Царская экспертиза

8

Алексей Иванович Шумилов, уставший от бесконечных тряски по неровным улочкам ростовских предместий, вернулся в город в самом скверном расположении духа. Голова после многих часов, проведённых на июльской ростовской жаре, была чугунная, тяжелая, под веками точно был насыпан песок. Неприятно сосало под ложечкой, а ноги налились свинцом от длительного сидения в экипаже. Хотелось есть, пить, хотелось завалиться с книжкой в руках в милый сердцу гамак под раскидистой яблоней в саду. Но до гамака было ещё очень далеко. Алексей Иванович направил свои стопы в дядюшкин дом; в сложившейся ситуации это решение представлялось очевидным. Кто мог помочь в поисках Блокулы лучше, чем полицейский?

Дядя Миша ещё не вернулся со службы. Как и у многих старших полицейских офицеров того времени его рабочий день разбивался на две половины — утреннюю и вечернюю с большим перерывом в середине дня.

— Сегодня у него приём с семи до девяти, — объяснила Алексею тётушка, — так что ты пока перекуси на скорую руку, до ужина ещё долго ждать.

По лицу племянника Любовь Ивановна сразу всё поняла — и про усталость, и про жажду. В мгновение ока на столе появился холодный вишнёвый лимонад, телятина, сырники в сметане.

— Ты, Лёшенька, никак решил бакенбарды отпустить? — полюбопытствовала она. — То — то, смотрю, сам на себя не похож.

Пока благодарный до глубины души Алексей уплетал удивительно аппетитные румяные сырники, тётушка расположилась рядом с вязанием и принялась рассказывать о последних городских новостях, о Кольке, о старшем Саше, об уродившихся в этот год чудных абрикосах. Алексей был очень признателен ей за деликатность — Любовь Ивановна не задавала лишних вопросов, не допытывалась, откуда же это он приехал такой измученный, с набриолиненной головой и нелепыми бакенбардами. Желая направить разговор в более продуктивное русло, Шумилов перевёл его на другую тему:

— Любовь Ивановна, вы хорошо знаете наши донские традиции, обычаи и обряды. Вот скажите мне, вы в силу местных колдунов и колдуний веруете?

Тётушка задумалась над вопросом:

— Не принято у нас как — то об этом говорить.

— У нас и бомбы в царя бросать не принято, однако, находятся всё же люди, делающие это… Народ у нас добрый, православный, в церковь ходит постоянно, лбы истово крестит. Однако, колдуны и колдуньи живут среди донцов совершенно открыто, вся округа про них знает и к ним бегает. Кто боль зубную просит заговорить, кто приворотного зелья попросит. В каждой деревне, почитай, в каждой станице свои «дедушка» или «бабушка» есть. Ведь так?

— Ох, правда, — согласилась Любовь Андреевна. — Но традиция такая у нас. Они ж всё с молитвой делают… Помогают, опять же.

— Ну да, с молитвой, — согласился Шумилов. — Вы вот молитвы на бумажки выписывали, в карманы детям перед экзаменами зашивали?

— Зашивала…

— А ведь это уже и не молитва православная считается, а суть — амулет. Языческий ритуал. И никакого отношения к православию сие не имеет, спросите — ка в храме, вам любой священник скажет и делать это запретит. Ещё и строгую епитимию наложит и правильно, кстати, сделает.

— Знаю это я…

— То есть в силу суеверного обычая вы веруете и потому ему следуете?

— Ох, Лёшенька, верую… Такие чудеса эти люди творят… своими глазами видела… а повторить не могу, боюсь, что сумасшедшей назовут, поскольку не может таких чудес быть. Но это не только на Дону, такие поверья по всему миру есть. Мне, вон, моя бабка рассказывала, ещё когда я была совсем девчонкой, что у них в Шотландии, почитай, в каждом доме над очагом бычье сердце замуровано. Это домашний оберег такой.

В семье Любови Ивановны были давно обрусевшие шотландцы, попавшие в Россию ещё чуть ли не в екатерининские времена. Шумилов об этом знал, но о странном предании услышал впервые.

— Расскажите — ка об этом, — попросил он.

— Бычье сердце с трёх сторон протыкалось тремя деревянными пиками или спицами… укладывалось в чашку… и замуровывалось в дымоход. Разумеется, всё это под чтение соответствующего заговОра. Считалось, что такой оберег защитит хозяина от нападения в собственном доме, а дом — от незваных гостей. И, почитай, над каждым очагом, над каждым камином была устроена ниша, куда хозяин прятал такой оберег.

— Я читал, что у Вальтера Скотта дома был настоящий музей из разного рода мистических атрибутов, предметов и кладов, найденных при разборе старых зданий, — добавил Шумилов. — Он размещал в газетах объявления о скупке такого рода находок.

— Вот — вот. У англичан и шотландцев есть вера в подобное, а почему бы и у нас такой вере не быть? Хотя ты вот, поди, смотришь и думаешь: сдурела бабка!

— Ну, во — первых, Любовь Ивановна, вы хоть женщина и уважаемая, но далеко не бабка. — Шумилов улыбнулся собственному комплименту. — А во — вторых, я знаю, что многие учёные и уважаемые люди самым серьёзным образом изучают такого рода феномены.

— «Феномены» говоришь? — Любовь Ивановна задумалась над незнакомым словом.

— Феномен — это необычное явление, не укладывающееся в рамки обыденного мировосприятия, — объяснил Шумилов. — Дорогая Любовь Ивановна, я ведь не просто так сижу тут, рассуждаю… красуюсь, так сказать… Мне помощь нужна.

— Слушаю тебя, Лёшенька.

— Человека мне надо найти. Колдуна. Или «дедушку», как у нас на Дону говорят. Я знаю примерно, где он живёт. И знаю его прозвище. Но настоящего имени не знаю. Как мне к этому подступиться?

— Ага, — тётушка задумалась. — А прозвище как?

— «Блокула».

— Ага, — повторила Любовь Ивановна, задумчиво кивая. — Это не имя, конечно. Это именно прозвище. Не знаю такого, не слышала даже. Местный или как?

— Да, вроде бы, местный. Вот если ехать от Замостья к Нахичевани по нижнему берегу, к парому, значит, вот он там живёт. В районе Аксайской улицы, вроде бы.

— У нас в Ростове этих Аксайских улиц, как собак нерезаных, я и не знаю про которую ты говоришь… Армянин, может? Они ведь тоже христианского обряду придерживаются, хотя и неправославные. А на что он тебе? Ведь каждый колдун что — то своё делает: один боль снимает, другой — плод изгоняет, третий — плодовитость скота поднять может. Тебе — то на что?

— Мне его, тётушка, в тюрьму посадить надо…

— Ага… — тётушка опять надолго задумалась. — Да ты, никак, шутишь?!

— А что, смешно стало?

— Ну, что ты, Лёшенька, шутить этим..! Этих людей обижать нельзя: наложат порчу, и жизни не станет. Они опаснее змеи!

— Я и так порченый, куда ж более: ни кола, ни двора, женщины не любят, капиталов нет и не будет. Зато, однако, не без выгоды: умру молодым, здоровым и с набриолиненной головой.

— Тьфу на тебя, Бога гневаешь, говоря такое! Окстись!

Тётушка заволновалась не на шутку, отложила в сторону своё вязание.

— Люди эти секреты разные знают, опасные секреты, — продолжила она. — Их затрагивать — себе дороже станет.

— Тётушка, вся современная токсикология выросла на ведьмаческих рецептах. Когда в восемнадцатом столетии естествоиспытатели взялись изучать то, чем занимается эта публика, то оказалось, что вся палитра ядов — и минеральных, и растительного происхождения — им прекрасно известна. Колдуны и колдуньи умеют извлекать из бессмертника, болиголова, чистотела и прочих растений весьма ядовитые экстракты, я уж не говорю о таких ядах, как ртуть, мышьяк или сурьма, с которыми они тоже умеют прекрасно управляться. Когда инквизиторы тащили эту публику в трибуналы, право же, они знали что делали. Дело вовсе не в человеческих суевериях, а в том, что колдуны действительно способны причинять реальный вред и делать это помимо заклинаний. Опыт показывает, что унция мышьяку оказывается куда эффективнее чёрного глаза и дутья на воду. Люди это опасные, с этим я не спорю, но это вовсе не значит, что они должны оставаться неприкасаемы. Как раз наоборот. Вернёмся, однако, к Блокуле, — предложил Алексей. — Как бы, все жё, мне его отыскать?

— По какой он части, что делает — то?

— Яды.

— Яды… Это не яды, милый Лёша, это зелья. Знахарь, стало быть.

— Это имеет значение?

— Конечно, имеет. У них каждый занят своим делом. У одного порошки — корешки да травы. Другой ничем таким не пользуется, просто воду заговаривает и через воду всё делает. Один мастер наводить, другой — снимать. Бывает так, что к одному обращаешься, он «посмотрит» тебя и откажется иметь дело, пошлёт к другому.

— Знахарей — то знакомых у вас нет? — поинтересовался Шумилов. — У них ведь, поди, своя корпорация, друг дружку они должны знать.

— Ох, нету. Тут надо с другой стороны заходить. Человека этого следует искать через местных старушек. Они его должны знать. В церкви ближайшей потолкаться, к старушкам подсесть, поговорить, при церквах всегда такие есть. Какая там ближайшая церковь? Петра и Павла? Пожалуй, оттуда надо начинать поиск.

Шумилов думал примерно так же и такой вариант считал весьма перспективным.

Уже в десятом часу вечера вернулся со службы дядя Миша. Красный, распаренный, он страдал от жары даже более остальных, поскольку был принуждён проводить всё своё рабочее время в наглухо застёгнутом форменном кителе и фуражке. Настроение, впрочем, было у него в этот час бодрое. Выпив с племянником лимонаду, он потребовал от супруги домашнего винца и, дожидаясь пока она принесёт кувшин, завёл с Алексеем разговор:

— Ну, рассказывай, чувствую, что по делу пришёл. Случилось что?

— Дядя Миша, помните, мы разговаривали об Александре Максименко? А почему вы мне тогда не сказали, что следствие возникло?

— Да как же не сказал? — дядя изумился. — Да не может такого быть! Следствие, экспертизы там всякие — всё это было. Только давно уже это все случилось. Потому и забылось. Максименко умер по осени, октябрь или ноябрь стоял. К Рождеству, почитай, всё следствие уже и закончилось. Потом, правда, прокурор дело вернул на доследование. Назначили вторую экспертизу. Она вроде как подтвердила, что жена не виновата в смерти мужа. Вот тебе и всё следствие. Выеденного яйца не стоит. И говорить — то не о чем!

— Дядя Миша, помогите мне разыскать человека.

— В городе?

— В предместье. Только я не очень хорошо знаю этот район. Всё — таки Ростов очень быстро строится, а я тут бываю раз в три года, и то в лучшем случае.

— А мы сейчас по нашей карте посмотрим, — решил дядя.

Михаил Васильевич пригласил Алексея в светлую, уютную комнату, служившую одновременно и кабинетом хозяина дома и библиотекой. Ещё с детства Алексею был памятен большой кожаный диван в углу. Память до сих пор хранила приятный холод его отполированного до глянцевого блеска сиденья. Алексей опустился на мягкие пружины и с улыбкой погладил гладкую чёрную кожу. Почитай тридцать лет прошло, даже в голове не укладывается.

Между тем дядюшка извлёк из старинного книжного шкафа карту большую города и, разворачивая её на столе, проговорил:

— Ростов и правда быстро строится. Телефон, конка, водопровод, уличное освещение — и всё это буквально за последние пять лет появилось! Улицы мостят, конку до Нахичевани дотянут, скоро, гляди в черту города включат. Консульства иностранные открываются: турки, болгары. Какой вокзал отгрохали, а здание Госбанка! Крупнейшие в России, уж не знаю, правда ли, но в газетах так писали.

Карта оказалась очень точной, Алексей без труда восстановил по ней все свои сегодняшние перемещения. Самое главное — нашёл улицу, по которой пробежал мальчишка, спрыгнувший с повозки Гунашихи. Ткнул в неё пальцем:

— Что это за место?

— Та — ак. Это у нас всё то же Замостье, вернее, южная его часть. Старое название — Ручейники. А улица называется Аксайка. Так кто тебе там нужен?

— Не знаю ни точного имени, ни возраста, ни даже того, мужчина это или женщина. Фамилия или прозвище — Блокула.

— Блокула? Очень странное слово, никогда не слышал.

— Я думаю, может, оно цыганское? Или же бессарабское? У вас же в полиции должны быть сведения об инородцах.

— Да разыскать — то будет не проблема, если такой человек действительно там живет оседло, имеет свой дом и всё прочее. Вот ежели приезжий — это труднее. Но я попробую. Тебе когда надо?

— Чем быстрее, тем лучше.

— Раньше завтрашнего всё равно не получится. Я тебе с человеком записку пришлю, чтоб тебе не ехать. А что, собственно, случилось? На что тебе этот Блокула?

Алексей не хотел пускаться в пространные объяснения и потому ответил коротко:

— История с небольшим мошенничеством, так ничего серьёзного, уверяю. Сам разберусь.

Вернулся он домой уже затемно. День выдался утомительно — длинным и Шумилов чувствовал себя совершенно обессиленным. «Сейчас искупаюсь — и спать. Вода, поди, теплая — претеплая," — мечтательно представил он.

На следующий день Алексей Иванович решил никуда не уходить и непременно дождаться обещанную дядей записку. Часов в одиннадцать появился помощник квартального надзирателя и вручил ему запечатанный конверт. Шумилов предложил полицейскому водки, тот категорически отказался, сославшись на жару; впрочем, возможно он просто боялся уронить себя в глазах родственника высокого начальника. Проводив помощника квартального, Алексей вскрыл конверт и обнаружил там небольшой листок, на котором было написано всего несколько слов. «Упомянутого Б. нет ни в Ручейниках, ни в Замостье, ни в Ростове вообще».

Хотя такой результат можно было предвидеть, Алексей Иванович расстроился. Всё — таки он надеялся, что обладатель странной клички всплывёт в адресном или криминальном учёте городской полиции. Ан нет…

Судя по тому, что Гунашиха направила к «Блокуле» Александру Егоровну Максименко около года назад, этот человек уже был известен бабке и находился в зоне досягаемости, другими словами проживал где — то здесь, а не каком — нибудь Акмолинске, на другом конце России. И мальчишка, выскочивший из повозки Гунашихи, помчался резво, как человек, хорошо знающий дорогу. Отсюда напрашивался вывод, что «Блокула» обитал (или обитала?) в этом квартале давно. Во всяком случае, мальчик там бывал неоднократно. Мог ли «Блокула» жить у кого — то в гостях? Очевидно, нет, никак не мог. Род занятий этого человека требует секретности, уединения и сосредоточенности. Да и люди такими соседями тяготятся. Мог ли «Блокула» снимать домик? Теоретически, да. Но домик загадочный знахарь (или знахарка) всё же не снимал — Шумилов был в этом абсолютно уверен. При длительном проживании в арендованном доме сведения о «Блокуле» неизбежно попали бы в адресный стол. Полицейский опыт свидетельствовал, что даже искушённые в нелегальной работе революционеры испытывали очень большие затруднения в своих попытках обосноваться в провинции. Полицейский учёт в России был поставлен хорошо и обладатель даже очень надёжных документов, но подозрительного поведения, достаточно быстро привлекал к себе внимание полиции. Что же тогда получается? А то, что «Блокула» — это именно местный житель, живущий тут сравнительно давно; он всем известен, внимания к себе не привлекает и особо не конспирируется. Это, видимо, как раз тот случай, когда отсутствие конспирации оказывается лучшей формой конспирации. Дом у него, видимо, свой; человек этот одинок, поскольку по народным поверьям колдуны и знахари должны быть именно одинокими людьми. Хотя это не означает, что «Блокула» живёт один, возможно, рядом с ним находится какая — то родня. Во всяком случае, в глазах обывателя этот человек и его повседневный быт выглядят достаточно обыденно.

Что — то об этом человеке говорит его прозвище. «Погоняло» за просто так не даётся, тем более такое необычное. Слово «Блокула» несёт какую — то смысловую нагрузку, просто Шумилов не мог её понять. Алексей прекрасно знал, что у русских людей клички не берутся «с потолка», они всегда метко отражают какую — то существенную черту личности — особенности внешности, какую — то характерную повадку или особый навык обладателя. Кличка припечатывается к человеку намертво и сопровождает его иногда всю жизнь. Если слово «блокула» означает «косоглазый» или «одноухий», то нетрудно понять, что розыск такого человека сразу упростится, поэтому очень хотелось бы узнать, что же именно прячется за загадочным словом.

Обдумав сложившуюся ситуацию, Шумилов решил направиться к Антонину Максименко. Это был человек образованный, опять же, в гимназии местной преподавал, ему, как говорится, и карты в руки.

В комнате Антонина было светло и уютно. На столе, придвинутом к распахнутому окну, выходившему в палисадник, стопкой лежали книги, а сам Антонин, склонившись, делал какие — то выписки из раскрытого журнала в толстую тетрадку. За стенкой переругивались голоса, с улицы доносились крики детворы, но Антонину, похоже, сие никак не мешало работать. Он даже не сразу обратил внимание на стук Шумилова в дверь, и тому пришлось стучать вторично.

— А, это вы, Алексей Иванович! — обрадованно воскликнул Антонин, вскакивая со стула навстречу гостю. — Очень рад! Замечательно, что вы зашли!

— Боялся, что не застану вас, Антонин. Чем это вы заняты? — Шумилов взял в руки журналы со стола. — «Вестник Европы», «Гражданин», а это что? «Исторический вестник». А что именно вы ищете в некрологах графа Толстого, министра внутренних дел?

— Как это вы догадались, что меня интересуют именно некрологи покойного министра? — изумился Антонин.

— Считайте это простой наблюдательностью, — усмехнулся Шумилов. — А вы часом не на службе?

— Нет — нет, подождите. — Антонин не дал увести разговор в сторону. — Объясните, как вы догадались, что меня интересуют некрологи графа Толстого. Ведь в журналах нет ни одной закладки и они закрытыми лежали на столе! Вы в библиотеку ходили и спрашивали у библиотекаря?

— Помилуй Бог, Антонин. То, что вы говорите, отдаёт манией преследования. Делать мне больше нечего, как ходить в библиотеку и расспрашивать там, какие книги вы заказываете.

— Тогда объясните. Я не стану разговаривать дальше, пока не услышу исчерпывающего ответа. — Антонин явно занервничал. Такая реакция заставила Шумилова с удивлением посмотреть на него.

— Антонин, вы совершенно неправильно отреагировали на моё шутливое замечание. Всё очень просто, я сейчас объясню. Граф Дмитрий Андреевич Толстой скончался 25 апреля сего года, оставаясь на посту министра внутренних дел. Некрологи в его память в мае — июне были опубликованы практически во всех газетах и журналах России. Вот я вижу у вас на столе «Журнал министерства народного просвещения» майский номер; «Вестник Европы» июньский, двадцать шестой том «Исторического вестника» тоже вышел в июне. По библиотечным овальным штампам нетрудно догадаться, что это не ваши личные журналы, а библиотечные. Это всё очень разные издания, как по тематике, так и по аудитории, на которую они рассчитаны. Стало быть, вы подобрали их, руководствуясь неким критерием общности. Мне показалось, что таковым критерием является то, что во всех из них присутствуют некрологи графу.

— Да, действительно, — усмехнулся Антонин. — Всё очень просто. Только я бы ни за что не догадался под таким углом всё это… увидеть.

— Это всего лишь наблюдательность. А для чего вы заинтересовались жизнью графа Толстого?

— Мне надо подготовить материал к уроку, посвященному памяти графу. Можно это сделать попозже, скажем, в конце августа, но я решил заняться этим сейчас. Время есть, почему бы не сходить в библиотеку, не набрать книжек, не почитать, верно? А что в столице говорили о графе? Как он выглядел, вы его, вообще — то, видели?

— Представьте себе, я с ним даже шампанское пил.

— Вы шутите.

— Нисколько. Он покупал через наше «Общество» землю, довольно большая была сделка… две тысячи десятин, пятьсот душ временно обязанных крестьян в Михайловском уезде Рязанской губернии. А это традиция: если крупная сделка проходит, то после подписания документов выносится шампанское и приглашаются все лица, прикосновенные к оформлению документов. Да и потом доводилось встречаться с Дмитрием Андреевичем. Скажем так, по вопросам, представлявшим взаимный интерес.

— Какое он производил впечатление?

— Думающий, очень образованный человек. Изучал иностранные религиозные исповедания, историю их становления, распространение в России, написал даже большое исследование по этому вопросу, за что получил степень доктора философии. Ему ещё и тридцати лет тогда не было. Согласитесь, это нерядовое достижение. Тем более, для будущего министра внутренних дел. Велики заслуги графа Толстого как министра народного просвещения, хотя наша «образованщина» много на него ярлыков навешала: консерватор, дескать, палочную дисциплину в университетах насаждал. Однако, именно при нём иногородние неимущие студенты стали получать бесплатное жильё в столицах. Всегда поддерживал ходатайства русских учёных о поездках за границу на казённый счёт для работы. Вместе с тем имел и некоторые странности: дачу обнёс высоким глухим забором, примерно так, как это делают в Ростове. В Питере же так загораживаться от соседей не принято. Опять же, запретил хоронить себя в Александро — Невской лавре — это тоже весьма необычный для православного верующего поступок.

— М — м… очень интересно. Вот вас бы пригласить на урок к нам в сентябре!

— Ну, уж нет! — усмехнулся Шумилов. — Я по другой части.

— Хотите кваса, холодненького, из погреба, а? — спохватился Антонин. — У нас кухарка отменный квас делает.

— Спасибо, это было бы очень кстати.

Антонин скрылся за дверью и через минуту вернулся с кувшином. Шумилов с удовольствием выпили ядреного кваса, а потом, выразительно глядя в глаза Антонину, предложил прогуляться. Тому не потребовалось долго объяснять. Он накинул лёгкий льняной пиджак и вместе с Шумиловым вышел из дома. Алексей рассказал ему в подробностях о своём визите к гадалке и таинственном «Блокуле».

— Так, так, так. Очень интересно: часы Гунашихе, стало быть, подарила Александра Егоровна, а бабка решила «срезать» ещё деньжат и за двести рублей выдала мне дуру — Сашку, — досадливо усмехнулся Антонин. — И про «Блокулу» тоже интересно, дайте — ка подумать. Есть такой человек, который может нам помочь с этнографической консультацией. Это наш батюшка, отец Ферапонт. Он у нас в гимназии преподает закон Божий. А помимо того ещё краеведением занимается, очень этим вопросом интересуется. Кроме того, множество языков знает, как древних, так и нынешних. Я однажды видел, как он читал изданную на английском языке книгу британского египтолога Баджа; так батюшка переводил не только английский текст, но и египетские иератические письмена. Человек удивительной учёности, настоящий энциклопедист. Сходим к нему? Он здесь неподалёку живёт, буквально на соседней улице.

— Вперёд, — согласился Шумилов.

Антонин Максименко привёл его к небольшому православному храму, позади которого расположился крохотный, в четыре окна, домик настоятеля. Вокруг домика был разбит аккуратный палисадник с пышными кустами сирени и несколькими клумбами ярких ноготков. От улицы дом священника отделялся лёгким изящным штакетником, что было весьма нехарактерно для Ростова, жители которого предпочитали загораживаться от белого света и соседей высоченными глухими заборами.

Оказалось, что отец Ферапонт занят в храме и его следует подождать. Усевшись на скамейку подле дома, Антонин завёл разговор с Алексеем Ивановичем о покойном министре внутренних дел графе Толстом. Было видно, что Максименко всё ещё пребывал под впечатлением краткого рассказа Шумилова, и ему хотелось подробнее порасспросить его о министре. Но узнав в ходе разговора, что Шумилов был знаком с большим числом других примечательных личностей — писателями Достоевским, Лесковым, начальником столичной Сыскной полиции Путилиным, путешественником Миклухо — Маклаем — буквально схватился за голову:

— Алексей Иванович, вам надо мемуары писать!

— Помилуй Бог, мне только тридцать пять, — отмахнулся Шумилов. — Можно я проживу ещё столько же и только потом начну записывать сплетни?

— Но как вы познакомились с Фёдором Михайловичем Достоевским? Это мой любимый и самый почитаемый мною писатель!

— Он меня сам пригласил к себе. После одного скандального уголовного дела, к которому я имел некоторую прикосновенность.

— А что за дело?

— Француженку — гувернантку обвинили в отравлении юноши, воспитательницей которого она была. На самом же деле юноша покончил с собою. Я в то время работал в подчинении помощника прокурора окружного суда, который вёл дело. Этот человек вёл дело так, чтобы отправить гувернантку в каторгу. Я помог ей в защите, сообщил некоторые важные сведения её присяжному поверенному. Меня за это из прокуратуры выгнали. Но я не обижен, я даже этому благодарен. Теперь меня знают и уважают, не побоюсь этого заявления, многие достойные люди. Правда, многие недостойные не уважают, но я против этого совсем не возражаю. Это уже издержки ремесла, так сказать. Достоевский, узнав об этой истории, пригласил меня к себе.

— И что?

— Попили чаю.

— Да? И что?

— Обсудили балканский вопрос.

— Вы шутите, что ли? — изумился Антонин. — Я не всегда вас понимаю, у вас всегда серьёзное лицо.

— Как я могу шутить, у меня нет чувства юмора, — отмахнулся Шумилов. — Могу морщить лоб, могу бить в барабан… а шутить не могу. Мы говорили с Фёдором Михайловичем о наших братьях — славянах, как раз в конце семидесятых годов строивших свою государственность. Достоевский считал, что нам, России то есть, не следует ждать ни благодарности от них, ни политических дивидентов. Двести тысяч русских солдат погибли на полях последней Балканской войны, но… благодарные потомки окажутся вовсе неблагодарны.

— Да — да, я читал, у Достоевского есть такое рассуждение в «Дневнике писателя». А вы что ему на это сказали?

— А я ему напомнил золотые слова Александра Васильевича Суворова, сказанные после битвы на реке Рымник: «Избави, Господи, Россию от друзей, а с врагами мы справимся сами!»

Наконец, появился священник в полном облачении. Он вышел из храма и двинулся к своему домику, но, заметив сидевших на скамеечке визитёров, повернул к ним. Это был степенный, но на удивление моложавый мужчина лет сорока с окладистой красивой бородой и испытующим взглядом карих глаз. Рокочущий бас, обладателем которого оказался отец Ферапонт, придал его облику неожиданный колорит. Он любезно ответил на приветствие Антонина и изучающе глянул в лицо Шумилова.

— Привёл вам гостя из самого Петербурга, поскольку надеемся с вашей помощью разобраться в одной головоломке, — объяснил своё появление Антонин. — Можете ли вы нам объяснить значение слова «Блокула»?

— Хм, куда вас занесло, господа, — покачал головой отец Ферапонт. — Странно такое слово слышать от вас, людей, верящих в науку и прогресс.

— С чего вы взяли, будто я верю в прогресс? — удивился Шумилов. — И при чём тут наука?

— А разве нет? Слово «Блокула» из обихода совсем других людей — чернокнижников — колдунов.

— Очень интересно! Расскажите поподробнее, пожалуйста, — заинтересовался Шумилов.

— В Швеции в 1669 году началось громкое расследование преступлений, совершённых ведьмами, которые справляли свои шабаши на острове Блокула, находившемся посреди моря между Смаландом и Оландом. На этом острове согласно их поверьям стояла Чёрная гора, которая для шведских ведьм была то же самое, что Лысая гора для русских. Иногда словом «Блокула» называли поле без края и конца, находившееся на этом же острове. Процесс 1669 года начался в шведской деревне Dorff Mohra или Морё, или Далекарлия. Восемнадцатилетняя девица из этой деревни была обвинена в том, что похищала цыплят для жертвоприношения Диаволу. Девица признала обвинение и сообщила о большом числе своих сверстниц и сверстников, побывавших на «Блокуле». Более трёхсот подростков дали признательные показания о том, что бывали на шабашах, куда их доставляли местные ведьмы. Властями был учинён большой розыск, который длился вплоть до 1675 года. В общей сложности восемьдесят пять ведьм были казнены. Кстати сказать, в августе 1669 года, в самом начале расследования, двадцать три женщины добровольно и без пытки признались в сношениях с нечистой силой. Впрочем, вы с вашим материализмом, поди и не поверите во всё это? — спросил Шумилова священник, хитро сощурившись.

— Ну, почему же… А скажите, батюшка, остров Блокула — это реальное место в океане?

— Нет, это мифический остров.

— Понятно. А как вы думаете, если этим словом назвали человека…

— …то он, скорее всего, один из тех нечестивцев, что занимаются богопротивным делом — колдовством и ворожбою, — закончил мысль отец Ферапонт. — В церковь они не ходят, душу продали рогатому. Да что греха таить? Население наше хотя и доброе, но тёмное и грехам подверженное, потому — то и поныне среди русского народа, как и многих других, существуют, ведьмы и ведьмаки. И находят своих поклонников.

— А вы таких знаете в Ростове? Или, может быть, в предместьях, в Замостье, например?

— Слышал, что есть такие, но сам с ними не знаком. Помните поговорку — «бежит, как чёрт от ладана»? Это как раз про них. Они прячутся, как велит их отец, Сатана.

Назад Шумилов возвращался озадаченный:

— Как думаешь, Антонин, много ли народу в Ростове знает про несуществующий остров Блокула?

— Полагаю, что два — то человека точно: отец Ферапонт и знахарь из Замостья. — в тон отозвался Максименко.

— Мне кажется, наш знахарь либо швед, либо чухонец, то бишь финляндский человек. Не думаю, что в Замостье обретается много чухонцев. Нам как раз одного и хватит. Одинокого, живущего в том же квартале, куда бегал мальчишка с запиской от Гунашихи, — продолжал размышлять вслух Алексей Иванович.

— Как же искать знахаря? Ведь ни имени, ни адреса у нас нет, мы даже не знаем мужчина это или женщина. Отец Ферапонт сказал, что в Швеции во время следствия казнили женщин.

— На самом деле вариантов несколько. И это, кстати, не есть хорошо, поскольку, поверь моему опыту, если путей несколько, то все они ведут в тупик. Скажите, Антонин, вы вроде бы собирались уехать к родителям?

— Да, собирался на днях.

— Это далеко?

— В Таганрог.

— Можно вас попросить отложить отъезд? Не знаю, как повернётся дело, но может статься, что потребуется ваше участие.

— Конечно. Как скажете. Всегда можете на меня рассчитывать, — с готовностью отозвался Антонин Максименко.