Царские судьбы

Федор Алексеевич

ового царя звали Федор Алексеевич, он был воспитанником Симеона Полоцкого, западнорусского монаха, известного своей ученостью. Для того времени престолонаследник был достаточно образованным юношей, сочинял стихи, любил вокальную музыку, сочинял песнопения, увлекался науками и особенно математикой. Это был красивый, умный, но слабый здоровьем человек.

Став царем в четырнадцать лет, третий царь Романов правил всего шесть лет. Коренных изменений в российской жизни при его царствовании не произошло, почти во всем он старался продолжить начатое при его деде и отце. Он предпринял переустройство военных сил государства; проявлял заботу о распространении просвещения в России — при нем даже был выработан проект высшего учебного заведения в Москве, автором которого стал Симеон Полоцкий. Планировалось осуществление еще целого ряда нововведений в государственной и народной жизни. Но в царствование этого Романова больше создавали проекты, чем занимались действительным преобразованием государства, хотя необходимость реформ в то время уже сознавалась многими.

Однако некоторые практические шаги при третьем царе Дома Романовых были все же осуществлены: проведена общая перепись населения; издан декрет, отменяющий нанесение увечья как наказание (оно заменялось битьем бичом или кнутом и ссылкой в Сибирь) проведен ряд мероприятий, направленных против излишней роскоши бояр, дворян, прочих богатых людей, стремившихся своим внешним блеском как бы перещеголять друг друга. Особенно это касалось их одежды и роскошного убранства конской упряжи. Чепраки, прикрывавшие спину коня, изготовлялись из самых дорогих материй, седла обивались сафьяном и бархатом, сбрую лошадей делали из кожи, украшали бляхами из чистого золота и серебра, к уздечке привешивались серебряные цепочки. Даже колеса кареты у некоторых были окованы серебром. Не менее роскошно выглядели и зимние сани. Их обивали атласом, покрывали обычно медвежьей шкурой, на спинку сиденья клали персидский или турецкий ковер. А запрягали в упряжку иногда по десять лошадей сразу, шествовавших цугом, гордо демонстрируя богатство своего владельца.

Вот царь Федор и запретил столь роскошное убранство кареты и саней. Никому, кроме бояр и духовных лиц, не разрешалось отныне ездить более чем на одной лошади. Запретил государь также носить дорогое платье, богатые шапки и шубы, учредив более скромный вид одежды в зависимости от сословного положения.

Во время царствования Федора Романова на Руси стали возникать первые конские заводы. Царь поощрял разведение красивых породистых лошадей, чтобы были «не хуже голштинских», как он часто говаривал. Преобразили при этом царе Кремль — святая святых Москвы. К тому времени все дворцы Кремля были уже каменными, улучшилось внутреннее убранство дворцовых палат: на скамьях и столах дорогие ткани, стены и полы украшены мозаикой. Федор велел завезти и посадить на территории Кремля розы, не виданные до того времени в Московии, разве что в саду его батюшки в Измайлове, и украсить кремлевские площади деревьями. На берегах Москвы-реки было велено развести сады, и сам государь уделял много внимания садоводству и цветоводству.

Большую пользу России принес царь Федор отменой местничества, вносившего немало распрей среди вельможных подданных государя. А значило это вот что.

Вся старинная служба предков была записана в книгах, называемых разрядными. И всякий боярин, и вообще знатный служилый человек, не хотел ни при каких обстоятельствах быть ниже того, чей отец не являлся более знатным, чем его отец, то есть хотя бы несколько дней занимал более низкое положение по отношению к его предку. Это считалось покушением на его честь. Иногда доходило просто до смешного. Например, на царских приемах какой-нибудь боярин не хотел садиться после тога, кого он считал менее знатным. Царь же порой велел ему занять то место, на которое он укажет, не считаясь с принципом местничества. Тогда боярин, чтобы не выглядеть человеком, честь которого затронута, притворялся больным и уезжал домой, а иногда даже забирался под стол, чтобы не позволить себя «обесчестить». Бывали случаи, что за это ослушание государь наказывал даже высокопоставленных бояр.

Вред от местничества был немалый: в армии, в провинциальных ведомствах, в самой Москве при царском дворе, поскольку при назначении на должность боярина или дворянина прежде всего следовало считаться с заслугами его предков. Этот обычай был непреодолимым препятствием для целесообразного подбора способных людей и неиссякаемым источником споров и ссор. Поэтому третий царь Романов созвал собор бояр и церковных сановников, объяснил все беды, исходящие от местничества в России, и приказал навсегда покончить с ним. Разрядные книги были сожжены. Знатные дворяне были занесены в родословную книгу только для того, чтобы помнить заслуги предков, сохранить их в памяти. Эти книги велись в течение всего правления Дома Романовых. Дворянское звание отныне давалось за особые заслуги перед царем и государством. До отмены местничества самыми знатными на Руси были князья и бояре. Княжеское достоинство переходило от отца к сыну, а боярство государь жаловал, и этот титул также сохранялся за потомками.

Любые нововведения воспринимались русскими с опаской, но здесь обошлось без особых трений. А вот в царской семье при Федоре Алексеевиче было неспокойно. Явная борьба велась между царицей Натальей Нарышкиной, мачехой царя, и его сестрами и тетками, поддерживаемыми всей родней первой жены царя Алексея Михайловича — Милославскими. Последние взяли верх, следствием чего явилось падение Матвеева, верного слуги бывшего царя, дяди и приемного отца Натальи Нарышкиной. Как приверженец западной науки, он был обвинен в магии и сослан на север. Оклеветан был и пастор Грегори, развивающий театральное искусство в Москве. Его выслали из России.

Удаление Матвеева и его ссылка глубоко огорчили вдову второго царя Романова; она понимала, что пострадал боярин за свою преданность, и удар был направлен прежде всего против нее. Наталья уединилась в своих кремлевских покоях и предалась полностью воспитанию своих маленьких детей.

Безрадостная жизнь вдовствующей царицы продолжалась в течение почти всего правления сводного брата ее сына. Царь Федор изредка посещал ее уединенные хоромы, был с ней ласков и милостиво относился к своему бойкому смышленому брату. Он любил смотреть на игры мальчика, говорить с ним и не скрывал своего восхищения необыкновенными способностями ребенка. По его приказанию для царевича написали букварь и часослов крупным шрифтом с картинками; книги переплели в красный бархат. Царь считал, что мальчику, которому уже пошел шестой год, пора учиться, и сам стал следить за его образованием. Сам же и выбрал царевичу достойного учителя и даже присутствовал на его первом уроке. Федор с уважением относился к своей мачехе, но по слабости характера не защищал ни ее лично, ни ее родственников от нападок со стороны царедворцев, подстрекаемых Милославскими.

Государь редко покидал свои покои. Как и все сыновья Алексея Романова от первой супруги, он родился хилым и болезненным ребенком, и ему часто нездоровилось. Порой он говорил: «Дни мои сочтены, мне недолго остается держать в руках кормило правления; мне нужно подумать о том, кому передать его. Достойнее всех мой младший брат Петр. Богом он назначен царствовать, и не мне ему мешать». Бледный, слабый, он ходил, опираясь на палку, жалуясь на больные ноги. С трудом молодой царь выдерживал приемы в Кремле для иностранных посольств, без посторонней помощи не мог даже снять с головы царский венец. У него часто болели зубы настолько, что он мог с трудом говорить.

За ним ухаживала его сестра Софья, отличавшаяся в противоположность брату крепким телосложением и цветущим здоровьем. Она была на четыре года старше Федора, старалась больше своих сестер быть ему полезной, часто находилась в его покоях, ухаживала за ним и сама давала ему лекарства, когда он болел. А болел сын царя Алексея Михайловича довольно часто, иногда подолгу был прикован к постели.

При таком здоровье царя верховная власть находилась, в его руках только номинально. Да и характер у молодого государя был слабый — он легко поддавался влияниям. Поэтому все управление государством было практически в руках его приближенных, расколовшихся как бы на две партии: приверженцы матери царя, Марии Милославской, и сторонники его мачехи, Натальи Нарышкиной. Верх взяли родственники матери. Царица Наталья вместе со своими детьми должна была оставить Кремлевский дворец и поселиться в селе Преображенском, в трех верстах от Москвы, в летнем доме своего почившего супруга, расположенном на берегу реки Яузы. Теперь уже ей приходилось опасаться за свою судьбу и судьбу детей, внуков первого царя Романова.

Главной опорой «партии Милославских» стала царевна Софья, самая способная и энергичная из сестер Федора. Поскольку из-за своей немощности царь большинство совещаний с боярами проводил в своих покоях, а Софья, вольно или невольно, присутствовала при этом, прислушиваясь к обсуждению государственных вопросов и приобретая тем самым определенные знания и навыки политической деятельности, она стала именно тем человеком, которого многочисленные Милославские решили поставить на высшую ступеньку власти. А ведь до недавнего времени жизнь Софьи была такой же, как жизнь большинства девушек и замужних женщин из знатных московских семей, то есть ограничивалась теремом.

На Руси тогда считалось невозможным, чтобы женщина принимала участие в государственных делах и вообще в беседах мужчин. Она должна была оставаться в своем тереме, где, собственно, девушки и женщины из боярских семей и проводили всю свою жизнь, разве что в церковь они могли ходить, да и то под присмотром. Выходить в люди или свободно передвигаться по городу им не разрешалось. Не суждено им было и вступать в брак по своему выбору. Все зависело от воли батюшки. Отец мог выдать замуж свою дочь за человека, которого она никогда и в глаза-то не видела.

Царевны жили в особых покоях и могли видеть лишь немногих людей, в основном близких родственников. Время они проводили, главным образом, в молитвах или за рукоделием, строго исполняли обряды православной церкви, часто постились. Учились они немногому, выходили из терема только на богомолье. Их строго охраняли от всякого постороннего взгляда из-за боязни греха, соблазна, порчи или сглаза — так сильно было распространено суеверие при московском дворе.

Из тысячи придворных редко кто мог похвалиться тем, что видел царицу и кого-либо из дочерей или сестер государя. Даже придворный врач, — а к его помощи обращались только в самом крайнем случае, — исследовал пульс царевны в темной комнате, причем рука больной обертывалась при этом тонкой материей. Из дворца царица и царевны выезжали только в закрытых каретах. Вход в помещение, к двери которого подъезжала карета, ограждался специальными ширмами. Даже при посещении ими церкви принимались все меры, чтобы оградить их от посторонних взоров, в особенности мужских. А на богомолье в монастырь царица и царевны выезжали чаще всего ночью. Для них специально совершалось богослужение, чтобы не было при этом других богомольцев. В придворной же церкви для женской половины царской семьи было особое место, закрытое плотным занавесом, скрывающим их от любопытных взглядов остальных молящихся. Только в первый день Пасхи царица могла принимать у себя близких родственников и наиболее знатных бояр. На следующий день дверь царского терема вновь закрывалась.

Выдавать царевен замуж за русских подданных царя было не в обычае — не позволяло их высокое положение; для брака с иностранным принцем постоянной преградой оказывалась религия. Поэтому большинство так и оставались девами и кончали зачастую свои дни за монастырской стеной, приняв постриг. Ни любви, ни брака, ни материнства им не суждено было познать.

В царствование Федора Алексеевича в терем стали проникать иноземные понятия и обычаи, внедряясь постепенно в быт знатных боярских семей Москвы. Первым пример показал еще его отец, царь Алексей, при котором обстановка в тереме уже несколько изменилась, прежней строгости не было. Его сестры и дочери чувствовали себя свободнее, в терем с визитом могли приходить даже мужчины. Следуя духу времени, царь допустил к своим дочерям учителей, желая дать им некоторое образование. Первым из посторонних мужчин, переступившим порог царского терема, был Симеон Полоцкий, поэт и драматург двора, оказавший весьма благотворное влияние на царских детей. Ну а свою вторую супругу, Наталью Нарышкину, Алексей Михайлович вообще не затворял в тереме. Молодая царица позволяла себе появляться на улицах Москвы в открытом экипаже, запряженном двенадцатью лошадьми белой масти, не стесняясь обращенных на нее взглядов мужчин. Этот пример царицы оказал сильную поддержку всем тем, кто, будучи овеянным идеями Запада, привнесенными иноземцами, начал понимать нелепость порядка жизни в тереме, освященной стариной.

Рамки старинной теремной жизни оказались слишком тесными и для сестры даря Федора Софьи. Она вообще резко отличалась от других женщин царской семьи своим умом и наклонностями, интересом ко всему окружающему, и не очень-то хотела проводить свою жизнь в молитвах и постах. По своей природе царевна Софья напоминала отца — та же живость, страстность, увлеченность, впечатлительность. Уже в детстве она пользовалась некоторыми привилегиями у своего батюшки-царя. Ребенком Софья играла немецкими куклами, которые заказывались специально для нее в Нюрнберге, а в девять лет, уже научившись читать и писать, она встречалась с преподавателем своих братьев. И если старший сын царя Алексея Михайловича, так рано скончавшийся, особое предпочтение оказывал философии и латыни, а ныне царствующий Федор, подражая своему учителю, увлекался стихами, то их сестра больше всего интересовалась историей Византии и Рима. Книг исторического содержания на греческом, латинском и польском языках в царской библиотеке было достаточно, многие были переведены на русский язык. Острый ум, склонность к просвещению и упорство в учении отличали царевну Софью от сестер ее даже в то время, когда все они еще были в детском возрасте. Ее воле другие дети покорно подчинялись. «Властолюбие было отличительной чертой царевны», — так пишут об этой незаурядной личности историки.

И вот теперь, став взрослым человеком, свои помыслы царевна обратила к политической жизни, куда ее неудержимо влекло как царское происхождение, так и в особенности исключительно сильно развитое честолюбие. Царствующий брат ее Федор был слаб здоровьем и надеяться на его долгое правление не приходилось. Младший брат Иван не отличался ни физическими, ни умственными способностями, ну а сводный брат Петр в ее глазах имел меньше прав на престол, чем она сама, дочь Милославской.

Софья и решила пробить себе дорогу к престолу любой ценой… Ну, а пока она нежно ухаживала за своим братом-царем, обсуждая с ним частенько и государственные вопросы, устанавливая контакты и знакомясь с именитыми боярами, являвшимися к царю.

В палатах царя Федора девушка впервые встретила и своего будущего возлюбленного и соратника, министра государя князя Василия Голицына, принадлежавшего к одному из самых знатных родов. Этого государственного человека привлек необычайно глубокий и увлекательный ум сестры царя. Встречи с ней доставляли ему истинное наслаждение, хотя красотой дочь Алексея Романова не блистала. Правда, в литературе по поводу внешности Софьи имеются разночтения.

Одни исследователи представляют ее тучной и некрасивой, с грубыми чертами лица, скорее напоминающей крепкого мужика, другие же считают внешне очень привлекательной, похожей на своего брата Петра: такой же высокий рост, крепкое телосложение, пронизывающий взгляд умных глаз.

Сердечная дружба Софьи и Голицына, как пишут все авторы, была взаимной. «Любовь — это не значит смотреть друг на друга. Любовь — это значит смотреть в одном направлении». А в этом плане и царевна, и князь были устремлены к единой цели.

Царевна Софья, собственно, была первой женщиной на Руси, о которой можно сказать, что она была эмансипированной. Для своего царствующего брата она стала просто незаменимой. Однако все ее помыслы были направлены лишь на то, чтобы влиянием на больного государя усилить свое значение при дворе. На долгое царствование третьего царя Романова надежд не было. А у сестры царя зрело желание любой ценой пробиться к престолу.

Почему бы и нет?! Ведь в русской истории власть уже однажды находилась в руках женщины. Правда, это было давно, более семисот лет назад, когда жила княгиня Ольга из династии Рюриковичей, мудро управлявшая государством после смерти своего мужа, князя Игоря.

На пятом году своего правления Федор Алексеевич вступил в брак с дочерью польского дворянина Агафьей Грушецкой. Она не обладала ни выдающейся красотой, ни обаянием, да и воспитана была плохо, но выбрали ее для царя его фавориты явно из политических соображений, по всей вероятности, их привлекло польское происхождение девушки. Через год царь был обрадован рождением сына Ильи, но на третий день после родов царица скончалась, а через две недели умер и новорожденный царевич. После смерти жены и сына Федор серьезно заболел и не мог некоторое время вставать с постели. Софья не отходила от больного. В последние месяцы царствования своего брата Софья стала уже присутствовать на заседаниях Боярской думы, ее стул стоял рядом с троном государя, правда, на ступеньку ниже.

Прошел год, и государь женился вторично. На сей раз его женой стала семнадцатилетняя Марфа Апраксина, дочь родовитого боярина. Свадьбу отпраздновали тихо, без обыкновенных торжественных обрядов. К молодому супругу, казалось, возвратилась бодрость духа, появилась надежда на улучшение здоровья. Рядом с цветущей и резвой молодой женой он старался крепиться, скрывать свои недуги. Но брак этот был непродолжительным. Через два с половиной месяца после свадьбы молодая царица стала вдовой.

Процарствовав шесть лет, Федор совершенно неожиданно скончался. Поговаривали, что он съел ежевичный торт, специально для него приготовленный по особому рецепту, и умер от несварения желудка, а еще ходили слухи, что его отравили… Умер царь Федор, едва достигнув двадцати одного года, бездетным. Из детей же его отца, царя Алексея, в живых оставались лишь два сына и дочери. Встал вопрос, естественно, кто же будет царем? А царица Марфа проживет во вдовстве еще тридцать три года, так и не познав счастья материнства.