Царский зять

Глава 1

– Софушка, почто грустишь, любушка моя?! Что за печаль-кручина тебя тревожит?!

Юрий посмотрел на жену – странно, не думал, не гадал – но полюбил дочь царя Алексея Михайловича, хотя прекрасно понимал, что пошел политический марьяж. Ибо нет у монархов ничего личного, даже брачные узы должны быть выгодными для государства…

Пять лет тому назад Юрий Галицкий был никто, торговец оружием, по любым законам криминальный элемент, случайным образом перенесенный из двадцать первого в семнадцатый век, в 1675 год. Здесь и подставил свою шею под аркан крымских татар, что занимались весьма прибыльным по здешнему времени бизнесом – «людоловством». Попал в город Гезлев, что в будущих временах Евпаторией должен называться, и так бы сгинул в неволе, как сотни тысяч несчастных полоняников до него, но повезло – освободили из рабства запорожцы с кошевым атаманом Иваном Сирко.

Знаменитый «характерник» с немалым интересом выслушал историю Галицкого, нисколько не удивившись как появлению «попаданца» из будущего, как и того, что тот одновременно натуральный самозванец, причем с большими претензиями. Изгой из знатного рода галицко-волынских королей, давно сгинувшего в Червонной Руси, как называли в это время юго-западную Украину будущих времен.

Кошевой атаман помог ему встать, как говорится, «на ноги». Как нельзя лучше сработала знаменитая поговорка – «из грязи в князи». За пять прожитых на Донбассе лет Галицкий добился немалого результата – созданная за столь короткий срок «Новая Русь» (отнюдь не будущая Ново-Россия) раскинулась от Дона до Днепра, от Крыма до Тамани…

– Весна здесь давно, теплынь стоит, Юрочка, а у нас снег только сошел, еще трава не зазеленела.

– Так здесь гораздо южнее, а солнце на полудне всегда припекает, любовь моя сероглазая, – Юрий бережно приобнял молодую жену за узкие плечи, поправил наброшенный на соболиную душегрейку пуховый плат. Хоть и тепло, но именно сейчас большой риск простудиться.

В Крыму стояла жаркая погода, необычная для здешних мест в конце марта, или березня, как именуют этот месяц русичи. Именно так прозывают себя жители Гетманщины и Слобожанщины, отнюдь не украинцами – последнее название абсолютно не в ходу. Атаман Иван Сирко о том даже царю Федору в письмах пишет, что «весь русский народ ему земно кланяется».

«Прах подери! Сейчас все русичи, одним народом с верой православной себя считают. Проклятье – с какого дня народ стал разделенным на москалей, хохлов и бульбашей?!

С какого момента такая напасть произошла, что ненависть стала сердца добрых людин переполнять, как накипь?!

Не знаю – историю в школе не изучал, и напрасно – за тупость и лень ответ сейчас держать приходиться! Однако сделаю все от меня зависящее, и даже больше того, чтобы такого не случилось никогда! И в том мне жена поможет – Софушка очень умная, и знает столько, что от ее рассказов мне порой стыдно становится за свое невежество!»

– Но ты так и не сказала мне, что за печаль тебя тревожит? Так что поведай, как верной и любящей супруги положено. Может быть, ты в тягости пребываешь? Не тошнит?

Юрий с надеждой посмотрел на щечки жены, по которым разлился багровый румянец. Софья уткнулась лицом ему в грудь, обхватила крепко руками, негромко сказала:

– Рада была бы в бремени пребывать – нам наследник зело нужен. Ты уж старайся ночами, муж мой любимый, а я как землица, что семян ждет. Засей – урожай получишь…

– Посею, трудиться буду как страдник на пашне, – Галицкий обнял жену, а Софья подняв голову, ему улыбнулась. И эта улыбка совершенно преобразила ее некрасивое лицо, аж глаза заблестели.

– Я тоже стараться буду, светик мой на сто лет, раз не греховно это – ты ведь в походе, и пост соблюдать не обязан. А жена слушаться должна своего мужа – владыко мне сам сказал, что сей грех наш отмолит, ибо для державы наследник важен.

– Отмолит, Софушка, да и не грех это вроде… Как бы…

Юрий себя ревностным православным отнюдь не считал, но раз надел царский и королевский венец, пусть колючим терном увитый, фигурально выражаясь, то подданным пример благочестия порой подавать нужно. Так и поступал частенько, однако, не в ущерб делам.

С митрополитами у него сложились вполне доверительные отношения, причем оба грека служили весьма ревностно, вернувшись к своей крымской пастве, которая оказалась весьма многочисленной за счет более чем двух сотен тысяч вчерашних невольников. А вот на самом Донбассе, названном Новой Русью, с согласия султана, образовалась третья митрополия. Константинопольский патриарх, получив еще в декабре немалую мзду из готской казны, назначил владыкой галичского епископа Фотия, который недавно вернулся из плавания в Царьград.

Турки пока соблюдали перемирие, а вот ногайцы зимой пошли в набег и вляпались в безнадежную войну с казаками. Запорожцы разгромили степняков и вытеснили их на правый берег Днепра. Так что лето обещало быть не просто жарким – большой кровью пахло.

Оттоманская Порта никогда не примирится с потерей Крыма. Из Константинополя приходили весточки, что собирается большая карательная экспедиция – припожалует большой флот с десантом на кораблях. А от Очакова пойдет армия с великим визирем во главе, да ногайские орды с изгнанными крымскими татарами, что кипят местью.

Юрий лихорадочно готовил войска – жителей Крыма обучали военному делу, вооружали, как говориться, до зубов, благо все пять оружейных мануфактур, получив в избытке керченское железо, работали уже практически круглосуточно. Да и флот уже имелся изрядный – почти три десятка парусных кораблей и весельных галер. Прибыли и моряки, нанятые венецианцы и генуэзцы, а также греки. И главное – московский царь Федор твердо обещал, что его войска начнут наступление по правому берегу Днепра…

– Просто я о брате скучаю, тревожусь за него – ноги опухают, болеет часто, десны кровоточат. И братец молодший Иван также хворает – да еще головой страдает, блаженный. Как они там без меня?! А нарышкинский Петрушка в Преображенском живет – люди сказывают, что здоров и бегает. Поговаривают бояре, что братья мои от дурного семени Милославских и помрут скоро во дворце, как другие наши братья…

Софья всхлипнула, крепко прижалась к Юрию – тот ее обнял, провел ладонью по щеке, успокаивая. Хотя умом понимал, что так и будет, ибо достоверно знал, что мальчонка Петрушка, как именовала его сводная сестра Софья с нескрываемой ненавистью, лет так через семь-восемь станет царем, а потом императором, победив шведов – это он еще помнил из когда-то прочитанного параграфа учебника.

«И тогда мне самому кирдык нагрянет! Если Федор за меня Софью замуж отдал и пытается обрести союзника, то Петр в баранью дугу постарается державу мою согнуть. И бояре ему в том охотно помогут – здешние вольности на манер казацких их здорово тревожат. Кровушки много прольется, если выхода из ситуации не найду в самое ближайшее время!»

– Сын нам нужен, сын – мне понести от тебя нужно! А там придумать многое можно, если что худое случится с царем. Но Федору жениться нужно немедленно, дабы угрозу от Нарышкиных отвести – царица Наталья Кирилловна спит и видит, чтобы препону в лице моих братьев убрать. Извести она их хочет, недаром ее «медведихой» называют. Я уж Федору много раз говорила, чтоб его стольники и кравчие внимательны были – отраву подсыпать могут в одночасье!

«Нравы лютые царят, но по здешним временам вполне обыденные, дело житейское. Меня самого два раза отравить пытались – османы постарались, золота сулили по весу с мою тушку. И раза три зарезать – руку приложили турки с новоявленным крымским ханом. Не всех Гиреев казаки истребили, так что вопрос ребром стоит – или мы их, или они нас, третьего не дано. Так что новых убийц поджидать нужно, только охрана моя бдит ежечасно – все проверены на сто рядов.

А вот царю Федору не позавидуешь – парня при первом удобном случае отравить попытаются. Ножиком бояре вряд ли баловаться будут, а вот зельем опоить попытаются, тут к бабке не ходи. А может уже его дают малыми дозами… Нет, то бред – скорее всего, болезнь наследственная – все четверо братьев от нее страдали, двое живы еще, а пара померла в одночасье. Порченная кровь, как в этом времени говорят».

Мысли были прерваны молодой царицей – Софья принялась целовать его мягкими губами так страстно, что Юрий обомлел. За два месяца супружеской жизни он от Софьи не ожидал такой пылкости – чтоб средь бела дня вот так целоваться в Великий Пост. Их видели служанки жены – родовитые боярыни, как и прибывшие из Москвы вместе с Софьей, так и местные. Последним, особенно готам, Галицкий доверял больше всего, феодориты предать и отравить не могли, ибо сами проверяли все блюда, прежде чем поставить их на царский стол.

– Хочу сына, хочу… Сейчас, не мешкая, радость моя! Самое время, под светом солнца, если темнота помочь не может!

Юрий не знал, что и делать – вернее, понял, что от него хотят, только смущенно поглядывал на готских боярышень. Однако те предусмотрительно «испарились» в мгновении ока, при этом полог в шатер был предусмотрительно раскрыт.

Софья буквально втащила мужа под плотную материю. Оглянувшись, он увидел обширную синюю гладь Ахтиарской бухты, на южном берегу которой уже возводили город, названный им Севастополем…

Глава 2

– Ты не спишь, любушка моя?!

Юрий кое-как перевел дыхание – он никак не ожидал такой сумасшедшей страстности от супруги, что буквально выжала его досуха, опустошила. Как-то неожиданно осознал, что та из скованной девушки потихоньку превратилась в жгучую женщину с «перчинкой», способную не только получать, но и дарить неслыханное наслаждение. Необычное поведение для нынешних времен с их строгими устоями…

– Нет, мой милый, мне так хорошо с тобой!

Софья крепко обняла Юрия, прижалась к нему горячим телом, провела своей узкой ладошкой по его груди, неутомимо лаская и осыпая горячими поцелуями, свежая и бодрая, словно не было нескольких весьма бурных часов плотского торжества.

Однако за эти два с лишним месяца семейной жизни Галицкий немного изучил супругу, и горячо возблагодарил небеса. Ведь даже предаваясь постельным усладам, Софья всегда оставалась сама собой – умной, расчетливой и деятельной правительницей, достойным и энергичным соправителем, тратящим на сон и отдых времени не больше его самого. Да и в делах на нее он мог полностью положиться – жена выполняла все возложенные на нее поручения, как говориться «от и до», с прилежанием и исполнительностью, без всякой дурной инициативы.

«Повезло мне с женой – Софья образованна, преданна, умна. Да и само ее имя означает «мудрость». Все эти качества с лихвой искупают некрасивое лицо и рыхловатую фигуру – она природная царица, а не содержанка. К тому же уже сделала определенные выводы и стала заниматься спортом, так сказать – верховая езда этому способствует, как и тот нехитрый набор гимнастических упражнений, что я ей показал. Так что, надеюсь, местная мода на пышных красавиц ее не затронет».

Юрий обнял жену за хрупкие плечи, девушка обмякла под его хваткой, однако, судя по ровному дыханию, продолжала над чем-то размышлять. Он откинул пальцами густую прядь русых волос, прошептал ей на ухо, чуть повернув голову:

– Над чем думаешь, царица?! Учти – одна голова хорошо, но две лучше. Вместе решать проблемы будем!

– Да, государь, муж мой…

Софья приподнялась, поцеловала ему грудь и ладонь, и снова улеглась на плечо, обвив рукой за шею, прижавшись пышной, но тугой грудью, обжигающей словно печка.

– Знаешь, я осенью у твоего окна стояла во дворце – стекло огромное и прозрачное. На двор смотрела – там всегда жизнь идет, хоть какое-то развлечение. А так только книги и спасали, брат Федор, почитай, всю свою библиотеку повелел мне представить. Не с мамками же разговоры вести, и не с сестрами – из пустого в порожнее каждодневно переливать. Такая тоска брала порой, что хоть в пруду топись…

Юрий погладил жену по волосам, внимательно слушая ее горячечный шепот. За последние года он приобрел несколько полезных для правителя привычек, и набирался терпения – умение выслушать собеседника весьма полезно, а тут жена, что должна стать для него самым родным человеком, матерью его будущих детей.

– Царских дочерей невместно за князей выдавать – те и так в своих челобитных пишут, что де холопы они великих государей и челом бьют, всячески чины выпрашивая и вотчины. Так что для нас, царевен, только одна дорога – или в тереме вечно сидеть, или в монашеский постриг принимать. Мне с тобой повезло, любовь моя – ты православный государь, из рода древних галицких королей. Бояре наши, как спесью не раздуваются, но жаба быком никогда не станет. Ненавидят они тебя люто, самозванцем и мужицким царем меж собою именуют.

– Завидуют, Софа. Да их смерды в мои земли бегут каждодневно – они разор терпят. А не хрен над людом измываться – тогда и уходить в поисках лучшей доли люди не станут.

– Непривычно сие для меня – бояре опора трона, а у тебя мужики и казаки. Почто ты их к земле не прикрепишь, да дворянам не раздашь поместьями?! Ведь нельзя казацким укладом жить – ведь даже у иноземцев таких вольностей, как у нас тут, нигде нет.

– Народа у меня живет мало – вместе с Крымом едва половина миллиона, леодра по московскому счету, наберется, может быть тысяч на сто больше, если с присягнувшими ногайцами и донскими казаками с запорожцами посчитать. А у твоего брата восемь леодров, не меньше. Да в Речи Посполитой столько же, а у Оттоманской Порты вдвое больше. И это приблизительный расклад, Софушка – перепись населения еще не скоро проводить будут. Смерды черносошные, холопы всякие, и тем паче рабы воинами быть не могут по определению!

Зато за свою свободу, любой вкусивший вольности, драться смертным боем будет! Таковы казаки! Вспомни, свет мой, что пять лет тому назад случилось? Хорошо, что донские атаманы и запорожцы бунт разинский не поддержали и супротив вольницы выступили – грянула бы беда великая!

– Ох, страсть тогда случилась страшная – тогда в палатах все притихли, только шепот горестный и тревожный раздавался. В Москве в любой момент холопы могли бунт кровавый поднять…

– Здесь не поднимут ни в коем разе! Ибо с турками и татарами сечи предстоят страшные – и так пять лет кровь потоками льется. Потому каждый беглец, что на мои земли приходит, вольность получает – мне воины нужны, и при том они должны трудолюбивыми страдниками оставаться, хлеб растить и железо плавить нужно!

– Понимаю это, муж мой, но еще не привычны мне как-то порядки в нашем царстве-королевстве. Как язык готский, коему учусь каждодневно, майн херц. И раскольников ты привечаешь – раньше они в Сибирь бежали, а теперь за Донец идут толпами…

– Так ли нам тут важно сколько перстов при молитвенной службе складывать?! Никон раскол учинил – а что ему греческие патриархи писали?! Так нет же – уперся, вознесся гордыней – себя с царем, твоим отцом сравнивать стал?! Потому я брату Федору и отписал – раз не нужны людишки эти, всех тут привечу, мне ведь степь Таврическую заселять нужно, благо ногайцев за Днепр изгнали. Здесь христиан всякого толка уйма проживает – армяне, греки, готы, поляки и потомки генуэзцев, сербы и болгары, наши невольники бывшие. Митрополиты терпимы и всех под одну гребенку не подводят, толерантность проявляют, ибо в любой момент магометане напасть могут в силе тяжкой. И устроят нам тут резню великую, если супротив них держаться не будем людно, купно и оружно.

– Толерантность? Терпимость, значит, по-латыни, – негромко произнесла Софья, а Юрий даже не удивился – жена получила немыслимое для этого времени образование, ведь эпоха феминизма наступит через триста лет. Тут принято считать, что женщин учить незачем – от баб требуется за хозяйством присматривать, да детей рожать.

– Так и ты будь терпеливой, любовь моя. Мы все в Христа веруем, это дело первое, а обрядовость вторична.

– Патриарх Иоаким не приемлет наших порядков, государь. Обвиняет тебя чуть ли не в отступничестве, за малым еретиком али схизматиком не называет. Против моего замужество яро выступал, брат его едва переупрямил. Теперь в Преображенское ездит постоянно, на поклон царице Натальи Кирилловне. Призывает сохранить древнее ромейское благочестие, а Немецкую слободу заразную сжечь!

– Не пошел бы он на хрен со своими советами! Начетник, дальше собственного хе… то есть носа не видящий! Полки иноземного строя Чигирин отстояли, когда дворянское ополчение и московские стрельцы струсили. И если слободу сожгут, то все наемники разбегутся. Тот же Патрик Гордон, что здесь отлично воевал – он ведь католик, шотландец. Ишь ты, новую Варфоломеевскую ночь решил на Руси устроить?!

Юрий чуть ли не взбеленился, однако нежные прикосновения жены его успокоили. Хотя, если признаться честно, о парижской резне, что случилась столетие назад, ему митрополит Мефодий недавно поведал.

– Я только здесь, в нашем царстве поняла, что порядки иные быть могут, справедливые. И гонений не нужно на сторонников «старого обряда» устраивать, хотя до свадьбы считала, что скверну каленым железом выжигать нужно. Дура тогда была…

Софья погладила ладошкой его грудь, успокаивая нежными прикосновениями. А Юрий отметил, что жена все чаще и чаще стала называть Боспорское царство и Готское королевство «нашими». И это был добрый знак – Софья явственно показывала, что московские порядки для нее остались в прошлом. Теперь она живет исключительно делами новой для нее родины мужа, так как все считали Юрия законным и вполне легитимным правителем не только занятых земель Донбасса, Тавриды, Крыма, Тамани и части Дона, но даже находящейся под властью Польши Червонной Руси.

– Нельзя свары церковной устраивать, муж мой. Но Иоаким патриарх Московский и всея Руси, а твои митрополиты экзархаты в епархии Константинопольского патриарха. Киевский митрополит, старец Антоний скончался, а местоблюстителем сейчас там Лазарь, архиепископ Черниговский. Он желает самостоятельность митрополии отстоять, а не войти в церковь нашу купно и полностью. И на Москве в клире поговаривают, что в том ты его строптивость подстрекаешь и на свою сторону склоняешь, всячески улещивая. Правду ли говорят, муж мой?

Юрий лежал, не отвечая на заданный Софьей вопрос, но продолжая крепко обнимать супругу. Да что и говорить было ей в ответ, если тайные переговоры на самом деле велись…

Глава 3

– Страшная штука – нетерпимость к иному образу мыслей, к другим взглядам, традициям, обычаям, жизненному укладу! Скажи мне честно, Софа – московские бояре примут наш порядок «новорусский»?

Последнее слово Юрий произнес без всякой издевки – время малиновых пиджаков и толстых золотых цепей ему пришлось видеть только в кинофильмах. В сложившийся Новой Руси жизненный уклад сильно отличался не только от порядков московского царства, но и Гетманщины со Слобожанщиной. Однако по части самоуправления был близок с запорожскими и донскими казачьими городками.

И при этом на прерогативы его царской и королевской власти никто не посягал – все жители прекрасно понимали, что нужна жесткая «вертикаль власти», как сказали бы из телевизора в будущие времена.

Иначе не одолеть многочисленных врагов, что обложили с трех сторон ставшие вольными земли. Именно с трех – к западу от Днепра и к югу от Дона ногайские орды. К северу от Северского Донца уже надвинулись московские владения, что уперлись в реку. А через Черное море могущественная Оттоманская Порта, угроза от которой была самой явственной – у султана армия не просто большая – огромная.

Ох, как не хотел Юрий начинать этот разговор – но иного выхода для него не оставалось. Софью нельзя держать в неведении – умная женщина рано или поздно поймет, что ее держали за «болванчика», а это вдребезги разобьет то доверие, что сложилось между ними. Она должна стать союзником, так как именно на ее помощь в столь трудном и щекотливом деле Галицкий особенно рассчитывал.

– Не примут никогда, государь. Меня в жены отдали именно потому, чтобы я убедила тебя присягнуть царю Федору Алексеевичу и подвести все твои владения под его державную длань.

– И почему не убеждаешь, свет мой?

– Потому, государь, что подданные твои бояр московских не потерпят – большая война произойдет, кровавая. Да и ты сам, пережив унижения и пытки, выю свою не склонишь. А потому брат мой Федор попросил меня сделать все возможное, чтобы войны не случилось между вами. Ибо ведомо ему, что запорожские и донские казаки под твою руку склонились – чернь им намного дороже и ближе, чем боярство наше.

– Так и сказал?

– Как на духу тебе о том говорю, муж мой! Нельзя такую тайну на сердце держать. Просто не решалась тебе о том поведать. Но полюбила тебя всей душою, а потому мне нечего от мужа и государя скрывать. Прости меня за тайну сию, я думала, что князь Василий Васильевич тебе о том сказал, еще перед свадьбой нашей.

– Говорил о сем деле, Софушка. Голицын прекрасно понимает, что распря обернется большими бедами – ведь кроме донцов и запорожцев меня поддержат казаки Слободской Украины и Гетманщины, причем их войсковая старшина уже сейчас письма пишет. Вот только война между Москвой и Галичем выгодна врагам нашим – туркам, татарам и ляхам! Они спят и видят, как ваши бояре полезут сюда свои порядки устанавливать, такие как на левобережье и в украинских городках.

Юрий рубанул правду, как ее видел, продолжая крепко обнимать Софью. И решился сказать жене потаенные мысли:

– Я не дам здесь крепостничество установить, более того – хочу добиться, чтобы во всем московском царстве Юрьев день снова ввели повсеместно – нельзя смердов на положение холопов переводить!

– Им токмо переход к новым владельцам запрещен, муж мой, какие они холопы сейчас?

– Будут ими – процесс уже пошел. К тому же бояре и дворяне с жильцами хотят не поместья от приказа получать, а вотчины. А из последних крестьянам не выйти уже – вначале владельцы им все права урежут, потом поборами обложат, а со временем и на холопское положение переведут. А через срок и продавать начнут – уже сейчас о том мечтают. Разве не так, Софушка? Ты же бояр получше меня знаешь!

Жена замерла в его объятиях, ничего не произнеся в ответ. Но Юрий не сомневался, что молодая женщина сейчас просчитывает различные варианты – умом ее господь не обидел.

– Народец от них в наши земли бежит, Софа! А это боярам не нравится зело. Потому Разину удалось народ на бунт поднять так легко. И разбили его с трудами великими. А теперь представь что будет, если мы лоб в лоб столкнемся. Дойдут мои стрельцы до Москвы, или нет?!

Прокатившуюся по женскому телу дрожь Юрий почувствовал моментально, а потому сразу успокоил жену:

– Воевать с Федором я не буду! Наоборот, поддержу твоего брата всеми силами! Знаю от князя Голицына, что реформы в Москве замысли великие – отмену местничества хотят провести и разрядные книги сжечь. Но знатным родам это сильно не понравится – и опорой им станет патриарх, вдовствующая царица с малолетним царевичем Петром.

Но стоит ввести Юрьев день, как брат твой подорвет силу боярства, и тем самым сведет на нет любую возможность войны со мной, буде бояре захотят ее начать. Но перед этим они твоего брата отравят и Петрушку на трон возведут, и шапкой Мономаха сего отрока увенчают!

И вот тогда бойня начнется – ибо нам с тобой, и деткам нашим, что в чреве своем ты носить будешь, вот здесь…

Юрий поднялся с ложа, откинул с жены соболье одеяло. И стал нежно целовать живот – Софья застонала, крепко схватила его руками, и они оба не стали сопротивляться охватившей их страсти…

Прошло немало времени, когда бешеный перестук сердец успокоился, и у супругов появилась возможность мыслить. И Галицкий хриплым голосом закончил недосказанное:

– Нам с тобой не жить на белом свете, Софушка, и нашим деткам тоже. В холопы к Петру не пойду, и челом ему бить не буду. Воевать будем люто! И вот тогда или с нами покончат, или мы врагов своих под нож пустим. Иного выбора у нас просто нет!

– Я с тобою, свет мой! Все что в моих силах сделаю. Я ведь иначе на многое смотреть стала. Будто перед глазами сейчас большое прозрачное стекло, что ты мне в терем прислал. А раньше ведь через мутные пластинки слюды взирала, маленькие, в свинцовые переплеты вставленные. Смотришь в них – а ничего толком и не видишь.

– Свинцовые переплеты у тебя в комнате были?

Юрий насторожился – в висках застучали молоточки. Он крепко обнял жену, прижал к себе. На душе стало тревожно, и он переспросил:

– У тебя все переплеты оконные из свинца?

– Так во всех палатах окна такие – их еще фрязи, что строили, вставили. И трубы свинцовые везде проложены – по ним вода течет, ведрами ведь не натаскаешься. На поварне ведь воды много требуется – на тысячи людей готовят. И в царской мыльне такие трубы, еще со времен Иоанна Васильевича, что на Софье Палеолог, племяннице последнего ромейского базилевса женился. Что с тобой?! Ты белый стал лицом!

– Ни хрена себе струя!

Юрий сглотнул, с тревогой посмотрел на жену. Спросил осторожно, поглаживая ладонями ее плечи:

– Тебе здесь лучше, чем в Кремле?

– Очень, даже голова перестала болеть, и дышать легко. А почему ты побледнел? Что-то случилось?!

– Послушай меня внимательно, Софушка. Фрязи эти, архитекторы долбанные, итальянцы поганые, в царских палатах смерть замедленного действия специально заложили, с умыслом злодейским, твари. Есть два металла – жидкая ртуть, киноварь, убивает человека довольно быстро, токсичная она очень, зараза. А вот свинец действует более медленно, поколение за поколением его в организмах накапливает. Ядовит свинец, Софушка, не отрава, но смертушку потихоньку готовит. Мне князь Голицын рассказывал, как умирали московские цари, я запомнил. Тогда не понял, но сейчас, после твоих слов, все встало на свои места.

По обнаженному телу жену прокатилась дрожь, и Юрий укутал ее одеялом. Сам же встал с ложа, не обращая внимания на наготу – ему стало жарко, даже пот на лбу выступил.

– Открой рот!

Юрий присел рядом с Софьей и посмотрел на десна, благо падал яркий солнечный луч. «Свинцовой каймы» на них не имелось, и он вздохнул с облегчением. Потом осторожно спросил:

– У брата на деснах под зубами серая кайма есть?

– Да, муж мой – я говорила, что у Федора они постоянно кровоточат. Скорбут одолевает его…

– Чушь! Цинга от нехватки витаминов! Капусту квашенную ест? Овощи свежие – морковь, лук, чеснок? Фрукты – яблоки, груши, сливы?

– Да, любовь моя, – Софья с тревогой посмотрела на Юрия. Галицкий не сдержался, весь на нервах – и запустил длинную тираду из тех слов, что резонно считаются нецензурными.

– Лимона и картошки хватит, чтобы любую цингу излечить, недаром английских моряков «лаймами» называли. А вот свинец копится годами в родителях, губит их организм и хвори передаются детям. Сурик и свинцовая глазурь в ходу у вас? Белила? Посуда есть?

– Да… Я сама… пользовалась… У меня гребень есть…

– Твою дивизию! Ладно – сам твои вещи пересмотрю! У нас свинец под запретом – из него только пули отливают, в быту никто не использует – этот металл для меня стратегический ресурс. У брата голова болит в затылке, головокружение, слабость, утомляемость быстрая?!

– Да…

– Твою мать… А сладкий привкус во рту присутствует – «свинцовый сахар» та еще зараза?!

– Да… У него с детства кубок был…

– Охренеть! Сами себя по недомыслию травят! Теперь понятно, почему братья твои умирали, а Петрушка в Преображенском бодрячком растет, живчиком – бегает и прыгает. Видишь ли, малыш – признак есть страшный – снижение интеллекта и памяти. А, блин горелый – слабоумие, вроде юродивого! Мозг поражается! Царь Федор Иоаннович этим страдал, твой брат Иван тоже. Ноги опухают – коленные суставы поражаются. Припомни – и отец, и братья твои – все ногами страдают. И сыновья Ивана Грозного, и он сам – первый царь ведь с ума сходил…

Юрий осекся – Софья побледнела как мел. Галицкий ее рывком поднял на руки, укутанную в соболье одеяло. Прижал к груди крепко. И заговорил твердо, самым убедительным тоном:

– Все еще можно спасти – время есть. Свинец вывести из организма трудно, но возможно. Первым делом покинуть помещения, где есть свинец в виде сурика или глазури, побелки. Все вещи из свинца заменить немедленно на глиняные, костяные, деревянные и серебряные изделия. Много пить – мочегонные травы, тот же чабрец и календула, полезны – отеки снимут. Фрукты есть – яблоки, груши, абрикосы. Свекла, морковь и капуста тоже эффективны и лечение принесут. При такой интоксикации организма… отравления то есть, попросту говоря. Свежий воздух важен – прогулки пусть совершает. Ты брату немедленно отпиши – время терять нельзя. Да, вот еще – чеснок свежий пусть ест ежедневно, но без фанатизма… Тьфу… Два зубца в день вполне будет достаточно.

– Все сделаю, любовь моя! Сейчас отпишу…

– Давай вначале оденемся, а то мы с тобой в первородных одеяниях! Нет, Софушка, каковы в своем злодейском коварстве фрязи – свинцом травили русских царей два столетия! И никто ничего не понял!

.

Интерлюдия 1

Москва

16 мая 1680 года

– Она очень красива…

Молодой царь завороженно смотрел на девичье лицо, что показалось в чердачном оконце терема. С пяти саженей трудновато разглядеть милые черты, тем более, когда в груди отчаянно стучит сердце. Но сияющие небесной синевой глаза притягивали царственного юношу, размягчали его душу подобно горячему воску.

Федор Алексеевич почувствовал, что влюбился в эту девицу, хотя видел ее всего второй раз в жизни, а ведь голоса ее не слышал ни разу. Знал только имя, что врезалось в сердце, и сейчас, внезапно онемевшими губами, он его тихо прошептал:

– Агафья…

Юноша сглотнул, непроизвольно дернув ногою – хорошо вышколенный конюхами мерин ухом не повел, к тому же в любое мгновение его мог подхватить под уздцы стремянной, что для уличных прохожих представлялся обычным зевакой. Еще трое охранников из жильцов как бы невзначай окружили юного царя, поигрывая плетьми, не давая никому из горожан приблизиться к довольно скромно одетому монарху.

– Великий государь, на нас смотрят, надо ехать.

Постельничий Иван Максимович Языков, сорокалетний московский дворянин знатного рода, приблизился настолько близко, что кони стояли рядом, а они чуть ли не касались друг друга сафьянными сапогами, всунутыми в железные стремена.

– Да, конечно – поехали!

Федор с видимым неудовольствием оторвался от лицезрения красы ненаглядной и дал мерину шенкеля – тот сразу пошел резвым шагом. Бдительная охрана тут же окружила царственного всадника, который моментально сделался задумчивым, что свойственно всем молодым людям, которые потеряли из глаз обожаемый предмет своего внимания…

Ровно шесть недель тому назад, превозмогая боль в опухших ногах, в четвертый день апреля, в почитаемое православными Вербное Воскресение, молодой царь сам возглавил крестный ход, что прошелся по узким улицам Первопрестольной.

Федор Алексеевич медленно шествовал сразу за святыми иконами, истово молясь богу, чтобы тот даровал ему скорое облегчение от постоянно терзающей боли. И время от времени посматривал по сторонам, внимательно разглядывал горожан, благоговейно застывших вдоль домов, крестившихся при виде царя, и встававших перед ним на колени. И тут сердце словно стрела пронзила – он увидел ее.

Девица, в скромном польском одеянии склонила перед ним голову, и сама осенила молодого монарха крестным знамением. Сладко заныло сердце, и Федор машинально кивнул постельничему – Языков тут же приблизился. Федор повел взглядом в сторону коленопреклоненной девушки и кротко бросил – «узнай кто такая».

Иван Максимович расстарался – уже вечером доложил, что девицу зовут Агафья Семеновна Грушецкая, 16 лет от роду, из шляхетского рода Заборовских. Живет с матерью в Китай-городе в доме своего двоюродного дяди, думного дворянина Семена Ивановича Заборовского, что три года тому назад управлял Монастырским Приказом. Род отнюдь не знатный, литвинский, но православной шляхты, однако не захудалый и бедный, хотя богатым назвать его язык не повернется.

К тому же Иван Максимович поговорил с девицей, сказав, что та умна, грамоте и речи, как русской, так и польской разумеет, красива и нравом скромна, а так же честна в житие своем девичьем пребывая. Последнее обстоятельство сразу заинтересовало царя – распутство старших дочерей Алексея Михайловича его порядком раздражало. Из сестер он почитал только умницу Софью, которую после Рождества выдали замуж за царя Боспорского и Новой Руси, короля Готии и Червонной Руси Юрия Львовича, третьего этого имени среди галичских монархов, владения которых давно у ляхов.

Федор Алексеевич повелел Языкову немедленно отправиться к Заборовскому и передать царское слово – «чтоб он ту свою племянницу хранил и без указа замуж не выдавал».

Да, юный государь влюбился с первого взгляда, такое в жизни зачастую бывает. Но тут ему подыграл и расчет – княжеские рода наперебой могли бы предложить ему хоть три десятка невест. Но выбор одной из них незамедлительно ослаблял позиции Милославских, ссориться с которыми Федор Алексеевич не хотел, но в тоже время его уже порядком раздражала назойливая опека этих родственников матери. А тут наилучший выбор – и девица понравилась, и знатные рода с носом останутся, ни на шаг не приблизившись к трону, и соответственно – к власти.

Никому обидно не будет!

Такова царская доля – даже в делах сердечных требовалось учитывать интересы различных боярских группировок, умело их стравливая между собой, и отдаляя друг от друга, чтобы заговор совместный не сотворили. Ибо опасен сродный братец Петр, и не сам по себе – слишком мал еще, а теми боярами, что поддерживают молодую мачеху Наталью Кирилловну, за которой сам патриарх Иоаким стоит.

Агафья встретилась ему случайно – но о женитьбе молодой царь думал ежечасно. И естество требовало, и наследник отчаянно нужен был, дабы притязания Нарышкиных на трон свести.

Так что нечаянная встреча оказалась настоящим подарком судьбы, а на следующий день Федор Алексеевич уверился в божьем покровительстве, когда на взмыленном коне прискакал гонец от Софьи, передавший обстоятельное письмо от сестры и большое послание от зятя. Причем настолько важное и спешное, что грязный вестник свалился беспамятно и без сил прямо на персидский ковер в царских палатах.

Известие, что подлые фрязи двести лет травили русских царей, потрясло юношу до глубины души. Софье и Юрию Федор Алексеевич поверил сразу – но все же вызвал князя Долгорукова и своего воспитателя Лихачева. И приказал им немедленно проверить действие свинцового порошка на самых отъявленных душегубах, что сидели в подвале Разбойного Приказа. Те вернулись потрясенными до глубины души – оказалось, что свинец, который все почитали безобидным металлом, оказался убийственным в прямом смысле слова. Полдесятка татей скончались в страшных мучениях и корчах в течение нескольких дней, как и предсказывал король Юрий.

В Москве прекрасно знали, что один и тот же яд может быть как быстрым, так и медленным – но смерть от него неизбежна. Доверенные бояре и дворяне перепугались не на шутку, да и сам патриарх побледнел от страшного известия, самыми бранными и хулительными словами проклиная подлых схизматиков, что в коварстве своем мерзостном тайком убивали православных царей.

Зато, как ни странно, Федор Алексеевич не только быстро успокоился, даже повеселел – теперь он знал природу своих болезней, и что самое важное – зять с сестрой поведали о противоядии и лечении. Иноземных лекарей и аптекарей не привлекали, сохраняя все дело в тайне. Ежедневно Федор пил травяные настои, и хоть «малая нужда» накатывала постоянно, но опухоль с ног начала спадать, и через месяц он почувствовал себя намного лучше. С нужными фруктами проблем не случилось – в столице нашли все из них, а овощами закрома еще были полны.

К тому же зять обещал выслать какую-то чудодейственную «морскую капусту» и таинственное растение алоэ, упомянутое в Библии, из которого нужно выдавливать чуточку целительного сока. Одно плохо – требовалось время, чтобы привезти это колючее растение из далекой Аравийской пустыни, куда Юрий уже отправил ушлых торговцев магометанской веры, дабы они не вызвали подозрений у османов.

За прошедший месяц после начала лечения, Федор Алексеевич, если и не выздоровел полностью, но чувствовал себя значительно лучше. Голова с ногами болели меньше, десны не кровоточили, он реже уставал – и, главное, появилась бодрость, и молодой царь ощутил прилив сил. Свинец из Кремля исчез как таковой, со стен соскребли сурик и белила, прежние оконные рамы везде заменили деревянными, а трубы поставили из глины – отказавшись по совету от железных и медных.

Причем, и в столице многие бояре начали самую безжалостную борьбу со свинцом, видимо слухи просочились. Привезенные наборы посуды из посеребренного мельхиора, что плавили в Новой Руси, раскупались мгновенно, стоило прибыть первым возам, как и стекло с посудой. Сам Федор Алексеевич по настоянию Софьи каждый день тщательно мыл руки особой глиной, привезенной из Крыма – его примеру последовала чуть ли не половина жителей столицы.

Теперь молодой царь уверовал в счастливую судьбу и недавно решил устроить смотрины невесты по древнему обычаю. Языков предупредил Заборовского, а Федор как бы нечаянно последовал через Китай-город с небольшой свитой, не желая быть узнанным, на ежедневную прогулку к Воробьевым горам. И остановился перед нужным домом – и, наконец, разглядел свою будущую жену – он уже так решил про себя.

– Агафья…

Юноша прошептал имя обретенной суженной, зажмурив глаза. И с радостной улыбкой на губах погнал коня по улице…

.

Глава 4

– Хорошо. Пусть ваше величество командует единой ратью, а я буду способствовать тебе всячески. Склоки и раздоры между союзниками порой опаснее всякого врага. А ведь османы с татарами идут на нас в силе тяжкой – подсылы наши говорят у них собрано у Очакова стотысячное войско, то и больше. Татар с ногайцами пятидесятитысячная орда – даже из Буджака подошли, хан всех собрал под свой бунчук.

Большой воевода князь Голицын вымученно улыбнулся, совершенно по-бабьи всплеснув руками, а Юрий мысленно ухмыльнулся. Он прекрасно понимал, что любимец царя Федора боится ответственности, а потому с радостью переложил ее на него, только для вида упирался немного, чтобы поднять себе цену. Еще бы – московиты пригнали шестидесятитысячную армию, неплохо вооруженную и оснащенную, да еще пятнадцать тысяч малороссийских казаков привел гетман Самойлович.

В то время как у Юрия под рукою было втрое меньше войск – восемнадцать тысяч «новороссов» из Донбасса, да семь тысяч запорожских казаков кошевого атамана Ивана Сирко.

Вот только дело не в цифрах – три года непрерывных сражений с османами и татарами закалили воинство Новой Руси, а по части вооружения ему вообще не было равных во всем мире этого времени. Так что московиты, хотя их и было намного больше по числу, в боевом отношении серьезно уступали, несмотря на то, что имели на руках семнадцать тысяч новых ружей и три десятка единорогов. Ведь как не крути, но наличие пусть самого современного оружия еще не говорит о неизбежной победе – ружьями и пушками нужно уметь пользоваться!

– Я рад твоему согласию, Василий Васильевич! И полностью уверен в успехе нашего совместного предприятия. У противника полуторный перевес в силах, но этого не столь много для нанесения нам поражения. Более того, у нас появилась прекрасная возможность раз и навсегда покончить с «людоловами», истребив их начисто.

Губы Юрия скривились в хищном оскале, улыбка была недоброй – за прожитые пять лет он пришел к твердому выводу, что данную проблему нужно разрешать крайними радикальными методами. Здравые умом степняки типа Мехмета-мурзы уже отказались от работорговли, и сделали правильный выбор – остались жить на родных землях.

С упертыми «людоловами» разговор сейчас пойдет совсем иной – или истребление, или изгнание. Так что выбор только за ними – кто что выберет, жизнь или погибель. А там судьба рассудит, чья борьба праведна, а меч острее заточен!

С октября по апрель союзные русские войска лихорадочно готовились к неизбежной войне с Оттоманской Портой, пользуясь каждым часом заключенного перемирия. Передышка позволила закончить военную реформу на Донбассе – стрелецкие полки были укрупнены и доведены до штата в полторы тысячи бойцов, распределенных по 3-м батальонам (два кадровых и один из резервистов), благо подготовленных воинов хватало с избытком. И вооружались наполовину штуцерами, да еще шести орудийная батарея легких единорогов на каждый полк.

В апреле, закончив посевную, армию полностью отмобилизовали – к пяти кадровым полкам добавилось столько же резервных, плюс полтора десятка запасных и учебных батальонов – первые для восполнения потерь, а вторые для подготовки новобранцев. Участие в войне последних формирований не предполагалось, они остались в ППД – бросать в бой неподготовленных стрельцов в качестве «пушечного мяса» Юрий категорически не желал, дорожа каждым воином.

Регулярной кавалерии удалось привести к Днепру всего один драгунский полк, из трех кадровых и одного резервного эскадрона – до тысячи конных стрельцов с конным артиллерийским взводом из двух легких единорогов. Имелось еще дополнительно семь десятков орудий, распределенных по десяти тяжелым и пяти легким батареям, а также по батальону сапер и пластунов. Плюс несколько тысяч обозников с повозками – в общем раскладе сил они совершенно не учитывались, да и не вооружались толком.

Иррегулярной конницы наскребли ровно три полка – уланский из присягнувших ногайцев Мехмет-мурзы и два реестровых казачьих – из запорожцев и донцов. Но все они направлены в Крым, где должны были встретить турецкий десант вместе со спешно сформированными стрелецкими полками из местных жителей. Полевых полков, не считая гарнизонов городов, насчитывалось полдюжины при соответствующем числе новых орудий – всего набралось до десяти тысяч бойцов, еще столько же должно засесть за крепостными стенами старинных генуэзских и феодорийских фортеций, что высились по всему крымскому побережью.

Набрать можно было бы и вдвое больше ополчения, но ощущалась острая нехватка ружей, хотя все оружейные мануфактуры работали полгода на пределе собственных возможностей. Нужно, как минимум еще года три или четыре, чтобы обучить и вооружить ратников, но на такой подарок судьбы рассчитывать не приходилось…

– Ислан-Кермен на левом берегу мы приступом взяли, князь, а вот с тремя другими крепостями придется повозиться, осаду напряженную вести. Однако сейчас уже не стоит торопиться с их штурмом – как только нанесем поражение армии визиря, то они сами сдадутся, другого выхода у турецких гарнизонов не останется.

– Ты настолько уверен в победе, государь?

– Потерпеть поражение мы не имеем права, Василий Васильевич, все мои стрельцы это слишком хорошо понимают. Если твои московиты смогут отойти к Чигирину с арьергардными боями, то у меня такой возможности просто нет. Или они нас, или мы их – иного варианта нет!

Юрий сказал, как отрезал – в будущей баталии должна была решаться судьба его детища – Новой Руси. Поражение было чревато вторжением османов в Крым и его потерей. Конечно, войну удастся затянуть на несколько лет, но татары и турки, вдохновленные победой, пойдут всеми силами на Донбасс – оставлять такую занозу они не пожелают. И это все – Москва их если не спишет со счетов, то подомнет к своему полному удовлетворению. Тут без обид – каждый из союзников преследует собственные интересы, порой диаметрально направленные.

«А вот если мы победим, князь, то уже шалишь – фокус не пройдет. За год настолько упрочим свое положение, что голыми руками уже не возьмут. Потому что собственные корабли на Дону построим – два уже в Керчь приплыли, а следующей весной через донское гирло еще полдесятка проведем. И так каждый год будет – а возами от Константинополя до Очакова по суше турки много не привезут.

Нет, кое-что доставят, конечно, но уже не для стотысячной армии, а для крепостных гарнизонов по побережью, никак не больше. Да и не факт, что такая кормежка с чайной ложечки, позволит османам их удержать, если мы блокируем их с моря.

Взять Очаков нужно любой ценой – он османам и ногайцам в горле костью станет. И на левобережье Днепра они не пойдут – тут крепостицы их рассыпаны, что запорожским казакам выход в Черное море перекрывали, хорошая защита от налетов на «чайках». Возьмем их с Очаковым, перекроем днепровский и бугский лиманы – и можно никаких татарских набегов уже не опасаться, жизнь пойдет мирная.

А это главное!

Можно будет огромный регион спокойно заселять переселенцами и беглыми, развивать всячески промышленность. А если через Тавриду в Крым канал провести из Днепра для орошения земель, то настоящий экономический бум начнется. В достатке угля и железа, и на орала хватит, и на мечи – фигурально выражаясь без матов. Нам удалось только два металлургических завода поставить с домнами – по пятьдесят тысяч пудов каждый. А ведь выплавку железа и чугуна и до ста тысяч довести можно без особого напряжения. Однако металла нужно в раз десять больше – Москва все излишки с радостью купит. Тогда железную дорогу надо строить, пусть в виде конки, а потом и за паровозы взяться…

Тьфу!

Тебя куда понесло, паря, в мыслях легкость необыкновенная случилась?! Война идет!»

Юрий вырвался из размышлений, поймал внимательный взгляд князя Голицына, и усмехнулся:

– Нам нужна только победа, Василий Васильевич!

.

Глава 5

– Повелеваю замолчать! Я говорю не только от своего имени, но от имени своего державного брата Федора Алексеевича, великого московского государя! Вот его собственноручная грамота!

Юрий Львович поднял развернутый лист бумаги с висящей печатью, и с яростью во взоре внимательно посмотрел на собравшихся в большом княжеском шатре воевод и генералов московского войска, общим числом в добрые три десятка. Да еще с десяток казацких старшин, столь же пышно разодетых. Среди этой натуральной павлиньей толпы выделялись форменными зелеными мундирами с дюжину «новорусских» генералов и полковников, стоявших плотной группой чуть в стороне.

«Словно остаток лета среди разноцветной листвы наступившей осени, хотя сейчас только июнь на дворе. Ну и сборище здешних мажоров, как не крути – каждый кичится своим богатством друг перед другом, древность рода золотым одеянием подчеркивая.

Тупые головы, хорошо, что если не с куриными мозгами!

Топор палача плачет по ним – пользу принесут немногие, токмо вред один от такого воинства!»

Своим местничеством и спесью родовитые бояре Москву не раз до цугундера доводили. И сейчас Юрий с трудом унял начавшуюся склоку – кому и где по знатности в шатре стоять положено.

«Шантрапа подзаборная – писюнами меряться решили, когда враг уже поблизости от них!»

От разноцветья одежды и сверкания доспехов рябило в глазах, словно на радужном карнавале, который довелось разок увидеть в том времени. А ведь такая картина говорила о многом – если военачальники столь пестро одеты, как расфуфыренные птицы в брачный период, то о действительно регулярной армии речи быть не может по определению. Все московское воинство, несмотря на свою внушительную численность, не более чем скверно обученное ополчение с зачатками профессионализма, если брать в расчет немногие полки «иноземного строя».

– Господа генералы и воеводы, – на последнем слове у Юрия непроизвольно прорвалось уже нескрываемое ехидство. – Через пять часов, ближе к вечеру, мы начнем баталию, не дожидаясь пока османы начнут устраивать свой лагерь. Атаковать их будем на марше и начнем бить по частям! Крепко ударим сжатым кулаком!

Юрий посмотрел на «воевод» – те растерянно переглядывались. И понять их можно – непривычны московские полководцы к наступлению, предпочитая действовать от обороны, и предпринимая лишь контратаки и вылазки, бились скопом.

А тут наступать прикажите?! Но как?!

Немой вопрос застыл в глазах почти у всех – многие бояре в растерянности стали переминаться с ноги на ногу. Юрий тем же решительным голосом продолжил говорить:

– В сражение пойдут все три бригады «новорусских» стрельцов первым эшелоном, каждая будет действовать супротив одной из османских колонн. Вначале опрокинем татар и ногайцев, идти быстро на конницу, вести по ней стрельбу из винтовок и штуцеров. Полковым единорогам в промежутках стоять меж батальонных каре – стрелять исключительно шрапнелью. Если всадники пойдут в атаку – орудиям переходить на картечь…

– Это безумие…

– Молчать! Кто посмел перебить царя?!

Юрий не сдержал прорвавшегося из души гнева. Один из бояр, осмелившийся на выкрик, попятился от его взгляда с побледневшим лицом – видимо только сейчас до него дошла вся дерзость подобного поступка, за которое положена плаха.

Неимоверным усилием Галицкий унял злость и продолжил пусть суровым, но спокойным тоном:

– За неподчинение приказу, или обсуждение оного, прикажу отрубить голову, раз ей думать не умеют! Надеюсь, теперь всем понятно, чем чреваты подобные выходки?!

В шатре воцарилась мертвящая тишина – обсуждать царское повеление желающих не нашлось даже среди родовитых московских бояр. И объяснение тут напрашивалось само собой – цари ведь родичи близкие, и один другому охотно разрешит несколько дурных голов топором снести для острастки, чтобы другие неразумные полезный урок усвоили. Тем более, у царя Новой Руси имелась определенная репутация, и все присутствующие в шатре хорошо знали, что крови он не боится.

– Иван Дмитриевич, твои запорожцы пойдут вторым эшелоном. При каждом случае выскакивать за линию карей и рубить бегущих турок и татар. При не расстроенном неприятеле немедленно уходить за стрельцов – в ход тогда пустим орудия.

– Все исполним, надежа-государь, дело знакомое. Так уже не раз воевали рядом с твоими стрельцами – полковники и сотники разумеют, что к чему в битве такой. Казаки давно готовы!

Кошевой атаман поклонился Юрию, блеклые прежде глаза Сирко горели неистовым пламенем – старик дождался этого часа. И словно старый боевой конь, заслышав звук трубы, рвался в сражении.

– Генералы Бологов и Гордон!

– Я здесь, государь!

– Приказывайте, ваше царское и королевское величество!

Из пышно одетой толпы выступили два генерала в скромных зеленых мундирах, как у «новорусских» стрельцов. На стольника и шотландца Юрий особенно рассчитывал – двенадцать тысяч хорошо обученных солдат полков «иноземного строя» уже не раз действовали в боях против турок и татар совместно с его стрельцами, вооружены и снаряжены были подобно его войску. Их бригады были единственными среди всей русской армии, которые можно использовать в грядущем сражении.

– Идете со своими полками третьим эшелоном, обеспечивая фланги. Ты, стольник, будешь приглядывать за левым, а ты, Петр Иванович, за правым – там наскоки ногайцев пойдут беспрерывно. В случае необходимости, подкрепите чуть-что ту из стрелецких бригад, построение которой прорвет противник. И надежно прикрывайте нам тыл – на татар отвлекаться нельзя, вот ими и занимайтесь.

– Диспозиция ясна, государь, все исполним, как следует, – Бологов поклонился чуть ли не до земли, за ним склонил голову и шотландец, негромко сказав при этом царю:

– Выполню любой приказ вашего царского и королевского величества, можете положиться на моих солдат!

– Вот и хорошо, действовать будем решительно и быстро, – подвел итог Юрий Львович и посмотрел на Ивана Самойловича.

– Гетман! Твои казаки нависают за нашим левым флангом. Как только татар опрокинем и по степи всех разгоним – нападайте на орды и рубите. Оттягивайте их на себя, не давайте вмешаться в сражение, пока мы османов не разобьем. А дальше преследуйте неутомимо, гоните всю ночь. Истребляйте их, где только сможете, и покуда в силах будете.

– Исполню твою волю, государь!

Пожилой казак с хитринкой в глазах, не столь роскошно одетый как стоящие рядом с ним московские бояре, поклонился, опустив руку с зажатой в ладони шапкой.

«Жест символический! Хитер, шельма!

Осознал уже, что выбора у него нет по большому счету. Никто за ним наследственное право на гетманство не признает, даже польский король, которому Ванька по весне отписал. А списочек с грамоты той у меня в руках – вон Мазепа глазки свои подлые закатил, шпион патентованный. За глотку я тебя взял, но хватку ты еще не ощутил.

Под Москву лечь ты не хочешь, если сторону ляхов или османов примешь, то тебя собственная старшина, среди которой моих доброхотов много, в мелкие клочки растерзает.

Ладно, я с тобой договариваться позже буду, сейчас надо действовать, победы над турками добиваться».

Юрий повернулся к князю Голицыну – тот всем своим видом демонстрировал, что полностью согласен со всеми царскими приказами, выполняя все прежние договоренности…

Интерлюдия 2

Казы-Кермень

7 июня 1680 года

– Держать строй! Держать!

Есаул Степан Алексеев громко командовал, почти кричал, старательно надрывая глотку – чтобы стрельцы услышали его приказы. За эти полгода он почти без отдыха всячески натаскивал новобранцев, которых было без малого две сотни – почти половина личного состава батальона. И сейчас видел, что труды его окупились сторицей – все три роты стрельцов, вооруженных штуцерами, действовали слаженно, продвигались вперед быстро, и при этом давали в минуту один, а то и два залпа.

Дальнобойные пули буквально косили турок – три сотни нарезных ружей в умелых руках являлись страшным оружием, могущество которых на поле боя оценили по достоинству.

– Первая шеренга с колена, вторая стоя! Целься! Огонь!

Сотник Никифоров взмахнул рукой, громко крикнув – его рота из девяти десятков стрельцов, вытянувшаяся длинной линией, окуталась густым пороховым дымом. Через несколько секунд последовал слитный залп слева, а потом и справа – две других роты также старательно расчищали путь перед собой, опрокинув визжащих людей в красных одеяниях.

– Заряжай! Первая шеренга – примкнуть штыки! Добить неприятеля! Янычар в плен не берем!

Таковы жестокие реалии войны, в которой уже установились суровые, написанные кровью правила. Во время стремительной атаки, когда стрельцы проходят с боем больше трех верст в час, нецелесообразно связывать продвижение вперед пленниками. И оставлять живого врага в тылу тоже нельзя – велик риск получить пулю в спину. Тем паче, когда перед тобой янычары – те жалости и пощады никогда не просили, так как сами милосердия к противнику никогда не проявляли. Тем более к нечестивым гяурам, которых за людей не принимали – так что долг платежом красен!

– Провести зачистку!

Сотник громко отдал команду, что была прописана в уставе – серебристая сталь длинных ножевых клинков играла бликами заходящего за горизонт яркого летнего солнца.

Хриплые стоны умирающих людей раздавались слева и справа, но, по мере того, как стрельцы шли вперед, замолкали. Только порой предсмертные вскрики раздавались, когда человеческая душа, пусть враждебного к православным магометанина, тяжело с телом расставалась, прекращая свой жизненный путь, завершившийся на бранном поле.

– Вперед, стрельцы, вперед!

Степан осмотрелся по сторонам, внимательно окидывая взглядом поле битвы, благо небольшие овраги и балки не мешали стремительному продвижению пехоты вперед. Сражение шло уже пятый час, вперед его полк продвинулся на добрых двенадцать верст, никак не меньше, скорее всего на пару верст больше.

В глотке давно пересохло, но есаул стоически терпел – и так уже дважды разрешал выпить воды, смешанной с вином, и фляги у стрельцов наполовину опустели. Но никто из служивых не роптал – все шли быстрым шагом, зло и радостно – понимали, что вековой враг не просто опрокинут и разбит. Нужно говорить прямо – разгромлены османы!

Теперь нужно преследовать их безостановочно, памятуя, что недорубленный лес вырастает. Степан помнил приказ, а потому подгонял стрельцов, хотя видел, что те измотались и держатся на одной силе воли. Но нельзя было останавливаться – впереди виднелось множество повозок, которые турки уже выстроили кольцом. Янычары в красных одеяниях не бежали с поля боя, и тем более не сдавались, а решили сражаться за этим импровизированным укреплением до конца.

– Артиллерию вперед!

За спиной послышался звонкий выкрик, и в интервалах между ротами промчались четыре орудийные запряжки, которые сопровождались полусотней канониров, посаженных на лошадей.

От сердца отлегло – теперь не нужно будет под неприятельским огнем приближаться к повозкам. Хоть османы и стреляют коряво (он сам за такую стрельбу с погон урядников лычки бы собственноручно сорвал), но выпущенные ими пули все же находят свои жертвы.

Впрочем, потери для такого сражения, где на поле боя сошлись огромные массы людей, в батальоне ничтожные – несколько стрельцов убито, с десяток ранено. И все дело в артиллерии – полторы сотни единорогов буквально расчищали от неприятельских скопищ путь вперед своей пехоте шрапнелью и гранатами.

Взять вот эти орудийные упряжки, где прислуга передвигается на лошадях – они быстро перемещались по степи, вовремя прибывая туда, где уставшей инфантерии требовалась поддержка огнем. Как сейчас – батарея выдвинулась на три сотни саженей вперед, и живо встала на позиции. Единороги отцепили от зарядных ящиков, упряжки из четверки лошадей тут же отвели за невысокую складку.

До вражеских повозок оставалось еще с тысячу шагов – убойная дистанция. И даже отчаянный бросок янычар бесполезен – его роты успеют подойти к огневым позициям гораздо быстрее и выставить прикрытие, А плотный ружейный огонь с картечью моментально всех живых врагов превратит в лежащие на траве мертвые тушки.

Единороги изрыгнули густые белые клубы с яркими языками пламени – орудия были предусмотрительно заряжены, как того требовал устав. В небе над повозками вспухли клубки взрывов – у янычар началась суматоха, многие стали прятаться под повозками, истошно ржали раненные лошади, доносились отчаянные выкрики.

Шрапнель в чистом поле смертельно опасная штука – спрятаться от нее негде, если единороги палят беглым огнем, то чугунная картечь, щедро высыпанная в небе, собирает обильную «жатву». И нет для воина лучшего зрелища, чем вид нещадно избиваемого противника. Правда, очутиться под таким же огнем Степан не хотел категорически – его батальон, будь он вооружен как османы, истребили в течение четверти часа, если он не отдал бы команду отступать поротно, причем бегом, и во всю прыть. Однако наличие штуцеров изменило ситуацию на корню – он бы успел выдвинуть застрельщиков вперед и перестрелять из штуцеров всю прислугу и лошадей. А таковой прием прописан в уставе, и часто использовался на поле боя.

Орудия дали еще один слитный залп, причем половина снова накрыла турок шрапнелью, а пара единорогов «угостила» неприятеля гранатами – одна повозка была разломана в груду обломков, а нескольких янычар разбросало по сторонам.

– Застрельщиков вперед! Стрельцам оправиться и отдыхать! Разрешаю перекур!

Команда есаула стала живо передаваться по рядам, а Степан внимательно посмотрел на засевших янычар, что готовились дорого продать свою жизнь. Вот только платить такую цену Алексеев не собирался – время работало на него. Единороги уверенно сокрушали импровизированные укрепления, нанося османам жестокие потери – добрая половина янычар не могла спрятаться от картечного града, тем более немногочисленные повозки сносились гранатами. Требовалось время, чтобы орудийный огонь окончательно деморализовал и обескровил неприятеля.

Стрельцы получили драгоценный отдых – передышка была настоятельно необходима. Люди устало садились на траву, а то и ложились навзничь на прогретую солнцем землю. Почти все открыли баклаги с водой, люди опытные – отпили по глоточку и прополоскали рот с горлом, выплюнув драгоценную влагу на землю. И лишь потом стали пить, но опять же – понемногу, ибо никто не знал, где может встретиться речка, которые в здешних местах могли запросто пересохнуть. Однако сам есаул надеялся на скорое прибытие полковых повозок с кухней, с ними привезут и спасительные бочки и бочонки с колодезной водой.

От одной мысли, что он вскоре напьется холодной живительной влаги, громче забилось сердце. Степан, прополоскав рот и отхлебнув кислого винца, закурил папиросу – тютюн позволял на время забыть о голоде и жажде, неизменного спутника в любой баталии. Тем более перед боем никто не ел – на пустой желудок больше шансов выжить от ранения в живот, все опытные стрельцы о том никогда не забывали…

– Приготовиться к атаке! Пошли, ребята, с нами Святая Русь! Вперед, вперед! Ура!

Роты пошли дружно, но теперь рассыпавшись цепями – орудия сделали свое дело, неприятельская стрельба стала редкой. Однако, иногда раздавались крики и маты, когда кто-то из стрельцов падал на землю, сраженный вражеской пулей. Но таких было немного – убило или ранило с десяток воинов, когда все три роты ворвались за линию разбитых укреплений. И сразу же пошло безжалостное истребление янычар.

И тех немногих, кто с бешеными криками, с ятаганами в руках и в окровавленных одеждах, попытался кинуться в рукопашную схватку. И тех, кто неподвижно лежал на земле, превращая ее в чудовищный «ковер» с щедрыми россыпями алых пятен на зеленом фоне. Первых просто расстреляли в упор, а вторых, которых было гораздо больше, докалывали штыками, втыкая острую сталь в мертвые тела…

Глава 6

– Теперь доблестные московские войска увидели, как можно побеждать османские полчища, что виделись раньше несокрушимыми, – Юрий старательно прятал ехидство, оно было совершенно неуместно, тем более перед князем Голицыным, которому искренне симпатизировал. Но в данный момент требовалось закрепить плоды победы, причем в свою пользу, согласно поговорке про дружбу и табачок.

– Не поверил бы, если бы собственными глазами не увидел, что столь малыми силами можно истребить врага многочисленного своим воинством, – Василий Васильевич вытер лицо большим платком – день стоял жаркий. И припекало изрядно даже под натянутым полотнищем, что скрывало «высокие договаривающие стороны» от горячих солнечных лучей.

– Воюют не числом, а умением, князь. Ваши войска бьются не регулярным, а казацким боем. Нельзя отдавать инициативу противнику изначально, пытаться отсидеться в осаде – пассивностью не побеждают, чаще всего она приводит к поражению. Сравни две войны – если с ляхами двадцать пять лет тому назад воевали московиты удачно, захватив территорию, то под Чигирином османы могли достичь успеха. И победили бы ваши рати обязательно, если я бы не вмешался. Разгромив османов и изгнав татар из Крыма, мои стрельцы этими громкими победами заставили султана заключить перемирие, которое позволило вам хорошо подготовиться к нынешнему походу. Но ты уж прости меня, Василий Васильевич, для победных сражений ваши войска еще не годятся, их нужно обучать и вооружать новыми фузеями и орудиями. А для этого нужно долгое время и деньги.

Юрий закурил папиросу, стараясь не смотреть на нахмурившегося князя. Еще бы тому не кручиниться – думал «покачать права», а нарвался на жесткий отпор, ткнули носом в сложившуюся ситуацию.

«А что ты хотел, родимый? Чтобы я вытаскивал каштаны из костра и все плоды победы отдал вам за здорово живешь?!

Ищи дурака!

Раньше вы мной как пешкой старались играть, то пытаясь разменять, то двигая, куда вам хочется. А теперь все, кончилась для вас лафа, вы птицу обломинго встретили, что для вас яйца нести не будет!

Так что давай думай, как в новых условиях нам отношения строить – но уже на равных!»

Сражение под Казы-Керменем закончилось жутким разгромом войск султана Мустафы – более двадцати тысяч турок и татар было перебито на поле боя или умерло от ран. До пятидесяти тысяч, включая раненных, взяли в плен – большую их часть составляли христиане – сербы, валахи, молдаване, болгары и греки.

Терять плоды победы Юрий не желал категорически, прекрасно понимая, что если сказал первые десять букв алфавита, то есть уничтожил или изгнал татар из Крыма и ногайцев из Таврии, то нужно произносить и остальные буквы зловещего «алфавита войны».

Степняки, что много лет занимались «отловом» рабов, теперь бежали за Днестр в диком страхе. В османский Буджак уходили тысячи кибиток, табуны коней и отары овец зачастую бросались. Их преследовали запорожцы и гетманские казаки, пройдя буквально огнем и мечом по всей правобережной ногайской орде рухнувшего в небытие Крымского ханства. От бывшего ужаса Речи Посполитой и Московского царства остался жалкий осколок в виде закубанской орды. Участь последнего вскоре решится, в этом Юрий не сомневался. Благо на Кубань можно будет наступать с двух направлений – от Азова на Дону, и от Тамани.

«Недооценили нас турки, причем сильно. Войско направили на треть состоящее из вассальных султану христиан – а те сразу переметнулись на нашу сторону. Вернее, на мою – найдется, где их расселить, земель много, не московитам же в холопы отдавать.

Понятно, что теперь турки начнут воевать всерьез. Однако им потребуется года три, чтобы сделать должные выводы, перевооружить свою армию, надлежащим образом обучить ее. А там и пойти отвоевывать бывшие земли Крымского ханства, ликвидацию которого они никогда не признают. И грянет долгая и кровопролитная война.

А оно мне надо один на один с Оттоманской Портой бодаться еще лет десять в здешних степях?!

Совсем не улыбается такая перспектива!

Преимущество во внезапности и вооружении я использовал полностью, теперь его не будет, вернее, не столь заметное станет. А потому нужно искать союзников, иначе просто не выстоим!»

Хмурый вид князя говорит о многом – тот успел здраво оценить сложившееся положение, как и то обстоятельство, что отступаться от территорий в пользу Москвы новоявленный Боспорский царь не станет. А потому надо как то договариваться и делить плоды победы, урвав хоть кусок. И тут Юрию было что предложить, благо вчера на собранной Боярской думе выработали список предложений. Но требовалось, чтобы именно Голицын первым начал диалог.

– Ваше величество, каким ты видишь владения Новой Руси? И как решать почнем владения изгнанных ногайских орд на всем южно-днепровском правобережье? И судьбу Очакова?

– Все земли Крымского ханства мои, князь. Как земли ханств Казанского, Астраханского и Сибирского, что стали достоянием славного московского государства, драгоценными камнями в шапке Мономаха великих государей. Тем самым мы восстановили справедливость – ведь сотни лет находились под ордынским ярмом, множество полоняников уходило на невольничьи рынки Царьграда и там распродавались. А что делали магометане с несчастными христианскими народами Крыма? С моими готами и генуэзцами, с княжеством Феодоро?!

Юрий говорил как можно горячо, зато лицо Голицына приняло кислое выражение, будто целый лимон съел. Князя понять можно – войско на юг двинули, пусть и не воевали толком, но вроде как участвовали, а плодов победы нет. А «спасибо», как правильно говорят, на хлеб не намажешь, тут маслице нужно для вкуса.

– Мы тоже много лет воевали с крымским ханом – сто лет тому назад царь Иоанн Васильевич разбил при Молодях орду. Засечные черты строили, набеги ногайцев отражали, что ходили по Изюмскому шляху. А ведь они наш православный народ в неволю угоняли, землицу обезлюдили. Да и под Чигирином дважды бились с турками, твоему величеству тем помощь должную оказывая, кровь служивых людей проливая!

Юрий чуть не прикусил губу – князь подравнял позиции в переговорах. Как не крути, но отдавать долю необходимо по справедливости. Тем более дальнейшая поддержка Москвы настоятельно необходима, воевать один на один с османами не улыбалось.

– Думаю, князь, полки наши выведем к южному Бугу, на берегах которого нужно укрепиться. Северную его часть до польских земель ваши полки займут, а на полдень мои стрельцы. Вот здесь на карте я отчертил грифелем – на каких рубежах мы сможем совместно турецкие войска встретить. Но к Днестру идти нам стоит всеми силами, дабы мощь общую султану показать. Но слишком обширна эта земля, чтобы за собой ее удержать!

Юрий разложил на столе карту, начерченную на пергаменте, внимательно посмотрел на Голицына и произнес:

– Мыслю, что султан на перемирие пойдет – ему время нужно для подготовки нового войска. А мы попробуем с ним мир заключить. И землицу от Днестра до Буга отдадим – ибо все равно ее долго не удержим. Года три нам нужно, чтобы к неизбежной войне подготовиться и союзников среди стран европейских найти, а тем опору в делах наших совместных обрести.

Юрий сделал вид, что задумался, даже папиросу закурил, молчал пару минут. А потом нарочито небрежно произнес:

– Гетман хоть и выбран на оба берега Днепра, вот только ляхи спят и видят, как бы свою власть на правобережной части снова утвердить. Их король Ян Собеский недаром рати собирал. Может с турками воевать собрался, но, думаю, мысли у него иные…

Слова упали как тяжелые камни, тут князь серьезно задумался – Юрий продолжал курить, даже не глядя на собеседника.

«Будущий Николаев не отдам – там место наилучшее для верфи. А линию от современных мне Вознесенска до Никополя, то есть до нынешней Чертомлыкской Сечи проведена, вот только на север от нее и на запад земли войска Запорожского. Так что Москве меньше нашего отдано, причем вытянутой кишкой от Чигирина и воронкой по Бугу. А Казы-Кермень, что ныне Бериславом стал – прежнее, и весьма многозначительное название – у меня остался».

– Да, ляхи весьма опасные враги, схизматики – много воевать с ними еще предстоит. А еще с турками по Днестру… Боюсь, Дума не захочет твое великодушное предложение принимать, ваше величество. То хоть и земли нам враждебного Крымского ханства, но оборонять их сил не хватит. Если только союзника в лице Речи Посполитой не приобретем.

«Изящно соскочил с темы, князь. Прикинул все риски моментально – журавль в руках гораздо лучше, чем синица в небе. С турками пусть «новорусский» царь воюет, и своими владениями все правобережные украинские земли прикрывает. Гетманщину, где их Ванька Самойлович заправляет. Да и поляки, прими он мое предложение, сразу же насторожатся, такой охват от ненавистных московитов им жутко не понравится.

А вот я для них пока не игрок в большом раскладе – всерьез не воспринимают. Думают только, как мою карту правильно разыграть в ущерб османам и московитам. Пока напрягаться не станут, хотя на границу с их владениями в Полесье и на Подолье я вышел».

– Да, князь, ты прав – война скоро жестокая пойдет. Но лучше оттянуть ее года на два-три, нужно только стяги наши показать под крепостями Бендеры и Аккерман, что на Днестре. И лишь тогда в переговоры вступить с новым визирем. Беда прямо с ними – этого убили в сражении, а прежнего на кол в Константинополе посадили. А ведь я с ним перемирие прошлое заключал, и что странно – турки его выдержали, хотя их татары подвели. Но и мы его соблюли – так что доверие сохранили.

Юрий налил себе и князю вина в блестящие хрустальные бокалы. Отпил глоточек терпкой рубиновой жидкости и посмотрел на Голицына. Он прекрасно понимал, что князь сейчас выложит главное – требования Москвы за оказанную помощь.

Как за нынешнюю войну, так и за будущую…

Глава 7

«У Москвы будут предсказуемые требования. Первым делом ликвидация относительной независимости Запорожской Сечи. Эта вольница не нужна сейчас, свою роль в истории она уже отыграла. Теперь их земли как яблоко раздора между мною и царем Федором. Однако соглашение с кошевым атаманом я не нарушу – запорожцы к Новой Руси сами тяготеют, на Москву их калачом не заманишь.

Что еще может быть?!

Деньги, ружья и орудия в качестве оплаты помощи?

Само собой разумеется, только с деньгами напряженка. А по бартеру все гладкоствольные фузеи отдам с радостью на душе, они уже не нужны – только время необходимо, чтобы должное число штуцеров на мануфактурах произвести и всех резервистов оными вооружить. Единорогов можно отдать с полсотни, и заказ на вдвое большее число принять – меди с оловом хватает. Железа дам, если попросят, но лучше изделий всяких – моим людям работать нужно. А торговать товарами гораздо выгодней, чем сырьем или полуфабрикатами, доход будет больше.

А вот червонцев в моей казне до прискорбности маловато, все на войну уходит – армию содержать нужно, да жалование платить регулярно, иначе нельзя. Но на тридцать-сорок тысяч рублей золота наскрести можно, да серебром тысяч десять наберется.

Блин, знаю, где в Сибири злато-серебро найти, но далека она. Может быть плату знанием этим предложить, не зря ведь географию изучал и примерные районы укажу?

Гетманом Ваньку Самойлова признаю клятвенно, ведь рано или поздно он тапки откинет, а там лояльного ко мне могут выбрать. Пасьянс на Гетманщине весьма интересный может быть, без торгов мне ее никак отдавать нельзя, ведь как-никак формально независимое государство. Игроков с прошлой недели стало там не двое привычных – ляхи и московиты, а трое – под гром Бериславской победы я добавился.

Интересно, с какой карты Голицын зайдет?!»

Юрий отпил вина из бокала, вытянул из коробки и закурил папиросу. Пыхнул дымком, и тут Голицын заговорил:

– Митрополиты твои, ваше величество, экзархаты! От константинопольского патриарха, что в полной власти султана находится, пребывающие на отдалении и в полной самостоятельности. Как и местоблюститель Киевской митрополии владыко Лазарь. А посему все они признать должны духовную власть и попечение патриарха Московского и всея Руси Иоакима! То наше общее дело того требует…

Юрий Львович поперхнулся табачным дымом, и чудовищным усилием удержался от кашля. А мозг лихорадочно заработал, просчитывая варианты – такого откровенного предложения он никак не ожидал, все же считал князя Голицына более расчетливым. Но тут, видимо, пошло сильнейшее влияние Боярской Думы, и неистовая напористость патриарха Иоакима.

«Как же – два Рима пали по грехам своим, а Москва есть Третий Рим и четвертому не бывать!»

Юрий запомнил слова отца Фотия, память у него была хорошая. Так что подоплеку он понял мгновенно.

«Это что же такое получается – если идеология будет вестись из Москвы, то Новая Русь обречена будет, как только власть патриарха признает. Нет, так свиней не режут и сало не коптят. Однако наотрез отметать предложение сейчас нельзя – народа у меня маловато, было бы миллиона два населения, тогда бы другой разговор пошел.

Дергаться не нужно – пусть свои козыри выкладывает и показывает игру. Но осадить князя надо!»

– Хм, Василий Васильевич, предложение заманчивое. Однако в настоящий момент его принять нельзя. Во-первых; константинопольский патриарх не примет такой выбор без решения Поместного Собора во всех четырех митрополиях, включая Киевскую.

– Собрать его в силах вашего царского величества уже нынешней осенью. Подданные твои, государь, тебя почитают как отца, и клир с мирянами к твоему слову прислушаются.

– Все православные церкви автокефалией обладают, князь. Нужно согласие у восточных патриархов испросить. Да у того же Печского, что сербов окормляет, Александрийского и Иерусалимского, в Антиохию послать. Это дело долгое, Василий Васильевич – ведь представители всех православных церквей на Поместном Соборе должны быть обязательно и его решение благословить для общего блага.

Юрий тщательно подбирал формулировки, используя уроки митрополита Готии и Крыма Мефодия – грек был умен и хитер. И сейчас Галицкий всем нутром чувствовал, что нужно быть предельно осторожным в ответах – Москву отталкивать нельзя, но и принимать удушающие объятия ее боярства тоже неразумно, даже самоубийственно.

– Посланников отправить можно в любой момент. Нужно только с турками перемирие заключить. Восточные патриархи в нужде постоянной пребывают, и наши доводы примут.

«К звону золота они мгновенно прислушаются, это точно – продажны греки. Так что прибудут борзо, как только услышат звон презренного металла. Если уже его не получили толикой малой.

Но тогда…

Так, выходит, что все эти два года Москва по-крупному играла – если власть патриарха Иоакима я признаю, то все мои маневры, труды и самостоятельность пойдут на хрен, далеко и навсегда, а народ мой вместо вольности со временем крепостное рабство обретет.

Московская церковь сама по себе крупный землевладелец и крепостник, монастырские владения собственные царские уделы превосходят. Так что анафеме любого, кто громко потребует справедливости и выполнения христианских устоев добра, предадут сразу, не моргнув глазом и не испытывая укоров совести.

Не надо моему народу такой церкви!

Вера и госструктура, алчная и жестокая к «черному люду» – вещи совершенно разные!

Да у меня тут разных христианских конфессий люди проживают, причем в мире и согласии. А придет патриарх Иоаким – так гонения на старообрядцев сразу начнутся, тут к бабке не ходи – все перед глазами происходит. Людям здешним известно, что у северного соседа творится, и какие гонения с казнями на «двоеперстцев» обрушены. Соловецкий монастырь раскольниками восемь лет оборонялся, жестоко и кроваво над ними расправились совсем недавно – четырех лет не прошло.

Такой духовной власти, что с боярством заедино, нам даром не надо. Но о том, князь, я не скажу сейчас, зато мысленное тебе «спасибо» произнесу – ты мне идею подал, как нашим народам в будущие времена мир сохранить и вражды избежать!»

– То дело долгое, Василий Васильевич, мнение клира вначале спросить нужно. Сам понимаешь, они у меня в большинстве своем греки, и большая их часть русской речи плохо внимает, хотя и учатся быстро. Потому в опаске будут – а вдруг патриарх Иоаким поведет себя также как Никон?! Да и я сам в сомнениях тягостных пребываю – такое ведь возможно и с моим мнением считаться не станут.

Да и начнут вмешательство в дела епархий, что под моим покровительством пребывают – а ведь там веруют не только нашего православного обряда люди, но и григориане, и армяне, и генуэзцев-католиков потомки. А сейчас даже эфиопы есть с коптами – древних христианских церквей адепты. Будет ли святейший патриарх Иоаким их в любви держать, или расправы начнет чинить как Никон?!

От упоминания имени патриарха, что привел московское царство к «расколу», лицо Голицына стало кислым – видимо, аристократ живо оценил – какие проблемы могут возникнуть.

– Прямо тебе скажу, князь – если такое на моих землях только проявится – всех вышлю за рубежи, плетьми прогоним! И мои митрополиты сие одобрят с амвона. А потому конкордат нужен обязательно, согласительные грамоты на наш манер. Где все права и обязанности сторон будут четко оговорены, как и правила их соблюдения!

Пойми, князь – без оного соглашения разговор вести преждевременно. Я не знаю мнений своих экзархатов, и попрошу их письменно дать хотя бы проект нашего будущего конкордата. И в патриархате Московском свой проект должны написать. А потом избрать согласительную комиссию и по всем пунктам соглашений пройтись, выбирая сходные. А далее переговоры нужны между моими экзархатами и достойными иерархами от патриарха. И написать вводную грамоту, которую одобрит мой шурин царь Федор Алексеевич с Боярской Думой, как и я со своей стороны! Расправ я не допущу – нельзя проливать христианскую кровь напрасно!

От выпада Юрий не удержался и сейчас фактически потребовал гарантий. Причем твердых и ясных – от царя, Боярской Думы и патриарха. Понятное дело, что таковые Москва даст, чтоб потом от них отказаться. Но пройдет немало времени, года два-три, зная тамошний милый обычай вести в делах тягомотину. А там эту проблему можно будет и отринуть, нужно только укрепить положение Новой Руси и перестать зависеть от Москвы в селитре, сукне и свинце. А пока тянуть время в разговорах.

Юрий посмотрел на задумавшегося Голицына, и тут на ум ему пришла мысль, озарившая вспышкой найденного решения. Это была идея, что позволила бы избежать многих проблем в будущем, сближая народы, сплачивая их – и тем самым не давая возможности светским и духовным корыстолюбивым властителям вмешиваться в жизнь обычных людей.

«Одна вiра и пiклування – рiзний влада и життя!»

Интерлюдия 3

Москва

12 июня 1680 года

– Государь, это Василиса, дочь боярина Ивана Хитрово. Посмотри на ее красоту еще раз…

Шепот Языкова, что тихо шел рядом с молодым царем, едва можно было расслышать. Федор Алексеевич, скользнув взглядом по девичьей фигурке в пышном убранстве, сделал шаг дальше, успев заметить, как девичьи глаза словно потухли, и улыбка сползла с губ, сразу сделав юное лицо непривлекательным.

Надежда стать московской царицей была потеряна еще для одной кандидатки, которых стояло ровно два десятка. До того, Федор Алексеевич прошел мимо Марфы и Анны, дочерей князя Федора Куракина, довольно привлекательных девиц. Затем миновал выводок княжон, дочерей окольничего Даниила Гагина и стольника Никиты Ростовского, что лукаво на него поглядывали, даже глаз не отводили. Потом медленно прошелся и внимательно оглядел дочерей князей Семена и Алексея Звенигородских, Семена Львова и Владимира Волконского.

Тяжела ты шапка Мономаха!

Царь остановился и незаметно вздохнул – последний, уже третий по счету смотр шел полчаса, старинные традиции тут свято соблюдались. И как не хотелось царственному юноше быстро добежать до конца длинной цепочки нарядных девиц, но обряд по обычаю был медленным. А под сводами Грановитой Палаты остро ощущалась вся торжественность момента, ведь спустя четверть часа смотр закончится и вся Москва узнает имя той, что стала царской невестой.

Родовитые родители, все единого корня Рюриковичей, могли воспринять спешку при смотре личным оскорблением, и затаить на монарха лютую злобу. А там до яда в золотое блюдо или драгоценный хрустальный бокал недалеко, или до прямой измены царю один шаг…

После майских смотрин, где Федор увидел Агафью Грушецкую в чердачном оконце, юноша не находил себе места, охваченный непонятным томлением, которого он никогда еще не испытывал в своей жизни. Каждый день он вспоминал ту, в которую влюбился с первого взгляда, и боялся ошибиться в сердечном выборе.

И вот тут соломы в пламя полыхавшего внутри костра добавил боярин Милославский, пронюхавший о влюбленности юного царя. И мимоходом при встрече Иван Ильич бросил обидные слова – «мать ее и она сама во многих непристойностях известны!»

Известие ошеломило юношу, царь сильно огорчился, памятуя поведение старших сестер и тетки, которых только из-за почтения к царскому роду не называли «срамными б….ми девками».

Он в растерянности посмотрел на придворных бояр – а те наперебой стали утверждать в правоте Милославского. Случись это четыре года назад, Федор Алексеевич бы поверил навету, и приказал покарать недостойную девицу вместе с мамашей.

Однако за прошедшие года молодой царь научился многому, и, главное, отличать клевету и ложь от истины и правды. Милославскому выбор царем такой невесты был острый нож – боярин мог запросто оклеветать девицу и подсунуть свою ставленницу, чтобы упрочить позиции вблизи трона – ведь по матери-царице он родственник.

Так что Федор Алексеевич сдержался, и, находясь один в палате, вызвал к себе своих самых доверенных слуг – воспитателя Алексея Лихачева и постельничего Ивана Языкова. И приказал им осведомиться напрямую у дяди Агафьи. Придворные сразу же поехали выполнять царскую волю, и спустя два часа прибыли обратно в Кремль, донельзя смущенные.

Юный государь их стал расспрашивать, и вскоре из невнятных слов вырисовалась занятная картина. Посланцы ввалились прямо в кабинет Семена Заборовского, и там, смущаясь, блея и краснея, стали негромко рассуждать, как бы спросить его племянницу в столь деликатном деле про сохранность «девичьей чести».

Агафья Семеновна явно подслушивала затеянный про нее разговор – девушка ворвалась в кабинет с багрянцем на щеках, со сверкающими от гнева глазами. Топнула ножкой и громко напрямик заявила – «чтоб они о ея чести ни коего сомнения не имели и она их в том под потерянием живота своего утверждает!»

Такое заявление являлось, по своей сути, сознательным выбором между жизнью и смертью, а иного просто не оставалось. Бояре это осознали мгновенно и попросили у девицы прощения.

Клеветника Милославского Федор Алексеевич немедленно наказал, велев отправляться за город и не показываться в Москве. И поступил правильно – никто не имеет права лгать царю.

Так что настойчивость молодого влюбленного царя и смелость невесты, что оказалась способной защитить свою честь от клеветы, сыграли свою роль в этом дне – сейчас шли смотрины царской невесты.

Старинный обычай, пришедший из легендарной империи ромеев, что двести лет тому назад была раздавлена турками, и ставший на полтора столетия главным в выборе царицы.

Федор незаметно вздохнул, вспомнив о войне – новости приходили важные, почти каждый день. Объединенная русская армия под командованием боспорского и новорусского царя Юрия Львовича захватила две османские крепости на Днепре и теперь готовилась дать баталию турецкой армии великого визиря.

– Только бы они победили. Мой зять удачлив…

Шепот царя никто не услышал, настолько он был беззвучен. Да, армия Новой Руси славна победами, а вооружена так, как никто в этом мире. Даже самые известные воеводы признавали это, и в их глазах Федор Алексеевич видел жуткую смесь зависти и страха перед «мужицким царем», как сквозь зубы называли родовитые бояре Юрия Львовича. Но вот громко произносить неприязненные слова нельзя, опасно для жизни самого клеветника. Православный царь, потомок ромейских базилевсов, галицких королей и готских автократоров, был чрезвычайно популярен не только среди жителей Москвы, но и всей Руси.

Ведь именно он покончил с разорительными набегами ногайцев и татар, истребив или изгнав «людоловов» и захватил почти все Крымское ханство, уничтожив род Гиреев. А еще помог дважды отстоять Чигирин, разбив две османские армии. Сейчас по Первопрестольной ходили слухи, что пройдет несколько лет, и над Святой Софией снова засияет золотой православный крест, и возродится легендарная империя ромеев.

– Он победит, у него женой Софья…

Федор Алексеевич с первого дня сватовства Юрия понимал значимость такого брака – ведь если он умрет, то власть лучше передать зятю, а его сын от Софьи (в том сомнений не было) получит шапку Мономаха. Ибо отдавать венец Петру нельзя – юноша чувствовал инстинктивное отвращение к мачехе и сводному брату.

Царь чуть не поморщился от неприязни, но взял себя в руки – нельзя думать о государственных делах в такой момент. Федор медленно сделал пару шагов, и теперь оказался перед Агафьей, что стояла самой последней в длинной шеренге избранниц.

На девице было польское одеяние, и румянец на щеках был не свеклой нарисован, а появился от торжественности момента. Юноша видел невесту три раза – два в опочивальне, куда он заходил во время ночного обхода, разглядывая спящих «невест». Понятное дело, что те не спали, но все делали вид, что сладко почивают. И показывали из-под пуховых одеял белеющую ножку или ручку, вгоняя царя в краску.

Третье испытания оказалось самым страшным – юноша в потайное оконце смотрел на девушек, что нагие плескались водой и парились в царской мыльне. Покров телесных тайн спал – юноша чувствовал, что сердце выскочит из груди, настолько он был возбужден. И снова Агафья показалась ему самой лучшей из всех невест.

Хорошо зная, какие могут быть подлости – родовитая знать отличалась коварством – юноша приказал Языкову охранять Агафью. Над ней учинили пристальный надзор, Федор даже отправил двух своих нянек, которым доверял с детства. Те опекали избранницу тщательно, ведь могло случиться всякое – Агафья из польского шляхетского рода, что было делом чрезвычайным. Такая избранница вызывала неистовую злобу родовитых бояр и князей – ведь не из их среды сделан царский выбор невесты, вопреки всем сложившимся московским традициям.

Сильно осложняло ситуацию политика – в Первопрестольной все прекрасно знали историю Лжедмитрия и его невесты Маринки Мнишек – Смуту народ надолго запомнил. А потому болезни и плодовитость Грушевских и Заборовских изучались весьма внимательно, но никаких изъянов тут не нашли, как и в красоте с пригожестью невесты.

В узкой ладошке Федор Алексеевич сжимал богато вышитый платок и золотое кольцо – их он должен был передать выбранной невесте. И сейчас он пристально смотрел в глаза Агафьи – та вскинула подбородок, ее глаза блеснули – «я такая и есть, государь!»

– Возьми, – царь протянул плат с кольцом, и по палате пронесся дружный выдох – выбор был сделан…

– Выдать девицам сим государева жалование в сто и один рубль, два алтына с копейкой и деньгой. В счет подарки пожаловать каждой, а именно – сорок аршин атласов, семь десятков аршин объярей, да камок сто аршин и восемь десятков. Да…

– Хорошо, боярин, незачем мне дальше слушать. Девицам обид не чинить – им и так плохо, что я не выбрал…

– Так не магометане, чай, великий государь, – Языков склонился в поклоне, – нам токмо одна жена положена. А девицы замуж все скоро выйдут, за женихов знатных. Они ведь «царскими невестами» побывали. Честь великая даже для бояр – такую девицу в супруги взять!

– Хорошо, Иван, иди с указом. Я один побуду!

Стоило Языкову выйти, как на строгое лицо молодого царя наползла улыбка – Федор был влюблен, его тоже полюбили, а потому душу распирало от ликующего счастья…

Глава 8

– Иван Дмитриевич, не помню, кто сказал, но мысль звучит так – «умеешь считать до десяти, остановись на пяти».

– Ты это к чему, государь?

– Не стоит играть на руку полякам и переходить армией Буг. За турками сейчас Подолье, ляхам его отбивать придется рано или поздно. Зачем нам за них дело свершать?! А вот народ из тех краев увести нужно, да числом побольше. На нашей стороне реки поселить – землицы с избытком.

– Потому ты и приказал укрепленные слободы строить? Как от Донца до моря Азовского?

– Так оно и есть. Но нам с тобой сегодня главное сделать надо, что на долгие годы судьбу войска Запорожского Низового определить должно. Ты понимаешь, о чем речь пойти может.

– Разумею, – на старческих губах кошевого атамана появилась улыбка. – Задумал Сечь упразднять?

– Пока нет, прямо тебе скажу. Хотя твоя вольница под боком, как чирей на ягодице – и ходить мешает, и выдавливать толку нет, ибо не созрел еще нарыв. К тому же польза от вас имеется не малая. Да на того же Самойловича влиять, и вроде разграничения служите между мной и Гетманщиной и Слобожанщиной. Тут иное, атаман, совершить надобно.

– И что ты удумал, государь?

– От Чертомлыка до владений османских далековато сейчас выходит, а Крымского ханства уже не существует – упразднено оно нашими общими усилиями. Казакам твоим из Сечи в походы на магометан ходить теперь далече – а жить ведь на что-то надо?! Жито вы не сеете, охотой и рыбалкой не прокормить скопище казацкое, за добычей ходить надобно. А до моря Черного далековато выходит.

– Надумал для Сечи иное место выделить, государь? Поближе к нашим ворогам?

– Так оно есть, Иван Дмитриевич. В устье Днепра места хорошие имеются, да крепость Очаков я вам отдам, и фортецию Кинбурн, что на косе османами поставлена. Тем самым вход в Днепровский лиман с двух сторон перекрыт будет надежно.

– Хитро задумано, – атаман потеребил пальцем седой ус. – Вот только одно я тебя прямо скажу, государь. Казацкой кровушки много прольется – турки ведь не отступятся.

– Так и мои стрельцы за вашими спинами отсиживаться не будут, из котлов кашу лопая. В крепостные гарнизоны пойдут, да линию Буга держать надобно – туда зимовых казаков переселю. Народ вы привычный на краю Дикого поля жить – вот и ограждайте рубежи. А жалование положу больше московского, оружием и справой полностью обеспечу.

– Не знаю, государь, как уговорить казаков с мест обжитых съехать. На круге вопрос решать нужно, многие не согласны с переселением будут. Заматня начаться может, хотя после побед недавних запорожцы имя твое почитают, ваше величество.

– Ни Москва, ни ляхи с Правобережья, ни я сам никогда не примиримся, если вы с Чертомлыка походы во все стороны устраивать будете. Твои запорожцы пойдут, им ведь пить-есть, да и одеваться надобно. Пойми, Иван Дмитриевич – вольница под боком никому не нужна, опасна она непредсказуемостью. Я ведь знаю какие разговоры ходят.

Юрий остановился, внимательно посмотрел на хмурого атамана. Он его прекрасно понимал – старый привычный мир уходил в прошлое, а новое всегда страшит, ибо не изведано еще.

– Вот я и предлагаю вариант этот, пойми Иван Дмитриевич, иного просто нет. А кто захочет из казаков на старом месте остаться – в реестр перейти должен. Налог не деньгами тогда платить будут, как селяне, али ремесленники и другие мои подданные. Службой и кровью брать стану – но так за все хорошее и спокойное платить надобно. Хлеб казаки, наконец, сеять начнут для прокорма, коней содержать за собственный кошт для царской службы – а кому сейчас легко?!

– Это верно, государь, сейчас всем тяжко живется, только не у тебя – народ каждый год тысячами уходит на юг со всех мест.

– Десятками тысяч, атаман. И хоть головной боли хватает, зато на будущие времена задел добрый нами совершен. Власть ведь тяжкая ноша, Иван Дмитриевич, если за каждого человека ответ держишь. «Великого сгона», о котором я тебе давно поведал – не случилось во всем том ужасе. Зато те двадцать тысяч семей с окрестностей разоренного Чигирина и Правобережья, в Таврию ушли, да в Крым на поселение. А с ними и с других земель, с Левобережья много – голод там. Мы с тобой многие жизни уберегли, а, главное – нет Крымского ханства, что должно было еще целый век набеги совершать. Иной стала история…

– Это верно – пять лет назад ты изгоем был, государь, и о Новой Руси даже не помышлял, – кошевой усмехнулся. Блеклые старческие глаза неожиданно загорелись юношеским огоньком.

– А посему, Юрий Львович, круг соберу в Чертомлыке, будем решать, как переселяться будем на новое для Сечи место. Понимаю, что воевать с басурманами надо, а не за слободами защиту искать. Обоснуемся на новом месте надолго…

– Временно, Иван Дмитриевич, но всерьез обустраиваться будем. Не хочу я тягомотину растягивать, проблему с ногайцами и татарами до конца этого века разрешить нужно окончательно. Так что у нас есть еще лет двадцать на выполнение этой задачи. Пока от Буга до Дона владения Новой Руси протянулись – этого за глаза достаточно, великоватый кусок заглотили, переварить его надобно, и лишь потом рубежи снова расширять, благо есть куда и в какие стороны.

– Стар я уже, в следующем году помру – неизбежное чую. Но свершить предложенное тобой дело успею. Так что не увижу многие, но главное зрел. А дальше что свершать будешь?

– С османами воевать, атаман – сцепились мы намертво на долгие годы. Вначале укрепимся на освобожденных территориях. А потом за Буг пойдем в силах тяжких. Изгнать ногайцев и татар за Днестр окончательно, чтоб духа их не было. А лучше занять Буджак! И место для Сечи будет в устье Дуная – дальше на юг нет смысла идти – нужна передышка в полвека, чтобы все земли освоить и для людей нормальную жизнь наладить.

– Надеюсь, так и будет. Мне уже семьдесят лет исполнилось, тебе вдвое меньше, государь, так что замыслы свои претворишь и дела свои совершишь. На Дунай выходить надо – там православных народов много, молдаване, валахи да болгары. Вот только сильна Оттоманская Порта, в такой войне без союзников никак не обойтись. А господари Молдавские шельмы изрядные, на них надежду держать нельзя.

– Да оно и понятно. Стефан Петричейку, что шесть лет тому назад правил, то у ляхов помощи просил, то руку Москвы держал, а потом окончательно в Варшаву сбежал вместе с митрополитом Дософтеем. Грек Думитрашку Кантакузино фанариот, паскуда – до голода всех жителей довел, там людоедство процветало. На татарах да турках его власть только и держалась, всех недовольных подчистую вырезали. Теперь там другой грек правит – Георгий Дука, руку султана держит твердо. Но хвостом виляет – боится, что мы от Буга на Днестр пойдем.

– А русская рать пойдет, государь?

– Нет, московиты мне лишь пятнадцать тысяч войска на Буге оставили, все остальные полки князь Голицын в Белгород и Киев повел. Самойлович только пять тысяч казаков оставил, и также ушел.

– Вот сучий сын! Пока я в походе был – сбежал…

– Мне резервистов отправить на уборку урожая надобно было, не мог я их отмобилизованными держать. Однако всех православных пленников вместо них по слободам распределим, пусть трудятся на жатве, да в мастерских. В рабочих руках нужды не будет, а к следующему лету из сербов и болгар пять новых стрелецких полков сформируем.

– Идти большими силами на Днестр нужно без промедления, государь – нельзя давать ворогу опомнится, сил у турок мало в тех краях. Я со своими казаками не удержусь там без стрельцов твоих. Пушки нужны – если Бендеры возьмем, то на Днестре новое османское войско встретим – они его не раньше осени соберут, а там и зима близко. Да и молдаван на восстание поднять можно – к моим запорожцам несколько тысяч присоединилось, драться желают. Решайся!

Юрий задумался – после выхода к южному Бугу ситуация резко изменилась, спутав все планы и расчеты. Князь Голицын увел большую часть армии, хотя проку от нее было немного, только напрасно припасы прожирали. С гетманцами та же петрушка – остались только те, кто хотел воевать с татарами и турками дальше, – Юрий захотел сплюнуть и выругаться, но он все же удержался от столь неприличного действа.

Злости на Голицына и на царственного шурина он не держал, прекрасно понимая, что тут навязанное им решение Боярской Думы. Москва показала свой нрав и попросту решила проучить союзника, оставив того без значительной поддержки, на которую уговор был. В спину не ударят – и то ладно, но численность объединенной рати резко уменьшилась.

Полки «иноземного строя» генералов Косогова и Гордона остались – а это самая лучшая часть войск царя Федора, хорошо вооруженная и обученная. Там двенадцать тысяч солдат, да три тысячи слободских казаков. Да еще пять тысяч малороссийских казаков Самойловича – вот и вся помощь, половину которой нужно оставить для охраны коммуникаций.

Так что для похода на Днестр остается восемнадцать тысяч «новорусских» войск, из Крыма еще пять-шесть подойдет пехоты и конницы – они уже на марше у Днепра. Да запорожцы Сирко собрались силой изрядной – Сечь почти обезлюдела.

«Может, мне стоит рискнуть?! Припасы ведь большие скопили, на стотысячное воинство».

Юрий произвел мысленный подсчет – выходила огромная армия в сорок тысяч, плюс тысяч десять в резерве на Буге. Столь огромным войском он еще не командовал, если не брать недавнее сражение под Бериславом. Да, с Голицыным войска было бы вдвое больше, но то мнимое усиление, без которого обойтись лучше.

– Хорошо! Идем на Днестр – будем брать Бендеры!

Интерлюдия 4

Львов

28 июня 1680 года

– Мы серьезно недооценили готского короля, Игнаций. И эта ошибка нам дорогого стоила. Впрочем, откуда мы могли знать, что под невзрачным и поротым изгоем скрывается один из талантливых полководцев и величайший организатор, каковых у схизматиков никогда не было.

Король Ян Собеский тяжело прошелся по кабинету – толстые каменные стены величественного здания хранили внутри прохладу, столь нужную в изнуряющей июньской духоте.

Игнаций Поплавский, доверенный шляхтич короля, много раз выполнявший самые щекотливые поручения монарха, остался сидеть в кресле – правила этикета были давно отброшены между ними при личных встречах. Он только что прибыл от турецкой крепости Казы-Кермень, ставшей «новорусским» Бериславом – весьма многообещающее и зловещее название, что будет наводить ужас на турок. Еще бы – огромная 150-ти тысячная османская армия была разгромлена и рассеяна чуть ли не за несколько часов.

– Сколько воинов повел в бой готский король?

– Десять полков стрельцов – пятнадцать тысяч. Тысяча драгун, больше двадцати пяти тысяч украинских казаков с запорожцами, и десять пехоты тысяч московитов генералов Косагова и шотландца Патрика Гордона, что были вооружены и обучены королем Юрием еще с осени позапрошлого года. И полторы сотни единорогов – именно эти орудия и рассеяли турецкую армию и привели в смятение и ужас татар с ногайцами.

– Потрясающе, – король взмахнул рукою, и остановился. Потер пальцем щеку и негромко спросил:

– Почему московиты не участвовали в битве?!

– Король Юрий сказал князю Голицыну, как поведал мне о том тайном разговоре наш агент, что от необученных войск в маневренной войне мало толку. Взял только десять тысяч солдат, что воевали раньше под его началом, да всех казаков, чтобы связать татарскую конницу.

– Как прошла баталия?

– Визирь растянул армию на три наших мили, больше двадцати русских верст, торопясь выйти к Днепру, имея в авангарде татар и ногайцев крымского хана. «Новорусские» полки в развернутом порядке, словно римские легионы в когортах, атаковали татар на широком фронте – построение было вытянуто на двенадцать верст, причем фланги загнули вперед, выставив там артиллерию – до сотни пушек. Каждый батальон, а в полку их не два, а три, усиливался этими чертовыми единорогами.

– Понятно, – усмехнулся король, – орудийный огонь рассеял татар, а загнутые фланги русской пехоты не дали им убежать от истребления. Хм, теперь нам стоит тоже прибегнуть к этому приему.

– У нас нет единорогов, мой король. А там весь секрет в зарядной каморе и особых нарезах в стволе. Орудия эти постоянно зачехлены, канониры, под страхом лишения живота, к ним и к припасам никого не подпускают. Знаю, что появились новые картечные гранаты, более страшная шрапнель, чем прежняя. Татар и турок буквально выкашивало на поле, в небе, словно белые облачка, вспухали разрывы.

– Скверно, Игнаций. Чувствую у этого схизматика немало припасено, а то, что король Юрий позволил тебе посмотреть на победное сражение – то нам намек, чтобы мы трижды подумали, с каким войском столкнуться придется на поле бранном.

– Я так и подумал, ваше величество. Стрельцы новорусские вышколены, маршируют в ногу, одеты справно, вооружены нарезными винтовками более, чем наполовину – стрелять начинают с тысячи шагов, причем точно попадают. Мне говорили, что для подготовки стрельца тратят до двухсот выстрелов во время обучения.

– Сколько?! Теперь понимаю, почему они выкашивали османов. Плохо, Игнаций – у нас почти нет нарезных фузей, да и обычных с коническими пулями едва на треть воинов. И противопоставить этим чертовым единорогам боспорского царя мы ничего не сможем – а те пушки что есть, будут сметены мимоходом, если твой рассказ верен хотя бы на треть.

– Ваше величество, я видел только то, что посмотрел. А этого мало до прискорбия. Но пока у нас не будет достаточного количества этих винтовок и единорогов, то с готским королем пока лучше не воевать.

– Нас разобьют также быстро, как османов. Ох, нехороший сосед у нас появился под боком – я сделал ошибку, когда помог ему свинцом и порохом.

– Но ведь он ослабил турок, а это позволило нам укрепиться на севере Подолии, мой король.

– Царь Юрий слишком укрепился, Игнаций. Но кто же знал, что изгой за два года сокрушит Крымское ханство, захватит его почти целиком, и трижды, как бы походя, нанесет поражение туркам. Скверно! Да, что он велел тебе передать?!

– Предложил встретиться с войском вашего величества на пограничной реке Кодыме, у Юзефграда. Правда, почему-то произнес вначале Балта, именуя место непонятным для меня словом. Потом готский король усмехнулся, сказал, что к зиме османов от моря до Кодымы уже не будет, если ваши величества объединят усилия.

– Издевку бросил, схизматик, – Ян Собеский чуть не вспылил, лицо покрылось багровыми пятнами. Большую часть подольских земель захватили турки в прошлой войне, их потерю все поляки переживали особенно остро. Слишком неудачной оказалась война – вначале жуткий разгром, потом турок оттеснили и снова потерпели поражение. Перемирие затянулось – в Варшаве прекрасно понимали, что требуются союзники, так как снова воевать с турками один на один было страшновато. А идти на соглашение с московитами или Новой Русью не хотелось.

– Московиты за помощь просили отдать им все Правобережье, а что потребует от нас готский король?! Половину Подолии?! Или вернуть ему Червонную Русь, на которую этот изгой давно потерял все права?!

– Не думаю, мой повелитель – какой бы не был хороший аппетит у готского короля, но таким куском он быстро подавится. А претензии на Червонную Русь для него предмет торга – он не сумасшедший!

Поплавский внимательно посмотрел на короля – Собеский задумался, продолжая расхаживать по комнате.

– Царь Юрий предлагает вам союз, мой король. Пока только на словах. Он занимает владения крымского ханства между южным Бугом и Днестром, а ваше величество отберет у османов весь Подольский эялет. Дело в том, что князь Голицын увел большую часть своего войска в Чигирин и Киев. Возможно, отведет их на Белгород, но что будет, если решит воспользоваться моментом и пойдет на наше Правобережье.

– Не думаю, Игнаций – московиты просто устали от войны с турками, их казна пуста. Впрочем, и у нас она тощая, как вымя у козы. И учти – этот потомок базилевсов коварен как Аттила, да женат на московской царевне. Однако союз между нами возможен, если он удовольствуется только владениями крымского ханства. Откажется от посягательств на Червонную Русь в своем титуле, и не будет посягать на наши исконные земли, будь то Подолье, или Правобережную Гетманщину.

– Не станет, мой король. Он ввязался в войну с турками, единственный сильный союзник оставил его, небольшой отряд не в счет. Кто у него остался?! Только гетман Самойлович и запорожцы. Но боспорский царь удачлив, он пока побеждает – а у вашего величества появился отличный шанс вернуть всю Подолию обратно. Турки полностью разбиты на Днепре, визирь убит. Другого удачного момента ждать придется долго, мой король – может быть, следует вступить в союз с Готией?!

– Хорошо, – после долгой паузы отозвался король. – Я напишу боспорскому царю письмо – ты немедленно его отвезешь. С тобой пойдет гусарская хоругвь. А я двину войска, что уже собраны, и лишь потом объявим Посполитое рушение. Война с османами всколыхнет всю Польшу, что давно жаждет реванша…

Глава 9

– Видишь ли, Григорий Иванович, сейчас вокруг меня русские люди – все они себя считают таковыми, несмотря на различие в говоре. Причем, с кем бы я здесь не встретился – с выходцем из польской Волыни или Галичины, с московитом или слобожанином, литвином из-под Орши или киевлянином. Все они считают себя именно русскими, так воспринимают свое происхождение. Причем не только православные люди, но даже греко-католики из Львова – они все русские!

Юрий отпил из бокала кислого вина, прислушался – канонада стала заметно громче, послышался грохот осадных единорогов. Хорошо, что ветер переменился, и в шатре уже не стоял непередаваемый запах гари и вони от обугленной человеческой плоти.

Осада Бендер шла вторую неделю, но сегодня с утра, подготовив за несколько дней позиции для трех десятков пудовых и полупудовых единорогов, начался ожесточенный обстрел крепости зажигательными снарядами, бомбами и шрапнелью. Падавшая с неба картечь не позволяла горожанам и аскерам тушить то тут, то там возникающие пожары, и, судя по запаху и дыму, к вечеру город на берегу Днестра должен был превратиться в огромный погребальный костер.

«Что же – они сами сделали свой выбор, отказавшись от сдачи. Придется дать жестокий, но необходимый урок – выбор между жизнью и смертью ими выбран по доброй воле, а я обязан сдержать слово. Зато потом османы станут аккуратно относится к сказанному и никогда более не будут убивать посланных к ним на переговоры.

Эх, сколько же я смертей уже взял на свою душу, и сколько мне еще придется их взять?!»

Немой вопрос завис, и, сделав усилие, Юрий посмотрел на Григория – пожилой казак, первым встретивший его в этом мире, который являлся прошлым для Галицкого, был задумчивый. Разговор между ними шел о серьезных вещах, а на орудийную стрельбу они давно не обращали внимания – свыклись как-то за несколько лет непрерывной войны.

– Знаешь, государь, когда ты мне говорил о скаженных украинцах, что хотели москалей в твое время на виселицах развешать или под нож пустить, я тебе не поверил – мало что хлопцу от потрясения в голову взбредет. Но потом речь твою на мове, что державной у вас считается, послушал, и понял – никакого отношения к говору, что на Малой Руси в ходу повсеместно, она не имеет, – Зерно качнул головою и продолжил:

Свалили в кучу польское наречие, добавили чуток наших слов, еще каких-то непонятностей, перемешали – получилось жуткое варево. Что же вы этих бесов, о Христе забывших, там не передушили?! Мы один народ одной православной веры – и не с придуманных окраин, которых везде полно! Мы с Руси! А то, что Малороссию Украиной у нас порой называют, ничему не мешает – не дело одно другим подменять!

– Вот-вот, с Руси! Ты пеняешь на то, что не передушили, кошевой атаман на то, что не перерезали – а дело то, как раз наоборот, пошло. Кто не знает их мовы, тот злобный ворог, которого немедленно изгнать надобно с земель, закатовать али убить!

– Тьфу, – выругался казак, ставший архонтом, возглавивший Боярскую Думу «Новой Руси», – как можно людей тиранить, если они на своей земле выросли и другого говора не ведают?! У нас народ десяток языков и наречий разных использует – если мы силком заставлять будем, то державу до кровавой смуты сразу доведем. А там придут враги и докончат всех, в полон возьмут уцелевших. Ой, дурни, не ведают, что творят!

– Или наоборот, очень хорошо понимают, и ту Украину сознательно губят. Ведь все разворовывают, а денежки свои в иноземных банках держат, и там дома покупают, и деток своих учат в университетах.

– Тогда не дурни, а зрадники! Изменникам нужно любую жизнь в Смуту обратить, чтобы кровь пролилась везде. Стравить людей промеж себя, а самим злато-серебро урвать. Обычное дело! Вон, на гетмана Самойловича посмотри – и нашим, и вашим – московитам, ляхам, туркам. И под тебя, государь, уже подлаживается, перемены почувствовав. А сам поборами народ обложил на Гетманщине, от полковников себе мзду не просит, а сам требует, да подношений всяких!

Зерно побагровел, ладони сжались в кулаки – запорожец ненавидел всеми фибрами души тех, кто измывался над населением. А на крепостников вообще люто злобствовал – прошедший через издевательства от помещиков и рабовладельцев, но сохранивший душу, всегда будет выступать на стороне угнетенного народа.

– Зло, государь, от веры идет, от тех, кто Божьи заповеди не соблюдает. Так, унию приняв, на Галичине под католиков легли. Дьявол, прости Господи, по малости искушать начинает, но если палец ему дать – то душу погубит. Вот где корень зла, что случилось в твоем времени. Пока это не видно, но плевела, если от зерен их не отделить, погубят со временем. Потому сейчас надо меры принять, а то поздно будет.

– Одна вiра и пiклування – рiзний влада и життя!

– Вера православная едина на всех, зря Никон бучу замутил. У нас такого допускать нельзя, государь! Гнать начетников сразу веником поганым, чтоб духа не было! Но почему забота одна?

– Одна на всех, Григорий. Московит к нам приедет, али литвин православный – пусть говорят, как хотят – лишь бы понимать его могли. Забота для всех единоверцев где бы они не жили – в Крыму или Москве, в Полоцке или Киева – понимаешь? Не делить русского корня людей на своих или чужих. Обо всех заботу проявлять!

– Но как же?! Ты хочешь сказать, что московский боярин до холопа участие проявит?! Ни в жизнь не поверю!

– Проявит, Гриша! Еще как проявит, но не сразу, и не сейчас, а гораздо позднее. Видишь ли – ключик во второй части. Разные власть и жизнь! У нас, на Гетманщине, в Москве, в Литве. А потому люди возможность сравнивать должны иметь, и уходить оттуда, где плохо, туда, где живут гораздо лучше. К нам сколько народа перебралось за последние годы?! И пусть не сытно живут пока мои подданные – но люди потоком идут, ибо понимают, что собственными трудами себе лучшую жизнь здесь создают.

– Ага, вот в чем заковыка. А бояре ведь на тебя не зря злобствуют. Сообразили, что людей не удержать, если только жизнь им лучше не сделать. Или казнями!

– А мы на это смотреть спокойно будем?! У нас, как и на Дону с Запорожьем – выдачи беглых нет! Любой, кто ступил на землю нашу – вольность сразу получает. И в Москве это прекрасно понимать стали – начнут народ закрепощать, то на войну нарвутся жестокую. Разина с его повстанцами едва победили – есть резон с нами и казаками связываться?

Юрий хмыкнул, зло усмехнулся. Прислушался к пушечной канонаде – подготовка к штурму шла своим чередом, ничего необычного.

– Вот то-то же – воевать с нами московские бояре хотят, но страшатся результата. Потому Голицын войска увел, они надеяться, что санкциями нас заставят отступиться от вольности. Но поздно – теперь не испытываем нужды в том, чего раньше не имели. Порох и сукно свои – свинец и прочее поляки дадут за Подолье. Куда король денется с Сеймом – зачем им лишнего врага плодить себе на голову? Не лучше ли к собственной выгоде использовать, раз московиты глупость выкинули?!

– А Гетманщина?

– А там потихоньку сами разберутся – чьи порядки лучше! Посмотри на слобожан – к Москве тянутся или к нам?! Малороссия не должна быть яблоком раздора – именно мы не дадим ее делить! Вот почему надо прежний статус кво восстановить, но лучше объединить обе стороны Днепра. Ничего страшного – если церкви наши автокефалией обладают, то народы собственную власть и жизнь должны иметь. И лучший выбор без навязывания со стороны сами сделают. А забота не пострадает – если на кого нападут, вместе с врагом биться станем. Вот так я вижу дальнейшую жизнь – не идеал, конечно, но стремиться к нему обязательно нужно.

Юрий задумался, достал из коробки папиросу, а его наперсник и друг принялся медленно набивать тютюном люльку, в походах Зерно обязательно брал ее с собою.

«Идея у коммунистов была простая и доходчивая – «пролетарии всех стран, соединяйтесь». Красиво, но не жизненно, фантастика чистейшей воды – может быть коммунизм и наступит, но через сотни лет, а людям сейчас жить надобно. В Российской империи лозунг иной был – «за веру, царя и отечество». Вроде чеканные слова – но простые люди здесь и рядом не ночевали. От них все требовали, но им ничего не давали, особенно когда в крепостное рабство согнали и как скотом торговать принялись.

А вера…

Да ее насаждали, а тех, кто противился, те же раскольники, гонениям подвергали. Потому церкви автокефальными должны быть, и если у соседа непотребство начнется с притеснениями народа, то выступать против сего, и не бояться власти. Сговора сильных мира сего допускать нельзя, а то живо крестьян под монастыри всех распишут. Правильно здесь говорят – богу богово, а кесарю кесарево!

Жаль только, что не соблюдают этого правила!

Посему идея нужна такая, чтобы понятна была всем жителям, неважно как они живут, какая у них власть или религия. Опора всегда, тот стержень, на котором все держаться будет!»

Юрий бросил потухшую папиросу в пепельницу. Потянулся за новой – рука застыла в воздухе. В мозгу одно за другим всплыло три нужных слова. Он негромко произнес:

– Соборность, вольность, держава…

Глава 10

– Турки покинули Аккерман, государь! Оставили все добро и припасы, и быстро ушли – мы их пропустили, как ты повелел!

– Я всегда держу свое слово, генерал. И вы должны поступать так же, – Юрий зло ощерился, последнюю неделю он был на нервах, но хладнокровие, по крайней мере, внешне, его не покинуло. Вот только внутри души все было обожжено и кровоточило – на память постоянно приходило видение закопченных Бендер, что выгорели на второй день обстрела. Еще бы – напалм, изготовленный в большом количестве, благо два года собирали керченскую нефть, проявил свои великолепные боевые качества. Или поганое душегубство, тут с какой стороны посмотреть.

Все прекрасно знали, что двести с лишним лет тому назад империя ромеев последний раз применила легендарный «греческий огонь», секрет изготовления которого бережно хранила – он являлся главной государственной тайной и не достался взявшим Константинополь туркам. Так что массированный обстрел Бендер этим «адским варевом» оказался совершенно неожиданным для османов – паша, знай о последствиях, несомненно, отказался от сопротивления и согласился на почетную сдачу.

Но что случилось, то случилось – город был сожжен за сутки, пожары турки потушить не смогли, и они слились в один огромный погребальный костер, а огня добавили взрывы пороховых погребов. А затем последовал штурм, короткий, быстрый и беспощадный. Победители вырезали уцелевших басурман, оставив в живых несколько десятков христиан – жителей и невольников, тех, кто не задохнулся в дыму и не сгорел в пламени, и успел перекреститься при виде русских стрельцов.

Турки с ногайцами и татарами бежали за Дунай в панике – в Молдавии вспыхнуло массовое восстание, настолько велика была ненависть к оккупантам, что местных христиан за людей не считали. Резня магометан стала всеобщей, останавливать людскую ярость Юрий не был настроен. Насмотрелся на жителей – ужасающая нищета царила вокруг, и он поверил рассказам, что зимой произошли многочисленные случаи людоедства.

Южная часть Буджака с крепостью Измаил еще находилась в руках османов – но вряд ли сопротивление затянется, ибо страх обуял турок и их союзников. В войну вступили поляки, осадившие несколько важных крепостей в Подолии, включая мощный Хотин и Каменец. Так что король Ян Собеский свое отберет, вот только населения в Подолии сильно поубавится – православные бежали толпами за пограничную речку Кодыму. Избавившись от бесчеловечной турецкой неволи, они совсем не горели желанием поменять ее на менее жестокую польскую.

Юрию все эти события только добавили головной боли и дополнительных хлопот. Спланированная зимой война пошла совсем не так, как он ожидал, и тем более хотел. Результат оказался ошеломляющий – вместо позиций по Днепру, или в самом лучшем случае по южному Бугу, пришлось идти походом на Днестр, а теперь выходить на Прут и Дунайское гирло.

Ощущение было, что он играет в карты, каждый раз удваивая ставку, а Фортуна дает выигрыш за выигрышем. От успехов может начаться головокружение, а оно принесет возможную погибель – кому судьба много дает, у того и отобрать может все, и даже больше того…

«Самое паршивое положение!

Остановиться и сдать назад мне уже никак нельзя. Придется воевать – турки на мир со мной не пойдут, иначе престиж могучей Оттоманской Порты падет ниже плинтуса. Одна надежда на союз с поляками – против коалиции османы могут и не сдюжить.

Да еще австрийцы с венецианцами неизбежно вмешаются – поймут, надеюсь, что нанести превентивный удар по врагу лучше с другими союзниками. Ведь если промедлят или согласятся на посулы, потом рано или поздно сами станут жертвами нашествия.

Пока нужно выкручиваться собственными силами, благо потери небольшие, и то большей частью больными и умершими на переходах. До рукопашных схваток пока еще не доходило – единороги и штуцера выкашивают противника на безопасной для нас дистанции. Но что будет позже, когда османы сами вооружатся также, и подумать страшно – обычный численный перевес сыграет свою роль.

Замкнутый круг получается – чтобы увеличить население, избавиться от угрозы вторжения, нужно захватить новые территории, освободив христиан от владычества иноверцев. Однако надо эти земли заселить плотно, навести на них порядок и нормальную жизнь, создать хоть небольшой промышленный потенциал. А для этого нужна передышка, которой нет. Придется воевать дальше, изыскивая возможности.

Так, а вон долгожданные гости пожаловали – пестрая толпа куриц, судя по разноцветным перьям. И черные рясы имеются – быстренько они от поляков сбежали. Не иначе пришли меня уговаривать принять над ними подданство – вот только на хрена мне такая обуза на горбу нужна?!»

Юрий Львович спокойно смотрел на приближавшегося к нему господаря Молдавии Стефана Петричейку, что в сопровождении бояр, вместе с митрополитом Дософтеем направился к нему.

Предстояло вершить высокую политику – все же первый иноземный государь, что прибыл к нему с поклоном, просить о помощи. Тут нельзя было дать себя облапошить, соблюсти свои интересы к выгоде. Да и опыта поднабраться, ведь предстояла встреча с польским королем Яном Собеским, а лях куда как более серьезная величина, и любая ошибка в переговорах с ним будет стоить дорого…

– Вопрос слишком сложен, брат мой, чтобы принять тебя в подданство Новой Руси. Его стоит обсудить с нашим братом польским королем Яном. Но без помощи я своих единоверцев не оставлю. Выделю вам двадцать тысяч османских ружей и полсотни пушек, порох и свинец. Государство мое не столь богатое как польское или московское, а потому последним делюсь. А оно денег немалых стоит. Понимаю, что страна ваша разорена бедствиями, но есть бояре, что туркам служили и народ грабили. Богатства немалые скопили, так пусть их ценности пойдут на оплату вооружения.

Галицкий развел руками, демонстрируя свою искренность. И тут же надавил, шантажируя:

– Взять нужно еще крепости, где османы заперлись. Иначе удар в спину твоему войску, Стефан, неминуем. Вот здесь я могу помощь тебе оказать – мои стрельцы хорошо подготовлены и возьмут штурмом эти фортеции. Тебе не стоит губить своих воинов и ополченцев – первые плохо обучены воевать, а вторые безоружны и абсолютно бесполезны в сражениях. Зачем отважным молдаванам нести напрасные потери?!

Юрий смотрел на пожилого молдаванина тяжелым взглядом, который давно отработал. Еще бы – этот господарь оказался ушлым как хомяк, залезший в хлебницу. Рассчитывал, что за пустые слова о подданстве, русские будут впрягаться за него в крайне опасную войну с Оттоманской Портой и перешагнут за Дунай, Прут и Сереть.

«Выкуси кукиш, хмырь. Мне таких новых подданных и даром не надо. Самое худшее вложение ресурсов, которое только можно представить. Пусть лучше с вами поляки маются, на вид кусок жирный – пусть его и заглотят. Рожай сумму скорее – мне драгметаллы нужны!»

– Крепости, какими овладеют русские стрельцы, ваши – делайте с ними что хотите, – господарь произнес со вздохом и печальными глазами посмотрел на Юрия. Деваться было некуда, если руки так больно выкручивают, и он с неимоверным трудом добавил:

– Изменников-бояр много, большую часть схватили, выдадим вам их с головой, с чадами и домочадцами. Их имения мои люди покажут, и…

– Я отправлю запорожских казаков, что у меня на службе. Они помогут сломить сопротивление тех, кто рискнет выступить против тебя, брат. С моим войском пришло семь сотен молдаван, что служили османам и перешли на мою сторону – они хорошо обучены стрельцами и помогут тебе правильно создать войско, что сражается только «огненным боем». Также дам одну из своих дивизий и казаков – этого вполне достаточно, чтобы ты овладел всем княжеством и подготовился дать туркам баталию.

– Благодарю ваше величество, ты пришел со спасением на нашу многострадальную землю!

– Я пришел освободить единоверцев от владычества басурман! И окажу помощь также валашскому княжеству – удвоив силы, да получив еще помощь от поляков, спокойно выстоите перед неизбежным османским вторжением. Мне надлежит взять под свою опеку всех русичей – в Буджаке они обретут новый дом и защиту под моим покровительством. Надеюсь, брат мой, ты не станешь чинить моим одноплеменникам препятствия, которые помешают им поселиться со скарбом и скотиной на моих землях?!

«Эко тебя перекосило, брат. Мне не нужны твои молдаване – их у меня несколько тысяч на стройках и шахтах работают усердно, зробитчане, и на родину их калачом не заманишь. А заселять земли нужно славянами – так что я у вас всех русинов и тиверцев выгребу подчистую – у тебя четверть бояр русского корня служит.

Помогать тебе я потому буду, чтобы османов на дальних подступах задержать как можно дольше. Понятно, что турки твоих людей не пожалеют, резню устроят. Жалко их, но своих служивых и тех, кто тягло несет, мне сохранить надобно.

Воюйте сами, и как можно дольше – а я помогу!»