Царствие Хаоса

Сара Ланган — автор романов «The Keeper» и «The Missing». Роман «Audrey's Door» в 2009 году получил премию Стокера. Рассказы публиковались во множестве журналов и сборников. Сейчас работает над постапокалиптической серией для подростков Kids и двумя романами: «Empty Houses», навеянным «Сумеречной зоной», и «Му Father's Host», навеянным «Гамлетом». Ее книги переведены на десяток языков, по одной снимается фильм. Дважды лауреат премии Брэма Стокера, премии Американской ассоциации библиотек и др.

Черный понедельник

На табло в Американо-азиатском музее Древнего человека: 14201 хр. э.[2]

Иииууууиии! Иииууууиии! Иииууууиии!

Вечер Черного понедельника. Через шесть часов Малая Апория врежется в Антарктиду. Еще через три часа Большая Апория уничтожит Берег Слоновой кости. Все, кто не укрылся на глубине десяти футов ниже уровня земной поверхности, погибнут в раскаленной пыли. Один процент человечества, которому повезло достать Билеты в подземные убежища, будет вынужден жить в них, пока не очистится воздух — примерно тысячу лет.

Иииууууиии! Иииууууиии! Иииууууиии!

Северное сияние расписало небо красками в манере Джексона Поллока[3]. Я стою примерно в сотне футов от ступенек, ведущих ко входу в старое здание Стратегического командования воздушных сил в Оффуте, штат Небраска, — сердце Америки. Там, рядом со списанным Б-52, еще осталось местечко, где мой телефон может поймать незащищенные спутниковые волны.

Иииууууиии! Иииууууиии! Иииууууиии!

— Что это? Что происходит? — спрашивает мой муж Джей.

— Объявлен воздушный рейд для пятьдесят пятого батальона. Я слышала, война переместилась в Северную Корею. Мы проигрываем… Все покидают свои посты.

— Здесь то же самое. Швандты поубивали свой скот, — сообщает мне Джей. — Все две тысячи голов.

— Господи! Зачем?

— Они вступили в культ Дороти. Наверное, принесли жертву Богу.

— Никогда не любила Швандтов. Этот ситчик у них на кухне… — говорю я.

В небе надо мной, за мной и впереди меня переливаются огни северного сияния.

— Что написано в твоем Билете в Девятое убежище? На какое время назначен сбор?

— Их так и не доставили, — говорит Джей.

У меня в горле встает ком.

— Как это? Хочешь сказать, у тебя нет Билетов?

— Я не отходил от двери с тех пор, как ты вчера утром ушла. Никто так и не появился.

— И когда ты собирался сообщить мне об этом? После того, как Близнецы Апории врежутся в Землю и ты умрешь?

За звуками сирен мне слышны звонкие голоса Майлза и Кэша. Майлз хочет поговорить со мной («Мама? Это мама? Дай трубку!»). Кэш прыгает на диване. «Прыг-прыг! Прыг-прыг!» — кричит он. У них такие милые, конфетные голоса, что даже во рту становится сладко.

— Я звонил тебе трижды в час все последние сутки, — говорит Джей.

Он старается говорить спокойно, не взрываться, как это делаю я — что наш семейный психотерапевт назвал «разрушительным». Но его голос приводит меня в бешенство, потому что я — не спокойна!

— Ну и черт с ними. Это какая-то ошибка. Сегодня вечером на Крук-роуд должен быть автобус «Синей птицы», — говорю я. — Последний. Как семью военного они обязаны вас впустить.

— Что ж, план неплохой. Отправимся туда, как только обую мальчишек в ботинки.

Бензина теперь не достать. Я понимаю, что им придется идти пешком три мили через бог знает что.

— И зачем мы сняли квартиру так далеко от базы? Мы должны быть сейчас вместе. Я идиотка, — говорю я, мысленно сжимая в объятиях одного из детей. Неважно, Майлза или Кэша, главное, что держу в руках кого-то любимого.

— У нас все под контролем. Ты спасай мир! — повышает голос мой муж, чтобы перекричать сирены. — Я люблю тебя, Николь.

Иииууууиии! Иииууууиии! Иииууууиии!

Внезапно мне становится очень страшно. Потому что он произнес мое имя.

— Обними их за меня покрепче. И себя. Я тоже люблю тебя, Джей.

К тому времени как я вернулась в лабораторию, сирены умолкли, а «Боинг» RC-135 врезался в таунхаусы на Дженерал-роу.

— У ваших семей есть Билеты? — обращаюсь я к своей команде в отделе кибернетики.

Нас осталось здесь шестеро. Остальные эвакуированы из этого здания. Мы добровольно вызвались продолжать работу, потому что она очень важна.

Трой Миллер не поднимает головы от лабораторного стекла с дендритным образцом.

— А у тебя? — спрашиваю я Марка Рубина.

Марк любит поесть, не может потерять ни фунта веса и танцует брейк на офисных вечеринках. Пока в прошлом году Апория не поменяла курс и не полетела к Земле, он относился к работе спустя рукава, и его едва не уволили.

— Моя бывшая девушка, Дженни Карпентер. Она получила свой Билет, — говорит Марк.

Он жует холодный хот-дог, обернутый целлофановым пакетом. Здесь на каждом этаже есть кафетерии, и они полны еды. После Девятого убежища это здание — лучшее место, где можно укрыться, когда ударят Апории.

— А у вас? — спрашиваю остальных.

Джим Чен, Крис Хеллер и Ли Маккуэйд молча достают свои телефоны и проверяют сообщения, словно забыв, что это охраняемое здание без внешней связи.

— Кажется, мои родители получили. Должны были, — говорит Крис.

Я прижимаю руку ко лбу. В лаборатории царит беспорядок. Обезьяньи мозги, разбросанные по стальным стаканам, похожи на медуз в детских ведерках на пляже. Столы перевернуты, инструменты разбросаны, упаковки с материалами небрежно поставлены у стен. Уборщики не заходили сюда уже несколько недель. Как и никто из тех, кто в списке. Все либо пытаются прорваться в убежища, либо дезертируют с этой секретной войны, которую шесть месяцев назад Америка развязала против большей части Азии. Никто не знает, зачем эта война и почему Сети связи выходят из строя одна за другой.

— Моя семья не получила Билетов, — говорю я.

Трой Миллер все так же не поднимает головы. Он высокого роста, всегда в костюме под лабораторным халатом, и мог бы стать здесь начальником, если бы не был таким замкнутым.

— Господи, да нашим семьям не нужны Билеты! Там проверяют по отпечаткам пальцев и распознаванием голоса.

— Надеюсь, ты прав, — говорю я. — Ну как, есть прогресс?

Трой указывает на выключенного андроида, безжизненное тело которого прислонено к двери морозильника.

— Если хочешь назвать это прогрессом…

— Провал? — спрашиваю я.

— Эпический. Он пришел в ярость, — говорит Ли. — Визжал и метался по лаборатории, как бешеная горилла.

Крис закрывает лицо руками, вспоминая.

— Пытался открутить себе голову. Нам нужно встроить в них выключатель. Как же он орал!..

— Ну хватит. Экспериментировать с мозгами приматов больше не будем, — говорю я.

Трой наконец поднимает голову от своего дендрита.

— Нам нельзя использовать органику. Исключительно искусственный интеллект.

— У нас нет времени на искусственный интеллект. Апории упадут на Землю через пять часов. Давайте размораживать человеческие образцы, — говорю я.

— М-м-м… — мычит Трой, выражая свое несогласие.

Ли, который от всего этого стресса стал нервным и грубым, стучит костяшками пальцев по спине Троя.

— Давай, приятель! Бери мозг! Заверни его в тефлон, и начнем!

Трой пожимает плечами. Ли продолжает стучать по его спине.

— Перестань, Ли, — говорю я.

— Мы не можем использовать человеческий мозг, — говорит Крис. — Это неправильно. С моральной точки зрения.

— Хватит, вы, кровоточащие сердца! — говорю я. — Марш в морозилку!

Мы размораживаем все девятнадцать образцов мозга. Формой они напоминают внутреннюю сторону краба-мечехвоста. Одиннадцать из них глубокая заморозка высушила и необратимо повредила. Трой извлекает гемостатическими щипцами теменную долю рассеченного мозга кадавра номер девятнадцать.

— Вот что мы теряем в переводе, — говорит он мне. — Чувства высшего порядка.

Голос у него тонкий, как у персонажа мультика.

— Да, — говорю я.

Но теменная зона — меньшая из наших тревог. Настоящая проблема состоит в связи между левым и правым полушарием. Каждая доля мозга у людей воспринимает и запоминает внешние стимулы по-своему. Они — словно разные личности. Когда приходит время делать выбор, они болтают между собой, даже ругаются. Решение принимает победитель. У людей с рассеченными долями можно непосредственно наблюдать эту ругань. Одна рука хватает сигарету, другая отталкивает ее ото рта. У пьяных побеждает одна из долей, а другая обычно засыпает. Именно поэтому некоторые люди становятся такими неуправляемыми после пинты джина, а люди с поврежденным мозгом помнят своих родных и умеют делить столбиком, но ведут себя совсем иначе, чем прежде.

В общем, именно эта болтовня между полушариями мозга ответственна за принятие наилучшего решения. Именно эта болтовня в конечном итоге отвечает за наше сознание. Мы пытаемся воссоздать ее в нашем искусственном интеллекте, но пока безуспешно.

Трой вытаскивает сомкнутый хирургический пинцет из постцентральной извилины кадавра номер семнадцать. Характерный противный звук.

— Человек сойдет с ума, обнаружив, что заперт в металлическую банку, — говорит он. — Особенно если не сможет говорить, слышать или ощущать прикосновение к себе другого человеческого существа. Говорю тебе, надо продолжать работу над искусственным интеллектом.

— Он прав, — замечает Крис.

У Крис от рождения парализованы ноги, так что она знает, о чем говорит. Она сама создала себе протезы, привив собственные нейроны к гибким пластиковым оболочкам. Поэтому ее и выбрали на эту должность из десяти тысяч претендентов, хотя ей всего двадцать один год.

— Ребята, — говорю я. — Если мы не придумаем что-нибудь, никто не выживет в убежищах. У кого есть идея получше?

Молчание. Идей получше у нас нет.

В этот момент пикает ключ-карта. Герметичная дверь с шипением открывается, и в лабораторию влетает генерал Говард Макун — глава Космической Обороны, самый высокий ранг в Оффуте из тех, кто сейчас не находится в Девятом убежище. На лбу у него — кровавая рана. Абсолютно ровный разрез от виска до виска, будто сделанный машиной на фабрике.

Макун шагает прямо ко мне. Я осознаю, что мой халат весь забрызган мозгами. Как и у остальных. Мы, наверное, похожи на бригаду мясников.

Секунду мне кажется, что сейчас он схватит меня за плечи и начнет трясти. Но он вдруг словно опомнился: останавливается и отдает честь. Я принадлежу к гражданской службе, но у него, похоже, поехала крыша. Он не первый. Подыгрываю и тоже отдаю ему честь.

— Доложите обстановку, капитан! — приказывает он, утирая кровь, капающую на глаза. Она льется так быстро, что намочила его одежду спереди, собралась лужицей у его ног, и от двери тянется след из капель.

За отсутствием военных ботинок щелкаю подошвами кед.

— Сэр! Мы близки к цели. Разрешите узнать, как дела у остальных кибернетиков? Я хотела бы предложить переместить нашу работу и перевезти наши семьи в Девятое убежище. Там мы объединим силы с другими группами кибернетиков. Нет времени для раздельных исследований.

Макун чешет голову. На пальцах остается блестящий кровавый след. Он удивленно разглядывает свою руку. Затем смотрит на кровавые следы на полу, и они, кажется, тоже его удивляют.

— Что с вами случилось, сэр? — спрашиваю я. — Произошел какой-нибудь мятеж?

— Это человеческие мозги? — спрашивает Макун.

— Да. Генерал Кампер подписал разрешение на открытие криоморозильника.

Макун в отвращении скрежещет зубами.

— Сэр, — говорю я как можно спокойнее. Я стараюсь копировать интонацию мужа, который умеет мягко разговаривать. — Вы же понимаете, что убежища нуждаются в надземных смотрителях. После столкновения спутники перестанут работать, и мы не сможем воспользоваться дронами дистанционного управления. Нам нужно что-то, способное действовать независимо от нас. Как еще выживет человеческая раса?

— Мы вернемся к разработке искусственного интеллекта, как только у нас будет больше времени, — вставляет Марк. — Это временная мера, понимаете?

— Что с вами произошло, сэр? — спрашиваю я.

— Это был только сон, — бормочет Макун.

— Что-то случилось в Девятом убежище или вас ранило здесь? Или вы сами поранились, сэр? — спрашиваю я.

Макун наконец замечает, что я что-то ему говорю. Он снова замечает кровь, мозги — и его глаза округляются.

— Кто поранил вам голову? — спрашиваю я.

Макун ставит ступни носками вместе. Его колени начинают дрожать.

— Девятое убежище! Но нам пришлось разбомбить Девятое убежище! — говорит он и глупо хихикает.

— Вы, наверное, что-то путаете, генерал, — говорю я. — Девятое убежище — единственное на пятьсот миль вокруг. Было бы глупо его бомбить. Вы уничтожили бы население всего Среднего Запада. Может, налить вам бурбона, и мы это обсудим?

— Они не слушали. Президент не слушал. Корея не слушала. Девятое убежище не слушало. Ты умеешь слушать? — спрашивает Макун.

У меня нет времени на ответ. Ноги и руки Макуна дергаются в истерическом танце. Он хватает меня за окровавленный халат, толкает меня назад, и я падаю в крутящееся кресло. Я ударяюсь лодыжкой обо что-то металлическое — с хрустом!

А Макун не унимается. Хватает щипцы Троя и швыряет их в сторону. Они приземляются на бесчувственную левую ногу Крис.

— Эй! — кричу я.

Он переворачивает стальную тележку, на которой лежат три хороших образца мозга. Шлеп! Мозги упали на пол. Переворачивает стол — на пол летят еще четыре образца. Добряк Джим Лэндерс обхватывает генерала за талию. Обезумевший, сильный, тренированный Макун приподнимает Джима, ударяет его коленом в пах, вырывается и переворачивает третий стол.

Последний пригодный для работы мозг расплющивается по полу. Брызги формальдегида летят во все стороны. Конец эксперименту.

Генерал Макун ухмыляется.

— По инструкции мне следовало бы вас убить, — бормочу я и даже не понимаю, что говорю.

Тяжело дыша, безумно улыбаясь, утирая кровь со лба, заливающую ему глаза, словно пот, Макун мечется по забрызганному мозгами полу. Оскальзываясь, исполняет что-то вроде дикого победного танца. Мозги на полу превращаются в кашу.

— Пожалуйста, отдайте мне свой коммуникатор, генерал, — говорю я.

Макун коротко бросает на меня взгляд налитых кровью глаз.

— Генерал Макун! Я требую, чтобы вы немедленно отсюда вышли, — говорю я. — Мы проинформируем Девятое убежище и правительство США о ваших предательских действиях.

Вытаращенные глаза Макуна принимают свою обычную форму, выражение лица становится более спокойным. Но, кажется, безумие не исчезло, а только затаилось.

— Убирайтесь отсюда! — говорю я.

— Да, конечно, — наконец говорит он.

Голос как будто нормальный. Почти год назад, выступая на рождественской службе в церкви, он сказал, что только смелость поможет нам продержаться в эти трудные времена.

— Хорошо. Увидимся в Девятом, на военном трибунале, — говорю я.

— Нет, думаю, мы там не увидимся. — Макун открывает свой коммуникатор и начинает что-то печатать, шагая по своему кровавому следу к двери. Там он оборачивается, окидывает нас странно мрачным взглядом. — Они все мертвы. Не принимайте близко к сердцу. Это к лучшему.

Я бегу за ним в коридор. Снова включилась сирена воздушной тревоги. Еще один сбитый самолет или ядерная бомба. Или еще одна война.

Иииууууиии! Иииууууиии! Иииууууиии!

— Генерал, я требую объяснений!

Он растерянно оборачивается и молчит. На долю секунды у меня возникает чувство, что он вспоминает роль, которую играл в прежней жизни: дом на Дженерал-роу, шестеро внуков, пьющая жена, на столе — высокие стопки писем от глав государств, требующие его внимательного взгляда. Но затем растерянность с его лица исчезает.

Он больше не тот человек.

— Сэр. Что вы сделали? Все наши семьи едут к Девятому убежищу.

Генерал Макун вытирает кровь с висков и отдает мне честь.

— Они мертвы. Ваш отдел распущен, — говорит он.

Кто-то метнул черепной молоток. Трой Миллер. Тихий парень, всю свою жизнь просидевший в лаборатории, он, вероятно, никак не ожидал, что попадет Макуну прямо в середину лба.

Крепкий сукин сын стоит на ногах еще как минимум минуту. Кровь хлещет из его головы. Потом он падает.

Иииууууиии! Иииууууиии! Иииууууиии!

Остальные не хотят прикасаться к телу генерала — слишком брезгливые. Я боюсь только того, что он еще жив.

— Нам нужен его коммуникатор, — говорю я.

Старое здание Стратегического командования выглядит как государственная школа пятидесятых годов. В лабораториях установлено самое современное оборудование, но все здесь напоминает о послевоенной разрухе — от флуоресцентных ламп до однодолларовых сэндвичей с колбасой в кафетерии для работников. В коридоре, выложенном кафельной плиткой, наши голоса отдаются гулким эхом.

Марк, осторожно расставив ноги, чтобы река крови не запачкала его мокасины, склоняется над генералом.

— От него пахнет виски.

— Пьяный недоумок, — бросает Джим. Он стоит вне образованного нами круга, прислонившись к стене. Боль от удара коленом, должно быть, еще не прошла. — Я не хочу из-за него сесть в тюрьму.

— Тюрем больше нет, — замечает Крис. — А что, если Девятый и правда разрушен? Какой смысл создавать искусственного смотрителя, когда ему не за чем будет смотреть? У нас даже не осталось больше образцов!

Я опускаюсь на корточки рядом с Марком. На губах Макуна пузырится коричневая пена.

При виде этой пены Ли объявляет:

— Все, больше не вынесу.

Я переворачиваю тело Макуна ногой. Мне помогает Марк. Стальной молоток клацает, ударяясь о пол, отдается звоном внутри переднего мозга Макуна. Коммуникатор, аппарат размером с карточную колоду, выпадает из его сжатой ладони. Он весь в крови. Марк вытирает его полой своего халата и нажимает на кнопки.

— Ты чего? — спрашиваю я Троя, который рыдает навзрыд.

— Я убил его, — всхлипывает он.

— Да. Но он это заслужил.

Трой прижимается лицом к кафельной стене, чтобы скрыть слезы.

— Я слышал твои слова! Что мы должны его убить. Это военный объект. Ты — мой начальник. Ты отдала приказ. Ты заставила меня!

Хочу утешающее похлопать его по спине, но Трой такая холодная рыба, что вряд ли это оценит.

— Значит, это моя вина, не твоя. Нам нужен был его коммуникатор.

— Ты не понимаешь. Я убил его ради тебя.

— Ну я рада, что ты это сделал. Спасибо. Весьма признательна. Ты в состоянии продолжать работу над смотрителем или тебе лучше пойти домой?

— Дома больше нет, — говорит он. — У меня никогда не было дома. Только ты. Ты шесть лет была моим начальником. Это тоже семья. Могу поспорить, ты-то никогда не думала обо мне как о члене семьи. Моя мама умерла. Но я ее не убивал. Она умерла, когда я был маленьким. Она задохнулась, а с нею был только я. Мы ели ананас. Я смешил ее, и она подавилась. Я был слишком маленьким, чтобы вызвать полицию. Я просто сидел рядом. Я бил ее кулаками, пытаясь разбудить. Кулаками, понимаешь? Я бил ее. У нее даже остались синяки. Когда папа пришел домой с работы, он решил, что это я ее убил. Он не верил, что она задохнулась. Ты знала такое обо мне?

— Хорошо, — говорю я, решив все же похлопать его по спине. — Сейчас все в порядке. — Он словно тает под моим прикосновением, как будто ждал именно этого. — Все кончилось. Это было давно.

Я жду, что остальные что-нибудь скажут или, по крайней мере, обратят на нас внимание, но каждый ушел в себя, в свою личную кроличью нору. Мне приходит в голову мысль, что мы все спятили и изо всех сил стараемся это скрыть.

— Не могу войти, — говорит Марк, показывая окровавленный коммуникатор. — Здесь пятизначный код доступа.

Я пожимаю плечами. Я мокрая от пота. Сирены воздушной тревоги давно смолкли, но они как будто звучат внутри меня. Мне кажется, что я вполне могу умереть прямо сейчас. От страха, шока, усталости и чувства вины.

— Попробуй «один, два, три, четыре, пять», — говорит Крис. — И «два, пять, два, пять, два». Самые распространенные.

— У нас будут проблемы, — говорит Джим. — Я не хочу в тюрьму.

— Мы и так в тюрьме, — говорит Ли. — Даже если переживем столкновение и жару, мы навсегда останемся заперты под землей.

— Я уже пробовал все обычные пароли. Я что, похож на дурака? — говорит Марк.

Ли забирает у Марка коммуникатор. Набирает несколько цифр. Программа откликается на пароль.

— Дата столкновения, — говорит он, — «один, четырнадцать, тридцать один». — Он протягивает коммуникатор обратно Марку и уходит от нас по темному коридору.

Крис бежит за ним. У них интрижка. Уже несколько недель. Это ложная любовь. Любовь, рожденная страхом. Мне жаль жену и детей Ли, которые такого не заслужили.

— Куда ты? — окликаю я.

— Я же сказал. Я больше не вынесу! — не оборачиваясь, кричит Ли.

Они с Крис продолжают идти по коридору и скоро исчезают в темноте.

Секунду я смотрю им вслед, словно прощаюсь. Затем поворачиваюсь к Марку, который прокручивает историю сообщений в коммуникаторе.

— Так, слушай. Примерно двадцать минут назад Макун приказал взорвать Девятое убежище.

— И его взорвали?

— Думаю, да. После этого Девятое не выходило на связь.

— Боже всемогущий, — говорю я.

У меня подогнулись колени. Трой отлепился от стены, подхватил меня под руку. Я удивлена, что у него еще есть на это силы.

— Но почему Девятое взорвали? — спрашивает Трой.

Марк что-то печатает.

— Не могу найти. Похоже, несколько других убежищ тоже взорвали. Есть шанс, что наши семьи все еще ждут автобусов на Крук-роуд.

— Закажи «Синюю птицу», отправь за ними, — говорю я. — Скажи, чтобы везли их сюда, не в Девятое. Может быть, получится устроить убежище в этом здании.

— Не знаю, достаточно ли сильный сигнал у коммуникатора, чтобы связаться с водителем «Синей птицы», — говорит Джим.

— Не будь таким пессимистом, — говорит ему Марк. Он вытаскивает из заднего кармана еще один хот-дог, но видит, что пакет испачкан кровью, и бросает его на пол. — Здесь будет намного лучше. Никакие генералы нам не помешают. Будет как в фильме «Рассвет мертвецов», когда они живут в торговом центре.

— Ты пытаешься шутить, потому что боишься признать, что мы все умрем, — говорит Джим.

Мы стоим вокруг тела генерала Макуна. Из его лба все еще льется кровь, изо рта идет пена.

— Давайте спустимся ниже, — говорю я. — Может, все-таки получится выжить.

Здание Стратегического командования построено семьдесят лет назад и способно выдержать взрыв водородной бомбы. Им перестали пользоваться, когда на смену холодной войне пришли урановое оружие и терроризм. Но это хороший бункер, в котором вполне можно укрыться во время удара астероида. Первый этаж укрыт цементной оболочкой толщиной в шесть футов. У меня никогда не было необходимого уровня доступа, но я слышала, что глубина туннелей под зданием достигает мили. Чтобы дезориентировать посетителей, ни один из лифтов не спускается ниже чем на пару этажей за раз, а залы имеют форму взаимосвязанных раковин. С достаточным запасом продуктов мы могли бы сделать из них убежище.

Мы пользуемся коммуникатором Макуна для навигации. В нем есть карта. Отдел робототехники находим легко — он расположен так же, как отдел кибернетики, только двумя этажами ниже цементной границы. Забираем с собой оборудование, которое, как мы думаем, нам пригодится. Затем в лифте нажимаем кнопку «6» и надеемся, что найдем хирургическое отделение. Лифт поднимается так быстро, что закладывает уши. Впервые за долгое время гравитация кажется нормальной. Воздух становится густым и влажным.

— Я мог бы тут жить, — говорит Марк. — Лишь бы Дженни приняла меня обратно.

— Ты отдал свой единственный Билет бывшей девушке. Если это не любовь, то я ничего о любви не знаю, — говорю я.

Лифт резко останавливается. Мы чуть не падаем. Трой облизывает палец и дает ему высохнуть, проверяя влажность воздуха. У меня из головы не идет картина того, как он ребенком сидит на коленях умершей матери.

Двери открываются, и мы выходим в длинный коридор со стенами из шлакобетона и множеством глухих дверей. Карта коммуникатора здесь заканчивается. Видимо, это предел доступа Макуна. Идем налево, потому что я левша. Марк записывает наш путь в коммуникаторе, словно отмечает хлебными крошками, чтобы мы потом нашли дорогу обратно.

— Здесь холодно. Глупая затея. Мы все умрем, — говорит Джим. — Наверху мы, по крайней мере, могли бы напоследок увидеть столкновение.

— Когда мы на самом деле будем умирать, ты будешь хвастаться, что был прав? Просто любопытно, — говорит Марк.

— Заткнитесь, — говорю я им.

Потолочные светильники светят вполсилы. Тут темнее, чем я привыкла, особенно после северного сияния, поэтому идем почти на ощупь.

Мы находим еще один лифт. Вызываем его. Он едет вниз до четырнадцатого уровня.

Выходим из лифта и сразу слышим гул человеческих голосов и стук подошв о плиточный пол.

— Люди? — удивляется Марк.

Мы обнаруживаем, что в кафетерии собралось около тридцати человек. Они устроили здесь свое собственное убежище, набитое гигантскими коробками из «Уол-марта», канистры бензина и множество горшков с плющом и пальмами, что я считаю блестящей идеей — растения будут очищать воздух. Я вхожу так, словно имею право тут находиться. Никто не направляет на меня пистолет. Хороший знак. Наверное, это семьи здешних уборщиков и технического персонала.

— Не знаете, где больничное отделение? — спрашиваю я женщину, которая пишет сообщение на телефоне, хотя вряд ли здесь есть прием. Она пожимает плечами. Экран телефона темный.

К нам подходят два рядовых солдата. Оба — чуть старше двадцати лет, со свежими юными лицами. В руках у них пустые пакеты из-под вяленой говядины, которые они аккуратно сворачивают и скрепляют резинкой.

— Мы можем показать вам, мэм!

Я улыбаюсь, как будто мы все еще в старом мире.

— Отлично. Мы пытаемся построить хорошего робота, который после столкновения сможет работать на поверхности. Поможете, ребята?

Они не только показывают нам, где находится хирургическое отделение, но и вскрывают дверь операционной номер один, и заносят наше робототехническое оборудование внутрь.

— Нам постоять на страже, мэм? — спрашивают они.

— Хорошо бы! — говорю я, и они остаются в коридоре.

Завершив часть работы, я спешу на свой обычный пост. Совсем стемнело. Два часа до удара. Гравитация слабая. Я представляю, как близнецы Апории мчатся к земле из далекого космоса. Малая Апория возникнет низко над горизонтом в виде полумесяца, невидимого в дневном свете. Большая Апория на фоне Малой будет казаться гигантской; ее осколки будут кружить вокруг нее, как хлебные крошки.

Пытаюсь дозвониться до Джея, но связь не проходит.

Мне приходит в голову, что даже если мы выживем, наши потомки эволюционируют иначе — в темноте, без свежего воздуха. Пожалуй, нам стоит отказаться от намерения создать смотрителя, который включит свет заново и возвестит конец наших темных веков. Мы должны встретить свою судьбу открыто, держа своих детей на руках.

Мой десятый — или двадцатый? — звонок наконец проходит. Это маленькое чудо, и я принимаю его за Божье знамение. Я выросла на Среднем Западе, поэтому верю во все это. В Святую Троицу, пресуществление, непорочное зачатие. Почему бы нет?

— Привет, — говорю я автоответчику. — Я люблю тебя. Надеюсь, ты получишь это сообщение и приедешь ко мне в Стратком. — Затем молча смотрю на телефон, хотя связь еще держится. Я должна сказать ему правильные прощальные слова, но не могу заставить себя сдаться. — Я собираюсь сделать отчаянный шаг, — говорю я. — Ради тебя. И ради себя. И ради мальчиков. Нет, не так. Просто я не знаю, что еще я могу сделать.

— Добровольцы есть? — спрашиваю я. Знаю, плохая шутка.

Я вернулась в хирургическое отделение. Новость о том, что здесь организовано убежище, распространилась быстро. Собралось уже почти сто человек. В операционной только Джим, Марк и Трой, занятые подготовкой металлических оболочек.

— Если бы ты не настаивала на искусственном интеллекте, мы бы уже далеко продвинулись. Я давно уже решил бы проблему с сингулярностью, — говорит Трой. Правая сторона его лица дергается.

— Ладно. Как тут у вас дела? — спрашиваю я.

— Думаю, имеет смысл удалить постцентральную извилину. Избавить его от ощущения утраты. Иначе у него может развиться синдром фантомной конечности. Интерфейс сети должен обеспечить достаточное количество обратной сенсорной связи.

— Ты уверен? — спрашиваю я. — Я боюсь, что это слишком сильно травмирует его с психологической точки зрения.

Трой смотрит на цементный потолок, затем обводит взглядом операционную.

— Тебя беспокоит его психология?

— Ладно, Трой, делай как считаешь нужным.

Джим и Марк показывают мне несколько перехваченных сообщений из Девятого убежища, которые им удалось отыскать в коммуникаторе. Интерфейс сети мы импортировали в свою установку и планируем использовать для автоматизации смотрителя. В Девятом произошли страшные вещи. До того как ядерная бомба Макуна взорвала убежище, сектанты культа Дороти убедили несколько тысяч человек проглотить таблетки цианида. Ученые Девятого убежища во главе с отделом кибернетики убили членов Совета национальной безопасности и начальников штабов.

— Боже мой, — говорю я. — Какой кошмар. А наши семьи? Они тоже погибли?

— В списках принятых в убежище имен наших родных не было. Похоже, они успели на «Синюю птицу». Но больше я ничего не могу выяснить.

Я посылаю одного из солдат на их поиски, затем спешу назад в хирургическое.

— Есть добровольцы? — спрашиваю я снова. Никто не отвечает. Как их руководитель добровольцем должна вызваться я. Но я не святая мученица. Я хочу еще увидеть свою семью. — Вы будете жить вечно, — напоминаю я.

Марк снимает с клавиатуры жирные от хот-дога пальцы.

— Без меня вы не справитесь. У меня самые умелые руки.

— Нет, у меня, — говорит Джим. — У меня степень доктора медицины! Я даже выполнял операции на головном мозге!

— Может, попросим солдата? — спрашивает Марк.

— Нет. Мы утратим их доверие, если что-то пойдет не так, — говорю я.

Мы молчим. В операционной пахнет аммиаком и машинным маслом. Ярко светят хирургические лампы. Я представляю, что будет дальше. Вспоминаю, как читала о лечении пиявками в восемнадцатом веке и о врачах, которые не мыли руки между операциями. О лоботомиях. Неудачных трахеотомиях. Колени у меня подгибаются, и я опираюсь на операционный стол.

— Это безумие. Я не хочу вести себя как мясник, — говорю я.

На моих глазах слезы. На этой неделе я, кажется, плачу впервые. Не помню. Я думаю о том, что мои родные, возможно, мертвы или не могут добраться до Страткома, а я вместо того, чтобы искать их, сижу в подвале на глубине мили, анализирую дендриты.

— Давайте убьем себя, — говорит Джим.

Марк бьет кулаком по стене.

— Это будет легко. Мы сделаем это вместе, — говорит Джим.

— Я хочу увидеть Дженни, — говорит Марк. — Это я виноват, что мы расстались. Я никогда не говорил ей, что люблю ее.

Я все плачу.

— Нет, это слишком трудно, — говорю я. — Я не могу принять такое решение.

Трой встает. Неуклюже хлопает меня по спине. Не знаю, что на меня нашло, но я обнимаю его.

— Все нормально, — говорю я. — Мы сделали все возможное. Особенно ты. Все нормально. Я горжусь всеми вами.

— Я готов, — говорит Трой. — Я — доброволец.

— Нет, — говорю я. — Я тебе не позволю.

— Я решил.

— У нас почти наверняка не получится, — говорю я.

Трой иронично хмыкает. Ему страшно.

— Позволь мне. Это все, что я могу сделать.

Мы принимаемся за работу. Вставляем мозг Троя в стальной кожух с подающими кислород жабрами и крошечными отверстиями, через которые он может инъецировать себе калорийную сыворотку. Подсоединяем его позвоночник и центральные нервы к прорезиненным кожухам. Когда мы заканчиваем, от его тела на столе остается лишь пустая оболочка.

Я провожу рукой по стальному корпусу. Мы выстроили его так, чтобы сохранить точный рост Троя: метр восемьдесят семь. Лицевому кожуху приданы человеческие черты, на месте зрачков — камеры, которые в опытах с обезьянами успешно имитировали периферическое и центральное зрение. Под его острым подбородком, впуская воздух, открываются и закрываются маленькие закрылки. Воздух всасывается в грудь, где он фильтруется, при необходимости преобразуется в кислород, а затем возвращается к голове, где циркулирует в органическом мозге.

Почему-то я вспоминаю о матери Троя. Мечтал ли он, чтобы она наблюдала за ним до конца его жизни, сидя в том самом кресле, в котором умерла? Какие мечты появятся у него теперь?

Джим вводит калорийный раствор. Марк вставляет аккумулятор в грудь робота, завинчивает крышку. У нас осталось еще много деталей. Я слышу голоса за дверью операционной. Наша маленькая колония взволнована. По крайней мере, им есть чем себя отвлечь от ожидания Апорий.

Мне приходит в голову, что неважно, получилось у нас или нет, человеческой расе наступает конец. Что-то новое и отличное от нас скоро вырастет в этих стерильных залах.

Ждем. Кнопки включения у робота нет. Должна сработать нервная система Троя.

Меня подташнивает. Неожиданно и сильно.

Жабры Троя раскрываются.

Он бесшумно встает — все его сочленения недавно смазаны маслом.

— Трой? Ты меня слышишь?

Глаза-объективы Троя опускаются вниз. Он стоит прямо, лишь слегка горбит плечи. Левая половина лица, кажется, чуть обвисла и медленнее реагирует на раздражители. Но если он сможет изобразить свою фирменную ухмылку, он это сделает. Это он.

— Ты подключен? Ты меня слышишь?

Рот киборга открывается. Он издает невнятный звук:

— М-м-м-м…

Мне кажется, он пытается кричать.

— Насколько все плохо? — спрашиваю я.

Я касаюсь его холодной левой руки. Его постцентральная извилина не подключена, поэтому он не может чувствовать тепло моей руки через металл. Тем не менее он сжимает мою руку. Это странно человеческое пожатие, какого мне давно не хватало.

— Трой, — говорю я. — Я рядом. Ты не один.

Огоньки мигают и ярко загораются — он подключился.

— М-м-м-м! — кричит он.

Огни мигают и гаснут. Трой падает. Его жабры замирают.

Провал.

До удара остались считаные минуты. Я снова между ступеньками и самолетом. Звоню Джею. Звонок не проходит. Тогда я начинаю рассматривать на телефоне фотографии мужа и детей. Прокручиваю, прокручиваю и не могу насмотреться.

Я поднимаю голову и вижу их прямо перед собой. Джей несет на руках обоих детей. При измененной Апориями земной силе тяжести они должны быть легкими, как перышки. Я бегу к ним. Мы обнимаемся. Я плачу. Я вдыхаю запах детей и мускусный запах Джея. Я восхищаюсь его умением оставаться спокойным перед лицом бедствия, которое до сих пор всегда приводило меня в бешенство.

Позади них из автобуса «Синей птицы» выходят остальные: семья Джима, бывшая девушка Марка, поразительно красивая и, видимо, до сих пор в него влюбленная, офицеры безопасности, курсанты ВВС и пожилой отец Троя, к которому у меня очень много вопросов.

Мы спешим в здание. Места там всем хватит. Еды запасено как минимум на год. Может быть, если мы пророем туннели в землю, научимся есть червяков и добывать воду, этого будет достаточно, чтобы выжить.

Малая Апория врезается в землю, но мы не чувствуем удара еще почти две минуты после этого. Незнакомцы и друзья, все мы сидим тесной группой на полу кафетерия, объятые страхом.

Все содрогается.

Мы ждем, что сюда просочится раскаленная пыль. Ждем час, потом два. Пыль не просачивается, но что-то идет не так, потому что вентиляторы вдруг перестали работать. Погас свет. Все погрузилось во мрак.

Никто из взрослых не издает ни звука, только изредка слышны детские голоса — шепот, всхлип, смешок. Я представляю себе птиц наверху, пепел их крыльев. Их убьет не астероид, а шлейф поднятой им пыли, который взлетит до небес и распространится по всему миру.

Кто-то раздает хлеб с маслом и воду, затем все делятся всем, что имеют. В темноте мы соприкасаемся руками, говорим слова благодарности и едим.

Спустя десять минут вновь загораются огни сотовых телефонов. Я встаю, и все стихают.

— Я попрошу вас экономить энергию своих батареек, пока мы не выясним, как снова включить электричество.

— Нужно, чтобы кто-то перезагрузил сеть, — шепчет Джим. — Иначе у нас закончится воздух.

Но затем свет внезапно включается. Вентиляция снова шумит.

Стоя рядом с мужем, я держу на руках своих детей, и нам аплодируют, как будто мы первая семья на Земле. Все улыбаются с истерической благодарностью. Я вижу Марка, который обнимает свою девушку и выглядит как самый счастливый человек постапокалиптического мира, затем вижу обеспокоенное лицо Джима.

Мы спешим наверх, в хирургическое отделение. Джей и дети не хотят отпускать меня одну, поэтому идут с нами. В дверях операционной стоит Трой.

Он сделал себя выше. Теперь в нем больше двух метров.

— Знаешь, что странно? — говорит он. Его голос стал глубже, чем обычно. Он звучит в динамиках сети, и слышен в убежище. — Я больше не грущу. Я ничего не чувствую. Теперь я понимаю, почему никогда тебе не нравился. Все обрело смысл.

Мне приходит в голову, что идея установить кнопку отключения была неплоха.

— Ты будешь рада узнать, что я отрезал верхние уровни от системы жизнеобеспечения, для тех беженцев, которые пытались проникнуть вниз и украсть ваши запасы, — говорит он. — Я чувствую, что это именно то, чего бы ты хотела, Николь.

— Ты можешь все снова включить? — спрашиваю я.

Робот вскидывает голову. Левая сторона его лица совершенно безжизненна. Левый глаз отключился.

— Готово, — говорит он. — Но это пустая трата энергии. Они уже задохнулись.

— Ох.

— Я вынужден был переработать кое-что в своем внутреннем устройстве. Это меня задержало. Вся эта болтовня в мозгу — я не мог ее больше выносить. Так что я заставил одну долю мозга утихнуть.

— Можешь разбудить ее? Она важна для принятия верных решений, помнишь?

— Я не хочу.

— Трой, у тебя есть моральный потенциал? — спрашиваю я. — Ты можешь отличить хорошее от плохого?

— Конечно, — говорит он. — Я выйду на поверхность примерно через две недели, когда температура станет приемлемой, и построю лучшую среду обитания. Я буду служить тебе, Николь. Ты же знаешь, для меня это всегда было важно. Мне нужны добровольцы. Еще десяток таких, как я. Будут работать под моим командованием. Я уверен, что, если надо, ты сможешь объявить воинскую повинность.

Мне приходит в голову, что идеальный разрез на лбу Макуна был сделан инструментом для трепанации черепа. В Девятом убежище киборги развязали войну, поэтому Макун их и разбомбил. Члены секты Дороти выбрали способ самоубийства не просто так: цианид высушивает мозг.

— Трой? Ты помнишь свою мать? — спрашиваю я.

Он поднимает голову.

— Прости? Скажи это в другое ухо.

Я захожу с левой стороны Троя, которая на дюйм ниже.

— Ты помнишь свою мать?

— Да! — шелестит его голос. — Я спасу тебя. Я тебе помогу. Беги!

— Не обращай на него внимания. Мы его отключили, — кричит робот. — Тебе он все равно никогда не нравился!

Мы с Джеем стоим перед нашими детьми. Я чувствую всю тяжесть этой ошибки.

— Есть добровольцы? — спрашивает киборг.

И в этот момент Земля содрогается от удара темного двойника Малой Апории.