Глава 7 Боярская крамола

Короткое междуцарствие, последовавшее за смертью Федора, сопровождалось всплеском аристократической реакции. Борис должен был осознать, что будущее его династии зависит от Боярской думы. Он не жалел усилий, чтобы привлечь на свою сторону знать. Прежде всего он постарался убедить боярство, что утверждение худородной династии не несет перемен в сложившуюся систему местничества, гарантировавшую первенство аристократическим боярским фамилиям.

В XVI в. у кормила стояла суздальская знать, среди которой выделялись князья Шуйские. Князь Василий III не допускал эту фамилию в ближнюю думу. Но перед смертью он должен был назначить сразу двух бояр Шуйских опекунами малолетнего сына Ивана. Отстранив других регентов, Шуйские в конце концов ввели в стране боярское правление. Иван IV с раздражением писал о всевластии Шуйских в период его малолетства. Но перед кончиной он назначил И. П. Шуйского регентом при сыне Федоре.

Значение аристократии в жизни государства обнаруживалось при всяком серьезном кризисе. Царь Борис не забыл, что именно Шуйские пытались покончить с его властью. Но он помнил также и тот кризис, который вызван был их опалой. Взойдя на трон, Годунов не избавился от прежнего недоверия к Шуйским, но всячески старался избегать раздора с ними.

Борис сохранил пост главы Боярской думы за удельным князем Ф. И. Мстиславским. Но Мстиславский не обладал ни энергией, ни характером, ни авторитетом в среде коренной русской знати. Поэтому фактически наибольшим влиянием в думе пользовался не он, а бояре братья Василий, Дмитрий, Александр и Иван Шуйские.

Опричнина ослабила, но не покончила с политическим влиянием прочей суздальской знати — князей Ростовских и Стародубских. Царствование Грозного завершилось почти полным изгнанием этих фамилий из Боярской думы. Борис Годунов стремился к тому, чтобы в его думе были представлены все влиятельные политические силы страны. Он пожаловал высший боярский чин князю М. П. Катыреву-Ростовскому, чин окольничего — князю Д. И. Хилкову-Стародубскому. Князь П. И. Буйносов-Ростовский стал при нем сначала думным дворянином, а затем боярином. Меры Годунова позволили суздальской знати по крайней мере отчасти восстановить свое традиционное политическое значение, поколебленное опричниной.

Вернувшиеся в думу князья обладали блестящим родословием, но, чтобы вернуть себе прежнее значение, они неизбежно должны были вступить в борьбу с преуспевшей на службе знатью. Получив боярство, князь Катырев возобновил давнюю тяжбу с Мстиславским1. Видимо, это отвечало политическим расчетам Годунова.

Стремясь создать возможно более широкую опору своему трону, царь Борис не побоялся ввести в думу некоторых влиятельных лиц из числа своих давних противников. При нем чин боярина носил князь А. П. Куракин, немало повредивший Годуновым при царе Федоре и поплатившийся за то долгой ссылкой. Борис не доверял Голицыным и тем не менее сделал боярином князя В. В. Голицына. В боярском чине в годуновской думе заседали «служилые» князья А. В. Трубецкой, Б. К. Черкасский, В. К. Черкасский, С. Волошский. Однако Годунов упорно отказывался пожаловать высший чин удельному князю И. М. Воротынскому, который мог претендовать на самое высокое положение в иерархии московских чинов.

Современники называли Александра Никитича Романова не только соперником Годунова в борьбе за трон, но и личным врагом правителя Бориса. Однако после коронации Годунова Александр получил боярство, а его брат Михаил — окольничество. В целом, старомосковская знать была представлена в думе Годунова значительно менее полно, чем высшая титулованная знать. Некоторых успехов на службе у Бориса добились Плещеевы и Морозовы.

Царь Борис наводнил думу своей родней. Его дядя Дмитрий Иванович Годунов получил титул конюшего — старшего боярина думы, боярин Степан Васильевич Годунов занял пост главы Большого дворца. В разное время в качестве бояр в думе царя Бориса заседали Иван Васильевич, Семен Никитич и Матвей Михайлович, в качестве окольничих — Никита Васильевич, Степан Степанович, Иван Иванович и Петр Васильевич Годуновы. Таким образом, на долю Годуновых приходилась почти треть состава двух высших «чинов» думы — бояр и окольничих.

Писатели «смутного времени» утверждали, будто царь Борис всеми силами стремился унизить и истребить высокородную знать2. Приведенные данные о назначениях в Боярскую думу не подтверждают их слов. При Годунове княжеская аристократия, казалось, вновь обрела влияние в думе, которым она пользовалась до опричнины3. Ее представительство в думе расширилось4.

Годунов заботился о воинском чине. Но он был далек от того, чтобы распахнуть двери Боярской думы перед представителями дворянства. Думные дворяне не вернули себе того влияния, которым они пользовались при Грозном.

Видными членами старой, опричной думы были любимец Грозного Богдан Яковлевич Бельский и Игнатий Петрович Татищев. Даже Иван IV не решился дать высший думный чин Б. Я. Бельскому из-за его редкого худородства. Однако Бельский был двоюродным братом царицы Марии Скуратовой-Годуновой и по этой причине получил от родни чин окольничего. Борис пытался привлечь племянника Малюты на свою сторону, хотя постоянно опасался интриг с его стороны.

И. П. Татищев был произведен в казначеи, а его сын М. И. Татищев стал думным дворянином. Членами курии думных дворян стали также выдвинувшийся в опричнине Е. М. Пушкин, а позже его брат И. М. Большой Пушкин. В самом конце царствования Бориса чин думного дворянина получили В. Б. Сукин и А. М. Воейков, влияние которых на дела было невелико5.

Бывшие сподвижники Годуновых по опричнине рассчитывали на то, что утверждение новой династии перевернет вверх дном устоявшуюся систему местнических отношений, но их надежды не оправдались. Когда Пушкины дерзко заместничали с «великими» Морозовыми-Салтыковыми, их сразу одернули и наказали6.

Годунов получил трон вопреки воле боярских верхов, и потому поводов к раздору и взаимным подозрениям было более чем достаточно. Многие аристократические семьи, открыто боровшиеся за власть либо тайно помышлявшие о короне, не считали свое дело окончательно проигранным. Особые надежды они возлагали на недолговечность Бориса, удрученного старостью и болезнями.

В конце 1599 г. царевич Федор известил монахов Троице-Сергиева монастыря о том, что его отец недомогает и не сможет прибыть на богомолье. В 1600 г. здоровье Бориса резко ухудшилось. Польские послы, прибывшие в Москву осенью 1600 г., записали в дневнике, что русским властям не удалось сохранить в тайне болезнь царя и в городе по этому поводу поднялась большая тревога. Для обсуждения сложившейся ситуации была спешно созвана Боярская дума, после чего Бориса по его собственному распоряжению отнесли на носилках из дворца в церковь, чтобы показать народу, что он еще жив7.

Польским послам пришлось задержаться в Москве. Причиной тому, отмечал француз Яков Маржарет, была болезнь Бориса. Она тянулась долго: после заключения перемирия в марте 1602 г. Борис не смог проститься с польскими послами «за болезнью»8.

Ввиду близкой кончины Бориса возобновление борьбы за трон казалось неизбежным. Польские послы, наблюдавшие развитие кризиса, утверждали, будто у Годунова было очень много недоброжелателей среди подданных; число строгостей против них росло ото дня ко дню, но гонения не спасли положения. «Не приходится сомневаться, — писали поляки, — что в любой день там должен быть мятеж»9.

Кризис породил ряд сыскных дел о боярской измене. Подозрения пали на представителей ряда самых аристократических фамилий.

В государственном архиве хранилось «дело доводное — извещали княж Ивановы Ивановича Шуйского люди Янко Иванов сын Марков и брат его Полуехтко на князя Ивана Ивановича Шуйского в коренье и в ведовском деле»10. Царь Борис тяжело болел, и в это самое время боярские холопы донесли ему, что Шуйский наводит на него порчу с помощью «коренья» и колдовства. О «деле» Шуйских бегло упоминает опись царского архива 1626 г. Имеются основания предполагать, что после «Смуты» сохранился лишь небольшой фрагмент судного дела об измене Шуйских.

Свидетель происшедшего дьяк Иван Тимофеев отметил, что при царе Борисе Шуйские подверглись всеродному бесчестью. В угоду царю Борису и ради получения сана «чести», повествует Иван Тимофеев, Михалка Татищев всеродно бесчестил Василия Шуйского, «даже и до рукобиения всеродно той досаждая». Дело И. И. Шуйского имело место в 1599–1600 (7108) гг. М. И. Татищев получил от царя Бориса чин думного дворянина к февралю 1599 г. Отмеченное совпадение косвенно подтверждает рассказ Тимофеева. О гонениях на Шуйских сообщают не только русские, но и иностранные источники. Француз Я. Маржарет, поступивший на службу ко двору Бориса как раз в 1600 г., сообщает, что царь подозревал Шуйских более всех остальных и многих подвергал пытке только за то, что они навещали Шуйских в их доме11. Среди прочих иностранных мемуаристов Маржарет выделяется своим осторожным и трезвым отношением к описываемым событиям.

Итак, дело об измене бросило тень на всех братьев Шуйских. Видимо, во время обсуждения в думе они подверглись шельмованию и даже претерпели побои. Извет холопов и последовавший затем допрос в думе дали Годунову повод во второй раз подвергнуть род Шуйских опале и ссылке. Но Борис желал избежать раздора с аристократией и ограничился тем, что изгнал из Боярской думы младшего из братьев — Ивана Шуйского.

Некоторое время спустя боярские холопы подали донос на князя Ивана, сына боярина М. П. Катырева-Ростовского. Царь Борис оставил донос без внимания12.

Наибольшую угрозу для неокрепшей годуновской династии таили в себе притязания Романовых. По сравнению с Годуновыми они имели гораздо больше прав на трон в качестве двоюродных братьев последнего законного царя. Именно по этой причине извет на Романовых имел самые серьезные последствия. Царю Борису приходилось учитывать, что Романовы располагали сильными позициями в Боярской думе. Возглавляли романовскую партию бояре Федор и Александр Никитичи, окольничий Михаил Никитич Романовы. Их ближайшей родней и сторонниками были бояре князь Борис Камбулатович Черкасский, князь Иван Васильевич Сицкий, князь Федор Шестунов, знатные дворяне князь Александр Репнин, Карповы и пр.13

За время царствования Ивана Грозного и его сына Федора Романовы приобрели огромные вотчины и стали богатейшими землевладельцами своего времени. Борис Годунов обвинил бояр Романовых в заговоре с целью уничтожения царской семьи и захвата короны. Очевидец событий Конрад Буссов записал, что братья Никитичи искали подходящего случая, чтобы извести Бориса ядом, но они были преданы своими собственными людьми. Близкий к Романовым Исаак Масса утверждал, будто душой антигодуновского заговора была боярыня Ксения Ивановна Шестова-Морозова, жена Федора Никитича. Ее замыслы разделял Александр Никитич, тогда как Федор Никитич занял более осторожную позицию. Заговорщики советовались, как бы им извести царскую семью. Стремясь оправдать Романовых, Масса допустил явное противоречие. Повествуя о расправе над Романовыми, он старательно подчеркнул, будто сведения о злоумышлении А. Романова, К. Шестовой и других были основаны на ложном свидетельстве нескольких негодяев, действовавших по наущению Годунова14.

Русские летописи, составленные в окружении Федора (Филарета) Никитича Романова, называют имя главного доносчика, погубившего Романовых. По рассказу летописца, сам дьявол подучил боярского холопа Бартенева предать своего господина Александра Никитича: «Потом же вложи враг в раба в Олександрова человека Никитича во Второво Бартенева, той же Второй бяше у Александра Никитича казначей». Бартеневы принадлежали к дворянскому сословию и владели небольшими вотчинами. С государевой службы Бартенев Второй поступил во «двор» к Федору Никитичу, а затем получил место казначея у Александра Никитича. В соответствии с законами о холопах Бартенев после нескольких лет добровольной службы у Никитичей должен был дать им на себя служилую кабалу. Летописец определенно указывает на то, что Бартенев предал господ по собственному почину. Явившись с доносом к окольничему Семену Годунову, возглавлявшему сыскное ведомство, казначей договорился с ним обо всех последующих действиях. Семен будто бы сам вручил предателю мешочек с волшебными корешками, который тот принес на двор к Романовым и спрятал в «казну» своего господина15.

Сохранившийся отрывок дела о ссылке Романовых подтверждает свидетельство летописца о том, что они стали жертвами колдовского процесса. Пристав, сопровождавший Василия Никитича Романова в ссылку, сказал ему однажды: «Вы, злодеи-изменники, хотели достать царство ведовством и кореньем»16.

Русские источники не содержат точных указаний насчет времени падения Романовых. Из иностранцев лишь Исаак Масса отметил, что розыск об их измене начался в ноябре 1600 г.17

Наиболее подробные сведения о расправе Бориса с боярской оппозицией заключает в себе «Дневник» польского посольства в Москву. Его автором был третий посол Г. Пелгжимовский, составивший сначала прозаический, а затем рифмованный рассказ о пребывании в Москве в 1600–1601 гг. Текст «Дневника» в прозе сохранился в виде отдельных отрывков18. Один из фрагментов «Дневника» хранится в Государственном архиве в Вене. Ф. П. Аделунг снял с него копию, которая находится в настоящее время в Рукописном отделе Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде.

Наибольший интерес представляет дневниковая запись, датированная 23 октября (2 ноября) 1600 г. «Этой ночью, — записал один из членов посольства, — его сиятельство канцлер сам слышал, а мы из нашего двора видели, как несколько сот стрельцов вышли ночью из замка (Кремля. — Р. С.) с горящими факелами, и слышали, как они открыли пальбу, что нас испугало». Польские послы наблюдали за нападением правительственных войск на подворье Романовых. «Дом, в котором жили Романовы, — продолжал автор, — был подожжен; некоторых (опальных. — Р. С.) он (Борис. — Р. С.) убил, некоторых арестовал и забрал с собой…»19

Обвинения в колдовстве послужили не более чем поводом к гонениям на Романовых. Подлинные же причины санкций были значительно глубже. Болезнь Бориса возродила призрак династического кризиса. В такой обстановке любые действия вождей оппозиции в Боярской думе внушали подозрения властям. Между тем Романовы собрали в столице многочисленную вооруженную свиту. В случае смерти Бориса эти меры были чреваты серьезными политическими осложнениями.

Польские послы потратили немало усилий на то, чтобы установить причины опалы Романовых. Собранная ими информация особенно интересна потому, что она исходила от людей, симпатизировавших родне царя Федора. «Нам удалось узнать, — читаем в польском «Дневнике», — что нынешний великий князь (Борис. — Р. С.) насильно вторгся в царство и отнял его от Никитичей-Романовичей, кровных родственников умершего великого князя. Названные Никитичи-Романовичи усилились и, возможно, снова предполагали заполучить правление в свои руки, что и было справедливо, и при них было достаточно людей, но той ночью великий князь (Борис) на них напал»20.

Дневниковая запись раскрывает подлинные причины гонений на братьев царя Федора. Тяжелая и продолжительная болезнь Годунова подала Романовым надежду на то, что они вскоре смогут вновь вступить в борьбу за обладание короной. Малолетний наследник Бориса имел совсем мало шансов удержать трон после смерти отца. Новая династия не укоренилась, и у больного царя оставалось единственное средство ее спасения. Он должен был устранить с политической арены главных претендентов на корону21. Летописцы из ближайшего окружения Федора Никитича прекрасно понимали это обстоятельство. Объявив опалу на Романовых, отметили они, Борис рассчитывал «досталной корень царской известь», погубить «последнее сродствие» законных государей Ивана Грозного и Федора Ивановича22. Летописец забыл упомянуть, что Романовы, настаивая на своих правах «царского» происхождения, готовились свергнуть выборную земскую династию, что и явилось причиной гонений на них.

В дни междуцарствия в 1598 г. Романовы пытались противодействовать Борису Годунову, опираясь на поддержку Б. Я. Бельского. Подобно Романовым, Бельский ждал кончины царя Бориса, чтобы возобновить борьбу за власть. Опасаясь интриг племянника Малюты, правительство в 1599 г. отослало его в экспедицию на Северский Донец, где предполагалось выстроить новую степную крепость Царев-Борисов.

Экспедиция на Донец началась в июне 1599 г. Располагая огромными земельными богатствами, Богдан Бельский снарядил в поход собственную вотчинную армию — «двор». Едва войска прибыли в урочище под Святой горой, Бельский «град нача делати преже своим двором и здела своими людми башню и городни и укрепи великою крепостию. Потом же с тово образца повеле и всей рати делати»23.

В подчинении Бельского находилась внушительная военная сила: 46 выборных дворян, 214 детей боярских — рязанцев, тулян, каширян и белевцев, 2600 русских и украинских казаков, стрельцов и «немцев»24. Рязанцы, каширяне и отчасти туляне приняли самое активное участие в антигосударственных восстаниях, происшедших через несколько лет. Вероятно, настроения недовольства возникли в их среде много раньше, доказательством чего служит участие рязанцев в уличных беспорядках 80-х годов XVI в.

В Цареве-Борисове воевода Б. Я. Бельский не воспользовался случаем поживиться за счет казенных средств, отпущенных на жалованье служилым людям и оплату строительных работ. Окольничий велел доставить в Царев-Борисов много припасов из собственных вотчин и щедро ссужал своих подчиненных. «Ратных же людей поил и кормил по вся дни множество и бедным давал деньги, и платье, и запасы». Бельский явно стремился завоевать популярность среди служилых людей, и он достиг цели. «Прииде же на Москве, — записал летописец, — про ево от ратных людей хвала велия…»25

Благодаря энергии и распорядительности Бельского, крепость Царев-Борисов была воздвигнута очень быстро. Но воевода вел себя крайне неосторожно. Щедро угощая ратных людей, Бельский заявлял, что теперь он царь в Цареве-Борисове, как Борис Федорович царь в Москве. Служилые немцы, находившиеся в отряде, тотчас послали донос в Москву. Б. Н. Флоре удалось разыскать подлинное следственное дело об «измене» Богдана Бельского, из которого следует, что он подвергся опале не сразу. Будучи оружничим в течение 20 лет, Бельский ведал Аптекарским приказом: участвовал в изготовлении лекарств, один имел право подносить снадобья царю. В то время как оружничий был занят строительством крепости на границе, царь Борис приблизил к себе шотландского капитана Габриэля, человека бывалого и смыслившего в медицине. По свидетельству Конрада Буссова, Годунов выписал себе врача из-за рубежа, а пока «за неимением лучшего Габриэль был назначен лейб-медиком Бориса». В конце октября 1600 г. в Москву в свите английского посла Р. Лея прибыл медик Кристофер Рихтингер. В апреле 1601 г. посол покинул Россию, а медик был зачислен на службу в Аптекарский приказ. По ходатайству Р. Лея Борис пожаловал ему чин придворного доктора26. Габриэль и Кристофер принялись лечить царя сообща, но тут в дело вмешался Бельский.

«Дохтур Христофор» с Габриэлем составили два зелья, которые Борис должен был выпить одно за другим. Но, вопреки их предписанию, Бельский «того зелья государю не подносил, а подносил то зелье, что составлено канун того дни». Габриэль осмелился пожаловаться Годунову и «про те оба зелья извещал государя». Узнав об этом, Бельский велел немедленно арестовать Габриэля. Находясь под стражей, шотландец нашел способ известить власти, что «ведает государево дело на Богдана на Бельсково». Габриэль не осмелился назвать влиятельного вельможу государевым изменником, но заявил, что Бельский обладает искусством как лечения, так и порчи людей, а вредные зелья он даже пробует на себе: «Богдан Бельской обтекарское дело знает гораздо и ведает, чем человека испортить и чем его опять излечить, да и над собою Богдан то делывал, пил зелье Дурное, а после того пил другое». Не выдвигая никаких конкретных обвинений против Бельского, Габриэль тем не менее подчеркивал, что получение лекарств из его рук — дело опасное: «Богдан Бельский знает всякие зелья, добрые и лихие, да и лечебники все знает же, да и то знает, что кому добро зделать, а чем ково испортить, и для того Богдану у государя блиско быти нельзя»27.

Здоровье Бориса продолжало ухудшаться, поэтому донос Габриэля не был оставлен без внимания. Бельского отстранили от руководства Аптекарским приказом, перешедшим к 1603 г. в прямое ведение главы сыскного ведомства Семена Годунова. Надо полагать, что новый «аптекарский боярин» и позаботился о суде над Бельским. Как и Романовых, Бельского обвинили в том, что он желал себе царства. После осуждения его вывели на рыночную площадь и подвергли позорному наказанию. Палачом ему был назначен капитан Габриэль, побывавший в тюрьме по его милости. Габриэль вырвал у опального клок за клоком всю его длинную, окладистую бороду, тем самым полностью обесчестив его28.

После суда Бельский был сослан, по одним сведениям, в Сибирь, по другим — «на Низ (в понизовные волжские города. — Р. С.) в тюрьму»29.

Бельский был связан с правящей династией узами родства, потому опала на него носила, по-видимому, персональный характер. Младший сын окольничего Постник был сослан на службу в Сибирь30. Но и он, и его брат Иван сохранили свои обширные поместья в Вязьме и продолжали нести государеву службу.

Был ли Бельский в Сибири — трудно сказать. Достоверно известно, что длительное время опального держали в ссылке в его нижегородском имении. В конце 1602 — начале 1603 г. приставом у Бельского числился видный нижегородский дворянин Василий Анучин. Годуновы не спешили с возвращением опального в Москву. В описи царского архива упомянут документ — «столп 112-го год, как сослан был Богдан Бельский в село Никольское, и был у нево в приставех Ондрей Ржевский да Василий Онучин»31. Как видно, Бельского держали в деревне вплоть до 1603–1604 (7112) гг.

Дьяк Иван Тимофеев намекал, что осуждение Романовых было связано с делом Бельского: «…ины с ним в тождество единомыслие ему приплетоша, и сих такожде… по странам развея». Однако новые данные, открытые Б. Н. Флорой, опровергают подозрения Тимофеева. Даже после ареста Романовых Бельский оставался при дворе и продолжал подносить лекарства больному Борису. Романовы долгое время не знали об аресте Бельского. Будучи в ссылке, опальный Федор Романов говорил, что у Бориса в думе не осталось умных и «досужих» людей, способных решать дела государства. Потому, говорил Филарет, «не станет-де их дело никоторое, нет-де у них разумново, один-де у них разумен Богдан Бельский к посольским и ко всем делам досуж»32.

Оба политических процесса — Романовых и Бельского — ничем не отличались между собой по своему характеру.

Бельский обладал огромным политическим опытом и осмелился выступить против Годунова в период междуцарствия после смерти Федора. Устранение его с политической арены было продиктовано теми же причинами, что и расправа с Романовыми. Гонения явились закономерным завершением борьбы за трон в 1598 г.

Романовы подверглись еще более суровому наказанию, чем Бельский. Для суда над ними Боярская дума выделила особую комиссию во главе с окольничим Михаилом Глебовичем Салтыковым. Ему царь поручил дело, которое должно было послужить отправным пунктом суда над оппозицией. Естественно предположить, что именно Салтыкову пришлось руководить штурмом подворья Романовых, когда те отказались допустить царских посланцев для проведения обыска.

После ареста братьев Романовых власти поручили рассмотреть дело духовенству и боярам. Как и во все трудные минуты, Борис прибегнул к помощи верного ему патриарха. По этой причине судебное разбирательство проводилось не в помещении думы, а на патриаршем дворе. Туда явились Михаил Салтыков с членами комиссии и в присутствии арестованных Никитичей выложили на стол главную улику — мешок с волшебными корешками. Боярину Александру Романову была устроена очная ставка с его казначеем Бартеневым.

Никто не посмел поднять голос в защиту опальных. Напротив, все спешили выразить преданность Борису, чтобы отвести от себя подозрения в измене. «Бояре же многие, — записал летописец, — на них (опальных Никитичей. — Р. С.) аки зверие пыхаху и кричаху». Романовы были ошеломлены нападками тех, кто многие годы заседал в ними в думе. Будучи в ссылке, Федор Романов с горечью говорил: «Бояре-де мне великие недруги, искали-де голов наших, а ныне-де научили на нас говорити людей наших, а я-де сам видел то не однажды». Того же мнения придерживались и его братья. Василий Романов сказал однажды в присутствии пристава: «Погибли, деи, мы внанрасне, ко государю в наносе, от своей братьи бояр»33.

Годуновы щедро вознаградили тех, кто помог им расправиться с Никитичами. Михаил Салтыков тотчас после суда получил боярство. Князь Петр Иванович Буйносов-Ростовский, распоряжавшийся «на опальном дворе» Романовых, был вскоре произведен из думных дворян в бояре. Глава сыскного ведомства Семен Никитич Годунов тоже получил боярство.

Бывший опричник, Борис действовал в отношении противников совсем не так, как действовал Грозный. Тем не менее расправами он немало скомпрометировал себя в глазах современников. После воцарения Романовых летописцы не жалели красок, чтобы расписать злодейства Бориса и представить членов опальной семьи в ореоле мученичества. На самом деле меры Годунова весьма мало напоминали террористические методы управления Ивана IV. Как политик Борис оказался много выше своего предшественника и даже в критические моменты не прибегал к погромам, резне и кровопролитию.

Политический кризис 1600 г. оказался кратковременным. Борису удалось потушить мгновенно вспыхнувший конфликт и стабилизировать обстановку в то самое время, когда на страну обрушились тяжкие испытания.

Загрузка...