Целый осколок.

Глава 1

Темное фентези с элементами Вселенной Warhammer 40,000 и Вселенной Звездных Войн. Псевдосреднековье. Не стандартное попаданство. Квестовая линейность сюжета. Сцены насилия. Цинизм. И разная-другая гадость, но в меру и без откровенной «чернухи». И все же гуманистам, моралистам, беременным женщинам и идеалистам данный текст читать строго воспрещается. Текст без взрывающей мозг идеи и вычурных поворотов сюжета.

«Книга для чтения на один вечер».

Но я очень надеюсь, что книга Вам понравиться, и вы проведете этот вечер с удовольствием.

P. S. В «тесте» использованы «изобретенные» слова и выражения, в чем автор сам признается, искренне раскаивается и просит его «понять и простить». Буква «К» в слове «тесто» пропущена сознательно.

Целый осколок.

Часть первая.

(или маленькая первая книга)

Глава первая.

Треснувший колокол, первая встреча с ГГ, чернила, много чтения официальных документов, бумажная пыль и очень много вопросов без ответов.

На кампаниле собора Сан-Марино города Нуэлл вечером прошлого дня треснул колокол. Треснул он как-то хитро, без четко видимой змеящейся трещины на массивном бронзовом теле или с грохотом падения отвалившегося куска. Ранним утром пастор собора вместе с викарием, шумно отдуваясь и пыхтя, с трудом поднялись наверх башни кампанилы. Самостоятельно преодолели все четыре яруса башни, правда справлялись они с подъемом тяжко и с длительными остановками.

Шли еле слышно шелестя шелками сутан и громко стуча при подъеме медными оковками посохов по деревянным ступеням. Потом, там, наверху, они долго-долго смотрели на треснувший колокол, протирали раскрасневшиеся потные лица платками, перебирали янтарные бусины четок и хмуро переглядывались с друг другом. После переглядываний, только вдвоем, без свиты, они обошли колокол по кругу с нескрываемым опаской косясь вниз и крепко держась за дубовые перила. Их величавое шествие заставило субдиакона, аколитов, чтецов и прочий клир терпеливо тесниться на узкой площадке верхнего яруса и пролете лестницы.

Обошли, вернулись на место с которого начали, вновь переглянулись. И с горестными вздохами раскрыли молитвенники. Шустрый носатый остиарий уже обмахнул пыльные половицы пола неведомо откуда добытыми пучком веток и тряпкой. Святые отцы еще раз вздохнули и заботливо придерживаемые под руки, опустились на колени. Молиться.

Начали для разогрева с Pater noster, затем громко прочли Sub tuum præsidium – под твою защиту прибегаем, и в завершении с чувством и очень воодушевлено затянули Oratio ante initium aliquod bonum opere – перед началом доброго дела. Затем плавно и без всякой связи перейдя к Benedicite Dominum – Благословите Господа. Клир чутко ловил ноты и органично вплетал в вязь голосов святых отцов басы субдиакона с остиарием. Теноры алколитов и пару козлячьих фальцетов чтецов в общую ораторию.

Голоса священников вначале чуть охриплые и одышливые, постепенно набрали силу и к концу незапланированной литургии уносились к небу раскатами грома, заставляя добрых горожан опускаться на колени на брусчатку мостовой, деревянные плахи перед входом в дома или прямо в подтаявший снег и весеннюю грязь. Замирать на мгновенье, вслушиваться трепетно и истово осенять себя знаком святого Бесконечного Круга. Они задирали просветленные лица вверх, к Небесному престолу и глаза их сияли светом веры.

Им всем казалось, что это ангелы Господни возносят голоса свои к стопам Его. Голоса чистые правдой и полные верой. И небо было тоже неимоверно чистым и наполнено светом солнца, словно доброе светило нарочно задержалось на небосклоне, озаряя своими лучами город, стены города, глиняную черепицу крыш домов, высокие острые шпили ратуши, соборов и дворца Наместника.

Но молитвы не помогли, и местный мерзавец звонарь с утра упрямо тянул за веревку раскачивая колокол и заставляя его издавать все те же гнусные и дребезжащие звуки, что неслись с башни кампанилы прошлым вечером. За ангельский хор эту гадостную какофонию не принял бы даже кантонский козалюб-пикинер, упившийся крепленным вином до полного изумления. Выходит, так, что в представительство Ордо Механикус, к молчаливым суровым технобратьям, святые отцы так никого и не отправили.

Леонардо Мауриччи де ла Маттэо де Франко Раннийский несколько секунд вслушивался в эти ужасные звуки, потом с треском свел вместе створки раскрытого окна, сделал несколько шагов влево вдоль стены кабинета и с силой захлопнул второе окно. Жалобно дзинькнули вставленные в свинцовый переплет рамы окна многочисленные цветные стекляшки. Но лучше в духоте, чем слышать это!

Леонард вскинул руки над головой и потянулся всем телом вверх, к сводчатому потолку, к темным балкам перекрытий. Резко бросил руки вниз, громко стукнув подкованными каблуками кавалерийских сапог по плахам пола, резко опускаясь на пятки. Несколько раз плавно и сильно повел плечами, качнул головой из стороны в сторону, разминая закостеневшую от одного положения шею. Плавным, мягким движением развернулся к огромному, в полтора человеческих роста зеркалу в строгой серебряной оправе. Всмотрелся, осмотрелся, дружески подмигнул своему зеркальному двойнику.

А что, он несомненно хорош! Красив. Высок и строен. Силен и… И умен! Как говорил гость отца из Серверных лесов – все эти… гм-м… как там их? А! Все угодья в нем! И еще он молод!

А плечевые накладки на его куртке делают плечи еще шире и мужественнее. Высокий строгий воротник твердо подпирает подбородок, заставляя взгляд пронзительно голубых глаз становиться строгим и надменным. Даже немного суровым и малую часть угрожающим.

Его отражение в зеркале еще более свело брови вместе и грозно нахмурилось. На лице Леонардо возникло выражение совсем уж строгое и совершенно непримиримое. Да уж… С таким лицом и таким взглядом и Мастера Слова исследуемым не надо и так будут говорить, говорить и говорить. Не остановишь.

Самодовольно улыбаясь он тщательно поправил ухоженными пальцами чуть перекосившуюся на груди цепь с золотой Печатью Вопроса. На отполированных маникюристом ногтях блеснул холодом льда бесцветный лак. Пирамидальный алмаз перстня на левом безымянном пальце возмущенно возмутился, возревновал к блеску ногтей и пустил вокруг себя злые искры.

Леонардо ладонями разгладил чуть смявшуюся ткань бархатной куртки с золотым шитьем по рукавам и длинным обшлагами. С трудом поддел большие пальцы под прекрасно выделанную кожу широкого ремня пышных штанов-фарртоли. Прошелся по талии, расправляя образовавшиеся складки нижней шелковой рубахи. Никакие кружева на воротнике и рукавах куртки он не носил. Брезговал он и новомодными пуговицами из горного хрусталя или с жемчуга. Взамен «стекляшкам» на его куртке красовались стальные пуговицы фиолетового отлива из данатаской оружейной стали. Тот, у кого пуговицы из стали, что повесу равна золоту, не будет унижать себя горными осколками и морскими песчинками. И человеку понимающему, одного взгляда на его пуговицы вполне достаточно для одобрительного кивка и хмыканья. Ну и примерной оценки его наряда. Высокой оценки.

Он вновь коснулся ухоженными кончиками пальцев Печати. Всего лишь золотая Печать. Пока лишь золотая! И, возможно, пока лишь Печать, не инсигния. А вот чтобы изменить это и заменить, ему нужно….

Леонардо коротко вздохнул и с нескрываемой ненавистью покосился в сторону письменного стола. Дубового и массивного. Неимоверно раздражающего своими грубыми линиями и отсутствием какой-либо резьбы, виньеток или хоть каких-нибудь убогих завитушек, вышедших из-под острого резца мастера. Чистая и незамутненная ничем улитарность и кондовость. Даже сукно на столешнице грубое и темное, мрачного болотистого оттенка. И в многочисленных чернильных пятнах. Неопрятных, расплывшихся, побуревших от времени грязных пятнах! Какая же все-таки мерзость, этот стол, возьми его эльдары!

И очень интересно, а сколько же лет этому дубовому чудовищу, жуткому монстру канцелярских пещер? Сто, двести или все полтысячи? Какие страшные тайны он хранит? Сколько приговоров, указов, наставлений и доводных бумаг подписано на нем? Скольких писарей и секретарей он пережил, скольких неосторожных бумагомарак сожрал в вечернем мраке? Обхватил руками-бордюрами, подмял под себя боковыми тумбами. И перемолол их в бумажную кашу своими зубами-ящиками вместе с нарукавниками, стилусами и плотно исписанными листами? Тоже сто или двести? Ох, да за него страшно вновь садиться!

А как было бы сейчас хорошо вместо возни с протоколами, выписками, выдержками и разными справками, спуститься во двор и проделать со шпагой и дагой в руках несколько финтов. Широко раскинуть руки и вдохнуть теплый весенний воздух, после неторопливо перемещаясь из секунды в терцию по потемневшим островкам талого снега. Или выпить подогретого вина, щелчком пальцев подозвать симпатичную подавальщицу, заказать жаренного на углях мяса и кинуть пару сантимов трактирным музыкантам – веселее, быстрее, громче играйте! А Бруно со значением похлопает ладонью по оголовку рукояти плетки для придания еще большего рвения музыкальным ремесленникам – шевелитесь, нищеброды, а если господин не доволен будет… То запорю! Но… Но ему нужно продолжать свою работу. Ступени Постижения сами под ноги не бросятся, ему нужно совершать Шаги Познания и неутомимо Следовать Путем Истины!

От высокого градуса пафоса свело зубы словно от спелого лимона. Леонард громко фыркнул в ответ своим мыслям и вновь раздраженно помотал головой словно боевой жеребец, отгоняющий злых мух. Разметал водопадом длинные черные волнистые волосы по плечам. Ныне модный обруч для волос он тоже не носил. Мм-м, а вот если одеть повязку... Да, надо бы надеть повязку для волос… Короткий взгляд в зеркало - нет, это потом! Целых полчаса уйдет на выравнивание повязки и завязывание тройного петлевого узла. Сзади, самому, одному. Справиться ли он? Не перекосит ли неуклюже петли узла? Правая рука непроизвольно поднялась к затылку в попытке собрать волосы в длинный «хвост».

Леонардо резко отдёрнул руку от волос и решительно отвернулся от зеркала.

Все, все! Хватит прохлаждаться! За работу, господин легат-следователь, за работу! Не стоит так откровенно лениться и кряхтеть словно древняя развалина всего в девятнадцать лет, господин будущий Отец-Инквизитор!

Леонардо сел в кресло, чуть поддернул рукава куртки, поправил на поясе неудобно развернувшийся рукоятью в бок кинжал. Вернее, пародию на кинжал – широкий, на ладонь короче боевого, с тяжелой, изукрашенной золотом и самоцветами рукоятью. Но не с боевым же клинком ему ходить по узким коридорам архивириума, душным допросным и темным залам приората? Да и нельзя – неписанные правила приората не дозволяли нахождение у посетителей и прикомандированных оружия на поясе. Можно и не запрещено, но крайне невежливо. Верная дага и красавица шпага, как верные псы, терпеливо ждут его на выходе, под тщательным приглядом сержанта приоратской стражи.

Итак, что тут у нас следующим?

Очередной лист плотной желтоватой бумаги, исписанный убористым почерком с забавными завитушками на буквах Р и А разместился на грубом сукне столешницы. Допрос от пятого дня недели, осеннего месяца ноября, исходящий номер… Регистрационный номер, внутренний индекс архива, номер отдела, номер раздела… Номера, номера… Так, ведет сей допрос отец-инквизитор Святой Конгрегации Гнесс фон Руст согласно единственно верным правилам «Directorium» и «Practica Inquisitionis Haeretice Pravitatis». А если коротко, то Кодексу и Уставу.

«… и тогда я увидела, как исповедник Гийемины Го, святой отец Ансельмар, он и священник нашей деревни, что зовется Домин. Так он брал вот так ее руки в свои и наклонялся к ней близко и близко, совсем близко! Можно я к вам наклонюсь? Ах, простите, простите святой отец! Так вот он губами своими ее губ вот прямо совсем касался! И язык свой ей в губы совал! Глубоко, ох и глубоко же, святой отец! А потом он платье ее как….».

Ерунда и сластолюбивая мерзость! Похоть. Низменные чувства простецов. Вот кто за это убивает? Никто! Следующий протокол!

«Мы, отец–инквизитор Святой Конгрегации Гнесс фон Руст и добрые верующие в Господа нашего и в Небесный престол; Авейрон Кантен и Сидуан Мельес, соответственно викарий епископа де Нуа и протоколист при синодальном дворе Сабарте, в канун праздника Рождества Девы Марии, на второй год правления… И тогда этот злой человек ударил ножом длинным в брюхо достойного господина как целил, прям над бляхой ремня в пупок! Сережки же — вот так и рвал с ушей, вот с чего в крови они все».

Не то. Это дело раскрыто, убийца опознан и пойман, осужден и повешен. Да, следствие по разбою тоже вел отец-инквизитор, он же и составлял обвинительный приговор, но с Той Стороны не возвращаются, будь ты хоть трижды злобный мститель. Тем более после усекновения членов и последующего медленного удушения для устрашения и в надзидание.

Следующий лист. О, а тут несколько листов! Сшиты вместе суровой нитью в верхних и нижних краях, нить провощена, концы нитей залиты сургучом, на котором ясно видны мелкие литеры Q и J. Ого! Весьма серьезный документ… И что-то даже вспоминается при взгляде на него. Так, а от какого он числа? Ах, ну да! Это то самое дело о Гиннгогском людоеде! И его тоже вел отец-инквизитор фон Руст. И он же был обвинителем.

«Это была человеческая рука, ваше преосвященство. Отрубленная человеческая рука!

Вопрос его милости Старшего отца-инквизитора Креден Ларту:

Почему же рука не тонула в водах, Кретьенотта?

Ответ исследуемой Кретьенотты Пауль, у роженицы деревни Фиош, жены плотника Жака Пауль:

К ней был привязан бечевкой, раздёрганной такой, мочевой пузырь ягненка, ваша милость!».

И все же опять не то! Дело раскрыто и закрыто! Тогда не смогли задержать только младшего сына людоеда – он успел сбежать и скрылся в болотах. Там он и утонул, скорее всего. Так что вряд ли эта белесая тварь вернулась в славный город Нуэлл и занялась мщением – по всем показаниям сынишка людоеда был жалок и труслив до безумия. Да еще со скрюченной иссохшейся правой рукой…. Велик Господь наш, и наказует Он тех, кто рушит законы его.

Взгляд Леонардо зацепился на дополнительный индекс внизу листа. Так, что это и где это? Ага, вот оно!

«…тело, зверями растерзано… остаток руки трупа судя по искривлённому с рождения суставу…. На основе осмотра, выносим мы предположение, что…».

Ну вот и сынок Гиннгогского людоеда нашелся. Так что, вновь не то. Так, тогда смотрим следующий документ.

Широкие листы в полметра шириной и длиной не менее семидесяти сантиметров – обычный стандарт канцелярии - плотно исписанные аккуратным убористым почерком – хорошо учат в Доме Письма секретарей! - ложились один за другим пред Леонардо. Они покрывали все свободное место столешницы, мертво шелестели по сукну, упрямо загибались краями внутрь. Упорно пытались свернуться в грубое подобие свитков. Тончайшие точки пылинок взметались вверх и плавно опускались вниз, творя завораживающий своей хаотичностью быстрый танец в полосатых лучах солнца.

Даты, номера, числа, имена, индексы, неприятный шорох скрепляющих нитей и дергающий звук неосторожно задеваемых сургучных печатей с мелкими литерами. Простые люди, благородные люди, люди, что хуже зверей и совсем уже не люди. Жизни, смерти, судьбы, зло, ненависть, зависть, ложь и всегда непреходящий страх и ужас. Явственно ощущаемый, почти материальный. Грубая желтоватая бумага иногда словно сочилась слезами, холодным потом и кровью испытуемых. Или мертвенно осыпалась сухим песком холодных и бездушных слов приговора.

Так, а вот это интересно! Что тут расследовал отец-инквизитор?

«…Допрошенная же сказала, что ни она, ни ее сестра Пейронна, не поклонялись означенным Совершенным. Что же касается того, когда она видела спутника Совершенных, то это было приблизительно полгода назад.

......Item, она же сказала, что в то время, когда она жила целый год в Виллемур, в город пришли три воина Аде́птус Аста́ртес, и означенный Раймонд Аймерик, диакон Совершенных из страха дикого пред ними оставил свой castrum со всеми служителями означенного castrum, всеми мужчинами и женщинами и детьми малыми… А вот тот служитель Совершенных так в городе и остался, не было в нем испуга».

Служитель Совершенных? Что это за бесстрашный служитель Совершенных, что не боится оставаться там, где находятся сами Ангелы Смерти? Пусть их всего и трое? Или это совсем не служитель, а ловко притворяющийся обычным человеком сам Совершенный? И почему наш всегда дотошный и уперто ответственный при жизни отец-инквизитор, не отметил данный протокол допроса двойными звездами как крайне важный? Забыл дополнение в Кодекс от Сияющего года? Не придал особого значения? Или что-то ему помешало? Очень и очень странно… И абсолютно неприемлемо! Это ведь Совершенные и не придавать внимания любым проявлениям этих тварей есть преступления против людей, Империума человечества и Божьего закона!

Лист допроса переместился на стоящую слева подставку в невысокую стопку на ней. Леонардо на мгновение замер и аккуратно вписал своим дорогим стилусом с серебряной гравировкой в правый верхний угол листа двойную звезду и «жирный» восклицательный знак – «крайне повышенное внимание».

Нужно перечитать это потом еще раз, тщательно и вдумчиво. А пока смотрим следующий документ.

Гм-м… Какой необычный лист. Нет на нем ни входящего номера, нет ни индекса, нет и даты. Да и лист не соответствует стандартам - узкий, белый, короткий, неровно обрезанный внизу. И имя ведшего допрос тщательно выскоблено. Вплоть до двух неопрятных протертостей. Старались, очень старались уничтожить имя. Зачем? Для чего? Кто за выскобленными пятнами прячется?

Леонард откинулся на спинку кресла, перевернул лист текстом вниз, тщательно осмотрел изнаночную сторону. Нет, это чистовик, чернила никто не сводил. Не похоже на выписку или справку, кои писались на уже использованных, а затем очищенных листах. И цвет бумаги…. Почему белый? Ведь согласно правилам, допросные листы должны быть желтоватого цвета; «…дабы пусть и выцветая, чернила были все так же различимы для читающего сей документ…».

Случайная ошибка при сортировке документов? Нет, он сам делал выборку и не заметить это белое пятно среди желтизны основной массы он не мог. Кто-то подложил? Кто? Зачем? И если это обдуманный подлог, то где тут дата, регистрационный номер документа, имена, значимые литера и скрепляющая сургучная пломба? Без этих реквизитов данный текст не является официальным документом и теряется смысл подлога. Без всего указанного это так, бумажка-бумажонка. Ладно, почитаем, что тут написано. И кстати, почерк ужасный, неровный и нервный, словно писали на ходу. Но текст вполне читаем.

«Допрос же сего человека был вечером поздним, уже когда звезды видны стали. А его милость отец-инквизитор палача да писца звать не стали, сам все, говорит, сам все запишу да вызнаю, а ты иди голубчик, вина возьми да выпей. И целых полфлорина мне дает... Ну я взял и с камеры допросной то вышел и пошел. А так как службу я-то уже до седьмых факелов исполнял, то переслужил аж два факела и в полном праве своем. Только, ваша светлая милость, сержанту знать про полфлорина не надо, а? А что два факела переслужил – пусть знает!

Вопрос (вычищено):

И как же выглядел сей допрашиваемый человек?

Ответ стражника второго класса приорства Нуэлл (вычищено) по прозвищу (вычищено), уроженца Льежа:

А вот то ваша (вычищено) мне никак неведомо. На башке то у него мешок был, сам же всем телом в плащ, как гусениц в кокон. Ну весь закутанный аж до ног. И высокий он такой, под свод камеры почти. А, еще руки его до локтей видны были. Сильные такие руки, пальцы как клещи, что на левой стене висят. И с метками. С черными точками как от пороховых ожогов. Но связанные они были крепко! Я еще тогда его милости колодки из освященного железа или оковы цельные предложил заместо веревок, а его милость мне отвечает - хватит тут, мол, и крепкого вервия. А так и все, более я и не видел ничего – темно в допросной было. А я у самой двери стоял, почти на выходе».

Хм-м и еще раз хм-мм….

Леонардо встал, прошелся несколько раз от двери до камина, раскрыл одно закрытое им окно, затем второе. Дружелюбный весенний ветер ворвался в помещение, разорвал легкой прохладой натопленную духоту кабинета на тяжелые полотна. Принес на своих невидимых крыльях гомон птиц, отрывистые звуки голосов. Звучный и чистый звон расковываемого металла от кузнечных мастерских. И просто разный шум.

Шум проснувшегося, живущего, торгующего, работающего города. И тепло. Нежное, как касание ладони матери, весеннее тепло. Добрая Дева Весна изгоняла злой холод Сестры Зимы напористо, неутомимо, сердито и непримиримо, как ведут себя все близкие родственники между собой.

Леонардо вернулся к столу, встал к пюпитру, резким движением раскрыл регистрационный журнал, быстро пролистал его страницы. Затем пробежался пальцами по входным листам книги допросного яруса. Чуть помедлив, вновь перебрал уже просмотренные и не осмотренные допросные документы. Не вчитывался, так, проглядывал по диагонали, выхватывая цепким взглядом лишь номера, даты и краткие кусочки текстов.

А вот это уже очень и очень интересно! Нет абсолютно никаких записей допроса человека в плаще, что вел его милость отец-инквизитор, нет и записей в регистрационном журнале исследуемых и отметок на входном листе в допросный блок. И не подтверждено нахождение никакого исследуемого с крепкими связанными руками и мешком на голове в допросной. Ни в какой. Ни в двадцать третьей, ни в семнадцатой, ни в девятой. Пятая и третья допросные закрыты, там перекладывают своды, расширяют и укрепляют стены, меняют подгнившие полы.

Ничего нет, словно призрак с веревкой на руках был призван отцом-инквизитором, а потом им же развеян руной изгнания Кано. Есть только показания безымянного стражника второго класса.

А безымянного ли? Где же это было? Где эта выписка? Вот она!

«Известно же нам, что на третий день недели стражник второго класса Жан Кломье, по прозвищу «Два пальца», уроженец Льежа, что состоит на службе в страже приората семь полных лет, пять месяцев и три дня, снова пошел пить вино и более уже на службу не явился».

Вино, вино, губит людей оно…

Ну тут и так все ясно - лежит где-нибудь под снегом, бедолага Жан, «подснежника» изображает. И явиться более на службу не может, так как мертв. Полностью и окончательно. И душа его уже давно успокоилась в Светлых рощах на Той Стороне, а не мечется неприкаянным призраком на месте убийства.

Почему он был в этом полностью убежден, Леонардо анализу подвергать не стал. Вот есть абсолютная уверенность в этом и все. А вот насчет души отца-инквизитора Гнесса фон Руст такой уверенности у него не было.

Хотя его милость отец-инквизитор Святой Конгрегации так же не явился на службу в приорат после дневной прогулки на берегу реки. Не смог он это проделать, потому что тоже уже лежал, остывая на заснеженном берегу проткнутый насквозь от макушки до паха «острым длинным предметом, предположительно, железным заточенным прутом».

И ни единого следа, ни единой отметины на расстоянии десятков метров, кроме короткой цепочки его следов. Словно стальной прут упал с неба, пронзил отца-инквизитора от головы до пят и растворился в нем как кусок льда. Расплылся в ничто в горячей крови неукротимого и несгибаемого борца с ересью, нечистой магией, проклятыми Господом нашим нелюдями Совершенными и чуждыми миру людскому эльдарами.

Кстати, первым его тело нашел семилетний мальчишка, сын пекаря и почти успел обобрать покойника, когда его спугнули подмастерья из квартала ткачей. Что за времена, что за нравы! Сопливый мальчишка обирает труп отца-инквизитора!

И вот тогда сонное болото городка Нуэлл всколыхнулось. Ордос Маллус и Ордос Еретикус заполнили город своими представителями. Дочери Битвы сменили городскую стражу, без всякого уважения изгнанную со всех постов и унизительно, по сути действий, запертую в казармах. А по брусчатке улиц города неумолимыми молохами загремели стальные сапоги Ангелов Смерти, высекая снопы искр из мерзлого камня. В центре же площадей, на окраинах города и берегу реки завозились технобраться со своими непонятными механизмами. Стальными, с бронзовыми вставками, сочащимися смазкой, вспыхивающими желтыми огнями и словно бы почти живыми. Чуждыми и пугающими. А весь берег реки был вытоптан до мерзлой земли представителями Святой Конгрегации и лишь место убийства инквизитора оставалось нетронутым, охраняемое неразговорчивыми и суровыми Серыми братьями-рыцарями.

Город замер, город затих. И лишь только ранним утром, и поздним вечером, по улицам стремительно скользили бессловесные безликие тени – это добрые горожане спешили на службы, в мастерские, в свои лавки и обратно. Или не скользили, а мертвенно-тихо сидели по домам под запорами, засовами, замками и трепетно дрожали, доедая последний ломоть черствого хлеба и мелкие моченные яблоки, отчаянно страшась выйти за порог дома. Неизбывный страх грубо и властно возлег на город и взял его, как мордатый здоровяк-наемник испуганную служанку трактира.

Сколько было тогда произведено арестов подозрительных и подозреваемых? Десятки? Сотня? Скольких «ночных людей» взяли на их хавирах, лежках, в тайных убежищах? Тоже сотня? Или две сотни? А сколько было раскрыто злоупотреблений городских властей и даже обнаружено двое павших, поклоняющихся Совершенным и их покровителя эльдарам.

Как тогда возбудились отцы-инквизиторы! Как забегали, метя подолами своих ряс все углы, улицы, ступени! Вот же они, подозреваемые в убийстве! На дыбу их! Каленным железом жечь! Все-все, расскажут, во всем покаются! Уу, демоны!

Но впавших в ересь через день в железной клетке увезли в Астурийскую обитель, а дело так и продолжило буксовать на месте. А потом и вдруг все, мертвая тишина. Более никаких результатов, более никаких вариантов у следствия. Ни арестов, ни задержаний ничего. Убийца отца-инквизитора не найден, орудие преступления тоже. Даже никаких разных, достойных рассмотрения и откровенно глупых, версий не выдвинуто. Затем в течении недели все как-то заглохло, затихло, успокоилось. Рассосалось, размылось и исчезло, как исчезают круги на воде от брошенного камня. Инквизиция, представители орденов, Сестры Битвы, Ангелы Смерти и технобратья неожиданно и враз за один день покинули город, и чуть осмелевшие горожане осторожно выглядывали на внезапно опустевшие улицы, блестя льдинками затаенного страха в глазах.

Но почему так? И почему столь любопытные показания стражника второго класса были оставлены без всякого внимания? Ведь этот документ уже тогда был в архивах приората. Или не был? Но кто-то же допросил стражника, кто-то же занес его слова на эту необычно белую бумагу?

И почему никто не начал розыск стражника и неизвестного, таинственно исчезнувшего из камеры? Знали же об этом, знали! И тот, кто допрашивал, и тот, кто вел протокол допроса и тот, кто, кто фиксировал отсутствие стражника на службе. И кто выписывал разрешительный ордер на допросную. И выдавал ключи. Слишком много человек, слишком много глаз - нереально надежно скрыть и стереть все следы и признаки.

Кстати, кто это, как его имя? Кто опрашивал? О, гнусный Покровитель и проклятые Господом приспешники его!

В бешенстве отброшенный лист плавно спланировал на пол, бесстыже светя протертыми скребком участками на месте имени и имен.

Значит, это точно подлог. Продуманный и умело осуществленный. Кто-то, неизвестный ему, но имеющий доступ в этот кабинет, вложил эти листы в общую стопку, чтобы подтолкнуть его, подсказать ему. Подтолкнуть куда и что подсказать? Что нужно искать неизвестного со связанными руками и мешком на голове? И где же его искать? В мастерских, в кузницах? А может это револьвист, винтовальник или солдат какого-то барона или виконта, ведь они тоже имеют дело с порохом и могут легко заполучить подобные отметины на руках. А уж высоких ростом и сильных мужчин там не счесть. Сколько уйдет времени и сил без всякой надежды на хоть какой-то результат? Дни, десятки дней или уж сразу не мелочась, месяцы? Нет, это глупо и бессмысленно. Только удача или чудо помогут ему. Но чудес не бывает.

Тогда может быть, ему необходимо расследовать убийство стражника? И как расследовать? Обыскать весь пригород и весь Нуэлльский лес? Заглянуть под пока еще недвижимый лед на самое дно реки? Спуститься в скромные размером городские катакомбы? Да-да, только об этом он и будет думать всеми днями. Ему опять же ему потребуется чудо, чтобы наткнуться на труп стражника на столь огромной территории. Ну а с чудесами и их существованием, уже определились.

Кстати, а почему он не задается другим вопросом и вопросами? Отчего так? Что этому помешало, что его отвлекло? Почему он не думает о том, кто подложил эти бумаги? Ведь если этот неизвестный станет ему известен, то…

То может он и узнает чье слово и чья воля — это расследование поручила ему. Поручила вдруг, по прошествии целых двух месяцев. И поручено оно ему, юному легату-следователю, а не более достойному и опытному любому другому отцу-инквизитору.

Вот только…. А стоит ли узнавать, и какова будет стоимость этого знания? Леонардо глубоко задумался размеренно, вышагивая от стены до стены и не услышал ни шум шагов приближающихся к его кабинету, ни скрип открывающейся двери.

-Милорд! Ваш обед!

Леонардо вздрогнул, резко развернулся на голос и скрип открывшейся двери. Ладонь упала на оголовье «парадного» кинжала, судорожно сжалась, и тут же расслабилась, стекла киселем пальцев с рукояти оружия. Он испугался! Какой позор! Пусть и на мгновение, но поддаться страху! И от чего? От голоса его доброго слуги?!

-А, Бруно! Это ты… Что, уже полдень?

-Да, милорд, полдень. Время обеда. И вот он, ваш обед, ваше сиятельство. Отварное мясо курицы с травами, тушенные овощи и подогретое виннское. И еще ягодный пирог – голос Бруно наполнился неприкрытым сомнением – Кухарка утверждает, что он с малиной, и что ягоды с ледника. А вода с родника.

Нет, не видел Бруно его испуга. Или «не видел».

Леонардо прошел к креслу, неторопливо убрал бумаги в стопки, ребром ладони подравняв края. Расстегнув стальные пуговицы, небрежно бросил одежду на широкий сундук. Усевшись в кресло, назидательно поднял указательный палец вверх и произнес скучным и пыльным голосом:

-Вступая же в лоно нашей матери Церкви, либо беря на себя временное бремя служения Ей, отринем же все мирские различия свои и будем именоваться лишь братом или сестрой, отцом или матерью. Тот же кто в Мире был высок положением и рождением своим, может просить и только просить, именовать себя монсеньор или же видам. Ты это забыл, Бруно?

-Это очень не нравиться Его Светлости, вашему отцу, милорд. Он считает это принижением чести рода. Рода Раннийских владетелей. И это не нравиться мне, вашему верному Бруно. Сыну великого герцога и его наследнику…

-Довольно! Замолчи, Бруно! Мне это надоело!

Голос Леонардо с капризными нотками грубо оборвал фразу крепко сложенного мужчины, с неимоверно широкими плечами, длинными мускулистыми рукам, наголо обритого и жемчужной серьгой в правом ухе. Еще у мужчины имелось три глубоких параллельных шрама на челюсти, спускающиеся на шею, как раз под серьгой. Словно кто-то когтистой лапой пожелал вырвать серьгу из его уха, но промахнулся. Обритая же голова скрывалась под фиолетовым платком плотной ткани с узлами, повязанным так, как вяжут на голову подобные платки «морские люди». На широком поясе мужчины висели три открытые кобуры с огромными, брутальными, без всяческой отделки, капсульными револьверами. Два шестизарядных монстра спереди, грузно свисают на бедра, третий же за спиной, стальным овальным кольцом завешанный в почти горизонтальное положение. Широкий проклепанный ремень скрипит и провисает под их тяжестью, тянет в овал кольца наплечных ремней. А наплечные ремни льются волнами по широкой груди, пересекаются на шерстяной ткани черной куртки полосами грубой кожи, уходят, расширяясь лопастями на плечах за спину, спускаются к поясу. И сильно отвисают вперед под тяжестью ножен с кинжалами, закрепленными рукоятями вниз и снаряженными барабанами для револьверов в специальных «кармашках». Левого широкого и короткого, почти тесака, и длинного правого, с сильно зауженным лезвием. Убрать еще полсантиметра и это будет стилет, а не добрый кинжал. На негласный запрет нахождения в приорате с оружием, мужчина плевал с самой высокой кампаниллы. Сапоги мужчины имели медную оковку носков и так же как нагрудные ремни, щеголяли начищенными бронзовыми бляшками. Из голенища левого сапога, из специально вшитого клина кожи, торчала костяная рукоять короткого ножа. С левого бока, чуть покачиваясь при его движениях, врагам Бруно угрожала острым конусным оголовьем тяжелая боевая шпага.

Благодаря всему этому колющему, режущему и стреляющему железу, вид мужчина имел неимоверно брутальный и грозящийся, но какой-то ненастоящий, почти театральный. Словно опереточный злодей вдруг сбежал с подмостков убогого провинциального театра и теперь бродил в веселящейся толпе, в костюме и гриме, пугая своей воинственной бутафорией добрых людей.

-Все продолжаешь развлекаться, Бруно? Все персонируешь того персонажа из оперетты… Из этой, какой ее там?

-Благородная домуазель Анна и смелый «морской» рыцарь Фарлоу, милорд. «Любовь в шторм», авторства маэстро Лорртеро Маккулиани.

-Да, вот именно. Именно его, этого Маккулиани, который маэстро. Не надоело тебе еще это фиглярство? Выглядишь как наш шут на дне праздновании Победы на Весстских холмах.

-Нет милорд, мне не надоело. И вид мой мне нравиться, прошу прощения за дерзость, милорд.

Сильные руки Бруно, аккуратно расставив блюда с едой, наполнили бокал из сосуда, обернутого несколькими слоями ткани. Легкий парок от еды и тяжелый, насыщенный аромат подогретого, настоящего виннийского, коснулись ноздрей Леонардо. Он не удержался, чуть наклонился к бокалу, еще раз втянул запах полуденного солнца, жаркого неба, налитых соком виноградных лоз, легкой дымки сжигаемых засохших отводок. Запах родного дома. Бруно тем временем переместился ему за спину, широкие ладони опустились на плечи Леонардо. Крепкие пальцы пробежались по мускулам плеч и спины скрывающимся под шелковой тканью рубахи. Чутко надавили, вначале осторожно, а потом грубо вмялись, с силой разминая трапециевидную мышцу, потянули на себя и вверх дельтовидные.

-Ох! Прекрасно, Бруно! Продолжай!

-Благодарю вас, милорд. Рад вам служить.

Отрезать кусочек мяса птицы, тщательно разжевать, подцепить двузубой вилкой нарезанное… Или нарезанный? А, не важно! Какой-то местный овощ. Подцепить с горкой глубокой ложкой тушенное нечто из овощей. Запить все это небольшим глотком вина. Чудесно, превосходно! Повторить.

Чуть насытившись, Леонардо, аккуратно протер уголки губ, положил приборы на край блюда, взяв в руки бокал с вином, на пол сектора клепсидры повернул голову влево:

-И все же, Бруно? Мне интересно - сколько ты еще будешь пугать своим видом несчастных горожан и добрых братьев приората? На тебя жалуются.

Крепкие пальцы на мгновение замерли и вновь продолжили разминать мышцы плеч Леонардо. Негромкий хмык и голос Бруно чуть изменился, в нем появились забавные, смущающиеся нотки, речь его неожиданно огрубела и упростилась до лексикона портовых грузчиков и неграмотных подмастерьев:

-Ну они, милорд, тут… То есть людишки местные, милорд. Они такие пугающиеся всего. И очень забавные. И еще, милорд…. Женщины... Местные женщины…. Они, когда видят меня, такого, всего прям воинственного, милорд…. То, это, сами они ко мне, и я даже ни сантима…

-Все, все, хватит! Замолчи Бруно! Хватит смешить меня, разговаривая как простец! – Леонардо громко рассмеялся – Хочешь ходить обвешанный оружием как Ель Зимнего праздника, так ходи! Тем более, женщины!

Женщины! Ну куда же без них! Ох, Бруно, Бруно…. Уже сед как луна, уже четыре сына внебрачных на стороне да две дочери, это точно известно, а сколько неизвестных? Все жалованье уходит на любовниц и бастардов от них, но все никак не угомониться! Как отвечал отец любимой матушке на ее жалобу об очередном приставании Бруно к ее служанкам: «Этого жеребца только смерть остановит или же острый нож лекаря! Но умирать ему без моего дозволения нельзя, а скопцы мне в слугах не нужны! Так что, дорогая, пусть его, пусть резвиться! Мне нужны хорошие солдаты!».

Леонардо негромко фыркнул, вспоминая очень рассерженное и возмущенное лицо милой матушки грубоватым ответом отца и запил терпким вином улыбку и кусок прожеванного мяса. И еще кусок этого, неизвестного ему овоща.

-Ваше сиятельство?

-Мм-м… Да, Бруно?

-Развеяться бы вам, милорд.

-Развеяться, Бруно? Что ты подразумеваешь под этим выражением, неграмотный простец? Где ты это услышал? На пашне? – Леонардо открыто веселился, Бруно сохранял заботливое и участливое выражение на своем лице. Оно, это выражение, ему не шло совершенно.

-Отдых от ваших дел, милорд. Небольшая лесная конная прогулка. Затем стрельба из ваших великолепных револьверов по вороньим гнездам. Звон клинков, скрещенных в imbroccata, шаги по снегу, переходы в la guardia di seconda. А затем холодное пиво или кислое разбавленное вино в местном трактире, сочный жаренный поросенок на столе, вот только-только с вертела. А может и какая привлекательная служанка вам подвернется, милорд. Или чья-то юная дочка – мельника там или трактирщика. Два полновесных флорина, уютная комнатка наверху, опытность и умение, а может и неожиданная невинность. Милорд?

-Ого, Бруно! Да ты просто поэт!

-Можно и бард и маэстро поэм в одном лице, милорд. Все как будет угодно вашему сиятельству.

Леонардо коротко пробарабанил кончиками пальцев по столешнице, резко сжал кулак:

-Развеяться, говоришь. Пострелять? Из моих лучших во всей империи револьверов? Симпатичная служанка? Вкусный жаренный поросенок? А почему бы и нет, Бруно? Почему бы и нет?

Он задумчиво сделал глубокий глоток из толстостенного стеклянного бокала. Поморщился. Фу, пить отличное виннское из вульгарного стеклянного бокала! Не из хрустального, на тончайшей ножке, тонкостенного фужера! Какой стыд! Чуть свел брови к переносице, прикидывая и просчитывая.

-Хорошо, Бруно! Развеемся! Готовь лошадей и оружие, но не с рассвета, а к восьмому удару колокола. Я хочу выспаться.

Леонардо с ненавистью покосился на правую стопку протоколов – работы тут до первых звезд, раньше он точно не закончит. Поэтому, отдохнуть ему крайне необходимо!