Часть четвёртая Школота как она есть

1.

«На карте город Элиста напоминает тень глиста. На карте город Волгоград длиннее Элисты стократ…» Не помню, чьё. Какой-то литературный хулиган. Но если продолжать, хотя бы и не в рифму, а по существу, то на карте город Тугарин будет размером с яйцо этого самого глиста. Хорошо, с два яйца — потому что неформально он делился на две части: центральную и заводскую. К центральной примыкала ещё Академическая улица, а к заводской — микрорайон (без имени и номера) и два хутора. Кроме Академической, всё пишется с маленьких букв, потому что это не названия, а неофициальные обозначения. Правда, границы между очень чёткие. И вот как раз по обе стороны границы между центральной и заводской частями стояли две самых больших в городе школы. Наверное, чтобы ученикам было с кем подраться, не изобретая поводов.

Надо же подрастающему поколению хоть как-то готовиться к труду и обороне.

«Заводская» школа имела номер семь и была раза в два — два с половиной больше, чем «центральная» гимназия. Но гимназистов это никогда не смущало. Хотя соваться за перекрёсток Ватутина и Мира — в сторону Продольной и Тракторной — мало кто из них рисковал в одиночестве или хотя бы в маленькой компании.

Равно как и семёрошным нечего было делать на Пионерской или Звёздной.

Впрочем, девушек этот запрет не касался. Тем более что по каким-то причинам после шестого-седьмого класса многих из них переводили из одной школы в другую. Парней практически не переводили, а девушек — в заметных количествах. Никто не знал, почему.

Так в одном седьмом классе гимназии оказались Стася Алябьева (именно Стася, а не Настя, а уж почему — это одной ей известно) — «коренная гимназистка», практически сирота при живых продвинутых интеллигентных родителях, — и Аня Сильвестрова, полная пролетарка, родители пьют, брата убили… в общем, чернуха. Однако же девочки вдруг вцепились друг в дружку и не отпускали захват до сих пор, и не дай бог было какому-то дураку сказать сальность… Кто-то пробовал, ну и кто вспомнит его имя?

Надо, конечно, сказать спасибо и физруку Валерию Михайловичу, который — кровь из носа — вёл городскую биатлонную секцию. Зимой на лыжах, летом на лыжероллерах. В секцию ходило человек сорок ребят и девушек, и половина из них имели юношеские разряды, человек пять — вторые и третьи взрослые, а Стася с Аней были реальными кэмээсами и вообще надеждой Тугарина, можно сказать, — и если к сочинской Олимпиаде они не успевали по объективным причинам, то на следующей просто обязаны были добыть для родного города золото и серебро. Ну, или два золота… или четыре…

Аня лучше бегала, Стася лучше стреляла. А чего не стрелять, если дома имеется и неплохая пневматика — «мурка» и «диана», и две, в общем-то, нелегальных мелкашки «Би-7», которые Стася, не будучи полной дурой, тщательно таила от друзей и знакомых, полагая, что в этой жизни всё может пригодиться; винтовки когда-то по-тихому заныкал её отец, довольно известный в молодости спортсмен. Единственная, кто знал о их наличии, была Аня — поскольку доставала для них патроны.

Патроны она доставала у Артура.

Артур был другом детства её старшего брата Вити. Очень похоже, что с Артуром у Виктора были какие-то совместные дела в конце «славных девяностых», когда чего только не делалось. Обстоятельства смерти Вити так и остались туманны, его убили то ли менты-оборотни, то ли наркодельцы. Аня полагала, что имел место и какой-то косяк со стороны Артура, потому что такой сильный и длительный комплекс вины не может не иметь за собой косяка. Но ничего доискиваться она не стала — может быть, потому, что в Артура по младости лет влюбилась беспамятно, а он этой любовью не воспользовался, оставшись старшим и мудрым опекуном, братом, хранителем. Кстати, именно он настоял на переходе Ани в гимназию…

Некоторое время третьей у них была Стелла Кибовская, правнучка академика Кибовского; он когда-то руководил проектом глубокой космической разведки, в рамках которого в Тугарине и построили радиотелескоп. После того, как проект накрылся медным тазом, характер академика сильно испортился — испортился до такой степени, что сын его, сам без пяти минут доктор физико-математических наук, так и остался в Тугарине — директором Дома пионеров; было здесь тогда такое гнездо прогресса; хорошим семейным якорем, конечно, стала его жена, главный инженер электросетей, прекрасная женщина; я их обоих хорошо знал. И вот их внучка… ну, внучка, да. Рыжая. С богатой личной жизнью. Какое-то время они походили втроём, три мушкетёрши, однако потом Стелла отдрейфовала в сторону, сохраняя с подругами, впрочем, нормальные отношения. Просто личная жизнь заела, бывает.

Парни, как я уже говорил, из школы в школу не кочевали. Женька выделял в классе ту троицу, о которой я упоминал, рассказывая о Глебе: Володю Карпова, Кирилла Прохорова и Дениса «Суслика» Радько. Это был крепко сбитый экипаж. Власть Карпова была абсолютной, но при этом он не был самодуром, и если ему возражали, не пылил. Он в этом был здорово похож на своего отца, старшего механика автобазы: тот тоже предпочитал сначала послушать коллектив, а уж потом сделать по-своему. Механика Карпова уважали. Я думаю, Карпов-сын подражал ему — может быть, даже и осознанно… Кирилл, на мой поверхностный взгляд, был человеком пустоватым и без этого самого стержня. С умом у него всё было более или менее в порядке, а вот характер не задался. Отец был средней руки барыга (недоучившийся юрист пошёл в челночники, потом вырос до оптового поставщика турецкой одежды и обуви), мать — занимала невысокий технический пост в администрации (советник по озеленению или что-то в этом роде; забыл); ребёнка они разбаловали, а воспитать забыли. Есть у меня толстое подозрение, что если бы не Карпов-сын, то Кирилл уже сидел бы по какой-нибудь бессмысленной хулиганке. А так… пока проносило. Суслик был сыном мента, и этим всё сказано. При том что старший Радько отнюдь не был образцовым представителем своей профессии, а младший рос наблюдательным.

Стоит помянуть ещё семиклассника Славу Сисина, двоюродного брата Стелы. Интересный мальчик. Очень интересный мальчик. Я начал было к нему присматриваться, но по-настоящему присмотреться не успел — всё заверте…

Ещё Женькины друзья: Петька Шехов и Петька Липферт, один боксёр, другой художник, и с ними Галя Грекова, девочка-хоббит, вечно таскала с собой пирожки, но никого не угощала.

Вот и почти весь десятый класс. Кого не упомянул, не обижайтесь.


Глеб потом со страхом и какой-то брезгливостью вспоминал это утро, а главное — самого себя, — за то, что ничего не чувствовал. Сознание работало, он всё понимал, он даже что-то планировал, но вот эмоций — эмоций не было никаких. Этакая заморозка всего. Вообще-то люди склонны к такому, просто одни больше, другие меньше. Родители его в своё время, рассорившись насмерть (Сева ушёл из дома в чём был и больше никогда не возвращался), испытывали примерно то же самое: Маша, закрыв дверь за изгнанным мужем, села дочитывать с закладки пятый том из собрания сочинений Выготского «Проблемы дефектологии», а Сева, спустившись по лестнице и запахнув мягкую домашнюю вельветовую курточку (подмораживало), прямиком направился к видеосалону «Вегас» и взял билет на «Двенадцать обезьян» — фильм, который давно следовало посмотреть и из профессиональных соображений, и просто так, из интереса… Так что Глебу было на кого равняться. Другое дело, что он этого не знал, а потому считал бесчувственным моральным уродом только и исключительно себя.

Он ещё несколько раз звонил отцу, но тот не брал трубку. И кто ты после этого? — подумал Глеб, но сам же себя и осадил: мало ли где он и что делает… Теперь, понимая, что всё не так просто, как казалось ещё вчера, Глеб просто из «непредумышления злого» (откуда выползло это выражение?) решил отца ни в чём не обвинять, а подождать разъяснений. Может, он просто не может говорить? Может, он сидит в засаде?..

Неторопливо Глеб продолжил разбор фотографий. Отложил несколько снимков — отец в военной форме с буквой «К» на погонах, он же на рыбалке с пойманной щукой, он же в компании ещё троих улыбающихся парней, все в полурасстёгнутых белых рубашках… И — отец улыбается, а на руках его тугой свёрток, и из свёртка видна только круглая надутая мордочка…

Это что — я?!!

Глеб перевернул фотографию.

«Боря. 12 апр 1978».

Боря, значит… Ещё и Боря. Ну да. Борис и Глеб…

Нет, ну надо же… и эти люди…

Он снова набрал отца. «Телефон абонента выключен или находится вне зоны обслуживания…»

Нажал отбой.

Вдруг нахлынуло отчаяние.


— Альбина Ивановна!

— Ась?

— Вы Степана давно видели?

— Стёпку, что ли?

— Да-да. Соседа вашего.

— А вы ему хто?

— Служили вместе. Вот хотел зайти, а он не открывает.

— Обратно болеет, поди. Он же припадошный. То на людей кидается, то от людей ныкается.

— Я ему как раз лекарство привёз, он заказывал. А сейчас ни по телефону не отвечает, ни дверь не открывает. Может, уехал куда?

— Да нет, утром Алёнка ему продухты заносила, я видела.

— Что за Алёнка?

— Петуховых девочка, она ему в магазины ходит, когда так.

— Что — так?

— Ну, когда он ныкается. От людей. Только её и допускает.

— Понятно. А где она живёт?

— А вон, дом тот напротив, а какая квартира — не скажу, не помню. Петуховы, спросите там во дворе, покажут.

— А кто-нибудь ещё заходил к нему эти дни, не видели?

— Мужики какие-то заходили, разные. Ни того, ни другого не знаю. Здоровый один такой, а второй лысый. И училка школьная. Мужики долго сидели, а училка быстро убежала. Вот он и запсиховал, поди.

— Не помните, что за училка?

— Не помню, сынок. Зовут как-то на меня похоже, а точно не скажу.

— Ага. А девочка, значит, Петухова?

— Петухова, точно. Вон в том доме. Только она в школе, поди.

— Ну, спасибо вам. Раз Стёпа живой и никуда не уехал, то оклемается. Да и лекарства помогут. Всего вам хорошего!

— И вам не хворать. Если вдруг Степана увижу, что передать?

— От Севы привет, и что я ещё несколько дней в городе.

— Передам, передам… Сева, значит. Не Евдокии Германовны сынок?

— Он самый.

— Я и смотрю, похож. Матушка-то ваша в больнице, знаете?

— Знаю. Сейчас как раз пойду навещу.

— Здоровья ей, чудесная она женщина…

Аспирант прошёл несколько домов, чувствуя буравящий лопатки взгляд старушки Альбины Ивановны. Потом достал телефон.

— Олег?

— Слушаю, товарищ полковник.

— А ну-ка — учительница гимназии, имя похоже на «Альбина Ивановна»…

— Алина Сергеевна. Арабова. Есть такая.

— По остальным показателям подходит?

— Так… Лет ей двадцать восемь, не замужем. Снимает комнату на Восстания, сорок пять — это уже за городом… Она, думаете?

— Почти сто процентов. А что Чубак сказал?

— Да я почти ничего не успел — его жена домой забрала. Только список составил…

— Хорошо, Олег. Давай обратно на хату, и отдыхайте посменно. Возможно, этой ночью вы мне понадобитесь по полной.

— Понял, товарищ полковник.

Аспирант уже хотел сунуть телефон в карман, но увидел всплывшее сообщение о непринятых звонках и непрочтённых эсэмэсках. Он забыл вчера зарядить телефон, поэтому, чтобы тот не пищал раздражающе, убрал звук. Так… это от Сергеича… несколько звонков от Глеба… эсэсмэска тоже от него…

«Бабушке плохо. Совсем плохо».

Чёрт!

Он нажал на кнопку вызова, но тут аппарат, спев прощальную песню, отключился.

Чёрт, чёрт, чёрт… и вот тут точно виноват сам. Забыл. Слишком много приходилось держать в голове…

Он повернулся и решительно зашагал к универмагу. Взять что-нибудь простенькое и долгоиграющее. Всегда надо иметь бэкап… И почему не выпускают зарядок по типу фонариков-жучков?..

«Совсем плохо…»

Почему-то ничего не чувствовал, кроме лёгкой досады. Как же не вовремя…


Этой ночью Сева, дождавшись, когда сын уснёт, сначала обыскал все его вещи. Потом разбудил, сразу погрузил в гипнотический сон и допросил. То есть — попытался допросить. Глеб вроде бы реагировал на вопросы, но в ответ нёс какую-то несвязную ахинею. Начинал говорить, тут же сбивался на незначащие подробности, уходил в сторону… Сева даже пожалел, что под рукой нет какого-нибудь психомиметика типа гармалина или АМТ; да, это будет словесный понос, но обычно в этом поносе допрашиваемый вываливает всё, что знает — главное, успеть подставить ладошки… Ничего не добившись и устав как собака, он велел Глебу всё забыть и лёг спать сам; уже засыпая, мельком подумал, что неправильно ставил вопросы, но никаких сил не было возобновлять экзерсисы. Завтра. Всё завтра. Будет день, будет пища…


Самое смешное, что он ничего не добился бы, даже применив якобы запрещённый ДЭМСК, который полностью убивает способность человека хоть как-то сопротивляться чужой воле, при этом необратимо разрушая личность. ДЭМСК используют тогда, когда из «объекта» нужно вытянуть информацию, а сам «объект» для каких-нибудь процессуальных формальностей не нужен и может быть ликвидирован. Так вот, в случае с Глебом даже эта суперотмычка не помогла бы, потому что он просто не знал, где находится «посредник». Вот он держал его в руке, когда волк набросился… а вот он открывает дверь квартиры, судорожно запирает её и ещё прижимается к ней спиной… И ничего между этими событиями нет. Просто нет. Чёрное пятно. Вакуум.

2.

Радько стукнул в дверь начальника, вошёл. Шабельников нависал над столом, на котором лежало сразу несколько папок. Он переводил взгляд с одной на другую, явно что-то сличая.

— Юлий Егорыч, данные по старику пришли.

— Какие данные?

— Ну вы же сами велели: собрать отпечатки с кровати…

— А, ну да. И что?

— Пробили по базе. Да, был такой. Благоволин Дмитрий Алексеевич. Тридцатого года рождения. Трагически погиб в две тысячи шестом году: то ли выбросили его из поезда, то ли сам выпрыгнул. Рядом с нашим райцентром это было…

— Коля. Ты сам-то слышишь, что ты говоришь?

— Слышу. Я сам охренел. Два раза просил сверить. Восемьдесят пять процентов совпадение отпечатка, пятнадцать под вопросом — смазанность. Но это значит, что…

— Девяносто девять и девять, да. И какой год рождения, ты сказал?

— Тридцатый.

— Восемьдесят три года. Ты что-нибудь понимаешь?

— Нет, Юлий Егорыч. Тут одно из двух…

— Ну?

— Или мы все умом тронулись от жары, или всю нашу криминалистику можно в унитаз спускать.

— Или покойники оживают.

— И молодятся. Или как оно правильно — омолаживаются?

— Омолаживаются, охорашиваются… Ты же его видел перед операцией?

— Видел. На вид лет пятьдесят, сплошные мускулы…

— Вот-вот. И уже как минимум раз помирал, но это ему пошло только на пользу. Ну?

— Не знаю, Юлий Егорыч. Вот как бог свят — не знаю. Чертовщина какая-то. Четыре дырки в брюхо…

— На себе не показывай!

— Да ладно, уже… В печень точно, в солнечное сплетение — а это значит, в аорту… ну и ещё две. Не может человек с такими дырами ходить.

— Хирург что говорит?

— Ну… печень ушил, желудок ушил, селезёнку убрал. Кровотечение было умеренное, глубоко он не полез. Две пули в теле остались…

— Повезло, значит. Бывало и такое. Хотя… хотя. Давай попробуем логически: что более вероятно: изменить отпечатки пальцев или в восемьдесят лет выглядеть на пятьдесят и дважды ожить, когда должен быть покойником?

Радько посмотрел на него почти затравленно:

— Юлий Егорыч! Я уже всю голову сломал. Ничего не сходится. Разве что это какая-то организованная группа, и в базе отпечатки подменили. Но это всё равно не объясняет, как этот мужик с четырьмя дырками в брюхе ушёл от ОМОНа.

— Видимо, были другие помощники. Кто-то снял его с аппарата, кто-то вывез незаметно… Слушай, а в морге ты смотрел?

— Смотрел, конечно. Хотя…

— Что?

— Спрятать там, конечно, можно… но Муха — наш человек, вы же знаете…

— Давай проверь ещё раз. Ничего нельзя оставлять в тени.

— А волк?

— Что волк?

— Ну, которого вы застрелили. Его фээсбэшники велели в морге заморозить…

— Пусть лежит.

— Я к тому, что эти фээсбэшники запросили случаи нападения волков на людей, и я не знаю…

— Пренебреги. Пиши всё как было, хрена ли. Хоть какой-то толк от них. Контрразведка, мать. Вот пусть среди волков шпионов и ловят.


Артур встретился со знающим человеком в одиннадцать часов в том самом кафе «Эривань-Ахтуба», в котором Алина и Чубака провели свой последний приятный вечер. Кафе принадлежало Артуру, и хотя повар об этом не знал и даже не догадывался, он с одного взгляда (одним глазом из-за занавески) понял, что к этому заказу надо отнестись по-особенному. Поэтому севанская форель с ореховым соусом просто-таки светилась на блюдах, источая тончайший аромат, — а пока гости утоляли первый голод, грпаник томился в духовке, приобретая тот терракотово-гранатовый оттенок, которого не добьётся и лучший художник, поскольку от нетерпения у него будут трястись руки, и он не сможет смешать краски. Это блюдо повар вынес сам, поставил с поклоном и гордо удалился.

— Хорошее место, — сказал гость, отрезая себе кусок бараньей лопатки.

— Прекрасное место, — согласился Артур. — Наведывайтесь.

Раскат грома подтвердил истинность его слов.

Артур разлил остаток вина по бокалам, показал официанту: ещё бутылку. Отрезал ломоть мяса от куска, зачерпнул наполнявший его фарш, добавил пару ложек риса, зелень. Потянул носом, зажмурился. Поднял бокал:

— За мастерство.

Гость дотронулся краем своего бокала до бокала Артура, кивнул:

— За мастерство — и за мастеров.

Они улыбнулись друг другу и выпили. Вино тоже было превосходным.

— Итак, что у нас по делу? — спросил наконец гость, промокая губы салфеткой.

— По делу у нас вот, — и Артур положил ему в руку «жемчужину». Так он пока называл про себя эти странные шарики.

— Любопытно… — сказал гость. — Это не перламутр и вообще не органика. Где вы это взяли?

— Копнули, — сказал Артур.

— Я попробую поцарапать?

— Конечно.

Гость поднёс к «жемчужине» — которая теперь уже точно была не жемчужиной — камень перстня. Легонько провёл острой гранью. Потом — посильнее.

— Очень твёрдый кристалл, — сказал он. — Как минимум девятка по Моосу. И чрезвычайно странная обработка поверхности. Я слышал, что некоторые камни не гранят, а полируют как есть… что называется, стилизуют под античность… сам не видел, правда… но здесь что-то среднее. И потом — идеальная шарообразная форма. Такое впечатление, что обработка была, но грани микроскопические, микронные. Иначе откуда эта игра света?.. Нет, вот так, по общему виду, ничего не могу сказать. Не сапфир, не эльбор… Я могу провести лабораторное исследование. Но… эта вещь может очень дорого стоить…

— Я вам доверяю, — сказал Артур. — Мне действительно интересно. Просто не потеряйте, и всё.


— Пап…

— Да, Глеб. Я еду в больницу. Получил твою записку. Телефон отключился, я это только недавно заметил. Ты как сам?

— Я не знаю. Ты будешь сегодня?

— Собирался. Сейчас узнаю, что с бабушкой, и тогда уже — по обстоятельствам. Слушай, у меня к тебе вопрос.

— Да.

— Ты не находил такой как бы пластмассовый брусок, тёмно-серый, немножко изогнутый, с кнопкой посередине?

— Где?

— Что — где?

— Где не находил?

— Да где угодно. Попадался тебе такой предмет?

Глеб задумался.

— Вроде бы нет, — сказал он. — Во всяком случае, не могу вспомнить. А что?

— Да так… На всякий случай: если увидишь, сразу звони мне, сам не трогай. Штука очень опасная. Понимаешь?

— Не дурак. Позвони мне из больницы, хорошо?

— Роджер.

— Что?

— Это в американском флоте такая формула подтверждения. Понял, будет исполнено — как-то так.

— А-а… Ну ладно, до связи.

Глеб прервал звонок и задумался. Действительно, где же этот чёртов пульт?..

Он встал из-за стола, ещё раз бросил взгляд на разложенные по столешнице снимки — и вдруг с ним случилось что-то такое, чего никогда раньше не было, хотя нет, было, но только во сне. Он даже подумал мельком, что и сейчас спит, но нет, всё было слишком выпукло, слишком твёрдо, угловато, колюче, чтобы быть сном. И всё же…

Пространство, доселе цельное, вдруг распалось на какие-то ячейки: кубические, пирамидальные, цилиндрические, другие. Они ограничивали пустое пространство таки образом, что все предметы в комнате оказались как бы за прозрачным стеклом. Нет, за тонкой плёнкой. И сами предметы — стол, шкаф, потолок, стена — были всего лишь рисунками на этом стекле, рисунками с той стороны. За рисунками скрывалось что-то другое, но рассмотреть это было невозможно. Свет изменился, стал, если так можно выразиться, более прозрачным. Глеб при этом испытывал лёгкую тревогу, и только. Даже никакого любопытства, как будто всё было обыденно. Он осмотрелся. Глаза привыкли к новому зрению, и вот — обозначился коридор. Он подводил к входной двери, которая была не настоящая. Он вышел наружу — кажется, так и не отворяя двери. На улице было темнее, чем дома, и Глеб откуда-то знал, почему это так, просто не мог объяснить. Тут тоже было ячеистое пространство, в котором обнаружился длинный извилистый проход. Трудно было понять, что находится по сторонам, но это было не так уж и важно. Он шёл туда, куда вёл проход. За очередным поворотом обнаружился гараж. Глеб прошёл сквозь его дверь. Внутри всё сияло, словно внутренность какой-то ёлочной игрушки. С трудом он понял, куда надо идти и на что смотреть. Это был салон «москвича». Так. Теперь надо сунуть руку в бардачок…

«Пульт» лежал там. Глеб хотел его взять, но пальцы прошли насквозь. Почему-то занемело — или мгновенно замёрзло? — всё тело. А в следующую секунду он оказался снаружи, куда-то двигаясь совсем не по своей воле. Ничего нельзя было понять из окружающего пейзажа. Потом он понял, где находится: у угла дома напротив заколоченного киоска. Вот там, в пяти шагах отсюда, он отбивался от очумелого волка… Но сейчас был день, чёрное размазанное пятно солнца стояло почти над самой головой, и странные неподвижные, но тоже размазанные, манекены людей стояли на асфальте в позе идущих…

А потом всё стремительно размоталось назад, за одну сотую потраченного времени, и Глеб опять оказался стоящим перед столом, на котором были разложены фотографии, и свет то ли мерк, то ли разгорался… Незаметно сознание покинуло его, и он медленно и мягко повалился на пол.


Гроза обрушилась на город лишь однажды, зато почти до вечера грохотало по сторонам, и видно было, как из обрюзгших лиловых туч спускались в отдалении косые занавесы. Молнии в землю не били, метались внутри облаков.

Иногда, будто спустившись с ледяного неба, порывами начинал дуть очень холодный ветер. Потом переставал, и снова на какое-то время устанавливалось влажное ненадёжное тепло.

Люди стремились под крыши, и потому некому было видеть молодую женщину в голубеньком бесформенном пластиковом плаще, ведущую за рога велосипед. На багажнике громоздился рюкзак, укрытый такой же голубенькой пластиковой накидкой. Хотя супесь впитала в себя пролитую влагу почти мгновенно, ехать по ней на велосипеде было нелегко.

Поэтому Алина просто шла, слегка опираясь на руль.

Когда-то завод — Тугаринский электромеханический, ТЭМЗ — был широко известен по всему Союзу, хотя и в узких кругах, поскольку выпускал очень хорошие блоки зажигания для разнообразных моторов: мотоциклетных, лодочных, автомобильных. К началу девяностых завод начали расширять под какую-то ещё продукцию (кажется, электродвигатели), построили два цеха, завезли станки. Заодно построили общежитие-малосемейку, детский сад, базу отдыха на природе… И тут всё рухнуло. В общежитии с тех пор жил кто попало, детский садик оттягала себе какая-то секта, а база отдыха пошла по рукам — и наконец просто закрылась и поросла бурьяном; пруд, возле которого она стояла, спустили (это, кстати, и был тот котлован, где мы с Женькой упражнялись в стрельбе). Щитовые домики стремительно пришли в негодность…

Алина приблизилась к дыре в сетке-рабице и громко свистнула. Через несколько минут откуда-то беззвучно возник Благоволин.

— Ага, — сказал он, оглядывая Алину с головы до ног. — Неплохо, неплохо. Экстерьер… да и функциональность. Поесть привёз? А то я всё на подкожном.

— Привёз… точнее, привезла. Говори со мной как с женщиной. Чтобы я не сбивалась.

— Попробую. Женщина… — Благоволин ухмыльнулся. — А звать как, женщина?

— Алина.

— Алина… И имя неплохое. «Посредник» нашёл? Извини, деточка: нашла?

— Нет. Всё обыскала, но…

— Вот это плохо. Соображения есть?

— Там ещё какие-то люди топтались — после того, как мы тебя увезли. Много следов. А может, Семь-сорок очнулся и уволок.

— Ладно, пойдём в дом… Если Семь-сорок, то хорошо, а если кто-то посторонний… даже не знаю. Это учитель тебе передал, где я?

— Конечно.

Они прошли мимо разваливающихся домиков к вагончику-бытовке. В отличие от домиков, это было сбито на совесть. Краска, конечно, облезла, крышу местами прихватила ржавчина — но и только.

В вагончике Благоволин первым делом вытащил из рюкзака наугад банку консервов с колечком, вскрыл её и стал жадно есть белёсое месиво, подцепляя его крышкой.

— Что это, Бэрримор? — спросил он с набитым ртом.

— Написано было, что каша с мясом, — равнодушно сказала Алина. — Ложку дать?

— Дать. Что ещё нового?

— Лосев в городе. Вернее, оба Лосевых.

— Вот как… Интересно. И что ты по этому поводу думаешь?

— Думаю, Комитет сильно занервничал.

— Это как раз понятно… А почему оба?

— Это я как раз и собираюсь выяснить. Сегодня же. Теперь ты расскажи: что произошло? Я, как ты понимаешь, могу только догадываться.

— Что произошло… Маяка кто-то прикрывал. Причём люди опытные, даже Семь-сорок их зевнул, не говоря уж обо мне. Ну и мне надо было быстрее шевелиться, конечно, но вот взбрело в голову — подойти поближе… Зачем? Даже не представляю… Но в последний момент, я его уже почти забрал — мне в брюхо и влепили. И уже было не до Маяка, еле ушёл.

— Ты его хотя бы рассмотрел?

— Только сзади. Здоровенный мужик, выше меня, вот такая шея. Правой руки нет, протез. Одет был в рабочее… В общем, извини. Подвёл я нас.

— Ничего, одна ночь у нас ещё есть. Конечно, тонко уже не получится…

— Ты сама?

— Конечно. Вряд ли в городе много безруких.

— Как искать будешь?

— Через поликлинику, как ещё. Напролом.

— Постарайся не влипнуть.

— Не в моих интересах. Да, и ещё. Я, когда тебя искала, зашла к Сизову.

— И что?

— Мне показалось, что он на грани.

— Может быть. Теперь уже ничего не поделать. Хороший парень, но… сломался.

— Мне показалось, что он может быть опасен.

— Только для себя. Досталось ему, конечно, по полной. Тут ещё мы с тобой… В обще, не трогай его.

— И всё же.

— Да брось. Вот Лосев… это да. Это может быть по-настоящему опасно.

— Который из них?

— Хороший вопрос…

3.

Упомянутый младший Лосев тем временем приходил в себя. Это было что-то вроде всплытия из глубины — мрак медленно рассеивается, сверху проникает свет, он дробится на лучи, потом становится видна поверхность моря, всегда волнистая, и днища лодок… но ты никогда из-под воды не увидишь того, что над нею, ну, почти никогда, и нужно вынырнуть совсем…

Глеб открыл глаза. Неясно было, сколько времени он пролежал на полу — и страшновато оттого, что совершенно не понимал того, что с ним произошло. Ну да, он слышал про обмороки и всякое такое, но это всегда происходило с другими. Наверное, всё-таки недолго… Он встал на четвереньки, потом, держась за стол, поднялся в рост. В коленях возникла мерзкая дрожь. Опершись на столешницу и сжав зубы до скрипа, он пересилил эту дрожь и эту мерзость. Ну что, сказал он фотографиям, разложенным на столе. Не знаю, что вы там наворотили, но я вам не кукла. Я вам человек, и я сам буду решать, как быть и что делать…

Он взял почтовый конверт и снова вынул из него фотографию — немного пожелтевшую, но чёткую. Почти такая же уже была: четверо парней в белых рубашках с расстёгнутыми воротниками. Только на этой они стояли обнявшись. Видимо, фотограф сделал несколько снимков. На обороте было написано: «Севка! С Днём рожденья! Рости большой и умный. Покажи им всем! А главное не зазнавайся там. 29 февраля 1976 г. Степан». На конверте был адрес: Москва, п/о 218, до востребования, Лосеву Всеволоду Владимировичу. И обратный: Волгоградская область, п. Тугарин, ул. Продольная, д. 52, Сизову Степану Григорьевичу.


— Я всё понял, — сказал Сева. — Но всё равно: вдруг что-то придёт в голову, что-то понадобится — звоните в любое время. И про перевод в клинику — я не просто так…

— Обязательно пазваню, — сказал Андраник Григорович. — На этат счёт не самневайтесь. Но о переводе даже не думайте. Её сейчас из палаты в палату апасно транспартиравать, за исход не паручусь. Добьёмся стабилизации — тогда начнём думать, да. Но только тагда. А сейчас, извините — бальные ждут…

— Спасибо вам, — сказал Сева.

Он не помнил, как вышел из больницы. Накрапывало. Таксист ждал, как и договаривались. Сева достал новый телефон, вручную ввёл номер. Гудок.

— Это Аспирант, Леонид Борисович…

— Почему по открытому?

— Коммуникатор разрядился. Сейчас маловажное. Мне нужен «посредник». Портативный.

— Тот так и не нашли?

— Не нашли. Подробности позже. Нужен срочно.

— Срочно не получится. Всё, что имело нормальный ресурс, уже роздано на руки.

— Любой. Из старых. Одну-две подсадки. Но нужно сегодня.

— Нет. Работай пока обычными методами. Не светись. Всё, отбой.

Гудки.

Сева испытал почти непреодолимое желание швырнуть телефон об асфальт — чтобы мозги разлетелись… Такая симпатическая магия: разбиваешь телефон, а мозги разлетаются у собеседника. Жалко, не работает…

— Что, не даёт? — с сочувствием спросил таксист — пожилой калмык.

— Что? — не понял Сева.

— Не даёт, говорю?

— Не даёт… не даёт. Вот именно. Ладно, поехали на Ватутина. Не даёт… Всё гораздо хуже, кундлгч, всё гораздо хуже…


Дом Глеб нашёл легко — просто потому, что номера здесь было принято писать крупным шрифтом. В обличие от Ершей, где все частные дома выходили на улицу фасадами, а войти в них можно было только через двор, обогнув дом сзади — в Тугарине многие стояли в глубине дворов, отделённые от внешнего мира невысокими заборами (иногда даже штакетником) и садиком из фруктовых деревьев. Почти у всех домов были крытые веранды, где стояли столы и стулья. Наверное, в хорошую погоду там сидели хозяева, пили чай и приветствовали прохожих…

Дом пятьдесят два веранды не имел, и окна его были закрыты ставнями. Глеб постоял в раздумье перед калиткой (на столбике остался след кнопки звонка), раздумывая, как быть дальше. Нарушать чужое пространство было неловко… Он даже огляделся по сторонам, как будто ожидая помощи, но помощь не пришла. Тогда он тронул калитку — и она открылась. От калитки к дому вела выложенная битым кирпичом дорожка, по сторонам от дорожки росла трава.

Дорога, выложенная жёлтым кирпичом… Здесь кирпич был красный, но это мало что меняло.

Глеб поднялся на крыльцо. Тут тоже кто-то выдрал кнопку звонка. Тогда он постучал в железную дверь — раз, потом ещё раз.

— Кто там? — спросил глухой голос.

— Степан Григорьевич! Моя фамилия Лосев, и я…

— Встань напротив глазка, — сказал голос.

Глазок Глеб увидел не сразу — он был не в полотне двери, как обычно, а почему-то в косяке.

— Встал, — сказал Глеб.

Надо полагать, его изучали. Изучили. Щёлкнул замок:

— Заходи. И сразу закрой за собой.

Дверь подалась с трудом. Глеб втиснулся в прихожую, закрыл дверь, задвинул щеколду. Огляделся.

— Э, куда дальше-то? — спросил он нарочито невежливым тоном.

Хозяин молчал. Потом раздались тяжёлые шаги. И загорелся свет.

Перед Глебом воздвигся… рыцарь? Робот Бендер? Ничего другого в голову не приходило. Человек был облачён в грубые сплошные латы из оцинкованного железа. На руках были кольчужные мясницкие перчатки. Голову прикрывал шлем, похожий на ведро с прорезью, забранной мелкой проволочной сеткой.

— Ып… — сказал Глеб.

— Стой спокойно, — сказал робот. — Зачем пришёл?

— П-поговорить… У меня ваше письмо.

— Какое письмо?

— Просто письмо… — Глеб полез в карман, достал конверт, подал роботу. Тот не шевелился.

— Открой, — сказал он наконец.

Глеб достал фотографию.

— Вот. Это вы послали…

Пауза. Долгая пауза.

— Севка? Ты, что ли?

— Нет. Я — Глеб. Глеб Всеволодович…

— Вот оно что… — робот поднял руки и стянул с головы шлем. Под ним оказалась обычная голова с длинноватыми редкими седыми волосами и измятым нездоровым лицом. — А я-то уж подумал… То есть ты Севин сын и этой… Маши?

— Да.

Глеб пытался понять, сколько лет этому странному человеку. И не мог. Больше сорока, наверное. Но меньше шестидесяти. Где-то в этом диапазоне…

— Хорошо, подожди меня вон там, в комнате.

Тяжело ступая и погромыхивая, хозяин ушёл, и только сейчас Глеб увидел, что на поясе его висел обрез двустволки.

Он прошёл в комнату. Под потолком горела слабая лампочка в жёлтом абажуре. Все окна были закрыты… Глеб присмотрелся… — да, одеялами. Светло-коричневыми с двумя продольными полосками.

Стоял диван и напротив него стул. Глеб подумал и сел на стул.

Вернулся хозяин. Теперь он был босиком, в растянутых на коленях трениках и бледно-сиреневой футболке.

— Чай будешь? — спросил он.

— Буду, — сказал Глеб.

— Тогда пойдём лучше на кухню. Я только что заварил…

Чай отчётливо отдавал плесенью, но Глеб ничего не сказал. Отхлёбывал, прикусывал печеньем «Целинное», на которое, по предложению хозяина, намазал тонкий слой масла. Масло было свежее.

— И как родители? — спросил наконец хозяин. — Живы?

— Да, вполне, — сказал Глеб.

— В Москве?

— Они развелись. Отец в Москве, мама в Северореченске. Это недалеко от Плесецка. Плесецк — это космодром.

— Поня-атно… А ты здесь?..

— Приехал к бабушке. Только она сейчас в больнице.

— Евдокия Германовна? И что с ней?

— Врач сказал — нарушение мозгового кровообращения.

— Плохо… Но выкарабкается, я думаю. Ты, главное, отцу сообщи, он поможет.

— Он сейчас у неё.

— Так Севка тоже здесь? Как интересно поворачивается…

— Что?

— Ну… жизнь, что ли… Значит, это он ко мне приходил… когда? Вчера, что ли? Или сегодня уже? В общем, недавно… Столько лет — никого, а тут раз, и ввалились толпой… Что-то зреет, старичок… извини, забыл — как звать, ещё раз?

— Глеб.

— Глеб. Глеб… Вроде запомнил. Так о чём я говорил?

— Что-то зреет.

— Ага… Севка, значит, это был, во как. А я его и не узнал. Отъелся на генеральских харчах, гладкий…

— Степан Григорьевич, я вот чего не могу понять… Вы с отцом в одном классе учились?

— Нет, он годом старше.

— Ну, всё равно. Сколько вам лет?

— Так это… Мне — пятьдесят восемь, ему, стало быть, пятьдесят девять…

— И маме тоже?

— Ну да.

— А почему они молодые такие? — спросил Глеб отчаянно, будто прыгая в ледяную воду. — Да и вам… не сказать, что под шестьдесят.

— Хм… А тебе, значит, не рассказывали?

— Ни-че-го. Сегодня стал разбирать старые фотографии — и наткнулся…

— Ну да, ну да… теперь уже не скрыть, конечно… Ни про шестьдесят восьмой год, ни про подвиги наши, ни про «сотку»?

— Да я вообще не подозревал, что… что что-то не так. А сейчас спрашивать — бабушка в больнице, мать не отвечает, отец в каких-то таких делах, что и не подступиться…

— Хорошо. Попробую. Только… только если начнёшь не верить и я это почувствую…

— Степан Григорьевич! Я уже большой мальчик. И я понимаю, что происходит что-то… ну, не совсем обычное. Я понимаю. И я… и мне… в общем, я в это тоже втянут, и мне надо наконец…

— Давай-ка ты заваришь свеженького, а я подумаю, с чего будет правильно начать.

Глеб выкинул спитой чай, оттёр, как мог, чайник изнутри, засыпал заварку из новой пачки — хозяин показал, где что лежит. Пачка была совершенно незнакомая — какой-то «Элис-чи» — и подмокшая с одной стороны. Впрочем, внутренний фольговый пакетик службу свою исполнил — плесени внутри не было, и плесенью из пакета не пахло. Вообще ничем не пахло. Потом он увидел на пачке дату: 1997. Хорошо выдержанный, подумал Глеб.

Он вернулся за стол с залитым чайником. Степан Григорьевич сидел, неподвижно уставившись на блюдце.

— Значит, так, — начал он, не поднимая на Глеба глаз. — Только не перебивай. В нашей галактике тысячи обитаемых планет. Все они принадлежат цивилизации под названием Путь…

4.

— Да ты что? — не поверила Аня.

— А вот, — сказала Стася.

— И что теперь?

— Да фигня, — махнула Стася рукой. — Что я, не могу одна походить?

Это она рассказала подруге о только что случившемся объяснении с Кириллом, который до сих пор считал себя её парнем. Ну, не без оснований, конечно… но и не так чтобы с железными основаниями. Как говорится, секс — это ещё не повод для знакомства. А тем более однократный секс. Да ещё тем более — по пьяному делу.

Они валялись на диване в Стасиной квартире — уже традиционно Аня оставалась у неё на пятницу-субботу-воскресенье под предлогом готовить уроки и готовиться к тренировкам (тут два шага до стрельбища, а от Восстания сорок минут топать), а на самом деле — просто отдохнуть от непрерывного домашнего пьяного бедлама. Только что закончилась примерка на Аню новых Стасиных платьев и туфель, которыми её постоянно отсутствующие родители как бы пытались загладить вину. Вернее, не оба родителя, а мать; в общем, там всё было сложно. Богатство это было свалено теперь на стульях и туалетном столике и подвергалось любованию.

Через час начинались танцы.

— Не понимаю, — сказала Аня, — чего ты их сама не носишь?

— Я вообще платья не люблю, могла бы заметить. Да и… не знаю… противно как-то. Будто она ими от меня откупается.

— Ну и зря. И потом — на отца же ты не злишься? А он тебе вообще ничего не посылает.

— И правильно делает. Ну, какое берёшь?

— Ф-ф-ф… Давай я ещё вон то красное померяю?

— Я тебя в нём до «Прогресса» не доведу — по дороге украдут.

— Мечты, мечты…

Аня поднялась, подцепила пальцем плечики с красным платьем из чего-то струящегося, и пошла внутрь шкафа к зеркалу. Стася посмотрела на себя в маленькое зеркальце. М-м…

— Ань, у тебя есть помада тёмная? Ну, чтобы совсем?

— В сумочке глянь.

Стася запустила руку в сумочку — китайскую реплику Cloe, но надо пристально всматриваться, чтобы уловить отличия, — и выудила несколько тюбиков помады и стеклянный… нет, не стеклянный… шарик.

— Это что такое интересное?

Аня высунулась из-за дверцы.

— А, это… Это комиссионные по одной сделке.

— Жемчуг, что ли?

— Не знаю. В том и суть сделки. Прикольно, правда?

— Красивая штучка.

— У тебя какой-нибудь сломанной серёжки не найдётся?

— Это мысль…

Стася достала из туалетного столика большую лаковую шкатулку, полную всякой бижутерии — вплоть до ракушек на проволочках. Высыпала всё на диван, разбросала, нашла две более или менее подходящие по смыслу серёжки: одну мельхиоровую, другую серебряную. Прикинула шарик по размеру. Серебряная не годилась. Выдавила из мельхиоровой фальшивый камень, попробовала на его место шарик — почти идеально. Надавила аккуратно… вошёл. Встал, как родной.

— Во!

Аня, уже вся в струящемся красном, смотрела у неё из-за спины.

— Зашибись…

— Держи.

Аня, подойдя к большому зеркалу, вдела серёжку в ухо.

— Нет, — сказала она, — не понимаю я тебя, мать, решительно не понимаю. Вот если бы мне — так… и квартира свободная, и бабки кой-какие, и шмотьё присылают… да хоть месяц так пожить — я бы так развернулась!..

— Ну да, — хмыкнула Стася, подводя себе губы совсем тёмной помадой. — Как верно говорят в народе, бодливой корове бог рог не даст…

— Я, по-твоему, корова? — картинно обиделась Аня.

Стася встала рядом с ней — в тёмно-синих шёлковых брюках и бархатисто-чёрной кофточке.

— Да, пожалуй, ты права. Я корова. И с этим ничего не поделать… Туфли давай.


— Глаз к чему чешется? — спросил Аспирант.

— Смотря какой, — не оборачиваясь, ответил Сергеич. — Правый к свадьбе, левый — побьют.

— Левый, — с сожалением сказал Аспирант. — А вообще — как много в русском народе примет к «побьют». Наизнанку надел — побьют, нос чешется — побьют, а теперь, оказывается, и глаз…

— Ещё если верёвочку поднимешь, — сказал Олег.

— Ничего себе… Можно сказать, обложили. Так, кто это у нас там?

На столе стояло шесть ноутбуков, на каждый поступало изображение с телекамеры. Три телекамеры смотрели в окна квартиры Карповых, одна на вход в подъезд, две давали общую панораму двора.

— Не, это кто-то тоже левый, — сказал Сергеич.

— Пока не торопись с выводами…

Аспирант чем дальше, тем больше чувствовал, что идёт потеря темпа. В игре, ещё не перешедшей в схватку, всё время возникал новый игровой элемент, который ты не мог учесть ещё минуту назад. И непонятно, что с этим делать…

Разработанный штабом Комитета план (и в разработке Аспирант принимал участие, так что винить, как это принято, одних только штабных он не мог) на глазах расползался по швам, а ещё ничего не началось. Что будет, когда «сыграет труба», он даже боялся себе представить.

А ведь задача, поставленная перед ним и его крохотной группой, была проста до неприличия: вести наблюдения над Карповым, в которого был внедрён дремлющий «десантник», и в тот момент, когда Карпов вступит в связь с приближающимся десантным кораблём, дать сигнал своим силам, которые сейчас скрытно разворачиваются в окрестностях будущего плацдарма.

И тут чёрт принёс Благоволина с двумя, как минимум, балогами. Ладно, один лежит в холодильнике, второй вычислен и может быть в любой момент взят. Но сам-то Благоволин где-то рядом, невидим и неслышим — а главное, совершенно непонятно, что у него на уме.

И вообще — всё совершенно непонятно. Все оказывались не теми, кем казались по первому впечатлению — да и по второму-третьему тоже. Иногда Аспирант начинал с ужасом думать, что слово «истина» вообще ничего не означает: оно пустое, беспредметное. Истины нет как таковой. Не на что опереться — разве что на свои предрассудки. Потому что рассудок отказывает.

Мы думали, что встретились с балогами впервые в шестьдесят восьмом. Нет, были встречи и раньше, но почему-то балоги всегда уходили.

Нам показалось, что балоги очень высоко ценят человеческие тела, потому что их религия заставляет их воспринимать чужое тело как достойное вместилище для их бесценного предка и бла-бла-бла. Нет, выяснилось, что балоги могут перебить массу народу, лишь бы другой клан не завладел спорными телами — примерно как кочевники перережут угнанное стадо, лишь бы оно не досталось соседям. Слава богу, это случалось не на Земле…

Мы считали Путь монолитным движением, управляемым из какого-то центра, со строгой иерархией и дисциплиной. Нет, оказалось, что это такое космическое Гуляй-поле, тьма самостоятельных банд, жёстко конкурирующих за право разграбить то или иное село. Иногда они даже убивают друг друга.

Нам развешали на уши полтонны лапши на тему Замкнутых: это, де, инсургенты, восставшие против тысячелетнего (миллионолетнего?) образа действий, загнавшего могучую цивилизацию в тупик. Нет, это всего лишь новое оформление для старой философии — и, как всё новое в этом старом мире, куда более жестокое, чем прежде. Замкнутые они — потому что в их круг трудно попасть, они отбирают из всех имеющихся в зоне доступности кланов лишь каких-то избранных, причём отбирают по им одним известным критериям. Что и как Замкнутые намерены предпринять в отношении Земли — остаётся вопросом. Во всяком случае, один раз они нас уже использовали…

— Это его сынок, — сказал Сергеич. — Его, кстати, полицаи вчера за что-то прихватывали. Не стал спрашивать, чтобы не усложнять.

— Правильно, — сказал Аспирант. — Куда он намылился, интересно, такой красивый?

— Танцы в клубе, — сказал Олег.

— А у них тут и клубы есть?

— Клуб. Один. Бывший кинотеатр «Прогресс».

— Понятно… И что, хороший клуб?

— Не были, не состояли, не участвовали, — сказал Сергеич. — Хотя пиво туда, говорят, привозят замечательное.

— Кто говорит?

— Да вот как раз Карпов с сынком об этом беседовали…

В кармане Аспиранта задрожал телефон.

— Да?

— Пап. Ты сильно занят?

— Ну… есть немного. Скажем так: привязан к месту. А что?

— Поговорить хотел. Об очень важном.

— Ближе к ночи, наверное, а то и — завтра. Не знаю.

— Понял. Как бабушка?

— Без перемен. Предложил перевести её в Москву, но сказали, что пока вообще нельзя трогать. В общем… не знаю. Остаётся только ждать.

— Ты… правда ничего не можешь сделать?

— Что ты имеешь в виду?

— Не знаю. Ничего, наверное. В любом случае… всё равно это по телефону не получится.

— Да, я тоже по телефону не люблю. Давай отложим до встречи.

— Хорошо…

Он дал отбой, и тут же телефон завибрировал снова. Номер звонящего не определился.

— Да, — сказал Аспирант. Выслушал короткое сообщение. Положил аппарат в карман.

— Они наткнулись на Благово. Сейчас будут брать. Нам велено быть готовыми ко всему.


Да, на новый схрон Благоволина комитетчики наткнулись — совершенно случайно, заключая город в пока ещё дискретное кольцо и выбирая опорные точки заслонов. «Разведка доложила точно», группа захвата по обыкновению слегка слажала, так что образовалось по единице «груза-200» и «груза-300»; впрочем, если иметь в виду боевые кондиции существа «Благоволин», то это ещё туда-сюда.

В результате Благоволин был сначала доставлен на вертолёте на опорную базу под Элистой, а оттуда — в достраиваемый замок «Эльсинор» немного западнее Геленджика.

До Элисты он летел усыплённый слоновьей дозой смеси ромпутана и карфентанила, а в Элисте в него подсадили десантника Треугольник сто девяносто пять.


После разговора со Степаном Григорьевичем Глеб чувствовал себя окончательно разобранным на запчасти. Буквально — выбили из под ног Землю. Именно так, с большой буквы.

То есть вся та лабуда, которую нам скармливали кино, игрушки и тиви — правда? В смысле, не то что частая правда, но и не сплошная выдумка, а как бы прививка от правды, чтобы мы в нужный момент оказались растерянными и вообще никакими? Но при этом есть и наши, которые в теме, но эти наши, может быть, никакие, нах, не наши, а именно что инопланетные шпионы и диверсанты? И — родители?.. Вот в это как-то не хотелось верить. Да нет же, просто всё так запутано, что нормальному человеку разобраться невозможно. Глеб буквально месяц назад прочитал «Человека, который был Четвергом». Вот что-то подобное и тут… но всерьёз.

Внутри всё дрожало и металось.

Не до конца помня себя, Глеб заглянул в гараж. Включил свет, закрыл за собой дверь. Забрался в «москвич». Внутри почему-то стоял сильный запах озона. И чего-то ещё, полузнакомого и тревожного. Как будто… так… запах мокрого меха, какого-то растительного масла, далёкой гари… чего-то ещё. Это сидело в глубине памяти и не пускало.

Глеб открыл бардачок.

Странный предмет там так и лежал. Правда, сейчас он почему-то выделялся, это чувствовалось, но описать это «выделение» Глеб не мог. Ну, как будто среди мультипликационного фильма возник реально отснятый грубый, вещный предмет.

То есть вот это — инопланетная штучка? Сделанная за световые годы и всякие там парсеки?

Глеб протянул руку — и понял, что рука как бы притягивается к этой вещи. Возьми. Возьми…

Он взял.

На ощупь вещь странным образом была другая, не такая, как он помнил. Тогда это был просто пластик, тёплый, слегка шершавый. Сейчас Глебу показалось, что он обхватил живое существо. Оно никак не выражало ни возмущения, ни радости, но какой-то слабый ток всё-таки проник в руку…

Сейчас он смог рассмотреть это очень внимательно. Брусок длиной сантиметров двадцать пять и в сечении пять на два, но притом как бы оглаженный со всех сторон, то есть ни одного острого угла и ни одного ребра, всё округлое и приятное под пальцами. Брусок изогнут волнообразно, но совсем чуть-чуть, ровно столько, чтобы удобно лежать в руке. Продолговатая клавиша оказывается как раз под большим пальцем. Похоже, её можно двигать вперёд и назад. С обратной от кнопки стороны, как бы со стороны брюшка, материал бруска становится полупрозрачным, и сквозь стенку угадывается продолговатая полость, в которой лежит переливающийся перламутровый шарик. Он чуть светится изнутри…

Значит, именно этой штукой можно всаживать пришельцев в людей и извлекать обратно? И не только в людей…

Глеб аккуратно положил вещичку в левый внутренний карман куртки, запер машину, запер гараж, вспомнил, что не погасил там свет, отпер гараж…

Снова обрушилось то странное состояние разбитости пространства на ячейки, когда кто-то или что-то изолирует от тебя ненужное и прокладывает коридор к необходимому. На этот раз коридор был короткий. Глеб обошёл машину и, повозив ногой по полу, нащупал кольцо подвального люка. То есть это вряд ли можно было назвать подвалом — просто прикрытый рифлёной железной пластиной конец смотровой ямы: для «москвича» она была длинновата. На дне ямы стоял деревянный ящик для инструментов. Глеб достал его, покопался — и на дне обнаружил железный ящичек, похожий на пистолетный сейф, только с ручкой для переноски. Ящичек был заперт. Глеб взял его с собой, вернулся к выходу из гаража, теперь погасил свет, запер ворота и пошёл домой.

Начинало темнеть.


Тем утром меня настиг адаптационный синдром, и я провалялся почти до полудня. У меня это обычно выглядит как хорошее похмелье без всех предварительных этапов. На сей раз было легче — видимо, Яшино шаманство мне всё-таки помогало, я ведь и про головные боли забыл, и коньяк по утрам был теперь вовсе не обязателен, — но на всякий случай я дал организму поблажку. Тут ещё и гроза… Я зашёл в сеть — и получил ответную записочку от ненастоящей Таньки с фотографией её настоящих шиншилл: Ксюхи и Пятака. Запустил дешифровщик…

Это была короткая справка на Глеба Всеволодовича Лосева, год рождения тысяча девятьсот девяносто седьмой, место рождения г. Дубна Московской области, родители Лосев Всеволод Владимирович и Лосева (Бахтина) Мария Андреевна. Роды нормальные при сроке беременности тридцать пять недель. Размер плода при рождении сорок сантиметров, вес три килограмма семьсот граммов. Зачатие, беременность и роды проходили в рамках эксперимента «Посредник». Всё это время в теле Марии Лосевой находился в латентном состоянии десантник Квадрат девятнадцать…

Мне предписывалось установить плотное наблюдение за Глебом Лосевым и в случае «эксплойтных проявлений» нейтрализовать его любым доступным способом.

Сказать, что я был потрясён, удивлён, повержен — нет, ничего такого. Мы знали, что Комитет не брезговал опытами над детьми; более того, наши в этом отношении были ещё гуманны — в сравнении, скажем, с китайцами… Ну да, слишком многое поставлено на карту, да, нельзя воевать в белых перчатках, да, кто-то должен добывать знания, и если другого выхода нет — то что? Да ничего. В подобного рода организациях мораль мутирует стремительно; более того, я подозреваю, что случись вторжение как-то более по-мудацки (куда уж более, но…), и окажись, что только дети и подростки могут воевать, а взрослые должны сидеть по пещерам и, скажем, усиленно размножаться — буквально через три месяца всё население планеты будет убеждено, что именно так и нужно, что так и правильно. Сразу найдётся подтверждение этому и со стороны попов, мулл, раввинов и прочих учителей жизни. Да и вообще…

Нет, я испытал лишь сильнейшую досаду, что вот так всё сошлось и нейтрализовать сына моего друга детства поручено именно мне. И не отвертишься.

Что делать… За день я приложил некоторые усилия и более или менее точно установил траекторию движения Глеба. Узнал, что он посетил Стёпку. Заодно посетил Стёпку сам. Посидели, обменялись соображениями. Раскрывать ему обстоятельства рождения Глеба я не стал, но мне показалось, что он сам что-то такое заподозрил. Чёрт, всё кончится, и я заберу Степана отсюда. В Саяны. К Венику, на всю зиму… Или в Араратскую долину. В общем, в правильное (прави́льное) место.

Но было ещё почти лето. После гроз из дальних степей — а может, из самой Африки — повеяло жаром. Стало как в предбаннике: тепло и сыро. Темнело…

5.

Что заставило его позвонить Стасе, Глеб и сам не мог потом сказать. Просто получалось, что больше некому. И оставаться одному было невмоготу. Выговориться нельзя, но хоть перебить поток собственных мыслей…

— Стася, это я, Глеб…

Он позвонил в какое-то очень шумное место, причём не сразу понял, что это за шум. Вокзал, гомон, гудки… Так ведь нет в Тугарине вокзала.

— Алло! Глеб? Я плохо слышу!

— Я просто так звоню!

— Ты где? Ты почему в школе не был?

— Потом расскажу!

— Так ты где?

— Дома!

— Приходи в «Прогресс»!

— Зачем?

— Да так! Потусим! Приходи, правда! А то я одна!

— Хорошо!

— Найдёшь?

— Найду! На Абрикосовой? — всё же решил уточнить он.

— Ага!

Ну, тогда что его искать? На параллельной улице, пять минут ходу. Правда, это кинотеатр… но всё меняется, не так ли?

Вопрос «что надеть» не стоял: всё равно выбирать пока не из чего. Есть только чистая запасная футболка — правда, фирменная, с концерта Оззи Осборна. Её и наденем… Потом он покрутил в руках «посредник». Оставлять дома его почему-то не хотелось, снова прятать в гараже — тоже. Он сунул его под ремень сзади, не понравилось, переместил вперёд. Вот так нормально. Под курткой будет не видно.


Вован, Кирилл и с ними Суслик тоже шли в «Прогресс», но с другой стороны — в смысле, направлялись к служебному ходу. Платить по сто рублей за билет никто из них не собирался. Ну и, кроме того, контрабанда тут не поощрялась.

«Прогресс», бывший кинотеатр (впрочем, в подвале сохранился маленький зальчик мест на тридцать, в котором стоял дивиди-проектор, но работал он только в выходные, когда там собирался клуб любителей кино), находился ровно на стыке районов и по какой-то прихоти менталитета горожан считался нейтральной зоной, водопоем во время засухи — в общем, чем-то таким, общим. Не то чтобы на танцах, которые проводились по вторникам и пятницам, не бывало драк — какие танцы без драк, ну что вы? — однако дрались, так сказать, по чисто личным мотивам, а не по принципу районной принадлежности. Никаких «наших бьют!» тут не звучало — это был бы вызов локальной морали.

Пиво, кстати, туда действительно привозили хорошее.

Наши герои довольствоваться пивом не желали, поэтому Кирилл спёр из бара отца бутылку ноль семь финской лаймовой водки — тот регулярно закупался в дьюти-фри, но поскольку пил мало и редко, то водка скапливалась до состояния полной неучтённости, чем сын и пользовался время от времени; сейчас он имел ещё и «план Б», а именно — снова подпоить Стасю и снова раскрутить её на секс; нельзя сказать, что она понравилась ему больше безотказной Кибовской, скорее, просто заело ретивое. Отказ был не по-девичьи прям и, говоря по правде, оскорбителен.

Однако же планам мести не суждено было сбыться: перелезая через забор, Кирилл зацепился за что-то полой пиджака, стал освобождаться, сделал неверное движение — и бутылка выскользнула из внутреннего кармана прямо на асфальт.

Вован, перелезший первым, замер, медленно оглянулся, потянул носом и сказал:

— Ну ты мудак.

Запах действительно был умопомрачительный.

Последним забор перемахнул лёгкий Суслик.

Вован постучал в дверь. Подождал, постучал ещё. Дверь приоткрылась. Это был двоюродный брат Вована, по случайному совпадению тоже Вован, электрик «Прогресса». Различали они друг друга только по прозвищам.

— Здорово, Бобёр! — сказал Вован-электрик.

— Здорово, Хомяк! — ответил Вован-школьник.

Они стукнулись кулаками и обнялись, как будто не виделись вечность.

— Этот с нами, — сказал Кирилл Хомяку, кивая на Суслика.

(Какое-то засилье грызунов, однако…)

Хомяк ничего не сказал и даже не посмотрел в его сторону. Надо сказать, он не одобрял клевретов младшего двоюродного и считал, что рано или поздно они его подставят. Так что он просто молча пропустил всех и запер дверь.


Уже затемно я вернулся от Степана, залез в сеть, и мне тут же упало ещё одно сообщение. Буквально час назад в Знаменске, в одной из секретных лабораторий, не имеющей к нашей тематике ни малейшего отношения, произошёл взрыв. Один человек погиб, двое получили ранения. Согласно их показаниям, погибший подвергал структурному анализу кристалл, по описанию идентичный «капсулам» балогов. Поскольку никому до сих пор ни разрушить, ни просканировать капсулу не удавалось, идёт изучение методов анализа, которые применял погибший. По оперативным данным, капсула поступила из Тугарина от гражданина Халикова Артура Наильевича, генерального директора ЧП «Артур»… Установить контакты Халикова А. Н. — ну и всё такое…

Халиков так Халиков. Нам, татарам, всё равно — что водка, что пулемёт, лишь бы с ног валило.


Чувствуя себя каким-то примороженным, Глеб взял билет, прошёл мимо мордатого охранника, который небрежно обмахнул его лопаткой металлоискателя, и вошёл внутрь. Гардероб не работал — наверное, ещё не сезон. Коричневые занавески в глубине его шевелились. Направо была дверь с надписью «Служебное помещение», налево — коридор ломался под прямым углом, и там, на изломе, бушевал лиловый и зелёный свет и воздух прогибался под тяжёлым дынс-дынс-дынс!..

Глеб, слегка напружинив шею и плечи, шагнул в зал.

Народу было не так чтобы много, и в основном он сгрудился вдоль длиннющей барной стойки. Танцевало человек, может быть, пятнадцать. Зелёные лазерные лучи пластовали воздух над их головам. То ли колонки барахлили, то ли усилитель, но на басах начиналось какое-то дребезжание. Похоже, здесь к этому уже привыкли.

Глеба подвинули в сторону, в зал вошла группа взрослых парней и сразу, срезая уголь сквозь танцующих, направилась к бару. Следом за ними — два полицейских в форме, с дубинками на поясах. Парни моментально слились с линией спин, а полицейские медленно и солидно пошли вдоль этой линии, изредка заглядывая через головы и плечи.

Сначала он не видел никого знакомого и уже хотел звонить, но тут ему помахали от ближнего края барной стойки, и теперь уже было непонятно, как он их не замечал: Аню в ярчайшем красном платье и Стасю в чёрном костюме. Он помахал в ответ и двинулся к ним вдоль стенки.

— Привет! — хором закричали девчонки, и Глеб понял, что они уже клюкнули по маленькой. Видимо, бармена присутствие полиции не напрягало.

— Привет! — приходилось кричать даже в упор.

— Ты чего не звонишь! — крикнула Аня.

— Кому? — удивился Глеб.

— Ну, мне!

— Так у меня номера нет!

— А-а! Ну тогда ладно! — она повернулась к стойке и стала делать бармену знаки.

— Пить будешь? — крикнула Стася.

— За компанию! — ответил Глеб.

— Анька, три!

— Не дура, знаю! Вита-алик!!!

— Ты чего в школе не был? — крикнула Стася.

— Я что-то пропустил?

— Вряд ли! А это что? — она показала на глаз.

— Волк набросился!

— Кто?!

— Волк! Дикий город у вас, волки по улицам ходят!

— Свистишь!

Глеб помотал головой. И вдруг увидел, как у Стаси меняется лицо.

Он оглянулся. Как раз на этот конец барной стойки открывался ещё один коридор, откуда тянул сквознячок — а теперь по нему приближались клином (или свиньёй, или тремя богатырями, кому как больше нравится) Вован — в центре, Кирилл — справа и позади в полушаге, Суслик-Радько — слева и позади на шаг.

Глеб почувствовал, как пальцы Стаси впиваются в его плечо.

И тут же ему стало спокойно и почти скучно.

Кирилл обогнал Вована, сунулся было к Стасе, но Глеб сделал полшага вправо и вперёд, и Кирилл наткнулся на него. Сдуру он решил, что так даже лучше, попытался схватить Глеба за грудки — и неожиданно для себя слегка отлетел назад от несильного толчка в грудь.

На миг ему стало страшно. Нет, не от предчувствия поражения в драке: во-первых, этого просто не могло быть, потому что не могло быть никогда; во-вторых, он этого просто не боялся — и не раз отлёживался дома, хорошо помятый заводскими, не переживая ничего, кроме возбуждающих воспоминаний. Он бы и на нож пошёл, случись вдруг такое. Бойцом Кирилл был бестолковым, но и бесстрашным притом. Поэтому сейчас он испугался чего-то другого… нет, он не смог бы объяснить. Вот высоты он боялся, это да. И сейчас как будто оказался над пропастью.

Но это была доля секунды. Потом всё прошло.

Глеб как-то сразу, не бегая глазами, видел всю картину и оценивал возможные ходы. У него не прибыло ни сил, ни скорости, просто мышление ускорилось и позволяло перебирать варианты и оценивать риски. Принимать драку здесь было нерационально — слишком много народу, слишком много посторонних предметов, да ещё полицейские за спиной… В это время Суслик, прихватив за локоть набычившегося Вована, показал на что-то в зале, Вован кивнул — и, шагнув к Глебу, ловким движением ухватил его за шею и, зажав голову под мышкой, поволок в коридор.

Глеб, собственно, и не возражал.

Видеть он ничего не мог, но то ли слышал, то ли догадывался, что кроме клевретов Вована за ними рванула Стася, а за нею — Аня. Это было забавно.

Вован хотел распахнуть дверь его, Глеба, головой, но Глеб выставил руку и влетел в вонючее, освещённое «противонаркотическими» лампами помещение туалета. Пол был мокрый и очень скользкий, Глеб вынужден был скользить по нему, пока не упёрся руками в умывальник. Сзади налетел Кирилл, ударил выставленной вперёд ногой в спину. Удар прошёл вскользь, Глеб успел повернуться. Кирилл стоял перед ним, даже не удосужившись поднять руки, Вован набегал, на нём висела Аня, а в дверях Стася заклинилась с Сусликом.

Глеб выдал Кириллу прямой правой в нос — чтобы кровь, это пугает. Он просто не знал, что от крови Кирилл только заводится. Кирилл провёл рукой по носу, посмотрел на ладонь. На лице его расплылась довольная улыбка.

— Нормально! — сказал он и ринулся в беспорядочный бой, пытаясь достать Глеба кулаками и ногами. Со стороны это, наверное, казалось страшным.

Некоторое время Глеб просто отводил удары предплечьями и коленями, пока не понял, что сделал ошибку в самом начале: правая пожёванная рука стремительно теряла силу. Он снова оттолкнул Кирилла тычком в грудь, не забыв подсечь ногой. Кирилл грохнулся на мокрый кафель, заелозил, вскочил…

И тут произошла неожиданность: «посредник» выскользнул из-под ремня внутрь джинсов, скользнул по штанине вдоль ноги, вылетел на пол и откатился к Кириллу.

— Шокер! — завопил Суслик не своим голосом. — У него шокер!

Как будто это была динамитная шашка. С догорающим фитилём.

Глеб бросился за «посредником», однако Кирилл успел первым. С ещё более довольной улыбочкой он направил мнимый шокер на Глеба и сделал выпад, нажав на клавишу.

Глеб почувствовал мягкий удар в грудь и мгновенную слабость и пустоту во всём теле. Ноги подогнулись, но он не упал. Будто умираешь на секунду, говорил Степан Григорьевич, но нет, совсем не умер, совсем не умер, а как мягкой подушкой… Потом силы вернулись, а «посредник» в руке Кирилла заметно дёрнулся.

В глазах медленно таяла фотография всей сцены, сделанная каким-то шаржирующим аппаратом: фигуры ребят, запечатлённые в неестественных позах, как на старых иллюстрациях немой сцены «Ревизора» — раскорячившийся Кирилл; Вован, только что осознавший, что у него на плечах висит Аня; Аня, не знающая, что делать дальше, потому что просто лупить по шее бесполезно; Суслик, одновременно устремлённый в две стороны — и подскочить, чтобы дать Глебу в морду, — и махнуть за дверь и там притвориться веником; Стася будто в прыжке, но ещё не совсем в прыжке, потому что не выбрала, на кого прыгать — и всё это не фотография в обычном понимании, а как бы раскрашенный карандашный рисунок, причём такие цвета никто бы не выбрал: тускло-кислотная гамма…

— Это не шокер, — сказал Глеб. — Им нельзя так. Дай…

Но Кирилл решил, видимо, что неправильно нажал клавишу. И он сдвинул её — как на фонарике.

И тут же закричала Аня.


Они сидели в крошечном треугольном скверике «у фонтана». Скверик весь зарос уксусным деревом, побеги проникали сквозь скамейки, и даже в фонтане, не работающем со времён перестройки, тоже росло дерево. Триста метров пробежки дались трудно. Сидели, курили взасос.

— Как там у меня? — спросила Аня.

Стася посветила зажигалкой.

— Да почти ничего, — сказала она.

— Уха нет?

— Ухо есть. Ну, волдырик вскочил. А, вот ещё за ухом тоже. И больше ничего. Волосы целые. Болит?

— Жжёт. Просто насквозь жжёт. Так что это было, Лосев?

— Ты нацепила на ухо капсулу «мыслящего». Эта машинка втянула её в себя. Она приспособлена забирать капсулы или…

Глеб перевернул «посредник». В темноте он чуть-чуть светился. А может, так казалось. Сквозь опаловое брюшко просвечивали два шарика. Похоже, там было место ещё для четырёх.

— Наверное, их как-то можно вынуть, но я не знаю, как он открывается. Тут нет никакого замка. Но открываться он должен, это точно.

— Это оружие какое-то? — спросил притихший Суслик.

— В общем, да, — сказал Глеб. — Только им не убивают. И на нас оно не действует. Только на совсем взрослых. В них можно всадить чужое сознание.

— Чьё? — спросила Стася.

— Того, из кого сознание перед этим забирается. Но для этого нужна другая машинка, помощнее. Она и делает эти жемчужины. А потом ими заряжают… вот… — он поводил «посредником» перед собой.

— Ты это откуда знаешь? — спросил Вован.

— Сизов рассказал, Степан Григорьевич.

— Да он же ку-ку! — хохотнул Кирилл. Его внезапный и сильный, до потери ориентации, испуг прошёл. Теперь он снова был весёлый, злой и готовый к решительному реваншу.

— Помолчи, Прох, — махнул на него догорающим окурком Вован. — Ты что, знаешь Сизова?

— Познакомился, — сказал Глеб. — А вообще он с моим отцом в одной школе учился.

— А ты, что ли, его знаешь? — спросила Стася Вована.

— Да не… Но тут… вчера, что ли… В общем, с отцом последнее время творится что-то неладное, ночами кричит, вскакивает… так мать ему и говорит, а я с кухни слышу… говорит: «Сходил бы ты к Сизову». И батя в ответ: схожу, мол… вот соберусь…

— А у меня идея, — сказала Аня. — А давайте вот прямо сейчас и пойдём к Сизову. Всей толпой, а?

— Всей — не надо, — сказал Вован. — Лосев, я, Анька… и хватит. А вы пока посидите…

— Нет уж, идти — так вместе, — ёжась, сказала Стася.

— Да, — сказал Глеб, — мне тоже так кажется. Только давайте не сегодня? Потому что… голова лопается. Слишком много всего.

— Чего слишком много? — спросил Кирилл с вызовом.

— Сначала я узнал, что бабушка в коме, — ровным голосом сказал Глеб. — Потом я узнал, что у меня есть старший брат, о котором родители помалкивали. Кроме того, я узнал, что про себя они тоже не всё рассказывали и самое главное утаили. Потом я узнал, что Землю готовятся захватить какие-то космические сволочи, начали давно и, возможно, вот-вот навалятся снова. Захватывают они мир тихо с помощью вот таких машинок, как эта. Потом я хотел с кем-нибудь поговорить, и оказалось, что поговорить мне почти не с кем. А когда заговорил, мне чуть не набили морду. По-моему, для одного дня в самый раз.

— Ну не набили ведь, — сказал Вован. — Замяли это, понял? Почему ты сказал, что космические?

— Сизов сказал, — Глеб посмотрел на «посредник». — Я только повторяю.

— То есть эти… жемчужины… — Стася как будто покрутила в пальцах исчезнувшую капсулу, — это и есть инопланетяне?

— Получается, так, — сказал Глеб.

— Обалдеть, — сказала Стася. — А мы их Артуру отдали.

— Ну и фиг с ними, — сказала Аня. — Мы-то думали, это жемчуг такой.

— А ты ему все отдала? — спросил Вован.

— Я дура, да, — сказала Аня. — Знаю.

— Да ладно, — сказал Вован. — На кой они нам?

— Так что будем делать? — спросила Стася. — После всего?

— А что можно сделать? — сказал Глеб. — Я вот сижу и думаю: что можно сделать? И ничего в голову…

— Что-то мы сразу во всё поверили, — сказал Кирилл. — А может, нам Лосев гайки крутит? Ну-ка, давай-ка по порядку. Суслик, расскажи, а то, может, Лосев и не знает — про мужика того, которого физик сбил…

Они ещё долго пытались сложить головоломку, но потом поняли, что деталей не хватает. Но где взять недостающие детали, никто не мог предложить. Всё сводилось к тому, что надо идти к Сизову, но ведь и ему придётся просто верить на слово…

— На сегодня — ша, — сказал Вован, кладя руку на Анино плечо. — Трепотнёй ничего не решим. Ты это… Лосев… хреновину эту заныкай понадёжнее, домой не неси. Мало ли. Завтра на свежие головы по-новой пробежимся…

Это была самая длинная речь Вована, которую слышали почти все из присутствующих. Возможно, Аня и слышала что-то чуть подлиннее, да и то сомнительно.

6.

— Не, насчёт Аньки ты неправ, — Стася легонько пнула какой-то случайный камушек. Камушек отскакал на пару метров и остановился на пути Глеба. — Она боец. Она настоящая. Блондинку даёт иногда — но это так, для простоты. У неё дома знаешь какой трындец. Отец умер, давно ещё. Хороший мужик был, жалко его. А отчим мутный какой-то. Мать — дура. Оба бухают. Как выходные или праздники — Анька ко мне жить уходит…

— По ней не скажешь, — Глеб тоже пнул камушек, но неудачно: она закрутился и по дуге укатился с дорожки.

— Да я и говорю — кремень девка. Боец. У нее брат старший, Дэн — они прям похожи, он тоже классный был. Убили… сколько уже… семь лет назад. Он цветочников областных крышевал — с Артурчиком — Анька Артурчика-то откуда знает… Кто-то наехал на них — Артурчик проскочил, а Дэна вон — похоронили… Артур ей раньше денег давал — родители-то не зарабатывают ничего… А потом она у него брать перестала. Не знаю, почему. А Дэн — он реально классный был. Нас мелких на «бумере» катал, Аньке — ей семь по-моему было, так он ей майку «шанель» подарил — на три размера больше… Анька ее до сих пор носит. А младший который у них — отчима сын, он походу дебил. Пять лет ему — за Анькой подглядывает все время, лифчики у нее таскает. Я бы убила. Вообще, я когда на Аньку смотрю — сразу понимаю как у меня все неплохо…

— А у тебя родители кто? — спросил Глеб, испытывая странное смущение.

— Кто? Матушка практик, папахен идеалист. Самое страшное, что можно придумать.

— Наоборот — ничем не лучше… Не, в смысле — занимаются чем?

— Папа — инженер. По насосным станциям. Сколько помню — сидит на нефтяной платформе где-то рядом с Суматрой. Месяц дома, одиннадцать — там. В этом году вообще не приехал. Зато магнитики присылает… приколько, да? А матушка в Сиэтле. Два года назад замуж по интернету вышла. Много пишет.

— А чего ты с ней не поехала?

— Нужна я ей там…

— Так ты что — одна?

— Ну, в общем, да. Считается, что тетка за мной приглядывает. Но у нее, слава богу, своих тем хватает. Заходит раз в месяц, проверяет, чтоб нормально питалась… ну и вообще. Это рыбка какая-то аквариумная есть, которую раз в месяц кормят и раз в год воду меняют…

— Круть, — сказал Глеб, глядя под ноги.

— А знаешь, да. Я сейчас вообще уже не представляю, как можно с кем-то в одной квартире жить: они же ходить будут, говорить, думать над ухом. Меня даже Анька — день на третий так выбешивать начинает…

— А как же — когда замуж выйдешь?

— За кого?! За тебя если только. Ты парней разве здесь видел? Анька вон, самого нормального отхватила — и то мается.

— А Карпов — он так прям нормальный?

— Ну… Пенёк, конечно. Но знаешь… Вот если на нас кто-то нападёт: американцы там, фашисты, инопланетяне — всё равно… вот мне кажется так: все разбегутся. Начальство, полиция, армия… парни наши… А Вовка возьмёт лом и пойдёт проламывать им бошки, хоть ему никто приказывать не будет. Приметно так.

— Ну, а этот… Прохоров?

— Ты поругаться со мной хочешь?

— Ни-за-что!

— Тогда смени тему.

— Меняю… Ты, может, знаешь — когда этот памятник поставили?

Они как раз поравнялись с ободранным памятником Неизвестным пионерам.

— Не-а. Вообще, помню, отец говорил, тут раньше памятник какому-то революционеру стоял. Только потом он шпионом оказался, памятник снесли, а место осталось. Ну и поставили этот. Но когда это было — не знаю. Давно… Слушай, Лосев. А мы же сейчас серьезно влипли, да?

— Типа того.

— Может, тебе все-таки с отцом своим поговорить? Ну — раз он при этих делах, может он знает, как все это спокойно разрулить. Не сдаст же он тебя, в конце-то концов?

— Поговорить придётся, — сказал Глеб, пристально разглядывая монумент. — Но пока не на эту тему.

— Почему?

— Я не уверен, что он на нашей стороне… — он помолчал. — Я как будто всегда знал, что отец… что он чем-то очень странным занимается, чем-то… не знаю. При том, что… мама никогда мне ничего не говорила. Она вообще о нем не говорит.

— Ну, вообще-то… — раздумчиво протянула Стася. — Учитывая, что он ее бросил, еще и с ребенком…

— Да вот в том и дело — что никто никого не бросал. Там что-то совсем другое случилось.

— В смысле?

— Понимаешь — они никогда не ругались. Вообще. Ну, люди когда расходятся — должны быть какие-то скандалы, битье посуды… А я этого вообще не помню. У них привычка была — один начинает фразу, другой заканчивает… Мне вообще кажется, они почти никогда не расставались. Все время что-то обсуждали, спорили, я… я просыпался ночью от их голосов, у мамы такой звонкий голос был… Выходил на кухню в пижаме — пять утра, они сидят, бледные оба — что-то рисуют фломастером прямо на столе. Отец потом одеколоном оттирал, говорил, что иначе наш стол украдет ЦРУ… А потом мы просто раз, и уехали. Мама собрала две сумки… Как сейчас помню: часа четыре тащились из Дубны на Ярославский вокзал на такси… И в следующий раз я отца увидел уже лет в девять — когда маму положили в больницу. Помню, его привезла серая машина, джип. И мне почему-то… очень не хотелось в нее садиться. — Он долго молчал, потом спросил: — Замёрзла?

— Есть малость, — сказала Стася.

Действительно, влажная теплота вечера вдруг сменилась пронзительной свежестью. Они оба посмотрели вверх: небо было усеяно звёздами…


Дав Женьке кой-какие инструкции, я сел в машину, отъехал за город в лесополосу и забрался в тайничок. Тайничок у меня такой, что попасть в него можно, только открутив правое заднее колесо. Не очень удобно, но вполне надёжно. Из тайничка я взял «посредник», пистолет «Вул», два запасных магазина и коробку патронов к нему, а также портативный детектор «второго сознания» израильского производства: они были чувствительнее и наших, и американских, и при определённых условиях брали даже «мыслящих», не внедрённых в тела. Всё это я рассовал по карманам, завинтил тайник, поставил на место колесо — и поехал к Артуру Наильевичу.

Мастерская «Артур» располагалась в заводском районе, в самом крайнем жилом квартале — дальше был пустырь. Вывески не было, да и кому она нужна — основные работы выполнялись на дому у заказчика, здесь только раскраивали стекло да хранили всякие герметики и краски. Тем не менее территория двора имела приличные размеры — шесть-семь грузовиков свободно поместятся, — и сам корпус мастерской был добротно сложен из белого кирпича. В корпусе было три ряда окон, и в верхних горел свет.

Пистолет я сунул за пояс, запасные магазины в левый карман ветровки, «посредник» — в правый. Детектор положил в барсетку, которую носил на длинном ремешке через плечо. Посидел ещё немного, освобождая сознание.

Всё.

Вперёд.

Я подошёл к тёмной двери под навесом, нашёл кнопку звонка и нажал её. Слышно было, как внутри колотится звонок.

Потом под навесом вспыхнул свет. Наверное, здесь была телекамера. Наверное, вот она.

Я улыбнулся в том направлении.

— Вам кого? — спросил голос, совершенно обесцвеченный скверным динамиком.

— Мне Артура Наильевича, — сказал я.

— Я вас не знаю, — сказал голос.

— Не сомневаюсь, — сказал я. — Но вам недавно звонили по поводу очень крупной неприятности в Знаменске, и я пришёл исправить ситуацию.

— Вы от Мони?

— Нет. Можно сказать, что Моня был от меня, но и это не до конца верно. Вы меня впустите, наконец?

Щёлкнул замок.

На первом этаже царила полная тьма и пахло машинами — металлом и смазкой. Налево вела тускло освещённая лестница. Я шагнул туда, и тут же в спину мне упёрся ствол.

— Руки поднял, — сказал голос с акцентом, которого я ой как дано не слышал…

— Шер Диль Мухаммадзаи, — сказал я, не оборачиваясь, — Львиное Сердце, неужели ты меня не узнал? — и повернулся.

О да, это был он. Тогда, при первой нашей долгой встрече, ему было семнадцать.

— Шайтан… — прошептал Шер Диль, опуская пистолет.

— Не бойся, я не к тебе, — сказал я, достал «посредник» и нажал кнопку.

Его откинуло к стене, но он удержался на ногах.

— Дар махалли зебо… — пробормотал он. — Я Двенадцатиугольник шастнадцать — сорок три…

— Я — Треугольник сто одиннадцать, — сказал я. — Продолжаешь исполнять обязанности носителя. Если я вот так подниму руку — начинаешь слушать только мои команды. Ясно?

— Служу Пути, — прошептал бывший Львиное Сердце.

А когда-то он служил у нас проводником, мстя моджахедам за замученного отца, школьного учителя, который посмел рассказывать детям о множественности миров. Всё-таки те, наверху, ткущие наши судьбы, склонны иногда к какой-то ненужной изощрённой жестокости…

Мы поднялись на третий этаж. Здесь была уютно обставленная комната с коврами, мягкими низкими креслами, кальяном, вазой с виноградом. Пахло странно и незнакомо. Если Артур и употреблял вещества, то не расхожие. А мог и не употреблять. В определённых кругах это считается хорошим тоном.

Шер Диль остался стоять в дверях.

Артур не стал подниматься, просто показал мне на кресло рядом с собой. Я устроился поудобнее, дотянулся до винограда, попробовал.

— Извините, — сказал я, — представляться не буду. Если у нас всё срастётся, мы больше не увидимся.

— А если не срастётся?

— Тогда имя не будет иметь значения. Ну да, я вас знаю, вы меня нет — вроде бы невежливо. Я мог бы назваться чужим именем, но это был бы обман, а я в делах предпочитаю полную открытость.

— Предположим, — сказал Артур.

— Вам уже успели предъявить? — спросил я.

Он помолчал.

— Мой человек ударился в бега, — сказал задумчиво. — Но он лох, двух дней не продержится — найдут. И тогда…

— Речь ведь идёт, я правильно понимаю, вот об этом? — я достал «посредник», выщелкнул капсулу, подал Артуру. Он положил её на ладонь, посмотрел как-то сбоку, по-птичьи, и кивнул.

— Вещь эта продажной ценности не имеет, — продолжал я. — А влипнуть с ними иногда можно очень по-крупному. Сколько у вас их осталось?

Я протянул руку, чтобы взять капсулу, и как бы нечаянно коснулся руки Артура. Теперь он был мой.

Такие сильные, красивые, волевые и харизматические мужчины, «альфа-самцы», ловятся на эриксон как изголодавшиеся карасики на голый крючок.

— Я постараюсь вас оградить от преследования за то, что произошло в лаборатории, — сказал я прежним ровным голосом. — Вашей вины нет, и никто не заставлял господина Левина отдавать образец на исследование — тут чисто его жадность и его корысть. А вы ведь не собираетесь сдавать детишек, если что? Потому что детишки ещё менее виноваты, чем вы. И просто случайность, что это они наткнулись на пустую землянку на Сухой балке, а не вы с Шер Дилем. Так что я думаю, это вы и наткнулись? Искали старый кабель и провалились под землю. Так ведь было, не правда ли? Сколько шариков было в коробке?

Артур посмотрел на мою руку, в которой я продолжал катать капсулу.

— Четыре, — сказал он и сглотнул. — Один у Левина, два внизу в сейфе, один я… подарил… девушке. Сестра моего погибшего друга. Сама как сестра мне… Я у неё сам заберу… так лучше.

(Он ведь понятия не имел, что в самых маленьких боксах хранится девять капсул — но вот откуда-то взял очень правдоподобную версию. Мо всегда помним и знаем больше, чем нам кажется. И умеем больше…)

— Хотите — сами, — согласился я. — Только потом сразу или в бетон его залейте, или в трубу заварите — но чтобы никто не добрался.

— Он опасный, — догадался Артур.

— Лаборатория-то взорвалась, — сказал я. — А так он может просто тихо убивать. Болезнь какая-то привязывается, молния притягивается, пожар…

— Так что это?

— Мы не знаем. Их раньше довольно много находили, сейчас реже. Я, когда в школе учился, помню, мы ими играли, обменивались — у них оттенки цвета разные были: чисто белые, голубоватые, зеленоватые… А потом они как-то постепенно исчезли. Ну и ребятишек за собой порядкам уволокли. Только в нашей школе — человек шесть: кто под машину, кто утонул, одного током убило… девчонку, Вальку Косолапову, в электромясорубку затянуло…

Теперь он это запомнит надолго.

— В общем, постараюсь я, чтобы вас по этому поводу не беспокоили. Ну а если побеспокоят вдруг — начальство наших доблестных стражей сейчас срёт битым стеклом пополам со скипидаром, — так просто покажите им эту проваленную землянку, да и дело с концом. Лежал, мол, один шарик на полу, а больше ничего интересного не нашли. Она на Сухой балке по тому же краю, где вы позавчера копали, только метров на семьсот — восемьсот повыше… Ну и про детей, конечно, ни слова.

Артур кивнул. Он казался сильно задумчивым. На самом деле у него сейчас шла перебалансировка полушарий.

Я положил капсулу на ладонь и втянул её «посредником». Артур равнодушно глянул на этот фокус, но не заинтересовался.

— Попросите Шер Диля сходить за остальными, — сказал я.

Артур кивнул. Львиное Сердце беззвучно исчез.

— Вы его знаете? — спросил Артур.

— Да, по Афганистану. Но не верьте всему, что он будет рассказывать. Делите на восемь.

— Кто же вы всё-таки? — не выдержал Артур. Перебалансировка закончилась, сейчас снова рулило левое полушарие: аналитическое, скептическое, «чёрное-белое», «да-нет»…

— Выражение «мировая закулиса» вы, наверное, слышали? — ухмыльнулся я, полностью освобождая его от гипноза. — Употребляют его неправильно, не по делу. Но мы есть.

Шер Диль принёс стеклянный пузырёк с резиновой пробкой, в котором лежали две капсулы. Я кивнул и положил пузырёк в один карман с «посредником». Там сразу возникло какое-то напряжение.

— Визит «мировой закулисы», — усмехнулся Артур. — Буду внукам рассказывать.

— Мы работаем, чтобы они у вас были, — сказал я, протягивая руку. — Если что, Шер Диль догадается, как меня найти…

Я спустился, провожаемый Двенадцатиугольником.

— Старайся полностью скопировать носителя, — тихо сказал я. — Ночь впереди — вспоминай, тренируйся. Скоро прибудет большой десант, ты мне понадобишься. Мой номер для связи… — и я продиктовал ему свой местный.

И уехал, стараясь не обращать внимание на буравящий мне затылок взгляд. Не знаю, чей.

Дома я отправил донесение, что прокачал Халикова, изъял имевшиеся у него капсулы, установил их происхождение — они из берлоги Благоволина. Завтра подберу остальные. Попросил шефа по возможности оградить Халикова от всяческих преследований, он мне ещё понадобится. Про встречу с Шер Дилем сообщать не стал — зачем грузить начальство ненужной им информацией?..

А уже когда засыпал, вдруг вспомнил: Благово ушёл в побег, прихватив Квадрата девятнадцать — и ещё, со слов Степана, Угла третьего. А в деле производства Глеба Всеволодовича Лосева тоже задействован был Квадрат девятнадцать… Нет, я верю в совпадения, конечно — когда все остальные возможности отброшены…

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги