Царь Саул

1

Уходила тревожная тьма ночи. Отроги гор поднимались по сторонам крутыми откосами. Колючие кустарники под скальными дубами и переплетением акаций отступали иногда, и склоны гор превращались в острые скалы, горевшие с первым солнечным лучом, будто отполированные. Из-под ног срывались в узкие пропасти камни-окатыши, долго отзванивая на глубине и вызывая многозвучное эхо.

Называлась эта местность пустыня Зит.

Добид думал надолго укрыться здесь от преследования Саула. С ним оставалось всего двести человек, самых верных, самых преступных или, может быть, самых отчаявшихся. Остальные по двое-по трое постепенно уходили от него. Думали найти обжитое пристанище, вернуться в родное гнездо и, нанявшись батраком, пастухом, стражником, как-нибудь приспособиться к обычной жизни.

Людей в пустыне Зит не встречалось, за исключением полудиких охотников.

Один из таких лесных бродяг предстал как-то перед Добидом. Подпираясь коротким копьём, он смотрел на молодого изгнанника с добродушной усмешкой.

— Ты убил и прячешься от мести родственников? — спросил охотник. — Или убежал от господина, которого прогневил?

— Скорее, второе, — ответил Добид. — А ты, я вижу, хотел бы пристать к моему отряду.

— Я могу тебе пригодиться. Эти горы и чащи мне хорошо знакомы. И которые лежат вон за теми хребтами тоже. Так что со мной ты не заблудишься. Обещай только какую-нибудь еду, когда у меня случится неудачный день. А ещё подари мне медный нож. Свой я потерял. Уронил в расщелину и не смог достать. Пришлось сделать кремнёвый, но он мне не нравится. Всё-таки я человек, знающий вещам цену. Я из сынов Шимоновых, не какой-нибудь потомок Эшаба, покрытого шерстью. Я человек гладкий, и зовут меня Хиям.

— Хорошо, Хиям, — сказал Добид, протягивая охотнику один из ножей, взятых после сражения у Кехэля. — Я всегда накормлю тебя, если у меня будет еда. А сейчас ступай к воинам. Они варят в котле чечевицу, поешь с ними. Примите этого мужа из колена Шимонова, — приказал он своим спутникам.

Уже через десять дней Хиям, исчезавший на сутки-другие и приносивший фазана или козу, явился встревоженный.

— Вчера я набрёл на жителей горных сел, — рассказал Хиям. — Я знаю кое-кого из них. Один потихоньку шепнул мне, что старейшины их сговорились послать гонцов в Гибу. Гонцы должны предупредить царя о путях твоих на этой земле, чтобы царь пришёл и взял вас.

— Но как зифеи из горных сел узнали обо мне? Ведь я не видал, кроме тебя, ни одного человека. — Добид опечалился, понимая, что опять наступает пора скитаний, и с подозрением посмотрел на охотника.

— Только несведущий думает пройти лесом и не оставить следов. Опытный охотник всегда разберёт — где и сколько было в лесу чужих. Я хожу постоянно с горы на гору, и если здесь появятся царские псы, рыскающие в поисках добычи, дам тебе знать.

Получив известие о нахождении в пустыне Зит своего помазанного соперника, Саул собрал воинов.

Мрачный, с пожелтевшим лицом, царь не давал покоя ни себе, ни своим людям. Они шли крутыми извилистыми тропами. Высматривали Добида, стоя на скалистых вершинах и залезая на высокие деревья. Выспрашивали у охотников-зифеев, хотя среди них мог оказаться человек, связанный с Добидом.

Жестокий Абенир свирепо раздувал ноздри и требовал пытать огнём каждого встречного, тем более что они были очень редки в этих проклятых горах. Саул раздражённо дёргал щекой и отменял приказы Абенира. Он считал зифеев правдивыми и в глубине души скрывал от своего соратника мертвящее убеждение: Добиду помогает Ягбе.

«Да, капризный, ревнивый, мстительный бог, по молитвам первосвященника Шомуэла, пестует и прячет этого бетлехемца, которого я вначале тоже полюбил сильнее родного сына, — думал царь, чувствуя иногда боль в сердце и тщетно ожидая ночами исцеляющий сон. — Моё царствование — ложь, которой больше не хотят верить даже благожелательные ко мне люди. Слухи о помазании Добида ползут и ползут по всему Ханаану. Те, кто были мне благодарны за защиту от бедуинов и пелиштимцев, за приобретение новых земель и объединение Эшраэля, теперь меня осуждают. И ещё этот терзающий душу злой дух, разжигающий во мне приступы безрассудного гнева и безумной жестокости. Зачем я приказал истребить священников-левитов? Они и правда хотели услужить зятю царя и тем угодить мне. К чему было проливать столько невинной крови? Но я уже не могу остановиться. Добид будет убит. Я не пощажу и первосвященника, если не заставлю его мне повиноваться. В Эшраэле должен жить только один человек, помазанный на царство. Я, Саул из Гибы Бениаминовой. И дети мои, и внуки будут надевать на голову царский венец. Я сделаю так, что у бога не останется выбора. И мой род будет благословен».

И снова, обливаясь потом, преодолевали воины Саула горные цепи, каменистые холмы и песчаные равнины. Они прочёсывали леса, продираясь сквозь колючий терновник. По узким выступам скал проползали над пропастями. Заглядывали в пещеры, обследовали ущелья и заросшие овраги. А не слишком далеко от царских элефов, упрямо стиснув челюсти и напряжённо оглядываясь, уходили теми же козьими тропами через горы скитальцы Добида. Одни охотники-зифеи оповещали о «разбойничьей шайке» царя, другие предупреждали о настойчивых карателях Добида.

Находясь в пустыне Магон, равнине безводной и мрачной, Добид услышал, что приближается царь. Торопливо собрав скарб, его люди ускоренным шагом направились прочь, минуя селение Ешимон.

Однако у Саула были сведения, где искать своего соперника. Он шёл за ним, надеясь вскоре его настигнуть. Но за Ешимоном начинался обрывистый горный массив, перейти через который было невозможно. Не давая отдыха воинам, Саул с радостным нетерпением ринулся за беглецами в обход.

Люди Добида, а среди них оказались и немолодые, и раненые в бою при Кехэле, изнемогали. Они почти бежали вокруг этой скальной гряды. Многие падали от усталости, от ран и ушибов, от истощения. Товарищи с трудом поднимали их, подставляя плечи, чтобы хоть как-нибудь удержать на ногах.

Добид понимал: приближается конец царской охоты. Он и его люди станут добычей разъярённых бойцов Саула. Сопротивление бесполезно, а для того, чтобы придумать какой-нибудь хитроумный и неожиданный выход из западни, нет времени. И нет уже сил: голова кружится, глаза застилает мутный туман, мышцы ног отказываются подчиняться.

Но надо спасти несчастных, собравшихся к нему со всех областей Ханаана, поверивших в его удачу, в его благословенность. Добид решил остаться на пути Саула и добровольно отдать себя в его руки. Он сказал об этом молодому левиту.

— Если царь схватит меня, он не пойдёт дальше. Ему будет достаточно моей крови. Прощай.

— И не думай, помазанник божий. Ты ничего не должен делать против воли Единственного, — твёрдо остановил его Абитар. — Вот увидишь сам, кому он благоволит. Держись и не показывай вида, что ты отчаялся. Идём быстрее. Скоро мы избавимся от погони.

2

Прошло ещё некоторое время, и к хвосту ползущей вокруг горы вереницы, состоявшей из отборных копейщиков Саула, приблизились три запыхавшихся гонца. Оказалось, эти люди разыскивали царя по приказу двух старейшин племени Матрия: Киша и Нира.

— Скорее отведите нас к царю, — сказали люди из Гибы.

— Пропустите к царю гонцов! — закричали начальники.

Все остановились, пропуская гонцов. Наконец они добрались до первой сотни, в центре которой шёл Саул.

Один из гонцов споткнулся и упал на колени. Ушибся и закряхтел от боли. Остальные смотрели растерянно на царя в коричневом плаще, седого, всклокоченного, с копьём на плече.

— Что случилось? — неприветливо спросил царь и концом древка толкнул упавшего. — Ну, вставай...

— Нас послал твой мудрый отец, господин наш и царь, — взволнованно начал поднявшийся с колен молодой воин, протягивая условный знак — деревянный жезл с тремя медными кольцами. — Мы доехали до Ешимона в повозке, а потом уж пешком. Нам показали преданные тебе зифеи...

— С чем вас послал мой отец?

— Опять напали безбородые. Они идут через Дан и Юдею к Бениамину. Если ты не остановишь нечестивых, завтра они приблизятся к Гибе.

— Проклятье на мою голову! Я в который раз упускаю врага моего! — Саул ожесточённо сжал могучие кулаки со вздувшимися толстыми венами. — Что ты думаешь, Абенир?

— Нужно идти и требовать подкрепления от северных колен. Пускай соберут ополчение. Если мы не разгоним сынов Дагона, обидчивые эшраэлиты поднимут вой по всему Ханаану. И твоя доблесть окажется под сомнением. — Абенир поскрёб свою жёсткую, торчавшую впереди лица бороду. — А сюда мы вернёмся после победы над пелиштимцами. Никуда паскудник Добид не денется.

Элефы повернули, и ощетинившаяся копьями змея поползла по узкой горной дороге вспять.

— Теперь ты видишь, за кого бог? — торжествующе спрашивал Добида Абитар. — Сначала нас с царскими убийцами разделила горная гряда и Саул не мог окружить нас. А теперь Всевышний послал пелиштимцев. Вот твой гонитель и убрался. Но он вернётся. Зато у нас есть время сменить место скитаний и отдохнуть.

Они взобрались на высокий утёс, с облегчением наблюдая, как удалялось воинство беспощадного царя.

С тремя тысячами бойцов царь Саул выступил навстречу пеласгам. Однако серьёзного сражения не произошло. В земли людей ибрим опять вторглись разрозненные отряды буйной пелиштимской молодёжи, а больше — сброд из сопредельных племён. Для них это был единственно возможный способ обогащения и попросту способ прокормления. Всегда находится достаточно жестоких бездельников, не способных к постоянному труду — земледелию, скотоводству или ремёслам. Они предпочитают нападать, угонять скот, иногда захватывая пленников для продажи на невольничьих рынках. Чаще же побеждённых хладнокровно убивали без разбора пола и возраста. Вторгшиеся в Эшраэль пеласги были ими только по общему названию. На самом деле они являлись разнородными разбойничьими шайками.

Пелиштимские князья поддерживали и вооружали эти шайки — во-первых, чтобы отвлечь их жадные помыслы от своей цветущей страны, а во-вторых, для давления на племена Эшраэлевы, с которыми у них уже несколько столетий длилась упорная борьба за плодородные земли, за морской берег и древние ханаанские города. В отдельные периоды пеласгам удавалось побеждать и налагать на людей ибрим тяжёлые дани. С избранием деятельного и воинственного царя (каким явился Саул) даней они лишились.

Тревожа постоянного неприятеля мелкими набегами, пеласги исподволь готовили решающую войну.

Саул уничтожил неожиданным ударом несколько сотен пелиштимских грабителей и очистил от врагов западные территории Эшраэля. Не переводя духа, он со своими дружинниками кровожадно устремился в горную пустыню Магон, ещё более суровую и безлюдную, чем скалистые хребты Зита. Через соглядатаев ему стало известно: там прячется Добид.

Из пустыни Магон отряд Добида срочно бежал в более безопасное место, совершенно непригодное для человеческого проживания. Эти горные пропасти и обрывы назывались Эн-Гадди. Проходить здесь свободно по голым скалам могли только серны. Среди каменных глыб гнездились орлы.

Саул обезумел: он гнал воинов по таким гибельным кручам, что они начали роптать. Всё чаще происходили случаи, когда, сорвавшись с тропы, кто-нибудь падал и разбивался о скалы. Добывать пищу и находить воду становилось всё труднее. Воины царских элефов, привыкшие к хорошей еде и вину, были на грани бунта. Остервенелое карабканье по горам довело всех до полного изнеможения.

Даже самые близкие — Абенир и Адриэль скрипели зубами и пытались уговаривать царя прекратить бессмысленную погоню в каменистом лабиринте Эн-Гадди. Но Саул ничего не хотел слушать. «Я остановлюсь, когда своей рукой перережу Добиду глотку», — ревел он, бешено сверкая глазами.

3

Добидом овладели какой-то странный восторг и отчаянная вера в себя. Вернее, это была вера в несомненное покровительство Ягбе, которая укрепляла и воодушевляла его.

Добид разделил свой отряд на две части. Большая часть осталась на высокогорном плато и дожидалась там в относительной безопасности. Сам он с несколькими помощниками рисковал находиться поблизости от растянувшегося по узким тропам воинства Саула, иногда показываясь издалека, и тем, словно нарочно поддерживал их мстительное упорство. Часто Добид видел и царя, угрюмо идущего посреди усталых дружинников. И вот однажды изменилась сухая погода. Лиловые вершины гор казались (рядом клубящихся облаков. Накрапывал дождь, приближаясь издалека. Грозовые тучи повисли серой пеленой. По тучам изломанной стрелой сверкнула молния, прокатился невидимой колесницей гром, потом стихло. Дождь перестал, и небо снова очистилось под порывами ветра.

Добид вместе с юным левитом Абитаром и охотником Хияном, находясь вблизи от продвижения царского элефа, спрятались в большой пещере, заросшей кустами горного ореха. У этой пещеры было два входа — один широкий, будто чёрная яма, второй наверху, среди нагромождения камней, узкий, как щель. Мимо пещеры в середине элефа шёл Саул.

Внезапно царь остановился и что-то сказал. Воины расступились. Он вошёл в пещеру, — как понял Добид, видимо, за нуждой. В пещере был никогда не тревожимый солнечными лучами мрак. При сильном ветре вокруг неё разносился скрип ветвей и шелест густой листвы.

Абитар увидел входящего царя и достал меч.

— Нет, — шепнул ему в ухо Добид, — не делай этого.

— Тогда ты сам освободись от врага твоего. Бог посылает его в твои руки, — еле слышно настаивал Абитар, дрожа от жажды мести за отца и других убитых левитов. Они стояли, прижавшись в углу пещеры.

Саул повернулся к ним спиной, раскинул широкий плащ, поднял рубаху и присел. Пока он сидел, Добид дотянулся до края плаща и беззвучно отрезал мечом небольшой кусок материи.

Саул вышел. Охотник поглядел на то, что он оставил, усмехнулся и покачал головой.

Царь опять оказался среди воинских рядов. Тяжело ступая по камням, они продолжили путь. Добид с Абитаром и охотником, не шевелясь, таились в пещере. Постукивая древками копий, элеф прошагал мимо. Когда шаги затихли, мятежники (для Саула они ими и были) вылезли наверх через верхний узкий проход. Наверное, где-то параллельными тропами шли другие сотни, надеясь настичь бывшего царского зятя.

Дождавшись, пока царский отряд отойдёт достаточно далеко от пещеры и окажется уровнем ниже, Добид забрался на высокий уступ скалы. Он был отлично виден с того места, где находился Саул, но недосягаем для стрел.

— Э-э! — крикнул Добид. Внизу подняли головы и заметили его. Несколько воинов, наложив стрелу, вскинули луки.

— Не надо... — снова крикнул Добид. — Не долетит...

Он ждал. Саул тоже остановился и посмотрел на него.

— Господин и царь мой! — Добид опустился на колени и пал лицом на землю. Поднимаясь, он продолжил: — Зачем ты слушаешь людей, которые лгут, что я умышляю зло? Вот недавно ты заходил в пещеру. Я находился в ней со своими людьми, а ты этого не заметил. Мне говорили, чтобы я убил тебя, но я никогда не подниму руки на господина моего, ибо он помазанник божий. Поверь, отец мой! Посмотри на край одежды твоей, я отрезал мечом кусок материи. Вот он в моей руке.

Абенир наклонился и посмотрел: Добид, и верно, отрезал кусок царского плаща.

— Он правду говорит, — хмыкнул Абенир, соображавший, как бы подкрасться и схватить бетлехемца.

Добид всё держал в руке трепещущий на ветру клок материи.

— Господин и царь мой! — снова громко заговорил со скального уступа Добид. — Ты убедился, что во мне нет ни зла, ни коварства. Я не согрешил против тебя, а ты ищешь души моей, чтобы её отнять. Ведь сказано: от беззаконных исходит беззаконие, а это противно богу. Кто я, чтобы тратить на меня столько сил? За кем ты гоняешься, царь Эшраэля? За дохлым псом или блохой с его шкуры? Бог да рассудит нас. Он спасёт меня от руки твоей, господин мой.

Мрачное лицо царя дрогнуло. Не моргая, он смотрел на бывшего зятя, невольно ставшего его главным врагом.

— Ты прав, Добид, — сказал Саул и растроганно вытер заслезившиеся глаза. — Сегодня ты доказал, что не хочешь мне зла. Ты не поднял на меня меч, хотя и мог это сделать. Бог воздаст тебе добром, сын мой. Теперь я убедился: ты непременно будешь править Эшраэлем, и царство будет твёрдо в твоей руке.

— Этого говорить не следовало, — сварливо пробормотал Абенир. — А то бетлехемский щенок слишком о себе возомнит.

— Поклянись мне именем бога, — не слушая брата, со слезами в голосе говорил Саул. — Поклянись мне, что не пойдёшь против меня. Не искоренишь моё потомство и после меня не уничтожишь имени моего.

Стоя на уступе скалы, Добид истово клялся, рвал в отчаянье свои белокурые волосы. Царь горестно закрыл лицо ладонями и заплакал.

— Не будет больше вражды между нами, Добид, сын мой, пообещал он, вытирая глаза и бороду. — Мы возвращаемся и Гибу, Абенир. Пусть трубят отбой.

Два воина достали из сумы большие турьи рога, отделанные серебром. Над горами разнеслись хриплые дребезжащие звуки, возвещавшие прекращение похода и сбор в селении Ешимон.

— Послать бы кружным путём десятка три воинов, — негромко сказал Абенир царю, отвернувшись от окружающих и прикрыв рот ладонью. Но когда он снова поднял глаза, Добида на скале уже не было.

1

Посреди укреплённой Гибы сгущались сумерки. За оконным проёмом в доме Абенира ещё не появилась луна. По углам большой комнаты курились треножники, мигая красными угольками.

Прислонённые к стенам, поблескивали наконечники копий. На крюках висели египетские луки и колчаны, полные боевых стрел. Неожиданно отсвечивали из-за игры углей круглые кованные щиты — хеттские и из дальней страны Урарту[62].

Пол устилали пёстрые ковры, шкуры льва и медведя.

Абенир сидел, откинувшись на расшитые подушки, набитые шерстью, и поигрывал по привычке серебряной рукоятью кинжала. Мускулистое тело Абенира обтягивала серебристая туника, перетянутая широким кожаным поясом. Из-за шеи спускались на шнурах вырезанные из самоцветов фигурки баалов-оберегов. Левую руку, жилистую и волосатую, украшал золотой браслет.

Перед хозяином на деревянном подносе лежали сладости: медовые лепёшки, финики и гранаты. Рядом стоял высокий кувшин. Абенир изредка наливал из него понемногу в плоскую чашу, отпивал и прищёлкивал языком. Казалось, двоюродный брат царя беспечно отдыхает, коротая прохладный вечер. Однако на самом деле он был занят важным разговором.

Напротив Абенира в позе почтительного внимания располагался низкорослый Гист. На нём свободными складками ниспадала одежда из тонкой ткани, голову покрывал лиловый кидар. Перед Гистом тоже стояла чаша. Но вино на дне её не плескалось. Из осторожности Гист не подставлял свою чашу хозяину. Предусмотрительный царедворец предпочитал не переходить черту подобострастного почитания. Он соображал: одно дело — брат царя, другое — полезный, но безродный чужеземец. Абенир же любезностью не отличался.

— Мне донесли о нескончаемой болтовне Шомуэла, — говорил Абенир, нахмурившись. — Он всё долдонит про то же самое — про убитых левитов. Никак не может забыть. Ну верно: царь погорячился. Но после этого случая он уже дважды спасал Эшраэль. Неужели нельзя придержать язык? Старик последнее время опять занёсся. Я знаю, он посылает своих людей к «адирим» Манате, Забулона, Ашера, Неффалима и Дана северного. Требует собрать сход в Рамафаиме и объявить низложение Саула.

— Я тоже опрашивал своего человека, который был на праздничной проповеди, — подхватил Гист. — Он утверждает, что усиленно распространяется мнение: Ягбе хочет на царство Добида-бетлехемца. Он, мол, победитель великана и спаситель народа. Думаю, господин, это становится опасным.

— Я намекал Саулу, что нужно поменять первосвященника. И сделать это срочно. Прежде, чем Шомуэл сам поменяет его на Добида или ещё на кого-нибудь. А он всё медлит, всё ссылается на повеление бога. Давно пора выбрать первосвященником... хотя бы нашего Ахию. Он тоже строптив, но трус. Его всегда можно припугнуть, в случае чего.

— А если бог не согласится и отвергнет Ахию? — хитро прищурился Гист.

— Когда Шомуэла не будет, всё пройдёт без помех. Конечно, жертвоприношения на всех главных алтарях следует совершить самые щедрые. Левитов, которые сейчас очень враждебны, улестить и одарить. Главам колен Эшраэля отправить знаки внимания и царской вежливости. Но уж если станут сопротивляться, то покарать и казнить жестоко — как это делается у вавилонян и сынов Анака: посадить на кол или привязать к столбу с перекладиной, выставив на солнце. Родственников и семьи бунтовщиков вырезать до последнего младенца, до паршивой овцы и шелудивой собаки. Пора нам браться за дело, не ожидая согласия Саула. Не то мы окажемся отброшенными в бесславие и бедность. А то ещё и будем побиты камнями у городской стены. — Абенир наклонился вперёд и понизил голос, будто опасаясь постороннего уха. — У меня все готовы. Ты принёс что обещал?

— Принёс, доблестный господин. Это средство не требует никаких хлопот. Только добавить в любую жидкость — воду, вино, кислое молоко...

— А если старый пройдоха что-нибудь учует?

— Но снадобье не имеет цвета, вкуса и запаха. — Гист достал, из-за пазухи матерчатый мешочек, в нём находился закрытый деревянной затычкой флакон зеленоватого стекла Почтительно склонив голову в лиловом кидаре, лекарь передал его Абениру.

— Употребить нужно всё содержимое? — спросил Абенир, разглядывая дар отравителя. — Действует сразу?

— Через сутки или чуть раньше. Заподозрить будет некого, — успокоил Абенира Гист и пропустил через горсть свою клиновидную бороду. — Достаточно нескольких капель. Разреши мне удалиться, господин. Да пребудет над тобой милость нашего бога.

Гист с поклоном растаял в безлунной ночи.

Абенир разглядывал миниатюрный флакон, держа его перед собой и раздумывая. Потом щёлкнул пальцами. Завеса у входного проёма зашевелилась. При красноватых отблесках треножников возникла женская фигура, закутанная в тёмное покрывало.

— Ты слышала? — Абенир отдал женщине принесённое Гистом средство.

— Всё слышала, всё поняла, господин мой, — пробормотала она.

— Вот тебе кошель с сидонскими шекелями. Это серебро. Расплатишься с кем нужно. И себя не забудь.

Абенир взял светильник из халцедона и приблизив к треножнику, поджёг фитиль.

— А золото? — раздался шёпот женщины. — Ты обещал.

— Золото получишь, когда будет закончено. Отправляйся сейчас же. Езер проводит тебя до Рамафаима. — У входа появился мужчина в одежде селянина, с суковатой палкой в руке.

2

На главном алтаре должно было произойти торжественное жертвоприношение Ягбе.

Первосвященник Шомуэл собирался привлечь к богослужебному действу как можно больше народа. Сегодня он готовился особенно тщательно, потому что жертвоприношение совпадало с хананейскими беснованиями по поводу ежегодного воскрешения Таммуза. К сожалению, многие эшраэлиты принимали участие в этих языческих празднествах.

Таммуз или Думузи, мифический возлюбленный сладострастной Ашторет, погиб нечаянно на охоте. Но из-за слёзных молений той же Ашторет и других богинь верховный бог Мильк позволил ему воскреснуть. Мильк заставил владыку царства смерти Намтара выпустить юного красавца для любовных ласк нетерпеливо ждущих богинь. Однако выпустить с тем, чтобы к концу месяца жатвы тот возвращался обратно.

Женщины Ханаана вскапывали в каждом городе и селении длинную грядку в виде надгробия и усаживали её цветами весны — крокусами, ирисами, маками и тюльпанами. С пением поначалу скорбных, а затем радостных песен хананеянки водили вокруг цветущего надгробия хороводы. Для музыкального сопровождения употреблялись нежно звучащие арфы и флейты, а к концу торжества бубны, трещотки, кимвалы.

Жрицы Таммуза приходили в состояние дикого восторга. Они визжали, скакали и плясали, радуясь возвращению возлюбленного богини Ашторет.

К этому торжеству хананеянки выпекали сладкие хлебы округлой формы, пропитанные маслом и мёдом, сдобренные изюмом, черносливом, орехами и фисташками. Пир в честь Таммуза сопровождался обильными возлияниями, разнообразными угощениями и разнузданным весельем, переходившим (и ритуально, и случайно) в многочисленные соития. Возможно, именно из-за этого к празднованию воскрешения Таммуза допускались только молодые женщины, девушки и юноши не старше двадцати трёх лет. Вообще же целомудренность хананеями не причислялась к достоинству. Взрослые мужчины и пожилые женщины непосредственно в «воскрешении» не участвовали, но с удовольствием пировали.

Суровых эшраэлитов всё это приводило в негодование. Священники-левиты запрещали правоверным почитателям Ягбе приближаться к хананейским безобразиям. Они обещали ослушникам беды и скорби. И всё-таки сладкая греховность весенних радений неудержимо влекла простодушных землепашцев и пастухов, особенно молодёжь.

Шомуэл послал гонцов во многие города Эшраэля, приглашая к жертвоприношению знать и народ. Улицы Рамафаима переполнились многоцветно разодетыми мужчинами в белых кидарах и наголовниках, с умащёнными бородами и перекидными корзинами на плече, откуда выглядывали козлята-сосунки. Женщины накинули на головы покрывала только светлых оттенков. Они обводили глаза синей и чёрной краской, румянились, ярко красили губы, сияли серебром и золотом украшений.

Толпы людей — эшраэлитов и хананеев — смешивались на узких улочках города среди садов и домиков предместья. Одни, приготовив жертвенных животных, поднимались на гору, к алтарю Ягбе. Другие со сдобными хлебами, цветами, вином и закуской устремлялись к сезонному капищу Таммуза. Были и такие, которым хотелось побывать на двух праздниках и принять участие в обоих священнодействиях.

Совершив обряд всесожжения и принеся мирные жертвы, Шомуэл проповедовал и пророчествовал. Он метал громы обличений на головы неправедных, прибегающих к баалам и мерзостным духам, ходящих между огнями и прыгающих через костры, слушающих волшебников, ворожей, гадателей и вопрошающих мёртвых.

— Вот язычники ублажают демонов, совершают грехопадения, прелюбодеяния, извращения и преступления против бога. Не уподобляйся падшим и закоснелым в блуде, — проповедовал старец в зелёнополосом плаще и жёлтой шапке первосвященника. — Не смотри по сторонам на улицах города и не броди по пустым местам. Отвращай око твоё от женщины благообразной. Не засматривайся на чужую красоту, чтобы не поскользнуться на пути твоей жизни. Да не подвергнешься ты мщению из-за своих вожделений.

Перечислив и заклеймив отступников, первосвященник перешёл к разъяснению законности и незаконности власти в Эшраэле.

— Вести и судить людей ибрим должны, по закону пророка Моше, судьи — избранники бога. А молиться и совершать принесения жертв обязаны левиты-священники, жизнь которых неприкосновенна. Но вы захотели отменить судью в Эшраэле. Вы пожелали иметь над собою царя, как у других народов, которых единственный и всемогущий Ягбе не избрал и не простирал над ними руку благодати своей. И вот избрали царя и дали ему власть. А царь Саул не пошёл путями господними. Ради прославления своего и стяжания богатства Саул ослушался указаний Ягбе. И бог Эшраэля лишил его своей благодати. Бог отверг неправедного царя и указал на Добида, сына Ешше из Бет-Лехема, победителя страшного великана и освободителя Эшраэля от прочих врагов. Добид помазан на царство моей рукой, рукой первосвященника, слышавшего в Скинии голос бога. Но Саул продолжает противиться и хочет отнять душу Добида, чтобы не было у него соперника. А ещё Саул приказал слугам своим убить священников числом в восемьдесят пять человек, и лишь один из них спасся. Осуди неправедного царя, бог наш, и да падёт он от замыслов своих! Отвергни его, ибо он возмутился против тебя! Да возрадуются все уповающие на тебя, бог наш! И ты будешь покровительствовать им и благословишь праведника! Как щитом, защитишь его и волей своей его увенчаешь! Сильно потрясена душа моя преступлениями ослушника. Ты же, бог наш, ещё не покарал его рукою своей. Доколе же, о, Адонай?

От слов Шомуэла люди бледнели. Некоторые в ужасе хватались за голову. Другие рвали на себе одежду. Были и такие, которых пришлось отнести в сторону и отпаивать водой. А ещё находились жестокие безумцы, выхватившие ножи и искавшие кого бы убить во имя Ягбе, за праведного Добида.

Многие почтенные «адирим», прибывшие с севера, остались очень довольны речью первосвященника. Они собирались отобедать в гостиницах и частных домах, где остановились. Разумеется, всем хотелось обсудить создавшееся в Эшраэле положение, чреватое большими изменениями и, может быть, низложением Саула. Находились среди знати и такие, что в открытую призывали собрать против царя всенародное ополчение.

Самых известных и влиятельных Шомуэл пригласил к себе в дом на торжественную трапезу с употреблением мяса жертвенных ягнят, с питием выдержанных вин и вкушением изысканных яств. Несмотря на проявления старческой слабости, которая иногда его донимала, Шомуэл продолжал быть ревностным слугой Ягбе. Это признавали все люди ибрим, а простой народ по-прежнему восславлял его как великого прозорливца.

С утра в доме первосвященника суетились слуги под руководством кухаря Яшуба, хлопотливого, всегда замасленного и вспотевшего толстяка с беспокойными глазами. Он следил за приготовлением праздничного угощения. Выбегал часто на задний двор, куда подвозили овощи и фрукты. Принял лично большой пучок ароматических трав у какой-то невзрачной женщины, осмотрел рыбу, доставленную с Генишаретского озера, и пробовал, выбирая, свежий овечий сыр, посыпанный толчёным миндалём и дольками чеснока.

Наконец пир состоялся. Почтенные гости просили благословения у первосвященника, желали ему ещё долгих лет служения (по воле бога) и, конечно, живо обсуждали обличительную, но и вдохновляющую проповедь святого старца, истинного народного заступника перед грозным Ягбе. Все отдали должное искусству Яшуба и его помощников. Восхищались редким красным вином, доставленным из Сирии и с богатого острова Алашии.

Сам седобородый хозяин не прикасался к крепкому вину, предпочитая фруктовый напиток. Серебряный высокий кубок Яшуб поднёс хозяину, несмотря на обслуживанье трапезы десятком усердных слуг.

Когда гости в радостном и возвышенном настроении покидали дом первосвященника, им показалось, что препочтеннейший Шомуэл выглядит слишком утомлённым. Благодаря за радушие и щедрость, они желали ему божьего покровительства (в котором не сомневались) и просили беречь себя для всего избранного народа.

Управляющий Ханох и кухарь Яшуб с облегчением отдавали приказания слугам, уносившим блюда, чаши и кувшины. Причём, Ханох подсчитывал в уме расходы после жертвоприношения и трапезы, огорчённо пошмыгивая большим, всегда сально блестевшим носом. Он жалел затраченных средств и съестных припасов, негодуя на тщеславный размах хозяина, как будто достаток в доме первосвященника принадлежал ему, скупому, жуликоватому Ханоху.

К ночи всё стихло. На переднем дворе, перед входом в помещение Скинии, сменились стражники. Ещё двое всегда прохаживались у ворот. Крутокурчавый помощник Шомуэла Шуни остался на ночь. Он проводил старика в спальный покой. Вместо левита, у которого было прямо-таки египетское имя Намер, Шуни уложил хозяина. Принёс ему чашу чистой воды. Заботливо накрыл тонким одеялом и удалился в каморку для слуг. Ханох и Яшуб отправились к своим семьям, с тем чтобы явиться перед утренней молитвой.

Ночь опустилась тёплая, сладостная от запаха цветущих акаций. Волна приятных запахов вливалась в оконный проем, может быть, и от той расположенной недалеко от города миртовой рощи, где Шомуэл когда-то вылил освящённое масло на склонённую голову молодого Саула. Белая луна, похожая на шар козьего сыра, светила ярко и чисто. Она тихо перемещалась на небе и будто прислушивалась к звонкому, раскатистому бою многочисленных соловьёв.

Пламя фаянсового светильника, загороженного небольшой ширмой, иногда колыхалось и пританцовывало из-за внезапных потоков тёплого воздуха. Шомуэл спал в углу на своём ложе. Он очень устал сегодня, уснул сразу, и сон его был спокоен.

Однако ближе к середине ночи первосвященник проснулся. Сначала он лежал, глядя на пламя светильника за ширмой. Слушал соловьиные коленца и трели, доносившиеся из садов. Подумал — вставать или нет. И вдруг сразу, словно укол в сердце, его пронзил страх. Что с ним? В нижней части груди возник крошечный огонёк острого жжения. Какое-то тошное томление явилось и стало заполнять его тело, затекло в руки и ноги. Только в голове, будто ледяное плескание, продолжалось присутствие страха.

Шомуэл поднялся, потянулся к столику, взял чашу и допил воду, оставшуюся на дне. Опираясь на посох, стоявший у стены, побрёл в уборную... Что-то зашуршало внизу. Шомуэл присмотрелся. Большая бурая крыса, красноватая из-за огня светильника, медленно переходила ему дорогу. Он вспомнил неожиданно, что видел такую же давно, когда нужно было решить — соглашаться ли с требованьем «адирим» отказаться от судейского правления и выбрать царя...

Шомуэл замахнулся на крысу посохом. Она повернулась и злобно посмотрела кровавыми глазками. Потом гнусно запищала, поднялась на задние лапы и сделалась величиной с собаку. Ему стало дурно. Он уронил посох. Крыса исчезла, но старик уже понял: это смерть. Он хотел позвать на помощь, крикнул сдавленным голосом. Никто не отозвался, глухая тишина замерла в доме. А за окном умолкли разом все соловьи — так ему показалось.

На подгибающихся ногах первосвященник направился в помещение Скинии и ковчега Завета. Там он многие годы переживал поразительные чувства, объяснить которые не смог бы бедный человеческий язык. Там перед чёрным камнем — седалищем бога он надеялся узнать окончательное решение своей жизни.

Шомуэл упал на колени и распростёрся на полу, шепча привычные моления и призывы. Ощущение торжественного трепета, которое он умел в себе вызвать и которое означало присутствие бога, не приходило. Наоборот, что-то тёмное, безысходно-ужасное растекалось перед его внутренним взором, за плотно зажмуренными веками: Когда он кончил взывать к Всевышнему и приоткрыл глаза, то заметил с радостью невидимый золотистый свет. Он успокоился, снова опустил веки, и свет божественного присутствия заполнил всё его существо.

3

Утром слуги не обнаружили праведного старца в постели. Побежали к левиту, находившемуся в доме. Левит торопливо провёл обряд очищения, вошёл в помещение Скинии и вынес мёртвого первосвященника. Дом огласили стоны и рыдания.

Срочно послали гонцов в Беер-Шабию к постаревшим, но по-прежнему непутёвым сыновьям Шомуэла, а также и к другим его родственникам.

Появился Ханох, взвыл тонким голосом и припал к ложу, на которое возложили омытое и умащённое тело. Началась суета, предшествовавшая похоронам. Явились городские левиты и старейшины. Слуги метались, выполняя приказания управляющего.

Когда беспорядочная толкотня и стихийные выражения скорби выстроились в традиционную последовательность священных обрядов, Ханох тихо исключился из общей деятельности. Сначала он вышел из большой комнаты, куда поставили ложе с телом покойного. Потом заглянул в разные места и ответил на вопросы нескольких скорбящих родственников. Следом за тем он прошёл тёмным коридором в заднюю часть дома. Юркнул узеньким переходом к угловой комнате и открыл бронзовым ключом дверь.

Не зажигая светильника, Ханох нашарил ореховый шкаф и открыл нижнюю створку. Там стоял большой ларец, который управляющий, кряхтя, вытащил и поставил на пол. За ларцом последовали тяжёлые глухо позвякивающие кожаные кошели.

Ханох уже собрался вынести ларец, как кто-то стиснул ему локоть.

— Что ты здесь делаешь, Ханох? — шёпотом спросил голос из темноты.

Управляющий хрюкнул от ужаса и хотел вырваться. Но сильная рука сдавила его локоть ещё крепче. В то же мгновение выбили кремнями искру и запалили фитиль маленького светильника.

— Ух! — немного успокаиваясь, сказал Ханох. — Это ты, Шуни. А я... покойный господин в своё время мне приказал, в случае его смерти...

— Отравления... — перебил другой голос, и Ханох увидел невысокого, но очень широкого человека в сером плаще с откинутым куколем. У него оказалось плосковатое лицо с подстриженной бородкой и плотно сжатыми губами. — Только что учёный хананей Арада, которого знавал хозяин, взял каплю слизи из носа мертвеца. Арада определил, что он отравлен.

— Какое подлое преступление! — залепетал управляющий. — Кто мог это сделать?.. Да покарает его гнев бога нашего...

— Но разве не преступление, Ханох, — прервал его на этот раз Шуни, — едва скончался великий прозорливец, пытаться его ограбить... Ах, сын стяжательства и греха...

— Я хотел вручить родственникам хозяина... его сыновьям... — снова испугавшись, начал было оправдываться Ханох и подавился словами. Накинутая сзади тонкая ремённая петля захлестнула его горло. В угловой комнате раздалось хрипение... Замелькали, чертя и пятная полумрак, судорожные движения рук и ног... Широкий человек в сером плаще оттолкнул обмякшее тело, и задушенный Ханох повалился на пол.

— Как мы это вывезем? Скоро на похороны сбежится весь город. — Широкий в плаще хмуро оглядел ларец и груду кожаных кошелей.

— На заднем дворе есть повозка. Сейчас я запрягу осла, брошу в неё соломы...

— А как мы пронесём золото через дом?

Шуни, напрягаясь, отодвинул ореховый шкаф-хранилище «кегубим»: всяких писаний священных текстов и документов. В полу, под куском толстой кожи, обнаружилась дверца с медным кольцом. Шуни молча откинул дверцу, ступил на невидимую ступеньку и стал спускаться. Когда он остался виден по плечи, человек, задушивший Ханоха, передал ему кошели. Осторожно придерживая, отправили в чёрный зев потайного хода ларец с драгоценностями.

Человек в плаще закрыл дверцу в полу, застелил её куском кожи и поставил на место ореховый шкаф. Постояв над трупом Ханоха, дунул на светильник. Как он вышел из дома, переполненного людьми, неизвестно.

Однако с заднего (хозяйственного) двора выехала запряжённая ослом двухколёсная повозка. В повозке находились пара охапок соломы и какое-то тряпье. Правил ослом некто в сером плаще с надвинутым на голову куколем.

Стражники у ворот ничего не сказали по этому поводу. Их предупредил Шуни, который (как все знали) был самым близким человеком покойного первосвященника. Тут стали входить и въезжать на ослицах светлой масти какие-то важные бородачи.

Собралась толпа плачущих и причитающих горожан. Она всё увеличивалась. Стали просачиваться слухи об отравлении. Многие этому не верили, заочно ругая учёного хананея. Другие достали ножи и закричали, что убьют отравителей и святотатцев. Народ хотел ворваться во двор. Четверо стражников с копьями и мечами сдерживали крикунов. Подошли ещё пятеро стражников. Кого-то из самых неугомонных кольнули копьём. Некоторые получили сильные удары древком и многочисленные пинки.

Наконец после полудня, когда жара немного спала и подул ветерок, похороны первосвященника Шомуэла стали осуществляться. Покойному хотели оказать достойные его почести влиятельные люди, приехавшие из мест, ближних к Рамафаиму. Ждать дольше было невозможно из-за жары, а также потому, что обычаи этого не предписывали. Кухарь и слуги в доме покойного готовили поминальную вечернюю трапезу. До её начала всем, принимавшим участие в похоронах, следовало соблюдать пост.

Носилки с телом Шомуэла вынесли, сменяя друг друга, родственники и не слишком престарелые «адирим». За ними с воплями и причитаниями следовала толпа народа. Самые искренне скорбящие разрывали на себе одежды и посыпали головы пеплом. Всё-таки умерший старец был великий судья и первосвященник, прозорливец, человек, разговаривавший с самим Ягбе и хранивший в своём доме ковчег Завета. Носилки обнесли вокруг дома и, войдя обратно во двор, тут же похоронили первосвященника.

Неожиданная смерть Шомуэла вызвала сумятицу в городах и областях Эшраэля.

Среди северных колен взволновались те, для кого Шомуэл являлся главой недовольных царствованьем Саула. Потеряв такого союзника, они почувствовали растерянность. Теперь надежды врагов Саула связались с Добидом, помазанным Шомуэлом, и с левитами, особенно ненавидевшими царя.

Дом Шомуэла достался его старшему сыну Ёэлю, плохому судье и человеку, пристрастному к вину. Младшему сыну отделили часть стад и пахотных земель, остальное распределили между собой родственники.

К ночи все участники поминальной трапезы разошлись и разъехались. Отправился к себе домой и кухарь Яшуб. На тёмной улице к нему подошёл неизвестный в плаще с куколем.

— Тут тебя спрашивает человек, — глухим голосом сказал неизвестный в плаще.

— Что такое? Какой человек? — забеспокоился Яшуб. — Не хочу ни с кем разговаривать, я спешу...

Неизвестный железной рукой схватил его за шею и толкнул в дверь низкого дома. Там, в совершенной тьме, внезапно вспыхнул светильник.

— Не трогайте меня, я ничего не сделал... — трясясь от страха, проговорил Яшуб.

Ещё двое, закутанные в тёмное, отлепились от стены.

— Ты вчера подавал хозяину вино? — спросил один из них.

— Благословенный господин не пожелал пить вино, — торопливо заговорил Яшуб. — Я не подавал ему вино. Кувшины с вином разносили слуги Язер, Хебир и Тахан...

— А что ты приносил в серебряном кубке? — спросил другой в тёмном, и Яшуб узнал соглядатая Шуни.

— Это ты, Шуни... — ободрился кухарь и сложил ладони умоляюще. — Господин потребовал отвар чернослива с изюмом... Вот я и...

— Нарочно пришёл из кухни? Это же не твоя работа, — сказал Шуни. — А вот откуда у тебя такая вещь?

В робком свете глиняного светильника блеснул миниатюрный флакон зеленоватого стекла.

— Не знаю. Никогда не видел такую бутылку.

— А кошель с серебряными шекелями кто тебе подарил?

Лицо Яшуба побелело. Это было заметно даже при скудном освещении. Он обречённо смотрел на соглядатая заплывшими глазками.

— Вы были в моём доме?

— Да, мы были в твоём доме.

— Может быть, спросить у жены? — неуверенно прошептал кухарь, затравленно оглядываясь.

— Там некого спрашивать, — жёстко отчеканил широкий человек в плаще с куколем. — Твоя жена, дети и родители мертвы.

— Помогите! Напали разбойники! — завопил Яшуб, бросаясь к выходу. Но там стоял неизвестный в плаще. Он ударил Яшуба кулаком в лицо. Из носа Яшуба хлынула кровь.

— Говори, кто тебе дал отраву и серебро?

— Женщина, — захлёбываясь кровью, говорил кухарь. — Она сказала, что господин будет лучше спать и перестанет пророчествовать... что ему пора жить тихо и спокойно...

— Жирный баран... — скрипнув зубами, сказал Шуни. — Ты сразу согласился, когда увидел серебро... Продажная гадина... Смрадный пёс, сожравший прах своего отца...

— Она обещала золото, — всхлипывал Яшуб, заливаясь слезами и глотая кровь. — Я не знал, что господин умрёт... Зачем вы убили моих детей? Я их растил и кормил... Пощадите, не отбирайте жизнь... О, мои дети...

— Догоняй их... — Шуни ткнул кухаря под сердце узким ножом.

Вскрикнув, Яшуб обхватил обеими руками свой пухлый живот и опустился на пол. Немного повозился, затих. Шуни потушил светильник.

Трое вышли на улицу. Луна сияла над городской стеной. На выщербленные плиты мостовой от старых маслин падали корявые тени.

— Я пойду, — сказал Шуни, — скоро увидимся. — Он зашагал вдоль стены дома.

— Кроме нас, только он знает о золоте Шомуэла, — прошептал один из оставшихся.

— Это поправимо, — произнёс широкий в сером плаще с куколем.

Беззвучными прыжками он помчался за Шуни и резко взмахнул рукой. Нож странной формы с искривлённым лезвием блеснул в воздухе. Шуни охнул, сделал ещё шаг и упал. Потом он положил правую руку под щёку, как будто собирался спать. Из спины у него торчала рукоять ножа.

Человек в плаще с куколем наклонился, взялся за рукоять и вытянул нож. Пошарил у мертвеца за пазухой. Достал кошель, которым совратили кухаря Яшуба, и узкий нож, принадлежавший курчавому соглядатаю.

Вернувшись к тому, кто дожидался под маслинами, широкий сказал негромко:

— Ну, вот, теперь всё уладилось.

— Да, близко время, чтобы отлить статую золотого змея, — торжественно сказал дожидавшийся.

Они неторопливо пошли рядом. Их тени, наползая одна на другую, плелись сбоку. Хорошо было слышно, как повсюду звонко булькали и разливались трелями соловьи. Луна заливала всё вокруг своим нескончаемым светом. Городская стена и домики казались белыми, будто их выкрасили известью, а небо от изобилия лунного света из чёрного стало тёмно-синим.

1

Смерть Шомуэла обрадовала окружение Саула. Но сам царь выглядел удручённым и подавленным. Это казалось странным. Ведь первосвященник был его несомненным врагом. Вряд ли кто-нибудь решился бы так открыто призывать к отторжению царя от власти.

Теперь ненавистники Саула притихли. Левиты устроили сход в Рамафаиме, где в доме бывшего судьи находились Скиния, ковчег Завета и чёрный камень — седалище невидимого бога.

Саул не стал вмешиваться в жреческие дела. Он послал сходу левитов богатые дары, словно стараясь загладить свою жестокость при избиении восьмидесяти пяти священников из Номбы.

Вера Саула в святость и прозорливость Шомуэла говорила ему о невосполнимой потере для Эшраэля. Кто теперь сможет так успешно общаться с Ягбе, как делал это первосвященник? Чувствуя свою ответственность за состояние страны и народа, Саул скорбел об умершем.

Однако оставался второй враг: Добид. Несмотря на его внешнюю благочестивость и кротость, он был гораздо опасней для царствования Саула, чем престарелый Шомуэл. С тех пор как распространилась молва о помазании бетлехемца, Саул совсем потерял покой. Последний случай во время преследования бывшего зятя, когда тот мог убить его и не сделал этого, немного усовестил Саула. Но временное умиротворение уже покидало его воспалённый мозг. Тем более двоюродный брат Абенир, муж старшей дочери Адриэль, другие начальники воинов — ершалаимец Ард, уродливый идумей Доик, старики Киш, Нир, Наум и велеречивый лекарь Гист — все с утра до вечера напоминали царю о существовании соперника.

Конечно, постоянное войско и царское право принадлежали Саулу. Для любого другого народа сила и власть человека, носившего золотой венец, были бы непререкаемы. Но не таковыми, к сожалению, являлись знатные эшраэлиты — непостоянные, считающие себя избранниками бога, не привыкшие к подчинению, надеющиеся на поддержку жрецов-левитов. Со знатью колен Эшраэля трудно было прийти к соглашению. Их требовалось заставить и запугать.

Поэтому родственники и другие приближённые Саула, видевшие свою выгоду в незыблемости его царствования, не скрывали, что есть лишь одно надёжное средство — убийство Добида. Через несколько месяцев после схода левитов в Рамафаиме, где первосвященником избрали какого-то безвольного старика, Саул снова повёл свои преданные элефы искать Добида, скитавшегося в горах.

2

Однажды, спустившись к южным рубежам Ханаана, Добид узнал о набеге племени Амалика и разграблении нескольких селений.

Отряд Добида пошёл в этом направлении. Стали попадаться сожжённые и разрушенные дома, ободранные грабителями трупы селян, убитые животные — козы, коровы, даже собаки. Было понятно: это свидетельства злобного лицемерия. Может быть, амаликцы решили напомнить эшраэлитам о давнем и победоносном походе Саула? Но, скорее всего, эта расправа произошла из-за свары местных «адирим» с кем-то из амаликских шейхов.

Люди Добида продвигались дальше, вспугивая стаи тяжело взлетавших, объевшихся мертвечины орлов-стервятников. По кустам трусливо разбегались шакалы, волоча отвисшие животы.

Кто-то из воинов заметил в стороне от дороги нечто похожее на шевелящиеся лохмотья. Когда приблизились, увидели измождённую молодую эшраэлитку, прижимавшую к груди завёрнутый в тряпицу трупик младенца. От неё исходил сладковато-тошнотный смрад. На лице женщины застыл ужас амаликского набега. При виде вооружённых людей она хотела спрятаться, но сил у неё уже не осталось.

— Не бойся, мы из сынов Эшраэля, — сказали ей. — Идём с нами.

Женщина продолжала коситься с выражением страха и озлобления, как попавший в силки зверёк. Когда у неё отнимали мёртвого ребёнка, она стала царапаться и пронзительно закричала дрожащим голосом. Потом ей налили в чашу воды из меха. Иссушенная зноем, почти обезумевшая от горя и голода, женщина пыталась заплакать, но слёзы не появлялись: в её глазах не хватало влаги.

— Дайте ей хлеба, — приказал Добид воинам. — А ты, Эль-Азар, понесёшь её на плече. Она лёгкая, как ребёнок.

Могучий бениаминец, отец убитого Саулом в приступе безумия мальчика-слуги, согласно кивнул. Он обернул женщину широким плащом и узел с живой ношей легко вскинул за спину.

Добид посоветовался с седобородым Гаддиэлем, левитом Абитаром, охотником Хиямом и решил не преследовать амаликцев. Тем более ему было неизвестно число мстительных бедуинов. С ним находилось меньше трёхсот воинов. Остальные, раненые или больные, дожидались их в горном лагере. Там же прибывали женщины и дети, потому что некоторые люди бежали к Добиду вместе с семьями. Постепенно бывший пастух, а затем зять царя и тысяченачальник, превращался в вождя маленького преследуемого племени.

Возвратившись к лагерю, в дикое, щебнистое ущелье, называемое пустыней Фаран, Добид затаился. Он постоянно высылал разведчиков для наблюдения за окрестностями.

Его люди сторожили у водопоев оленей, ловили в силки и стреляли из самодельных луков куропаток, перепелов и фазанов. Они не обижали местных пастухов, гонявших по скудным пастбищам коз и овец. Наоборот, Добид приказывал хватать и наказывать разбойников, время от времени желавших поживиться чужим достоянием: овцами или плодами земледелия.

За такую добровольную защиту благодарные пастухи и земледельцы приносили в лагерь овечий сыр, кислое молоко, иногда немного ячменя и пшеницы.

Молодую женщину, найденную в разорённом амаликцами крае, Добид предложил отвести к жёнам своих сподвижников. Они жили в продымлённых шатрах, скудно питались, изнывали от трудов, тревог и внезапных походов, но не жаловались на судьбу.

Несчастную, потерявшую мужа и ребёнка, успокоили и приласкали с женской понятливостью. Её отмыли у горного ручья, нашли лишнюю рубаху и покрывало. Когда опытные хозяйки расчесали и заплели ей волосы, переодели и даже подарили бусы из точёного дерева, то все увидели миловидное существо лет семнадцати с печальными глазами и нежным плаксивым ртом.

После утреннего обхода дальних и ближних наблюдательных постов Добид с тремя воинами вернулся в лагерь. Разговаривая о том, что следует быть особенно бдительными и не прозевать приближение царских элефов, он неопределённо скользил взглядом по живописному разброду коричневых шатров.

Вот неподалёку догорает костёр, обложенный большими камнями. На камнях булькает глиняный сосуд с варевом, и сытный запах вместе со смолистым дымком приятно щекочет ноздри. Вот вышла немолодая женщина, вынесла корзину и села перебирать её содержимое — зерно или чечевицу. Потом вышла женщина молодая и стройная. Она откинула покрывало и опустилась на колени для помощи пожилой.

Кудлатый мужчина с чёрной бородой, прошитой белыми нитями, заметил взгляд Добида. Как и многие среди беглецов, он с отеческой теплотой относился к вождю их небольшого становища. Закончив разговор с Добидом, мужчина подошёл к пожилой женщине. Судя по выражению её лица, добродушного и смышлёного, перебиравшая содержимое корзины безоговорочно согласилась с тем, что сказал ей муж.

И поэтому, едва Добид направился к шатру, в котором он ночевал, пожилая женщина оказалась рядом. Приветливо поклонилась, назвала его «господин наш Добид» и, уходя, оставила молодую, помогавшую ей у костра.

Добид удивился вначале. Он посмотрел вслед уходившей пожилой женщине и приоткрыл рот, словно хотел сказать о чём-то.

Переведя взгляд на молодую, Добид встретил чёрные, как безлунная ночь, глаза, бархатно-мягкие, полные благодарности и грусти. Довольно долго он не узнавал это бледное личико. Разглядывал тонкие брови с чёрной пушинкой над переносицей, коротковатый и ровный нос, неуверенно шевелящийся, по-детски очерченный рот.

— Как тебя зовут? — спросил он наконец.

— Ахиноам.

— Откуда ты?

«Так же зовут жену царя», — подумал Добид невольно.

— Из города Езрееля, но я...

— Как же ты оказалась так далеко от дома?

— Приехала с ребёнком и мужем к его дяде.

— А муж твой... Да, я понимаю. И дядя?

— Оба убиты. Я тогда схватила сыночка и побежала прямо через кусты и колючки. Когда люди в синих кидарах стали бросать копья, я споткнулась и упала. А когда очнулась, сыночек мой не дышал. Я подумала сначала: спит. Но он всё не просыпался. Я сидела и ждала: может быть, бог совершит чудо? Так прошло два дня и две ночи. Пока пришли наши мужчины с копьями. Они сказали: «Не бойся», но я всё равно боялась. Потом у меня забрали сыночка, он так и не проснулся. И тогда я услышала, как ты сказал: «Дайте ей хлеба...»

— Не плачь, Ахиноам. Что совершилось, того не вернёшь. Ты молода. Ты должна жить и родить много детей. Как думаешь, я прав?

Она помотала головой отрицательно, и длинные, спиралью закрученные смоляные пряди закачались у бледно-смуглых щёк. Однако она сказала:

— Да, ты прав, господин.

— В этом шатре, кроме меня, спят ещё три человека. Но если ты войдёшь в него, они сюда не вернутся. Ты останешься здесь?

— Да, я останусь с тобой, Добид, царь мой.

— Почему ты сказала «царь»? — вздрогнул Добид.

— У тебя золотые волосы. Золото на голове бывает у царей, — с наивной лестью прошептала жертва бедуинского набега.

Так Ахиноам стала женой Добида. И скоро он узнал, что она носит его дитя.

В месяц бурных ветров, когда стонали в горах деревья, скитальцы жили спокойнее обычного. Они надеялись, что при сильных дождях, прибегавших от Великой Зелени, при камнепадах, осыпях и увеличении горных потоков, Саул воздержится от преследования. Месяц бурных ветров принёс песчаную бурю из Синайской пустыни. А затем наступили месяцы произростания и зрелого колоса.

Преодолевая невзгоды, нехватку еды и находясь в постоянной тревоге, Добид со своими людьми передвигался по скалистым горам. Он не рассчитывал на милость Саула, на его обещание прекратить охоту за ним. Добид знал: даже если царь решится забыть о нём, его окружение не позволило бы этому случиться.

3

По сути дела весь Эшраэль выжидал, чем кончится заочное соперничество двух помазанных на царство избранников бога Ягбе.

Однажды гонцы от зифеев, эшраэлитского племени, обитавшего вблизи горной гряды, явились в лагерь Саула. Обтрёпанные, в запылённых грубых одеждах, они сказали караульным:

— Пустите нас к царю, у нас есть что ему сказать.

Из царского шатра вышел Бецер, возмужавший, отрастивший плотную небольшую бороду, одетый в белый наголовник и коричневую тунику. Он был без панциря, с мечом у правого бедра.

— О чём вы хотите говорить с царём? — спросил слуга-оруженосец. Он хмуро посматривал на зифеев. Их поведение казалось ему дерзким.

Один из трёх коренастых, дурно произносящих зифеев (они были из колена Шимонова) требовательно пояснил:

— Если царь накажет своих воинов, обидевших девушек из Ешимона, мы укажем, где прячется его враг.

Бецер нахмурился сильнее, произнёс какое-то невнятное ругательство и ушёл в шатёр. Там он передал дерзкие слова зифеев Саулу.

Царь сидел на раскладном стуле и разговаривал с Абениром, который, услышав сказанное Бецером, свирепо засопел.

— Может быть, их сразу повесить? — предложил двоюродный брат и главный полководец эшраэльского царя.

— Они одичали здесь, в пустынных дебрях, и больше похожи на медведей, чем на людей ибрим. Но я хочу спросить, что они знают про место нахождения бетлехемца. — Саул вышел к зифеям, сопровождаемый братом и оруженосцем.

Увидев грозное лицо и огромную фигуру царя, трое гонцов опустились на колени и наперебой загалдели:

— Прикажи отлупить их палками, господин... Это что же получается, твои люди ведут себя не лучше амаликцев или необрезанных пелиштимцев... Зачем тогда ставили нам царя, если его войско нас обижает...

Абенир потемнел от ярости. Он поднял руку и хотел крикнуть: «Взять их!» Но Саул двусмысленно усмехнулся. Ему почему-то нравилось простодушие этих неотёсанных горцев.

— Говорите толком, что у вас стряслось. А то я ничего не пойму, — проговорил царь и важно насупился. — Встаньте. Давай ты, плосконосый, выкладывай один. Остальным заткнуться.

— Два грабителя из сотни, у которой копья с железными остриями, сперва забрали из нашей отары барана... — начал самый старший по виду зифей с перебитым носом.

— Стой-ка, сын греха! А разве люди ибрим не должны кормить воинов царя Эшраэля, когда они выступили в поход? — вмешался Абенир. — Да за такую жалобу на своих лучших копейщиков другой владыка повесил бы вас на ближних деревьях. Только наш господин и царь снисходит выслушивать всякого дурака и грубияна, чтобы не свершилась несправедливость.

— Я и говорю, — не смущаясь и не выказывая страха, продолжал зифей. — Мы дали для царского войска столько овец, сколько наши старейшины обещали твоим начальникам, господин. А этого барана те два разбойника взяли для себя. Тут же зарезали, разделали и стали жарить на костре.

— Они плохо поступили, я их накажу, — заметил Саул, хотя Бецер сообразил: царь едва сдерживает смех. — Что ещё они сделали?

— Наевшись баранины и напившись вина из меха, который они притащили с собой, нечестивцы пошли в Ешимон. Не доходя до ограды, они увидели в поле девушек, собиравших колосья на стерне... Тогда они начали хватать их за груди...

— Понятно. — Саул случайно вспомнил, как в приступе внезапной похоти он среди собственного дома овладел молоденькой служанкой. Это воспоминание испортило его смешливое настроение. Он грозно сверкнул глазами.

— Выстроить сотню «железных» копейщиков, — приказал царь. — Сейчас разберёмся, кто из них нарушил закон пророка. Абенир, это твои необузданные злодеи грабят народ. Кто у них сотник? Тинехеш? Позвать его сюда!

Сотня воинов с железными наконечниками на копьях выстроилась в центре царского становища. Сотник уже знал от Абенира, в чём дело, и злобно косился на ябедников-зифеев.

Однако зифеи бесцеремонно расхаживали между рядами. Скоро они указали насильников, тыкая заскорузлыми пальцами прямо в грудь Ахимелеху, по прозвищу Хетт, и Абеше, сыну Шаруинову.

Ахимелех, рослый, рыжеватый, лет двадцати, может быть, и правда сын какого-то хетта, наёмного воина, и эшраэлитки. Поскольку он соблюдал вероположения своей матери, его не считали чужаком и ценили за присущую хеттам силу и упорство в бою. Юдей Абеша относился к знатному роду, а потому не привык ни в чём себя ущемлять. Бениаминцев он признавал вообще людьми второго разряда, делая в душе снисхождение только царю и Абениру. Он был человеком дерзким и своевольным. Зифея, ткнувшего его в грудь, Абеша схватил за руку, явно собравшись расправиться с наглецом. Только услышав ругань сотника, он отпустил горца.

Оба копейщика сразу сознались в совершении незаконного отнятия барана и в принуждении девушек к удовлетворению своей похоти. Воины не считали себя особенно провинившимися. Товарищи насильников тоже пожимали плечами и удивлялись неудовольствию начальников.

Увидев Саула, все сообразили, что дело плохо. Царь и его помощник Абенир просто так поднимать шум не будут.

— Отберите у них оружие, — приказал Саул, имея в виду Ахимелеха и Абешу. Когда его приказание исполнили, он продолжал, стоя перед сотней Тинехеша: — Вы забыли, что находитесь в пределах Эшраэля, а не на земле Амалика или Пелиштима. Отнимать скот у людей да ещё бесчестить девушек — преступление и, по закону Моше, наказуется побиением камнями до смерти. Казнь совершится завтра после восхода солнца. Нечестивцев связать и держать под стражей.

Насильников связали и увели. Царь мрачно удалился к себе в шатёр.

На рассвете пришёл расстроенный сотник Тинехеш. Царь уже проснулся (если он вообще спал ночью). Бецер собрался лить в его руки воду из кувшина, чтобы он очистился омовением перед молитвой. Абенир разложил на чистом полотенце хлеб, козий сыр, сушёные смоквы и кислое молоко в небольшом мехе.

Когда сотник, заикаясь от страха, сообщил о побеге приговорённых, Саул разгневался. Тинехешу он нанёс кулаком такой удар, от которого тот вылетел из шатра и распластался на земле без сознания.

Сначала разъярённый Саул хотел повесить сотника и воинов, охранявших Ахимелеха и Абешу.

Прибежали Адриэль, Ард и Доик. Вместе с Абениром соратники царя умолили его отменить своё решение. Они обещали вызвать всех сотников и объявить им, что отныне за такой проступок, который совершили двое копейщиков, будет назначаться казнь, жестокая и позорная. Саул немного остыл и согласился с их просьбой. Было решено: при поимке беглецов повесят. Остальных, вызвавших гнев царя: Тинехеша и стражей пока помилуют. В общем, всем стало понятно, что сотник и охрана небрежно стерегли обвиняемых из-за соответствующего намёка Абенира. Саул это тоже понял.

Царь расспросил зифеев, где, по их мнению, прячется Добид. Он приказал войску разделиться, прочесать заросли и облазить все горы-ущелья пустыни Зит. Не отрезав ни куска от копчёного воловьего окорока и не преломив хлеба, воины Саула выступили в поход.

Уходя, Абенир тайком от Саула кликнул сотника Тинехеша.

— Доносчиков заколоть копьями, — тихо сказал Абенир. — Бросить в расщелину скал и завалить камнями. Чтобы никому неповадно было приходить с жалобами на моих бойцов.

Царь ни о чём не догадывался, поглощённый неотступным стремлением настигнуть бывшего зятя, который снился ему в золотом венце.

Но убийство трёх зифеев стало известно на щебнистых холмах Гахила, среди охотников и пастухов окрестных гор. Абенир не предполагал, что его жестокость станет причиной больших неприятностей.

Теперь зифеи предпочитали прятаться при появлении царских элефов, как от чужеродных захватчиков-амаликцев, гессурцев или меднобронных пеласгов. Если кто-то из людей Саула случайно отдалялся от своего отряда, он бесследно исчезал. Его бесполезно было разыскивать. А если и находили, то с разбитой головой, переломанными рёбрами и хребтом, как у человека, сорвавшегося в пропасть.

Иногда под ногами с хрустом проваливались ветки, засыпанные песком и щебнем. Воины падали в яму, на дне которой находились ребристые камни, а то и торчал заострённый кол. Расследовать эти случаи, искать виновных не имело смысла. Такие западни охотники привыкли сооружать на оленьих тропах, выслеживая козерога или медведя.

4

Тем временем два молодых воина без копья и меча (только с ножом и палкой) пробирались обрывистой стремниной, прячась от зифеев и одновременно от разведчиков Саулова воинства. Измождённые, рваные, покрытые ушибами и царапинами с запёкшейся кровью, они искали того же, кого вынюхивали ищейки Абенира.

Шатаясь от усталости, они присели в жидкой тени корявого дерева. Внезапно опасный холодок медного острия коснулся их затылков.

— Кто вы? Что ищете? — услышали они за спиной. — Положите на землю палку и нож, медленно повернитесь. Руки держите на груди.

Молодые воины повиновались. Повернувшись, увидели приземистого зифея с козьей шкурой на плечах и рослого, могучего мужчину с большой чёрной бородой, пронизанной белыми нитями. Он носил круглую войлочную шапку, которую обычно предпочитают носить юдеи.

— Нам нужен Добид сын Ешше из Бет-Лехема, — ответил смуглый молодец, сухощавый и горбоносый.

— Ты юдей? — спросил могучий человек с сединой в бороде.

— Да, я сын Шаруина, брата Ёхаба из Хеброна.

— Я слышал о таком человеке. Идите вперёд и не вздумайте убежать, иначе вас придётся убить.

Через много тысяч шагов посреди каменистой лощины возник лагерь на месте древнего города. Развалины стен ограничивали унылое пространство. В середине его дымили бедные хижины, сложенные из камней и крытые охапками соломы. Кроме хижин стояли бурые шатры кочевников. Кое-где ходили, занимаясь разными делами, вооружённые мужчины, суетились женщины, играли дети. Собак видно не было. Кое-где привязано несколько дойных коз. По поводу привода пленных возникли оживлённые разговоры.

Двое истомлённых беглецов, доставленных в лагерь зифеем в шкуре и пожилым юдеем, озирались, вжимая голову в плечи, облизывая высохшие губы. Ещё недавно они были в составе царского элефа в сотне «железных» копейщиков. И вот теперь... но возврата к прежней жизни не предполагалось. Зная нрав царя Саула, они были уверены, что он их не простит и казни не отменит.

Из шатра, находящегося ближе к тропе, вышел молодой белокурый воин с золотистой бородкой. Рядом с ним оказалась красивая женщина, готовая к плодоношению, — это легко было определить по её раздавшейся фигуре. Тут же собрались: молодой левит с косицами на голове[63], какой-то пророк с бубном у пояса, трясший седыми космами и десятком амулетов, висевших на шее, несколько мужчин разного возраста, у которых за ремённым поясом были кривые амаликские кинжалы или бронзовые мечи.

— Вот, господин наш Добид, мы привели тебе ещё двоих, — обратился к белокурому вождю пожилой юдей. — А вы, беглецы, становитесь на колени перед господином и просите вас принять.

— Меня зовут Абеша. А это Ахимелех, хетт. Мы были в элефе Абенира. Но царь приказал побить нас камнями. Абенир сделал так, что сотник и трое копейщиков плохо нас сторожили. Пришлось бежать, пока головы целы. Мы давно не ели и не пили. Прикажи нас накормить.

— Хорошо. Но когда вы насытитесь, расскажете о причине, разгневавшей царя, и о том, где он сейчас находится, — сказал Добид.

— На глазах и в сердце своём, — обрадованно произнесли бывшие копейщики Саула.

Когда они получили пресные лепёшки и вяленую козлятину, наелись и вдоволь напились воды, то признались Добиду в своих бесчинствах.

— Где сейчас царь и тщательно ли его охраняют? — пристально глядя на новичков, стал задавать вопросы белокурый вождь. Долго ли идти, чтобы оказаться рядом с его лагерем?

— Идти не так уж далеко. К вечеру можно быть там, — уверил Абеша. — Раз ты принял нас в свой отряд, мы будем верно тебе служить.

— Надеюсь, озлоблять местных людей вам больше не вздумается?

— Нет, девушек насильно обнимать мы не будем, — обещали, мотая грешными головами, Абеша и Ахимелех. — Если только случится воевать с нечестивыми народами, то захватим себе рабынь.

— Кто из вас пойдёт со мной к царскому лагерю? — Добид опоясался поясом с мечом, взял пращу и посох.

— Я пойду, господин наш Добид, — смело заявил Абеша.

Я буду предан тебе до конца, тем более что ты сын юдейского колена и почтенного племени бетлехемцев.

— Зачем ты хочешь подвергнуть себя опасности? — Левит Абитар удивлённо поднял брови, глядя, как Добид затыкает полы длинной одежды за пояс, чтобы удобней было карабкаться по горам.

— Сейчас подошло время узнать, по-прежнему ли благоволит мне бог Эшраэля или он разлюбил меня. Выстою ли я под жестоким ветром преследований или паду его жертвой. Для этого я должен получить знамение господне. Ты отдохнул, Абеша? Ну, тогда идём.

Беременная юная женщина, на цветущем лице которой и предположить нельзя было иное лицо — исплаканное, мертвенно-бледное, с застывшим ужасом амаликского набега, — спросила Добида:

— Не грех ли испытывать бога? Останься. Вдруг Всевышний разгневается на тебя и твой сын родится сиротой. Мне останется только вопить, стенать и рвать волосы на голове своей... И проклинать час своего рождения... Потому что наводнения не могут потушить любви, и реки не зальют её огня, мой возлюбленный муж и господин...

Добид ласково усмехнулся и пошутил:

— Ты, возлюбленная моя, молода, мила и красива. Ты, голубица моя, не останешься одна. Многие, может быть, не пожалеют украшений и ценного имущества, чтобы привлечь тебя в свой дом...

— Если кто-нибудь давал бы все богатства дома своего за любовь, он был бы отвергнут с презрением, — обидчиво сказала Ахиноам и, заплакав, ушла в шатёр.

Добид и Абеша целый день преодолевали крутизну спусков и подъёмов. Переходя опасные расщелины, они протягивали друг другу посох для удобства и устойчивости. Прислушиваясь к любому шороху и звуку каменных осыпей, старались различить: не прячется ли поблизости сторожевой пост царя, не пробираются ли тайно его разведчики.

Однако воинство Саула не особенно соблюдало осторожность. Смелые путники издалека услышали невнятный гул и отзвуки разговоров. В промежутках гор, в темнеющих углублениях и на поверхности скал, словно красные маки среди весенней пустыни, цвели огни дальних костров.

— Это лагерь царя Саула, — произнёс Абеша с ненавистью. — А за той горой, что взгромоздилась, будто бурый медведь, другой лагерь. Там начальником зять царя Адриэль, человек всегда недовольный и раздражённый. А жестокостью славен не меньше Абенира или самого царя.

— Знаю. — Добид подумал: не выдаст ли его Абеша, чтобы вернуть благоволение царя? Но он отогнал эту мысль и решил полностью положиться на бога. Ведь он пришёл к лагерю Саула и подвергает себя опасности именно для познания божественной воли.

Конечно, ни Добид, ни его спутник не могли знать происшедшего здесь некоторое время тому назад.

Кто-то из воинов царского элефа обнаружил неподалёку укреплённое селение. Там среди бедных хижин, сложенных из камней, жила община пастухов и охотников. В этот день, несмотря на приверженность жителей единому богу Ягбе, они праздновали и пировали по поводу ублаготворения какого-то пастушеского баала. К тому же одновременно с общим торжеством отмечалась свадьба сына старейшины селения, называвшегося Нагале-Гахаш.

Узнав, что близко от их селения находится лагерь царя, зифеи возликовали. Они даже забыли о смерти трёх соплеменников. Но вспомнили о справедливом решении царя наказать своих копейщиков, обидевших девушек. По приказу местного старейшины, в лагерь Саула отвезли на десяти ослах большие бурдюки с хмельным молочным напитком.

Саул и Абенир отнеслись к зифейскому дару с подозрением. Поразмыслив, Абенир приказал своему рабу Язару выпить чашу молочного напитка, который оказался приятным на вкус и слегка кружил голову. Воины ибрим, привыкшие к виноградному вину, тоже сначала похмыкивали не без сомнения. Впрочем, многие облизывали пересохшие губы и вздыхали. Абенир велел зифеям самим пить из каждого бурдюка. Приведшие ослов пастухи с удовольствием исполнили повеление начальников. Абенир решил подождать до вечера, чтобы удостовериться — умрёт Язар или нет.

Раб остался живым, зифеи тоже. А Язар попросил ещё одну чашу, чтобы окончательно убедиться в безвредности зифейского пойла.

Тут уж воины рассердились и закричали, что согласны опорожнить дарёные бурдюки. Стали пробовать. Повеселели, завели шутливые разговоры, начали даже петь. Выпили и сотники. Ну а затем не удержались Ард, Доик, Абенир и царь Саул.

Бурдюки с ослами и благодарностью отправили обратно в зифейское селение. Саул наградил старейшину, послав ему два бронзовых котла, тридцать топоров и ножей, египетский лук со стрелами да ещё зимнюю накидку с красной полосой по подолу и подбоем из белой шерсти.

С наступлением ночи воинство царского элефа повалилось и захрапело. Кое-как назначив ночных часовых, улеглись сотники, за ними Ард и Доик. А в своём шатре, посреди лагеря, крепко заснули Абенир, царский оруженосец Бецер и обычно мучимый бессонницей царь Саул.

Костры догорели. Четверо ночных патрулей, не в силах бодро прохаживаться, сели и задремали. Собак в лагере не было. Их никогда не брали в военные походы, чтобы не нарушать лаем скрытности передвижения войска. На шатры опустилась тьма.

И тогда две лёгкие тени, неслышно ступая, скользнули между шатров. Они приблизились к шатру царя, осторожно заглянули в него и вошли. Слабый блеск звёзд проникал через приоткрытую завесу у входа.

Саул лежал на спине, крепко смежив веки и слегка похрапывая. У ног его, подложив под щёку обе руки, сопел Бецер. Спал и Абенир, бдительно положив ладонь на рукоять меча.

В головах Саула стояло копьё, прислонённое к кожаному боку шатра. Слегка отсвечивал железный наконечник и золотая чеканка у его основания — в виде узорчатого кольца.

— Враг твой в твоих руках, — еле слышно прошептал Абеша. — Позволь мне пригвоздить его к земле этим копьём. И убежим.

— Поднявший руку на помазанника божьего не останется неотомщённым. — таким же тихим, как дуновение, шёпотом ответил Добид. — Если захочет, бог накажет царя за его грех. Меня же да не попустит совершить беззаконие. Я заберу копьё, а ты возьми сосуд с водой у изголовья. — Они взяли сосуд, копьё и исчезли из лагеря.

Поутру, только посветлело небо над фиолетовыми горами и поблекли ночные тени, только показался оранжевый веер лучей от невидимого солнца, как в лагере загрохотали бубны и барабаны. Воины вскакивали и хватали оружие. С обнажёнными мечами прибежали к царскому шатру Ард и Доик.

Завеса шатра была отброшена могучей рукой царя. Всклокоченный и бледный Саул огромными шагами ворвался на середину лагеря. За ним мчался Абенир с мечом, а Бецер с окованной палицей.

Царь метался по лагерю, как взбешённый зверь, рыча и пиная всё, что попадалось ему под ноги. Широко распахнутые чёрные глаза Саула смотрели с выражением злобы и ужаса. Воины шарахались в стороны. Соратники, сверкая отточенными мечами, бежали за ним.

— Где он? — хрипло вопил царь, потрясая тяжёлыми кулаками. — Кто-нибудь его видел?

— Э-э... — донеслось издалека. Все головы в лагере повернулись в том направлении, откуда слышался голос.

На большом расстоянии от лагеря, на вершине плешивой горы стоял Добид с копьём Саула и медным сосудом, сиявшим при солнечном свете, как золото. Установилась мёртвая тишина в чистейшем утреннем воздухе. Каждое слово бывшего царского зятя было отчётливо слышно.

— Эй, Абенир, отвечай мне, сын Нира! — громко воззвал Добид.

— Чего ты хочешь? — ответил Абенир, глядя на бетлехемца с нестерпимой злобой. — Что ты кричишь и беспокоишь царя, бродяга?

— Кто после царя, равен тебе в Эшраэле, Абенир? — продолжал взывать Добид. — Ты хорошо знаешь свои права и плохо исполняешь свои обязанности. Ты не бережёшь господина своего. А если приходил кто-то способный погубить царя и мог это сделать? Жив бог наш, но ты, Абенир, и оруженосец Бецер, и тысяченачальники, и сотники достойны смерти за то, что не охраняете помазанника. Посмотри, где копьё царя и сосуд с водой, находившиеся у его изголовья... — Добид высоко поднял указанные вещи.

Абенир мрачно молчал, кусая губы. Молчали, опустив головы, Ард, Доик и сотники. Тогда спросил Саул своего бывшего любимца и зятя, своего ненавистного врага:

— Твой ли голос я слышу, сын мой Добид?

— Да, это мой голос, господин мой и царь. За что ты преследуешь меня, раба своего? Какое зло против тебя я совершил? Ответь, господин мой, при всём народе.

Саул продолжал смотреть на Добида, который на таком большом расстоянии казался ему прежним златокудрым мальчиком, пришедшим к нему из Бет-Лехема с арфой в руках. Тогда, после долгих мучительных приступов тоски и бессонницы, от тихой игры Добида он впервые заснул. Саул смотрел на Добида, и слёзы застилали его глаза. Он понимал: мальчик Добид, пастушок с арфой, опять оставил ему жизнь. Значит, он не мальчик и не пастух. Он прославленный полководец, известный всему Эшраэлю. Он способен отобрать или милостиво оставить ему жизнь. Как это ни ужасно, ни позорно, но такова воля Ягбе.

Добид не дождался ответа от царя и продолжил свою речь (а его слушала тысяча вооружённых эшраэлитов):

— Если бог возбудил твой гнев против меня, то смерть моя будет жертвой перед ним. Но если сыны человеческие побуждают тебя, это беззаконие и грех. Ибо они изгоняют меня из дома Эшраэлева и тем говорят: иди, служи чужим богам. Да воздастся каждому по правде его. Дважды бог предавал тебя в мои руки, но я не захотел убить помазанника божьего. Ибо всем, совершившим святотатство, уготованы кара и проклятие от народа. И будет так во все времена. А моя жизнь ценна для господа, как ты сам видишь. Он скроет меня от рук твоих и избавит от всякой беды.

— Я больше не стану стремиться убить тебя, Добид, — сказал Саул. — Признаю, что ты поступал со мной милосердно, а я погрешил против тебя.

В лагере окончательно поняли, за кого Ягбе: и мстительный, полубезумный царь, и его жестокосердые соратники, и свирепые сотники, и толпа привыкших к убийству воинов.

— Пришли кого-нибудь из слуг, пусть возьмёт копьё. А этот сосуд я оставлю себе в память о сегодняшнем дне, — предложил царю бетлехемец. — Прочие твои люди пусть не двигаются со своих мест.

— Язар, пойди принеси копьё. Постарайся пырнуть ножом бетлехемца или столкнуть его в пропасть, — произнёс негромко Абенир, играя желваками на скулах. Но увидев, как рядом с Добидом появилась самоуверенная фигура Абеши с мечом на поясе, он отменил намерение повредить бывшему царскому зятю.

Войско стояло, поглядывая на Добида, пока раб Абенира поднимался на вершину лысой горы.

Когда царь Саул опёрся на принесённое Язаром копьё, он поднял руку прощальным жестом.

— Благословен ты, сын мой Добид, — сказал Саул. — Да не оставит тебя бог своей помощью. Снимайте шатры, я ухожу, — добавил он, обращаясь к Абениру.

Всё так же опираясь на копьё, царь пошёл по дороге, петлявшей между горными склонами.

Раздались резкие возгласы команд. Воины с привычной сноровкой принялись складывать шатры и походную утварь. Начальники решили поскорей удалиться из этих скудных мест, чтобы где-нибудь в приветливой долине остановиться для общего сбора. Разнеслись над горами звуки военных рогов, извещавшие отдалённые элефы об отступлении.

Когда все отряды колышащейся вереницей зашагали, догоняя царя, Абенир слегка приотстал. Он глянул по сторонам и подозвал одного из копейщиков.

— Найди мне сотника Тинехеша, — приказал брат царя.

Подошёл тысяченачальник Доик. Криво усмехаясь пятнистым лицом, идумей думал: «Абенир ищет способ для утоления своей жестокости и досады оттого, что Добиду опять удалось ускользнуть». Досада скребла и в сердце Дойка тоже.

— Если бы проклятые зифеи из Нагале-Гахаша не привезли своё пойло, мы бы не спали так беспечно, — злобно сказал Абенир. — Добиду не удалось бы украсть копьё и кувшин. Царь не был бы посрамлён и не отменил бы поход. В конце концов мы схватили бы бетлехемца.

— А я бы пэрэпылыл ему глотку тупым ножом, — со смехом поддержал Абенира Доик.

— Так тебе и дали... — ещё больше обозлился брат Саула. — Это сделал бы я сам. И отхватил бы ему детородный уд с мошонкой, чтоб ему сдохнуть.

— Бох Иахбэ за этого рыжего, нышего не подэлать, — вздохнул сожалеющее идумей.

— Бог, может быть, за него. Но и самим крепко думать надо. Тебе не кажется удивительным, что зифеи пригнали ослов с бурдюками очень вовремя для Добида? Не его ли затея — напоить, а потом устроить поношение царя и всех нас?

В этот миг торопливо приблизился Тинехеш. Он склонил голову и прижал руку к груди.

— Ты звал меня, господин? Вот я, готовый исполнять твой приказ.

— Возьмёшь две сотни воинов. Разрушишь зифейский клоповник Нагале-Гахаш. Перебить там всех до последнего младенца. Потом нагоните нас у Ешимона. И скажи своим головорезам, чтобы не болтали языками. А то я их укорочу.

1

Рабыни и слуги знатного господина Набала из рода Халеба благословляли бога, когда хозяин куда-нибудь уезжал. На время прекращались придирки, брань и рукоприкладство. Набал чаще всего размахивал кулаками, выкрикивал оскорбления и проклятия без какой-либо причины, просто из-за своего вздорного и вспыльчивого нрава.

Стоило ему не выспаться или почувствовать головную боль (а Набал склонен был к обильному питью крепких вин и обжорству), начинались злобные крики, хлёсткие удары хозяйской трости, плач избитых служанок. Недаром даже имя его (в шимонском произношении «Нахбаал») означало Возмущённый дух, то есть Безумный.

Набал был очень богатый для этих мест человек. Его обширный двухэтажный дом с галереей на втором этаже, со многими служебными помещениями и складами окружала каменная белёная стена. За ней располагался сад из гранатовых деревьев, смоковниц и миндаля. А поодаль от дома, на земельном клине, тоже принадлежавшем Набалу, покачивали перистыми кронами финиковые пальмы.

Дом Набала находился на краю пустыни Магон, там где ещё недавно прятались преследуемые царём люди Добида со своим белокурым вождём.

Но основное имение Набала представляли собой прекрасные пастбища на склонах горы Кармил. Там у него имелись склады для хранения шерсти, загоны для скота и жилища пастухов. К пастухам Набал меньше придирался, чем к остальным слугам. Они преумножали его богатство. По подсчётам судьи Мешуллама из города Адорагима, у Набала было три тысячи овец и ещё тысяча коз.

Среди домочадцев не страдала от грубости хозяина только его жена, красавица Абиге. Лысоватому, краснолицему, тучному хозяину стад сравнялось сорок лет — возраст вполне почтенный. Тогда как ореховоглазая и белокожая, будто хеттянка, очаровательная Абиге ещё не достигла двадцати пяти, находясь в расцвете своей изнеженной женственности. При общении с ней Набал себя сдерживал, старался казаться учтивым и даже ласковым.

Набал не отказывал жене в дорогих одеждах, украшениях и маленьких прихотях. И это несмотря на то, что у них не было детей. Злонравный богач как-то начал упрекать жену в бесплодии. Нисколько не смутившись, Абиге заявила сварливому толстяку: она, мол, обследовалась у одной опытной повитухи. Та долго проверяла женское естество красавицы всевозможными искусными способами и установила, что она совершенно здорова, весьма способна к зачатию и деторождению. «А если ты не беременеешь, госпожа, — сказала повитуха, — то виноват в этом твой муж, чресла которого обделены мужской силой».

После столь неприятного объяснения Набал больше не задавал Абиге язвительных вопросов.

— Возьми себе вторую жену и проверь свои сомнения, — беспечно предложила Набалу Абиге. — Я ревновать не буду, — прибавила она насмешливо.

Брать вторую жену Набал воздержался, зато увеличил число оплеух рабам и служанкам.

В ответственный период стрижки овец Набал всегда уезжал на пастбища в горы. Лично следил за преумножением своего главного богатства, он нанимал дополнительных стригалей и находился среди тысячных отар до конца стрижки. Потом участвовал в сортировке шерсти, руководил отправкой руна на склады. После чего посылал людей к владельцам ткацких мастерских, которым обычно продавал овечью шерсть — белую и коричневую, чёрную — от больших остророгих коз и особенно ценную — от круторунных золотистых баранов.

Набал знал о существовании в местных горах вольных вождей. Некоторые обитали недалеко от его владений. Он старался поддерживать с ними благоприятные отношения. Добид без всяких просьб защищал стада Набала и других знатных скотоводов от нападений южных кочевников. Однако он не угнетал владельцев стад постоянными поборами, довольствуясь скромным приношением съестных припасов.

Охотник Хиям в это самое время встретился с кем-то из местных селян. Придя в лагерь Добида, Хиям сказал ему:

— Господин, богатый Набал, что живёт на краю Магона, сейчас стрижёт со своими пастухами овец. У него их тысячи на горе Кармил. Ты несколько раз прогонял крадущих овец разбойников. Благодаря тебе и твоим удальцам стада Набала не убавились в своём числе. Пошли к нему десятерых парней. Пусть богач поблагодарит тебя и пришлёт какой-нибудь еды. У нас тут почти не осталось хлеба, не говоря уж про мясо и вино. Дети в наших шатрах плачут и просят есть. Женщины ходят со скорбным видом, а мужчины хмурятся. Я, конечно, найду добычу, но когда это будет...

— Добро, — согласился Добид. — Возьми десятерых и ступайте к Набалу. Скажите ему так: «Добид, сын Ешше из Бет-Лехема, шлёт тебе приветствие, желает мира дому твоему и продления благосостояния. Твои пастухи встречались с моими людьми. Они не были обижены ни разу, ничего у них не пропало. Наоборот, из-за нашей бдительности овцы твои не убавились в числе. Я слышал, ты сейчас стрижёшь овец на Кармиле. Дай моим людям съестного из твоих прибытков, ибо у нас сейчас тяжёлое положение и бескормилица.

Прихватив с собой несколько корзин и мешков, сподвижники Добида направились к пастбищам. Они нашли Набала наблюдавшим за стрижкой овец. Среди деловитой суеты, пронзительного блеянья, пыли от овечьей шерсти, снования пастухов и стригалей в помещения для хранения шерсти и обратно в загоны для скота возбуждённый богач размахивал руками и поливал бранью нерадивых (по его мнению) слуг. Когда появились исхудавшие усталые люди, он сначала не обратил на них внимания. Поглощённый подсчётами своего растущего богатства в виде огромных ворохов овечьей шерсти, Набал не мог сосредоточиться ни на чём постороннем.

Приблизившись, Хиям вежливо поклонился и передал ему слова Добида.

— Что?! — заорал Набал, подскочив от неожиданности и побагровев. — Кто такой Добид сын Ешше? Я ничего не знаю об этом человеке. Нынче много развелось по округе беглых рабов, прячущихся от своего хозяина. Неужели я должен хлеб, мясо и вино, приготовленные для моих работников, отдать неизвестным бродягам и попрошайкам. Убирайтесь, у меня нет лишней еды!

Лица у сподвижников Добида потемнели от оскорбления. К счастью для Набала, среди них не оказалось новых воинов: своенравного Абеши и воинственного Хетта. Он мог бы получить за свою грубость молниеносный удар мечом. Некоторые пастухи пытались усовестить своего хозяина. Напоминали о подвигах и славе бывшего царского тысяченачальника. Говорили робко, что Добид и правда сохранял его отары от грабежа разбойников. Набал ничего не желал слушать. Впрочем, возможно, он знал о вражде царя Саула к бывшему зятю. Набал не хотел оказывать помощь опальному полководцу, которого царь преследовал, как врага.

Так или иначе, люди Добида вернулись в лагерь ни с чем. Обиженно насупившись, они пересказали злобный ответ Набала. Потом они умолкли и слегка попятились.

Никогда ещё удручённые скитальцы не видели всегда приветливого и учтивого молодого вождя в таком бешенстве.

— Мерзкая, надутая жаба! Алчный пёс! — Добид чуть ни разорвал на себе одежду. — Неблагодарная скотина! Так он ответил за сохранение его стад, за мою снисходительность и доброту! Да ещё оскорбил и прогнал моих верных слуг... Напрасно я охранял имущество этого дрянного человека. Видит бог деяния врагов моих и знает о многотерпеливости моей. Но да накажет меня Всевышний, если до следующего утра я не уничтожу всех животных, принадлежащих Набалу. Я оставлю ему только подобную ему шелудивую собаку, которая мочится, задрав ногу, на стену его дома. Если же кто-то из его слуг будет мне противиться, они будут убиты без пощады. За мной, мои храбрые воины! Восстановим справедливость, совершив священную месть!

Радостно раздувая ноздри, к нему бросились Хетт и Абеша. Выбежал с копьём юный левит Абитар.

Добид препоясался ремнём, к которому прикрепил железный меч побеждённого им великана Галата. Другие мужчины тоже с готовностью вооружились. Все они были люди опытные, смелые, повидавшие всякое и не собиравшиеся прощать оскорблений. К тому же и продовольствие следовало добывать срочно. Отряд мстителей устремился в направлении горы Кармил.

2

Пока злосчастный Набал наблюдал за стрижкой овец, его красивая жена села на осла и поехала в город Адорагим. Её сопровождал седой раб с медным ожерельем вокруг жилистой шеи и с увесистой дубиной в руке.

Белокожая Абиге решила навестить знакомую повитуху и банщицу, содержавшую так называемый женский дом. Здесь жёны состоятельных горожан и землевладельцев могли совершить омовения тёплой ароматической водой, приобрести разглаживающие морщины благовонные мази, а также чёрную тушь для ресниц, синюю для век, румяна, умащения и целительные снадобья, незаменимые при особых женских обстоятельствах. Одна из служанок этого заведения отличалась способностью создавать затейливые причёски.

Хозяйка бани встретила Абиге на пороге своего прибыльного предприятия. Это была крупная женщина лет около сорока, излишне грудастая, но ещё крепкая и статная.

— Я всегда с радостью снова и снова любуюсь тобой, госпожа, — мягко мяукала банщица-повитуха, позванивая серебряными браслетами. — Пусть твой раб вместе с ослом ждут под сикоморой, там тень. А ты, услаждающая взгляд, проходи и облагодетельствуй меня своим присутствием. — Она двигалась плавно, поводя налитыми плечами и широкими бёдрами. Внешне она была очень сдержанна. Однако казалось при этом, что ей всегда жарко под лёгкими льняными одеждами, что ей, как бесстыдной сидонской жрице, хочется сбросить их и подставить ветру дышащее страстью тело.

Смуглые, густобровые и курчавые шимонитки, жёны каких-то пастушеских шейхов, воззрились на вошедшую Абиге — с её тонким лицом, ореховыми глазами, волосами цвета старой бронзы, собранными на затылке в большой пучок. От шимониток исходил резкий запах неухоженных дикарок. Служанки начинали их омывать из небольшого алебастрового бассейна, с тем чтобы приступить потом к умащению и массажу.

Когда Абиге положила на кресло свою накидку и сняла зелёную тунику, женщины зашептались, воззрившись на её белое тело. Особенно одна смотрела с жадностью, даже оскалила по-обезьяньи широкие, со щербиной, зубы.

Хозяйка всегда сама занималась с Абиге всеми приёмами сохранения и усугубления женской красоты. При этом они часто беседовали весьма откровенно.

— Когда здесь находился гарнизон пелиштимцев, — вспоминала, развлекая клиентку, повитуха, — лучше было с ними не сталкиваться. Все они надменные грубияны. Но мне нравилось украдкой ходить к их военному лагерю и, спрятавшись за кустом, смотреть, как воины в одних набедренных повязках метают в цель копья. — Хозяйка «женского дома» признавалась в своём бесстыдстве, криво усмехаясь. — Потом я плохо спала ночью. Я боролась с собой, но иногда не выдерживала. Звала к себе молодую служанку, чтобы хоть как-то утолить желание. Так и живу одинокой вдовой с вечно голодной плотью.

— Почему же гы не подмигнёшь без свидетелей какому-нибудь крепкому парню и, зайдя на гумно, не устроишься с ним, чтобы облегчить себе жизнь? — посмеиваясь, с интересом спрашивала Абиге. — Ты ведь ещё не стара. У тебя мясистое тело, большие глаза, красивый рот. Разве не найдётся мужчина, способный тебя обнять?

— Я боюсь судей и левитов, — огорчённо объясняла прелестной жене Набала банщица-повитуха. — Если на меня донесут, они могут обвинить бедную вдову в беззаконии. Объявят блудницей и побьют камнями у городской стены. Была бы я хананеянка или хеттка, меня бы не тронули, заведи я хоть десяток любовников.

Абиге весело смеялась, прочищая пёрышком свои изящные уши, мочки которых были сильно оттянуты агатовыми серьгами. Зато её холёные пальчики украшали золотые перстни, поблескивавшие бирюзой и кристаллами горного хрусталя. Она с удовольствием отдавала своё тело искусным рукам опытной банщицы.

— Тогда почему бы тебе снова не выйти замуж? — спросила Абиге хозяйку, очаровательно зевнув и прикрывая рот розовой ладонью.

— Ах, госпожа, в моём возрасте не просто найти хорошего мужа. Это ты постоянно притягиваешь взгляды желающих взять тебя в свой дом. Кто поможет немолодой вдове, влачащей своё одиночество, как тяжкую ношу? Хорошо ещё, что дети мои умерли в младенчестве. Мне не нужно заботиться о них и беспокоиться, как их вывести в люди.

— Я тоже бездетна по вине мужа своего Набала. Ты ведь знаешь. Но меня пока не слишком это смущает, — презрительно заявила Абиге, изгибая стройную спину под приятным втиранием розового масла. — Ты сказала, что у нас в Ханаане одинокая женщина лишена помощи... Разве где-то не так?

— Говорят, у некоторых народов девушек после тринадцати лет принимают с совершением священных обрядов в общество взрослых женщин. Там девушки узнают множество тайных сведений, касающихся только женской жизни. Они обучаются и языку, который не поймёт ни один мужчина. Всё это нужно, чтобы, живя с мужчинами и рожая им детей, незаметно бороться с этим грубым и неряшливым племенем. И ещё для того, чтобы женщины могли оказать помощь друг другу в случае жестокого обращения мужа и даже для спасения жизни.

— Неужели? Как это странно! — удивилась жена Набала.

— Знающие люди и пришельцы из дальних мест рассказывают о некой стране, находящейся к северу от царства хеттов. Там живут одни женщины.

— О, наверное это очень далеко отсюда! И что же рассказывают о женской стране?

— Все её обитательницы умеют стрелять из лука, метать копьё и биться со щитом и мечом. Они ездят на лошадях, как у нас мужчины ездят на ослах и верблюдах. То есть, охватив ногами бока лошади. В таком положении женщины-воины скачут со скоростью, поражающей воображение. Они вступают в поединки с мужчинами из соседних стран и часто их побеждают.

— Но как они воспроизводят население, если с ними нет людей другого пола? — недоверчиво спросила Абиге, широко раскрыв большие ореховые глаза.

— Женщины-воины берут в плен молодых мужчин и совокупляются с ними. Для этого они отбирают из своего состава наиболее пригодных к деторождению. Такие роженицы содержатся в отдельных помещениях, где вынашивают, рожают и кормят младенцев. Если рождается мальчик, его приносят в жертву главной женской богине, если девочка — оставляют жить. Мужчин держат в клетках-загонах, как племенных быков. Спустя время их продают в рабство или убивают, тщательно следя, чтобы между ними и роженицами не возникло любви. Нарушительниц закона удушают на главной площади поселения и сжигают в печи.

— Всё это мерзко и глупо, — внезапно рассердившись, сказала Абиге. — Я не хочу стрелять из лука, ездить верхом на лошади и, не зная любви, быть только стельной коровой. Впрочем, о любви я мало что знаю, — прибавила она и вздохнула.

— Зато в женской стране любая может стать полководцем или советницей царицы, — закончила рассказ о воительницах хозяйка «женского дома». — Не лучше обычаи у прочих нечестивых народов. Цари аморреев женят родных братьев и сестёр, чтобы не разбавлять кровь, не портить породу. От таких браков рождаются больные и хилые дети. Или получаются безумные, вроде твоего мужа, прелестная госпожа. Не обижайся, но многие считают его таким. Разве он достоин своей жены? А ещё утверждают, что есть полудикие племена, победившие самих хеттов-владельцев тысячи колесниц. Они совершают ещё более тяжкие святотатства, чем аморреи. Если жена царя этих племён (называемых «ахайя») умирает, то он часто женится на собственной дочери, достигшей четырнадцати лет...

Закончив притирания и причёсыванье Абиге, банщица-повитуха окунула серебряное зеркало в таз с водой и передала посетительнице. Абиге увидела на полированной поверхности зеркала отражение своего лица, чёлку над белым лбом, состоящую из мелких косичек, и длинные пряди бронзовых волос, отпущенные с висков на грудь и переплетённые голубыми лентами. Она щедро расплатилась с владелицей бани, села на осла и, сопровождаемая рабом, возвратилась домой.

Тут к Абиге с озабоченным видом подошёл один из её доверенных слуг.

— Хорошо, что ты уже вернулась, госпожа, — проговорил он. — Нашему дому может угрожать беда по вине господина, который обошёлся грубо с послами Добида, начальника людей из пустыни.

— Кто этот Добид? И почему хозяин обидел его послов? — забеспокоилась Абиге, зная нестерпимую запальчивость своего мужа.

— О, госпожа! — Слуга вытаращил ещё больше чёрные выпуклые глаза и захлопал красноватыми веками. — Разве ты не слышала о молодом герое из Бет-Лехема? Он победил в поединке страшного пелиштимского великана и много раз одерживал верх, сражаясь с безбородыми поклонниками Дагона и с буйными сынами Амалика. Это про него женщины по всему Эшраэлю пели песни и кричали: «Саул убил тысячи врагов, а Добид десятки тысяч!» Первосвященник Шомуэл, теперь уже отбывший в царство смерти, успел помазать его, исполняя волю бога Ягбе. За это царь Саул стал преследовать славного юношу и стремился его убить. Добид с тех пор скрывается в близлежащих горах. Он и его люди были всегда добры с пастухами Набала. Стада нашего господина и днём и ночью ограждались ими от посягательств разбойников. И вот Добид послал людей с просьбой дать им какой-нибудь пищи, ибо они у себя в горах голодают. Но господин наш отказал в этой просьбе и ещё оскорбил их. Говорить с господином Набалом невозможно. Он человек злой и не хочет понять, что ему и всему нашему дому из-за этого угрожает беда.

— Сейчас же собери всё съестное, находящееся под рукой! — закричала Абиге в смятении и тревоге. — Погрузи на ослов и поспешно иди навстречу Добиду. Ты знаешь, откуда он должен появиться?

— Да, госпожа, знаю. Это между горой Кармил и холмом Гахила, что направо от Ешимона.

— Ступай туда с другими слугами как можно скорее. А я поеду следом.

На ослов погрузили двести свежих хлебов в корзинах, а в мешках пять мер сушёных зёрен пшеницы и ячменя. Тут же зарезали, ободрали и приготовили пять жирных овец. К ним присоединили два больших меха с вином, сто связок вяленого винограда и двести связок смокв.

Когда караван с продовольствием повели в нужном направлении, Абиге посмотрела на своё отражение в тазу, наполненном водой. Она брызнула на себя египетскими духами, поправила причёску и села на осла. Его повёл за повод тот же старый раб с медным ожерельем на шее и увесистой дубиной в руке.

Абиге ехала на спокойной ослице, свесив ноги с одного бока и закутавшись в светлое покрывало. Кроме страха перед возмездием со стороны вождя вольных скитальцев она испытывала странное и сладкое волнение. Образ молодого героя, помазанного на царство первосвященником, возникал перед ней в воображении. Она мысленно обращалась к нему с подготовленной речью и негодовала на сварливую глупость Набала.

Ослы, подгоняемые слугами, торопливо семенили копытами. Скоро перевалили через гряду холмов. Близился заход солнца. Жара, будто разогретое масло, стекала с горных отрогов. Одна сторона холмов становилась фиолетовой от глубокой тени, а другая ещё была освещена золотистым светом. Меркнущие лучи создавали странное мерцание: деревья и кустарники словно меняли своё положение до явных смещений и колебаний, хотя в этот вечер не чувствовалось даже лёгкого ветерка.

Абиге на своей ослице медленно спускалась по изгибам дороги, сползающей с пологой горы. Внезапно маленький караван остановился. Послышались грубые голоса мужчин. Молодая женщина сошла на землю. Она откинула покрывало на плечи и пошла вперёд.

Посреди узкой дороги Абиге увидела отряд вооружённых людей, преградивший путь каравану с продовольствием. В расширенных от испуга глазах женщины замелькали худые бородатые лица воинов. Лица хмурые, выражающие решительность и угрозу. В руках мужчин были копья, за плечами луки, колчаны со стрелами, за поясом кинжалы, топоры, мечи.

Первым оказался стройный воин с белокурыми волосами и золотистой бородкой. Он выглядел человеком одного с ней возраста или, может быть, чуть моложе. Одежда на нём не отличалась от бедной одежды окружавших его простолюдинов. Только красивый ремень с серебряной пряжкой стягивал тонкую в поясе и статную в плечах фигуру. К ремню крепились ножны большого меча с железной, кованой рукоятью.

Движением руки белокурый воин остановил своих людей. Его пристальный взгляд удивлённо встретил появление молодой женщины и потонул в глубине её умоляющих ореховых глаз.

Абиге поняла: это Добид. Вождь племени беглецов, скитающихся в горах. Герой народа, а может быть, спаситель Эшраэля, помазанный на царство первосвященником. Добид, враг царя Саула и самый привлекательный мужчина, которого она когда-либо встречала.

Слуга, посланный во главе каравана, что-то говорил ему, указывая на свою госпожу. Но Абиге не различала смысла произносимых слов — так стучало её бедное сердце.

Медленным движением она отдала покрывало слуге. И предстала во всей своей спелой прелести, не скрываемой зелёной туникой из лёгкой ткани. В угасающих лучах солнца блестели агатовые серьги, перстни с яркими камешками и египетские аметистовые бусы. Несмотря на преодолённый Абиге немалый путь, от неё веяло ароматом духов и свежестью молодости.

Добид вздрогнул. Ни при царском дворе в Гибе, ни в других городах он не видел такой красавицы. Его отчаянные молодцы не засопели от похоти, не хмыкнули многозначительно. Они стояли молча, разинув рты.

Абиге сложила руки на груди, опустилась на колени и поклонилась до земли. Приподняв от земли лицо, она сказала:

— Господин мой, послушай слова рабы твоей, смилостивься открыть слух свой.

Слуга наклонился к ней и шепнул:

— Добид велит тебе подняться.

Абиге встала смиренно, со сжатыми у груди руками, и продолжала говорить:

— Пусть господин мой не гневается и не обращает внимания на злого и неумного человека. Набал, Нахбаал имя его, и этим сказано, что безумие его с ним. А я, раба твоя, не видела людей господина моего, присланных к Набалу. Бог наш да не допустит тебя до пролития крови и удержит руку твою от мщения, хотя и заслужил безумец суровое наказание. Вот скромные дары, которые я собрала господину моему второпях. Когда предоставится возможность, я соберу большие дары, не спеша и не боясь твоего справедливого недовольства.

Добид слушал её мелодичный и тихий голос, смотрел на красивое, нежное лицо. Приторно и сладко, будто в изнеможении, истома страсти овладевала им. Как невидимая змея, любовь ужалила его в сердце, и дурманящий яд разлился по всему телу. Ему хотелось приказать своим косматым воинам в драных козлиных шкурах: «Схватите её и отнесите ко мне в шатёр, ибо эта женщина пробудила в душе моей глубокую страсть». Но Добид пересилил и сдержал себя. Он продолжал слушать слова Абиге:

— Прости вину рабы твоей, господин мой. Скоро бог утвердит тебя и поставит вождём над Эшраэлем. И не будет тебе огорчением, что ты пролил кровь — хоть и злого человека. Облагодетельствует бог господина моего, и вспомнишь тогда рабу твою, предсказавшую это. — На том Абиге смолкла, опустив ресницы, и словно сели на её щёки два бархатных шмеля.

— Велик бог, пославший тебя мне навстречу, — сказал Добид, не отводя глаз от лица красавицы. — Благословенна ты, что не допустила меня до пролития крови. Если бы ты не поспешила, то к рассвету я не оставил бы твоему мужу даже собаки и уничтожил бы все его стада. Я принимаю твои подношения, а ослов возвращу вскоре обратно. Иди с миром. Я послушался твоего голоса. Мне приятно почтить тебя за добродетель и ум.

Многие из отряда Добида были разочарованы, особенно Ахимелех, по прозвищу Хетт, и своенравный Абеша. Они уже предвкушали разгул свирепой бойни. Возможно было и мщение самому Набалу. Если бы такое случилось, никто не удержал бы их от грабежа и убийства. В руки пылких молодцов попали бы и служанки Набала.

Но Добид приказал поворачивать назад в лагерь, и они подчинились без ропота и обиды.

3

Подъехав к своему дому, грустная Абиге услышала пьяные песни. Её муж с тремя скупщиками шерсти веселился за пиршественным столом. Набал не вспоминал, конечно, о приходивших к нему людях Добида. Он выпил столько вина, съел столько жареного мяса и прочих яств, сдобренных кардамоном, сельдереем, кориандром и мятой, не считая перца и чеснока, что потерял остатки своего неустойчивого разума. Его гости тоже были пьяны. Они рассказывали скабрёзные истории, безудержно гоготали, опрокидывая в глотки полные чаши неразбавленного вина, хватали служанок за ноги и шлёпали их по бёдрам. Такое поведение правоверных поклонников Ягбе считалось недопустимым и беззаконным. Но эти краснорожие корыстные люди, хоть и считали себя истыми эшраэлитами, своим поведением далеко отошли от заповедей. Им больше присущи были излишества и языческие беснования хананеев, ублажающих на временных алтарях своих бесчисленных баалов.

Наконец скупщики шерсти, икая, бормоча ругательства и опираясь на слуг, стали выползать из-за стола. Они отправились ночевать в отведённые им помещения.

Набал тупо уставился на вошедшую Абиге. Он никак не мог вспомнить, где она находилась до его приезда с горы Кармил. Абиге поняла, что разговаривать с ним сейчас бесполезно. Она удалилась к себе в спальню, а мужа, храпевшего и пускавшего толстогубым ртом пузыри, приказала слугам уложить на коврах.

Когда настало утро и Набал проснулся опухший, багровый, с мутными глазами и потребовал прохладительного напитка из чернослива, к нему вошла Абиге.

— Горе мне и тебе, безумный человек! — закричала красавица, глядя на него с отвращением. — Что ты натворил, несчастный!

— А что такое случилось? — прохрипел Набал, он морщился и потирал гудящую после пьянства голову.

— Ты вчера оскорбил Добида и прогнал его людей, просивших еды. Они вернулись к своему начальнику. Они всё ему рассказали. Добид опоясался мечом и поклялся перерезать твоих овец, убить ослов, разорить сады и угодья. А также схватить тебя и потребовать возмещения за охрану стад и за нанесение бесчестья... — Абиге заплакала от досады, бросила на пол кувшин с напитком и ломала руки, воздев их в безысходной тоске. — Он сказал, что убьёт тебя и каждого смеющего ему противостоять...

Набал дико вылупил кровавые глаза. Он решил, будто Добид с отрядом воинов идёт его убивать.

— А-а! — сипло завопил Набал. — Помогите, спасите! Скорей сюда, ко мне!

Он попытался вскочить со своей постели, но зашатался и упал, ударившись головой о стену. Пена выступила на его губах и стекала по всклокоченной бороде. Набал пополз в угол комнаты, схватил край ковра и потянул на себя, чтобы спрятаться от неминуемой смерти. Внезапно он взвыл утробно, считая, наверное, что Добид уже подходит к нему с обнажённым мечом.

В испуге Абиге позвала слуг. Пятеро слуг вбежали и подскочили к хозяину, лежавшему на полу. Когда его подняли, положили поверх постели и брызнули в лицо холодной водой, Набал с ужасом посмотрел на них и заплакал. Он всхлипывал, хрипел, а лицо его посинело.

— Гх... Добб... хш... — сказал Набал, снова заплакав. Язык ему не повиновался. Набала хватил удар, который обездвижил безрассудного богача.

Абиге послала за местными лекарями. Они тотчас явились, но помочь больному не смогли. Набал пролежал неподвижно десять дней, мочась под себя, и умер. Его похоронили в наследственной погребальной пещере.

Внезапно овдовевшая Абиге пригласила судью Мешуллама из Адорагима.

Судья приехал на осле, сопровождаемый помощником. В его кожаной сумке находились обожжённые глиняные плитки с отпечатанными на их поверхности клиновидными знаками. Там же лежали вощёные таблички с письменами, нацарапанными костяной палочкой. Мешшулам вёл учёт имущества владельцев стад и землепользователей. После согласований с родственниками Набала, судья провозгласил следующее.

Дом умершего господина из рода Халеба со всем содержимым остаётся за его вдовой Абиге. Ей же принадлежат по закону пятеро служанок и двое рабов-мужчин. А также тысяча овец из принадлежавших Набалу стад. Остальные рабы, две тысячи овец с приплодом и тысяча чёрных коз распределяются между родственниками умершего по мужской линии, так как у Набала не оказалось детей ни от Абиге, ни от какой-либо другой женщины.

Спустя семидневье, о смерти вздорного богача стало известно Добиду.

Перед Абиге торжественно предстал левит Абитар. С ним были Хетт, Абеша, зифейский охотник Хиям и ещё несколько бойцов с копьями и мечами. Они вежливо поклонились хозяйке дома.

— Наш господин Добид бен Ешше из Бет-Лехема желает взять тебя в жёны, — сказал левит твёрдо. — Он обещает тебе покровительство и защиту.

— Я с радостью исполню желание господина моего, — ответила Абиге.

Она приказала погрузить на ослов имеющееся у неё продовольствие и сложила в сумку ценные вещи. Двух рабов оставила охранять дом и сад. Сама села на осла, покрытого цветистым чепраком, накинула на голову самое дорогое малиновое покрывало и вместе с пятью служанками отправилась в лагерь Добида.

Так Абиге стала второй женой бетлехемца, без сожаления поменяв привычные для неё праздность и изнеженность на суровую жизнь в пустынных горах.

Прошло не больше месяца после свадебного веселья, когда разведчики привели к Добиду усталого смуглого до черноты человека. Бывший тысяченачальник узнал его. Это был оруженосец и доверенный царевича Янахана, смелый и преданный Абиро.

— Приветствую тебя от имени господина моего Янахана, — сказал Абиро. — Я с трудом нашёл. Хорошо, что натолкнулся на твоих людей. Царевич послал меня сообщить о грозящей тебе опасности. Абенир и другие начальники вновь побуждают царя Саула схватить тебя. Он хочет собрать большое войско, оцепить эти горы, перекрыв все дороги и тропы. Тогда ты не сможешь от него ускользнуть. Уходи, пока ещё есть время. Позволь мне немного отдохнуть, а потом я возвращусь в Гибу.

— Передай Янахану благодарность за его заботу о сохранности жизни ничтожного раба Добида. Любовь к царевичу и почитание его всегда останутся в моём сердце, — растроганно произнёс Добид. — Выпей воды, поешь и отдохни сколько захочешь. Потом опытные охотники проводят тебя ближайшим путём.

После ухода Абиро Добид приказал складывать шатры, навьючивать на ослов корзины с провизией и мехи с водой. Окружившим его приверженцам белокурый вождь сообщил:

— Нам опять угрожает смерть. Всё по воле бога, но ждать на одном месте приближения врагов неразумно. Царь вынуждает меня принять новое решение. Я ухожу из Ханаана. Буду искать убежища за рубежом его, у чужих властителей. Кто из вас не согласен с моим решением, пусть поступает, как считает нужным.

— Мы пойдём с тобой, потому что овцам суждено следовать за своим вожаком, — сказал от лица всех Абитар.

1

Царь Саул приказал изгнать из пределов Ханаана колдунов и пророков. Гонцы поехали к старейшинам всех колен Эшраэля, требуя исполнить его приказ.

Колдуны попрятались, а пророки собирались толпами во многих городах и кричали истошно, что они следуют примеру великого Моше, приведшего хебраев в Страну обетованную. Они пускались плясать, бить в бубны и привлекать народ, который боязливо на них косился. Многие люди считали Саула правым, называя пророков лжецами и обманщиками. Другие говорили обратное: осуждали царя, лишившего эшраэлитов прорицаний.

Идумей Доик и евуссей Ард-ершалаимец с отрядами жестоких воинов разгоняли пророков. Они безжалостно пронзали их копьями и раскалывали черепа булавами. Тех, кто после дерзких протестов пытался спастись бегством, настигали меткие стрелы.

— Лучше бы Саул убивал пелиштимцев и «ночующих в шатрах». Мы что-то давно не слыхали о его подвигах и не видели рвения при защите людей ибрим, — ворчали знатные из северных областей, которые осуждали любые действия царя.

Саул то впадал в состояние тоски или внезапного гнева, то собирал ближайших соратников, выезжая в степи Заиорданья охотиться на антилоп и онагров. Затем в больших шатрах устраивались пиры. На эти пиры тайно привозили на верблюдах укутанных пёстрыми покрывалами блудниц.

Будто царь аморреев, прославившийся постоянными поисками красивых рабынь, Саул не жалел золота, падавшего в пригоршни хозяев разъездных гаремов.

Маслиноокая сириянка Хашиме в ожерелье из синих аметистов, звеня на запястьях и щиколотках серебряными браслетами, кричала в угаре веселья:

— Господин мой и царь, я нарочно упилась вином и оставила на себе только короткий передник, чтобы развлечь тебя!

— Ты так раздразнишь нашего господина, что он захочет тебя съесть вместо жареной газели, — сказал блуднице Абенир, обнимая огненно-рыжую танцовщицу из Суз, города, известного растленными нравами.

— Если царь захочет меня съесть, я протяну ему любую часть тела. «Вот, повелитель, отведай меня!» — крикну я. — Хашиме бросилась на ковёр у ног Саула, соблазнительно изгибая нагое тело, на котором отсвечивало пламя двух светильников.

— Ты уже не можешь танцевать, дочь греха? — хватая её за волосы и притягивая к себе, смеялся Саул. Полуседой, бледный, с воспалёнными веками, он был ещё привлекателен суровой красотой воина.

Под звуки песен, переливы флейт и перебор струн в шатёр пробрался Бецер. Хмурясь, осторожно обходя лежавших на коврах женщин и мужчин, он подошёл к царю. Опустился на одно колено и прижал руки к груди.

— Что тебе, Бецер? — недовольно спросил Саул, отрываясь от поцелуев сириянки, уже освободившейся и от короткого передника.

Абенир тут же грубо оттолкнул рыжеволосую женщину из Суз. Он насторожился, повернув в сторону Бецера пристальный взгляд и свою всегда торчавшую вперёд бороду. Чтобы лучше слышать, Абенир приложил ладонь к уху.

— Сейчас приехал на колеснице лазутчик твоего дяди Нира, — сообщил Саулу Бецер. — Он узнал про Добида...

— Что там Добид? Он ещё жив?

— Он жив, господин мой и царь. Но он покинул Ханаан. Со всеми своими людьми, скарбом и стадом он ушёл к границе страны Пелиштим.

— Теперь бетлехемец предаст свой народ, — вмешался Абенир, и глаза его вспыхнули злобой. — Он станет молиться чужому богу и служить пелиштимским князьям. Если безбородые узнают о его помазании, они с удовольствием поддержат бетлехемца против тебя. — Абенир вдруг ударил но лицу сузиянку. — Нечего слушать то, что тебя не касается! Убирайся прочь от меня, грязная подстилка! — Абенира явно расстроило сообщение Бецера.

— Я понимаю только по-хананейски... — Женщина вытерла лицо тыльной стороной руки и заплакала. — Я не знаю вашего... собачьего языка... — Последние слова рыжеволосой могла разобрать только её подруга Хашиме.

— Добид ушёл к пелиштимцам? — переспросил царь равнодушно. — Это его дело. А душа его в воле бога. Ну, что же ты не пляшешь и не поёшь? — обратился он к сириянке. — Где твой бубен с серебряными колокольцами?

— О, господин, я чувствую такую сильную любовь к тебе, что у меня колотится сердце и кружится голова, — льстиво ответила хитрая Хашиме. — Я не могу словами выразить свои чувства, будто немая. Но они очень сильны и горячи. — Она снова склонилась к ногам царя. Длинные волосы сириянки упали на её накрашенное лицо, скрыв его, как пенистый водопад скрывает под собой красную гранитную скалу.

Саул довольно засмеялся. Абенир махнул музыкантам. Музыка зазвучала громче, и пиршество продолжалось.

2

Приблизился зимний месяц тебеф. Нарождающаяся и убывающая луна, изглоданная чумазыми тучами, мрачно всходила по ночам. А утрами хлестали дожди, свирепели ветры с Великой Зелени. Вместе с морскими ветрами опять явились отряды пеласгов, предпочитавшие воевать в прохладное время года.

Лазутчики доносили: на этот раз пеласгов собралось много. Это не были разноплеменные шайки грабителей. В Ханаан двигались воины главных городов страны Пелиштим — Аккарона и Аскалона. Пеласги даже взяли с собой в поход статую своего бога Дагона — в короне из золота и с длинным веслом вместо копья.

Саул обеспокоился. Он постоянно слал разведчиков в те местности, где расположился лагерь пеласгов. Затем приказал собрать ополчение против исконных врагов, хотя они медлили и как будто выжидали, не решаясь начать стремительное продвижение в земли Эшраэля.

Однажды вечером царь, его старший сын Янахан и брат Абенир, укутавшись шерстяными накидками, отправились на трёх колесницах к пелиштимскому лагерю. Тьма ещё не спустилась. Тучи приглушали багровый закат, делаясь от этого освещения окровавленными и мрачными, словно предвещавшими жестокую битву.

Колесницы въехали на высокий холм. Полководцы долго рассматривали бесконечную россыпь костров, мерцающих вдали между шатрами.

Абенир пытался считать, но сбился. Если на каждый шатёр приходилось примерно десять-пятнадцать воинов, то... в одних местах костры разгорались так ярко, что заметны были силуэты врагов, блестели медью гривастые шлемы, отсвечивали щиты и доспехи. Иногда ветер приносил запах дыма, шум, ржание лошадей. В других местах костры уже потухали. Шатры сливались с мутью наползающей мглы. Да, разведчики правы: войско пеласгов казалось необычайно многочисленным.

Саул безмолвно вглядывался в темнеющую даль, понимая, что положение становится угрожающим.

— С севера пришло ополчение? — спросил Саул Абенира.

— Пока нет никого. Может быть, подойдут какие-нибудь селяне с самодельными копьями, — с кривой усмешкой ответил двоюродный брат. — Но хорошо вооружённые воины не являются.

— Если бы все мужчины от шестнадцати до шестидесяти лет собрались под твоим водительством, отец, и ударили на безбородых, я бы не сомневался в нашей победе, — взволнованно сказал Янахан, стоя рядом с царём и сжимая рукоять меча.

Абенир посмотрел на них сбоку, очень похожих в полумраке: высоких, могучих, с чеканными профилями, — только борода Саула была почти белая, а Янахан прикрыл подбородок густой чёрной порослью не так давно.

Абенир почему-то вздрогнул и потёр переносицу, чтобы отогнать наваждение: и Саул и его старший сын внезапно показались ему мертвенно бледными и будто бы неживыми.

— Дело не только в численности войска, — задумчиво произнёс Саул. — Главное в слаженности и выучке воинов, их смелости, доверии своему вождю. А у нас продолжаются междоусобицы и грызня, как в собачьей стае. Мне так и не удалось добиться послушания старейшин северных колен Эшраэля.

— Надо было повесить хотя бы десятка два этих самодовольных стариков, — заметил сердито Абенир. — А наиболее упрямых посадить на кол.

— Заповеди Моше не разрешают мне поступать так с избранниками народа, с единоверцами, — тихо сказал Саул. — Я и так виновен в смерти священников из Омбы... Поехали обратно. Жаль убивать своих...

— Да чего их жалеть, — возразил непримиримый Абенир. — Вон северные племена в Бет-Эле и Дане открыто поклоняются быку. И ничего, Ягбе их не карает.

Три колесницы, запряжённые сильными лошадьми, скатились с холма. «Цо, цо!» — крикнули возничие, и колесницы помчались к Гибе. «Э-ххо!» — под такие вопли они остановились у Сауловой крепости. Лошади возбуждённо ржали и стучали копытами. Все разошлись, а царь послал Бецера за старым левитом Ашбиэлем.

Саул нетерпеливо его дожидался. Когда левит пришёл, сонно моргая, он сказал старику:

— Надень ефод, Ашбиэль. Приготовь курения, и всё, что тебе понадобится. Может, сжечь жертву? Пусть принесут ягнёнка. Я хочу говорить с богом.

— С богом ты сможешь говорить, если он сам этого захочет, — промолвил старик, не боясь царского гнева. — А насчёт жертвы — остерегись... Ибо сказано: «Не приноси жертву всесожжения на всяком месте, но только там, где указал тебе бог с помощью грозовой молнии. Например, если загорелось дерево на холме или на горе, там можно соорудить алтарь. А если появится кто-нибудь с тёмным ликом и будет превозносить мерзостных духов, какой-то лукавый прорицатель, чародей и воскрешающий мёртвых, то убей его».

— Хорошо, обойдёмся без всесожжения, — угрюмо согласился Саул. — Пошли на восточную башню, она ближе к небу. А может быть, к Эдему[64], где, наверное, живёт бог.

— Эдем, по мнению мудрецов, находится на север от Ханаана. Он располагается недалеко от Суз, где живут, как говорят, люди развратные и преисполненные пороков. Сказано, райский сад цветёт беспрестанно на высоких, под самый небесный свод, закрытых облаками горах, и место это между истоками великих рек Эпрато и Хидеккеля, а также — менее полноводных рек — Тихоном и Фисоном, — пояснил Ашбиэль.

По узким ступеням царь и старик-левит поднялись на сторожевую башню крепости. Остановились посреди квадратной площадки под остроконечной крышей.

Ночь заглядывала в узкие бойницы. Мириадами холодных огней сияли звёзды. Проносившиеся тучи закрывали их временно, погружая башню в полную тьму.

Слуга постелил толстый войлок и скрылся.

— Становись на колени, Саул, — сказал Ашбиэль попросту, как говорил в те годы, когда сын Киша ещё не был царём. — Повторяй за мной всё, что сможешь запомнить и повторить. А в сердце своём зови Ягбе, собственными мыслями. Может быть, бог снизойдёт к тебе.

Саул опустился на колени, прижал к груди ладони и закрыл глаза.

Левит стал немного поодаль, низенький и нескладный, в коротком ефоде и белой шапочке. Серебряная седина бороды поблескивала при отсветах звёзд.

— Благословен ты, видящий бездны, восседающий на херувимах и на престоле своего небесного царства, — начал взывать Ашбиэль хрипловатым и слабым голосом. — О, бог наш, бог Абарагама, Ицхака и Якуба, отзовись и снизойди ко мне, ничтожному рабу твоему. Благословен ты и благословенно всё созданное тобой: ангелы и твердь небесная, и воды превыше небес, солнце с луной и звёздами, дождь и роса, ветры, огонь и жар, холод и зной, ночи и дни, свет и тьма, лёд, мороз, иней и снег, молнии и облака, горы и холмы, всякое произростание на земле, источники, реки и моря, рыбы, киты и всё в морях, птицы небесные, звери и скот, и сыны человеческие. Благословенны священники, духи и души праведных, и смиренные сердцем. Благослови, бог мой, раба твоего Саула у ног твоих... — Саул старался повторять то, что довольно быстро, нараспев говорил левит. Постепенно слова слились в монотонную мелодию, от которой холодело сердце и волосы шевелились на голове. Он не понимал уже слов, слышал только возгласы: «О, Эль-Шаддаи! О, Баал-Берит! О, ЙАхбе!»

Наконец нечто странное и лёгкое объяло его, и перед ним возник город, сияющий позолоченными крышами и башнями. Одна из башен огромными ступенями поднималась ввысь, пронзая белоснежные облака, а там стояли два воина с прекрасными лицами, без шлемов, но в золотых панцирях и светлых одеждах. Один держал в руке копьё, похожее на солнечный луч, другой — меч, напоминающий ослепительный зигзаг молнии; у одного были багряные шестикратные крылья, у другого — такие же, но сапфирно-синии, переходящие в малахитовый оттенок. Они оба смотрели на поднимающегося к ним Саула и качали головами с серебряными — у одного и с золотыми — у другого — кудрями. «Нет, ты не пройдёшь здесь, Саул», — сказал первый (с серебряными кудрями) голосом умершего Шомуэла. «Тебе следует опуститься вниз, — голосом Добида произнёс второй, тот что с золотыми кудрями. — Да, тебе вниз, но забыт ты не будешь, о тебе вспомнят».

Саул покорно двинулся в обратном направлении, сходя по ступеням вниз.

А внизу он увидел нечто бескрайнее, сине-зелёное, шумящее и вздымающее белую пену. Саул сообразил: это море, хотя он никогда не достигал в своей жизни морского берега. Тут вода закипела, и вышел из неё огромный лев с густой гривой и орлиными крыльями. Лев выпрямился, поднялся на задних лапах и стал похож на стоящего человека гигантского роста. Потом на берег выбежал медведь с чёрными когтями невероятной длины и зубами, торчавшими из пасти его, как мечи. Третьим появился страшный и ужасный зверь, похожий одновременно на барса и обезьяну. Саулу показалось, что он умрёт сейчас от страха, настолько отвратительны и жутки были закрученные рога этого зверя, острые, как огромные кинжалы, клыки, растопыренные когтистые лапы, хвост с загнутым к спине жалом скорпиона.

И возникла откуда-то толпа нагих людей, бегущих вдоль берега, спотыкаясь и толкая друг друга. Здесь были и мужчины, и женщины, и старики, и подростки, и маленькие дети, пухлые и глупенькие, с короткими конечностями и ямочками на теле. Они бежали прямо к вышедшим из моря чудовищам и долго не замечали их. Увидев зверей, люди отчаянно закричали, заплакали и хотели броситься прочь.

Однако три зверя одним прыжком оказались среди людей и стали их пожирать. Дикий вопль тысячи голосов, громовой рёв чудовищ и плеск бурного моря превратились в нестерпимый шум, стон и плач. Кровь алыми пенистыми потоками окрасила море, ставшее темно-бордовым, как вино. «Почему я здесь и зачем мне это страшное видение? — страдая, думал Саул. — Я же хотел спросить бога о дальнейшей своей жизни или смерти, о судьбе своих близких и судьбе Эшраэля... Где же он, бог Ягбе, который столько раз приходил к первосвященнику Шомуэлу?» Тут звери растерзали последнего голого человека на берегу и повернулись к нему.

«Но у меня нет ни копья, ни меча, мне нечем защитить себя», — изводился Саул, в конвульсиях безумного ужаса он закричал...

И почувствовал, как кто-то трогает его за плечо.

Саул приоткрыл глаза, сообразил, что лежит на войлоке лицом вниз, а уставший, серо-бледный Ашбиэль старается его разбудить. За оконным проёмом синело небо и розовела заря. Ласточки мелькали перед окном, и залетал прохладный ветер.

— Ну что, господин мой и царь, ты видел бога? Ты спросил Ягбе, о чём хотел? — допытывался старый левит.

— Я не мог ни о чём спросить, потому что не увидел его, — ответил Саул, он приподнялся на локте и удивлённо оглядел внутренность башни.

— Значит, ему сегодня не до тебя, — сказал Ашбиэль, зевая. — В следующий раз, может быть, снизойдёт, и ты его спросишь.

Старик отвернулся к лестнице и, прихрамывая, цепляясь рукой за выступавшие из стены неровности кладки, пошёл вниз.

3

После неудачной попытки обратиться к богу, Саул сидел в одиночестве и пил крепкое вино. Он старался забыться, но не находил успокоения. Через два дня царь отодвинул очередной кувшин, подумал и приказал позвать лекаря Гиста.

Низенький чужеземец явился без промедления. Саул смотрел на него, будто вспоминая этого человека, давно находившегося при нём. Он казался таким же деятельным и почтительным, как обычно. Только клинообразная борода его удлинилась, в ней стало заметно много седых волос. Гист поклонился, хитро взглянул на пустые кувшины и вместительную чашу. Не задавая вопросов и не ожидая царского обращения, Гист протянул опухшему, хмурому царю небольшой глиняный сосуд.

— Выпей это снадобье, господин мой и царь, тебе станет лучше, — произнёс низенький лекарь в лиловом кидаре и полосатом халате.

Саул, не раздумывая, выпил терпкий солоноватый напиток. Он вполне доверял Гисту, тем более что тот сначала плеснул себе на ладонь несколько капель и слизал их. Спустя некоторое время голова царя перестала гудеть и кружиться. Он поманил Гиста:

— Подойди-ка ближе. Я хочу кое о чём тебя расспросить.

Гист на цыпочках подбежал и наклонился к сидевшему на подушках царю, чтобы ухо его оказалось на уровне царского рта. Саул, по всей видимости, хотел придать их беседе характер секретности. Ведь случайно что-нибудь могли услышать воины, дежурившие у входа, или оруженосец, находившийся в соседней комнате. Там Бецер разложил рядом с собой пять наточенных железных мечей и, окуная тряпку в плошку с маслом, тщательно их протирал.

— Мне говорили, будто ты знавал хананейского колдуна Хаккеша из Ершалаима... — начал царь, настороженно вглядываясь в лицо Гиста, внешне угодливое до крайней степени, как и полагалось при разговоре с владыкой.

— Господин мой и царь, я всегда интересовался случаями волшебства и чудес, совершение которых находится в возможностях некоторых людей. Правда, по моему мнению, в основе всего этого лежат особые знания и тонкое искусство, а иногда и обман...

— Так ты видел Хаккеша? Ты говорил с ним? — нетерпеливо прервал лекаря Саул.

— Да, я нашёл его после того, как ты победил и изгнал из Ханаана пелиштимские гарнизоны.

— Однако я слышал, безбородые повесили его за какие-то преступления. Так ли это? — снова спросил Саул.

— Хотели повесить, но он остался жив. Среди простолюдинов пошла молва, будто Хаккеш превратился в змею и ускользнул из темницы, куда его заключили. Впрочем, я думаю, он пообещал стражникам горсть золотых колец. Его отпустили, и Хаккеш скрылся в тайном убежище. Там он находится и теперь, потому что ты (да продляться дни твои вечно!) повелел изгнать гадателей и колдунов. А не желающих исполнять твоё повеление — казнить. И это совершенно справедливо, ибо раб, не покоряющийся господину, достоин смерти. Но я знаю, куда скрылся колдун.

— Тогда пойди к Хаккешу и спроси, может ли он вызвать тень умершего человека, — грустно, с какой-то странной тоской в голосе, сказал Саул.

— На глазах и в сердце своём, господин мой и царь. Сегодня же я найду Хаккеша. А завтра предстану перед тобой.

— Не упоминай моего имени, Гист. Скажи, что это дело нужно одному купцу из Галгала. Обещай ему серебряные шекели или золото — сколько он захочет.

— Слушаюсь и повинуюсь. О тайности твоего поручения ты мог бы не напоминать мне, усердному твоему слуге.

На другой день Гист стоял перед Саулом, торжествующе улыбаясь.

— Я всё узнал, — шёпотом сообщил он. — Правда, сам Хаккеш отказался выполнить твоё желание. Он уверял меня, что оживлением мертвецов и вызыванием теней никогда не занимался. Думаю, старик опасается: как бы за этакие дела ему тоже не оказаться в могиле. Но Хаккеш сказал мне про одну очень сильную волшебницу. Эта колдунья поклоняется великой демонице Лилит — среди всех маридов и джиннов самой сладострастной и кровожадной. Говорят, Лилит была первой женой райского человека Эдома. Она научила праведного и безгрешного Эдома разврату, неисполнимым желаниям и непослушанию хозяину райского сада. Бог изгнал Лилит, швырнув её на горячие скалы созданной только что земной поверхности. А вместо демоницы дал Эдому кроткую Эбу. Однако и с Эбой первый мужчина не удержался в раю. Бог прогнал их тоже. А Лилит мстит с той поры всему человеческому роду. У Лилит есть свои жрицы и поклонники. Им ничего не стоит поднять умершего и заставить его говорить. Живёт колдунья поблизости от Агендора, опасного места среди южных гор. Горы эти слывут жилищем злых духов и оборотней. Люди боятся туда ходить. Мы отправимся ночью. Переоденься в одежду селянина. Кроме меня возьми с собой Бецера. А волшебнице приготовь дорогую вещь из чистого золота. — Тут Гист глубокомысленно умолк. — Лучше бы выйти сразу после захода солнца. Путь далёк. Хорошо если доберёмся к полуночи, — добавил он, усмехаясь чему-то.

Накануне над Гибой разбушевалась гроза. Гром сотрясал двери и крыши. Царские покои озарили бледные вспышки далёкой молнии. Через решётки окон комнаты заливало струями дождя. Вода растекалась по каменным плиткам пола. Сильнейший порыв ветра промчался по всем помещениям, чуть не сорвав занавеси во входных проёмах и задув огонь в очаге. Красные угольки бронзовых треножников шипели и угасали.

К вечеру дождь перестал. Трое в серых плащах с глубоко надвинутыми куколями вышли из крепости. Бецер приоткрыл лицо. Стража у ворот узнала его. Копья раздвинулись, воины отступили. В пригородном домишке лекарь взял у хозяина два мешка, в них находилось по чёрному козлёнку.

Саул сообразил: кроме золота волшебнице нужна ещё жертва.

Ночь установилась прохладная, но безветренная. Одного козлёнка в мешке закинул на спину Бецер. Другого понёс сам царь — отобрал у слабосильного Гиста. Зашагали по мокрой каменистой дороге, подпираясь крепкими палками. У царя и Бецера были спрятаны под плащами мечи.

Предгорьями медленно поднимались к перевалу. Луна явилась тусклая, будто заплаканная после дождя. Свет её неровными пятнами освещал изломы скал и колючие заросли аканта.

Саул неожиданно вспомнил, как в отдалённые уже времена он с Бецером разыскивал, по поручению отца, пропавших ослиц. Как, решив заночевать, они разожгли костёр и приступили к ужину, а из темноты появился низенький робкий человечек. Саул напомнил о той ночи спутникам. Они смущённо переглянулись. Царь помнит о таком пустяке!

— С тех пор я и Гист поседели, а у Бецера борода выросла до середины груди, — пошутил Саул.

Они начинали чувствовать первые признаки усталости. Особенно часто вздыхал и отставал Гист.

Время от времени луна возникала из непроглядной тьмы и тогда продолжать путь становилось легче. Наконец лунный свет заскользил по скученному нагромождению домиков и по высокой округлой башне, торчавшей среди селения. Из городка не доносилось ни единого звука, будто он вымер: ни блеянья овец, ни скрипа двери, ни собачьего лая.

— Кажется, это и есть Агендор, — неуверенно проговорил Гист.

— Что за люди здесь живут? — спросил Бецер. — Сыны Эшраэля или язычники, поклоняющиеся баалам?

Гист пожал плечами. Заговорил обычно молчаливый царь:

— Наш старый Ашбиэль как-то давно рассказывал о странном селении среди южных гор. То ли в нём жили люди из племён Ишаба, родственные коленам Эшраэлевым, живущим на Сеире, вблизи Элата и Ецион-Габера. То ли там прежде селились рефаимы, сыны Енака. Дошли сказания о том, что это был великий народ, богатый и многочисленный, а роста подобного великаньему. Но с течением времени они перемешались с пришлыми потомками Лота, чьи родственники из-за божьего гнева погибли в Содоме и Гоморре, где теперь Солёное озеро. И рефаимы постепенно измельчали. Рост их стал обычным, сила иссякла, дух ослаб. Они уже не могли защитить себя. Кочевые племена неустанно нападали на них и требовали откупа. Теперь только в сказаниях упоминается про народ рефаимов. Те, кто остались, подвергаются от соседей гонениями и поборам. Мохабиты называют этих людей эмимы, то есть — ничтожные. От былого величия осталось только ложе царя Ога. Длина ложа из резного ценного камня будто бы достигает девяти локтей[65], а ширина четыре локтя. Может быть, это и есть последнее селение того древнего народа... Ты не знаешь, Гист?

— О, господин мой и царь! Осенью ветер срывает жухлые листья, — вздыхая, ответил Гист. — А с приходом весны ветки деревьев покрываются новыми. Они набирают силу, зеленеют и разрастаются, пока не наступят холода. У людей одно поколение сменяется другим: одно уходит, другое приходит и процветает. То, что былым поколениям казалось великим и священным, последующими презирается, считается глупым и смешным. Возвеличивается новое, что потом отвергается с осуждением. И так постоянно — столетия и столетия. А нам нужно найти скалу у дороги, откуда заметна только башня посреди селения. Там некто будет нас ждать.

4

Они замолчали и молча шли ещё долго. Дорога становилась всё извилистее, превращаясь в тропу. Козлята-сосунки время от времени возились и скулили в мешках, тоненько блея младенческими голосами.

— Мне думается, вот нужное нам место, — произнёс Бецер, указав палкой между огромных глыб.

Далеко внизу, среди мрака и прихотливых высветлений лунной игры, белела острая башня. Самого селения видно уже не было, оно потонуло в глубине лощины.

— Похоже, наша скала нашлась, — подтвердил Саул.

Скала нависала над дорогой. Около неё склоны казались более пологами. Внезапно сверху посыпался щебень и покатились крупные камни. Раздался жуткий утробный рёв, не похожий ни на рыканье льва, ни на хриплое кашлянье барса, ни на рявканье чёрного медведя. Что-то тупо-бесчувственное и одновременно кровожадное чувствовалось в этом рёве. Путники вздрогнули и подняли глаза. То, что они увидели, повергло их в оцепенение.

Ребёнок, женщина или одряхлевший старик могли стать добычей хищника. Однако волк, медведь, даже лев были уязвимы перед сильным мужчиной с топором, щитом и копьём. Встретив вооружённого охотника, свирепые звери предпочитали уступить ему путь. Могучий, выносливый, подвижно-упругий воин в расцвете сил не боялся даже дикого быка, несмотря на его монолитную, неудержимую мощь и опасные, как кинжалы, рога. В смертельной схватке чаще побеждала ловкость и увёртливость человека, оснащённого острым металлом, пробивавшим любую шкуру. Только гребнисто-чешуйчатый, когтистый и смрадный скимен вызывал у человека суеверный ужас и омерзение.

Скимен и находился в десяти локтях над царём и его спутниками. Горбатый силуэт огромного ящера хорошо освещала замершая в небе луна. Под отвратительными, похожими на шипы, панцирными щитками, среди чешуйчатых наростов тяжёлой головы вспыхивали и угасали красноватые зрительные выпуклости. Из пасти выскакивал и снова прятался раздвоенный змеиный язык. Скимен продвинулся на пару локтей вперёд, раскрыл пасть, показав шилообразные зубы, и в ночных горах снова прозвучал низкий утробный рёв.

Бецер испуганно попятился, доставая из-под плаща меч.

— Бесполезно, — сказал царь, тоже невольно отступая. — Если бы у нас имелось два копья с толстыми древками...

— Спастись от скимена нельзя, — послышался сзади глухой голос. — Он может мчаться со скоростью взбесившегося осла, когда ему надо.

Все трое обернулись и обнаружили человеческую фигуру в чёрной одежде. Даже ночью было понятно, что у него чёрное лицо и чёрные руки.

— Кто ты? — трясясь от страха, спросил Бецер.

— Я раб той, к кому вы идёте, — последовал ответ.

— Ты человек или дэв? — снова спросил Бецер, собираясь закрыть грудью своего царя даже от злобных духов.

— Я оживлённый моей повелительницей мертвец. А этот скимен не просто страшный и редкий зверь, а воплощение бога горной пустыни Баал-Зебуба. Великий Баал-Зебуб требует жертвы. Отдайте ему одного из козлят, которых вы несёте с собой.

Бецер протянул чёрному человеку мешок с козлёнком. «Мертвец» вытащил бедного сосунка, жалобно блеющего и брыкающего слабыми ножками. Он поднялся с необычайной ловкостью близко к скимену и почтительно подсунул ему козлёнка под самую морду. Скимен захватил пастью голову малыша и сразу заглотал его почти полностью. Раздался треск косточек пожираемого козлёнка. Чудовище медленно двинулось в густую тьму, откуда и появилось.

— О, великий и всемогущий Баал-Зебуб, ты принял эту скудную жертву... — молился вслед уползающему скимену чёрный человек в чёрных одеждах. — Конечно, достойнее твоего величия и могущества живой человеческий ребёнок... Но всё же позволь этим ничтожным просителям пройти в глубину твоих владений... О, Баал-Зебуб, смилуйся... Пойдёмте, бог пустынных гор разрешил вам идти со мной.

Раб волшебницы сошёл с дороги и направился к сооружению из огромных камней, где находился вход в большую пещеру. У входа брызгал огненными искрами смоляной факел.

Неровные стены пещеры отдавали холодом. Они были заляпаны помётом птиц и летучих мышей. Воздух в пещере казался затхлым, насыщенным сырой пылью. Неожиданно воздух заколебался, пламя факела заплясало, шипя и наклоняясь в разные стороны. С порывом сильного ветра раздался пронзительный плач, будто рядом взвыли шакалы.

— Нужно принести жертву подземным духам, чтобы они впустили тени умерших на поверхность, — сказал чёрный раб.

— Где же сама волшебница? — Саул тревожно оглядывался.

— Я здесь, — услышали вошедшие в пещеру. В дальнем углу полыхнул голубоватый огонь. Осветилась густая завеса, ниспадавшая с потолка. Она раздвинулась. Вышла высокая немолодая женщина в таком же, как завеса, серебристом одеянии. На голове её отсвечивал синими нитями белый головной убор, напоминающий тиару царей и первосвященников. Лицо волшебницы выглядело суровым и неподвижным. Огромные чёрные глаза, подведённые красной краской, были широко распахнуты. На смуглых щеках синели знаки священной татуировки.

— Принесите жертву подземным духам, — повторила она слова раба.

Тот вынул из мешка второго козлёнка, быстро зарезал его и выпустил кровь на алтарь, сложенный посреди пещеры.

И сразу, шелестя перепончатыми крыльями, влетела огромная стая летучих мышей и заметалась под сводами пещеры с омерзительным писком.

— Тени умерших прилетели, чтобы напиться жертвенной крови, — указывая на метущихся писклявых тварей, сказала волшебница.

— Мне нужна только одна тень... — Саул угрюмо покосился на женщину. — Вызови недавно умершего первосвященника Шомуэла из Рамафаима... Ты можешь сделать такое?

— Это трудно. Труднее, чем возвратить человеческий облик простого смертного. Тут требуется золото. Подземные духи, как люди, любят жёлтый металл. — Волшебница пристально воззрилась на Саула. — Ты взял его с собой?

Саул достал тяжёлое золотое ожерелье из литых треугольников и фестонов, принадлежавшее царю завоёванной им страны Шобы.

Волшебница хищно схватила ожерелье костлявыми руками.

— О, какая великолепная вещь! — воскликнула она. — Это золото понравится подземным духам. Вот, встречай своего первосвященника... — Женщина отвернулась и сделала резкое движение рукой. Снова вспыхнул голубоватый свет, сменившийся облачком дыма. Вслед за тем у стены возник человек.

Трое пришельцев со страхом вглядывались в его обморочно запрокинутое лицо.

— Спрашивай его, о чём пожелаешь, — обратилась к Саулу волшебница в серебристых одеждах.

— Но это не Шомуэл... — растерянно произнёс Саул. — Я вижу, что здесь совсем другой... другая тень...

— Разве? — удивилась волшебница. — Значит, произошла ошибка. Сейчас я исправлю её и постараюсь поднять из земли первосвященника Шомуэла. Идём со мной, а вы останьтесь в пещере.

Волшебница и Саул вышли в чёрную тьму ночи. Луна уплыла в сторону и, будто украдкой, посматривала из-за горы. Женщина взобралась на невысокую гряду крупных валунов, огораживавших низкое жилище из нетёсаных камней. Она вытащила из-под широких складок одеяния бубен. Ровно и негромко постукивая, волшебница запела грудным голосом.

Саул не различал слов, но пение завораживало его и нагнетало томящее сердце, тревожное ожидание. Волшебница пела всё громче и громче, повышая мелодический тон своего загробного гимна. Сердце Саула забилось чаще под острый ритм бубна. Волосы встопорщились на его голове, тело покрылось холодным потом. Ночь и горы начали странное движение вокруг него, как будто превращаясь в нечто одушевлённое и увеличиваясь в размерах. Чёрное небо распахнулось с невероятной безграничной ширью, а звёзды светящимся роем начали стекаться над его головой.

— А-ах! Смотри, смотри! — дико завопила женщина и, скорчившись, приникла к земле.

За грядой, окружавшей жилище волшебницы, что-то забелело. Потом раздался тяжкий стон, хриплый кашель и над валунами невесомо возник, будто сгусток лунного света, высокий силуэт в белых, полупрозрачных одеждах. Порывистые толчки ветра развевали его одежды и длинную седую бороду, лёгкую, как из расчёсанного козьего пуха. Сквозь белую ткань просвечивало жалкое, бесплотное тело.

Саул сразу узнал великого провидца Шомуэла, враждебного ему, властного старика.

Не глядя на него, призрак скорбно всматривался в освящённые луной горы.

— Ты обманул меня, пришелец, — мрачно сказала женщина. — Ты скрыл от меня своё имя. Теперь я поняла: ты царь Саул. Я бы никогда не взялась за колдовство, если бы знала тебя. Но теперь дело сделано. Вот Шомуэл, спрашивай его. — После этого волшебница воззвала к призраку. — Эй, тень, вызванная на землю волею подземных духов, отвечай царю Саулу! Он здесь, перед тобой.

Саул встал на колени и пал лицом на землю, поклонившись призраку великого старца.

— Зачем ты потревожил меня? — недовольно спросил призрак Шомуэла, всё так же не обращая взгляд на коленопреклонённого царя.

— Мне тяжело и тревожно, — сказал Саул, слёзы текли по его лицу. — Воины Пелиштима собрали сильное войско. Они готовы напасть на Эшраэль. А старейшины и знать многих колен в северных областях медлят присылать ополчение. Они ненавидят меня, а дети мои и близкие мои чуждаются меня. Я обращался к богу. Но ни через священников, ни во сне бог не даёт мне ответа. Поэтому я решился нарушить заповедь о вызывании мёртвых и обратился к тебе. Научи, что мне делать, ибо я не вижу вокруг себя сочувствия, не знаю помощи и не слышу доброго совета. Я хотел лучшего для народа своего, а ввергаю его в войну и нашествие иноплеменных.

— Никто не поможет раненому льву, потому что все боятся к нему приблизиться. Он всегда одинок и должен молча страдать до конца, — произнёс призрак в белых одеждах. — А меня ты напрасно спрашиваешь. Грозный и непреклонный Ягбе говорил ранее через меня. Ведь ты не исполнил ярости гнева его против нечестивых народов, ты поступил по-своему. За это бог проклял тебя и стал врагом твоим. И за грех твой, за преступления твои бог предаст Эшраэль воинам Пелиштима. Отнимет бог царство из рук твоих и отдаст помазанному мною Добиду. Очень скоро ты и сыны твои погибнете от мечей пелиштимских и будете со мною. — Призрак сердито отвернулся и пропал за грядой валунов.

Рыдая, царь Саул распростёрся на земле.

Волшебница подбежала к нему, захлопотала, позвала чёрного раба и ещё одну служанку-хананейку. Она кликнула Бецера с Гистом. Потом женщина плеснула в лицо Саула водой из чаши. Все вместе внесли тяжёлого рослого царя в жилище. Его положили на ковёр, подсунув ему под голову подушку, набитую шерстью. Наконец Саул открыл глаза и обвёл взглядом склонённые над ним головы.

— Я чувствую слабость, — сказал он, приподнимаясь. — Я не ел два дня до того, как прийти сюда.

— Сейчас я испеку пресные лепёшки и изжарю мясо, — заговорила женщина. — Мой раб накануне заколол телёнка. Ты поешь, господин мой, и к тебе вернётся крепость.

— Я не буду есть хлеб в нечестивом капище, где ублажают мерзких баалов, — хмуро промолвил Саул.

— Хлеб везде хлеб, кому бы в том месте не поклонялись. Поешь, восстанови силы, — уговаривала царя волшебница. — Радость жизни войдёт в тебя, и ты сможешь проделать обратный путь.

— И правда, — поддержал её Бецер, — идти далеко. Надо бы подкрепиться.

— Садитесь здесь. Сейчас слуги принесут воду для омовения рук, расстелют скатерть и подадут кушанья, — добродушно ворковала волшебница, легко превратившись из грозной заклинательницы подземных духов в гостеприимную хозяйку.

Учуяв дразнящий запах жареной телятины и свежих лепёшек, царь согласился принять пищу из рук волшебницы. «Раз уж я проклят богом, ещё один грех не переполнит море моих грехов, — подумал он с горькой усмешкой. — Зато у меня хватит сил добраться до дома». Он поглядывал на чёрного слугу, сменившего траурные одежды на какую-то линялую рубаху, и очень сомневался в том, что это оживший мертвец. А вообще чернокожих Саул раза два видел в услужении у мохабитского и едомского царей, которых он победил и пленил в начале своего царствовянья.

Поев досыта, трое паломников пошли обратной дорогой к Гибе, в пределы Бениаминовы.

Когда они скрылись за нависшей скалой, хозяйка-волшебница переодела широкий балахон из серебристой ткани на простую одежду. Головной убор, напоминающий тиару, заменила голубоватым покрывалом.

— Ну, Хаккеш, — обратилась она к вошедшему худому старику с большой бородой, — всё получилось слаженно и удачно. Ты доволен, как я вызвала тень Шомуэла?

— Что бы ты делала без меня, слабоумная женщина! — воскликнул Хаккеш с надменным видом. — Морочила головы дуракам? Показывала бы свои фокусы и пугала скименом трусливых растяп?

— Не задавайся. Всё хорошо, что благополучно кончается. Пора нам отсюда уползать, пока не нагрянуло десятка два царских стражников.

— Ты думаешь, венценосный простак о чём-нибудь догадался? — презрительно фыркнув, спросил Хаккеш.

— Царь-то нет, конечно. Куда ему, как и его слуге, — бывшим хлебопашцам. А вот низенький чужеземец с острой бородкой и хитрыми гляделками мне не понравился. Кажется, он сам бывалый обманщик и кое-что сообразил.

— Он и нашёл меня в Галгале. Мы с ним старые знакомые. Зовут его Гист. Мать его евуссейка, как и моя, а воспитывался он и набирался разных премудростей в проклятом фараоновом царстве.

— В Мицраиме? О, это опасный соперник! Нам следует поостеречься, как бы он нас не выдал. Помоги нам, Баал-Зебуб!

— Нет, тут что-то не так. Низенький бродяга сначала всеми силами держался за нынешнего царя. А вот теперь гнёт в другую сторону. Видно, не надеется дальше жировать у своего господина. Да и то верно: Саулу осталось царствовать и жить совсем недолго.

— Слышала, как ты его запугивал, хананейский пройдоха.

— Я сказал ему правду. Ты что сравниваешь меня с собой? Я действительно великий колдун и прорицатель. От моего взгляда и слова умирали здоровые молодые люди. Я поднимал мёртвых со смертного ложа. Ты ещё смеешь при мне хихикать! — взъелся на сообщницу сварливый Хаккеш. — Если нужно, я запросто превращусь в змею, крысу или собаку с острыми ушами шакала. Единственное, что я пока не освоил, — это умение делать из меди золото. Не забудь продать царское ожерелье Элиазару-сидонцу. Две трети шекелей от продажи приготовь мне, чтоб у тебя увеличилась печень.

— Половину получишь. И не думай нагонять на меня беспричинную смерть. Ничего у тебя не выйдет. А тому, что ты можешь превращаться в змею или крысу, я ни за что не поверю.

На другой день после посещения агендорской волшебницы Гист сидел в доме Абенира и подробно рассказывал полководцу Саула о вызывании тени первосвященника.

— Баал-Зебуб, превратившийся в скимена, сожрал козлёнка? — переспрашивал нахмурившийся Абенир Гиста. — Летучие мыши? Почерневшие, ожившие мертвецы?

— Ну, скимен, и верно, отвратителен. Он на моих глазах сожрал козлёнка. Но вот беда: твой слуга, господин, сумел заметить — когда этот сухопутный крокодил повернулся — а в Мицраиме я много раз видел нильских крокодилов, превышающих размерами хананейского оборотня... так вот, я сумел заметить...

— Что же ты заметил, лекарь?

— А то, господин, что задняя лапа скимена прикована железной цепью к скале.

— Железной? Очень дорогое приспособление для обманщиков.

— Значит, каким-то богатым людям это потребовалось.

— А тень Шомуэла после колдовства грозила смертью царю и его сыновьям? Я сейчас же посылаю воинов в эту пещеру с летучими мышами. Пусть они схватят и притащат сюда колдунью и ожившего Шомуэла.

— Я думаю, они не будут дожидаться твоих воинов, господин.

— Почему ты не рассказал обо всём этом царю, ничтожный?

— Царь всё равно бы мне не поверил.

— А теперь?

— Теперь тем более, господин. Не поверит и тебе тоже.