Царь нигилистов 3

Глава 27

За дверью обнаружилась полукруглая комната в стадии ремонта. Неотделанные стены, покрытый бумагой пол и два окна.

Саша обернулся к царю и посмотрел вопросительно.

— Ты хотел отдельную комнату, — сказал папа́. Будет твоя, как только закончим ремонт.

— Супер! — искренне сказал Саша.

Одно окно смотрело на угол Зимнего дворца. Второе выходило на Миллионную улицу. Внизу горели фонари, отражаясь в окнах дома напротив.

— Третий этаж? — спросил Саша.

— Четвертый, — сказал царь. — Пойдём!

И открыл следующую дверь.

За ней была еще одна комната с прямыми стенами и видом на улицу.

— Две комнаты! — поразился Саша. — Это даже больше, чем я хотел.

— Кабинет и спальня.

— А проект уже есть?

— Мари… Мама́ твоя этим занимается. Архитектор Штакеншнейдер, который строил Фермерский дворец.

— Хорошо. Только неярко и без позолоты.

«А то Герцен сожрет меня живьём», — подумал Саша. Но озвучивать не стал.

— Это к ноябрю, — сказал царь. — Мы скоро переезжаем в Царское село.

— Мне кажется, здесь недалеко будущие комнаты Никсы…

— Да, — кивнул папа́. — На втором этаже. Под твоими и восточнее.

Газеты были полны политических новостей. Собственно, забурлило ещё в январе, когда наметилось объединение Дунайских княжеств: Молдавии и Валахии. И господарем Молдавии, а потом Валахии с промежутком в пару недель, при поддержке многотысячных митингов, был избран один и тот же человек — бывший деятель революции 1848 года — Александру Ион Куза.

В начале марта по Юлианскому календарю Куза вступил на престол и стал первым правителем объединенной Румынии.

Только Трансильвания ещё оставалась под Австро-Венгрией.

Саша упрекал себя за то, что чуть не пропустил такую новость. Впрочем, он никогда не интересовался внешней политикой больше, чем внутренней. От внешней он хотел только одного — мира. И здесь папа́ не в чем было упрекнуть.

Дядя Костя писал от берегов Сардинии: «Всё пахнет войной». Война намечалась между Сардинским королевством и Францией с одной стороны и Австрией — с другой. А яблоком раздора были Ломбардия и Венеция, которую просвещенные итальянцы мечтали освободить от варваров, то есть австрийцев.

Роль папа́ в этом сводилась к тому, чтобы не мешать. Он заключил союз с Наполеоном Третьим и пообещал не поддерживать Австрию. То есть предпочёл бывших врагов в Крымской войне предателю — Австрийскому кайзеру. Возможно, это было данью памяти Николаю Павловичу, который так и не простил предательства кайзеру Францу-Иосифу, которого считал своим младшим другой и учеником и которому когда-то помог подавить Венгерское восстание, а теперь не дождался поддержки в войне.

Но Саша находил позицию папа́ единственно разумной, только так можно было не ввязываться в очередную европейскую свару, что было бы совершенно самоубийственно после поражения.

Когда-то в будущем Саша читал что-то с осуждением Российско-Французского союза. Якобы именно он привел потом к Первой Мировой. А дружить надо было с Пруссией.

Это казалось сомнительным. Тройственный союз Италии, Австро-Венгрии и Германии возник раньше Антанты, объединившей Россию, Францию и Великобританию. Саше казалась порочной сама система тройственных договоров, раскалывающих Европу на враждебные группировки. Он был бы рад всех загнать в единый Евросоюз, но сомневался, что это возможно. Слишком много спорных земель, разных экономических интересов и глупой самоуверенности у европейских великих держав.

Как писал Бабст в своей знаменитой лекции, образованный купец интересуется иностранными газетами, когда в дворянском собрании они лежат нетронутыми. Так что Саша устыдился и прочел по сему поводу лондонскую «Таймс».

Британцы были в принципе за объединение Дунайских княжеств, поскольку это ослабляло Турцию, но объединение не под властью независимого от них Кузы. Так что результаты выборов они не признали. Зато Франция заняла примирительную позицию, а Россия была теперь в союзе с Францией.

Но пока и здесь всё пахло войной.

Объединение Италии «Таймс» поддерживала, а Гарибальди почитала как романтического героя. Как раз в феврале, вернувшись на родину, он создал военное подразделение «Альпийские охотники» для помощи армии Сардинского короля.

В общем, время, потраченное на чтение уважаемой лондонской газеты, явно не было потеряно. И факты, и разумный анализ, и все разложено по полочкам. Саша бы не удивился, если бы в «Таймс» обнаружилась карта будущих военных действий со стрелочками.

Во внутренней политике в феврале тоже случилось немаловажное событие. 17-го были учреждены редакционные комиссии для систематизации предложений губернских комитетов и разработки крестьянской реформы. Их возглавил член Главного комитета по освобождению крестьян генерал-адъютант Яков Ростовцев. Николай Алексеевич Милютин, с которым Саша был знаком по четвергам Елены Павловны, стал его правой рукой.

Комиссии собирались чуть не каждый день и засиживались до глубокой ночи.

Лекция Бабста состоялась 12 марта. Было солнечно, над Питером сияло совершенно весеннее лазурное небо, а сугробы в Большом дворе почернели и скукожились. Ну, да! Конечно! Не 12 марта, давно 24-е. Юлианский календарь все время сбивал с толку и вводил в заблуждение.

Саше успели переставить клавиши на печатной машинке, и он понял, что не готов писать от руки длинную гуманитарную лекцию. Так что приказал лакею Митьке и камердинеру Кошеву перетащить агрегат в учебную комнату.

Митька-то перебьётся, а вот Кошев был немолод, и Саша испытывал по этому поводу некоторые муки совести.

Печатная машинка тяжело опустилась на стол.

— Так? — спросил Кошев.

Саша кивнул.

Еще в ноябре папа́ утвердил правила о замене слуг вольнонаёмными людьми. Но правила — это одно, а реальность — совсем другое. Митька, и Кошев пока так и оставались крепостными.

Им хотелось дать что-нибудь на чай, но Саша не понимал, сколько. Рубль, вроде, много, а копейку — оскорбительно. А могут избаловаться и вообще больше ничего не делать без оплаты.

Учитывая ставку Склифосовского в 50 копеек в час, Саша решил, что по гривеннику на брата хватит. И выдал слугам по 10 копеек.

Профессор Бабст оказался нестарым, но уже грузным человеком с крупным прямым носом, зачесанными на бок волосами и полностью выбритым лицом, без бороды и усов.

Он носил белую сорочку с накрахмаленным воротничком, местную черную недобабочку на стоечке, а также гражданский сюртук.

Саша встал к нему навстречу и протянул руку. Иван Кондратьевич был, кажется, не совсем готов пожимать руку ученику гимназического возраста, но на великокняжеское рукопожатие ответил.

— Я еще раз перечитал вашу речь, Иван Кондратьевич, — начал Саша. — Это было великолепно. Подписываюсь под каждым словом. Ну, почти. Кроме того, о чем я уже писал.

— Антипатриотично, говорят, — скромно заметил Бабст.

— Ну, кто говорит? — спросил Саша, садясь за печатную машинку. — Те, кто считает, что у них в Европе тоже все никуда не годится. И если им нельзя, то нам тоже можно. Это такие патриоты лежания на печи кверху пузом, те, кто пальцем не хочет пошевелить, чтобы реально улучшить ситуацию. Если у нас и так все прекрасно — зачем что-то делать? Можно просто гордиться великой страной. А если окна занавесить, можно представить, что печь едет по деревне вместе с лежащим на ней Емелей и избой вокруг. Поэтому они изоляционисты.

Профессор улыбнулся и сел в кресло напротив.

— А потом случаются неожиданности, — продолжил Саша. — Екатерина Алексеевна, при всем моем к ней уважении, говорила, что русский мужик живет у помещика, как у Христа за пазухой, не то, что несчастные крестьяне Европы. И наслаждалась благолепным видом потемкинских деревень. А потом вдруг случился Пугачевский бунт. С чего бы?

— Слушать вас одно удовольствие, Александр Александрович, — заметил Бабст. — А то меня упрекают в том, что я пытаюсь протащить на Русь пагубное западноевропейское влияние.

— Очень пагубное! Бережливость, честность, образованность, трудолюбие, предприимчивость и законность. Вместо наших дорогих национальных скреп: мотовства (то бишь широты души), воровства, невежества, лености, безынициативности и произвола. Мне очень понравилась ваша цитата из Тацита. Про германцев, которые слишком ленивы и инертны, чтобы добывать по́том то, что они добывают кровью. А теперь мы говорим «немецкое трудолюбие» и «немецкое качество». И это дает надежду. Может, и про русских когда-нибудь так скажут.

— За этим я её и привел.

— Конечно. Иван Кондратьевич, а что это за хлеб, который у нас едят крестьяне и которого на Западе нет с двенадцатого века?

— Пушной хлеб, — объяснил Бабст.

Саша посмотрел вопросительно. Термин ему был совсем неизвестен.

— Хлеб из неотвеянной ржи, то есть смеси ржи с мякиной и отрубями.

Отруби у Саши четко ассоциировались с диетами для похудения, а вот, что такое мякина он представлял себе плохо.

Бабст улыбнулся, кажется, поняв затруднения ученика и терпеливо объяснил.

— С отходами от молотьбы: шелухой, обломками колосьев, обрывками стеблей, остьями.

— Остьями?

Слово было смутно знакомо, но Саша, на всякий случай, решил уточнить значение.

— Это острые усы колосьев, — пояснил Бабст.

— А это безопасно?

— Не всегда. Бывает, что и скотина дохнет от такого корма.

— Я действительно многого не знаю, — признался Саша. — Мне в прошлом году генерал Гогель объяснял, что такое овин и гумно. У меня даже где-то записано.

Хлеб с подобными добавками ассоциировался у Саши с блокадой Ленинграда.

— Они всегда такой хлеб едят или только в голодные годы? — спросил он.

— Кто победнее — всегда.

— Ох! — сказал Саша. — Признаться, 1,5 фунта мяса в день, которые есть английский поденщик показались мне не совсем реалистичными. Я, по-моему, столько не ем.

— Может себе позволить, — объяснил Бабст. — Поденщик получает около 18 шиллингов в неделю. В одном шиллинге 12 пенсов. А мясо стоит 6 пенсов за фунт.

Саша прикинул. Получалось примерно 30 пенсов в день. Хватит на мясо и еще останется.

— Понятно, — кивнул Саша. — Все равно это детали. Ест полтора фунта или может себе позволить.

Саша вставил лист в печатную машинку и напечатал: «Лекция по экономике Ивана Кондратьевича Бабста. Номер один. Налоги». И изложил всё про крестьянский хлеб с мякиной и доходы лондонского поденщика.

Профессор с начала урока с любопытством смотрел на агрегат, а теперь глядя, как летают над ним Сашины пальцы и стучат клавиши, не выдержал и спросил:

— Что это, Александр Александрович?

— Печатная машинка.

— Можно посмотреть?

— Конечно.

Бабст подошел, рассмотрел чудо техники и полученные с его помощью строки.

— Удивительно! — восхитился он.

— Пока не умеет печатать большие буквы, — заметил Саша. — Но скоро будет.

— Её можно где-то заказать? Или пока эта единственная?

— У дяди Кости есть ещё одна. У скоро будет у Никсы… у цесаревича. И у меня — ещё одна с большими буквами. Чтобы можно было заказать надо организовать производство. Думаю, что это должно быть акционерное общество. Поэтому мне нужна лекция про акционерные общества.

Бабст кивнул.

— Будет.

— Я вас не очень отрываю от работы в Московском университете?

— Есть вещи более важные, чем лекции московским студентам.

— И мне нужен кредит. Или человек с приличным капиталом, который рискнёт вложится в совершенно новое дело. У вас ведь есть знакомства в купеческой среде?

— Да.

— Супер! Может быть кто-то заинтересуется.

— Обязательно заинтересуется.

— Дядя Костя готов вкладываться в мои проекты, но у меня их столько, что и его денег не хватит. А в государственный карман я совсем не хочу залезать. И так бюджет дефицитный.

— И казенные предприятия малоэффективны, — заметил Бабст.

— Совершенно с вами согласен. Так про налоги?

И Саша приготовился печатать.

— Основным налогом в Российской империи является подушная подать, — продиктовал профессор.

Саша отстучал первое слово, и его руки замерли над печатной машинкой.

— Господи! — поразился он. — Со времен Петра Первого ничего не изменилось?

— Суммы изменились, — возразил Бабст.

— Выросли конечно?

— Да. Начиналось с 80 копеек при Петре Алексеевиче, потом даже снизилось до 70 копеек в год, а сейчас до двух с половиной рублей доходит.

— За век с лишним рост в три раза — это не так много. Хуже, что система осталась прежней. Все платят одинаковый налог, независимо от дохода?

— Не одинаковый. В зависимости от места, то есть от доходности земли.

— Похоже на патентную систему. Но патент человек покупает, чтобы вести какой-то бизнес. А здесь он платит налог даже, если ушел в минус.

— Не совсем, Александр Александрович. Налог платит не каждый человек в отдельности, а крестьянское или мещанское общество. И общую сумму налога раскладывают на младенцев, сирот, обладателей больших семей и неимущих.

— Мещанское общество тоже есть?

Бабст кивнул.

— Представляю число и размах злоупотреблений, — заметил Саша.

— Бывали случи, когда какой-нибудь ничтожный писарь изобретал несуществующий сбор на вымышленную войну, и безнаказанно собирал его годами. Или налоги присваивали сельские старосты. Растраты измерялись даже не сотнями, а тысячами рублей.

— А потом их собирали с крестьян по второму разу, — предположил Саша.

— Не всегда, — возразил Бабст. — Иногда попадало и в уголовную палату.

— Все равно от этой системы надо уходить, — заметил Саша.

— Конечно, все это понимают.

— А подоходный налог ввести не планируется вместо подушной подати?

— Планируется, — кивнул профессор. — Но это и всё.

Саша допечатал фразу про подушную подать, добавил про мошенников-чиновников и грабителей старост. И про планы преобразования налоговой системы.

— А сколько приносит подушная подать?

— Половину, — сказал Бабст.

— Пятьдесят процентов всех доходов бюджета?

— Да.

— Та-ак, понятно. Значит, не скоро избавимся. А купцы тоже платят подушную подать?

— Нет. Со времен Екатерины Великой. Она отменила подушную подать для купцов и установила гильдейский сбор. Каждый, кто хотел записаться в купцы, мог объявить свой капитал и заплатить сбор, который тогда составлял один процент с капитала. Для третьей гильдии минимальный капитал был 500 рублей, те, кто объявляли от 500 до 10 тысяч, входили во вторую гильдию, а все, у кого было больше — в первую.

— Отлично! — восхитился Саша. — 500 рублей я заявить смогу. Кстати, это только оборотный капитал или считая все имущество? А то, если посчитать все золотые побрякушки, которые мне регулярно дарят на праздники, чтобы они у меня лежали мертвым грузом, я, пожалуй, и во вторую гильдию попаду. А пять рублей сбора заплатить в год — это вообще без проблем.

— Капитал надо было заявлять по совести, — объяснил Бабст, — никто его не проверял. А по поводу пяти рублей, с тех пор многое изменилось.

— Понятно, — хмыкнул Саша. — Подорожало.

— Да. Сначала увеличили требуемый капитал, потом проценты с капитала. Теперь минимальный капитал для третьей гильдии 8 тысяч рублей, второй — 20 тысяч, а первой — 50 тысяч. Но это ничего не значит. Налоги больше не зависят от объявленного капитала. Сейчас у нас фиксированный сбор. Для третьей гильдии для столиц — 150 рублей в год.

— Так! То есть подушная подать выросла в три раза со времен Петра Алексеевича, а гильдейский сбор со времен прапрабабушки — в 30 раз! Кто-то в этой стране очень «любит» в кавычках купечество.

— Просто развивается в России и торговля, и промышленность, — объяснил Бабст. — Можно больше собрать.

— Значит надо тут же налогами задушить? Иван Кондратьевич! У меня четыре стартапа, все доходные, везде плюс. Но даже мне трудно 150 рублей налогов заплатить. Ужасный удар и по карману, и по развитию бизнеса.

— Стартапа? — переспросил профессор.

— Стартап — это новое предприятие, основанное на какой-либо идее.

— Кстати, свидетельство купца третьей гильдии даёт право на открытие только трех лавок или трех предприятий. На остальные надо билеты докупать. Для первых двух гильдий в столицах — плюс 100 рублей за каждую лавку, а для третьей — 75.

— На фонарики у меня трехлетнее освобождение от налогов. Лично от папа́. А с остальным — конечно, надо и честь знать.

— Государь не даст на остальное освобождение от налогов?

— Может, и даст, но это же до перовой статьи в «Колоколе». И распишет Александр Иванович, что государь освободил от налогов своего сына на веки-вечные.

— По-моему, как человек, живущий в Лондоне, Герцен должен понимать, что новые предприятия, которые стоят на службе прогрессу, и должны быть освобождены от налогов.

— Как социалист Александр Иванович ничего не должен понимать, — возразил Саша. — Понимал бы в экономике — не был бы социалистом.

Бабст усмехнулся.

— Но сама идея мне нравится, — заметил Саша. — Насчет освобождения от налогов.

И он отстучал на машинке все про объявленный капитал, гильдейские сборы и билеты на лавки.

— А для первой и второй гильдий сейчас какие сборы? — спросил Саша.

— Для первой 2200, для второй 880.

Саша напечатал.

— И здесь патентная система, — заметил он.

— Да, — кивнул Бабст.

— Я двумя руками «за», — сказал Саша. — Система покупки патентов хороша, нет лишней отчетности, легко администрировать. Но для малого бизнеса порог должен быть снижен, а для крупного гильдейский сбор надо заменять подоходным налогом, а то это уже государству невыгодно, когда с крупного завода платится налог в 2200 рублей.

— Княжевич, по-моему, и собирается реформировать систему в этом направлении, — сказал Бабст.

— Министр финансов?

— Да. Княжевич Александр Максимович.

— Что вы о нем думаете?

— Выпускник Казанского университета, где был лучшим студентом на курсе, так что в 17 лет заменял преподавателей, очень образованный и компетентный человек.

— Надо ему записку написать с нашими идеями, — предложил Саша. — А то я папа́ уже достал своими проектами. К тому же он все равно спустит Княжевичу.

— Можно попробовать, — сказал Бабст.

— Хотя, хотя… давайте лучше статью напечатаем в «Вестнике промышленности». А то у меня взгляд мелкого предпринимателя, у вас ученого-экономиста, а есть ещё крупный бизнес, чиновничество, интеллигенция, люди свободных профессий, военные, чиновники. Думаю, нам еще идей накидают.

— Не всегда разумных.

— Не всегда, но будут и разумные. И даже от десятой части, мы окажемся в выигрыше. На мою статью в «Морском сборнике» про патентное ведомство я получил отличную обратную связь.

— Вас кажется ругали?

— Ругали меня в европейских медицинских журналах, а здесь так, мягко критиковали. Если бы только восхищались, не было бы смысла публиковать.

— К следующей лекции будет черновик, Алксандр Александрович?

— Будет, но у меня не кончились вопросы. Иван Кондратьевич, а если я плачу гильдейский сбор, я перестаю быть дворянином и становлюсь купцом?