Царский зять

Глава 1

– Софа, шрамы на моем теле, что ты каждый раз целуешь, не только боевые отметины. Это следы от татарских плетей, которыми секли раба. Да-да, я побывал в качестве живого имущества, и это свидетельство «заботы и доброты» рабовладельцев. Я насмерть запомнил все то глумление над собою и отплатил страшной местью…

Юрий говорил спокойно – прошлое он вспоминал без надрыва, как те десятки тысяч бывших невольников, что проживали в Крыму. Будто сон был, страшный и тягучий, но счастливо окончившийся.

– «Людоловов» не осталось как таковых. Кто из них не успел удрать из здешних мест, нашел тут свою погибель. Всех истребили – не только за то зло, что сотворили они, но и другим работорговцам в назидание. Чтобы пример перед глазами был живой. Ты меня много раз спрашивала, почему я ношу медный крестик, вот этот…

Юрий остановился, хорошо чувствуя напрягшееся тело жены. Софья лежало тихо, ему казалось, что женщина и дышать стала через раз. Он погладил ее ладонью по плечу и негромко заговорил:

– Гезлев я повелел переименовать в Евпаторию, а Кафу в Феодосию. Там были невольничьи рынки, а потому память о том нужно стереть, но так, чтобы все помнили, что творилось на земле Крыма. А ненависти к татарам нет – несколько тысяч спокойно живут на Салгире, они не мучили невольников. Как и те, примерно десять тысяч ногайцев, что под рукою мурзы Мехмета кочуют – они сами выбрали с кем им жить. И в своем полном праве, как в молитвах, так и в укладе. Держава принимает всех, и дает покровительство, сохраняя уклад и быт любого народа. Только защищай ее, и живи так, чтоб другим не мешать. Вот и все…

– Милый мой, что ты пережил, – тихо прошептала жена, но Юрий положил ей ладонь на губы:

– Так вот о крестике. Я видел, как умучили несчастную полонянку, девчонка еще, а ее изнасиловали зверски, все нутро порвали. Мне приказали ее унести и бросить на съедение собакам и шакалам. Отнес несчастную в степь не совсем и далеко, там камней было много. Нашел расщелину – могилу в камне не выкопаешь. Сижу, и тоска берет – она живая еще, нужно убить – нож у меня с собою был, украл у хозяина. Блин, вот как рабская доля впивается в душу – хозяин!

Юрий хотел сплюнуть, но не смог. Только повернулся на бок и негромко сказал:

– Ты о таком не должна знать, прости. Пойду, покурю, а то тоска на сердце пришла, жуть берет, даже заплакать хочется.

– Лежи, родной, я сейчас, – Софья быстро встала с постели, подошла к шкафчику, и к удивлению Юрия, извлекла папиросу. Неумело, даже не смяв картонный мундштук, прикурила ее от свечи, закашлялась. Прихватила со столика небольшую хрустальную чашку и вернулась к постели.

– Кури здесь, родной – пусть хоть раз запах табака в нашей опочивальне будет. И прошу – расскажи дальше.

Юрий несколько раз пыхнул папиросой, немного успокоился и заговорил, медленно роняя слова:

– Понимаю, что девчонка мается, гниет вся внутри – избавить от мучений лютых надо. А рука не поднимается, хотя убивал до этого, приходилось. А тут она глаза открыла, сказала, что ее Варварой зовут. И попросила крестиками поменяться – надел ей на шейку свой деревянный, взял ее медный, и поцеловал, как надобно. Губы у нее холодеть уже стали. Избавила меня моя сестрица крестная от греха тяжкого, попросила мучителям отомстить. Да сказала, что дочь однодворца из-под Острогожска.

Юрий несколько раз пыхнул папиросу, выкурив ее полностью за несколько затяжек, затушил окурок. Софья плакала, хотя эта сильная и уверенная в себе царица подобного не позволяла.

И тихо произнесла, глотая слезы:

– Теперь я понимаю, почему ты нашу дочь ее именем назвал. Прости, не знала, ты никогда не говорил мне…

– Моя крестная сестренка сил придала, когда самого должны были пытать и убить после мук. Но я убил хозяина, и сотню раз бы такое сделал. И многих убил в том кочевье поганом!

Юрий выругался – он не любил вспоминать прошлое, а тут накатило мутной волной из памяти.

– Как Крым освободили, так нашел я ту расщелину – камни убрал, а она там лежит. Приказал часовню поставить на том самом месте, и отца ее с женой и детками из Острогожска приказал увести. Патриарх сам освятил и чудеса разные с женщинами, у кого утроба больная, происходить стали – от хвори избавляются многие, мученице Варваре поклонившись. Проверил – никаких подлогов, все так и есть.

– Сама пойду, поклонюсь мученице!

– Куда?! Детям нашим чуть больше годика, снег лежит – хотя в Крыму зимы мягкие, но не пущу. Сестра бы не одобрила твой поступок. А летом пойдешь – патриарх монастырь решил там закладывать, ключ забил у часовни, а водица чистая, ее женки пьют.

– Молебен завтра закажу, а как Варенька наша вырастет – сама расскажу ей, как ее тетка муки от басурман приняла, но от веры не отреклась! А ты прав – это справедливое мщение!

– Только тяжело на душе, – буркнул Юрий. – Ведь меня еще по приказу боярина Артамошки Матвеева на дыбу вздергивали – как такое забудешь?! А другие бородатые, что меня изгоем клеймили и до сих пор хулу возводят – их тоже прощать прикажите?! Я ведь все хорошо помню, Софья – и обид никогда не спускаю! Сколько их, толстомясых и кичливых, пара сотен, не больше – кто других холопами называют, а сами как холопы в ноги твоему брату падают. А ты заметила, что у нас токмо перед Богом в молитве колени преклоняют, но никак не перед нами?!

– Да, муж мой…

– Учти, Софа – холопства и рабства у нас никогда не будет, ибо только вольный человек драться насмерть будет, отстаивая свою землю и веру, защищая родных и близких, деток своих и память предков и павших товарищей. Таких людей нельзя победить! Нет такой силы на земле! Убить можно – а вот поставить на колени нельзя!

И если мои дети, внуки или правнуки задумают не то, что рабство ввести, податей гнет усугубить или править бессудно – их церковь анафеме сразу предаст, и народ будет иметь законное право на восстание! А я их с того света прокляну! Это и тебя касается!

– Что ты, милый! Я в твоей воле, и клянусь, что рабства никогда не допущу, и брату о том отпишу!

– Никто из потомков мое «Уложение» не нарушит! И вот еще что – бояр по знатному роду никогда не будет. Только за собственные заслуги я боярством награждаю, архонтами на поле боя становятся. А дети их не станут – они дорогу по отцовским стопам каждый пробивать станет, собственной кровью и потом омывать! А купцов, пусть самых богатых – к власти никогда не допускать! Они за свою мошну державу погубят!

Запал схлынул в последнем выкрике, и Юрий успокоился. Затем негромко заговорил, тщательно выделяя слова:

– В Москве холопство в порядке вещей. Знаю, что ты сказать можешь, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Но тут вопрос в ином – «Юрьев день» всего тридцать лет назад запретили, но народ, не имею законного права уходить от землевладельца, будет уходить самовольно. Ибо лучшая жизнь притягивает людей, а у нас все для народа. Бояре в Москве поговаривают, что было бы неплохо меня унять, а то и убить, а вольности мои тут все отменить. Как ты думаешь, у них получиться сможет?!

– Если что худое с тобой произойдет, сама стрелецкие полки на Первопрестольную поведу, – тихо произнесла Софья, но таким тоном, что Юрию стало жутко на секунду. – И у брата потребую головы всей Думы! Камня на камне от имений злодеев не станет!

– Прости, что чуточку не доверял тебе, думал, что московские порядки тебе ближе к сердцу, чем наши…

– Это и моя земля, здесь мои подданные, а я в твоей власти и вере! Я ведь не слепая – Новая Русь совсем иная, чем Москва! И мне здесь нравится – по сердцу пришлись твои порядки. Да и брат Федор считает, что «Юрьев день» возвращать нужно, местничество уже в этом году отменить, Земской Собор собрать. Видишь ли, муж мой – многие ведь прекрасно понимают, что реформы проводить нужно, пусть не все, что ты проводишь, но многие. А там отвоевывать земли, что свеи и поляки отобрали во время Смуты!

– Если так и будет, и от полной крепости народа брат твой откажется, то помогу ему! Но, чур, нам воевать с османами долго придется, пусть сам свои полки готовит…

Интерлюдия 1

Москва

16 марта 1682 года

– В огонь бросайте, в огонь!

Федор Алексеевич пристально смотрел, как пламя жадно пожирает листы бумаги и совсем древнего пергамента старозаветных времен, потихоньку обугливая, а потом превращая в пепел.

Большая толпа нарядно одетых бояр молча взирала на это действо, по их лицам можно было прочитать отношение к сему мероприятию. Одни с неприкрытой радостью в глазах смотрели, как служивые люди, дворяне московские и жильцы, метали в разведенный костер толстые разрядные книги. Еще бы не быть им в этот знаменательный день счастливыми – рода их давно стали захудалыми, а потому были оттеснены на задние позиции более богатыми и успешными.

Зато другие бояре с нескрываемой тоской в глазах взирали на черный дым, который поднимался над кремлевской стеной. Подхваченный ветром, он развеивался над кирпичными зубцами, напоминавшими ласточкин хвост. Их было большинство – представители знатных княжеских фамилий, ведущих свои рода от легендарного Рюрика или великого князя литовского Гедемина, в этот момент прекрасно понимали, что в зловещем пламени костра горят не только ветхие книги и свитки.

Там превращается в дым и прах их вековые привилегии, дарованные предкам заслуженные права, что возвышали их над другими. Теперь их детям придется начинать все заново – знатность рода не будет основанием для занятия высокого места в рядах московского войска.

– Да сгинет местничество!

Федор Алексеевич, одетый в нарядный польский кунтуш, поднял руку, провозглашая заветные слова. И окинул взглядом собравшихся бояр, оценивая ситуацию. Примерно треть из них, в польских и венгерских кафтанах, не скрывало радости.

По одежде он видел, что это есть самые рьяные поклонники затеянных им реформ. И сразу принявшие их к сердцу, и в знак этого надевшие любимые его сердцу одеяния. А также с побритыми подбородками, или коротко подстриженными на европейский манер бородками – все с усами. Бритье было бы уже чересчур – следовать иноземным веяниям до конца никто из сторонников новых веяний не рискнул.

С «голыми» лицами на Москве ходили лишь иноземцы из полков «нового строя», да еще в париках из волос неизвестно каких остриженных девиц – срамота и непотребство.

– Да сгинет местничество!

Большая часть бояр в московской одежде, и с окладистыми бородами, в высоких бобровых шапках, произнесла фразу вслед за царем вразнобой, делая над собой видимое усилие.

Взгляд Федора прошелся по их плотной массе – княжескую аристократию, за редким исключением, как князь Василий Васильевич Голицын, новые веяния не устраивали. Но их приняли, пусть нехотя и с ворчанием – до родовитого боярство дошло, что вступать в острый конфликт со служилым дворянством и «детьми боярскими», поддержавших царя, чревато большими проблемами. Многие хорошо помнили историю царствования Ивана Васильевича Грозного с его опричниной – а возможная кровавая заматня не могла не напугать потомков.

Присутствующие священники во главе с патриархом Иоакимом уже приняли крестное целование – так что возражать, тем более открыто, никто не осмеливался. В тоже время все присутствующие на сожжении разрядных книг понимали, что это первый шаг на пути преобразований, а вот какие будут дальнейшие, оставалось только напряженно гадать.

Прошло десять лет, как с невероятным трудом удалось подавить восстание лиходея, казачьего атамана Стеньки Разина. Но угли того возмущения продолжали тлеть под слоем пепла, и в любой момент, подуй ветер перемен, из них могло снова возгореться обжигающее пламя народного возмущения. А ведь еще сильны были раскольники, бунт которых в Соловецком монастыре, что продолжался восемь лет, подавить все же удалось. Но то было открытое выступление, однако старообрядцы рассеялись по всей стране, продолжая смущать население своими рассказами.

И самое страшное – в народе с ликованием говорили о справедливом государе, что познав страдания в рабстве, даровал волю любому на своей земле. И оттого получил Божью помощь, с которой изгнал из благословенных южных земель страшную напасть в лице Крымского ханства, что терзало своими набегами русское царство больше двухсот лет.

Бояре и дворяне с нескрываемым страхом произносили имя «казацкого и мужицкого государя» – бегство крепостных и холопов приняло у них массовый характер. И росло со дня на день, несмотря на жесточайшие порки отловленных беглецов.

Зато все, кто нес тягло, и большая часть служивых людей с восторгом поджидали Юрия Льва, что должен был даровать всем «вольности», что были у народа «силой и неправдами» отобраны. Непонятно откуда появившиеся «прелестные письма» заполонили русские грады, вызывая всеобщее смущение в умах.

Жители наперебой расспрашивали побывавших на юге купцов и торговцев – те отвечали, что так оно и есть – все в Новой Руси живут вольно и никто из «сильных» их не притесняет.

Духовенство во главе с патриархом застыло в нерешительности. С одной стороны «Москва есть Третий Рим», и все жаждали, что православный крест утвердится на Святой Софии в Царьграде, а оттого радовались победам воинства Новой Руси.

Но с другой митрополиты и епископы встали перед неприятной перспективой потерять многочисленные вотчины, которыми церковь владела, а это примерно десятая часть от числа всех крепостных. А такая потеря оказалась вполне осязаемой и реальной.

В Новороссии патриарх Мефодий со всеми клириками и приходами осудили рабство и холопство, предав его анафеме как богопротивное явление, которого никогда не должно быть.

Так что в Москве на «освященном» Поместном Соборе ощутимо дыхнуло, казалось, давно сгинувшими во времени «нестяжателями» с неистовым Нилом Сорским. Стоило только раздаться под сенью сводов негромкой, но пламенной речи митрополита Червонной Руси Фотия, прочитавшего послание патриарха Готии, Понта и Новой Руси Мефодия.

А если учесть, что московский государь со служилым дворянством поглядывали на огромные земельные владения церкви весьма завистливо, то можно понять охватившее патриарха Иоакима волнение. Московские государи всегда недовольны растущим богатством церкви, стремились ограничить всеми способами, и пока безуспешно пытались обложить монастырское землевладение податями.

В Первопрестольной было смутно, напряженность возрастала с каждым днем. Стрелецкие полки волновались – жалование им не выплачивали уже полгода, а челобитчиков в Стрелецком приказе «кормили березовой кашей» – били батогами. Большая часть холопов сущими зверьми смотрела на своих владельцев. Торговцы наперебой жаловались на лихоимство подьячих, стонали от поборов ремесленники, а крестьяне начали открыто роптать на притеснения дворян.

Нужно запугать недовольных, как десять лет тому назад, когда плоты с казненными бунтовщиками спускали по Дону и Волге. Вот только все бояре, хотя и жаждали прибегнуть к репрессиям, однако боялись применить силу. И все дело в «новорусских» стрельцах – три дня назад по всей Москве пронеслось известие, что устрашило одних, меньших числом, и воодушевило других, что пока несли на себе «тягло».

Новость просто оглушающая – на Земской Собор должны прибыть посланники от царя Юрия Льва, который на апрель, сразу после посевной на благодатных черноземах теплого юга, объявил сбор всего своего стрелецкого войска. Значительную часть оного составляли беглые из земель Московского царства, потому пылавшие злобой к своим недавним хозяевам. А заодно призвал готовиться к походу свое войско Запорожское Низовое и многочисленное донское казачество.

Москва застыла в напряженном ожидании, и даже сейчас, в Кремле, в пламени полыхающих костров, оно осязаемо чувствовалось. Ведь, если против турок пойдет огромная, чуть ли не сто тысячная армия, это одно дело. Но если базилевс двинет свое отлично обученное и вооруженное войско сюда, чтобы сломить сопротивление боярства и наказать знать за все унижения, что пережил Юрий Лев, отведав «московского гостеприимства» на дыбе – то будет совсем иное дело.

А то, что оскорбленный ими «изгой» крови не боится совершенно, то московское боярство знало очень хорошо. И до дрожи в коленях боялось справедливого отмщения…

Глава 2

– Теперь у них пукан подгорит! И сильно – раз даже тут паленым запахло, – Юрий скривил губы. Он никак не ожидал, что информационная война может быть возможна в этом обществе, где даже газет нет, не то, что интернета, но даже телевизора с радио.

– Видимо, пущенные от нас слухи, в условиях отсутствия контрпропаганды, сработали на сто десять процентов. Тем более, как не крути, в Московском царстве идет самая настоящая народная смута – установление крепостного права категорически не нравится четырем жителям из пяти. Это как раз те смерды, частновладельческие или государственные, что на своем горбу ощутили новые поборы.

Понимаю, брат Федор, денежки тебе нужны, и ты решил прибегнуть к проверенным методам – чуть уменьшил содержание серебра в копейке, и принялся их снова чеканить, хотя бы как алтыны. Вот только народ твой научился сравнивать твои и мои деньги, и давно сделал осознанный выбор. Дурить так его не нужно, афера твоего папашки привела к «Медному бунту», если у тебя память коротка!

Да и подати на «дым» зачем увеличивать, да поборы с возов – нужно искать новые способы пополнения казны, а не по наущению боярства прибегать к старым. Так что Смута у вас пойдет изрядная в самом скором времени, а я тому поспособствую по мере своих сил.

Ругался Юрий редко, но тут облегчил душу ядреным словом. С Москвой нужно было решить вопрос раз и навсегда, и жестко. Его совсем не привлекало установление там натурального деспотического государства, где 2 % населения – боярству и дворянству – принадлежит все – земля, народ, ресурсы. И, понятное дело, что остальные 98 % населения Московского царства, а потом и Российской империи должны были с «энтузиазмом» из-под палки обслуживать интересы правящего класса.

Можно, конечно, материть от души большевиков и коммунистов, что попытались разрушить такой порядок во всем мире, но то, что творят олигархи и кормящиеся из их рук чиновники, он вдосталь насмотрелся на постсоветском пространстве, что Украину взять, что Россию. И особенно это выпукло смотрелось, жутковато правда до оторопи, на азиатских окраинах империи, где бывшая партийная номенклатура стала падишахами и баями, причем даже по фамилиям.

– Единственный порядочный человек это «Батька», и тому майдан постарались устроить. Вот такими нормальные правители должны быть – чтобы у всех жителей, когда в магазин заходили без этих намордников, глаза на лоб от цен не вылезали.

Мне бы его сейчас в помощники – крепкий хозяйственник!

Покрутив в голове эту мысль, и хмыкнув, Юрий пришел к выводу, что для Украины это был бы выход, хотя галичанские области наотрез бы отказались от такой кандидатуры.

– Ну да ладно, сейчас на дворе не то время стоит, чтобы мыслями о таком будущем предаваться. Самому надо делать, и так, чтобы не переделывали за мной!

Война с Московским царством, рано или поздно, началась бы – сколько не думал над этим Юрий, как не пытался смягчить ситуацию во взаимоотношениях, но вывод напрашивался неизбежно. Рабовладельцы никогда по доброй воле не откажутся от своего имущества, их можно либо заставить, взяв на испуг, либо истребив поголовно, что он и проделал однажды. Выбора не было – или примут его условия, или ради спасения огромного народа, которое пытаются превратить в покорный скот и торговать им на рынках, он сам начнет войну, причем безжалостную.

И приступить к решению этой задачи нужно было немедленно, благо ситуация сложилась крайне благоприятная. Поддержка населения обеспечена на пресловутые 98 % – назойливая реклама «вольностей» Новой Руси воплощена в жизнь – народ ждал нового «доброго царя», или пусть будет «старый» юный монарх, но без «бояр-кровопийцев».

Лихой атаман Стенька Разин взбаламутил крестьянское «море», причем потребовалась анафема патриарха и сбор дворянского ополчения, чтобы подавить расползавшийся во все стороны народный бунт.

Теперь ситуация для московитской знати выглядела совершенно унылой и без всяких перспектив. Не казацкая вольница с толпами кое-как вооруженных крестьян готовилась к походу, а пять кадровых стрелецких дивизий по семь тысяч хорошо обученных и замотивированных бойцов, с оружием, которому московским воеводам нечего было противопоставить. Да еще пять резервных дивизий оставались на территории Новой Руси – высадка десанта в Крыму или наступление в Молдавии турецких войск не исключалось. К тому же, польский король, войска которого «увязли» в Молдавии, помешать никак не мог, только взирать.

Такой заслон из польских войск избавлял от вмешательства турок и татар – тем вначале требовалось овладеть Крымом, что было не так-то просто. Прежних хозяев и рабовладельцев ожидал «горячий прием» – люди, познавшие свободу, ярмо надевать не захотят. Да какой-никакой флот наличествовал вместе с береговыми батареями, так что османские корабли встретили бы надлежащий отпор.

План войны с московским боярством, а отнюдь не с русским народом подготавливался уже два года. Терпеть крепостников, чувствовать их постоянную угрозу с севера, было нестерпимо. Да и выбора не оставалось – анафема патриарха Иоакима не пугала совершенно. Пусть рассыпает во все стороны свои проклятия – они ведь против него самого обернутся. Не поверит православный люд, зная репутацию базилевса, которого при жизни «Освободителем» называют во многих землях. Да и свои священники с патриархом имеются – живо анафему отменят и обвинят Иоакима во всех грехах. И главными из них будут стяжательство и служение Мамоне, а также помощь магометанам, чтобы не дать православному воинству освободить Константинополь и Святую Софию.

– Нормально пойдет, вроде все предусмотрено!

Юрий взглянул на карту – в глаза сразу бросились огромные пространства Новой Руси. Присягнувшее ему вольнолюбивое донское казачество должно было выставить в поход без малого десять тысяч сабель, еще три оставались для защиты протянувшихся рубежей – почти вся Ростовская, части Волгоградской и юг Воронежской областей из его современности. Большими пятнами выделялись его владения – Белая Вежа с верфями, Азов и Таганрог с окрестностями.

Донцы поддерживались тремя стрелецкими полками с приданной артиллерией. И дюжиной кадровых рот, каждая из которых по мере насыщения «добровольцами» из смердов могла превратиться в батальон – а это еще четыре пехотных полка.

От Червонной Руси из двух областей Донбасса – Донецкой и половины Луганской, должно было наступать такое же количество стрельцов, всего одна дивизия, при поддержке двух тысяч реестровых казаков – на Острогожск, потом дальше на Воронеж. Вроде мало – но расчет ставился на присоединение двух слободских казачьих полков и на формирование дюжины крестьянских батальонов из восставших крестьян. Более того, большая часть однодворцев и мелкопоместных дворян, и служилые люди Белгородского разряда, судя по донесениям агентуры, могли перейти на сторону Новой Руси. Да и воевать со своими никто не станет – совместную борьбу с турками и татарами многие накрепко запомнили.

Главный ударный кулак из трех стрелецких дивизий должен был занять большую часть Слобожанщины и всю левобережную Гетманщину с Киевом. Вместе с ними в поход шли пять тысяч казаков из реестрового войска Запорожского Низового, что занимало территорию современной Юрию Днепропетровской области. Одновременно на правобережной части из Киевщины и Житомирщины, должны были двинуться казацкие полки Куницкого, подписавшего тайное соглашение.

Дабы не злить поляков и московитов при заключении «Вечного мира», решено было не присоединять к Новой Руси Гетманщину. А провести там «зачистку» продажной казачьей старшины. И после проведения выборов нового гетмана, лояльного к Юрию, вывести войска, утвердив на объединенной Малой Руси все вольности согласно «Уложению».

– Взовьется мой «брат» Ян, но я не причем – Киевский митрополит все благословит, формально влияние Польши и Москвы там останется, вот только это уже не будет игрушка в их руках. А плотный союз Новой и Малой Руси напрочь отобьет охоту у любого из соседей устраивать новую Руину. Так что воевать при таких шансах можно, вот только есть вещи, которые можно сделать, но лучше бы их не совершать.

Закурив папиросу, Юрий еще раз прикинул возможные варианты будущих событий. Расчет делался на устрашение боярства, не на прямую войну. Навести в Гетманщине спокойствие и порядок можно без больших проблем – до сотни продажных горлопанов числилось в проскрипционных списках. Их «изъятие» можно было сделать без труда, причем, не прибегая к казням «ослушников». Дальше Слобожанщина уведомляет Москву о желании войти в Гетманщину, то же самое делает правобережье, отправив депутатов к королю и сейму, обещая, что к их мнению прислушиваться будут и формально останутся при Речи Посполитой. Точно такое же «фокус», но уже по отношению к базилевсу, совершает войско Запорожское Низовое, куда приехал кошевой атаман Сирко – видимо старик решил не умирать до исторического момента, и держится из последних сил.

– Лучше бы не воевать – Самойловичу я выдвинул ультиматум, и если он добровольно не откажется от булавы, то его уконтрапупит Мазепа, способ ликвидации этот пройдоха нашел, а добрая треть казацкой старшины на моей стороне. Сирко сразу пойдет с реестровыми запорожцами и предложит свою кандидатуру в гетманы. Я уже озаботился нужным числом голосов – а тех, кто взял деньги, ожидает увлекательная поездка на Дунайскую Сечь. Думаю, там будет проведен соответствующий урок воспитания.

Юрий хмыкнул, достал еще одну папиросу, посмотрел на записи. Да, по времени все выходило – Земской Собор только начнет работу, как получит такое известие. Оставалось надеяться, что боярин Иван Волынский и архонт Федор Головин-Ховрин в Москве не струсят и доведут дело до конца. Вроде в Первопрестольной все готово к представлению, и задумка будет воплощена в жизнь.

Конечно, прямое военное столкновение чревато неожиданностями, как и Великой Смутой, в которой боярство может быть истреблено как класс. Не хотелось бы воплощать в жизнь мечту Стеньки Разина – кровавая междоусобица в Московском царстве Юрия страшила.

– Нужно избежать войны, но не любой ценой. Бояре должны сильно испугаться, да и на Федора такое подействует страшно. Но выхода нет – если потерять такой момент сейчас, то другого может и не быть…

Глава 3

– Владыко, как видишь – это наш флот!

Юрий с нескрываемой гордостью смотрел на фрегат с красноречивым именем «Донбасс», на котором настоял Юрий. Кораблестроители Николаева постарались на славу – прошло лишь полтора года с момента закладки первого большого корабля Новой Руси, как на нем был поднят Андреевский флаг. И вот теперь в Севастополе сам патриарх освятил 44-х пушечный корабль, полупудовые единороги которого внушали надежду на будущие победы.

Рядом с фрегатом в просторной Ахтиарской бухте вытянулись цепью новые бриги, названные в честь основанных за последние три года городов – «Николаев», «Одесса», «Херсон» и «Белая Вежа». Из общего ряда выбивались два брига – «Бендеры», «Измаил» и «Аккерман» – в честь взятых русской армией крепостей в Буджаке.

Еще столько же кораблей этого типа крейсировали в море – несли дозор у Босфора, стремясь упредить, если в Черном море появится османский флот, или блокировали турецкую крепость Анапу, на осаду которой была двинута стрелецкая дивизия.

Терпеть опорный пункт турок на кубанском побережье Юрий не собирался. Пока Анапа в руках османов, трудно было рассчитывать на ликвидацию Малой Ногайской орды, которую называли Закубанской. Последний осколок еще недавно могучего Крымского ханства, теперь канувшего в небытие истории.

Пришлось двинуть от Тамани единственную кадровую дивизию, подкрепив ее двумя уланскими полками из присягнувших ногайцев Мехмета мурзы. Да и донские казаки отправили трехтысячный отряд – на юге от Азова начались конные сшибки, что отвлекло значительные силы степняков. Расчет был на мощный штурм ветхих укреплений – османы не вкладывались в строительство действительно мощных крепостей на захудалых окраинах, и этим нужно было пользоваться.

Тем более, что огромная турецкая армия великого визиря Кара Ибрагима-паши чуть ли не в двести тысяч воинов двинулась на Вену. Хотя и в Валахию османы отправили тридцати тысячную армию для войны с польскими коронными войсками короля Яна Собеского, что собрал примерно столько же, вместе с молдаванами господаря Стефанеску. Правда, последние оказались аховыми вояками, да и вооружены худо.

Однако нельзя быть сильными везде – для прикрытия всех направлений у Оттоманской Порты просто не хватало сил. Видимо, султан решил закончить войну одним сильным ударом – разбить цезарцев, взять Вену и тем покончить с самой опасной для них европейской державой. Получив известие, что собранная в Боснии огромная армия повелителя правоверных двинулась на столицу австрийского эрцгерцога, что являлся императором Священной Римской империи, Юрий вздохнул с нескрываемым облегчением.

«Что-то я не помню, чтобы турки овладели Веной. Наоборот, когда пил кофе во Львове, кто-то мне рассказал, что кофейни появились именно в Австрии, там якобы после победы над турками захватили множество мешков с арабикой. Вот и приучились варить кофе, не выбрасывать же столь ценный трофей на помойку.

Так что теперь наш союз, который римский папа Иннокентий объявил «Священной лигой», добьется победы и мы раздербаним турок, ибо имеем значительный перевес в военно-техническом оснащении, и воюем против отсталой армии, которую я сам бил несколько раз.

Так что все идет просто великолепно – османы умоются кровушкой по самые ноздри, а польский король будет воевать в Валахии до полного изнеможения с татарами и ногайцами. Помощь я ему отправлю – пару дивизий, но ближе к июлю. А раньше никак – через месяц, в начале июня в Москве Земской Собор, и небольшая демонстрация моих стрельцов у Слобожанщине, произвела на московских бояр отрезвляющее впечатление. Теперь в Думе заткнулись даже самые говорливые.

Один американский гангстер, не помню, как его зовут, часто говорил – «доброе слово вместе с кольтом воздействует на собеседника гораздо лучше, чем просто доброе слово!»

Как же он прав!»

Юрий усмехнулся, искоса посмотрев на патриарха – тот рассматривал небольшую эскадру очень внимательно, и Мефодия можно было понять – старец буквально бредил скорым освобождением Трапезунда со всей Халдией, а добиться этого без господства на море и высадки десанта невозможно. Но теперь результаты кораблестроения были очевидны в своей наглядности – а это рождало веру в будущий успех пока считающегося безнадежным в виду авантюрности, предприятия.

– Мы построим флот, владыко – и тогда сокрушим Порту. Но именно с этих кораблей начнется Возрождение!

– Анагенниси, – эхом отозвался патриарх, и Юрий кивнул ему в ответ головой. Именно так была названа политика возрождения православного христианского уклада на недавно бывших под турками и татарами территориях, древнего наследства империи ромеев. Ведь из четырех митрополий бывших в Крыму осталось лишь только две, да к тому же их участь была печальна – прозябание в рабстве и нищете.

Так что Херсонская митрополия была восстановлена первой, но не в разгромленном турками городке Корсунь, как называли сей град русские – ведь именно в нем равноапостольный князь Владимир Святой принял христианство, совсем рядом с появившимся Севастополем. Митрополичий престол был перенесен в город Херсон в низовьях Днепра – на сто лет раньше, чем он появился в реальности.

Вторая крымская митрополия, та, что была в Согдайе, или Суроже, в современном Юрию Судаке, также перенесена, но теперь на запад от Крыма. Под омофором митрополита находилась значительная часть Бессарабии по обеим сторонам Днестра с Бендерами, и практически вся Одесская область из его современности, включая Буджак.

Так что шесть ныне действующих митрополий – Бессарабская, Херсонская, Червонной Руси, Донская, Феодосийская, Готии и Крыма – являлись весомой духовной поддержкой светским притязаниям, и это было только начало по расширению зоны влияния Новой Руси.

«Все правильно – там, где раньше были земли Руси, нужно распространить наше господство во все стороны. Вначале идет церковь, благо патриарх Мефодий оказался рьяным сторонником именно самого деятельного участия. В Киеве через месяц состоится Поместный Собор, в том, что изберут местоблюстителя Лазаря на престол, у меня нет сомнений. Но теперь митрополит Киевский и Малой Руси будет поставлен моим патриархом, а не константинопольским, хотя и будет пока еще в экзархате, чтобы не дразнить Иоакима. Пусть московский патриарх продолжает лелеять надежду, но идти в боярскую или монастырскую кабалу желающих мало.

Польский король согласился на восстановление митрополии на Галичине и Волыни на правах экзархата – долго же мне пришлось уламывать Яна Собеского. Вот только напрасны его надежды, что униаты там будут заправлять и дальше, покорные воле короны. Сейчас греко-католиков там относительно немного, и есть возможность не допустить их укрепления. Понятно, что проблем у нас будет масса, да и расходов многовато – но борьба того стоит, ибо она идет за будущее.

Тут этапы нужны определенные – вначале объединить Малую Русь, и провести там реформы. А вот полное объединение в федерацию произойдет при освобождении Галиции, Волыни и Подолии от власти польского панства. Ибо нет святее уз товарищества, закрепленного в борьбе против векового врага, что грабил наш народ, презрительно именуя его «быдлом» – шляхта сторицей ответит за свою надменность.

Война с Речью Посполитой неизбежна, но нужно выиграть время на подготовку. А заодно сделать все, чтобы поляки обессилили в войне с турками. Вот тогда и отобрать все, что ими незаконно нажито, благо местное население панство люто ненавидит».

– Это только начало наших общих дел, владыко. Сейчас решается вопрос дальнейшего существования, тьфу – что за слово такое! Жизни Малой Руси – отдавать ее кому-то на пользование я не намерен. Пусть народ сам решает свою судьбу через Соборность. Но отнюдь не в казацких радах, где всем заправляет войсковая старшина, вечно склонная к предательству народных чаяний. А потому у меня есть к тебе просьба, владыко.

– Исполню ее, государь, сделаю все, что в моих силах.

– В Чигирине будет Рада – туда отправится кошевой атаман Сирко с полками. Надеюсь, что у старшины хватит ума провозгласить его гетманом. А затем с полками он отправиться на Киев – ты сам, митрополит Лазарь и весь клир должны торжественно встретить нашего гетмана. Нужно будет аккуратно, если не выпроводить воеводу боярина Троекурова, но дать ему понять, что вести ему себя там пастырем не стоит.

– Я понял, базилевс.

– Если Боярская Дума не возьмет в расчет мои аргументы, то придется воевать – чего очень не хочется. Страшит пролитие православной крови, причем напрасно, из-за упрямства нескольких сотен упоротых рабовладельцев, беспредельщиков поганых!

– Будь стоек духом, сын мой! Добрый пастырь всегда должен изгонять из стада паршивую овцу!

Юрий внимательно посмотрел на патриарха, тот взгляда не отводил, даже чуть наклонил куколь, давая понять, что базилевс его совершенно правильно понял.

«Тогда будем воевать всерьез, без всяких дураков и ненужной жалости к рабовладельцам, что московитским боярам, что польским панам. Истребим их на хрен, с корнем вырвем!

Мефодий очень умен, и то, что старик противник монастырского землевладения и крепостного права как такового, идет именно от выверенного расчета. Понимает, что воевать придется долго и от нашего государства потребуется максимальное напряжение всех сил, материальных и духовных!»

Юрий склонился перед патриархом и получил пастырское благословение – на душе стало легче…

Интерлюдия 2

Москва

6 июня 1682 года

– По Божьему установлению нельзя православные души в рабстве держать, а вы что творите, попрекая законы Божьи и людские?! Вы, бояре московские, моего царя «мужицким» называли, хулу на него постоянно возводите, клевету поганую своими языками. А еще «изгойством» попрекая! А сами каковы?! Кто ваши рати под Чигирином дважды спасал?! Пока вы срамное поражение от турок и татар терпели – мы их били постоянно! Это я тебе говорю, Григорий Григорьевич! И тебе, Юрий Алексеевич, и твоему сыну! И тебе! Да многим из вас! Вы храбры лишь в палатах, а на бранном поле за спины своих солдат и стрельцов прячетесь! И настоящих победителей тираните яростно, за людей не считая!

Федор Алексеевич замер в тронном кресле, понимая, что происходит что-то страшное и доселе невообразимое. В битком забитой людьми Грановитой Палате, где по обыкновению проходили заседания Земских Соборов, послы базилевса Юрия Льва архонты Ванька Волынский и Федька Головин, вопреки древнему благочестию, стали поносить и хулительно ругать знатнейшее боярство, впавшее на добрую минуту в оцепенение от такой неслыханной наглости.

– Вы думаете, базилевс забыл, как вы его на дыбу здесь вздергивали и кнутом стегали на дыбе?! А за что?! Да за то, что он меч свой поднял в защиту православной нашей веры, невольников в татарском рабстве отбивал – а вы их холопами делали! Да на вас креста нет, злыдни! Великий государь Федор Алексеевич базилевсу свою сестру в жены отдал, а почему Дума Боярская до сих пор за жестокости свои нашему царю Юрию Льву челом не била, и за несправедливость учиненную прощения не попросила?! Шесть лет прошло, и до сих пор ответа нет!!

– Смотри народ русский на крамолу боярскую! Вот где изменники и мучители люда сидят, ни кого не жалеют – ни царя, что кровь с басурманами проливал, ни обычного страдника! А базилевс наш за всех сердцем радеет, народ вольности обрел и податями не обложен!

– Бей сквернословцев, бояре!

– Лупи поганцев!

Федор ошалело мотнул головою, не в силах поверить глазам. Такого не могло просто быть, но случилось. Громко заоравшие бояре кинулись на архонтов, свалили их на пол. Сквернословя, начали топтать послов базилевса ногами и бить посохами. И началась свалка – в схватку кинулись выборные от стрелецких полков и посадские, причем явно спасая послов от боярской лютости. Но вмешались московские дворяне и жильцы – началась драка, и поднялся всеобщий гвалт…

Последний раз Земской Собор собирался почти тридцать лет тому назад, решая один вопрос – стоит ли защищать Малороссию от панской немилосердной ярости. Поляки жестоко подавляли выступление казачества, которое поднял на восстание гетман Богдан Хмельницкий.

А за четыре года до этого, на Соборе было принято решение отменить «урочные лета» – время, когда можно было вести сыск беглых и возвращать их прежним владельцам. А прежде отменили по настоянию служилого дворянства заповедный «Юрьев день» – двух недельное время, когда смерд мог уйти от хозяина, рассчитавшись с ним и заплатив еще «пожилое». И все эти решения принимались в отсутствие крестьянских представителей, которых на Собор не допускали. А ведь смерды составляли подавляющую часть населения, ставшую совершенно бесправной.

Да и посадских людей, выборных от городов со стрельцами едва третья часть выходила, все остальные выборные были от служилого и московского дворянства, боярства и духовенства. Чисто сословное учреждение, когда меньшая часть населения диктует свою волю всем остальным, которые могут только «бить челом» царю на несправедливости.

Так и прошел бы этот Собор, окончательно утвердивший в Московском царстве крепостничество, если бы не бунт, беспощадный и жестокий, перед которым померкли все выступления прошлого, включая знаменитый "Медный бунт», что произошел на 19 лет раньше…

– Где жалование наше за полгода?!

– Почто, вошь бледная, ты наши деньги присвоил?!

– Где уворованное у нас прячешь?!

– Пожалейте, православные, все отдал. Жена и детки по миру пойдут с протянутой рукою!

– А ты нас жалел, мерзавец?!

– Сознайся – где еще деньги спрятал!

Третий день в стрелецких полках шло возмущение, открыто прорвавшееся. После злосчастных Чигиринских походов десять тысяч стрельцов вернулось в Первопрестольную, в рванине и убожестве, испытавшие на себе все тяготы войны. Но вернувшись в слободы, они увидели полное разорение торговлишки, а свои лавки заколоченными. «Царево жалование» выплачивали за походы три года, причем полковники и стрелецкие «головы» присвоили половину, при чем не скрывали своего лиходейства.

Пытались жаловаться в Стрелецкий Приказ, но его боярин, князь Михаил Юрьевич Долгоруков приказал жестоко выдрать жалобщиков кнутом. Написали «челобитную» молодому царю, отправили ее с выборными от всех десяти полков – а вернулась она князю Михайле, чтобы тот разобрался в проблеме. Тот и «разобрался» с выборными – били на княжьем дворе батогами так сильно, что двое стрельцов от того наказания крепко занедужили и в муках померли. А полковники стали лютовать вдвое прежнего, ходили посмеиваясь – «правда наша, дурни, а вы свою поищите!»

Долго копилась глухая ярость у служивых, что видели от бояр несправедливости и глумление. А по слободам «прелестные письма» ходили, с вопросами всякими – почему у базилевса стрельцы в сражениях побеждают, а кровь свою не проливают понапрасну?!

И жалование почему на Новой Руси втрое больше выплачивают, и вовремя, и никаких вычетов с него не делают?!

Почему на южных русских землях народ в вольности живет, а в Москве мучается, терпит напасти от боярства?!

Вопросы множились, а вот ответа на них не было. Наоборот, тех, кто «прелестные письма» читал или переписывал, хватали и волокли в Приказ, а там палачи на дыбе всячески мучили.

И решили стрельцы челобитную царю и Земскому Собору подать, прийти в Кремль полками, и, преклонив колени перед царем, пожаловаться на творимые несправедливости. Но не тут то было – явившихся на полковой двор стали хватать полковники со своими присными, бить палками и гнать прочь, ругая всячески.

И вскипела русская душа!

И прорвался безудержный гнев!

Раздался клич, призывающий разбирать оружие. Полковник Полуэктов и сотник Максимов схватились за сабли, желая напугать подчиненных. Да не тут-то было – те схватились за бердыши и разрубили в куски своих начальников. И все, тут надежды на прощение не осталось, а семь бед – один ответ, как в народе говорят.

Начался самосуд – полковников и сотников поставили на «правеж» – били палками, требуя вернуть деньги. Те, вопя от боли, признавались, где прячут уворованные монеты. Стрельцы пошли по домам, находили тайники, считали рубли, полтины, алтыны и копейки. Приходили в ярость от подсчетов – не хватало половины от жалования.

– Да что с ними разговаривать, пускай полетают!

Предложение пришлось многим по душе – начальных людей одного за другим стали поднимать на колокольни. Те хрипели и молили подчиненных о пощаде, обещая все исправить, но поздно – их сбрасывали вниз. Повезло тем, кто сразу разбился о камни, трое сотников покалечилось, несчастные громко стонали, а в них втыкали подтоки бердышей. Алая кровь пузырилась, будоражила души, опьяняла, приводила в неистовство сердца.

Всем захотелось действовать и сражаться, не важно против кого. Громко забили барабаны, развернули стяги – сотни стали спешно строится в колонны. И тут по стрелецким слободам пронеслись всадники в простых кафтанах, громко крича:

– Стрельцы! Бояре послов Юрия Льва, что потребовали даровать московскому люду вольности, бьют смертным боем. Одного затоптали, другому архонту глаз выбили!

– И за царя нашего Федора Алексеевича принялись, в лютости своей. И посадских людей, что государя защищают, бьют смертно!

– Спасайте царя, служивые!

– Бейте бояр, семя крапивное вывести напрочь нужно! Царь Федор всех вольностями одарит!

Всколыхнулись стрельцы, услышав такие призывы – и забили барабаны тревожно. Матерясь, на ходу заряжая старые пищали и новые фузеи, держа бердыши в руках, стрелецкие сотни одна за другой покидали слободы и устремлялись к Кремлю.

Вся Москва застыла в паническом страхе и напряженном ожидании чего-то страшного и непоправимого. Бунт, который позже в народе назовут Стрелецким, начался!

Интерлюдия 3

Москва

9 июня 1682 года

– Все люди Малой Руси будут вечно признательны великому государю Федору Алексеевичу, патриарху и русскому народу, и желают процветания и пребывания в вечной милости Божьей!

Федор Алексеевич держа в руках скипетр и державу, с каменным лицом слушал посланца нового украинского гетмана Сирко полковника Лизогуба, что склонился в земном поклоне перед ним. Внутри молодого царя все кипело – вот так просто, не поставив в Москву известность, в Чигирине произвели переворот реестровые казаки базилевса. Запорожцы заставили войсковую старшину выкликнуть старого кошевого атамана, что не раз домогался до вожделенной булавы.

В другое время молодой царь приказал бы схватить посланника, заточить в поруб и вздернуть там на дыбу, пытая в измене, но только не сейчас. Москва и так три дня была охвачена кровавым Стрелецким бунтом, который привел в дикий животный страх не только все боярство, но и самого Федора Алексеевича, внезапно осознавшего, что реальной власти у него нет, несмотря на поклоны мятежников с их челобитными.

Июня шестого дня, в первый же час заседания Земского Собора, случилось неслыханное – послы базилевса Юрия Льва обвинили чуть ли не всю Боярскую Думу в оскорблении их царя, в жестокостях, что над ним сотворили шесть лет тому назад в Москве. Ведь подвергнуть решились бесчеловечным пыткам, надругательству и умалением «чести» ни простого боярина или знатного князя, а потомка галицких королей, что стал «самодержцем» Червонной Руси, да и прибыл в Москву по милостивой грамоте умершего к тому времени царя Алексея Михайловича.

И беда в том, что сотворивший злое дело боярин Артамошка Матвеев действовал так при попущении Думы, в которой хорошо знали о столь вопиющем случае, но одобрили истязания «изгоя».

Но времени прошло много, посчитали, что Юрий Лев простил учиненное над ним, особенно после женитьбы на царевне Софьи, но оказалось что нет. Ставший могущественным базилевсом Готии, Понта и Новой Руси все хорошо запомнил, как любой монарх на его месте. И его послы прилюдно бросили дерзновенные слова, за которые следовало забить до смерти любого – но только не послов.

Ибо последние всегда говорят от имени своего государя и неприкосновенны по всем обычаям!

Федор не смог воспрепятствовать боярскому правосудию – те, многократно оскорбленные дерзкими архонтами, кинулись в драку, сорвались, не выдержали поносных слов.

Ваньке Волынскому, что дворянчик захудалого, прежде княжеского рода, присяге царю изменивший и под руку базилевса тайком перешедший, выбили глаз посохом. Федьку Головина, потомка знатных феодорийских бояр, чей род и в Москве возвысился, свалили на пол, и битье учинили прямо на царских очах. И так бы забили обоих хулителей до смерти, но вмешались посадские выборные и спасли тех от неминуемой погибели, чудом вырвав из боярских рук чуть живыми.

В ту минуту Федор испытал облегчение – он хорошо знал, что его зять подобных обид никогда не прощает, а убийство посла, чтобы он не говорил, вопреки всем обычаям, и отмщение справедливо.

Грозная поступь стрелецких полков Червонной Руси устрашала, но в тот момент никто не знал, что в Москве собственные стрельцы учинили бунт, перебив жестоко собственных начальных людей. И пошли в Кремль, вооружились «огненным боем», дабы дерзновенно потребовать от царя и Земского Собора устранения обид многих, ими чинимых.

Федор Алексеевич хорошо знал челобитные стрельцов, как и те лишения, что они испытали в Чигиринских походах, ведал про самоуправство полковников, присвоивших «государево жалование».

Самому тогда надо было в это дело сразу же вмешаться, и ослушников сурово наказать!

Но пустил все на самотек, да и денег в казне мало. И вызрел нарыв, ходили «прелестные письма» и слухи по слободам, и лопнул гнойник кровавый. Пошли в Кремль в силе тяжкой мятежные стрельцы, разоруженная охрана не сопротивлялась, пропустила – да и что могли сделать, когда все десять полков ворвались с фузеями и бердышами в руках.

И прямиком в Грановитые Палаты направились, а стрельцам там и сказали, что готских архонтов покалечили, когда они вольности для всего русского народа попросили!

Страшным криком возроптали стрельцы!

Федор Алексеевич на всю жизнь запомнил всколоченные бороды и горящие кровавым блеском глаза. Нет, царя не трогали, ему кланялись, но у стрельцов имелись листы с перечнем боярских имен и списков чинимых ими обид. Стали хватать думцев одного за другим, выволакивали несчастных на Красное крыльцо, провозглашали громко их вины, настоящие и выдуманные, и скидывали вниз, на подставленные копья, штыки и бердыши, несчастных, что умоляли их помиловать и не предавать жуткой казни.

Побили смертью князей Григория Григорьевича и Федора Юрьевича Ромодановских – первого обвинив в измене и напрасной гибели русских воинов по Чигириным, а второй просто под руку попался. Казнили отца и сына князей Долгоруких – особенно мучили Михайлу Юрьевича, главу Стрелецкого Приказа. А затем все пошло и поехало – вкусив кровушки, стрельцы словно ополоумели – три десятка бояр злодейски умертвили, чуть ли не треть состава Думы.

Дворян, что попробовали остановить смертоубийство, избили люто, кости многие им сломав и члены повредив. На царя шикнули так, что Федор Алексеевич бессильно сидел в кресле, не мог даже руками двигать и голос свой возвысить.

А самого патриарха Иоакима, что анафемой мятежникам громко пригрозил, срамили всячески, глаз подбили – не убоялись поднять руку на владыку. Да за бороду таскали, куколь сбив и срамили всячески, грозя чернецом того сделать и в ближайший монастырь отвезти.

Притихли в страхе и «думцы», и «земцы», кровавыми расправами дух им сломили. А стрельцы тут же потребовали выборных от «черносошных» крестьян и смердов, и те через несколько часов оказались перед Земским Собором, словно поджидали момента этого. И два дня читали обиды всячечкие, что над народом творились воеводами и боярами, игуменами и келарями монастырскими, дьяками и дворянами.

Перечень был долгий, слушая его, Федор Алексеевич окаменел. Нет, царь хорошо знал о многих злоупотреблениях, но чтобы такое неприкрытое лихоимство творилось – не ведал. Собором постановили произвести самый строгий сыск по обидам и ябедам, думали, что этим дело закончится. Пришибленные страхом бояре мечтали только об одном – улестить и уговорить стрельцов, вывести их из Кремля любой ценой. А опосля собраться силами, созвать дворянское ополчение и раздавить мятежников так, чтоб кровь во все стороны брызнула.

Не тут то было!

Стрельцы потребовали принять «Уложение о вольностях», на пример базилевса Юрия Льва. Бояре и дворяне задохнулись от негодования, некоторые громко возроптали, их поддержали церковники. Зря они это сделали – были сразу же нещадно избиты, и казнили бы их зверски, напрасно сам Федор возвысил голос с призывом о милости.

Однако вмешался архимандрит Сильвестр, духовник самого базилевса и царицы Софьи, случайно оказавшийся в Москве, где вел переговоры о переписывании летописей. К нему все прислушались – казни приостановили. Устрашенные бояре всей Думой одобрили принятые Собором «уложения» – грамоты о том были немедленно составлены и отправлены по необъятным весям и всем городам.

Приняли также положение, что отменить эти «уложения» сможет только один Собор всей Земли Русской. В котором должны будут участвовать выборные от Новой и Малой Руси, и сам базилевс. Сильвестр прилюдно поклялся, что так и будет, ибо Юрий Лев всегда выступал за народные вольности, и всячески их защищает.

И принялись уговаривать стрельцов прекратить бунт – Федор громко даровал им прощение, ибо «многие измены и воровство было выявлено». Приговорили собрать золотую и серебряную посуду и впредь ее не делать, заменив на мельхиоровую. Потребовалось начеканить монет и выплатить всем служивым людям жалование и наградные. На Красной площади решили установить памятный столб, а стрельцов именовать «надворной пехотой», разрешив им выбирать сотников и полковников.

На третий день стрельцы уже уступили, согласились – и тут прибыло посольство от нового гетмана, что фактически дезавуировал все прежние «статьи» о Малой Руси. И дерзко поставил вопрос о Слобожанщине, предложив двойное управление под надзором базилевса. В другое время за подобную наглость прибывших старшин наказали бы прилюдно в назидание, но сейчас был самый неудачный момент – их поддержали стрельцы. Да и связываться с шестидесяти тысячным стрелецким войском Юрия Льва никому не хотелось – тот имел веский повод начать войну.

Так что приговорили принять предложения гетмана, и отправить в Киев (тут многие скрипели зубами) всех малороссов, что томились в московской ссылке. А базилевсу дать богатейшие дары от всех боярских родов, чтобы тот не держал на них свой гнев. Послов же отпустить с честью, наградив всячески за понесенный ими ущерб. И теперь все терпеливо ждали царского слова, что должно было поставить точку.

Федор тяжело поднялся с трона – он единственный из присутствующих сидел в палате. Тяжело было произнести слова, но крайне нужно. И молодой царь с трудом изрек:

– Быть по сему!

Глава 4

– Тебе следует, базилевс, после смерти моей, стать гетманом! Я сейчас твердо взял власть, пусть грех тяжкий на мою душу ляжет, но всех кто в миску польского круля смотрит, али царю Федору норовит в чашку носом залезть, «зачищу», как ты любишь приговаривать.

– Да брось ты, Иван Дмитриевич о смерти говорить – ты еще крепок аки дуб, весь жилистый!

– Я и так смертушку свою на два годика обманул, – усмехнулся старый «характерник». – Но увидел, что ты державность блюдешь, вот и напряг все свои силушки. И дождался булавы гетманской! Теперь хочу ее в твои руки отдать, чтобы впредь базилевсы ей распоряжались и самым достойным давали, а не прихвостням.

– Старшин я переберу хорошенько, гетман, более безобразия не допущу – и так сплошная Руина затянулась на полвека. Московиты и ляхи грызлись за Малую Русь, а я хотел, чтобы в итоге она сама должна определиться. И добился своего!

Юрий усмехнулся – сейчас он лукавил перед собою. Своей целью он изначально ставил объединение Новой и Малой Руси, ибо по отдельности этим частям было не прожить. Потому что ими соседи играть начнут, и не важно, в Москве или Варшаве, а то и в султанском Константинополе, или в крымском Бахчисарае – впрочем, хан уже отыгрался, потеряв народ свой вместе с территорией. Но два игрока остались – и обоих он переиграл на их же поле, тщательно создавая ситуацию, провоцируя ходы и подгоняя обстоятельства – и добился своего.

Поляки полностью потеряли правобережье, как бы не хорохорились в их сейме. Панство органически ненавидели, а потому возвращения прежних порядков было невозможно. А два оставшихся гарнизона потихоньку можно выдавить, не доводя дела до открытой войны.

Московский царь со своими боярами тоже оказались не у дел, потому что на смену «Глуховским статьям» пришло «Чигиринское соглашение». Та же петрушка, что с ляхами, только вид с бока. В Киеве оставался воевода с Малороссийским Приказом, вот только реальной власти у него не имелось. Да и дела свои он должен был согласовывать с наместником базилевса – тут Юрий стоял твердо. Как и в Слобожанщине, что де-юре была под скипетром царя, но де-факто норовила слиться как можно скорее с Новой Русью, вернее с реестровым войском Запорожским Низовым.

– Я знаю это, базилевс. Но пусть Малороссия своим порядком живет, а твоя Новороссия своим – но быть им вместе!

– Так оно и будет, гетман, в том моя держава сильна! У меня таково устроение на всех землях, устои никому не навязывают, их принимают всем сердцем! Вот тебе крест!

– Я верю тебе, Юрий Лев, – серьезно произнес гетман, и, усмехнувшись блеклыми губами, добавил. – Смотрю на тебя и дивлюсь каждый раз – то ты ведешь себя как истинный грек, то русич, то, уже как гот – хмурый и спокойный. И как ты так ухитряешься жить?!

– А я и есть выражение трех моих народов – все они дороги моему сердцу и не один из них в обиду не дам!

Юрий закурил папиросу, а гетман принялся набивать свою люльку. И хотя в комнате воцарилось молчание, оно не было ни для кого тягостным – каждый размышлял о своем.

«Московский царь все же еще юнец – поверил в мое бескорыстие. Хотя так оно и есть – не за свой карман радею. Да, это именно я устроил тебе бунт, братец Федор, вместе с кровопусканием боярства. Иначе нельзя было – либо они погибнут, или в войне между нами полягут многие тысячи ни в чем неповинного народа.

Все произошло бы согласно старой поговорке – паны дерутся, а у холопов чубы трещат!

А так ходу назад ни ты, ни твои бояре уже не сможете дать. Вольности то вы на земском Соборе утвердили, пусть и под страхом смертоубийства – так надо было вам стрельцов своих нормально содержать. А так я «прикормил» нужных мне людишек – и получилось то, что случилось. И к добру все – не будет теперь крепостничества с его рабством, и не смогут дворяне с крестами на шее православными мужиками торговать.

Так что бояре, если этот урок кровавый не усвоят, я им его повторю – сейчас проделать подобный фокус станет намного легче. Народ вкусил глоток воздуха свободы, хотя вы горло ему старательно давили тридцать лет. А теперь если решите вернуться к старому, то полыхнет вся Русь, и земля у вас начнет гореть под ногами. Так что приноравливайтесь к новым порядкам и учитесь жить без холопства!

Впрочем, междоусобицы я у вас не допущу – окажу услугу Федору, и не медвежью. Понимаю, что боярство не желает реформ, по крайней мере, большая его часть. А объявленные из-под палки «вольности» считают дьявольским наваждением. И сплотятся они вокруг юного Петра – вот бы кого мне не хотелось видеть в царях.

Да и не так сложно десятилетнего парня на престол возвести – сыпанули яда Федору, и все – финита ля комедиа!

Царица Агафья полячка, царевич Илья несмышленыш, еще титьку сосет – кто за них двоих голос подаст?! Князь Голицын и Языков с Лихачевым – даже не смешно!

Царевич Иван Алексеевич, хоть и окреп немного, и перестал считаться юродивым, благо за город уехал, но в цари совершенно не годится – добрый очень, трусоватый и тихий. Такому власть в руки положи – уронит, и будет рад что от ноши избавился!

Так что решение верное – забрать Петра к себе с его матерью. Пусть в Москве воспримут, что я венценосным заложником решил разжиться. Одно другому не помешает, пусть так и считают!

Теперь нужно терпеливо дожидаться пока цезарцы и поляки обессилят в войне с турками, а там выйти на поле брани со свежими войсками. Вполне приемлемый вариант!»

Юрий бросил потухший окурок в чашку, посмотрел на Сирко – тот на него смотрел пронзительным, все понимающим взглядом умудренного прожитыми годами старика.

– Вижу, что дела задумываешь великие, и праведные – злости на твоем лице не было. О них спрашивать не буду – уже незачем мне такие вещи знать, да и трохи поздновато любопытство тешить.

– К войне с турками готовиться надо, хотя первый год не воюем, и облегчение большое пришло. Города строим, села и мануфактуры, железа плавим. Жизнь идет, Иван Дмитриевич!

– Так то оно так, государь, но даже если ты от войны уходишь, то она за тобой всегда придет. Что надумал?

– Твой народ, гетман, к войне готовить – армию большую собирать нужно. Справные казаки конными выступят, а селяне и прочие в стрельцах послужат. Всех вооружу и снаряжение с обмундированием выдам – думаю, к следующему лету управимся, ведь целый год впереди. А дабы проблем не было, надобно по всей Малой Руси мои деньги принять к употреблению – оно так лучше для дела.

– Так гроши твои и так ходят.

– Но не по решению или указу, гетман, а потому что лучше иных будут. Но для дела нужно…

Юрий задумался и неожиданно усмехнулся, приняв решение. И посмотрел с улыбкой на старика.

– Ты прав – я ваших монет начеканю, с гербом и номиналом. Но по весу и размеру станут неотличимы от моих или московских монет. И споров и упреков от соседей не будет – «незалежность» полная соблюдена.

– Хитер, ну да ладно – пусть так и будет. Зато ляхи с москалями меня терзать начнут, а я их дурить всячески. Надеюсь, и ты поможешь.

– Конечно, помогу, куда я денусь. Одно плохо – свинца у нас не густо. Припасы кое-какие создал, но маловато.

Юрий ощерился, прикусив губу. Москва передала свыше тысячи пудов свинца – больше у самой не имелось, покупной металл. Собственная добыча на Донбассе была мизерной – из «обманок» наплавили несколько десятков пудов. Из Богемии привезли обозами через польские земли две тысячи пудов свинца – вроде много, но на самом деле всего на миллион пуль. Так что на новые пушки перейти никогда не удастся – свинцовые оболочки для снарядов верх расточительства и глупости.

Удалось закупить в грузинских землях шесть сотен пудов свинца, до трех тысяч меди, и немного серебряных слитков – все приходилось тайно вывозить контрабандой через море.

Заключать какого-то долговременного соглашения Юрий не стал – грузины словно очумели. Воевали все против всех, месились между собой два царства и с полдюжины княжеств так, что украинская Руина в сравнении выглядело бледно. В этот увлекательный процесс кровопускания постоянно вмешивались турки и персы, так что заварушка приобрела характер нескончаемой бойни, где бал правила сама смерть.

Да и нравы на фоне бесконечных конфликтов приобретали гротескный вид. Недавно скончался в Имеретии царь Баграт «Слепой», так вельможи на его престол посадили зятя, князя Георгия Гуриели. И тот первым делом отказался жить с дочерью умершего царя Дареджан и женился на собственной теще царице Тамаре.

И как тут дела решать прикажите?!

Глава 5

– Турки взяли Вену, государь!

– Как это случилось?!

Новость ошпарила Юрия, словно крутым кипятком из чайника за шиворот. Такого выверта от судьбы никак не ожидал. Поневоле закралась мысль – а не по тому ли это случилось, что он сам уже изменил ход истории в этом мире, хотя бы ликвидировав Крымское ханство на целый век раньше положенного срока. Да и другие изменения принес – те же пули Нейслера и прочее, в большинстве своем артефакты из будущего.

– Цезарцы пришли в большой силе освобождать свою столицу, что два месяца держала осаду от войск султана. Да, Мехмед прибыл к своим янычарам, те изрядно воодушевились…

Юрий вопросительно посмотрел на запнувшегося словом Смальца, но торопить старого друга и соратника не стал, зная того чуть ли не с первых дней своей жизни в этой реальности. Просто закурил, посматривая, как Григорий набивает свою люльку табаком. Дождался терпеливо, когда тот пыхнул дымом и заговорил снова:

– Сам император Леопольд прибыл к своему войску, и возглавил его, хотя цезаря отговаривали и советовали покинуть армию. Османов было чуть больше ста семидесяти тысяч – при осаде имелись потери, и не малые. Цезарцев вместе с союзниками сто тысяч набиралось, а то и больше, да еще гарнизон изрядный в столице. И сошлись они на поле у горы Калленберг – рать супротив рати. Выстроились в порядки и выдвинули артиллерию – у турок она оказалась намного лучше.

– Как так?!

– Наши единороги, государь, вернее, точно такие же отливать османы стали с осени прошлого года, как выяснилось. Через головы своих войск стрелять стали, шрапнелью войска цезаря осыпая. Причем с закрытых позиций, Юрий, как ты нас учил. Помнишь?

– Конечно, – Галицкий мотнул головой, прикусив губу. Шесть лет назад единороги были «засвечены» в бою, и вот теперь противник их стал массово использовать. Чтобы то не было, но османы быстро учатся и умеют извлекать опыт из поражений.

– Так вот, государь. Ряды цезарцев расстроились, тут турки и перешли в наступление, бросив вперед янычар, которых сопровождали легкие единороги в боевых порядках, совсем как у нас.

– Прах подери, Смалец! Они быстро учатся! Не удивлюсь, если вскоре применят массу штуцеров…

– Уже, государь!

– Уже… Твою дивизию!

– Половина янычар была со штуцерами, Юрий – они истребляли цезарцев, хотя и у тех было много нарезных ружей, никак не меньше, чем у турок. Беда в том, что янычары использовали их… Как это…

Смалец запнулся, наморщил лоб, припоминая нужное слово. Затем изрек громко:

– Массированно их применяли, как ты всегда требуешь. Как и единороги! Сметали залпами все перед собой и проломили центр австрийского войска. Затем навалились на правое крыло, опрокинули христиан!

– Эпическая сила!

Юрий выругался – ладно, единороги и штуцера, все же промышленность Оттоманской Порты в количественных показателях сейчас не уступает Донбассу с Керчью, однако и не превосходит. Но вот тот факт, что османы полностью скопировали тактику ведения боя, грозило большими проблемами будущим летом. Ибо сейчас, в начале сентября, успеть перебросить войска на Дунай проблематично, да и край разорен войной совсем – местные ресурсы отсутствуют начисто. А запасов припасов у турок не имеется, их только сейчас нужно заготовить.

– Венский гарнизон пошел на вылазку, стараясь помочь своим главным силам, даже смял заслоны. И попал в ловушку – турки накрыли картечью и атаковали австрийцев резервами. Смяли и погнались, с ходу ворвались в Вену – на улицах бои завязались. Однако этого хватило – левое крыло цезарцев попыталось контратаковать. Несколько драгунских полков повел в бой юный принц Евгений Савойский, однако выручить не смог, да и сам погиб, получив в грудь сноп вязаной как у нас картечи.

– Час от часу не легче!

– Турки учинили бойню окруженным христианам – погиб император Леопольд! Пленных янычары совсем не брали, резали всех в подряд без всякой пощады! Бегущих цезарцев татары и ногайцы гнали до позднего вечера, секли безжалостно. Головы отрезали и сложили из них большой курган, а главу императора поднесли султану на золотом блюде, а потом насадили на копье с бунчуком и всем показывали!

У Юрия задрожали пальцы, он с трудом смял мундштук папиросы и закурил. Картина сражения словно всплыла перед глазами и оказалась весьма печальной. Да что лукавить перед собой – вещи надо называть своими именами. Свершилась катастрофа!

– Вслед за Веной пал Грац, а потом еще шесть городов – жителей в них либо побили, или продали в рабство. Говорят, что султан повел войско на венгров, что покойного цезаря поддержали.

– Скорее всего, так и есть – оставлять в своем тылу непокоренных, когда есть возможность перебить их в чистом поле, глупость. А вот поход в Богемию или Моравию затруднен – там горы, и осенние дожди скоро пойдут, а там и зима нагрянет вскоре.

Но как же хреново получилось!

Будущим летом мы один на один с турками останемся, на помощь ляхов и молдаван не стоит надеяться – они сейчас ошеломлены известием и сильно напуганы будут!

– Что делать станем, государь?!

– Что и делали, Гриша, только в темпе! Домнам и мануфактурам работать беспрерывно – оружие нужно исключительно нарезное, что орудия, что винтовки. Найдем чем османов встретить!

Юрий задумался – казнозарядных винтовок Шарпса изготовили где-то с полторы тысячи штук, капсюлей на них хватало с избытком, как и бумажных патронов, благо собственной бумаги было уже в достатке, но кое-что прикупали в Московском царстве.

Алхимик из Чехии, фанатик взрывчатых веществ, и гремучей ртути в частности, благо киновари на Донбассе был целый рудник, шесть лет работал не жалея ни себя, ни своих учеников. Причем в прямом и переносном смысле – погибло два его воспитанника, искалечило еще пятерых, сам химик лишился левой кисти и потерял два пальца на правой руке. Однако потери его не напугали – сумел наладить производство гремучей ртути и запечатывать ее в капсульные колпачки.

Этими совершенными винтовками вооружали только полковые снайперские команды, из отборных бойцов, да готских горных егерей в Крыму – в исключительной преданности которых Юрий не сомневался. Но большой роли в будущем генеральном сражении эти винтовки не сыграют, даже если удастся их число удвоить.

«Так что не стоит дергаться и ломать производственные графики. Сейчас делаем полсотни штук в месяц, вот и будем столько изготовлять исключительно для снайперов и моих готов. И сыграть свою роль они смогут только на локальном участке фронта, и в соответствующих условиях. А для этого еще не время, и не место».

С нарезными пушками дело обстояло намного хуже. Не мудрствуя, Юрий прибегнул к наиболее распространенным в России в последней четверти 19-го века казнозарядным орудиям с клиновым затвором. Выстроилась целая линейка систем – 87 мм легкая и 107 мм полевая пушки, да шестидюймовая гаубица. Отлили каждого типа по несколько штук, провели испытания с впечатляющими результатами.

По эффективности новые системы превосходили единороги по всем параметрам. Дальность стрельбы возросла вдвое, по точности намного лучше, а весил снаряд гораздо тяжелее обычной гранаты или шрапнели, а, следовательно, мощнее.

Для снаряжения последних, долбанутый на химии ВВ, чех изготовил пироксилин. Изобретение привело к гибели нескольких даровитых студентов на практических занятиях по изготовлению этой смертельно опасной взрывчатки, имевшей крайне паскудное свойство взрываться в собственных орудийных стволах при выстреле.

Однако на этом прогресс и встал – требовался свинец на оболочки снарядов, а его как раз и недоставало, и взять было неоткуда. Едва хватало на пули, расход которых в предстоящей кампании должен был пойти на несколько миллионов. А ведь каждая такая пуля с унцию свинца весит, а на изготовление пятисот пуль целый пуд уходит.

Так что все работы по орудиям пришлось наглухо засекретить до будущих времен, пока собственные свинцово-цинковые рудники не появятся. А это будет нескоро – все богатейшие месторождения находятся на Урале и в Сибири, а, значит, в Московском царстве.

В Грузию влезать не хотелось категорически, зато купцы всегда говорили, что свинцовую, медную и серебряную руду добывают на Кавказе, от верховий Кубани и Терека. И даже частенько привозили на продажу по десятку-другому пудов.

Но регулярную торговлю с поставками вести невозможно – закубанские ногайцы вульгарно грабили караваны, нарушая все договоренности. Так что пришлось двинуть войска – Анапу взяли, главные силы орды рассеяли. Поступили хорошие новости – кибитки тронулись на Волгу, ногайцы побежали искать спасения либо у калмыков, или желая переправиться через реку зимой по льду и откочевать в бескрайние степи на восток, в глубину Азии, подальше от жестоких гяуров.

Оставалась надежда, что через десять лет удастся полностью закрепиться на Кубани, и начать нормальную разработку нужных рудников. Еще имелась надежда на Понтийские горы в Халдии, бывшей Трапезундской империи – оттуда порой привозили золотой песок, серебро и свинец. Последние два металла часто встречались в одних рудных проявлениях, так что определенные перспективы имелись.

Но время, время – а война на носу, в спину дышит!

– Ну что ж, Григорий Иванович, надо собирать Думу и решать всем вместе – как с османами воевать будем. Ведь они сюда следующим летом непременно прибудут в «гости», да в силе тяжкой!

Глава 6

– Тяжко нам придется, Софа, слишком несопоставима между нами численность населения. Если с объединенной Гетманщиной и Слобожанщиной считать, то миллиона три народа наберется – и то за уши притянуто. Но половина народа в военном плане полный ноль, дай Бог за оставшиеся восемь месяцев хоть что-то путное из них сделаем, – Юрий вздохнул, супруга прижалась к нему теснее, провела ладошкой по груди и животу. Вот такое проклятое ремесло у правителей – даже в постели мысли не отпускают, все время накатывают мутной волной забот.

– В Оттоманской Порте все пять миллионов, наверное, но то только турок и прочих тюрков, а так народа в раза три больше – половина христиан, остальные мусульмане – арабы или курды. Хрен их разберешь – наш Посольский Приказ ни ухом, ни рылом, а иноземцы мутят – сами точно не ведают, у них одни догадки.

– Так у нас можно податный люд переписать.

– Нужно всеобщую перепись провести, и у нас, и на Малой Руси. Всех людей, а также домашней скотины – лошадей, коров, коз с овцами, свиней. И сколько обработанной земли под пашнями и огородами, сколько всего выращивают – зерно, подсолнечник, картошка, кукуруза и прочее. Сколько мужчин, и какого возраста, а также стариков, женщин и детей. Калек всяческих подсчитать, да священников с чадами и домочадцами.

– Зачем всех, свет мой?! Жена ведь как нитка за иголкой тянется. А так в цифрах запутаться можно. Подсчитать всех мужчин, кто работает на посаде или землю пашет. Вот и все. И мальцов еще всех переписать, у кого усы пробиваться стали. Ты же люд воинский на учет всех берешь, вот все нужные цифири и прикажи доставить от всех воеводств.

– А ведь ты права, милая – все просто сделать. Только лошадей пятилеток и более на учет взять нужно – и в кавалерию, и в упряжки нужны.

– Так слободские и сельские «головы» и старосты цифры нужные в бумаги занесут. Скрыть от тебя правду? Нужды в том у них нет. Ведь если ты подьячих отправишь для проверки, так кривда наружу сразу и вылезет, а там на правеж встанут.

– Действительно, все просто. Но перепись можно и нужно сделать – для того священники есть и школы. Там мигом все пересчитают, в каждой слободе и сельце. А в городах общие показатели сверят и по волостям сведут. Так и сделаем – но только после войны с турками.

– Вижу, ты кручинишься, сокол мой ясный…

– Знаешь, будь их тысяч сто, я бы не вздыхал, но когда вдвое больше басурман пожалует, есть над чем призадуматься. У нас, Софа, под ружьем стоит восемьдесят тысяч стрельцов и триста орудий – рать вроде большая, но чтобы ее отмобилизовать, месяц нужен. И людей отрывать от дела раньше времени нельзя, а точно в срок. Казаков запорожских, слобожанских и донцов тысяч двадцать наберется.

– Так уже сто тысяч ратных людей и набралось. Но ты ведь без гетманцев считал?

– Да, Сирко обещал двадцать тысяч конных казаков привести, да столько же пеших стрельцов – больше обучить не смогут.

– А брат мой помощь пошлет?

– Федор уже отряд Гордона отправил – там семь тысяч, и еще столько же Косагов приведет – и это все.

– Вот сто пятьдесят тысяч ратных людей в твоем войске и набирается, свет мой ясный. Но ведь у польского короля тысяч тридцать войска под рукой имеется, да валашский и молдавский господари тоже ратных людей под своей рукой держат…

– Толку с них в генеральной баталии мало, потому и не счел. Так же как татар и ногайцев в султанской армии. Они друг друга уравновешивают вроде как, а потому зачем в учет брать.

– Ничего, побьешь турок, как всегда бивал!

«Твои слова да Богу в уши!

Раньше я их побеждал с помощью нового оружия и непривычной для них тактики, а теперь преимущества нет, на равных драться придется. А противник воодушевлен победами над австрийцами – почитай «Священной лиге» если не смертельный, то нокаутирующий удар нанесен. Цезарцы центр всей нашей коалиции, причем мощный – и в одночасье брешь выбита. На юге только венецианцы, но они сильны флотом, что на себя османские корабли отвлек и нас в покое оставили. А то бы давно паруса капудан-паши увидели у Очакова, Севастополя и Керчи.

Так что остались только мы с гетманом, да ляхи. Помощь от царя символическая, валахов и молдаван в расчет брать не надо – вояки с них еще те. Где-то в Трансильвании, говорят, что венгры с турками сцепились, но такие новости из разряда слухов.

Как воевать будете, Юрий Львович?

В апреле отмобилизовать армию и двинуть полки за Днестр. Нам лучше воевать на молдаванской и валашской землях – господари держаться будут стойко, преждевременная эмиграция их вред ли устраивает. А пощады им османы не дадут, всех вырежут за «художества». Да и поляки должны драться хорошо – все же владения те своими уже считают.

Одно плохо – если турки десантную операцию начнут в Крыму проводить. Тут вся надежда исключительно на свой флот, что сорвет им высадку. Но если что худое произойдет, то отмобилизовать гарнизонные войска и всех призывников, кого более-менее подготовим. Гладкоствольных фузей в арсеналах хватает, пуль и пороха для них тоже, да еще единорогов достаточно. Так что отобьются собственными силами, там еще готы имеются со снайперскими винтовками.

А где еще высадка может быть?!

Керчь прикрыта, как и Тамань, да и мелководен пролив. В Анапе глупо – захолустный угол. Остается Одесса, либо Очаков с Днепровским лиманом. Скорее всего, высадка начнется в Одессе – бухта удобная, да и Брайя не рискнет ввязываться в свалку – не с нашим на то флотом так рисковать. Днепровский лиман прикрыт Очаковым и Кинбурном – нужно тратить время на штурм крепостей. Туда можно миноносцы послать и боевых пловцов диверсии учинять – удобное для их действий место.

Одесса?!

Скорее так и есть, как только наша армия Днестр пересечет, то в тылу османы попробуют десант высадить обязательно – не станут они столь удобный случай упускать. Тогда…

А может их спровоцировать на высадку как-то, и встретить, как полагается, на подносе с шампанским?!

Надо все продумать и «спецов» озадачить, мысль перспективная – хитростью брать нужно!»

Юрий размышлял, не замечая, как Софья тайком поглядывает за ним, устроив голову на его плече. Женщина давно изучила мужа, и понимала, что в такие моменты его лучше не беспокоить – когда лицо становится отрешенным, то базилевс над чем-то очень серьезным думает. А потому лучше не тревожить, даже дышать через раз приходится.

Царица, в отличие от многих жен, прекрасно понимала, что муж ей не принадлежит весь, а лишь малой частью, и потому старалась никогда не ставить проблему выбора. Понятно, что муж за державу встанет, чем за ее интересы, которых просто быть не может…

– Ой!

– Что с тобой? Толкается?

Юрий вскинулся, оторвавшись от размышлений, услышав вскрик супруги, что давно была в тягости и ходила уже как гусыня, плавно и осторожно, выдвинув вперед большой живот.

– Дерется, – Софья сморщилась, но неожиданно для себя улыбнулась. – Но и пусть дерется, воином добрым будет. Не всем же правителями быть, нужно и сабелькой острой в чистом поле помахать!

– Это ваше величество верно рассудила – сейчас дерется, мамку обижает, но вырастет, и для всего народа нашего защитой стать должен. Победитель нам с тобой нужен, Софьюшка! Чтобы все враги перед ним задрожали!

Глава 7

«Можно было устроить полный переворот, начисто истребив московское боярство, да и царя Федора с ними, по большому счету, с женой и сыном. Стрельцы ведь по покоям бегали как сумасшедшие, ничего не стоило к моим парням еще «ликвидаторов» добавить. Укол ядом и все – через день труп, противоядия нет. В суматохе не заметят, что и царевич Иван с жизнью бы распрощался, хотя жаль юродивого. Однако в политической борьбе сантиментов нет, а лишь одна жестокая целесообразность. А в царевича Петра снайпер пулю всадил бы, пока он там со своими «потешными» в войнушку играл в Преображенском.

Вполне реальная спецоперация, вот только ответ на вопрос отрицательный – в оно мне надо?!

Конечно, я бы жестоко расправился с мятежниками, разогнал бы к ядреной фене стрельцов, покарал всех, кто под горячую руку попал, за убийство моих «родичей», навел бы страху на оппонентов.

Но то не победа, а путь в пропасть!

Да, московский престол достался бы мне, вернее моему сыну. Но такая массовая «зачистка» претендентов вызвала бы подозрение моментально, и следующим кандидатом в покойники был бы я сам, собственной персоной, а, возможно, и мои дети.

Нет, лишние жертвы не остановили, если есть цель – но такой вариант развития событий самый вредный для меня самого!

А так все чисто – крепостное право сейчас ввести трудно. Будет нарушено «Уложение» Земского Собора, одобренное боярской думой и царем. Так что народ моментально взбунтуется от правового беспредела власти. Да, «вольности» вышли урезанными, но «Юрьев день» вернулся в практику. Будет уход крестьян, но не к богатым земельным собственникам, смердам такой шаг не выгоден, пусть и условия им бояре, в отличие от дворян, предложат лучшие, намного выгодней.

Нет, теперь смерды получили полное право уходить ко мне совершенно законно, и воспрепятствовать этому затруднительно. А я получу самый нужный и работящий контингент – ведь немногие из них смогут выплатить «пожилое». Так что боярству и монастырям придется как-то «полюбовно» договариваться с крестьянством, существенно скидывая подати и особенно раздражающие народ повинности.

Да и «урочные лета» с сыском беглых отменены – и теперь, кто не может выплатить «пожилое», сбежит в Сибирь или на Дон, а то рванет в Гетманщину. Поди сыщи беглеца!

Служивое дворянство сильно недовольно новой ситуацией – земля у них есть, а вот народ уходить станет в поисках лучшей доли. Так что придется царю Федору изыскивать значительные суммы – как для снаряжения на службу дворян, ведь раньше они все делали за собственный счет, так и на выплаты жалования – ибо худая земля без людишек прокормить их семейства никак не сможет.

Так что Федору Алексеевичу надлежит изыскивать дополнительные средства, чтобы взять огромную массу служилых людей на казенное содержание. Деньги нужны, и взять их можно от торговли, ибо народец обнищал – смерды живут как в хлеву, весной солому с крыш жуют от голода. Но торговцы кубышки попрячут – деньги тишину любят, и ко мне начнут перебираться потихоньку. Так что массовый рэкет у московских властей не выйдет – и денег в казне не прибавится.

А это значит, что пора мне выступать благодетелем, и немного сменить направление внешней политики московского царства. Но не за просто так, спасибо на хлеб не намажешь. А за долю определенную я готов работать с шурином, и доля моя царская.

Пора выкладывать на стол карты!»

Юрий хмыкнул, внимательно посмотрел на тренирующихся кадетов – он специально набирал сирот, много занимался с ними, чуть ли не по-отчески их опекал. И мальчишки буквально боготворили его, готовые отдать свои жизни за базилевса.

– Они подрастут, и тогда любой мой враг будет пребывать в постоянном страхе, – Галицкий еще раз посмотрел на тренирующихся, до седьмого пота, парней – те в стрельбе уже могли дать фору опытному стрельцу, а «холодняком» владели на весьма приличном уровне, не уступая кичливым ляхам в любой схватке.

– Ладно, придет их время, – Юрий еще раз посмотрел на разгоряченных мальчишек, что истоптали снег. И пошел в Княжеский Дворец, что был переименован в Палаты Базилевса.

Двери перед ним распахивались за одно мгновение, и он вошел в свой кабинет, посмотрев на застывших в карауле гусар. Затем остановил взгляд на расторопном мальчишке, что служил посыльным.

– Если царица сейчас без дел, передай, что я прошу зайти базилиссу ко мне. Если у нее есть время.

Мальчишка моментально сорвался с места, почти беззвучно топая по коридору, а Юрий вошел в кабинет и раскрыл шкаф. Постоял, затем вытащил тонкую папку и положил ее на стол. Потянулся к папиросной коробке, но отдернул руку. Софья два месяца тому назад родила третьего ребенка, сына, и не нужно, чтобы она вдохнула запах табака, благо комнату проветрили – от дурной московской привычки наглухо ставить окна он с немалым трудом отучил прислугу.

– Я здесь, сокол мой ясный!

Софья вплыла в комнату с улыбкой на губах – ласковая и приветливая, а искрящиеся глаза делали ее некрасивое лицо привлекательным. Однако жена была умна, приглашение в кабинет мужа, святая святых обширных палат, было исключительно по государственным делам.

– Ты желаешь, чтобы я написала брату что-то потаенное?

– Именно так, ваше величество, – Юрий усмехнулся, раскрыл папку и развернул лист бумаги, на котором была нарисована карта Сибири, от Уральских гор до Аляски. Любой географ убил бы Юрия на месте за такое «творчество», но Софья смотрела на карту, как на чудо.

– Я недавно ее получил, это мой подарок шурину, но не безвозмездно. Помнишь, я рассказывал тебе чудесную сказку про царевну-змею, что являлась хозяйкой медной горы?

– Да, конечно, муж мой, это было интересно.

Софья внимательно рассматривала импровизированную карту, читая надписи из коряво начертанных слов.

– Я говорил тебе истину, сама знаешь, правда ложь да в ней намек добрым молодцам урок.

– И это…

Софья запнулась, супруга прекрасно знала, что такое карты, но не понимала, что за странные нарисованы значки.

– Вот Томский острог, моя милая. Вот Алтайские горы, – Юрий провел карандашом по карте. И остановил кончик грифеля. – На южном хребте есть гора Змеиная – там множество змеюк, всяких гадов. Гора наполнена серебряной рудой, ее там очень много. От Томского острога до горы примерно семь сотен верст. Напиши брату, пусть прикажет воеводам немедленно отправить туда казаков и рудознатцев.

– Ой, – Софья прижала пальчики ко рту – женщина прекрасно знала, что московские цари, ее дед, и отец, постоянно писали сибирским воеводам, требовали искать серебро, которое приходилось покупать у иноземцев.

– И вот здесь, у Нерчинского острога много серебра и свинца. Я дам мастеров, что выплавят его, отделив друг от друга эти два металла. Серебро твоему брату пойдет, а свинец мне, хотя бы треть. Дороговатой выйдет перевозка, но стоит попробовать.

Юрий рисковал – про Змеиную гору он услышал от учителя, а про Нерчинск от напарника, с которым занимался бизнесом. И не только про этот острог рассказал ему приятель, куда сведущий в науке, к которой сам Галицкий был совершенно равнодушен.

– А вот здесь беглые казаки поставили Албазинский острог. Если спустится вниз по Амуру, то с левой стороны будет широкий приток, та река называется Зея. Стоит подняться вверх по ней, то на ручьях можно промыть много золотых самородков и песка. Те люди, от которых я знаю, намыли там десять пудов за раз. А намывать можно до тысячи пудов в год, нужно только людишек вооруженных числом побольше, да казаков – там вроде китайцы на ту землицу претендуют.

Юрий глубокомысленно посмотрел на жену, словно желал скрыть от нее лишнее. Хотя в таком случае на востоке сказали, что «кувшин его мысли испит до дна и показал свое дно».

– А это что за земля?

Софья горящими глазами смотрела на карту, и, не удержавшись, ткнула пальцем на самый край.

– То Аляска, землица неведомая в Новом Свете, что Колумб открыл. Только на юге, а это на севере. Но на кочах добраться можно, – в Новой Руси встречались и поморы, так что как они именовали свои суда, Юрий хорошо знал. И добавил таинственности:

– Там пушного зверя водится видимо-невидимо, золотишко в речках намыть можно очень много. Так что отпиши брату немедленно, пусть людишек шлет, а те без устали и внимательно ищут. А ежели мне еще сведений сообщат, то Федору сразу отпишем. Иди, родная, мне много работать надо, а я хоть так твоему брату помог – все же шурин. Поцелуй меня и беги, занят я сильно сейчас – февраль на дворе, весна наступать будет.

– Спасибо, – жена чмокнула его в губы, пылко обняла и убежала. А Юрий задумчиво потер переносицу и прошептал:

– Может быть, Москва по-настоящему в Сибирь пойдет, а то край совершенно пустынный. Да и я что-то значимое могу с этого дела получить, ведь про Витимское золото ничего пока не сказал. Пусть вначале с китайцами хорошо повоюют…

Глава 8

– Патриарха прибили прямо к воротам церкви, и он принял мученическую смерть. Без жалости побили клириков и прихожан бессчетно. Врывались в дома, и где видели икону или распятие, то мужчин секли, а женок и дочерей их насиловали, зверствовали жутко, а потом или резали, либо в рабство продавали.

– Они показывают этим, как поступят с нами в самом скором времени, – глухо произнес Юрий. Сообщение о резне христиан в Константинополе произвело на него жуткое впечатление, как и на все население Новой Руси – такого кошмара никто не ожидал.

Десятки суденышек каждый день привозили несчастных единоверцев, кому удалось чудом сбежать, вырваться из кровавых лап беснующегося скопища басурман, что опьянев от безнаказанности и дымящейся крови невинных жертв, пришло в неистовство. Тысячи лет жившие в родных местах греки ежечасно гибли сотнями от рук жестоких завоевателей, что пришли в эти края всего лет триста тому назад. А теперь ясно и четко давали понять, что истребят всех христиан, не взирая ни на возраст, ни на пол.

Юрий ясно понимал, что такие погромы имеют своей целью запугать православное население, попавшее под османское иго. И если до победы над австрийцами и взятия Вены турки еще сдерживали звериные инстинкты фанатичной толпы, то теперь все «тормоза» были убраны в одночасье, и «зверь спущен с железной цепи».

И полыхнуло кровавой резней!

Первыми, кто под нее попали, были греки и армяне столичного Константинополя. А теперь кровавый вал прокатился по болгарам, сербам, валахам – всем тем, кто раньше попал под османское владычество. Крепко досталось и католикам – венграм, хорватам и словенцам – однако намного меньше. Но не из гуманизма, а прагматизма – на окраинах раздвинувшей свои границы Блистательной Порты турки старались особенно не зверствовать, чтобы дальнейшее сопротивление им не приняло массового характера обреченного на заклание христианского населения.

Стало понятным также и то, почему относительно веротерпимые прежде османы перешли красную черту. Да потому что хотели воспользоваться оглушительным взятием Вены, и выместили накопившуюся злобу за неоднократные поражения от русских войск и потерю Крымского ханства.

Да и тем, что их послов Юрий выпроводил без чести, разорвав фирман султана и бросив его клочки им в лицо. Да, турки попытались угрожать, на что пришлось ответить, что мира не будет, крымчаки, что занимались «людоловством», изгнаны навечно, а на любую неправедную силу всегда найдется другая сила.

– Все эти новости издать срочными выпусками в типографиях – печатное слово нужно! Спасшихся беглецов немедленно отправлять семьями по городам и весям – везде живут греки, переведут рассказы. Люди будут знать, какая участь их скоро поджидает, и будут драться насмерть! Да и пора готовить их к мобилизации, снег уже сошел.

– Уже готовы, государь, по первому знаку вся земля поднимется – люди в бой рвутся. В слободах повсеместно возмущаются – все хотят в поход идти, даже старики и безусые юнцы.

– Пожилые пусть землю и берега охраняют, в маршах они негодны, не сдюжат. А юнцы наше будущее – из войска гнать, но везде занять воинской подготовкой, чтоб дури в головах не осталось. Металлургов, оружейников и учителей в полевые войска не брать, отказывать всем резко и категорически! Пусть работают до изнеможения – в том будет их главная помощь! Нам ружья и пушки нужны, вдвое больше чем сейчас!

– Да, гетманцев и слобожан вооружить надобно лучше, государь. Там намного больше воинов набрали, чем оговорено было раньше – осень и зиму готовили. Токмо обмундирования и снаряжения не хватает, да припаса воинского, а так в конце апреля войско выйдет.

– Не только для них, Гриша. Освобожденных христиан вооружим – турки хотели беспощадной войны – они ее получат! Жуткую, истребительную – где будет поставлен вопрос ребром – или они, либо мы!

– Московиты обещали рати двинуть под командованием генерала Аггея Шепелева – на Днепре и Десне стругов множество стоят в готовности, до Очакова, а то и Одессы тысяч тридцать стрельцов «нового строя» привезут. Да еще пять тысяч драгун, и вдвое больше башкир с калмыками, степью пойдут одвуконь. Теперь по нашему «укладу» в Москве ратных людей готовят, от «иноземного строя» в Приказах отказались. Мне о том из боярской Думы весть недавно прислали.

«Однако! Ничего себе реакция проявлена быстрая – осенью попросили, и они всю зиму поход готовили. И народа втрое больше отправили, чем обещали. Видимо, злато-серебро очень сильно нужно, чую, что воеводы в Сибири уже государевы указы получили.

Да и старый гетман Сирко расстарался со своей старшиной. От полковников вообще не ожидал такой ретивости – вот что пинок животворящий делает, да показательные казни! Вместе с Правобережьем и Слобожанщиной собрали войско втрое больше, чем Самойлович под Чигирин приводил. И с великим желанием идут, не по принудительному призыву – велено им было не даточных, а только охочих людей собирать под знамена.

Я добился, наконец, того, к чему стремился эти годы. Поднялась вся Русская Земля – именно так, ибо в это время все считают себя русскими, независимо от того живут ли они в Москве или Владимире, Киеве или Галиче, Минске или Вильно.

Это и есть самый настоящий и доподлинный Русский Мир, который со временем начнет раскалываться и отдаляться друг от друга. И не потому, что народы этого желают, нет, совсем наоборот – они все хотят жить вольно и соборно в одной на всех державе.

Нет, этого хотят правители!

Из вольных людей сделать покорных холопов – что панство, что московское боярство, что гетманская старшина и монастырские игумены с келарями, все они упыри, по большому счету. Рабами хотят обзавестись, страдниками, и к этому всячески стремятся.

Однако не понимают главного – к прошлому возврата никогда не будет, как и крепостного ярма в будущем. Так что, либо правители воспримут это как данность, и начнут править по-новому, или таких правителей просто не станет!

Их уничтожат физически и морально, как московских бояр в ходе беспощадного Стрелецкого бунта!

А потому, что народ, вкусивший вольности, но принявший всем сердцем порядок, не безнаказанность, обученный военному делу и вооруженный к тому же – вернуть в рабское состояние невозможно!

Тех же казаков, как я помню, цари много раз пытались похолопить, но в ответ получали яростное сопротивление. Атаманы Стенька Разин, Кондрат Булавин и Емельян Пугачев – их только и помню, к своему несчастью, порой приводили царей и всю империю в дикий страх.

А тут на казацком или общинном «укладе» не области небольшие, а огромная и сильная держава живет и строится. И влияние свое на все стороны распространяет, и симпатии к себе. Так что за «Новым Укладом» будущее, хотят того или не хотят правители. Теперь события не в их воле, они могут их притормозить на какое-то время, и то недолгое. А там иная жизнь начинается повсеместно – а как только образование коснется каждого, то и остатки рабской психологии выветрятся как дым из печной трубы.

И начнется притяжение со всех сторон – ведь подобное тянется к подобному, вольный к вольному, казак к казаку. Да, именно так – жить все будут по «казацкому укладу» – хозяйственному, горделивому, с уважением. И к себе, и к соседям, без навязывания своего «устава». И правильно – хочешь жить с нами, так живи по правилам, нет, иди в другой курень. Вот что я осознал, глядя на запорожцев и донцов.

Но это на низовом уровне, от местного самоуправления, что на вольности строится. А на верхнем уровне, так сказать, Соборность – все законы принимаются сообща, а власть обязательно во всем советуется с народом через Соборы. А если сын мой или внук, или царь Федор, или гетман, захотят править самовластно, то на этом их правление окончится – церковь предаст такого правителя анафеме, а народ то вооруженный. Какие тут шутки, враз кирдык скорый нагрянет, ибо нечего правила менять, или новшества в них вводить к своей выгоде!

Держава века на таком фундаменте стоять станет – где уважают уклад, язык и образ жизни каждого региона, где не навязывают силой, а все решается по договоренности и любви с уважением, как должно быть в каждом обществе и семье. И страшна станет для любых врагов, ибо в порыве едином на свою защиту народ в каждом уголке поднимется!»

Юрий оторвался от мыслей и посмотрел на Смальца, который терпеливо ожидал, когда государь оторвется от размышлений.

– Поднимается Русская Земля на решающую битву! Ибо покончив с одними угнетателями, победим со временем и других!

Глава 9

– Твою мать…

Все собравшиеся на берегу очумело взирали на старую ветхую мавну. Всего одно попадание двухпудовой бомбы, начиненной семью фунтами пироксилина, привело к фатальным последствиям для жертвы – корма галеаса просто рассыпалась от мощного внутреннего взрыва, красочно осветившего яркой вспышкой Карантинную бухту.

– Ага, адмирал, я тоже охренел!

Юрий посмотрел на венецианца, что с вытаращенными глазами смотрел на удивительное зрелище, вычурно ругаясь при этом словами из русского лексикона, с добавлением морской «экзотики».

– Что это было, государь?!

– Новый порох, скажем так, гораздо мощнее, чем имеющийся. Пироксилином заряжать орудия нельзя – разорвет любое к ядреной матери, как ты правильно ее назвал. А вот напичкать в бомбу можно запросто – а взрыв такой штуки ты сейчас видел собственными глазами.

– Нужно такие бомбы на все корабли принять…

– Не выйдет, адмирал, как бы мы этого не хотели. Всего семь бомб изготовили таких – «зелье» неимоверно сложное и дорогое в изготовлении. Да и капризное – может само взорваться в любой момент, стоит температуре или влажности изменится. Но если обычный порох не возгорится, то это творение в крюйт-камере запросто рвануть может.

– Нет, не надо нам этого, обойдемся!

Брайя немедленно «открестился» от такого «подарка», тут же сделав нужные выводы.

– Подобных двухпудовых бомб, но начиненных обычным порохом, вполне хватит нашим кораблям. Они с сотни саженей борт любой толщины пробивают и внутри взрываются. Попаданий больше потребуется, с десяток, но результат точно такой же будет.

– Оставшуюся полудюжину на один из новых кораблей взять надобно, для испытания в боевых условиях. Риск, конечно, имеется, но небольшой – туркам куда хуже придется. Только стрелять в упор, без промахов, борт в борт – на врага такая пальба произведет неизгладимое впечатление. И «греческий огонь» тоже используй, не жалей – в достатке имеем.

– Все исполню, государь, – венецианец склонился в поклоне. А Юрий посмотрел на маневрирующие в море линейные корабли – их было всего два, николаевские кораблестроители трудились денно и нощно, но построили этих красавцев всего за год. Пусть из сырого леса, и проплавают они по морю недолго – но дорога ложка к обеду, как говорят в народе.

На двух деках, или палубах, «Константин Палеолог» и «Давид Комнин», названные так в честь убитых турками последних императоров, несли 64 орудия, причем на верхней палубе стояло с каждого борта по 16 легких полупудовых единорога. Зато нижний, закрытый дек нес на каждый борт по четыре двухпудовых и дюжину пудовых единорогов.

Именно эти орудия, необычайно мощные для кораблей этого времени, могли расколошматить в труху любого противника. Третий из «базилевсов» – «Автократор Александр», названный так в честь последнего князя Феодоро, что отчаянно сопротивлялся туркам и татарам в Крыму, обещали ввести в строй через месяц, хотя Андреевский флаг на нем подняли.

Да и число фрегатов возросло до четырех, названных в честь исторических областей Новой Руси – к «Донбассу» добавились «Буджак», «Запорожье» и «Готия». Половину экипажа последнего корабля составляли именно готы, вторую угрюмые светловолосые моряки, что были присланы «братом» Карлом, который носил титул «короля шведов и готов».

Три сотни то ли добровольцев, то ли наемников оказали неоценимую помощь – все же потомки викингов плавали раньше по Балтике, гораздо более суровому морю, чем Понт Эвксинский. Пусть греки называли его «негостеприимным», просто они не знали тогда, где находится суровое Варяжское море, которое бороздили драккары, а не триеры. Свеи, а так их называли русские, составили костяки команд «готских» кораблей. А кроме фрегата, таковых было еще три – «Автократор Александр» и бриги «Каламита» и «Дорос». Последние носили имена в честь главных городов возрожденного княжества Феодоро.

Вообще две трети моряков Черноморского флота были иноземцы, причем их большую часть составляли бывшие турецкие невольники-гребцы, из экипажей калиут, что были взяты на абордаж казаками в Донском лимане. Мало кого из них прельстило предложение вернуться в родные края, где их, вполне возможно, никто не ждал.

Охотно подписав «долгие» контракты, моряки потихоньку превратились в «русских», каковыми себя и считали – хотя говорили на такой жуткой смеси языков, что разобрать было трудновато. Впрочем, «водоплавающие» друг друга прекрасно понимали, и бывший английский корсар выполнял в точности приказ, отданный мальтийским рыцарем.

Конечно, нынешний город Севастополь невольно подстраивался под пристрастия моряков, но, тем не менее превратится в аналог какой-нибудь пиратской Тортуги Карибского моря не мог по определению. Адмирал Брайя насаждал дисциплину самыми драконовскими мерами, чему способствовало щедрое жалование и «призовые деньги» за захваченные турецкие корабли, которые казна всегда выплачивала.

«Собственные пираты у меня есть – засели в дельте Дуная, и свою столицу в плавнях Сечью назвали, по привычке. Вооружились с моей помощи до зубов – я для них полсотни новых «чаек» построил, а на каждой по два трехдюймовых единорога. Четыре тысячи головорезов на труднопроходимой территории размером больше Керченского полуострова. Причем совершенно недоступные для любой инфантерии места – несколько речных рукавов, переплетенные густой сетью проток, везде плавни с камышами и кустами, уйма озер и болотин. За два года они там прижились, и нет сейчас силы, что их оттуда выковыривать сможет.

Сечевики уже поддержали свою репутацию и наводят жуткий ужас на все прибрежные территории Блистательной Порты. Пиратствуют вовсю, как могут, уже шляются по Дунаю, потопили миноносными атаками турецкие патрульные корабли у болгарских крепостей. Побывали даже в Белграде, хотя удрали оттуда дранными, с трудом уйдя от османской погони. Дерзкие они очень, что тут сказать можно!

Надеюсь, что мне не придется ими впредь заниматься – Османская Порта сильна неимоверна, потому Константинополь я никогда не увижу. Так что пусть сечевики дальше резвятся еще полвека – с ними мы в дружбе и согласии, а головная боль турок не моя печаль.

Даже когда мир с султаном заключу, а это произойдет рано или поздно, то всегда открещусь от их набегов – казаки люди вольные и власти над ними не имею. И пусть выковыривают эту занозу из собственной задницы, а я ее поглубже вгонять буду!»

Юрий прошелся по берегу, внимательно посмотрел на развалины древнего Херсонеса – высились белые столбы разрушенного храма. Турки уничтожили старинный город, в котором семь веков тому назад князь Владимир Святославич принял крещение. А потом крестил и всю Русь, начав с Киева, жителей которого его дружинники загнали в днепровские воды, так сказать для ускорения процедуры обряда.

Дыхание приближающейся войны ощутимо чувствовалось – в большой бухте стояло множество кораблей, готовых немедленно выйти в море. На береговых батареях, с уже выложенными камнем стенками казематов, копошились канониры. Да и жители растущего на глазах города были заняты – многие возводили редуты, цепь которых должна была превратить Севастополь в мощную крепость, способную выдержать осаду.

– Я надеюсь на тебя, адмирал. И вот что – увидишь врага – атакуй, даже если он будет превосходить тебя в силах! Я понимаю, что наш флот мал в сравнении с османским, но мал не значит слабый! Так что нападай без раздумий и попытайся запереть Босфор!

– Все сделаю, государь! С семью кораблями нужно искать сражения, и я решил для начала бомбардировать Варну. А там пройдусь до Босфора, посмотрю на укрепления.

– Одобряю, адмирал. Но пока к Константинополю не рвись – по слухам у него на якорях эскадра в полтора десятка кораблей стоит. Но схемы укреплений составь, мало ли что – вдруг случай представится и мы в пролив войдем, да пушки на султанский сераль наведем – скажем падишаху «с добрым утром!» Лазутчики позднее весточку пришлют – голуби не зря летают, и ястребов на них пока нет!

– Выполню, базилевс.

– Отправляй в Одессу или Измаил вестников, я с армией на Пруте турок и татар поджидать буду…

Интерлюдия 4

река Кагул

1–2 июня 1683 года

– Братья! Завтра грянет бой, который решит судьбу не только каждого из нас, но всей Русской Земли! Жить ли в вольности и справедливости, благодаря Господа, или увидеть своих жен и детей в рабстве у басурман, города и села наши сожженными!

Хотите ли вы этого?! Струсить и погубить отечество наше свободное?! Мне незачем вас спрашивать!

Сам прошел с вами через многие сражения и видел, что вы готовы умереть за православную веру нашу! За дома, что построили собственными руками! Ими вы плавите железо, взращиваете хлеб, добываете из-под земли уголь! Пестуете детей, и обнимаете жен! Вы проливали кровь за эту счастливую жизнь много раз, и я счастлив, что ношу на своем теле раны – я дрался в одном строю рядом с вами!

Густые стрелецкие колонны, много тысяч людей всколыхнулись в едином порыве – но смолчали, страшась упустить хоть одно слово государя. А тот своим громким голосом заговорил снова:

– Знайте все! Завтра мы сойдемся с жестоким и безжалостным врагом, который режет всех, кто носит на своей груди крестик! Будет кровавая сеча, но мы победим!

Ибо за нами Бог и правда!

С нами встала вся Русская Земля – от студеного полуночного моря до полуденного теплого Крыма, от Дуная до Волги! На великую битву пришли все русичи, что живут на нашей необъятной земле! Со стрельцами Червонной Руси стоят рядом московские полки, с казаками Малой Руси башкиры и калмыки, с «вольными гусарами» Новой Руси встали на праведный бой хоругви «крылатых гусар» Волыни и Белой Руси!

Ряды всколыхнулись снова, и замерли. Степан Алексеев чувствовал, как бешено бьется сердце в груди. Все верно сказано – пришли все русские люди, даже те, кто под властью панства находился. Пришли с охотой, ибо понимали, за что предстоит сражаться и принять смерть. Когда уходили из Галича в этот поход, в глазах пожилых ополченцев стояли слезы обиды от того, что их не взяли на великую битву.

– Люди русские – мы все вместе пришли на эту великую битву, и будем стоять рядом! И я ведаю – мы победим!

– УРА!!!

Раскатистый громкий боевой клич прокатился по полю – отражаясь эхом от небес, как показалось Степану. Рядом с ним отчаянно кричали выборные из его полка – только один из двух десятков воинов удостоился чести выслушать базилевса, чтобы передать его проникновенные слова всем своим сослуживцам.

Но тут государь поднял десницу, призывая всех к молчанию. И спустя несколько секунд на поле воцарилась звенящая тишина

– И знайте – смерть не страшна, если ты положил живот свой на алтарь Отечества, за друзей своих, за веру православную, за детей и жен, за счастливое будущее всей вольной РУССКОЙ ЗЕМЛИ!

– УРА!!!

От воинского клича содрогнулся воздух, и полковник Алексеев кричал вместе со всеми. В эту секунду с пронзительной ясностью он ощутил душою, что победа будет обязательно, хотя многие заплатят за нее по страшной цене – отдав свои жизни…

Коротка летняя ночь, только звезды ярко светят на темном небе. Да османский лагерь был освещен тысячами костров, подсчитать которые было невозможно, настолько их было много. Слышались отдаленный рокот барабанов – турки веселились, они чувствовали себя победителями. Ведь разбили цезарцев, вышвырнули из Валахии поляков, прогнав панство из Молдавии – король Ян Собесский увел свое потрепанное войско за Днестр, под крепкие стены Каменца и Хотина.

Однако известие о бегстве поляков русских не расстроило, наоборот, многие посчитали это добрым знаком. Слишком гонористое панство, и многие из русских, испытав на себе его жестокости, люто ненавидели ляхов. Так что и даром такой союзник не нужен!

Степан прошелся мимо спящих или дремлющих стрельцов – ночь была теплой, а потому костров не разводили, русский лагерь оставался для турок темной полосой. Так было нужно – за Трояновым валом, что возвел в стародавние времена один из императоров «первого» Рима, находились сильные резервы русской армии. Они должны были в решающий момент контратаковать османов и опрокинуть их построения.

Полковник воевал много лет, на груди позвякивали три креста два Архангела Михаила и рыцарский святого Иоанна Готского с мечами. Да еще две серебряных медали – за Бериславскую битву и взятие Бендер. Пять наград, да столько же ран, которые базилевс называл «знаками чести».

Именно эти награды и привлекли внимание красавицы, что жила по соседству – ее отец был мастером на оружейной мануфактуре, весьма почтенный, к тому же кавалер – государь награждал орденами за полезный для державы труд. Старый воин, давно перешедший черту, что приближала его к сорока годам, был несказанно удивлен, когда дивчина, с румянцем на щеках, призналась, что любит его всем сердцем.

Но добро бы только ему сказала – нет, брякнула о том государю, когда тот награждал ее отца. А Юрий Лев, по своей привычке, действовал быстро, став сватом – немалую честь для отца невесты оказал.

Свадьбу сыграли пышную – полковничий чин к этому обязывал, да и сам Алексеев был в военных кругах достаточно известен. Никогда бы не подумал Степан, что семейная жизнь может принести столько счастья, особенно когда Машенька призналась, что у них будет сын. И угадала – после Рождества родился наследник, названный в честь базилевса Юрием.

– Только победите! Покарайте зверя и отомстите за мучеников…

Степан прошептал слова жены, что намертво врезались в память. Она не плакала, только слезинки словно застыли в ее карих глазах. И держа на руках сына, она его благословила на битву. Так поступили многие жены – под колокольный звон, благословили своих мужей, уходящих в поход, из которого многие не вернутся.

Степан отогнал мысль о возможной смерти – он привык к ней. И даже сейчас, вспомнив маленького сына, он не испугался. Его долг сражаться за всех – женок и деток, стариков и убогих, и защитить державу от тех, кто решится поднять против нее меч и принести смерть и горе.

Полковник бросил взгляд на лежащих стрельцов – волнения не было, никто не ворочался и не вскрикивал. У доброй половины из них на рукавах была шеренга «углов», включая широкие галуны. Ветераны многих походов сейчас просто отдыхали, прекрасно понимая, что с рассветом им потребуются все силы, чтобы одолеть врага, против которого они не раз дрались. И всегда побеждали, что немаловажно.

Сам полковник уже поспал два часа и был бодр. И сейчас размышлял, что задумал базилевс, в полководческих талантах которого никто не сомневался. И выходило, что туркам приготовлена западня.

Вся легкая конница вот уже несколько дней сражалась с ногайцами и татарами, причиняя им ущерб в коротких схватках. Штуцера и нарезные пистоли серьезное оружие, особенно в умелых руках, а казаков считать неумехами ни у кого язык бы не повернулся.

Только драгунские полки уже никто не видел, а в армии их дюжина, включая московскую подмогу. Так что их отсутствие говорило о том, что десяти тысячный корпус – а в полку четыре эскадрона по две сотни в каждом – ушел в глубокий обход.

А вот «крылатые гусары» при войске остались – но так это понятно. Их задача сокрушить вражескую пехоту или конницу в короткой, но стремительной атаке, а не гонятся за татарами по степи – и бесполезно сие занятие, и к напрасным потерям приведет.

Единорогов выставили на огневых позициях две сотни, не считая конной и полковой артиллерии. Именно орудийный огонь, да залпы из штуцеров являлись лучшим средством для нанесения потерь неприятелю. Впрочем, осенью предупредили, что турки также используют нарезные ружья, и что самое плохое – из пушек стреляют шрапнелью.

От последней напасти, что поражала с неба, нашли способы защиты – перед походом выдали всем кожаные каски с железными пластинами, а под погоны подложили стальные вставки. Проверили обстрелом – оказалось, что такая немудренная защита принимает на себя половину попаданий картечью, которая просто не пробивает преграду. Такое открытие успокоило многих стрельцов – серьезное ранение всегда страшит.

Юрий посмотрел на розовую каемку неба и вздохнул. Рассвет подкрался незаметно, и скоро грянет сражение…