Каранни под тем или иным предлогом все не отпускал их. Новый город был удивительно веселым. Каш Бихуни расквартировал Драконов полк неподалеку от бань, в длинном приземистом строении. Там же поставил и лошадей. Воины без устали острили в адрес посетителей бань. Особенно доставалось молодицам.

— Э-эй, красавица, отчего твое лоно пустует?

— Из-за таких бесталанных, как ты, — смеясь, отвечали девушки. — Вы разве мужчины?

— Не отдалась еще храму?

— Жду твоего приглашения, черный бычок!..

Большое оживление царило на базарах, в лавках, где торговали дорогими диковинными товарами. Всему этому покровительствовала царица. Она радовалась восшествию супруга на трон. Но это только внешне. Душа ее была опустошенной, лишь печаль гнездилась в ней. Царя обрела ценою потери мужа, какая уж тут радость…

В день коронования Мари-Луйс дала понять Нуар, что ей не следует присутствовать в храме на торжественной церемонии. Неприязни к Нуар она не испытывала, но теперь уже боялась, как бы та сама не заполыхала ненавистью к ней. И при этом горевала. Горевала, вспоминая, что сама, своими руками перекрыла источник, утолявший жар ее души. Но ни о чем не жалела. И ни на минуту не забывала слова Каранни о том, что он прощает ей грех, если она его и допустила. «Все это не так, супруг мой, — мысленно не раз твердила Мари-Луйс. — Чтоб привести тебя к победе, я бы и на большее пошла. Но я не требую расплаты…»

Царица не желала видеть и Таги-Усака. Воспоминание о нем леденило душу. И он для нее мертв. С ее небосвода исчезли две звезды — сияющая и отчаявшаяся. Нет их больше.

Таги-Усак, как вол в упряжке, исполняет теперь обязанности жреца в царском доме и при усыпальнице почившего Уганны. Часто можно видеть его на ступенях нового храма. Воззрившись в небеса, он вещает толпам собравшихся о том, как бог-драконоборец Ваагн поборол злое чудище Вхнука, подосланного коварным Белом убить божественного прародителя армян Гайка, когда тот впал в дрему, отдыхая под раскидистой пальмой. И всякий раз он заканчивает словами:

— Да будет вечно хранителем царя нашего бог Ваагн и спасет он его от всех чудовищ!

Народу послушать Таги-Усака собирается видимо-невидимо. Особенно много в толпе жрецов и жриц. Последние все трутся среди воинов, пытаясь при этом завлечь их своими чарами.

— Э-эй, глянь на меня, может, я — твоя судьба!..

— Нет у меня судьбы, красотка, — парирует воин…

Жрицы хохочут, зазывно подрагивая телесами, воины со смехом отбиваются от них…

Толпа ликует и развлекается.

Начиналось лето.

Обычно двор перебирался в прохладные выси Бюракна, прежде чем в долине Евфрата воцарится изнуряющая жара. Но на этот раз повеления на выезд в Бюракн не последовало, хотя зной уже давал знать о себе.

Мари-Луйс попробовала сказать Каранни, что придворные ропщут. На что он, внимательно глянув на нее, спросил:

— Ты тоже ропщешь?

Она почувствовала оттенок холодного недовольства в его вопросе.

— Я твоя тень, царь армян.

А Каранни вдруг отчетливо ощутил, что в нем уже нет прежнего расположения к жене, прежней теплоты.

— Ты ведь сама все решила. Сама наложила запрет и отстранила меня?..

Царицу больно поразило то, каким чужим он был в эту минуту. И голос его и взгляд. В ней взыграло оскорбленное женское достоинство.

— Я верна своему обету, божественный. Если тебе неугодно мое присутствие в твоем доме…

Каранни движением руки прервал ее.

— В таких случаях лучше молчать, моя царица!.. — и в голосе его прозвучало уже явное неудовольствие. — Объяви изнеженным придворным, чтобы и думать забыли о Бюракне. Я поеду туда один.

У Мари-Луйс сердце сжалось. Один или с Нуар? Казалось, земля уходит из-под ног.

Ничем не могла она подавить в себе горечь отчаяния. Но вслух царю своего подозрения не выскажешь. Власть ее, похоже, поколеблена, и воздвигнутая ею преграда в их отношениях становится бездонной пропастью.

Последнее время она вновь и вновь убеждалась, что Каранни уже не любит свою царицу. Рушилось все: и верность, и чистота. В замутненном зеркале жизни Мари-Луйс видела рядом с собой лишь бестелесный лик Таги-Усака.

Грозная буря взбушевалась в ее душе.

Вскоре Каранни, попрощавшись с царицей и двором, вместе с Нуар и в сопровождении Драконова полка отбыл в летнюю резиденцию. Все происходило, как подобало по ритуалу, с посещением храма с молебствием. Но Мари-Луйс отчетливо видела, как царь спешил прочь из Куммахи, прочь от нее.

С отъездом мужа обида в душе Мари-Луйс обернулась безысходностью. В бреду отчаяния она желала смерти Таги-Усаку, Нуар и всем-всем. Часами мысленно разговаривала то с Таги-Усаком, то с Каранни. Молила последнего не покидать ее, не порождать в ней неизбывной злобы. Корила, что забыл о силе ее чар, что не знает и знать не хочет того, что это она бросила к его ногам царя Мурсилиса. Только она, и никто другой!

В такой муке она проводила день за днем, лишь изредка приходя в себя и пугаясь того, что становится рабыней чувственности, как последняя храмовая жрица.

Жизнь стала непереносимой. Черные мысли, черные думы, душа полна яда…

Каранни отбыл в летнюю резиденцию, и город словно вымер.

Он отбыл вместе с Нуар.

Царица приказала не зажигать вечерами огня в ее покоях и отгородилась от всех и всего, как в клетку замуровалась.

Мари-Луйс сообщили, что верховный жрец Арванд Бихуни строит новый храм неподалеку от столицы, в провинции Тил.

Царица взъярилась:

— В честь кого воздвигается?

— В честь бога Солнца и богини Нуар.

В свое время она разрушила храм бога Солнца и богини Нуар. И что ж, теперь снова?..

— По чьей воле возводится этот храм? — спросила она.

— По воле царя Каранни.

«Как же она околдовала его, эта Нуар! О боги, не зря я решила уничтожить вас!..»

Мари-Луйс стала необычно раздражительной, резкой. Часто просто впадала в ярость, говорила так, что трудно было понять, что ей по нраву, а что — нет. Часами простаивала перед зеркалом, вела споры со своим отражением. Кто бы подумал — да и самой ей прежде и в голову бы не пришло, — что отчуждение супруга может так ее потрясти.

Мари-Луйс не призвала к себе верховного жреца, ждала, пока сам явится. И тот пришел, не заставил себя долго ждать.

Царица пригласила для участия в беседе несколько человек из придворных. Арванду Бихуни она предложила сесть дальше всех, на последнюю подушку. И он понял, что ему придется солоно, но, не подавая виду о своей догадке, сел и довольно спокойно заговорил.

— Великодушная богиня Нуар добра и щедра к нам! — сказал он. — Ее волею полнятся воды Евфрата, наливаются колосья наших нив!..

— Что это ты вдруг стал возносить хвалу преданной забвению Нуар? Есть особая нужда?.. — спросила Мари-Луйс.

— Да, великая царица, есть нужда. В народе толки всякие. Люди боятся, как бы наше забвение не прогневало богиню Нуар. Неровен час, обезводит Евфрат, погибнут на корню и хлеба…

Мари-Луйс согласно кивала, слушая его ответ, и это воодушевило верховного жреца.

— Вот потому, — спеша выложить все, продолжал Арванд Бихуни, — внимая мольбам народа, я решил возвести храм в провинции Тил и тем возродить былое почитание богини Нуар!..

— А тебе, великий жрец, известно, что решать о том, возводить ли новый или восстанавливать некогда разрушенный храм, вправе только цари?

— Ну конечно! — угодливо расплываясь в улыбке, сказал Арванд Бихуни. — Я испросил на то разрешения у царя нашего, божественного Каранни, да будут вечно милостивы к нему боги небесные!

Сказал и пожалел об этом. Раскрыл великую тайну. Ведь только через дочь Миная Нуар ему удалось упросить царя дать согласие на строительство храма в Тиле. А Нуар он побудил к этому, запугав ее тем, что низвержение богов грозит царю большими бедами. Нуар в страхе за жизнь и благополучие царя давно уже молит Каранни не трогать богов. Вот и согласилась содействовать верховному жрецу. А Арванд Бихуни радовался удаче, считая это своей большой победой в тайном противоборстве с враждебной ему царицей.

Мари-Луйс всю внутри перевернуло. Дело ясное. Ее супруг во власти чар и потому воскрешает богиню Нуар, вознося тем свою Нуар.

Тяжело дыша, царица спросила:

— Значит, храм ты воздвигаешь в честь Нуар, верховный жрец?..

— В честь богини Нуар.

— А не в честь Эпит-Анаит, нашей единственной всеславной богини?..

— Но…

— Я запрещаю тебе говорить! — грозно прервала его Мари-Луйс. — Слушай меня и исполни приказ. Все, чем ты располагаешь для задуманного тобою строительства — в камень, и лес, и прочее, — завтра же передашь властителю Куммаха-Ани. И мастеров тоже. Всех до единого.

Великий жрец попытался что-то сказать, но Мари-Луйс предостерегающе подняла свой жезл.

— Слава Эпит-Анаит! Проклятье Нуар! Того и гляди, хетты снова подберутся к нам, осквернят воды священного Евфрата. Надо строить крепость на реке. Мы назовем ее Ериз. Надо заранее предотвратить возможность новой беды. Вот так-то!..

Она пристально посмотрела на него и велела рабыне подать гостям вина. Верховному жрецу послабее — разбавить водой.

Арванд Бихуни тяжело вздохнул:

— Но, божественная?..

Царица опять подняла посох.

— Все то, что я тебе сейчас приказываю, Арванд Бихуни, проистекает не только из нынешних обстоятельств. Так поступали наши предки, царившие до нас. Богиня Нуар была порочна. Она низвергнута. И так будет!..

Обращаясь уже ко всем присутствующим, царица несколько спокойнее сказала:

— Надо вырвать языки у всех, кто совращает царя армян Каранни. Стране нужны крепости, а моего супруга склоняют строить новые и новые храмы, обители предательств.

В голове у Арванда Бихуни возникла почти безумная мысль. Намек царицы был откровенным и опасным. Подняв кубок с вином, он неожиданно для всех сказал:

— Все сущее в руках божьих, великая царица! Божьим велением должен объявить, что наш царь Каранни — сын богини Нуар и сам — бог! И мы, кто знает это и благословляет, преисполнены вечной благодарности всеславной богине Нуар, дарительнице счастья!..

При всем внутреннем негодовании Мари-Луйс старалась быть сдержанной.

— Я жена Каранни, и мне ведомо его происхождение. Ты все это придумал, Арванд Бихуни.

— Я же сказал, царица, боги внушили мне сие. Неужто кровь твоя не говорит тебе этого, о великая царица? Нельзя не верить богам!..

Терпение Мари-Луйс иссякло:

— Верховный жрец, ты оставил без ответа мое требование. Приказываю безотлагательно остановить начатые тобою работы, разрушить то, что успели построить, и приступить к строительству крепости! Ты слышал меня?!

— Да будет так, великая царица. Я исполню твой приказ! — ответил Арванд Бихуни, а про себя лишний раз подумал о том, что желает ее гибели, но пока он бессилен. Однако и бессилие может родить силу…

Выпроводив всех присутствующих, Мари-Луйс снова осталась со своими мрачными думами. «Нет, то, что я впитала в себя чуть не с молоком матери, должно свершиться. Сонм богов должен быть низвергнут. Не уповайте на богов, люди. Они способны только усыплять дух несбыточными мечтами. Вон ведь и Каранни совратили чарами мерзкой Нуар…»

В столице стояла нестерпимая жара, и Мари-Луйс в сопровождении своей свиты покинула Куммаху. Надо проехать по провинциям страны.

Подальше от мест, где все напоминало о былом счастье.

Куда бы ни прибывала Мари-Луйс, везде первым долгом интересовалась, уничтожены ли идолища многочисленных богов, как это было приказано. Были места, где еще не успели исполнить повеление, но в основном народ, особенно мастеровой и весь подневольный люд, с удовольствием отрекался от бесчисленного множества богов и предавался поклонению только одному богу Мажан-Арамазду и его супруге богине Эпит-Анаит.

Среди осколков побитых идолов царица с радостью видела и то, что некогда являло образ порочной богини Нуар. И про себя решала быть столь же непреклонной в отношении дочери Миная.

В некоторых провинциях царице поведали, что жрецы порушенных храмов присваивали себе все, что в них было, всю утварь и ценности. С такими она была беспощадна: им просто сносили головы.

Обращаясь к народу, Мари-Луйс сказала:

— Слушайте, люди! Не я это, а сама судьба покарала вороватых жрецов. Теперь они мертвы и безопасны. Но вы, живущие, тем не менее будьте начеку. Ничтожные жрецы так себя возвысили, что и цари им были нипочем. И все это от многобожия. Почитайте отныне только Мажан-Арамазда!

Народ с воодушевлением внимал речам царицы и исполнял ее волю. А она теперь видела смысл своей жизни только в разрушении.

И еще: где бы ни находилась, всюду прислушивалась, что говорят о Каранни. Не подает ли он голоса, не зовет ли ее?.. Но нет… Видно, все врата надежды закрылись для нее навсегда.

Изредка объявляясь возле царицы, Арванд Бихуни, казалось, воодушевлял ее, соглашался с содеянным, но про себя считал, что все творимое ею направлено против него, к его гибели. Однако это его не очень пугало. У царя Мари-Луйс поддержки не получит. Он сейчас весь во власти своей Нуар. А царица? Она, конечно, обезумела оттого, что у нее отняли мужа, с ее же, между прочим, помощью. Но женщину обвести не трудно, считал верховный жрец. И он всякий раз при встрече с Мари-Луйс плел свои сети, считая, что вполне преуспевает.

— О великая царица! — завел он свою песнь и на этот раз. — В день, когда ты родилась, в нашей стране случились необыкновенные явления: воды Евфрата окрасились в золото, а восход настал раньше обычного, и первый луч его упал к подножию каменного изваяния бога Мажан-Арамазда в осчастливленном доме твоего отца. И еще в этот день с гор спустились лани и сами отдались в жертву храму Эпит-Анаит. И сама она, богиня, явилась людям в небесах. И теперь, о великая царица, твоими устами глаголет сама Эпит-Анаит! Ты свято исполняешь ее волю!..

Мари-Луйс горько усмехалась, внимая его пустозвонству, и делала вид, что верит в его искренность.

— Ты прав, верховный жрец. Я знаю, чем начинаются дни человека и чем они оканчиваются. Мажан-Арамазд благословил меня, когда я принесла ему жертву на берегу Евфрата…

Мари-Луйс больше уже ничего и никого не боялась, ничего и ни от кого не ждала. Правда, частенько сама себя подбадривала: «Я строю для далекого будущего. Умирая, люди оставляют все потомкам. Ведь в мире рождаются дети. Так было и так будет извечно…»

Мари-Луйс прибыла в провинцию Тил проверить, исполнил ли Арванд Бихуни ее приказ, прекратил ли строительство храма богини Нуар.

Послушался, прекратил. Выходит, есть в ней сила. Народ подчиняется ее желаниям и приказам.

И здесь, в Тиле, царица не удержалась от проявления своего презрения к жрецам, собравшимся на площади. Она осудила и осмеяла их.

Жрицам велела всем иметь детей. Всем, кого природа не обделила детородностью. Тех, кто станет уклоняться от этой своей обязанности, повелела карать смертью.

В толпе Мари-Луйс вдруг увидела Таги-Усака, жреца царского двора. Он подошел к ней и тихо промолвил:

— Будь хоть немного помилосердней, царица!..

Она засмеялась в ответ. Только засмеялась.

Довольная собой, Мари-Луйс вернулась в Куммаху-Ани.

Каждое утро по приказу царицы Таги-Усак являлся к ней с докладом о том, что делает и чем живет двор. Он был лаконичен и почтителен. Старался не встречаться с ней взглядом.

Царица хотела знать в подробностях обо всем происходящем при дворе и в городе. И конечно, в тайне души каждый день ждала, что Таги-Усак вдруг сообщит о царе. Мол, возвращается или шлет привет. Ждала и того, что сам о чем-нибудь спросит ее касательно супруга! Но он хранил молчание.

Вот и сегодня Таги-Усак прибыл с докладом.

Не ответив на его приветствие, Мари-Луйс ни с того ни с сего закричала:

— Я люблю своего мужа, слышишь, жалкий человек! Я люблю его!..

Таги-Усак остался глух и безучастен к ее волнению. И это привело царицу в полное отчаяние. Не удержавшись, Мари-Луйс разрыдалась от сознания своего бессилия. Никак она не может окончательно отринуть этого человека. О Эпит-Анаит, спаси!..

С трудом взяв себя в руки, царица сказала:

— Не смотри на меня, как жертва перед закланием. Я презираю жалких. Впредь я буду с тобой холодна. И не удивляйся, если вдруг открою тебе в небесных далях новых богов. Слышишь, не удивляйся?

— Слышу, божественная. Не удивлюсь никогда.

Мари-Луйс вдруг почудилось, что Таги-Усак весь пронизан светом. Она ужаснулась: не то ли это видение, что ночами является ей в белом одеянии, с красными глазами! О, сжалься, Эпит-Анаит! «И зачем он постоянно при мне?» — обозлилась на себя царица. Но в глубине души не могла не признать, что не может и без него. Он, как рок, вечно с ней, и вечно душа ее в борьбе между презрением и влечением к нему.

— Оставь меня! Уйди! — крикнула Мари-Луйс, указав на дверь.

Таги-Усак поспешно вышел вон. Глядя ему вслед, царица вспомнила, как некогда предсказатель Чермак предрек ей: «Ты примешь смерть от того, кого любишь больше всех».

На следующий день, внимательно выслушав доклад Таги-Усака, Мари-Луйс, словно вызывая его на бой, проговорила:

— Ты сгинешь бесславно, и я первая возрадуюсь этому!

Оба пристально поглядели друг на друга: она с трудом скрывая свое буйство, а он — со смиренностью жертвы.

— А почему ты желаешь мне бесславной гибели?

— Потому что я тебя ненавижу!

Таги-Усак усмехнулся.

— Ты не высказала того, что у тебя на сердце, царица. Но я благодарю тебя. Твоя ненависть делает мне честь, возлюбленная дщерь богини Эпит-Анаит. Она равнозначна любви.

— Несчастный, ты не стоишь любви! — выкрикнула она предательски дрожащим голосом.

— Я не принимаю на свой счет твоих обид, божественная! Ведь это все от слабости твоей, не от силы.

Оба остались при своем мнении.

Спустя два дня после этой стычки пришло известие от царя. Он сообщал, что выезжает из Бюракна на Гегамское озеро и там проведет золотую осень.

В этот день Мари-Луйс не вышла из своих покоев и категорически запретила кому бы то ни было, и Таги-Усаку в том числе, являться к ней.

Утро начиналось тревожно. Царица не приняла Таги-Усака, но он все же прорвался к ней через заслон служанок.

— В храме на острове в море Наири принесли в жертву человека, божественная!..

— Как так? — вскричала Мари-Луйс. — Нарушили царский запрет? Ну и ну! Дьявол действует незримо?.. Немедленно подними мою свиту и воинов охраны. Я еду в Васпуракан.

Таги-Усак поспешил исполнить ее приказ.

Вскоре явился верховный жрец Арванд Бихуни. После долгого вступления он наконец сказал то, зачем пришел.

— Дорога предстоит дальняя и тяжелая, а ты, божественная, как мне кажется, не очень здорова. Может, изменишь свое намерение и не сама отправишься в Васпуракан, а пошлешь туда людей, чтоб наказали виновных?..

— Вон отсюда! — воскликнула в гневе Мари-Луйс. — Не иначе как ты сам причастен к этому святотатству! Я выясню. И если это так, велю тебя четвертовать! А сейчас вон!..

Мари-Луйс ехала в крытой двуконной колеснице. Воины-телохранители сопровождали ее на конях. Мчались галопом, царица спешила как можно быстрее добраться до берега моря Наири.

Показались вершины Сифана и Немровда. На них лежал снег, хотя лето еще только клонилось к исходу и в полях едва управились с жатвой ячменя.

Прекрасна земля Васпуракана.

Въехали в лесистое горное ущелье, и царица приказала остановиться. Сверху сбегал рокочущий ручей. Скалы в лучах заходящего солнца отбрасывали длинные тени. И тени эти тянулись к воде, словно драконы к водопою.

— О люди, как прекрасен мир! — воскликнула Мари-Луйс, оглядевшись вокруг себя. — Да будь благословен превеликий Мажан-Арамазд, дарующий нам эту красоту!

Вокруг было множество больших и малых пещер. Для царицы выбрали ту, что поудобнее.

Разожгли очаг в пещере, расселись отдохнуть, перекусить. И тут к царице подошла старушка. Низко поклонившись, она поцеловала ей руку и сказала:

— Твое имя любимо богами, о Мари-Луйс, о царица армянская! Благодарение судьбе и богу Ванатуру, что ты освятила своим приездом мое жилище!..

Царица совершила омовение в водах ручья, переоделась.

Старушка временами посыпала огонь ладаном и приговаривала:

— Одним богам ведомо, кто станет поддерживать огонь этого очага, когда я уйду в мир иной… Не стой босая на камнях, царица, не то бог камня Торк прогневается. Их у нас, этих богов, больше, чем годов в моей долгой жизни. И жрецы вот велят еще камню поклоняться. Беда, да и только…

— Остерегись, бабуля, не говори такое, — улыбнулась царица, — у богов уши длинные.

— Всех не убоишься, великая царица.

Старушка помешала кочергой огонь в очаге, чтобы лучше горел, и спустилась по ступенькам вниз, видно, что-то ей там понадобилось.

Мари-Луйс подумала, что вот и в народе, оказывается, думают так, как она. Все ощущают тяжкое бремя многобожия.

— Слышишь? — высунувшись из подземелья, спросила старушка.

Мари-Луйс прислушалась. Снизу доносилось журчание воды.

— Да, слышу, что там?

— Родник здесь. Сюда жрецы приводят нерожающих женщин, будто для совокупления с богами, чтобы понесли. Вранье все это…

Старуха принесла в садке несколько рыбин.

— Вот рыба тут водится. Но это уже моя доля добычи.

Она положила в огонь большой камень, чтоб раскалился. Выпотрошила и почистила рыбу и испекла на горячем камне.

Царица незаметно задремала под безумолчный рокот старушечьего говорка.

Уже светало, когда в пещеру вдруг заглянул чужак. Старуха-то его знала и потому испугалась: это разбойничий предводитель Арбок Перч, что ему надо?..

Мари-Луйс проснулась отдохнувшая, успокоенная. Явлению своего бывшего раба не удивилась. Присев поближе к очагу, сказала:

— Доброе утро, Арбок Перч.

Через плечо у него был перекинут подстреленный олененок. Он снял его и положил к ногам царицы. Она засмеялась.

— Никак, всю ночь стоял тут со своей ношей?

— Нет, божественная, я только что пришел. Прими этот небольшой подарок.

Мари-Луйс, не без удивления рассматривая его в необычном облачении, спросила:

— Выходит, в этих местах обитаешь, предводитель Арбок Перч?

— Не только в этих. Я всюду, где во мне есть нужда, где страждут люди.

Старуха была явно обеспокоена. Не с дурным ли намерением явился к царице этот человек? Царица ведь гостья, она должна уберечь ее.

Мари-Луйс поднялась.

— Я не вижу такой силы, которая могла бы помочь страждущим, облегчить их существование. Если только смерть…

— У меня иная цель, царица. Я борюсь против разного рода властителей, военачальников, жрецов. Против…

— Против царя и царицы? — прервав его, спросила Мари-Луйс. — Ты это хотел добавить?

— Да, ты права, божественная. Именно это.

Царица погрела над огнем руки и поднесла их к лицу, затем снова присела.

— Я понимаю тебя, заблудший человек, — сказала она, глядя ему в глаза. — Понимаю больше, чем ты думаешь. Тебе хочется уничтожить властвующих над тобою, чтоб самому стать властелином. Не сомневаюсь в этом… Ты не согласен?.. Говори, не молчи. Разве не затем ты стремишься уничтожить моего царственного супруга, чтоб отнять у него Нуар?.. Отвечай же, будь откровенен.

— Не отрицаю, этого я тоже хочу, — без увиливания ответил Арбок Перч.

— А еще ты стремишься разделаться со мной и посадить на престол Ерес Эпит, что была моею рабыней. Ты — царь, она — царица! Таково ведь твое желание.

Арбок Перч в душе пожалел, что сверх меры разоткровенничался. Он обалдело уставился на царицу. Ерес Эпит денно и нощно молит всех богов о благополучии этой своей названой матери и его все уговаривает. «Не держи, — говорит, — зла против нашей царицы, Арбок Перч. Жалей ее». Вот ведь и сюда он явился по настоянию жены, умолявшей его быть почтительным с царицей, что бы ни случилось… Да, очень, видно, ожесточилась Мари-Луйс в своей печали, если на ум ей лезут такие мысли…

Арбок Перч вдруг подумал: и впрямь, кто станет царем, если бы ему удалось уничтожить Каранни?.. И он неожиданно выпалил:

— Проживем и без царя!..

— Но это невозможно! Всяк сущий должен иметь над собой властелина. Телом правит голова.

Она поднялась, сорвала с себя красный плащ, бросила его на землю, выхватила из ножен свой заветный кинжал и вышла из пещеры. Арбок Перч последовал за ней. Онемевшая от страха старушка зашевелила губами, шепча молитвы.

Немного пройдя, Мари-Луйс остановилась. Внизу у ручья рабы мыли и чистили лошадей. Царица окликнула одного из них. Тот подошел, гремя кандалами. Она велела ему принести воды из источника, что бьет в подземелье старушечьего пещерного жилища. Раб быстро исполнил ее приказ. Она еще и еще давала ему новые поручения, и он поспешно исполнял их.

— Видишь, — сказала Мари-Луйс, обращаясь к Арбок Перчу, — этот раб — человек. У него есть душа, он способен чувствовать, есть тело, есть голова. Видишь?

— Вижу, царица.

— Его действиями управляет голова. Она же дает ему возможность дышать, чувствовать, получать удовольствие. Все его существо живо головою. А теперь посмотрим, может ли тело жить без головы.

Мари-Луйс приказала рабу повернуться к ней спиной. Тот смиренно подчинился. Она рубанула его кинжалом по шее, голова раба слетела и покатилась. Тело рухнуло, рванулось в конвульсии и недвижно застыло.

Царица засмеялась словно безумная.

— Э-эй, безголовое тело, поднимись! Встань, человек! Живи и действуй!.. — Она обернулась к Арбок Перчу: — Видишь, мятежник, тело недвижно. Оно умерло, потому что обезглавлено. Так и те, о ком ты печешься, — народ, отдельный человек. Без царя, без властителя, без мудрых и отважных правителей твой народ — что это безголовое тело — мертв и бездушен.

И сам неробкого племени, Арбок Перч тем не менее был потрясен жестокостью примера, преподанного ему царицей.

— Но мы желаем, царица, чтобы в руках у тебя, нашей правительницы, был бы не разящий кинжал, а чаша добра и дружбы.

— В таком случае разящий кинжал оказался бы в руках этого обезглавленного раба, и уже не я, а он поступил бы со мною так, он бы снес мою голову с плеч. Так уж устроено, один другому несет смерть. И если ты, Арбок Перч, не хочешь, чтобы и твоя голова слетела, тебе следует удалиться. Уйди и знай, что я продолжаю доверять тебе, как и твоей красавице жене. Но советую, впрягись в свою упряжь, иначе рано или поздно и ты падешь от моей руки.

Царица дважды ударила в ладоши, и все ее воины, словно того и ждали, тут же окружили свою повелительницу. Старуха затряслась: неужто и с Арбок Перчем сейчас расправятся? Но Мари-Луйс уже совсем другим голосом спросила своего бывшего раба:

— Как поживает моя приемная дочь Ерес Эпит? Все так же прекрасна?

— Да, царица, так же прекрасна.

Мари-Луйс попросила подать ей сброшенный плащ и, протягивая его Арбок Перчу, сказала:

— Отвези ей от меня в подарок. Пусть носит и радуется пока… Думаю, что скоро твоей жене понадобится другая одежда. Доброго тебе пути.

— С добром оставайся, царица.

Арбок Перч ушел.

Мари-Луйс приказала готовиться в путь.

Предосеннее солнце горело нежарко.

Мари-Луйс и ее свита подъехали к морю Наири с юго-восточной стороны. Вода в море от отраженного в нем заходящего солнца казалась кровавой. Невдалеке виднелся остров Ктуц с небольшим круглокупольным храмом в центре.

С приветствием к царице явился властитель провинции. Расстилаясь перед ней в низком поклоне, он не без страха в голосе затянул:

— От всей провинции, от всех наших сел и обиталищ приветствую тебя, божественная царица, и благодарю судьбу, что привела тебя к нам! Приказывай, царица, я жду и рад исполнить любое твое желание!

Мари-Луйс прошлась по берегу. У пристани к ней вышли навстречу люди.

— Да принесет тебе отдохновение поклонение нашим святыням!..

«Оказывается, считают, что я приехала в Ктуц на поклонение?» — подумала царица.

Она первая ступила в лодку, за ней последовали все остальные.

Плыли до цели не больше четверти часа. Толпящиеся на острове жрецы оживленно приветствовали царицу.

У входа в храм полыхали костры в честь высокой гостьи. В небо вздымались пахучие ладанные дымки. Один из жрецов, выйдя из общей толпы, воздел руки и громко возгласил:

— Приветствуем тебя, божественная царица наша! Да будет благословенным твоей приезд! Велико наше счастье и ликование, и тому свидетель наш бог, бог Арег!

Царица насторожилась: здесь признают и почитают бога Арега, а она-то ведь отринула его.

В молельне храма высилось изваяние бога Арега. Было тут и еще какое-то идолище, изображенное в схватке с быком.

Мари-Луйс остановилась под куполом храма.

— Где ваш главный жрец? — спросила она.

— Он молится, божественная! — ответил приветствовавший ее храмовник.

— Приведите его сюда!

Приказание ее исполнили немедленно.

— Это ты принес в жертву человека?

— Я, — бабьим голосом отозвался главный жрец.

— Пренебрег запретом своего царя?

— У нас давний обычай ежегодно приносить в жертву нашему богу Арегу человека. Цари не вправе вмешиваться в наши дела, особенно когда это касается почитания богов…

Царица взъярилась:

— Наш царь, правя страной, правит и жрецами, тебе бы следовало знать это, осел! Сейчас ты ощутишь его право своей собственной шкурой!

Толпу жрецов обуял страх.

Царица подала знак своим воинам. Они выдворили всех из храма.

На острове собралось большое количество народа из прибрежных сел и особенно из города Биайнили-Ван.

На глазах у толпы воины умертвили всех жрецов, посадили их на кол.

Мари-Луйс наблюдала за расправой над ослушниками. В душе копилась страшная боль. Обращаясь к народу, она сказала:

— Вот какова участь, каков конец тех, кто пренебрегает царскими указами! Берегитесь гнева царей, люди!

По приказу царицы храм был подожжен.

Уже отплывая от острова, Мари-Луйс объявила властителю провинции, что освобождает их на этот год от подати царскому дому.

— За счет этих средств постройте на острове храм бога Мажан-Арамазда. А жрецов для него я пришлю из Куммахи-Ани.

Отсветы полыхающего пожара стелились по морю вслед отплывающим.

Арбок Перч ушел от царицы злой и раздраженный.

Ерес Эпит встретила его с радостью.

— Тебе подарок, жена, от твоей покровительницы, — сказал Арбок Перч, подавая ей плащ. — Но ты не должна его носить. Подарок властителей — это оковы для рабов.

Он высек кресалом огонь и подпалил царский подарок. Шелк загорелся с треском.

Арбок Перч вынул из-за пояса рожок и пронзительно загудел.

Мятежники вмиг сбежались на зов своего вожака. Арбок Перч построил их и двинул на крепость Шаггом, расположенную неподалеку. Она принадлежала царю.

Окружив крепость со всех сторон, попробовали взять ее штурмом. Но не удалось. Срубили в ближнем лесу несколько высоких деревьев, стали бить бревнами в крепостные ворота. Однако защитники крепости оказали серьезное сопротивление. Кидали со стен камни и горящие смоляные факелы. Отряд копьеметателей попробовал совершить против нападающих вылазку с тыла, но был уничтожен.

Крепостные ворота не поддались силе ударов бревен. Но Арбок Перчу все же удалось ночью ворваться в крепость с группой своих сподвижников и разбить там оковы у рабов, а потом уж объединенными усилиями уничтожить всех царевых слуг и открыть ворота.

И тут началось.

Ерес Эпит своими руками сорвала с башни царский флаг.

Целую ночь и день захватчики грабили крепость. Арбок Перч изрубил властителя крепости со всеми его домочадцами. Особенно свирепствовали освобожденные от оков рабы. Они перебили почти все царское войско в крепости.

Арбок Перч пощадил только несколько человек и взял их к себе в отряд. Жрецам он велел снять с образа богини Эпит-Анаит золоченое покрывало и преподнес его своей супруге:

— Я вознесу тебя на пьедестал богов, жена моя, о Ерес Эпит с ликом Нуар!..

На другой день, собравшись все вместе, делили добычу. Разделили поровну.

Царских воинов хоронить не стали. Арбок Перч посчитал, что это было бы честью, которой они не стоили.

Ерес Эпит уговаривала мужа похоронить павших, отпустить их души на покаяние, но он был неумолим.

Долго еще вокруг все гремело от разбоя мятежников. Крушили и грабили царские и храмовые закрома. Тащили, сколько могли захватить, вино, хлеб, всякое продовольствие.

Награбили много, но много и попортили — потоптали, разлили.

Наутро после разгула откуда ни возьмись в крепости объявился Таги-Усак, жрец царского двора. Пьяные мародеры схватили его и начали измываться.

Один уже было, выхватив меч, занес его над ним, но тут вдруг появилась Ерес Эпит и криком своим пресекла расправу:

— Убери свой меч, безумец, перед тобой друг!

Она подошла к Таги-Усаку, тепло поздоровалась с ним. Но он не пожелал признать ее:

— Кто ты?

— О Таги-Усак, неужто забыл меня?

— Все мы достойны забвения.

Заслышав шум еще издали, Арбок Перч примчался на площадь.

Не дожидаясь, пока он опомнится, Таги-Усак гневно закричал:

— Ты братоубийца, Арбок Перч! А люди твои — разбойники, и они обречены!

Арбок Перч примирительно протянул ему руку:

— Приветствую тебя, брат мой! Не распаляйся раньше времени. Ты-то ведь еще жив?!

— Кто сказал, что я жив, а не мертв?!

Сквозь похмельный туман Арбок Перч мрачно глянул на него. Может, это и верно не Таги-Усак, и он разговаривает с его призраком?..

— Но я же тебя вижу, грех во плоти, жалкая душа? Был звездочетом, а теперь напялил на себя хламиду, жрецом обернулся.

Они стояли перед полуразрушенным храмом, неподалеку от рощи священных белых кленов. Люди Арбок Перча жарили на костре тушу дикого кабана.

— Идем к огню! — пригласил гостя Арбок Перч. — С чем прислал тебя ко мне царь? Чего он хочет?

— Не причиняй вреда людям царя. Прекрати беззаконие. И прими очищение постом и молитвами.

— Я чист от рождения, жрец.

— Ты само зло, и луноликая Эпит-Анаит, что взирает на тебя с вершины горы Нпарт, тому свидетельница!

— Призови еще и Мажан-Арамазда, — усмехнулся Арбок Перч. — Он тоже наблюдает за нами. Только с вершины Мандзура, куда отправился омыть ноги в студеной воде тамошних озер.

Таги-Усак пытливо смотрел в глаза Арбок Перча. В них не было ни зла, ни укора ему. Скорее астролог видел в старом друге себя, свои раздумья, свою душевную встревоженность. Но теперь он жрец царского двора. Это бремя обязывает к подавлению движений души. У него нет той свободы, который располагает Арбок Перч, и потому выражать он может не то, что на сердце, а только то, что ему приказано.

— Слушай, друг, если скользящие по льду сани вдруг срываются с пути, управляющий ими возница обращается за помощью к богу. А ты не желаешь ни к кому обращаться, ни на кого опереться, хотя, того и гляди, угодишь в пропасть. В твоей борьбе ты, Арбок Перч, — враг человека. Люди делают из кремня точило и носят его с собой не столько для того, чтобы наточить нож, когда понадобится, сколько для того, чтобы заострить ум. И мы, жрецы, существуем для того, чтобы помогать таким заблудшим, как ты, вновь обрести своих богов. Я прибыл сюда потребовать именем царя, чтобы ты одумался и вернулся на прежнюю стезю. С этим следует поторопиться, чтобы пресечь все дальнейшие беды. И не кичись своей силой. Богам и царям ничего Не стоит и гору свернуть…

Принесли зажаренного кабана, разрубили его на куски и подали один окорок Арбок Перчу, а другой гостю-жрецу.

— Угощайся, жрец, — предложил Арбок Перч, — и продолжай точить свои лясы. От тебя я не жду опасности. Если только не выведешь меня из себя. Ведь одно время ты восхищался мною и благословлял?..

Разговор разговором, а дух жареного мяса делал свое дело. Они принялись с аппетитом есть, запивая сочное мясо отменным вином.

Арбок Перч расслабил пояс. Таги-Усаку на миг подумалось: «Не собирается ли он накинуть его мне на шею?..»

Досыта наевшись, напившись, Арбок Перч сказал:

— Укороти свою речь, у меня много дел.

Таги-Усак извлек из сумы глиняные таблички и начал читать:

— «Я, Каранни, единовластный владыка двенадцати провинций Страны Хайасы, состоящий в союзе со многими царствами мира, я, победивший царя хеттов спесивого Мурсилиса, пишу тебе, сын Арбока, отступник Перч, о том, что ты утратил бога. Положи конец своим разбоям и явись с повинной. Я, царь…»

Тут Арбок Перч выхватил из рук жреца таблички и кинул их в огонь.

— Говори то, что сам хочешь сказать, Таги-Усак. Нечего мутить ясный день царевой бранью.

Таги-Усак и взгляда не кинул вслед угодившим в костер табличкам.

— Я хочу сказать, что тебе лучше искать мира, Арбок Перч. Устремляясь в небеса, ты близок к падению в ад. Сейчас самое время трижды задуматься и просить о прощении и милосердии.

Арбок Перч снисходительно усмехнулся и сказал:

— Ты хочешь быть мне полезным, друг?

— Очень хочу.

— Так вот, в следующий раз приезжай ко мне не для того, чтобы читать мораль или извещать об угрозах твоего царя. Привези лучше с собою веселых женщин, любящих и умеющих спеть и сплясать, чтоб мои парни хоть сколько-нибудь приобщились к радостям жизни. Тебя здесь встретили на этот раз жестковато. Но ты уж смирись. А еще советую тебе самому трижды задуматься и молить небеса о прощении, верный слуга царя.

Разбойники зашумели. Кто-то вдруг поднял над толпой шест с рисованной головой Каранни. Кто-то громко закричал:

— Э-эй, люди, а голова-то у царя пустая! Гляди-ка, братцы, пустая!..

И пошла, разгулялась удалая братия. Кто пел, кто плясал.

Таги-Усак испытывал странное чувство. На душе почему-то вдруг стало светлее. Он попрощался с Арбок Перчем и Ерес Эпит и поспешно покинул Шаггом.

Опять пришла весна.

Царь Каранни выслал войско против мятежников с наказом всех уничтожить.

А Арбок Перч тем временем носился из конца в конец, наполняя грохотом выси и ущелья горы Пархар. Сила играла в нем — здесь его власть.

— Я отвергаю всех богов! И Мажан-Арамазда с его шлюхой женой Эпит-Анаит тоже! Их вообще нет! А если и есть, то существуют они только во вред человеку, как его злые враги! Их надо отринуть, уничтожить!..

Он торжествовал, что и сила-то в нем великая, и воля твердая. Раньше, когда был рабом, все эти чувства спали в груди мертвым сном.

Мятежники, не унимаясь, налетали на окрестные поселения, крушили там храмы, идолища богов, разрушали дома властителей и старост, загодя бежавших подальше от опасности.

Царевы люди сетовали, что Каранни забрал у них войско, держит его при себе, а их оставил беззащитными. Теперь вот и разбойникам не могут противостоять.

А между тем простой люд, и особенно рабы, встречали мятежников с радостью, помогали им.

Как-то люди Арбок Перча ворвались во владения одного из храмов и потребовали, чтобы жрецы передали им всех своих рабов-служек. Что тут поднялось: шум, гвалт невообразимый.

— Это храм Мажан-Арамазда! — вопили жрецы. — Его святая обитель. И никто не смеет здесь ничего тронуть, ни единого камня!..

И тут все было осквернено и разрушено, разграблено.

Арбок Перч с вершины горы наблюдал, как пылает храм, и на миг вдруг почувствовал страх. В ушах зазвенел крик сожженных заживо. Он в ужасе схватился за Ерес Эпит:

— Неужто я совершаю грех, жена моя?

Она нежно прижалась к нему:

— Нет, любимый, никакого греха ты не совершаешь. Ты освящаешь и землю, и небо огнями пожарищ и кровью.

— А кто же тогда греховен, кто?

— Греховны те, кто породил разного рода бредни, предержащие в страхе все человечество. Греховны все, кто властвуют, — цари, жрецы. Они лживы. Все безбожники и творят беззаконие. Ты ведешь правый бой, а потому никого и ничего не бойся.

Арбок Перч рывком выхватил меч из ножен.

— Мужайтесь, братья! Наша дорога лежит на Куммаху! Мы разрушим гнездо скверны и зла, гнездо царя!

Мятежники возгорелись восторгом. Все ликовали, кричали.

В таком настроении вскоре и выступили. Куммаха-Ани — вот цель, что вела их вперед.

Каждый день на пути к ним примыкали все новые и новые люди.

— Э-эй, кто вы?..

Этот отряд был очень большим. Щиты у них были плетенные из прутьев и обшитые войлоком. Вооружены только луками да копьями, к шлемам из кожи приторочены бычьи хвосты.

— Э-эй, кто вы и откуда?

— Из Санасуна, что входит в Ангех.

Арбок Перч подошел к ним поближе.

— Из такой дали? — удивился он.

Предводитель новоприбывших надсек ножом свой указательный палец и мазнул кровью руку Арбок Перча:

— Да будем кровными братьями?!

— Да будет так!

Санасунцы зарезали жертвенную козу над щитом Арбок Перча, все смочили пальцы в горячей крови и приложили их ко лбам своим…

Подъехали к Дерджану. Там размещалось царское поместье.

Смотритель с грозным видом предстал перед Арбок Иерчем.

— Ты не имеешь права вступать в это владение! Оно принадлежит царю. Я запрещаю!

— А ты, поганец, отважный! — с издевкой сказал Арбок Перч. — Но лучше бы тебе помнить, что право находится на острие меча.

Смотрителя тут же раздели и бросили в колодец. Поместье разграбили, а царевых людей взяли в плен. Это были все полураздетые, насмерть перепуганные рабы.

Глядя на них, Ерес Элит горестно воскликнула:

— Какие несчастные люди! Что теперь делать с этими полутрупами?!

Арбок Перч приказал своим воинам раздобыть в ближних селах одежды для пленников.

— О боги, — снова запричитала Ерес Эпит, — если надо обездолить одних, чтобы дать жизнь другим, то кому же мы служим, кому помогаем?!

Арбок Перч словно и не слышал жены. Она часто роптала, корила его. «Из ничего ничто не создашь, супруг мой, — говорила она. — Задуманное тобою несбыточно. Давай лучше уйдем из этой жестокой страны, от ее богов, в которых нет ни жалости, ни милосердия. Уйдем и сгинем. Я слыхала, что за этими горами расстилаются зеленые долины и воды много. И нет там ни рабов, ни властелинов, нет каменных богов-идолищ. Молю тебя, уйдем от этих войн и смертей!..»

Арбок Перч обычно слушал ее и посмеивался…

В Дерджане мятежники награбили особенно много серебра. Всю добычу навьючили на рабов. В дорогу пустились на рассвете. Двигались на запад. Вслед им шли толпы местных жителей, понося их на чем свет стоит.

— Что надо этому сброду безумцев? — негодовал Арбок Перч.

Ерес Эпит, недовольная всем, что творилось, мрачно сказала:

— Это те люди, которых мы вчера ограбили, супруг мой. Их раздели, чтобы одеть пленников. Слава тебе! Одно латаем, другое рвем в клочья.

Арбок Перч, ничего не сказав, поспешил вперед своею дорогой. А в ушах вдруг отчетливо зазвучали слова жены: «Уйдем из этой жестокой страны!.. Уйдем!..»

Но куда? Есть ли на земле такое место, где человек может чувствовать себя свободным?..

Весна была в полном разгаре. В долинах и на склонах гор снег уже полностью стаял. Дорога совсем просохла.

Каранни отбыл из столицы во главе своей конницы с приданным ей фуражным обозом. Он направлялся в сторону Дерджана, навстречу Арбок Перчу и его разбойному воинству.

Мари-Луис уже и в Дерджане сделала свое дело — уничтожила там всех идолищ и велела впредь почитать лишь Мажан-Арамазда и Эпит-Анаит.

Каранни об этом знал и потому не удивился, когда на пути перед ним вдруг предстал верховный жрец Арванд Бихуни. Весь растерзанный, он истошно завопил:

— О Каранни, великий и славный царь наш, спаси богов всею своей воинской мощью и жалостливостью сердца! Все наши боги, коими живо и оберегаемо твое царство, подвергаются немилосердному поруганию!..

Каранни, недовольно глядя на него, резко оборвал:

— Хватит бесноваться! Остуди свой воспаленный и затуманенный ум. Твое стойло по-прежнему принадлежит тебе. Поклоняйся Мажан-Арамазду и его богине-супруге. Предайся единому богу и приведи к нему все наши племена. В этом твой святой долг!

Арванд Бихуни несколько попритих, видя, что царь его не поддерживает. А он ведь надеялся, что сумеет уговорить его остановить рвение супруги-царицы в войне с богами, словно и забыл, что только недавно лживо заверял Мари-Луйс, мол, все творимое ею угодно небесам…

Каранни старался не вмешиваться в дела царицы, тем более что он вполне разделял ее стремления. Сейчас его занимало лишь одно — мятежник Арбок Перч, который в лихой гордыне своей осмелился идти в открытое наступление на столицу.

В селах, где разбойников принимали охотно, снабжали их хлебом и мясом, царь учинял жестокую расправу, предавал сожжению на костре каждого десятого из жителей.

Страна и народ жили между двух огней.

Действовала и Мари-Луйс. Едва супруг ее выехал из столицы, она поспешила со своими воинами в Шаггом и спустя два дня была уже там.

И крепость, и город были разрушены. Храм Мажан-Арамазда разграблен. Словом, Арбок Перч оставил зримый след своего здесь пребывания…

Царица распорядилась вернуть всех жителей Шаггома и привести в порядок храм. Затем она велела приехавшим с нею жрецам воздать почести единому и великому богу.

Жизнь возвращалась в Шаггом. Восстанавливались дома горожан.

— Хоть город ваш и понес очень тяжелые разрушения, — сказала царица собравшимся на площади шаггомцам, — но в результате низвержено и все множество ненужных нам богов. И в этом Арбок Перч, сам того не ведая, стал моим сподвижником. Отныне и все вы примите и почитайте Мажан-Арамазда. Нет и не будет иного бога, кроме него!..

Мари-Луйс действовала решительно и четко. Все ей теперь было ясно и понятно. Она получала удовлетворение от сознания, что ее идея единобожия уже воочию претворяется в жизнь. Правда, душевная боль нет-нет да давала себя знать. Мучила и сложность всего творимого. Иногда задумывалась, права ли она в своих деяниях, снова и снова пытала себя и снова и снова утверждалась в мысли о том, что множество бесполезных богов и божков — только во вред народу…

День ото дня весна в Хайасе расцветала пышным цветом. Но Мари-Луйс под гнетом своих забот и нескончаемых дел не замечала ни весны, ни ее цветения. Захваченная желанием воздать хвалу и вознести бога Мажан-Арамазда и необходимостью наказывать то одного, то другого из преступивших запрет приносить в жертву человека, она успевала отметить в себе лишь то, что очень тоскует по Таги-Усаку. И это злило ее ужасно. Стоит ли он такого? Стоит ли ее тоски?..

Она злилась на себя и становилась еще более яростной в своем богоборческом рвении. Поспевала всюду. Вот уже и к вершинам Спера добралась. Там в лесистом ущелье скрывались жрецы, которые отказывались подчиниться велению царицы и отречься от своих богов. Мари-Луйс повелела всех их до единого обезглавить, затем сжечь на костре.

Три дня кряду курился ладан перед образом богини, и Мари-Луйс коленопреклоненно молилась:

— О великая богиня, о владычица моего израненного сердца, всем своим существом я вверяюсь тебе и молю быть моею защитницей от всего неправедного! О великая и единственная, слава тебе в веках!..

И все молящиеся, и воины царицы, и тысячи пришельцев из окрестных поселений, вторили ей вослед:

— О великая и единственная, слава!..

— Слава!..

В толпе находились и Арбок Перч с Ерес Эпит. Оба одеты горскими пастухами. Преображенные так, что впору и самим не узнать друг друга. Ерес Эпит тоже во всем мужском, с наклеенной бородой и усами. Они, как и все вокруг, истово молились перед идолищем богини Эпит-Анаит, принесли дары — Арбок Перч насыпал в жертвенник горсть золота, на что жена прошептала ему на ухо:

— Не будь столь щедрым, привлечешь к себе внимание, чего доброго, еще узнают!..

— Но рано или поздно я ведь должен объявить, кто я есть? Особенно царице?!

— Это же равносильно самоубийству, супруг мой! Уйдем отсюда?!

Арбок Перч сжал ей локоть, чтоб замолчала.

А между тем многие уже заинтересовались: кто эти странные люди?..

От храма донеслись звуки ритуального песнопения, и толпа опять принялась отбивать земные поклоны.

Мари-Луйс подарила храму Эпит-Анаит семерых совсем еще юных жрецов. Все бледные, с глазами, подернутыми влагой, они стали раздавать молящимся маленькие глиняные изображения почитаемой богини.

Арбок Перч с женой вошли в кумирню и окропили там святой водой полученный подарок.

Началась круговерть. Молящиеся стали уже просто обливать друг друга. Какая-то девица, явно из высшего сословия, громко и радостно хохотала. Она вся до нитки была мокрая, хитон облепил ее стан, подчеркнув довольно выразительные формы. Проходя мимо Арбок Перча, девица вдруг обвилась вокруг его шеи и зазывно сказала:

— Сегодня ты будешь моим!..

— И твоим, и Эпит-Анаит, коли она этого пожелает, — с готовностью отозвался Арбок Перч. — Однако будь осторожна, сластолюбивая тигрица, царица под страхом смерти запретила прелюбодеяние под сенью храмов.

Девица вплотную приблизилась к нему.

— Я знаю, но за тебя можно и умереть, Арбок Перч!.. — сказала она и, чмокнув его в обросшую колючую щеку, ускользнула и скрылась.

Арбок Перч и Ерес Эпит настороженно переглянулись. Кто эта дьяволица, узнавшая их? Жена снова взмолилась:

— Уйдем отсюда, прошу тебя! Похоже, мы угодили в чертово логово…

Арбок Перч, словно не слыша ее, снова пал на колени. В ушах еще звучал голос исчезнувшей девицы, чем-то такой знакомый, даже родной… Он вздрогнул: неужели Нуар?! Неужели?.. Забыв о молитве, он вскочил и стал искать взглядом… Нету ее, и след простыл…

Молящиеся все продолжали одаривать храм кто чем мог. Ничего не жалели, Иные снимали с себя серьги, серебряные пояса.

Толпа не расходилась всю ночь. Храм сиял, освещенный множеством факелов. Семеро юных жрецов без устали повторяли:

— О Эпит-Анаит, тобою живет и жить будет Страна Хайаса! Слава тебе!..

Мари-Луйс подарила храму три сотни рабов — мужчин и женщин. Она собственноручно клеймила их лбы и затем объявила жрецам — властителям храма:

— Примите их и поступайте с ними как пожелаете. Пусть пашут землю, растят зерно и бобы и пусть рожают детей!..

К Арбок Перчу подошла какая-то кривобокая жрица вся в черном.

— Так как же, Арбок Перч, посчастливится мне сегодня заполучить тебя? Идем в святилище, исповедуйся там в своих грехах.

— В каких именно? — с иронией спросил Арбок Перч. — Грехов за мной бесконечное множество.

— Покайся, отринутая всеми, мятежная душа. Один бог, одна вера и одна любовь. Таков, кажется, твой девиз?

И опять Арбок Перч и его жена были поражены: куда деваться, кем обернуться, чтоб никто тебя не признал?

А жрица не отставала.

— Однако знай, разбойник, — сказала она, — те, в чьей власти создавать богов, не потерпят твоего существования. И те, кто слагают для потомков повесть о житии царей, могут ославить тебя как врага и умертвить.

— А ты-то, ты ославишь меня как врага, смердящий полутруп?

— Сейчас я тебе враг, несчастный, — заявила жрица. — Бейся в покаянии перед образом богини Эпит-Анаит и благословляй судьбу, что пока не отдаю тебя в руки царицы. Уходи лучше отсюда. И знай: я та самая вчерашняя вымокшая девица. Да, да, дочь Миная Нуар, ты не ошибся. Уходи немедленно.

Арбок Перч, схватив за руку Ерес Эпит, поспешил вод из храма. Он шел и слышал за собой смех Нуар.

— Следуй прямиком за своим божеством и обретешь все желаемое!

Нуар смешалась с толпой…

Молящиеся вслед за царицей спустились к речке и стали бросать в воду венки, ветки священных деревьев. Многие поливали друг друга водой, кропили ею пламя прибрежных костров и в праздничном ликовании все славили свою богиню. В экстазе молили кто о чем и каждый о своем.

С заходом солнца с новой силой заголосили девушки, и громче всех Нуар, теперь уже одетая простолюдинкой. Она, упав на землю, молила о благоденствии и долголетии царя Каранни.

Мари-Луйс была удовлетворена. Люди принимали ее установления о единобожии и единовластии.

— Один властелин, один бог!

Призыв Мари-Луйс разнесся повсюду, звоном отдавался во всех храмах.

Арванд Бихуни рвал и метал.

— О, где ты, крушитель-дракон Иллуя? Явись и уничтожь тех, кто восстал против богов. Изведи и род их, и пристанище!

Он истово призывал себе в помощь все злые силы земли и небес.

— Придите, — взывал он, — и сожгите в огне своего гнева царицу-отступницу, а пепел ее да унесет буйный ветер в ледяные просторы!..

Как-то ночью в обители Арванда Бихуни вдруг появилась царица. Не ответив на его лживо-подобострастное приветствие, она приказала созвать всех жрецов, что служили ему, и девятерых из каждой десятки уничтожить.

Арванд Бихуни бессильно метался. Крылатый Иллуя так и не объявился, зато страх и ужас не заставили себя ждать.

Расправа была скорой. Из множества жрецов осталось только несколько. И тех жестоко избили и всех оскопили.

— Убей и меня, великая царица! — бросившись ей в ноги, стенал Арванд Бихуни. — Я не в состояний вынести этот ужас!

Мари-Луйс подняла его и без тени сочувствия сказала:

— А разве на тебе есть вина? За что тебя убивать? Ведь ты не насылаешь на меня злых сил. И Нерик ты не разрушал, меня в плен не бросал. Ты же невиновен, Арванд Бихуни, и мне остается уважать твое величие!..

Царица напоила его настоем чебреца, успокоила и заверила, что нет в ней и капли вражды против него. Даже помолилась с ним вместе, опустясь на залитые кровью плиты каменного пола. Затем одарила его из своих припасов и с тем ушла в сопровождении ни на шаг не отступавших от нее верных воинов-телохранителей.

И едва она удалилась, все смирение Арванда Бихуни как рукой смахнуло, а на лице проступило выражение обиды и оскорбленности. И снова он, окунув пальцы в кровь убитых, воздел их к небу и стал призывать злых духов, чтоб покарали враждебную ему царицу.

Оскопленные жрецы в голос вторили всему, что изрекал Арванд Бихуни. Бия себя в грудь, все вопили:

— Силы небесные, явитесь и покарайте отступницу!..

Многочисленные гадальщики, колдуны, прорицатели и еще какие-то жрецы облачились во все черное в знак скорби по низверженным богам.

— Люди! — взывал Арванд Бихуни. — Не слушайте ни царя, ни царицу и никого из их стана! Наши боги-покровители поруганы! Только одно сможет примирить их с нами. Надо принести им в жертву человека. Вы слышите: человека!..

Он с гордым, торжественным видом направился в храм. Толпа жрецов с надеждой последовала за ним.

К Арванду Бихуни подошел хеттский жрец. В руках у него был барашек. Кляня царицу, они, срываясь с крика на визг, возгласили:

— Наши боги да будут вечно с нами! Они бессмертны и неподвластны земным правителям! Благословение им во веки веков!

Хеттский жрец воздел руку вверх и возгласил:

— Я хочу помочь вам, заблудшие, несчастные люди! Хочу очистить вас от грехов! О боги, вернитесь!..

Он с помощью другого жреца-хетта обмазал чашу для огня жиром и положил туда изваяние поверженного бога Шанта. Затем они, взявшись за рога белого барашка, прокричали какие-то заклинания.

Толпа онемела. Все догадались, что в баранью шкуру завернут человек. От страха и ужаса все бухнулись на колени.

Хетты присоединились к оскопленным жрецам, окружили жертву и стали вопить, перекрывая один другого:

— Жертва приемлема и угодна!

И жертвоприношение свершилось. А жертвой стал заранее одурманенный человек. Тело его присыпали ячменем и омыли красным вином.

Из толпы выступил рослый силач крестьянского обличья. Это был Арбок Перч. Он попытался разглядеть жертву. Ему показалось, что хетт, свершивший жертвоприношение, и преступник, приведший в Нерик хеттского верховного военачальника Нуанза Вараша и тем ставший причиной падения славного города, — одно лицо. Он не сомневался в этом, и кровь ударила ему в голову.

— Э-эй, армяне! — крикнул Арбок Перч в ярости. — Хетты принесли в жертву человека. Не барашка, а человека! Вы слышите?! Здесь, в нашей обители, они совершили это святотатство!..

Толпа содрогнулась. Арбок Перч сорвал с себя накидку, и люди узнали его.

Он рванулся к хетту:

— Кто ты есть?

А хетт, словно не слыша вопроса, старался поплотнее прикрыть хитоном тело умерщвленной жертвы.

— Прочь, нечестивец! — заорал он. — Мы воздали должное богу Шанту. А если ты тоже из безбожников…

Арбок Перч вырвал у него хитон.

— Слушайте меня, армяне! Этот убийца хетт! Именно он разрушил наш Нерик!..

Толпа всколыхнулась. Откуда только взялось — у всех в руках вдруг оказались палки, камни.

Но тут неожиданно перед ними предстал Арванд Бихуни и занес свой тяжелый посох над Арбок Перчем:

— Ты жалкий смутьян и безбожник! Прочь отсюда!

Арбок Перч выхватил у хеттского жреца завернутую в баранью шкуру голову жертвы, которую тот намеревался тайно вынести, и показал толпе.

— Вот, смотрите! Люди, это голова несчастной жертвы! Смотрите!..

Армяне кинулись на хеттов. Те вместе с армянскими жрецами подались в глубь храма. Скопцы набросились было на Арбок Перча и стали душить его, но он успел выхватить меч из ножен, и скопцы отпрянули.

— Бейте убийц, люди! — крикнул Арбок Перч и стал одной рукой направо-налево крушить жрецов, в другой он держал злополучную голову.

Толпа уже всею силой и мощью атаковала храм. А Арбок Перч тем временем скрылся…

Стемнело. Площадь постепенно опустела. Жрецы извлекли из тайников поверженных идолов, то немногое, что от них уцелело, и установили у входа в храм.

Арванд Бихуни в одиночестве молился в полуразрушенном и разграбленном храме. Вдоль всей стены тянулась процессия каменных богов. Арванд Бихуни молился, а душу рвал страх. Откуда взялся этот разбойничий предводитель?.. И куда он подевался с головою жертвы?..

Верховный жрец поднялся с колен и, тяжело ступая, направился в усыпальницу, где покоились почитаемые святыми жрецы.

На одной из плит лежал прорицатель Чермак. Арванд Бихуни смиренно поклонился ему.

— Вставай, святой человек, превеликий прорицатель Чермак. Подымайся, ты необходим мне в этот трудный час. Я хочу знать, что меня ждет.

Тот неспешно поднялся, снял с себя власяницу, скинул шапку, сдернул с лица маску и надменно спросил:

— Что именно ты хочешь знать, лживый человек?

Великий жрец побледнел. Перед ним стоял вовсе не Чермак, а тот самый хетт, который принес в жертву человека, скрываемого под бараньей шкурой. Арванд Бихуни своею ладонью прикрыл ему рот.

— Никто не должен знать, что ты здесь!..

Всю ночь Арванд Бихуни провел с ним наедине.

Арбок Перч шел в сторону Арджо Арича. Под мышкой он нес завернутую голову убиенной жертвы.

Ночь настигла его в глубоком ущелье. Прошел еще немного и наконец приметил мелькающий под развесистой орешиной слабый огонек. Он знал: это маслобойня. Подошел, постучал в плотно затворенную дверь. Звякнула щеколда, и дверь подалась. На пороге показался светлобородый, совсем еще молодой человек.

— Гость от бога, входи, — пригласил он и тут же засветился радостью. — О Арбок Перч, входи, брат, входи. Какого бога благодарить, что привел тебя сюда, а?

Они вошли в помещение.

— Значит, жив ты, Арбок Перч? А говорили, что верховный жрец Арванд Бихуни убил тебя?..

— Руки у него коротки.

— Благословение огню и воде за то, что ты жив! Ведь уж сколько раз прошел сквозь огонь и воду.

Арбок Перч бережно положил сверток к стене и сел на мешок, туго набитый кунжутным семенем.

— Жив-здоров, брат?

— Вот только уверенности нет, — сказал хозяин дома, — что не сегодня завтра боги не утянут меня в свои объятия. Оно и пошел бы, да вдруг встречу в лесу кабана… Ну да ладно, что на роду написано…

Он придвинул к гостю столик на низких ножках. Тут же появился юноша. Принес ячменную лепешку, еще горячую, и кружку солодового пива.

— Угощайся, Арбок Перч, — предложил хозяин дома. — Да помогут боги каждому из нас прожить до своего часа. Бери, ешь.

Впряженный в давильный камень буйвол размеренно кружил вокруг маслобойни, делая свое привычное дело.

Арбок Перч жевал хлеб, а на сердце была такая тяжесть, словно этим самым давильным камнем прижало. Перед глазами стояли хеттский жрец с окровавленным ножом в руке и Арванд Бихуни. Пожиратели людей всегда вместе, будь то хетт или армянин. Эх ты, Мари-Луйс, они ведь и тебя сожрут. Ты воюешь за единобожие. Да поможет тебе твой един бог. Только как?..

Голоден он был изрядно. Оттого и не заметил, как умял все, чем его потчевали. Но пора было уходить.

— Да утроят тебе боги то, что я убавил в твоем доме! — сказал он, подымаясь. — Надо идти, брат.

— Куда ты в такую пору? Забыл, что боги в обиде на тебя? Нашлют ночных бед, несдобровать. Дождись утра.

Арбок Перч пристально глянул на него и поднял свой сверток.

— А ты что-то недосказал мне?

— Что тут говорить, — с досадой пожал плечами хозяин дома. — Развалины не иголка, под шапку не упрячешь. Они вопиют. Мы уже не принадлежим себе. Село разрушили поля истоптали.

— Кто это сделал? И за что?

— Село приняло тебя с твоими мятежниками, наделило чем могло, как у нас, у армян, принято. Царь про то прознал, явился, двенадцать твоих воинов на кол вздернул, а сельчан наших, каждого десятого, велел заживо сжечь. Против кого ты руку поднял? Где ищешь справедливость, заблудший? Из-за тебя и мы пострадали…

Арбок Перч впервые в жизни не мог понять, что же с ним творится. Мозг вдруг как молнией пронзил вопрос: и это то, о чем мечталось? Его люди убиты, а разделившие с ними хлеб-соль сельчане понесли жесточайшую кару.

Придавленный тяжестью своих дум, он направился к двери.

— Доброго пути! — пожелал ему хозяин. — И да помогут тебе боги!

— Ни в коем случае! — оборвал его Арбок Перч. — Отныне я сам себе бог.

Хозяин сокрушенно воскликнул:

— Конец света!

— О, нет… Только начало света. Я отправлюсь сам к себе. Иду искать себя, узнать, кто я есть. Я…

— Путь добрый!..

Арбок Перч шагнул за порог, и густая темень поглотила его.

Проходя разрушенным селом, Арбок Перч увидел посаженных на кол людей и содрогнулся. Неужто и весь мир в такой тьме и муке, как это полуразрушенное село?..

Евфрат здесь неспокойный, бурный. «Прощай, великая река. Услышу ли еще твой рокот? А впрочем, чужая ты теперь и пропади пропадом…»

Арбок Перч забирался все глубже и глубже в лес. Вспомнилось, что царица находится неподалеку, в крепости Хагтарич, сокрытой в дремучей чащобе. Она и сюда приехала со своим намерением сокрушить бессчетный сонм богов и восславить единого бога Мажан-Арамазда. Восславить?.. А жрецы вон снова принесли в жертву человека…

На развилке дорог Арбок Перч задумался: идти или нет к царице? А почему бы и нет? Надо прийти к ней, положить к стопам голову злосчастной жертвы и сказать: «Не бывать по-твоему. Извечно человек должен приносить в жертву другого, себе подобного. Нет, твое желание неисполнимо…»

А еще он скажет и многажды повторит: «Твой царственный супруг уничтожает моих людей, но при этом позволяет, чтобы враждебные нам хетты, сговорившись с нашими мерзкими жрецами, у нас же в дому принесли в жертву человека!..»

Лес живет своей жизнью. В нем свои голоса и посвисты. И в нем своя затаенная тревога. В лесных деревьях живут души наших предков… Дерево священно, а человек ничто. Деревьями обычно украшают резные врата храмов, а потом в этих же храмах приносят в жертву людей… Всюду страх, и человек везде беззащитен в этом мире ужасов.

Может, если владыкой над людьми останется всего один бог, как того хочет царица Мари-Луйс, и страха станет меньше?.. Не вберет же в себя один Мажан-Арамазд всю силу зла низверженных богов?..

А вот и Хагтарич. Крепостные ворота охраняются воинами личной охраны царицы, которые сразу узнали одинокого путника.

— Э-эй, ты Арбок Перч? — крикнули ему сверху.

— Да, верно, я Арбок Перч.

— Тебя ищет царь! — со страхом проговорил кто-то из воинов. — Твоя голова оценена щедро. За нее обещаны десять рабов и надел земли в пятьдесят пахотных дней?!

— Но вам-то что с того, братцы? — усмехнулся Арбок Перч. — Ведь едва ли достанется хоть малая толика из объявленной за меня награды. Исполните-ка лучше доброе дело, проводите меня к царице.

Воины посоветовали ему лучше не показываться царице.

Арбок Перч с горечью спросил:

— Может, вас завлекает обещанная царем плата за мою голову? Тогда вот она, нате, секите, братцы.

И тогда один из воинов, не говоря больше ни слова, пропустил Арбок Перча в ворота и повел его к царице.

Шли молча, бок о бок.

— Что у тебя в свертке? — спросил вдруг воин.

— Дичь. Несу в подарок царице.

Немного помолчав, воин снова спросил:

— Греха на тебе много?

— Немало, если стремление освободить человека от оков — это грех.

— Э-эх! — присвистнул воин. — Ерунду ты несешь, Арбок Перч. Нешто я не знаю, сколько за тобой всего — и крови на руках, и греха на душе? Ведь то, что ты порушил в своих набегах, это не случайность, а нрав твой злобный буйствует. И зло ты творишь душою своей. Не ярись, если я скажу тебе, что, по мне, и волею богов, и волею царя ты заслужил смерть.

— Э-эй, черный ворон, не каркай. Кончай свою проповедь. С твоим невежеством едва ли у тебя в голове когда-нибудь рассеется тьма.

Воин довел его туда, где квартировала царица, и доложил управителю о прибывшем. Тот не сумел скрыть испуга.

— О Арбок Перч, бедовая голова! Неужто с покаянием прибыл?

Арбок Перч рванул его за шиворот:

— Исполняй свою службу, моя голова — тебе не забота. Подумай лучше о своей, которая наверняка сгниет отрубленной.

Управитель оставил его в приемной под присмотром стражника, а сам пошел доложить царице.

Арбок Перч пристально посмотрел на стражника и с укором сказал:

— Не видишь разве, какой я усталый, собрат по оружию?

— С каких это пор я тебе собрат по оружию?

— Со времени сражения за Каннувар. Я спас тебя там от удара хеттского меча. Не помнишь?

Воин с опаской глянул на пришельца: неужто Арбок Перч?

— Как же, помню, Арбок Перч. А отчего ты вдруг вспомнил про это?..

— Земли у тебя не было. Служил старосте…

— Ну и что? Ты ведь тоже не из счастливцев, хотя вон сколько храмов обобрал. Ты обираешь храмы, царь обирает тебя. Ты, правда, многих рабов освободил. Хочешь облагородить дикаря? Не бывать этому!

Да что же это такое, с кем бы он ни говорил, все твердят одно и то же: не бывать этому, не бывать!.. Почему не бывать-то? Ведь именно невозможное надо сделать возможным!..

Вернулся управитель.

— Царица ждет тебя, Арбок Перч, — сказал он и опять как-то настороженно глянул на пришельца.

Арбок Перч не без удивления подумал: чего они все с такой опаской на него взирают? Он-то сам никого не боится. Даже перед Мари-Луйс не робеет. Они ведь с ней как-никак сподвижники: оба низвергают богов.

Царица была в одиночестве. Одета по-домашнему, печальная и безучастная, даже не посмотрела на вошедшего, словно бы дверь просто произвольно открылась и закрылась, никого не впустив и не выпустив.

Арбок Перч пал перед ней на колени в низком поклоне и только после этого поднял голову. И вдруг ему привиделось во взгляде царицы, во всем ее облике, будто перед ним дикая серна на скале. Когда-то на пути из Мецамора в Эриах-Ширак он встретил на склонах Арагаца такую серну. В тех местах очень много диких баранов и серн.

Не поведя и бровью, без всякого интереса в голосе, Мари-Луйс спросила:

— Что-то вспомнилось, Арбок Перч?

— Нет, а почему ты так подумала, великая и всеславная царица?

— Скажи лучше — несчастная, отринутая, всепрощающая царица. У тебя ведь на языке были эти эпитеты? Великая, всеславная. Может, ты так величаешь меня и тогда, когда совершаешь разбой во главе своей банды, когда грабишь и разрушаешь наши поселения и храмы?.. Ну, что молчишь, говори…

— И, однако, будь на этот раз снисходительна, великая царица. Я, видно, не ко времени явился. А еще скажу, что я здесь не для того, чтобы выслушивать твои укоры.

— Знаю, — усмехнулась Мари-Луйс. — После Нерика и Каннувара ты не посещал меня с добрыми намерениями и открытым сердцем. И ноша твоя — вовсе не дичь, подбитая у берегов священного Евфрата, не подарок для меня, как ты заверял моих людей. Но я хвалю твою находчивость…

— Хетты вновь осмелились принести в жертву человека, божественная! — объявил Арбок Перч. — И помогали им в этом наказанные тобою жрецы и Арванд Бихуни. Плохо ты наказываешь, царица.

Мари-Луйс сурово насупилась, но молчала. Видно, не знает о случившемся. Знала бы — не смотрела на него волком, подумал Арбок Перч. А может, не верит?

Он развернул сверток и поднял отрубленную голову.

— Вот смотри, божественная!..

Царица не моргнула, только тяжело задышала. Выходит, не безосновательны слухи о том, что Арванд Бихуни в сговоре с остатками хеттских жрецов и они тайком вместе продолжают приносить в жертву человека? Значит, он опасен, как и этот силач-мятежник? До каких же пор на нее будут обрушиваться все новые и новые беды!

— Это правда?.. — промолвила наконец она.

— Доподлинная правда. К моему сожалению.

Царица приказала прислужницам обмыть голову жертвы, намаслить и обернуть в саван.

— Далеко это? — спросила она Арбок Перча.

— Нет, великая царица, там, где ты недавно установила образ Эпит-Анаит. Совсем близко отсюда.

В лице Мари-Луйс не было ни кровинки, глаза горели гневом. Но голос не изменился:

— Я довольна тобой, Арбок Перч. В святом деле мы едины. Придет час — достойно воздам тебе. А пока мы вместе отправимся карать преступников, проливающих кровь. Но не подумай, что я во всем твоя единомышленница.

— Понимаю, — с поклоном сказал Арбок Перч. — Я ведь тоже, хоть и пришел к тебе, остаюсь твоим врагом, великая царица.

Мари-Луйс усмехнулась.

— Вот так-то! Под сенью неба нет добра. Только горе. И тем не менее я обещаю не причинять урона ни тебе, ни твоей жене.

— Царские особы, я уверен, держат свое слово.

— И не забывают…

Мари-Луйс приказала накрыть стол на двоих.

— Надеюсь, не откажешься разделить со мной трапезу? — спросила она Арбок Перча.

Он только благодарно кивнул в ответ.

Пригубив немного вина, царица сказала:

— Я не забываю дочери медника Миная. И ты тоже?

— Я тоже, — согласился Арбок Перч.

— Красивая… Я знаю, она отринула тебя, и может, в этом причина, что ты поднял меч против царя.

— Может, и так. И ветер без причины не поднимется.

— Верно. Летучая мышь не любит солнца. Но солнце от этого не иссякает и не устает светить.

У Арбок Перча было ощущение, что царица как бы бросает ему вызов. Никуда не денешься, но лучше меньше спорить и больше помалкивать. Вспомнилась поговорка о том, что коли не ведаешь страха перед боем, значит, считай, уже победил. Прямо стоящее дерево не боится ветра.

Царица с удовольствием потягивала вино, словно стараясь залить им свое отчаяние. Арбок Перч почувствовал, что в эту минуту она не столько царица, сколько просто женщина. Ничего хорошего такое не сулит…

Мари-Луйс поинтересовалась, на чем основаны, чем направляются мятежные борения Арбок Перча.

Он поставил чашу с вином и на миг задумался.

— Борюсь я за свободу, а опорой мне мое мужество, честь.

— Не мало ли? Честь, мужество — это хорошо. Но одним мужеством стены не разрушишь. И если я скажу, что то, что толкает тебя к мятежу, несбыточно, как ты на это посмотришь?

— Не отступлюсь. Цель моего существования впредь только в этом…

Царица прекратила спор и после своей словесной атаки сделалась снова терпимой и обходительной.

— Не следует вечно сетовать на судьбу, — сказала она, — этим ничего не изменишь. Человек должен быть доволен собой. Ты поднялся против зла и насилия, но забыл, верно, что и Мажан-Арамазду не сладить с такою задачей.

— Это от себя говоришь, божественная, или внушением свыше?

— От себя. Только от себя.

— А то ведь утверждают, что вы, цари, происходите от богов и их именем проповедуете, будто всяк поднявшийся против царя поднялся и против богов.

Тут уже царица не удержалась и чисто по-женски — звонко и от души — рассмеялась.

— Это так, Арбок Перч. Но вспомни: для утверждения одной истины надо придумать сотни лживых уловок. О наивные недоросли, ваша беда не столько в царях и властителях, сколько в вас самих. Да, да, в вас. Вы безвольны. Верите всякой лжи и иллюзиям, а не в природу человека, в его неприкаянность от рождения. Вот вы — разбойники. Ведь вы — вероотступники, а проповедуете верность?..

— Я направляю свое копье против богов и против тех людей, которые сеют ложь!..

Мари-Луйс вдруг посуровела… «Стоило ли принимать этого мятежника и затевать с ним беседу?» — подумалось ей. Но она ощущала, что перед ней человек сильный, наделенный разумом. В нем что-то есть, но таких надо убирать в первую очередь. В одном роднике не может быть и сладкой и горькой воды. Если спросить у этого гордеца, отчего у нас пустые души, он не ответит. Остается только смеяться и стенать. А где же при этом сотворившие нас боги? Ничто, даже преображение природы, не в силах изменить человеческой сущности. Каждое создание остается таким, каким оно сотворено, и не может выйти за пределы определенных ему природой границ…

Мари-Луйс вдруг улыбнулась.

— Ты вспомнила что-то необыкновенное, божественная? — спросил Арбок Перч.

— Давнюю историю, — сказала она доверительно. — Когда я уже была на выданье, меня повезли в храм богини Эпит-Анаит. Таков обычай, сказали мне, девушки из знатного сословия должны, прежде чем выйдут замуж, принести свою девственность на алтарь богов.

— Знаю, это отвратительный обычай. Он и сейчас кое-где соблюдается.

— Я не пожелала подчиниться такому установлению. Жрец-настоятель попытался запугать меня угрозами, дескать, небо обрушит небывалые беды на поля моего отца: они проржавеют от безводья и перестанут быть плодородными, а земли будущего супруга обернутся сплошной солью. И много еще чем запугивал, но я настояла на своем…

Царица умолкла и погрузилась в воспоминания…

Когда жрецы в том храме требовали, чтобы она пожертвовала своей девственностью, вдруг перед ней возник Таги-Усак, юный, прекрасный, в ореоле густых кудрей. «Пусть проржавеют земли твоего отца, Мари-Луйс, — сказал он ей, — пусть засолится почва на полях твоего будущего супруга, пусть рухнет мир, только ты не жертвуй собой!..»

Они тогда вдвоем убежали из храма. Помнится, она плакала, а Таги-Усак ее утешал…

И теперь тоже вдруг стеснило грудь, того и гляди, заплачет. Ведь он здесь сейчас, Таги-Усак, в Хагтариче! Зачем он здесь, совратитель моего спокойствия? Отчего не пал от руки разбойников, которыми кишмя кишат все дороги и тропы?!

Видно, никогда ей не избавиться ни от него, ни от мыслей о нем. Как ни старается, не может она его возненавидеть… Ну, а этого мятежника, что сидит перед ней, она разве ненавидит? Не сама ли желает того, чтобы он стал ее сподвижником? Желать-то желает. Но оковы, которые ее придавили, не столько душу опутали, сколько ноги. И мешают сделать желаемое действительным… Почему их нельзя разбить как идолищ в храмах?..

Забывшись, она неожиданно закричала:

— Еще, еще, пусть еще!..

— Что, божественная? — удивился Арбок Перч. — Что — пусть еще? Не понял тебя, прости неразумного.

Царица бросила на него лихорадочный взгляд.

— О Арбок Перч, ты удивительный человек!.. Что еще?.. Вина я хочу! Пусть еще…

Она встала. Гордая, непокорная.

— Пора, друг. Надо отправляться. Мы обязаны покарать зло. Слышишь, отправляемся. Ты поедешь в моей колеснице.

Она стремительно вышла, и Арбок Перч последовал за ней с безучастной покорностью, как старый бык, которого ведут запрягать.

Царица выехала из Хагтарича в сопровождении полка своей охраны и Арбок Перча. Стояла полночь.

— Ты взял голову злосчастной жертвы? — спросила Мари-Луйс у бывшего военачальника едущего с ними полка.

— Взял, великая царица.

— Мы захороним ее там, где совершилось преступление. Но прежде разрушим осиное гнездо, именуемое храмом.

Уже светало, когда они добрались до цели. Тихо шелестели тополя, все поселение еще пребывало в предрассветной дреме.

Но вот залаяли собаки. Потянулось в луга стадо.

Мари-Луйс приказала воинам окружить храм, собрать всех жрецов, будь то армяне или хетты, и любого, кто окажется в храме.

Жрецы, толпясь у входа, копошились в груде осколков побитых идолов.

На плитах пола близ жертвенника темнели следы засохшей крови.

— Вот здесь, царица, свершилось преступление, — сказал Арбок Перч.

Мари-Луйс тяжело вздохнула.

В храме тем временем поднялся жуткий крик и шум, раскатившийся по всем ближним улицам. Собралась толпа. Но горожане не осмеливались приблизиться к царице. И все удивлялись, что при ней Арбок Перч.

Из храма вывели в кровь избитых и растерзанных жрецов. Арванда Бихуни среди них не было. Когда только, треклятый, успел улизнуть?..

Воины подвели всех поближе к царице.

Жрец-настоятель храма возопил:

— Да будет жизнь твоя вечной, царица! За что нас бьют? Тебе что-то наговорили. Но что?..

Арбок Перч уже высмотрел того жреца, который совершал преступное жертвоприношение. Схватив его за шиворот, он бросил нечестивца к ногам царицы, и тот, падая, дико заорал:

— Сдержи свой гнев, великая царица. Я хетт. Никто не властен оскорблять чужеземца в святой обители.

Царица ударила его своим скипетром.

— Ты должен сдохнуть, убийца! — крикнула она.

Жрец взвыл и забормотал что-то бессвязное. Но он уже никого не интересовал. Виновность его не подвергалась сомнению.

По велению царицы разбирались сначала со жрецами-армянами. Всех, кого нашли виновными, будь то армяне или хетты, поставили к стенке, прямо тут, у храма.

Мари-Луйс обратилась к собравшимся на площади.

— Слушайте, люди! — сказала она. — Эти лютые хищники осмелились снова принести в жертву человека и задумали возродить многобожие! Какую определить им кару? Скажите!..

Толпа гневно заклокотала. Наперебой стали поносить жрецов:

— Всех поубивать! Они опозорили нас и нашу землю!..

— Убить! Камнями закидать насмерть!

И началось. На жрецов обрушился град камней. А воины в свою очередь разили преступников мечами. И армянских жрецов тоже всех перебили.

— И поделом! — гремела толпа.

Мари-Луйс внимательно наблюдала за расправой. А в ушах у нее нарастал звон. Он шел сверху. Словно колесница спускалась с небес на землю. Никак, знамение?!

— Люди! — воскликнула царица. — Крушите храм и забирайте себе все, что в нем найдете. Все принадлежит вам! Разрушьте до основания эту обитель зла и преступления, именуемую храмом!..

Толпа ринулась к распахнутым вратам.

Отрубленную голову жертвы захоронили на том самом месте, где свершилось убиение…

К вечеру царица и Арбок Перч возвратились в Хагтарич.

— Едем ко мне, — предложила она Арбок Перчу. — Этой ночью я хочу пировать с тобою. Ты не против?

— Я с удовольствием, божественная.

А темнота уже заволокла все вокруг.

Домочадцы местного старосты, у которого остановилась царица, счастливые оттого, что она их почтила, сбились с ног, угождая ей во всем.

И сейчас они накрыли стол, достойный их славной гостьи.

Мари-Луйс усадила Арбок Перча напротив себя. Настроение у нее было буйное. Она пила то вино, то пиво, которое тоже было крепким. Не отставал от нее и Арбок Перч.

Временами царица заливалась смехом, ерошила густые всклокоченные волосы своего гостя и подтрунивала над ним.

— Жаль, что твоей Ерес Эпит нету с нами. Когда вернусь домой, приглашу ее в гости. Сделаю своей наперсницей и буду любить, как родную дочь. Ведь муж-то ее ты, отважный мятежник. Тоже мною любимый!.. О, тебя нельзя не любить, Арбок Перч!..

Известно, какая это любовь. С кровавыми всполохами…

Арбок Перч хитро усмехнулся и сказал:

— Неужели царица думает, что я, поддавшись ее сладкоречивым заверениям, сойду со своего пути?

— Вовсе нет! — Мари-Луйс отхлебнула глоток вина. — Я знаю, что ты человек твердый. И свет мой богиня Эпит-Анаит не даст соврать, как неприятны мне мужчины с изменчивым нравом. Таких надо в наказание обряжать в бабий балахон или оскопить, и пусть ходят в жалких жрецах. У нас в лесах обитает, говорят, какое-то животное, которое от большой любви к своим детенышам пожирает их. Ты слыхал такое?.. Поступки властвующей женщины непредсказуемы. От нее лучше, как от змеи, держаться подальше. Я, например, получаю удовольствие, когда вижу обезглавленным того, кого любила!..

Привели музыкантов. Они заиграли, и царица потянула Арбок Перча танцевать.

Буйный это был танец, полубезумный.

Мари-Луйс скоро устала до изнеможения, но выпила вина и снова потащила гостя в пляс, при этом еще и запела.

— Ну, Арбок Перч, спасибо! Дай поцелую тебя в лоб! — крикнула она и, чмокнув его, наконец села.

Но покоя на душе у нее не было.

— Зовите сюда всех, кто есть в доме, — приказала она, — пусть веселятся, пируют с нами.

Скоро в зале уже яблоку негде было упасть, столько набилось народу. И все не могли надивиться: с чего это вдруг Арбок Перч восседает за столом у Мари-Луйс?!

Рассветный луч скользнул в помещение через узкое окно. Царица рванулась ему навстречу и вдруг остановилась. Лицо стало хмурым. Она поняла, что опьянела и плохо держится на ногах. Это обозлило ее.

— Темно здесь, дайте света!..

Принесли еще свечей, добавили масла в горящие светильники. В зале все засияло. Царица наполнила свой кубок вином и протянула его Арбок Перчу:

— Ты очень завидный мужчина, Арбок Перч. Кроме супруга, никто и никогда не пил из моего кубка. А тебя я, вот видишь, жалую. Из чувства искренней любви и приязни. И знай, раз твои губы касаются кубка богоравной царицы, ты удостоишься быть среди бессмертных, когда окончится твоя земная жизнь. Утешайся этим… И еще знай, что я не имею намерения мешать твоим деяниям, но скорблю, что им не суждено сбыться… Я люблю тебя, мой раб, ведь со дна жизни вон куда тебя вытащила. И эта любовь моя… Только моя.

Арбок Перч взял протянутый ему кубок и поцеловал царице руку.

Она сгребла в ладонь его шевелюру и воскликнула:

— Пей и проси кровожадную богиню Эпит-Анаит, чтоб вела тебя к исполнению твоих желаний. Цель твоя уже близка, скоро торжество… Уже сбывается… Вот оно — в руках…

Никто не заметил, как царица извлекла из складок своего одеяния небольшой кривой кинжал.

Мари-Луйс рывком притянула к себе Арбок Перча и одним ударом отсекла его буйную голову…

Горячая кровь брызнула на хлеб.

Наступило утро.

Весть о бесславной смерти Арбок Перча пришлась по душе Таги-Усаку. Один соперник пал. Остается еще…

Имя второго Таги-Усак и мысленно не мог произнести, так велик был ужас от своей дерзости.

Мари-Луйс уже вернулась из Хагтарича в столицу и, казалось, живет спокойно, повседневными делами и заботами двора.

Таги-Усак, сменив свое жреческое облачение на светскую одежду, привычную для былых времен его жизни, направился к царице с визитом.

Войдя к ней, он низко и почтительно поклонился.

— Значит, вернулась, божественная. Приветствую тебя!..

— Как видишь, вернулась. С чем приветствуешь-то?

— С тем, что ты уже здесь, что разделалась со своими врагами. Я восхищен твоей решительностью. Арбок Перч представлял большую опасность для престола и для твоего царственного супруга.

Таги-Усак хотел было поцеловать царице руку, но она убрала ее и резко сказала:

— Лобызай мне ноги!

Он снова смиренно опустился на колени и коснулся губами носка ее обуви.

— Ты, я вижу, тоже вернулся?..

— Я пришел, чтобы испросить у тебя благословения… Сообразно твоему желанию…

— Мое желание заключается в том, чтобы ты впредь не показывался мне на глаза.

— Понимаю, — сказал он в ответ. — Таково желание царицы, сокрушительницы врагов, жестокой правительницы. Но по-иному думает Мари-Луйс — женщина. Другими чувствами полнится твое сердце, твоя плоть, твоя душа!..

— Прекрати!

— Ничего ты не в силах утаить от меня, — продолжал Таги-Усак. — О женщина, несчастное существо, восседающее на троне, ничего ты не скроешь!..

— О богиня Эпит-Анаит! — воскликнула в свою очередь Мари-Луйс. — И зачем ты только вселила в меня эту слабость!

— Твоя слабость от твоей человеческой сути. Не сердись, что отвечаю вместо богини, к которой ты обращала свой вопрос. И еще осмелюсь сказать, моя царица, что эта твоя слабость прекрасна и чиста, как воды Евфрата на заре…

Мари-Луйс долго была словно в дурмане. Но, придя наконец в себя, предложила Таги-Усаку сесть. Он опустился на низкую тахту против высокого кресла, в котором восседала царица, и показал ей маленькую лепную статуэтку, не больше чем палец.

— Вспомни, великая царица, этого божка, — сказал он тихо. — Ты подарила мне его, когда еще не была царицей Так вот он, твой бог, глаголет моими устами, что следует положить конец нашим страданиям.

Мари-Луйс долго смотрела на статуэтку.

— Удивляюсь, зачем ты хранил это бездушное творение.

— Из любви к тебе, о Мари-Луйс.

— Ко мне?!

— Из любви к моей царице…

— Вот так-то! И всегда ты обязан говорить только так.

Вошла прислужница и, поклонившись, пригласила к завтраку. Мари-Луйс поднялась и сделала знак Таги-Усаку, чтобы следовал за ней.

Они вошли в большой зал. По обе стороны от входа тянулись ряды тяжелых колонн. А противоположная относительно двери стена сплошь была увешана изображениями богов и священных животных.

Царица пригласила Таги-Усака за небольшой столик.

Они поели, выпили пива, и после затянувшегося молчания царица вдруг сказала:

— Говори же, Таги-Усак.

— Да нечего мне сказать.

Мари-Луйс сердито глянула на него.

— Так уж и нечего?.. Есть, безбожная душа. Наверняка есть. И я даже догадываюсь что. Да, да. Почитатель богов зла! Знаю, как ты, в надежде облагородить свою нечистую кровь, чего только не делал, чтобы обрести мою близость, близость возлюбленной дщери богини Эпит-Анаит. Но это тебе уже никогда не удастся. Потому что хоть ты человек и ученый, и по моей воле свободный, к тому же верховный жрец царского дома и усыпальницы царей, но был и останешься рабом. Слышишь, рабом!..

Таги-Усак покрылся холодным потом. Ужасно было то, что сейчас с ним творилось. Он безмолвно наблюдал за царицей, за ее смятенностью, за тем, как она менялась в лице. Понимал, что все это — следствие пережитых страданий и ужасов, и жалел ее. На борьбу с многобожием сила у нее есть, но во всем другом она бессильна, как бессилен всякий обыкновенный человек.

Мари-Луйс воззрилась на него своими огромными горящими очами.

— Ты безучастен и печален, друг мой?

— Не более обычного, царица.

— Да нет, и этого тебе не утаить. Но о чем печалишься? Что воды наши отравлены, птицы больше не поют или девушки разучились целоваться?..

Таги-Усак молчал и с горечью думал, что напрасно он пришел сюда.

А царица вдруг, словно ее подменили, сделалась, как в былые времена, мягкой и ласковой и тихо заговорила:

— Против судьбы не пойдешь. Черная болезнь всеядна и живуча. Я вот вырвала ее из сердца, кинула в огонь, а она и там ожила. Колдовство, да и только… Чуется мне, грядет какое-то несчастье. Не видать нам безоблачных дней. Богиня Эпит-Анаит, верно, нашлет на нас новое испытыние… Ты тоже предчувствуешь это, друг мой Таги-Усак?

Он внимательно посмотрел на нее:

— Предчувствую, царица…

И гнетущая боль снова объяла его: сказать или не сказать, зачем он пришел?!

— Я ценю твою откровенность, — услышал он снова голос Мари-Луйс. — Однако, являя собой благородство и мудрость, ты умеешь сдерживать свои чувства. Но временами эта сдержанность становится невыносимой…

Таги-Усак с надрывом промолвил:

— Что ты от меня хочешь, великая и могущественная царица?

— Милосердия… Но не того, что дается твоими амулетами… На уме у тебя не то, что ты изрекаешь. Смотри, сейчас я молю о милосердии, а может случиться, отсеку его…

— Как отсекла голову Арбок Перча?.. — усмехнулся Таги-Усак и решил, что он скажет, зачем пришел сюда, как бы это ни было жестоко и гибельно. — Я правильно тебя понял, царица?

— Может, и да.

— Как бы то ни было, во мне нет зла против тебя. Хотя слышу я каждый день столько всего недоброго о твоих деяниях…

— Помнишь тот страшный день в храме, когда ты спас меня от жрецов?.. Может, забыл, а? Но я-то — нет.

Опять напоминает, как он некогда, нарушив существовавший обычай, противостоял тому, чтобы ее девственность была принесена в жертву храмовникам. А потом… Потом вся жизнь — не жизнь. И чего же она теперь все укоряет?.. Зачем?.. Знала бы, какая беда на нее надвигается…

— Вырвав меня из лап осквернителей, сам ты и пальцем ко мне не прикоснулся. Боялся?.. А я, может, очень даже этого желала… Не воспользовался возможностью, не сорвал с меня пояса девственности, хотя я пьянила и влекла тебя.

Таги-Усак вскочил и взмолился:

— Избавь меня, жестокая! Избавь! Освободи от служения тебе, чтоб мне больше не видеться с тобой! Пусть другие жеребцы и быки пируют и наслаждаются в твоих кущах, в блаженном дурмане твоих райских чар! О Эпит-Анаит, освободи меня! Молю, освободи!..

Мари-Луйс вскинулась, ноздри у нее затрепетали, как у резвого скакуна в галопе.

— Ни за что! Поскольку я еще не свободна от адских мук, ты тоже должен разделять со мной страдания! — крикнула она и в изнеможении рухнула в кресло.

Воцарилось долго молчание. Таги-Усак дрожал от бессильной злобы и все думал: сказать или не сказать?.. Пожалеть царицу или вытряхнуть перед ней мешок сплетен, окунув ее в новое страдание?..

Мари-Луйс, чуть оправившись, спросила:

— Ты что-то имеешь сообщить мне, жрец Таги-Усак? В тебе полыхает огонь…

— Имею, — кивнул он, ощутив при этом нечто вроде головокружения и некоторого помутнения разума. — Имею…

— Чувствую, весть горькая?..

— Как яд…

— Ну говори же!..

Таги-Усак, едва сам себя слыша, промолвил:

— Ходят слухи, что дитя твое не имеет сходства с царем-супругом, Мари-Луйс. Я пришел, чтобы предостеречь тебя…

Мари-Луйс не выказала ни испуга, ни удивления. Она чувствовала себя сильной, царицею на троне, напротив сидел утративший былое достоинство ничтожный человек.

— Продолжай, продолжай, жалкий раб! Только на коленях, слышишь? Не забывай, что ты у царицы.

Ноги у Таги-Усака как подломились. Он упал на колени и снова сказал:

— Твой сын не похож на Каранни. Говорят, что ты зачала его от другого мужчины…

— Да, да, от другого!..

— Будто бы от хеттского жреца!..

— От хеттского жреца? Которого потом своими руками умертвила? Не так ли?

— Да, убила его с целью навсегда похоронить страшную тайну.

Мари-Луйс промолчала.

— Ты совершила ужасное, царица! — в безумном исступлении бросил ей Таги-Усак. — Блудница! Прижила ребенка на стороне! Да ты и не мать! Нет, не мать!..

Она подняла руку и, указывая на дверь, крикнула:

— Вон отсюда, негодяй! Вон!..

Пятясь назад, Таги-Усак выдавил из себя:

— Арванд Бихуни тому свидетель! Арванд Бихуни!..

В полночь двери покоев царицы растворились, пропуская Каранни и верховного жреца Арванда Бихуни. Оба поздоровались: верховный жрец — поклонившись ей, а Каранни — обняв супругу.

— Ты чем-то встревожена, дорогая?

— Да нет, отчего же, — спокойно, даже с нежностью сказала царица. — Просто ко мне тут явился один негодяй, и было после него не по себе. И одиночества стала бояться. Хорошо, что ты пришел! — И, обращаясь к верховному жрецу, добавила: — Милости прошу. Хоть в Хагтариче ты и не почтил меня присутствием, когда я карала преступивших наш указ жрецов, но я продолжаю считать тебя другом и счастлива, что удостоена чести принять в моем доме столь знатного мужа. Прошу. Я очень хотела тебя видеть, Арванд Бихуни. Ты свидетель нового события, задуманного с твоего благословения и вполне достойного тебя. Покорнейше прошу, досточтимый свидетель!..

Царице вполне удавалось казаться веселой и непринужденной. Но только казаться. То, что она услышала от Таги-Усака, кинжалом вонзилось в сердце… Выходит, враги не дремлют в своей злобности. Одного за другим одурманивают ее друзей и приближенных. Но и этого им мало. Пустили дикий слух о незаконнорожденности сына…

«Я понимаю, куда вы гнете, негодяи! О великий жрец, свидетель своей же гнусной лжи, которую спешишь разнести повсюду?! Что ж, садись, мерзкопакостный гость, посмотрим, чья мать родит сына…»

Мари-Луйс незаметно подала знак, чтоб привели ребенка, а сама занялась гостями.

Арваид Бихуни выразил ей свое одобрение по поводу того, как она расправилась с предводителем мятежников.

— И ведь рука у тебя, божественная, не дрогнула, когда ты снесла голову Арбок Перчу. Нежное существо, женщина-мать, а рука не дрогнула, нет.

— Ты прав, Арванд Бихуни, верно, что не дрогнула, — поддакнула Мари-Луйс. — Она у меня натренирована в борьбе с врагами моего супруга. Не счесть, сколько довелось ей обезглавить их, передушить, перебить. И надеюсь, впредь мне еще предстоит сразить не одного врага моего царя. Ты согласен с этим, Арванд Бихуни?

— Ну конечно же! — поспешил подтвердить великий жрец. — По отношению к врагам следует быть неумолимым и беспощадным. Не так ли, царь наш?

— Я хвалю тебя, Мари-Луйс, за мужество, — сказал Каранни. — Но иногда пугаюсь при мысли о том, что могло произойти, если бы ты вдруг не рассчитала и разбойник разгадал бы твою задумку? Но нет, нет! Такого не может быть!.. Живи вечно, моя царица!..

Отец не заметил, как сын вошел и кинулся к нему. Только ощутив у себя на шее тепло детских ладошек, он понял, что его обнимает дитя. А мальчонка уже приговаривал:

— Ты мой конь, мой резвый скакун! Поиграй со мной!..

И отец уже ничего не видел и не слышал, кроме сына. Мари-Луйс с трепетом душевным наблюдала за обоими. «О богиня Эпит-Анаит, ты милосердна и чудотворна! — мысленно взмолилась она. — Смотрите, все люди, смотрите, как мой сын похож на своего царя-отца! Они оба как две капли воды. О клеветники, мой меч источится на ваших загривках! Погодите же!..»

Арванд Бихуни сжался в комок на диване, куда его усадили, и хищно взирал на играющего с отцом ребенка. Безумная злость полнила его глаза змеиным ядом. Он дрожал как в лихорадке.

Царица все видела, понимала и была довольна тем, что ему явно не по себе. Она подошла и тихо опустила руку на его плечо. Верховный жрец вздрогнул и от неожиданности чуть не лишился сознания.

— Ты болен, да? — спросила она с деланным участием в голосе.

— Нет, — пробормотал в ответ Арванд Бихуни. — Хотя этой ночью я в храме несколько промерз. Но ничего, пройдет…

Царь подвел сына к Арванду Бихуни.

— Вот, дитя мое, — сказал он, — это верховный жрец страны и твой сородич, тоже царского рода. Приложись к руке святого человека, и пусть он благословит тебя.

Мальчик сделал было шаг вперед, но протянутой ему руки жреца не коснулся и почему-то испуганно отпрянул назад. Верховный жрец криво усмехнулся, но был явно в замешательстве от неожиданной реакции ребенка.

— Мне что-то действительно плохо. Дитя не виновато, что чурается меня. Я, видно, болен. О маленький наследник, ты будешь помощником своему отцу, и удвоится сила и величие нашей страны. Прелестное создание. Смотри, великая царица, как они похожи с отцом. Как две дольки одного яблока…

Глаза царицы затуманились слезой. Она подала знак няне, чтоб увела мальчика, а сама стала ластиться к мужу. Царь понимал причину ее неожиданного влечения. Бедная женщина месяцами не видит его. Он занят войском, государственными нуждами. У человека слишком много забот, а у царя и вовсе…

Когда стол был уже накрыт, Мари-Луйс предложила гостям свежего пива.

— Сама варила, — сказала она. — Из сисаканского ячменя. Просила специально привезти мне его из отчего дома. Угощайтесь… Усладись, Арванд Бихуни, и засвидетельствуй, сколь я умела и искусна. Ты ведь многому свидетель. Будь свидетелем и в этом.

— Свидетельствую, великая царица, — словно бы не понимая, к чему она клонит, ответил Арванд Бихуни.

Наведенные сурьмой глаза царицы полыхали огнем. Она с отвращением разглядывала жреца. Лоб у него блестел, как камень-голыш, извлеченный из воды после того, как пролежал в ней тысячелетия. Арванд Бихуни и сам словно многовековая окаменелость, глыба с синюшной головой, которую, наверно, даже пилой не отпилишь… И однако скоро, очень скоро она собственноручно снесет ее с плеч…

Такие думы теснились в ней, но сказала она другое:

— Да будет в радость тебе выпитое, Арванд Бихуни! И на пользу.

— Божественный напиток! — причмокивая от удовольствия, льстил ей верховный жрец. — Такого пива не было даже у хеттского царя.

Мари-Луйс рассказала, что, будучи в плену, она научила жен Мурсилиса варить пиво, и добавила, что сама еще владеет тайной приготовления миро, но этим она с хеттскими женщинами не поделилась.

— Я не открыла им секрета, не то что ты, бездумно и охотно выкладывающий хеттам все важнейшие наши царские тайны.

Арванд Бихуни еще больше посинел и сжался.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, царица? — резко бросил он. — Ничего не понимаю. Видно, стар я стал.

Прекрасно все понимал, и, несмотря на наигранное удивление, было видно, что он чувствует, куда направлено острие удара царицы.

— Я имею в виду тайну сохранения вечной молодости, верховный жрец, — сбивая его с толку, сказала Мари-Луйс, довольная тем, что может водить за нос эту воспаленную голову, окуная ее в леденящий холод своей быстро сменяемой словесной атаки.

И жрец действительно успокоился и облегченно вздохнул…

Царь принялся рассказывать о том, как успешно идет строительство крепостей в стране, и о том, что в некоторых горных отрогах уже высятся новые твердыни и в них размещены воинские гарнизоны. Он высказал и свое заветное желание дополнительно создать большую, численностью не менее десяти тысяч, конницу. На что верховный жрец не без удивления спросил:

— А откуда ты возьмешь столько воинов, божественный?

— Половину из них — пять тысяч душ — дашь ты, Арванд Бихуни. Из твоих храмовых служителей. Остальных соберу сам.

Арванд Бихуни, покорно глянув на царя, сказал:

— Высокочтимая царица с такой основательностью разрушила наши храмы и извела их служителей, что я нищ. Но противиться твоей воле конечно же не могу, великий царь Каранни.

Мари-Луйс едва сдержала свой гнев. Так уж и нищ, зловонная скверна, крыса ночная?! И этому тоже свидетель?

Ночь прошла внешне спокойно и дружелюбно, но внутренне все были напряжены.

Мари-Луйс старалась казаться внимательной по отношению к верховному жрецу, и он в свою очередь изображал полное расположение. Таким образом оба с успехом скрывали свою неизбывную обоюдную враждебность.

Наконец царь и Арванд Бихуни поднялись. Пора было расходиться. Мари-Луйс благословила их и добавила, обращаясь к верховному жрецу:

— Я знаю, Арванд Бихуни, что ты свидетель искренний. Так будь же таковым перед всем миром, перед народом нашим и засвидетельствуй, как приветлива и обходительна я была, принимая тебя под сенью своих покоев…

— О, непременно, великая царица! — смиренно склонился перед ней верховный жрец. — Я провел у тебя счастливейшую ночь…

— И не напомнила тебе, — продолжала царица, — о том, что ты состоял в сговоре с хеттскими жрецами в трудные для нашего царства времена. Хоть я-то этому действительно свидетельница, и свидетельство мое неоспоримо. Так вот, советую тебе избегать ложных утверждений и свидетельств. В небе есть бог, помни об этом. А еще не забывай, что по законам нашего царства лжесвидетельство наказуемо четвертованием!..

— К чему ты все это говоришь, царица?

— Подумай и поймешь! — холодно отрезала Мари-Луйс.

Она проводила их до выхода и вернулась к себе.

Уже совсем рассвело.

Постепенно среди придворных и по всей столице, в старой и новой ее части, распространилась зловещая молва:

— Дитя у царицы не от царя!..

— О боги, какой позор!..

На всех перекрестках стали судить да рядить. Обвинять царицу в распутстве. Чем больше поток, тем больше в нем мути и грязи. Положение становилось угрожающим. И Мари-Луйс неожиданно для себя ощутила вдруг, что она совершенно беспомощна в создавшемся положении. Всем существом она слышала крик Таги-Усака: «Арванд Бихуни тому свидетель!..» Вспоминала и думала: что это было со стороны Таги-Усака по отношению к ней — низменная мстительность или искреннее желание предостеречь ее, предупредить о надвигающейся беде?.. Думала и не могла прийти к определенному выводу.

— О единственный и почитаемый мною бог Мажан-Арамазд, положи конец этим чудовищным ударам судьбы!

Мари-Луйс ужасалась от сознания, что в ее доме ею правят враги, вонзают когти ей в горло и, что страшнее всего, могут впиться еще и в ее мальчика.

— Мой несчастный Каранни, ведь это все против тебя, против твоего царства!

Мари-Луйс сжигала себя в огне своих дум и тревог. Но держалась так, что окружающие не догадывались о ее страданиях, и внешне выглядела, как и прежде, энергичной, деятельной и неудержимой в стремлении к достижению своих целей.

Однако силы иссякали, и Мари-Луйс наконец решила встретиться с Арвандом Бихуни один на один.

Она пригласила его. Он явился и был принят.

Царица заговорила с ним величественно и властно:

— Не стану обволакивать сладкоречием и пустословием то, что хочу тебе сказать. И кривить душой, как это любишь ты, Арванд Бихуни, тоже не буду. Я позвала тебя, чтобы заявить, что ты лжец и заговорщик!

Лицо верховного жреца покрылось испариной.

— Опомнись, царица! Что ты такое говоришь?!

— Ты предаешь своего царя его врагам! Ты изменяешь армянскому трону!..

Арванд Бихуни подумал, что царицу, наверно, восстановил против него Таги-Усак. Кто бы еще мог?.. Смиренно опустив голову, он сказал:

— Таги-Усак внушил тебе всю эту несусветицу? О царица, опомнись, откажись от своих чудовищных обвинений!..

— Таги-Усак сказал только правду. То, что сын у меня не от супруга. Незаконнорожденный!..

— И однако, великая царица, да онемеет мой язык, это правда, что сын у тебя незаконнорожденный?.. О прости, прости меня!..

— Разве ты не знал?

— Знать-то знал, но…

— Но молчал? — прервала его царица. — А потом решил наконец поведать всему царскому двору, да что двору — всему городу, и тем сколотил вокруг себя настроенных против меня людей. Так ведь? О мерзавец!

И тут Арванд Бихуни взвыл:

— Ты бесчестишь богов, женщина!

— Боги низвергнуты. Не вещай от имени несуществующих богов! Я уничтожила их вместе с твоими храмами — гнездами всех зол и грехов!

Мари-Луйс подошла к нему вплотную, взяла за ворот и со всей силой тряхнула:

— О подлое создание! Предатель!..

Верховный жрец бухнулся на колени. Надо любой ценой спасаться, уносить ноги от этой ужасной женщины. Он стал молить о милосердии, оправдываться.

— Каюсь, царица! — вопил он. — Пощади заблудшего. Обещаю сделать все, чтобы пресечь и опровергнуть страшную ложь! Я помогу тебе!

Мари-Луйс потянулась к опоясывающему ее кушаку, в складках которого прятала кинжал, но ограничилась тем, что ударила верховного жреца носком в подбородок, и, отойдя, села на свое место. Если его сейчас уничтожить, а сделать это ей очень просто, то кто же тогда опровергнет чудовищную ложь, — как она сможет очистить свое дитя, уберечь его?.. Нет, не время еще уничтожать эту мразь.

Верховный жрец лежал распростертым. Он неспособен был о чем-то думать, только чувствовал, что отныне с удвоенной силой ненавидит враждебную к богам царицу.

Мари-Луйс сделала ему знак, чтоб поднялся.

Арванд Бихуни встал, оправил свое облачение и хотел сесть, но царица не разрешила:

— Стоять! Ты не заслуживаешь того, чтобы сидеть в моем присутствии.

Верховный жрец понял, что на этот раз спасен, но все же спросил с деланной робостью:

— Какую смерть ты мне определяешь, царица?

Мари-Луйс не мигая глядела на него. «О дитя мое, единственное счастье жизни, я обязана спасти тебя, пусть даже ценою своей жизни!..»

После долгой паузы она сказала в ответ на вопрос жреца:

— Ты не стоишь того, чтобы твоя мерзкая жизнь кончилась от моей руки, Арванд Бихуни.

— А чего же я вообще стою?..

Царица не ответила. Онемела от боли и тревоги. С трудом придя в себя, она сказала:

— Ты обязан опровергнуть свою ложь.

— Исполню непременно, царица!..

— Никто!.. Слышишь, никто из тех, кто распространял эту ложь, даже те, кто хоть краем уха ее слыхали, не должны остаться в живых. И умертвишь их ты!..

— Будет исполнено, великая царица.

— А теперь сгинь с моих глаз.

Арванд Бихуни поклонился и вышел.

Царица направилась в детскую. Ребенок безмятежно спал с выражением ангельской невинности на лице. Его черные кудри были схвачены обручем, увенчанным золотой птичкой.

Мари-Луйс опустилась перед кроваткой на колени.

— О дитя! Мое несчастное дитя!..

И эту ночь, и весь следующий день Мари-Луйс не отходила от сына. Рассказывала ему легенды и сказки, запомнившиеся еще из детства в далеком отчем горном крае, играла с ним. И то и дело надевала ему на голову корону и любовалась.

Мальчик безудержно веселился.

Дни проходили в стенаниях и страданиях.

Во дворце, в старом и новом храмах каждый день кто-нибудь умирал. То два-три жреца, то кто-то из придворных. Умирали скоропостижно, загадочно и таинственно.

Мари-Луйс знала обо всем происходящем: Арванд Бихуни держит свое обещание…

В один из дней царица попросила привести к ней лучшую в городе жрицу-гадалку. Раньше она никогда такого не делала, всегда порицала разного рода вещунов-предсказателей. Но сейчас сердце занозой пронзала такая боль, что надо было любой ценой, пусть хоть ценой самообмана, чуть успокоиться, погасить огонь души.

Гадалка явилась во всеоружии, с гордым сознанием значимости своего ремесла. Мари-Луйс сорвала два крупных камня с короны и положила их на протянутую ладонь жрицы.

— Погадай, что ждет меня завтра, и постарайся хоть отчасти приблизиться к правде, если можешь. Не лги.

Жрица рассмеялась.

— Да весь мир — это гнездо лжи, царица. Все мы друг друга обманываем. Я — тебя, ты — кого-то другого, а тот — еще кого-нибудь. Так все во лжи и пребываем, до самых богов…

— Ладно, ладно, гадай, — прервала ее царица. — Только покороче.

— А что, если мое гадание напугает тебя?

— Царицы не из пугливых.

— Я имею в виду испуг матери.

— Если она мать, то дважды царица.

Гадалка извлекла из кожаной сумы разную ветошь, расстелила все на ковре и стала носиться вокруг вприпрыжку, то что-то шепча, то всхлипывая, и при этом ужасно гримасничая.

Наблюдая за ней, царица невольно испытывала чувство омерзения.

Наконец гадалка изрекла:

— Ты погибнешь от низвергнутых тобою идолов! Произойдет это велением богов!..

Мари-Луйс тихо вздохнула.

— А мой сын?..

— Он будет жить. И придет время, заменит отца своего на троне, станет царем.

Словно глыба свалилась с души Мари-Луйс, так ей вдруг стало легко. И мир засиял…

— Кто глаголет твоими устами?

— Боги, которых ты низвергла, царица.

— Так разве они еще есть?..

— Есть, есть, царица. Все до единого. Даже богам не дано низвергнуть богов в единоборстве…

— Однако, — прервала царица, вновь обретая покинувшие было ее силы, — говоришь, велением богов все произойдет? А может, по злой воле верховного жреца Арванда Бихуни?

— Верховный жрец наш, Арванд Бихуни, святой. И он ведь в отшельничестве. Из-за тебя покинул город, нашел, говорят, приют у бежавшего еще ранее жреца Таги-Усака, неведомо, где именно.

Царица пристально посмотрела на закутанную во все черное, до самых глаз, маленькую гадалку. Но та даже не моргнула.

— Арванд Бихуни предатель, злая душа. Он должен сгинуть, если не опровергнет свою ложь.

— Святые не лгут, — сказала жрица-гадалка. — Не безумствуй, великая царица. Твое дитя вне опасности. Его жизни ничто не угрожает. Возродившиеся из праха боги желают, чтобы он жил, а ты — нет. Опоры существования подкосились. О Мари-Луйс! Несчастная женщина!

Мари-Луйс вскочила как ужаленная и, снова рухнув, разрыдалась. Гадалка подошла к ней поближе, погладила по голове, стала утешать, возносить за нее молитвы.

Царица припала к ней, схватила за руку и заговорила:

— О заблудшая душа, спаси моего ребенка! Я готова покинуть этот мир, только бы он был жив и счастлив! Помоги мне, женщина с ликом Ерес Эпит!..

Гадалка велела привести царевича. Его привели. Нарядного, одетого по-царски.

— Вот он, всемогущая ведьма! — воскликнула Мари-Луйс. — Спаси его! Немедленно доставь к отцу, к царю Каранни! Прошу во имя всего святого!.. Во имя царя!..

Гадалка согласно кивнула.

— Хоть сыну твоему и не грозит никакая беда, его следует удалить от тебя, чтобы пресечь распространение лжи о его незаконнорожденности.

Царица сорвала с головы корону и протянула жрице-гадалке.

— Возьми это себе, только спаси мое дитя, скорее увези его к отцу, который находится сейчас на пути в Нерик! Он кровный сын своего отца, поверь мне! Поверьте мне, люди!..

Она развела волосики на затылке у мальчика и показала краснеющее там крестообразное пятно.

— Видишь этот знак, добрая жрица? Точно такой есть и на голове у моего царя-супруга, на том же самом месте! Смотри, смотри! В таких случаях боги не ошибаются! Поверьте мне!..

— Да! — воскликнула жрица. — На затылке у Каранни есть точно такой же знак. Я сама это видела, и не один раз…

Мари-Луйс вздрогнула…

— Поспеши, добрая душа, спасительница моя… Возьми мою корону, только спаси сына!..

Жрица приняла корону и, дерзко улыбаясь, сказала:

— Она давно уже моя, Мари-Луйс!

— Корона?

— Корона.

Царице показалось, что ее душат. Больше того, померещилось, будто и сына душат. Неужто перед ней та…

— Кто ты, злая душа?..

— Я Нуар!..

И она сбросила с себя черное покрывало.

Глаза Мари-Луйс налились кровью. Ноги не держали ее. Она потянулась к мнимой жрице-гадалке, но силы отказали ей, и царица рухнула на тряпье, разостланное для гадания.

Нуар схватила мальчика за руку.

— Идем отсюда, — сказала она. — Скоро ты будешь у своего царя-отца. Идем.

Окна с грохотом распахнулись, и ветер ворвался в покои, погасив все светильники.

День этот в столице занимался в туманной мгле.

Перед храмом рядами лежали тела убитых. То были воины-телохранители царицы, ее прислужницы и все приближенные.

На ступенях храма появился весь в красном верховный жрец Арванд Бихуни. Приложив к губам рог, он громогласно возопил:

— Богоотступница царица Мари-Луйс изменила царю армянскому и стране армян! Смерть!..

Весь город был охвачен ужасом и наводнен вооруженными жрецами и воинами-храмовниками. Они били в барабаны и бубны и кричали:

— Царица изменница! Боги определили ей в наказание смертную казнь!..

Леденящий туман пал на столицу, на всю страну.

Облаченная жрицей, дочь Миная Нуар, держа за руку обессилевшую Мари-Луйс, вела ее по ярко освещенным лабиринтам храма.

— Соберись с силами, царица! — говорила она. — Скоро мы дойдем, и ты увидишь тела своих слуг, принявших из-за тебя мученическую смерть. Потерпи еще чуть-чуть, царица. Чуть-чуть. Я провожу тебя в горы. Недалек миг исполнения твоего желания, великая царица. Потерпи немного…

В мгновение солнце полностью затмилось. Завыли собаки, тревожно закричали птицы.

Все утонуло во мгле. Весь город был объят паническим ужасом. А Нуар все вела ее и твердила:

— Потерпи. Еще чуть-чуть и…

Но казалось, ничему не будет конца, ни этой мгле, ни этому страшному пути. Царица шла как слепая.

«О Эпит-Анаит! — взывала она про себя. — Храни моего сына. Матерь моя, безмолвно взирающая на мои муки, убереги дитя!.. Мажан-Арамазд, единственный и всесильный бог мой, храни царя армян и приумножь его силу и мощь!..»

— Еще чуть-чуть! Еще…

Вой, ярись, проклятое и отринутое зло!.. Мари-Луйс вырвала у стоявшего на ее пути храмового воина тяжелую палицу и со всего маху ударила в изваяние бога Шанта:

— Пропади пропадом!..

Идол разбился на куски. Нуар рассмеялась. И стены храма, словно вторя ей, загрохотали:

— Приди, жертва!..

Обломки, накатывая волнами, вместе с небесной мглой обрушились на царицу.

В глаза полыхнули красные языки пламени.

Красными лучами горели стены жертвенника.

Мари-Луйс стала приходить в себя. Сознание понемногу возвращалось к ней, и она поняла, что находится в храме презренного Шанта, в том самом, где когда-то приносили в жертву людей. Узнала храм и пожалела, что в свое время не разрушила его. Зачем было сохранять?..

Против себя она видела спокойное лицо Арванда Бихуни. В красных отсветах факелов он казался менее уродливым, чем был на самом деле. И как только умещается в этой каморке?..

— Приди, приди, жертва!..

Красной была и вся свора толпящихся тут жрецов.

— Снимите с меня царские одежды и облачите тоже в красное! — потребовала Мари-Луйс.

Верховный жрец нагло захохотал ей в ответ.

Царица, совсем уже оправившись, сказала:

— И царский перстень с моего пальца тоже снимите. Знай, Арванд Бихуни, ты убиваешь не царицу армянскую. Твоею жертвой стала непокорная женщина, непримиримая душа, которая тянулась к свету, а угодила во тьму!..

Арванд Бихуни, а с ними и все другие жрецы опять захохотали. Но Нуар исполнила просьбу царицы. Она сняла с нее злототканую накидку и родовое кольцо-печатку.

Мари-Луйс гордо вскинула голову.

— Э-эй, Арванд Бихуни, — крикнула она, — в твоей своре есть хетты, я узнаю их по рожам! Требую, чтобы меня не убивали руками хеттов! Выгоните их вон, они враги армян!.. Выгоните!..

— Сейчас, сейчас!..

Верховный жрец приблизился к Мари-Луйс, хотел опоить ее дурманом, но Нуар оттолкнул его:

— Исполним приказ царицы, армяне! Выгоним хеттов из наших пределов! Моими устами вещают и боги!

Нуар вдруг опустилась на колени перед царицей.

— Прости меня, богоравная, за то, что именно я привела тебя сюда! Этим я исполнила свой долг! На сегодняшний день нет иной возможности уберечь царский трон от опасности, а царя — от большой беды. Да не проклянет меня твоя кровь! Прости!..

— И душа моя не станет проклинать тебя, Нуар. Будь счастлива!..

Нуар закрыла руками глаза и, рассекая красное скопище жрецов, бросилась вон.

А Мари-Луйс почувствовала себя спокойной и счастливой.

— О сын мой, ты спасен!.. Супруг мой, я благословляю тебя!..

Толпа жрецов окружила ее и в голос завопила:

— О, Мари-Луйс, жертва наша!..

Громче всех надрывался Арванд Бихуни:

— Прими жертву, грозный наш бог Шант! Прими душу и тело той, которая хотела низвергнуть тебя! — Верховный жрец схватил руку Мари-Луйс. — Мужайся, женщина! Ты отправляешься в блаженный рай небес и будешь там с богами! Покайся в грехах своих, женщина, восставшая против богов, покайся!..

— Ни за что! — воскликнула Мари-Луйс. — Я пришла в этот мир с предназначением спасти человека от страданий и вот умираю, не свершив своей миссии… Выходит, нет человеку спасения от бесчисленных богов. И не ищи его, человек, коли сам убиваешь спасительницу.

Она раздвинула в стороны окружавших ее жрецов и смело направилась к жертвеннику.

Затмение солнца кончилось. Небо все больше и больше прояснялось, и скоро оно сверкало лучами и сияло голубизной до самого горизонта.

Площадь была тесно забита людьми. Вокруг храма и на его кровле грудились идолища всех армянских богов.

Двери жертвенника распахнулись. Торжественно шествуя, жрецы вышли из храма. Возглавлял их Арванд Бихуни. Воздев руки к небу, верховный жрец возопил:

— Свершилась воля небес! Нет больше сокрушительницы богов! И все боги снова с нами. Хвала им и благословение!

А на кровле храма тем временем появился Таги-Усак, обернутый в белое, с горящим факелом в руке.

Он медленно подошел к самому краю ската, нависшему над глубокой бездной. Толпа на площади онемела.

Таги-Усак сверху метнул свой факел в стоявшего внизу с воздетыми к небу руками Арванда Бихуни. Тот упал, и хламида его занялась огнем.

Таги-Усак, обращаясь к толпе, возгласил:

— О люди, Мари-Луйс вознеслась в небеса и стала богиней! Вечная слава и благословение великомученице, царице армянской!..

Он столкнул с кровли изваяние бога Шанта. Глыба рухнула вниз.

Таги-Усак вновь возгласил:

— Мари-Луйс стала богиней! Да поклоняйтесь, люди, ныне и вечно вашей новой богине, царице армянской! Поклоняйтесь ей!..

Он распростер руки и бросился в бездну.

Толпа огласилась стенанием.