Цена бессмертия

Глава 2 ИР-РАЦИОННАЛЬНОСТЬ

Он не только запомнил всё, что было в тот день, в малейших подробностях. Он даже помнил и дату, вот уж чего за ним отродясь не водилось. 2 декабря.

О чём речь, конечно, он хотел её и раньше. С той секунды, когда увидел её фотографию. Борисов тогда собрал сотрудников и объявил, что в группе ожидается пополнение. Но пополнение не простое — похоже, отдел внутренних расследований или какая-то другая организация засылают к ним информатора. Под видом специалиста по структурной лингвистике, которого Борисов давно хотел получить. За что боролся...

Так что поначалу она была чужая и опасная. Илья не разрешал себе об этом забывать, даже когда она начала делиться с ним своими познаниями. Шагнув вместе на следующую ступеньку, они вдруг обнаружили, что знают друг о друге многое из того, о чём умалчивали. Рубцова прекрасно знала, что она на подозрении — и это не было таким уж большим открытием для Ильи. А вот то, что она надеялась даже в условиях ментального контроля с его стороны выполнять свои обязательства перед Лесником — было неприятным сюрпризом. Была в её характере изрядная доля бесшабашной самонадеянности.

Благодаря случайности — теперь Большаков не был уверен, счастливой ли — всё переменилось. То ли Лесник решил, что его агент засвечен безнадежно, а значит, несмотря на все свои необычные способности, бесполезен. То ли по каким-то другим соображениям. Так или иначе, он её сдал, направив прямиком к Борисову с последним заданием — уговорить его уничтожить девастатор. (Девастатор, который был задуман группой молодых ученых как нейтринный лазер, оказался на практике мощнейшим космическим оружием. Взрыв получался в результате утечки части энергии и превращения материи в нейтринный поток, причем с увеличением расстояния до мишени утечка возрастала. Илья, привыкший мыслить масштабно, сразу понял, что девастатор — это оружие уничтожения планет. А когда понял, вновь задумался о судьбе Фаэтона.)

Майора не пришлось долго уговаривать, грасовцы сделали вылазку на какую-то засекреченную подземную базу в Санкт-Петербурге, девастатор был уничтожен. Судя по тому, что их за истекшие три месяца никто не убил, это сошло с рук. А Рубцова стала полноправной сотрудницей группы, боевым товарищем, без всяких оговорок. Лесник теперь был пройденным этапом её жизни— с того самого момента, как остался на скамейке в парке, а она уходила, не оборачиваясь, унося в сумочке дискеты, адресованные Борисову. Осенью Ирина так часто вспоминала эту сцену, что она отпечаталась и в голове Большакова.

Главный барьер рухнул. Рубцова уже не была врагом. Но она ещё долго не подпускала к себе Илью. Берегла от себя самой. И дело было не в неприязни или целомудрии — с её отношением к сексу такие понятия теряли смысл. И ведь он это прекрасно чувствовал, но, болван, на что-то надеялся. ещё одно сходство — опять зеркально отраженное! — самонадеянность. С её стороны в ответ на его подспудно излучаемое «хочу» звучало все время нечто вроде: «Обожжешься, дурачок!» А с его — что-то похожее на строку из репертуара «Браво»: «Дай мне хоть один шанс — и ты поймешь: я то, что надо!»

А потом вдруг ей пришла в голову мысль: дам мальчику поиграться, авось остынет. Мне ведь не жалко, а он мучается. Стоит ли принимать в расчет звучавшее обертонами: «Влюбится ещё больше — ну и пусть! я ведь этого достойна» — и уже совсем откуда-то из гипофиза: «Ну-ну, Илья Степанович, посмотрим, как у вас это получается?» Эта снисходительная подачка — как кость собаке, как милостыня нищему — его обидела и ещё на несколько дней отсрочила то, что произошло 2 декабря. Но они уже были обречены друг на друга, заряжены разноименно и должны были сойтись. Но Илья до самого последнего момента не был уверен в том, что это произойдет.

Роль детонатора, первой искорки, сыграла очередная шуточка Большакова: «I'll give you all my heart» — он переслал это со своего пульта на персональный компьютер Ирины, которая мучилась над расшифровкой очередного манускрипта здесь же, в «бункере». Конечно, эту перчатку можно было не поднимать, отнестись как к безобидному флирту, просто оценить каламбурчик. Но ведь речь идет об Ирине: Она тут же, без малейших колебаний, обещала Илье в ответ все свое she-art, даже не пытаясь сделать из этого двусмысленность.

Телепатический контакт — вещь неустойчивая, очень многое зависит от взаимной настроенности сознаний. Если до большаковской записки мысли каждого из них доносились до другого, как гомон голосов в соседней комнате, то теперь, обратив внимание друг на друга, они вдруг ясно увидели, что оба заняты вопросом: «где и когда?» И отчасти даже: «как туда побыстрее добраться?» Ирина колебалась недолго: встала и направилась в библиотеку. Точнее; направилась она к двери, но Илья-то сразу понял, куда и зачем она идет. Он встал с кресла, когда дверь за ней ещё не закрылась, но для соблюдения приличий (служба, черт бы её побрал) постоял, выжидая, за пультом. Выключил несколько ненужных в тот момент систем. Шагнул к выходу.

Первое потрясение ждало его в коридоре. Они одновременно закрыли двери: он — дверь компьютерного центра, выйдя в коридор, она — дверь библиотеки за собой. Илья постоянно чувствовал её, Ирину Рубцову, как она идет по коридору, сжимая в руке брелок с ключом, как берется за бронзовую рукоятку... И вдруг через несколько мгновений Ирина Рубцова перестала существовать. За дверью библиотеки дышало, дожидаясь его, что-то большое и жаркое, чуть сонное, покорное и жадное, влажнеющее с каждой секундой. Десяток шагов до библиотеки он проделал механически, не помня себя. Нет, он не боялся. Просто биоэнергетическое поле этого неожиданно ставшего незнакомым существа, усиливавшееся по мере приближения, гасило все мысли и эмоции, подавляло их своим могучим фоном, словно гудел огромный трансформатор, заглушающий остальные звуки.

Такими они теперь были существами. Такими, что прелюдия закончилась в тот момент, когда Большаков перешагнул порог библиотеки. Они были одеты, стояли в трех шагах друг от друга, но это был уже собственно акт. Ирина чуть сгорбилась, глаза у неё были совершенно безумные. Илья почти физически ощущал те покалывающие токи, которые пробегали у неё из нижней части живота вверх, отдаваясь сладкой болью в сосках.

Ключ. Она подумала об этой вещице, и Большаков раскрыл ладонь. Ирина метнула ключ точно ему в руку (чертовка посещала спортзал чаще Ильи), и он стал запирать дверь. Помедленнее. Не спеши. Ключ тоже имеет форму. И значение. Уже совсем согнувшись, она следила за тем; как он вставляет ключ в замочную скважину и поворачивает. Взгляд её стал отрешенным, зрелище запираемой двери так увлекло Ирину, что даже губы разомкнулись. Учащенно дыша, она выпрямилась. Глаза их, наконец, встретились.

Они приближались друг к другу медленно. Как «Титаник» и айсберг. Кто-то из них успел отстраненно подумать об этом, мысль эхом отдалась в сознании другого, и они даже заспорили было на одном из уровней, кто из них кто, а может, они два айсберга или два «Титаника». Спор прекратился тогда, когда Большаков начал сдирать с Ирины джинсы. В каком-то смысле это была уже формальность. Но такая, которую нужно было пройти. Ларькин был прав, сравнивая их с двумя многоэтажными домами. По крайней мере Илья ощущал себя именно таким домом (как бы дико это не звучало), и нужно было дать возможность своим жильцам на всех этажах пообщаться с жильцами другого. Как Илья, так и Ирина прекрасно знали, что обмен энергиями в момент соития мужчины и женщины происходит не в одной только точке.

Мебели в библиотеке было не так уж много. Рубцовой самым удобным показался старинный мягкий стул. Илья не возражал. Прижимая к себе усевшуюся к нему на колени женщину и ощущая боками упругие и мягкие бёдра, Большаков почувствовал, что его сознание раздробилось на множество незаконченных, осколочных сознаний. А может быть, вырвались на свет те многочисленные участки подсознания, которые обычно остаются в тени, как танцоры на затемненной сцене, не попавшие в круг прожектора.

...Он был в своих руках, одновременно и отдельно — в правой и в левой. Он был кистью правой руки... Нет, он был пальцами... Нет, он был нервными окончаниями на подушечках пальцев правой руки Ильи Большакова. То, что он чувствовал, можно было передать словом soft, а ещё русским словом «мягкая», но не так, как оно пишется, а так, как произносится «мяхкая»... Он скользил по этому «мяхкому» холму, удивляясь его белизне и гладкости, к вершине. Это был живой вулкан, дышавший глубокими частыми и содрогавшимися мелкими и ещё более частыми толчками. Он уже не был Ильей Большаковым, словно утратил имя. Он был просто «он», пожалуй, даже «они», скользившие по поверхности тысяч живых клеточек, которые были рады встрече и посылали им свою радость, заранее и вдогонку. Поэтому нужно было непременно вернуться и проделать путь ещё раз. Но самая главная и удивительная вещь была там, на вершине, в бугорках застывшей магмы, подсвеченная изнутри розово-бордовым светом. Когда он прикасался к этим бугоркам, слышался подземный гул, от которого по всему его телу пробегала дрожь.

...другой, не менее полноправной частью сознания он слышал, что это не гул, а нежный стон, страстное грудное воркование, которым она отвечала на его движения. Тот ядовитый критике прищемленным самолюбием, который с неудовольствием видел в этих точных, красивых нотах признак её опытности — и не мог, мразь такая, смолчать об этом — был затоптан ногами и валялся где-то в углу с кляпом во рту. Остался мужчина, который радовался пению своей любимой. Воин, который подчинялся этим звукам и поднимался на зов трубы. Дирижер, который умело и бережно, но в то же время властно, по своему хотению, управлял этой мелодией взмахом палочки...

...а ещё были запахи. О которых почти ничего нельзя сказать, наверное, потому что молекулы этих веществ слишком малы для связных фраз, они могут выразить разве что одно слово. Был собственный запах, от него никуда нельзя было деться, он был неприятный — что- то связанное с грибами, — но имел своё значение. Своё слово. Кажется, это было слово «надо». У этого «надо» не было никакого продолжения, это было бесцельное и бессмысленное «надо». Оно раздражало своей бесцельностью. Примириться с ним или укрыться от него можно было только в запахе, который шел из вот этих близких и невыразимо голеньких подмышек. Этот запах был одновременно горьковатым и сладковатым, у него было даже два смысла. Он дразнил и успокаивал одновременно, и нёс с собой два слова: «ближе» и «останься».

...были встретившиеся и не сумевшие оторваться друг от друга взгляды. Распахнутые глаза женщины, пульсирующие зрачки, то излучавшие, то поглощавшие энергию. Она умудрялась глядеть ему в глаза, даже впившись ртом ему в губы.

...но активной была только поначалу, а потом расслабила губы, словно отдала их ему: делай что хочешь — отвечая на его движения своими, покорными, мягкими, дополняющими гармонию. Они оба владели языками во многих смыслах, однако не чувствовали большой необходимости самоутверждаться в этом, демонстрировать свое искусство. Но временами она замирала, и они давали волю мягкой нежности языков и сдержанной, осторожной и твердой ласке зубов.

...была ещё кисть левой руки, лежавшая на ягодице женщины, временами хищно впиваясь в неё, а временами рывком прижимая её к мужскому телу, стараясь не сбить её, однако, с того, удобного ей ритма, в котором двигались эти большие, но казавшиеся изящными полушария.

...было ещё то, с чем у него никогда проблем не возникало. Полжизни занятий хатха-йогой позволяют не только ногу за ухо закладывать. Он просто приказал себе остыть до нужной степени, и жаркий ритм накатывавшейся на него райской пещерки не мог заставить его потерять самоконтроль. её тело, конечно, моментально почувствовало это затаенное осознанное охлаждение, но не возражало. Донеслось только нечто вроде усмешки в ответ, ну-ну, мол, посмотрим, сколько ты продержишься.

Илья Большаков и Ирина Рубцова, отделившись от занимавшихся сексом мужчины и женщины, сделали шаг в сторону и посмотрели на свои тела. Красивая, маленькая и стройная женщина оседлала бедра мужчины и словно мчалась куда-то верхом. Разрумянившись, с растрепанными волосами, она подстегивала своего сухощавого партнера чувственными стонами. Лицо у мужчины было красным от напряжения, и было странно видеть его таким: обычно бледное, от долгого сидения за компьютером становившееся даже зеленоватым, оно, оказывается, могло приобретать и совершенно здоровый цвет. Двигаясь, он временами издавал те самые звуки, которые нравились этой женщине, распаляли её, служили доказательством того, что её хотят, она желанна. Илья Большаков и Ирина Рубцова чуть усмехнулись и отступили ещё немного, удаляясь от двух жизнерадостных животных, в ожидании того, когда те закончат свое занятие. Они оказались в мире, точнее, в пространстве, где не было ничего. Были только они, и даже у них от себя ничего не осталось, кроме имён: Илья Большаков и Ирина Рубцова. Только теперь они были полностью вместе, и эти имена даже можно было переставлять: Илья Рубцов и Ирина Большакова. Ничего не менялось. Или ещё осмысленный вариант: Илья Иринин и Ирина Ильина. Никакой разницы. Они были вместе, и им предстояло быть единым целым до того момента, когда надо будет вернуться в свои тела.

Расслабленное и отрешенное лицо Ирины выражало утоленное желание, глаза её были полуприкрыты. Только к этому состоянию мог относиться имевший когда-то хождение официозный штамп «чувство глубокого удовлетворения», запущенный то ли ехидным приколистом, то ли полным дураком. Она смущенно посмотрела на него и виноватым тоном пробормотала, чтобы преодолеть смущение:

— «Большой секрет для маленькой, для маленькой такой компании...»

— «Для скромной такой компании», — серьезным голосом напомнил Большаков.

Оглядев друг друга ещё раз, они закончили хором:

— «Огромный такой секрет».

Она была совсем рядом, в его руках, такая своя... и такая чужая. Своя — после всего того, что произошло. И по-прежнему чужая. Потому что теперь Илья стал видеть и понимать её ещё лучше, и от него не укрылось, что Ирина не переменила своих планов в отношении Ларькина.

Между Рубцовой и капитаном это произошло позже, через двенадцать дней. Надо сказать, Ларькин был поставлен в совершенно идиотское положение. С одной стороны, его с Ильей связывала дружба, хотя они были людьми очень разными. Но каждый из них был профессионалом в своей области и интересной личностью. К тому же он нес ответственность за Большакова как заместитель командира группы. С другой стороны — приказ майора «опекать» Ирину, который можно было понять в широком смысле. Потому что он в таком смысле и был сформулирован: используй все средства, в зависимости от обстановки, не мне тебя учить, как это делается. Но это рациональная сторона. Была и эмоциональная, по которой Рубцова дала залп из всех калибров. Вначале убедительно сыграла истерику, что было несложно, нервы и впрямь расшалились. Заставила проводить себя до дома, распить «для настроения» приготовленную заранее бутылочку вина и потащила его в постель, обрушив на него весь свой гипнотический потенциал. В конце концов, удовольствие в том, чтобы управлять этим бугаем, а какими рычагами при этом пользуешься, неважно.

Виталик, может быть, и без зомбирования не отказался бы. Но интуитивная хитрость Ирины была ещё и в том, что остался он добровольно. Теперь же, очухавшись после гипноза и восстановив в памяти события прошедшей ночи, он пришел к выводу, что его использовали просто как фаллоимитатор. Его мужское самолюбие было задето. Коряво как-то все вышло. Осталось ощущение, что он не показал всех своих возможностей. Рубцова добилась своего: он попал в эмоциональную зависимость от неё. Ему надо было непременно повторить, загладить впечатление. В конце концов, он мужик о-го-го, и донжуанский список у него был в несколько раз длиннее, чем у Большакова.

Всё это случилось позже. Но именно тогда, в библиотеке, Большакова впервые пронзило горькое предчувствие, что это непременно должно произойти. Рано или поздно она затащит капитана в постель.

Чтоб ты сдохла под ним, проклятая.

Содержание файла 2316.txt

Записан 30 декабря 1999 г., стерт2 января 2000 г., восстановлен 1 февраля 2000 г.

«От любви до ненависти, действительно, один шаг. Но что странно: произнося эти слова, обычно подразумевают обратный путь — от ненависти до любви. Как будто это одно и то же. Как будто выбраться из пропасти так же легко, как в неё упасть.

А от любви до ненависти, действительно, один шаг. Плюс несколько секунд головокружительного полета. Вниз.

Еще примерчик — вошедшая в обиход фраза: «Настоящая женщина должна быть немножечко стервой». На неё часто ссылаются, подпитывая современный (вошедший в моду благодаря каким-то извращенцам) культ стервы. Это делается так старательно, что хочется указать неразумным доверчивым особям женского пола на слово «немножечко». Ведь было сказано «немножечко», обрати внимание, солнце моё. А ты что изобразила?

Ты отпускаешь ко мне белогривую лошадь,

Я отпускаю к тебе вороного коня...

А дальше не получается. Хватит, наверное, не буду больше писать стихов».

— Ладно, можешь не скрываться. Опять ты о нем думаешь? Даже сейчас?

— Это я о нём думаю?! Ты сама первая начала. Даже сейчас.

— Врёшь! Неправда!

— Не хочу спорить... всё равно начал не я...

— Да с чего бы я вдруг начала сейчас о нём думать? Мне и так хорошо.

— Ты поосторожнее задавай вопросы. Я ведь могу и ответить. У меня есть объяснение.

— Оттого что я дрянь, да? Сценки с Ленань не дают мне покоя? Большаков, какой же ты... Даже слов-то подходящих нет. Урод. Зачем бы я была сейчас с тобой?

— Могу объяснить. Самоутверждаешься. Коллекцию собираешь. Впрочем, нет, извини, надо по-другому, повозвышеннее. Тебе не хватает полноты впечатлений, когда ты с кем-то одним. Там мужчина без любви...—

Илья пожалел, что начал эту фразу, и запнулся. Это называется, подставился.

— А здесь любовь без мужчины, — с наслаждением закончила за него Ирина. Уничтожив его таким образом, она пришла в хорошее настроение. Вслух они ещё продолжали ссориться, а мысленно уже говорили о другом.

«А вот это кто из нас сейчас подумал: лучше синица в руке, чем журавль во рту?»

«Не знаю. Кажется, ты начала...»

«...значит, ты закончил. Закончил, но не кончил. Кстати, отчего это? Ты же знаешь, мне уже не грозит опасность забеременеть».

«Древние китайцы считали, что мужчина не обязан каждый раз кончать, особенно зимой».

«При чем тут зима? Ты с ума сошел? Это же вредно!»

«Нонсенс! В вопросах размножения я китайцам доверяю».

«Так значит, ты китаец, да? Сейчас мы тобой займемся. Будем исправлять графу «национальность»».

Они начали ласкать друг друга медленными и точными движениями, ощущая импульсы удовольствия, идущие от партнера, как свои собственные. Каждый из них мог заставить другого испытать оргазм, просто послав возбуждающий импульс прямиком в нужный центр. Но им хотелось, чтобы сработали все цепочки, тела сами должны были пройти свой путь.

Никогда ещё Большакову не доводилось заниматься петтингом с таким яростным бесстыдством. К судорожно напряженным бедрам были словно привязаны направляющие нити, Он совершенно не контролировал своих телодвижений. Даже легкое поглаживание или шевеление, вызывавшее у одного из них наслаждение, эхом откликалось в другом. И это эхо билось между ними в учащавшемся ритме. Они были включены в неуправляемую цепную реакцию и вот-вот должны были детонировать. Жаркая лавина захлестнула их одновременно, но на этот раз Илья оросил свою партнершу.

— Два мокрых дела за сорок минут, — подвел итог неисправимый шут Большаков.

Содержание файла 0130.txt

Записан 4 декабря 1999 г., стерт 30 декабря 1999 г., восстановлен 1 февраля 2000 г.

«Последнее действие: извлечение корня, ставшего кубическим.

Нашкодила душа. Крайняя, как всегда, плоть.

Иротика.

Иразм Роттердамский. (Господи, это ж надо было так назвать город!)

Иранический смех.

командИрка, спИраль, транжИрка, пробИрка, квартИра, кИрка, таблетки аспИрина и амидопИрина, лИра, стИрка, вампИрка (!), шИрина, сатИра, шИрка, цИркач, что там ещё? И-раз! глафИра, ЖИриновский, екатИрина, ну, это уже маразм Иродиада. Иринотерапия».

А ночь на 15 декабря она провела с Ларькиным. Сердце у Ильи в это время не ёкало, он преспокойно спал на другой окраине Москвы. Впрочем, не совсем спокойно, потому что сон ему приснился очень мрачный. Приснилось, что ему делают операцию на сердце. Только сердце почему-то вынимают целиком. А он смотрит откуда-то сверху и чуть со стороны, как хирург в черной маске вынимает у него из груди дергающийся мускульный мешок и передает ассистентке, и та уносит его куда-то. В ассистентке Большаков узнал Ирину. А страшный хирург сшивает аорту, перехватывает другие сосуды и, не поставив взамен хотя бы пламенный мотор, небрежно перетряхивает органы, чтобы заполнить пустоту, и делает знак медсестре — мол, и так сойдет, зашивайте.

Утром на Илью обрушилось ощущение утраты. Чего-то недоставало, в устройстве мира образовалась неприятная пустота, и нужно было куда-то срочно бежать (скорее всего, к Рубцовой); чтобы заполнить эту пустоту. Ему потребовалось несколько минут, чтобы понять, что случилось, тогда он на какое-то время словно оглох, окаменел, неподвижно сидя на своей жесткой кровати в офицерской малосемейке. Это была ещё не боль, это был шок. Не хватало кислорода. Возникали какие-то смутные образы и сравнения: метеорит, пробивший дыру в стене космической станции, со свистом уходящий в никуда воздух, и предметы кружатся по комнате, захваченные могучим вихрем. А ещё ощущение льющейся крови, звон в ушах. Светящиеся червячки перед глазами — и кровь уходит, уходит литрами через невидимую, но страшную рану...

Потребовались все его познания в йоге, биоэнергетике и магии астома, чтобы найти и залатать эту дыру. Большаков отдышался, заставил себя позавтракать и несколько часов сидел, трясясь, как от переохлаждения, безуспешно пытаясь медитировать. Ждал, когда организм хотя бы частично восстановит утраченную энергию. И только потом пришла боль — ад в тоскливо- зелёных тонах, из которого хотелось сбежать, проснуться, чтобы всё было по-другому, но никак не удавалось.

В тот день почему-то все грасовцы опоздали на работу, и всё-таки Илья пришел позже всех. Майор Борисов, рассудивший, что если даже он сегодня задержался на десять минут, то старшему лейтенанту Большакову сам бог велел прийти в полдвенадцатого, не стал никого упрекать. К тому же непривычно хмурый зам уже доложил ему о своих подвигах, и выводы майор сделал правильные.

Только увидав Большакова, Рубцова поняла, что натворила. Отдача была страшной, теперь наступила её очередь метаться и корчиться. Так взрослые переживают, причинив боль ребёнку — но это лишь слабое подобие того, что она испытывала.

Так продолжалось уже целую неделю. Рубцова попросила установить один из персональных компьютеров у неё в библиотеке и почти не показывалась теперь на территории Большакова. Разделявшие Ирину и Илью благословенные стены «бункера» хотя бы отчасти облегчали их страдания. Но всё же пространство между ними, казалось, звенело от напряжения.

Ощущавший это лучше других Виталий, проходя по коридору между дверями библиотеки и компьютерного центра, подавлял в себе желание преодолеть этот участок ползком, словно под обстрелом. Его отношения с Большаковым тоже, мягко говоря, разладились.

Но всё-таки Большаков предложил Ирине встречать Новый год вместе с ним в Хлебниковом. И она пришла. Однако совсем не так, как он надеялся, не по-людски. Припёрлась — другого слова не подберёшь — на несколько минут вместе с Ларькиным, словно для того, чтобы окончательно испортить Илье праздничную ночь. Скорее всего, именно за этим. Считая его виноватым в том, что её собственный Новый год не удался. По крайней мере, другого объяснения никто так и не смог подобрать.

Второе число не прошло для них бесследно. Илья понял, что вся середина его праздничного алгоритма ни к черту не годится. Если не Ирина, то сразу баиньки… по-другому он уже не мог, и дело было не в дежурстве. От дежурства доброхотка Рубцова даже пыталась его освободить, подослав к нему Ларькина с предложением поменяться днями. Илья вычислил её планы и отказался. Ему здесь хорошо, все остальные варианты будут не в кайф.

Он договорился с собой ждать Рубцову до девяти вечера, а на всякий случай приготовил себе запасной выход: в стильной, оснащенной колесиками канцелярской тумбочке помещался ровно ящик пива. Илья забил тумбочку до отказа, но первую бутылку почал уже в девятнадцать десять. Запасы, сделанные им на случай удачи, не пригодились, и он старался о них не вспоминать. До девяти Большаков употреблял своё успокаивающее сдержанно, и бутылка, которую он со вздохом открыл в двадцать один ноль-ноль, была всего лишь четвертой. Дальше дело пошло с ускорением, но не успел Илья разогнаться, как на экране появилась знакомая женская фигурка. Ирина решительной походкой двигалась к зданию. За ней показался громоздкий силуэт капитана.

— Боже, — простонал Илья, — именно этого я и боялся. Не отворю, на хрен, пущай мерзнут.

Но когда вошедшие попали в зону действия датчиков и на экране показались цифры 2 и 5, рука Большакова помимо его воли поползла к нужной кнопочке. Он понял, кто ею управляет, приказал руке остановиться, но. та не подчинилась. Сосредоточиться мешало выпитое пиво. Илья вспомнил инструкции капитана, мысленно заблокировал парализованный участок сознания, чтобы зомбирование не затрагивало другие центры, и отпихнул его от управления. В сознании словно провернулся барабан огромного револьвера, на место пораженного участка всплыл свежий и, что немаловажно, трезвый. Илья без усилия вернул руку на подлокотник кресла и мысленно Показал Рубцовой язык.

— Илюшка, открывай! — послышался невинный голосок из динамика переговорного устройства.

«Боишься?» — возник в его сознании вопрос, заданный совершенно иным, раздраженным тоном.

«На слабо берёшь? — хмыкнул он в ответ. — Ладно, черт с вами, заходите».

И отомкнул магнитный замок.

Содержание файла 2232.txt

Записан 4 января 2000 г.

«Назовем это любовью. Условно. Другого термина все равно не подобрать. Любовь без возможности идеализировать предмет воздыханий. Но разве такое бывает?

Идеализация всё-таки присутствует, но период между очарованием и разочарованием виртуально мал. Получается не прекращающееся, самоподдерживающееся разочарование.

Подумал вот что: с моей стороны сплошной эгоизм. Какая тут любовь? Я недоволен тем, как она себя ведёт, и хочу, чтобы она стала лучше. Но что такое «хороший», вообще, что мы хотим сказать этим словом? «Плюс» в моральной системе координат? Стало уже общим местом, что одиночный человек не может полагать себя самого в качестве основы, исходной точки отсчета для такой системы. Но мне это ровным счетом ничего не говорило, пока я не нашел то слово, которое мы подразумеваем, когда называем человека хорошим. Это слово — «удобный». Он удобен для меня, который это сказал. То есть я могу его каким-то образом употребить или, по крайней мере, не опасаюсь его.

Тогда вообще многое теряет смысл. Если подставить слово «удобный» вместо «хороший» в предыдущих рассуждениях. Тогда любовь (возвышенная, та, о которой я рассуждаю) делает человека не «лучше», а «удобнее», менее опасным и более готовым к употреблению.

Мы очутились в экстремальной (и по-своему аномальной, то есть прямо относящейся к нашему профилю) ситуации: два сотрудника ГРАС стали свидетелями внутренней духовной (если её можно так назвать) жизни окружающих и друг друга. Мы оказались не готовы к этому. Кто из нас на высоте положения? Шеф явно в растерянности. Виталик обтекает и изо всех сил пытается сохранить лицо. Насчет Ирины он прав: что с неё взять? Баба и есть баба.

Я тоже в дерьме. Тут права Рубцова. Да, не Бог, извините. Всего-навсего простой смертный со своими слабостями и желаниями. Абсолютно не готов, как выяснилось, к роли Свидетеля. Не выдерживаю.

Могу выдержать, но при одном условии — если буду совершенно равнодушен к человеку, свидетелем внутреннего мира которого являюсь. Иначе не получается. Ненавидеть начинаю. Его (её), себя, весь мир. Несмотря на всю предыдущую жизнь, которая, казалось, готовила меня к такой роли, не давая впасть в иллюзию.

Надо бы разобраться в механизме этого процесса. Что происходит с ней? Что происходит со мной? Что мы дали, принесли, причинили друг другу в результате? Обсуждать нужно, конечно, отдельно меня, отдельно её.

Как в уравнении: когда рассматривается одна переменная, другая принимается за константу».

— Мы вот решили зайти, поздравить тебя с наступающим, — глаза у Рубцовой были наивные и честные-честные. И вся она излучала приветливость и доброту.

«Посильнее плюнуть в душу ты, похоже, не могла. Я ведь ждал тебя одну. Потом уже не ждал, примирился с тем, что вы вместе. Какой черт тебя принес?»

Большаков не получил ответа на свой мысленный вопрос. Вслух он скандалить не хотел. В дверях «бункера» маячил Ларькин. Он был относительно трезв — всерьез пьяным Илья его никогда не видел, — но смотрел задумчиво, словно пытался сообразить, как он сюда попал. Рубцова, не желая отставать в счете, спросила с самой невинной интонацией:

— А ты тут чем занимаешься? Текст какой-то набираешь... Будь добр, прочти, пожалуйста, вслух.

Теперь была очередь Большакова ответить на вопрос молчанием. На экране передним, действительно, был текст, набранный мелким шрифтом: «А всё-таки жаль, что я решил не писать больше стихов. Вот прекрасное начало стихотворения: «Я некогда встречался с некой Б». Ну ладно, решил хватит — значит, хватит». Ирина подошла ближе, и Илья быстро выключил монитор. Рубцова торжествующе посмотрела на него и заговорила, уже не скрывая злости:

— Я знаю все, что ты тут пишешь про меня, Большаков. А пишешь ты гадости! Ты смеешь меня судить... — она чуть не задохнулась от гнева. — Посмотрел бы лучше на себя. Ты не смеешь меня судить, ты не Бог. Ты мразь, Большаков, и ты не имеешь никакого права требовать от меня отчета. Я живу так, как хочу.

Она красиво развернулась и выбежала из «бункера» с драматизмом, достойным сто пятьдесят пятой серии «Санта-Барбары». Капитан ошалело посмотрел ей вслед. После её ухода он, кажется, начал что-то соображать.

— Ну, и че вот она приперлась? — агрессивно спросил у него Илья. — Только за тем, чтоб меня вот так обласкать?

Ларькин закряхтел от неудовольствия:

— Устал я с вами... Давите на психику оба. Покоя ей хочется. Только я так понимаю, от тебя она его не дождется.

— Похоже, из всех нас только Ренат по-человечески встречает Новый год, — заметил Большаков, с интересом просмотрев в сознании Ларькина перечень женских имен, очаровательных мордашек и прочих любопытных подробностей, освежить память о которых ему не позволила Рубцова.

— Мы вроде и правда шли тебя поздравлять... Я только теперь понимаю, какая это была глупость. Ладно, пойду её искать, как бы ещё чего не натворила. — Способность соображать у Виталия, видимо, ещё не полностью восстановилась после рубцовского, гипноза, потому что в дверях он остановился и брякнул с тактичностью медведя: — Ты-то, надеюсь, понимаешь, что у нас с ней, по крайней мере в эту ночь, ничего не будет? Не мучь себя понапрасну.

— А шли бы вы все на х... — зло прошипел Илья.

— Э-эх... — укоризненно вздохнул капитан. — Ну, с Новым годом!

У небольшой чугунной калитки Ирина остановилась, украдкой посмотрела на дверь особняка, потом, видимо, вспомнив про телекамеры наружного наблюдения или почувствовав, что Илья за ней наблюдает, метнулась по переулку в сторону Арбата.

«Если я мразь, то мы друг друга стоим», — мрачно додумал Большаков.

На экране показался Ларькин, он на мгновение задержался у калитки и, безошибочно сориентировавшись, направился за Рубцовой. Мысль о том, какой скандал сейчас закатит капитану Ирина, узнав про его обещание, ненадолго утешила Илью. Потом ему вдруг стало одиноко. Пропало куда-то привычное чувство защищенности, которое давал ему «бункер». Он оттолкнулся ногами и, не поднимаясь с кресла, подъехал на нем к тумбочке.

— Самое время применить анестезию, — бормотал он вслух, обращаясь к своему отражению в темном экране «Вампира». — Сейчас мы будем топить печали в пенистой жидкости.

Примерно через час он уже чувствовал себя гораздо лучше. Печали и неприятности тонули одна за другой, пуская на прощание салют из пузырьков. Настроение выровнялось. Во всяком случае, сегодня все было в порядке, а завтра... Об этом можно будет подумать завтра. Большаков бодро мычал какую-то героическую песню, зациклившись на строчке «дотянем до леса — решили друзья». Прочие слова вылетели из памяти. Ещё через час Илья почувствовал, что до леса он не дотянет.

— А когда станет совсем трудно, нажми красную кнопочку, мой узкоглазый друг, — посоветовал он своему отражению и взялся за телефонную трубку.

Борисов ответил так быстро, словно ждал звонка.

— Товарищ майор, я тут, пожалуй... — в затруднении Илья остановился, надеясь, что несколько небрежные интонации его голоса объяснят все за него. — В общем, приезжайте, наверное. Я на всякий случай поставлю дверь на автоматику.

— Сейчас приеду, — сказал майор, в его голосе не прозвучало ни радости, ни удивления.

Илья настроил систему охраны так, чтобы входная дверь сама открылась при приближении Борисова, и побрел к заветной циновочке.

— Уволюсь на фиг, — мечтательно забормотал он заплетающимся языком, просидев на полу. — Буду напиваться каждый день, и меня вышибут. Хотя нет! Не вышибут. Придется писать рапорт. Так, мол, и так. Недееспособен. В том числе в интимном смысле. Просто не хочу. Устроюсь в частную фирму, буду программки лабать, «писюки» собирать, деньжищ будет — море... Или уеду в провинцию. А то подамся в эти, в рекетиторы... То есть в репетеры. В общем, буду детишек английскому учить. Тоже хлеб. Прости, «Вампирушка», мальчик хочет в Тамбов!

Илья улегся, снял очки, положил их рядом с собой на пол, пробормотал напоследок загадочные слова: «Divide overflow. System halted» — и уснул, по-кошачьи свернувшись на циновке. В таком положении его и застал появившийся через полчаса в «бункере» Борисов. На этот раз Большаков забыл закрыть свою тумбочку, и майор, позвенев пустыми бутылками, отыскал в ней последнюю полную. Осмотрев её с неудовольствием, Борисов поставил бутылку перед спящим программистом. Некоторое время майор хмуро глядел на Илью, а потом стал изучать пульт «Вампира».

«Вот они, мои солдаты грядущего, — думал Юрий Николаевич. — Покамест друг из друга кишки выдавливают. Тренируются. Где-то у него здесь тайничок был, судя по акустике — прямо в пульте». Он быстро отыскал кедровую панель, державшуюся на одном болтике, и обнаружил за ней бутылку шампанского и пакет с разной снедью.

«Так я и думал, не пригодилось», — майор переставил бутылку на пульт, нашарил в пакете шоколадную конфетку и вернул панель на место. Затем он подключил монитор к телепринимающему блоку и настроился на первый канал. На экране летали ленты серпантина, горели свечи и бенгальские огни, хлопали пробки шампанского. До наступления нового, двухтысячного года оставались считанные минуты. Началось обращение Президента: Ельцин делал народу долгожданный подарок.

«Ну что ж, поздравляю тебя, Борис Николаевич, — мысленно сказал ему Борисов и открыл шампанское. — С новым ходом, надо признать, сильным. Прощенья ты зря просишь, бесполезно. Да... У меня тоже год не без греха прошел, но прощенья просить не у кого. Кого обидел, тех уж нет... Ладно. ещё один год прожит, и прожит не так уж плохо, если в целом взять. Вот только в конце года ерунда какая-то началась в моем подразделении. Ну, да, разберемся в следующем. Твое здоровье, отставник-затейник!»

Подступавшие сутки были для майора двойным праздником — 1 января 2000 года ему исполнялось сорок пять лет.

Содержание файла 0213.txt

Записан 6 декабря 1999 г.

Body-Art

«Я жёсткий, я очень жёсткий. I'm tough. Я жёстче тебя. Сейчас я на тебе что-нибудь нацарапаю. Вот! Вот! Вот!»

«О-о, как хорошо. Какой классный след ты на мне оставил!»

«Да, отпечаток получился что надо. Смотри, больше не давай никому делать на тебе надписи. Не сохранишь мой отпечаток, я т-тебя!..»

«А как же я его сохраню, я ведь такая мягкая?»

«Э-э... а ты будь тверже, застынь!»

«Хорошо. Попробую. И надолго?»

«На всю жизнь! Вдруг я умру. Хотя бы слепок останется».

«Это что же, я должна быть жёстче тебя? Хорошо. Теперь я тверже. А раз я тверже, тогда я на тебе сделаю надпись. Вот! Вот! Вот!»

«Эй, что ж ты делаешь?! Больно же!»

«Сам виноват, надо было расслабиться. Если бы расслабился — тебе бы понравилось».

Утром 2 января майор Борисов сидел в своем небольшом уютном кабинете и, по установившейся давно традиции, заваривал себе чай в пакетике, ожидая, когда к нему явится с докладом о произошедших на Земле за сутки аномальных событиях старший лейтенант Большаков. Тот задерживался, и майор нетерпеливо нажал кнопку селектора. Но не утопил её полностью — кнопка остановилась на полпути, и в «бункере» у Большакова включился не звуковой сигналя, а микрофон. Нехитрое устройство, неожиданное своей простотой, исправно поставляло ему информацию о том, что происходит в компьютерном центре, уже без малого год. Ахмеров выдрал бы себе на голове все волосы, если бы узнал, как легко и изящно Юрий Николаевич его обошел. Но ведь начальник обязан быть в курсе?

Вначале в динамике слышалось только «кликанье» клавиатуры и тихое разноголосое гудение трансформаторов и систем вентиляции. Других звуков не было, и можно было подумать, что программист находится один в компьютерном центре. Однако Борисов уже знал, что в одиночестве Илья постоянно мурлычет под нос песни собственного сочинения — точнее не вполне собственного, а беспощадно изуродованную попсу — а то и вовсе разговаривает сам с собой. Поэтому майор предположил, что в «бункере» все же кто-то есть, и не. ошибся.

— Вы можете объяснить мотивы её поступка, господин штабс-лекарь? — вдруг спросил Илья резким неприятным голосом.

— А ты что, всегда можешь объяснить мотивы собственных поступков? — ответил вопросом на вопрос Ларькин.

После паузы послышалось невнятное большаковское «не-а», в ответ на которое капитан удовлетворенно подытожил:

— Ну а что ты тогда от неё хочешь? Баба — она и есть баба.

Илья больше ничего не говорил. Зажужжал принтер, затем послышался какой-то ещё негромкий шум. Судя по всему, в компьютерном центре появился Ахмеров. Он доложил, что старенькая «копейка», у которой, действительно, тормозная система в последнее время нуждалась в профилактике, теперь в полной исправности. Они перебросились с капитаном несколькими фразами, и Ларькин вышел из «бункера». Как только за ним захлопнулась дверь, Большаков спросил противным голосом, в котором слышались интонации деревенской сплетницы:

— А ты знаешь, как он телок клеит?

— Нет, — с интересом откликнулся прапорщик. — Он мне никогда не рассказывал.

— Мне он тоже никогда не рассказывал. Но я знаю.

Капитан вполне мог в любой момент появиться в борисовском кабинете, но Юрий Николаевич не спешил нажимать кнопочку, ему захотелось дослушать. Оказалось, познакомившись с девушкой, сводив её пару раз в ресторан или на вечеринку к знакомым, Ларькин напускал на себя холодное равнодушие и делал вид, что развитие отношений его совершенно не интересует. Когда удивленная дама пыталась выяснить, в чём дело, он объяснял скучающим тоном, что ему, мол, и так все известно наперед: она в него влюбится, прыгнет ему на шею, а он останется холоден, в общем, разобьет её сердце. Так что стоит ли и продолжать? Это задевало самолюбие несчастного создания, она бралась за Ларькина всерьёз, прыгала ему на шею, и все, действительно, проходило по вышеописанному сценарию.

— Конечно, ему легко, с таким габитусом, — завистливо говорил Илья.

— А ты у него и габитус видел? — с подозрением в голосе спросил Ренат.

На этом месте майор вдавил-таки кнопочку и произнес в селектор с отеческой мягкостью:

— Илюша, я жду.

— Сию секунду, Юрий Николаевич, у меня все готово, — ответил ему ангельский голосок старшего лейтенанта, самого образцового и исполнительного из всех старших лейтенантов, начиная с рождества Христова.

Содержание файла 1015.txt

Записан 7 января 2000 г., стерт 24 января 2000 г., восстановлен 1 февраля 2000 г.

«1. Ей понравился Виталий, и она хотела вступить с ним в отношения. Такие отношения могут иссякнуть через пару месяцев, а могут благополучно длиться годами, однако, с готовностью уступая без обид и взаимных претензий место другому, более полноценному чувству.

2. Она обнаружила, что я влюблен в неё без памяти, и ей было неловко осознать, что она не может ответить, сердцу не прикажешь.

3. Она почувствовала, что ранит меня своей нелюбовью, потому что я ощущаю её отношение и болею от этого.

4. Она поняла, что не может дать мне взамен совершенно ничего, потому что это можно было бы сделать только обманом, но это исключено.

5. Она обнаружила, что обречена сотни раз за сутки устраивать облом моему «люблю» своим «угомонись» — всё это стало её угнетать.

6. Предполагавшиеся отношения с Виталием стали казаться ей мелкими и пошлыми на фоне моей африканской страсти, от этого усилилось её недовольство собой... и мной.

7. Ее «возьми то, что я могу дать» превратилось для меня в очередной облом (я слишком много надежд погрузил на этот кораблик) — и это довело её до отчаяния.

8. Она решилась «быть до конца плохой», чтобы я быстрее её разлюбил.

9. Это тоже не помогло.

Моя так называемая «любовь» причинила ей только мучения.

Надо разобраться с собой — и покончить со всем этим (не перепутать!).

Взять себя в руки... Сама эта идея кажется мне безумной. Приструнить. Выкорчевать это растение, которое пустило корни в самое сердце — и если понадобится, то удалить вместе с сердцем.

Хватит! Надоело».

На самом деле, Ирина отчаянно пыталась стать совсем уж «плохой девочкой». При встречах она смотрела на Илью с отвращением, старалась оскорбить побольнее. Но уже на второй или третий раз, произнеся очередную грубость, почувствовала, что идёт по заколдованному кругу. Причинить боль Илье у неё получается, он едва ли не физически корчится от её слов. Потому что это очень мучительно — когда любимая женщина вот так смотрит и такое говорит. Но вместе с тем он прекрасно видит, что её поведение продиктовано не чувствами, не по-настоящему плохим отношением, а рассудком и желанием помочь ему избавиться от любви. Ирина осознала это — и тут же услышала с его стороны тихий ответ на свои мысли: «Да, это не помогает». Он чересчур хорошо понимал ситуацию, чтобы обидеться — но это понимание не спасало его от мучений. Рубцовой стало совестно — наверное, в трехтысячный раз за последние полгода, — она подошла к программисту и ласково дотронулась рукой до его плеча. Как ни странно, именно это нежное касание, мгновенно исцелившее Илью от страданий, стало для него последней недостающей каплей.

Только что он сидел перед ней несчастный и раздавленный, душу словно рвали на мелкие кусочки сотни бешеных кошек, хотелось «то ли плакать, то ли зарезать кого-нибудь» — и вдруг Ирина избавила его от всего этого одним легким прикосновением. Дотронулась — и спокойно ушла к себе в библиотеку, почувствовав, что анестезия возымела действие. И вот тогда он ощутил, как со дна души, закипая, поднимается гнев. Даже не просто гнев, а Гнев, именно так, с большой буквы. «Доколе?! — попытался выразить Илья словом охватившую его ярость. — Когда это кончится? Сколько она ещё будет мной править, кидать мановением пальчика то в ад, то в рай? Не хочу!»

С этого момента он твердо решил выкорчевать из себя унизительную привязанность. Но сделать это было не так легко, как приказать себе.

Содержание файла 1218.txt

Записан 9 января 2000 г., стерт24 января 2000 г., восстановлен 1 февраля 2000 г.

«Родилась 13 февраля 1975 г. в г. Саратове. В школе была образцовой пионеркой, членом совета дружины с пятого класса. Родители, Рубцов Вениамин Сергеевич и Борк Анна Яковлевна, погибли в автомобильной катастрофе летом 1990 г. (15 лет — очередное совпадение!)

Ирину забрала к себе жить московская тётка. Саратовскую квартиру продала, а деньги истратила, якобы на неё же, на сиротинушку. С одной стороны, девочка выросла не на улице. С другой стороны, тётка, конечно, дрянь. Жлобское отродье. Сирота поняла всё уже в дееспособном возрасте, поступив на первый курс МГУ. Проблема, где жить — а оставаться у тетки ей не позволял девичий максимализм — решилась быстро.

Добил её этот фарцовщик, Олежек. Она сделала аборт, с необратимыми последствиями, бросила университет и пустилась во все тяжкие. Не то чтобы вышла на панель, а просто упала в канаву. В 1998 г. некий О. Расторгуев стал председателем совета директоров банка «Рас-Т». Банк занял нишу, образовавшуюся после разорения сотен банков (август). В октябре 2000-го самые солидные клиенты банка «Рас-Т» стали жертвами серии крупных компьютерных ограблений. Дирекцию банка обвинили в плохой защите электронных систем от взлома. В руководстве начались раздоры. Всплыли косвенные улики, бросающие тень на Расторгуева. «Крутые» клиенты разобрались с директором по-свойски, без суда. Последние деньги, вырученные за квартиру и дачу, ушли у него на то, чтобы отмазаться от этих ребят.

Больше я ничего не успел с ним сделать. Протянул время, хотел насладиться местью — и забыл, что меня тоже «пасут». Получил от неё записку в астоме. «Не убивай его, Сухов. Он мой». Дело хозяйское. А жаль. Я придумал бы что-нибудь более интересное, чем повторение сцены с Афоней Цыкиным. Женщины вообще не отличаются богатой фантазией, бьют в одну точку, как дятлы. Думают, если один раз получилось, значит, так и надо всё время делать. Но у неё и второй раз неплохо вышло: О. Р. уже второй месяц на излечении в психушке. Судя по её настрою, это ещё не финал.

Нет смысла обсуждать её тогдашнюю реакцию, её отчаяние. Чья бы корова мычала. Любовь зла, полюбишь и козла. Свинья везде грязь найдет. И т.п. И вот тут происходит любопытный эпизод. Как в сказке. В последний момент. Когда она уже успела раздразнить свору отвязных ублюдков и приготовилась к тому, что её вот-вот в последний раз оттрахают и убьют, появляется прекрасный принц. Романтический рыцарь. Лесник. Раскидывает ублюдков (причем таких приемов, которые сохранились у Ирины в памяти, я не видел даже на тренировках у Борисова), отправляя их, как принято у них в отделе, одним ударом на больничную койку, а то и на кладбище. Спасает пьяную вдрызг принцессу, отмывает её от грязи, долгие месяцы нянчится с ней, отучая от наркозависимости и возрождая интерес к жизни. Восстановление в университете. Поступление на работу в ФСБ по рекомендации Лесника. Стажировка в Англии. Распределение к нам.

Что-то не увязывается здесь. Пусть даже Борисов писал рапорт насчет структурного лингвиста. Пусть даже «верхам» нужен был стукачок в наших рядах. Пусть даже не отделу внутренних расследований, а этому самому Братству. Майор велел нам с Ириной никому не заикаться и постараться забыть даже само это слово, а не то нас не только никакая телепатия, но даже он сам, майор Борисов, спасти не сможет. Мы не так уж много и знаем. Не вижу смысла секретничать. Надрал я летом это самое Братство, скачал у них текстовики с уставами и программными документами. Но ведь они оказались сплошь липовыми. Fiction. Если Братство действительно существует, то главные документы они, конечно, не на компьютере хранят.

Итак, пусть даже Ирина выполняла роль слепого агента у мифического Братства... Нет, никак не вяжется. Тогда бы мы не смогли обыграть их в сентябре с девастатором. Ведь если я не ошибаюсь, мы именно их тогда обыграли.

Получается, Лесник тогда сдал их нам. Сдал своих — или они ему не свои? Что это за деятель такой вообще? На кого работает? Надо это выяснить.

Тогда, может быть, я смогу понять, зачем он подбросил нам Рубцову».

Содержание файла 1651.txt

Записан в тот же день.

«Странная у меня сейчас возникла идея: что Лесник ещё тогда, когда он на набережной ломал кости этим подонкам, спасая Ирину, знал, зачем она ему будет нужна.

Профзаболевание: предрасположенность к мистике».

— Ну, как тебе это нравится? — спросил Борисов, когда Ларькин закончил чтение сводки.

— Странный какой-то полтергейст. Слишком угрюмый.

— Полтергейст вообще-то не от хорошего заводится, бывают довольно жестокие проявления, — заметил майор.

— Понятное дело. Но не так же... Если скопление отрицательной энергетики — так нужно время, чтобы оно проявилось. А тут хлоп — и нет человека. Хлоп — нет второго. Что-то. незнакомое. А что Илья говорит?

— Говорит, что дело имеет к нам прямое отношение. Он редко высказывается так определенно.

— Вот и хорошо. Нам всем пора уже чем-нибудь серьезным заняться, а то мы дурью начали маяться.

— Я надеюсь, ты не меня имеешь в виду?

— Конечно нет. Неточно выразился.

— А если речь идет о вас, то да. Твоими устами глаголет истина. Разогнать бы вас по разным городам. А Рубцову, по-моему, уже можно сбрасывать на укрепленные сооружения врага. Только, боюсь, мировое сообщество осудит нас за негуманные методы ведения войны. Как будто есть гуманные. Ты как себя чувствуешь, головка не бо-бо? Извини, что опять спрашиваю.

— А я опять не пойму, о чем вы?

— Можешь не отвечать, все ясно. Для начала займешься полтергейстом ты один. А там видно будет. Такое сочетание индивидуумов менее взрывоопасно. Мне кажется, у меня в группе остался только один боеспособный офицер. Да и тот прапорщик.

— Просто Ирина уделяет ему мало внимания.

— Ладно, работай. Подробности затребуешь у Большакова. Поищи аналогичные случаи. Как обычно.

«Вообще, это идея, — подумал майор, когда остался один. — Неплохо бы устроить Рубцовой зарубежную командировку. Надо обговорить с генералом такую возможность».

Содержание файла 1108.txt

Записан 10 января 2000 г.

«Не будь её, наверное, я так и не научился бы владеть своими способностями так, как сейчас. Даже научился немного отключаться от постоянного давления чужих мыслей. Это просто благословение — оставаться наедине со своими собственными. Всю жизнь словно под локоть кто толкал. Спасибо Ю.Н., что он такой непробиваемый. Только в его присутствии я чувствую себя свободным от неприязни — у меня уже аллергия на излучаемый чужим мозгом эгоизм. Э-мозги. Анаграмма. Он — единственный, кто недоступен ни для сканирования, ни для зомбирования. Стальной человек. Хорошо, что есть такие. Наверное, на таких мир и держится. Ведь не на таких же, как я...

Не будь её, не было бы этого опустошительного пожара в душе. Как Мамай прошел. Или Папай, старый, гораздо старше говнюка-Чингизида скифский бог. Опыт, который делает душу не богаче, а беднее. Это не для красивого словца сказано. Бывает такой опыт/ по себе чувствую. Как будто пережгли какие-то важные блоки в схеме. Так мог бы кокетничать электрический стул...

Какой же ты дурак, Илья Большаков.

На православное Рождество Илье приснился омерзительный сон; как будто, разговаривая с Рубцовой, он заметил огромную мужскую руку, лезшую к ней под юбку. И не то чтобы эта волосатая лапа лезла туда с определенной целью (хотя на такую фантазию Большаков был вполне способен даже в рождественском сне), но она была такой невероятно большой, мощной и длинной, что являлась как бы продолжением тела Ирины, заменяя ей ноги. Сама Рубцова была чем-то наподобие кисти этой уходившей в бесконечность руки — или марионеткой. Ирина о чём-то говорила, по своему обыкновению, кокетливо строила глазки, а Илья невольно поглядывал вниз, стараясь, однако, не подать виду, что он видит, на чем она держится. Поглядывал — и замечал, как совпадают движения мышц под кожей могучего запястья с движениями глаз и рта женщины, изменениями выражения её лица...

Проснувшись, Большаков попытался разобраться, чем вызвано сновидение. Он не так уж часто видел сны — и каждый был символичным, означавшим какую-то перемену в жизни. В этом сне символика была простая: марионетка, что ж тут истолковывать. Большаков решил, что сон порожден его собственными размышлениями. Значит, в глубине души он всё-таки считает Рубцову чьим-то орудием, подозревая её в несамостоятельности. «Либо она продолжает работать на Лесника, либо у неё есть другой хозяин», — подумал Илья.

На работе, выбрав свободный час, он попытался найти всё, что мог, о Леснике. Но нашел он так мало, что результат поразил его скудностью информации. Досье, заведенное ими на Лесника полгода назад, содержало информацию, известную в основном со слов Борисова.

По образованию востоковед. Сотрудник отдела по борьбе с терроризмом. Специализация: Ближний Восток, Египет, Греция. Участвовал в спецоперациях, в том числе на Кавказе. По выслуге лет и образованию мог бы уже быть полковником, но, как и Борисов, до сих пор в звании майора. Руководит специализированной группой, созданной для противодействия международному терроризму. По оперативным соображениям вся информация о группе была закрыта и проходила по высшему уровню секретности. Большаков так и не смог выяснить ни одного имени, даже настоящего имени самого Лесника.

Он использовал старый надежный способ: просеял списки спецполиклиники, в которой лечились сотрудники ФСБ, — но и там его ждало полное фиаско. Получалось, что Лесник не только никогда не лечился, но даже ни разу не проходил медосмотр. Это уже вообще была какая-то фантастика. Оставалась только квартира, местонахождение которой он знал из воспоминаний Ирины.

Еще пятьдесят минут напряженной работы «Вампира» — и Илья узнал, что хозяином приватизированного жилья значится Непрухин Ростислав Всеволодович. Программист озадаченно потер переносицу: от имени-отчества повеяло древностью, а в фамилии слышалась издевка. Что ж, за неимением ничего лучшего иногда не мешает знать и псевдоним. Хоть какая-то зацепочка.

Однако зацепочка никуда его не вывела. Он потратил совершенно впустую ещё семьдесят минут. Потом пришел Ларькин и загрузил его работой — по иронии судьбы, заниматься пришлось опять сбором какой-то квартирной московской статистики. В тот день дальше уже достигнутого ему не удалось продвинуться. Не удалось и в последующие дни. Косвенным путем он смог выяснить, что Лесник в настоящее время в Москве отсутствует. Тогда Большаков решился на отчаянный шаг: посетить квартиру Ростислава Всеволодовича Непрухина с небольшим неофициальным обыском.

Содержание файла 0236.txt

Записан 12 января 2000 г., стерт 15 января 2000 г., восстановлен 1 февраля 2000 г.

«Письмо самому себе.

Не могу уснуть. Я ещё не избавился от неё. Я всё ещё её люблю.

Она многому научила меня, но я слишком дорого заплатил за эту науку, чтобы быть благодарным. Дорого берёшь за уроки, сэнсэй.

С удовольствием перечитал Ницше.

Я всё ещё люблю её. Может, это просто ночь (нет, днём бывает ещё хуже). Может, не хватает новых впечатлений (нет, с ними хуже — они бередят душу, не хоронят, а реанимируют старую боль). И уж конечно, это не приворот, не магия и не зомбирование. Я с самого начала любил её не благодаря, а вопреки всем её усилиям.

Никогда не прощу ей того, что так обгадился в отношениях с ней.

В числе её соблазнов числится самый что ни на есть сатанинский. Вопль сыра, прочно закрепленного в чертовой мышеловке: «Спаси меня! Излечи мою поломанную жизнь своей любовью! Не бросай меня!» Она никогда не скажет этого вслух и никогда не признается, что сигналит об этом. Не признается даже себе самой, не говоря уже обо мне.

Это тебе не вихляние попкой, не театральные проходы и не притворные истерики, которыми она развлекает Виталия. Это настоящее искушение, настоящий соблазн для такого человека, как я.

Всего лишь один из многих её обманов. А правда была разве что в том сне: мы с ней сидим на скамейке в парке, и она жалуется мне на судьбу.

...Что, опять муза припёрлась?! Кыш, пошла, проклятая!

Только не надо никому мстить. Тут я не согласен с Ницше. Главное, кому и за что??? Месть — это Сансара. Любовь — тоже. Надо остановить это колесо. Хотя бы в себе.

Когда устройство мира вызывает такую муку, осознание собственной смерти порождает отчаяние — разве возможно в пределах одной жизни изменить мир к лучшему хотя бы настолько, чтобы это не было песочным домиком на полосе прибоя?

Пусть останется от меня хоть что-то...

До свидания, дорогой Илья Степанович. Спасибо за интересное послание. Пиши ещё.

И. Б».

Лесник жил на седьмом этаже типового дома, занимавшего по длине весь квартал. Вторая, входная дверь не должна была доставить больших проблем, даже если хозяин успел сменить замок. Гораздо больше беспокойства вызывала стальная дверь секции из двух квартир, оснащенная хитрым замком. У ключа, насколько помнила Ирина, были по бокам такие диагональные бороздки... К сожалению, она не присматривалась к этому ключу. Но у Рената даже к таким дверям была не менее хитрая спецотмычка. Большаков позаимствовал её без ведома хозяина и настроил перед выходом по смутному образу и расплывчатому подобию ключа, сохранившемуся у Рубцовой в памяти.

К открыванию запертых дверей без ключа Илья имел страсть с отрочества, будучи подростком умненьким, но шкодливым. Несмотря на восторги однокашников, этому таланту развиться не довелось. Помешал случай. Он иногда навещал квартиру своих родственников в посёлке — в их отсутствие. Ничего особенного: конфета-другая из вазы, но главное — одиночество и телевизор. По понятным причинам. Конечно, в конце концов он утратил бдительность и его застукали. В один прекрасный день раздалось щёлканье открываемой двери — тетка забежала на минутку за документами. Он заметался, но поздно, как сейчас говорят, пить нарзан... Изумлённое: «Илюшка!» — долго ещё звенело в ушах. Было очень стыдно. Очевидно, пережитый тогда стыд и удержал его от скользкой дорожки. Родственники больше удивились, чем рассердились. Проверили, не пропало ли чего, и объяснили шалопаю, где оставляют запасной ключ. Надо ли говорить, что больше он на той квартире не появлялся.

С тех пор он многому научился. В принципе любой из грасовцев мог открыть отмычкой несложный замок. А Илья к тому же часто работал в паре с умельцем Ахмеровым.

Большаков запасся комплектом универсальных инструментов, миниатюрным фотоаппаратом, позаимствовал у Рената приборы для поиска охранных и подслушивающих устройств, оделся понеприметнее и в половине одиннадцатого отпросился со службы, придумав очень уважительную причину.

Чтобы проникнуть в подъезд, не привлекая внимания, пришлось издалека выследить подходившего к нему маленького старичка и считать код цифрового замка у него из памяти. Вредный старикашка захлопнул дверь перед самым носом Ильи, но это уже не могло остановить хакера, вставшего на скользкую дорогу медвежатника. Рубцова всё-таки безобразно плохо запомнила форму ключа, и с первой дверью пришлось повозиться. В самый разгар его борьбы с замком к стальной двери секции напротив направилась бдительная пенсионерка, желая посмотреть в глазок, что там творится на лестничной площадке. Большаков едва успел уловить из- за двери слабые биотоки беспокойства и любопытства и мысленно приказал: «Поди вздремни! Забудь, зачем вышла!» Бабулька постояла немного в коридоре, вспоминая, какая нужда её сюда вынесла, зевнула и вернулась в квартиру, ругая проклятый склероз. В соседской квартире, на его счастье, никого не оказалось, и со вторым замком он разделался в более спокойной обстановке.

...Коридорчик расположен поперек, слева поворачивает в кухню, справа и прямо — двери в комнаты. Прямо, надо полагать, «горница», как называла гостиную мать Большакова, смеша райцентровских родственников, которые называли такую комнату залом. Справа, очевидно, спальня. Мебели в коридорчике нет, если не считать самодельных стенных шкафов, коих великое множество вдоль всех стен. Среди шкафчиков оборудованы книжные полки. Коридор — несколько непривычное место для книг, но Большаков из воспоминаний Ирины знал, почему они здесь хранятся. Потому что все не помещаются в комнатах. Сигнализации в коридоре нет. А что в этом шкафчике? Комплект снаряжения для лазания по скалам или стенам: тонкие сверхпрочные тросы, карабины, пояса. А здесь должна быть палатка. Проверим. Так и есть: палатка на своем месте, а кроме неё набор колышков, пучок шампуров и мачете с зазубренным лезвием. Рубцова помнит, как оно висело на стене. Убрал, значит, с глаз долой. Скромность украшает мужчину. Но эта устрашающая штуковина тоже была неплохим украшением. Устрашающее украшение. Украшающее... Стоп, не увлекаться. Илья закрыл шкафчик и заглянул в «горницу».

Подслушки и здесь не оказалось. А книг, действительно, навалом. От них была свободна только часть зала, отведенная под комплект тренажеров. Значит, всё-таки не горница, а зал. Спортивный. Помнится, в спальне тоже должно быть много книг.

Большаков перешел в спальню и уважительно присвистнул. Эта комната, в свою очередь, была чем-то средним между мастерской и библиотекой. Стеллажи с книгами занимали всю стену от пола до потолка. Они показались Илье любопытными. Полки были сделаны из дубовых досок и одновременно играли роль лестницы. Если нужный том находится где-нибудь под потолком, по полкам можно лезть, не стесняясь, тем более что широкие нижние приглашающе выпирают, а верхние настолько узки, что книги едва на них помещаются. Но снимать оттуда их легко и удобно.

Илья быстро просмотрел названия на корешках. Художественной литературы сравнительно немного, но очень много книг по истории. Приятно было встретить справочники по информатике. Большаков приветствовал их, как старых знакомых, радостно-удивленным поднятием бровей. В коридоре хранилась литература по медицине, психологии и почему-то ботанике. В зале — прочие разделы биологии, геология, физика, языкознание, застекленная полка с древними фолиантами — и снова история, история, история...

Здесь, в этой комнате, когда-то жила Ирина. Спала на этой кровати, читала эти книги. Вот эту читала. И «Иудейскую войну». И вот эту тоже. Этот тренажер появился позже, а на этом она занималась. На Большакова накатило знакомое состояние «дежа-вю», только теперь оно брало истоки не во сне и не в реальности, а в тщательно изученных чужих воспоминаниях. Илья пошел по коридору и открыл дверь в ванную.

Вот сюда Лесник приволок её, пьяную вусмерть, приводил в чувство, поливая то холодной, то горячей водой. Раздел и выкупал, как ребенка. И обтирал насухо полотенцем, как маленькую.

А вот сюда, за соседнюю дверку, ей пришлось броситься, когда после первого за долгое время человеческого ужина её вывернуло наизнанку. Здесь, на кухне, он впервые напоил её терпким отваром лесных трав по своему рецепту. Но это было позже...

Увлеченный чужими воспоминаниями, Илья не забывал, однако, прозванивать помещение ахмеровскими приборчиками. Но ни охранной, ни подслушивающей аппаратуры он не обнаружил. Самое вероятное из объяснений звучало так: степень засекреченности Лесника была такой, что отдел внутренних расследований не имел права использовать на его квартире средства электронной разведки. А возможно, вообще не имел права следить за таким сотрудником. В устах Большакова это звучало несколько иначе: «Лесник, значит, top secret, а те, кто мог бы слушать его, менее секретны — top less secret».

Что ж, это было на руку Илье, однако он пока ещё не нашел своей «зацепочки», которая помогла бы ему раскрутить весь клубок событий и отношений, связанных с Ириной Рубцовой. Что он искал? Он и сам не мог бы точно ответить. Большаков бродил по квартире, положившись на свою хваленую интуицию, которая, однако, не спешила ему помогать.

У окна в зале стоял письменный стол. На нем красовались две вещи: старомодная карандашница и тяжёлая исцарапанная рейсшина. В верхнем ящике стола лежали две увесистые папки для бумаг, завязанные тесёмочками. Большаков потянул было к себе верхнюю из них, когда увидел под рейсшиной небольшую бумажку. Он вытащил её — это оказалась записка, начертанная — именно начертанная — резким, угловатым и отрывистым, напоминающим клинопись, но в то же время аккуратным и каллиграфически красивым почерком. В жизни Большакова был период, когда он увлекался графологией, и необычные очертания букв так привлекли его внимание, что до него не сразу дошёл смысл написанного. А когда дошёл, по коже пробежали мурашки. Записка гласила: «Должен уехать. Когда вернусь — поговорим. Прочти пока бумаги в верхнем ящике стола. Материалы с собой не забирай, фотокопии уничтожь сразу же после прочтения». А некоторые характерные детали почерка свидетельствовали о том, что написавший эти строки человек был сумасшедшим.

Содержание файла 0433.txt

Записан 13 января 2000 г., стерт 16 января 2000 г., восстановлен 2 февраля 2000 г.

«Оренбург. Бедная Анечка, жертва этнического оружия. Чего это я её вспомнил?

Не зови ты папой зайца,

Не тяни его за лапу.

А я люблю легавых,

Противных и плюгавых.

Можно гасить импульсы, генерируемые лобными долями человека, и подавать возбуждение непосредственно в сектора, управляющие опорно-двигательной системой. Человек будет с ужасом следить за тем, что вытворяет его тело, не в силах как-то на него повлиять. Так мы обработали Афоню Цыкина, чтобы сломить его волю и подвести к краю безумия. Но только к краю, он был нужен нам живой и здоровый.

А можно вмешаться в работу затылочной части, координирующей подачу информации В лобные доли. Человек будет уверен в том, что решение он принял самостоятельно — и даже потом будет сам пытаться найти какое-то рациональное объяснение своим поступкам. Так Ирина обрабатывает Ларькина. Бедный Виталик научил её в буквальном смысле на свою голову.

Вспомнил: по такой же схеме развивалось внушение у Ани. Приказы человека, произнесшего пароль, маркировались затылочными долями как самые главные по иерархии.

Насколько я сам подвержен внушению? Есть несколько примеров, которые убедительно говорят: увы, даже слишком подвержен. Не могу пробивать жёсткие стены своей мягкой головой.

Тогда, на квартире у Цыкина, я всё-таки сам пристрелил двух его бандитов. Пистолет держала рука Афони, но поднимал-то её я. Прицеливался и стрелял тоже я: А Ирина управляла мной. Есть такой эстрадный номер: марионетка управляет другой, маленькой марионеткой.

Вернее, она думала, что мной управляет. У меня был выбор: оказать сопротивление — и засветить изобретенную Виталием систему защиты — или подчиниться и выстрелить».

Афоню, крупного мафиозного деятеля, от которого зависело, быть или не быть взрыву на ВАЗовском конвейере, нужно было сломить и подчинить раз и навсегда. Большаков и Рубцова, оставаясь невидимыми, внушали ему всякие ужасы и решили не препятствовать, когда бандит вооружился маузером и стал стрелять по глюкам. Он должен был убедиться, насколько это бесполезно, и израсходовать в попытке дать отпор последнюю волевую энергию. На стрельбу прибежали двое его подчиненных: секретарь и охранник. «Это удача, — передала Илье Ирина. — Если он их пристрелит сейчас, он наш до конца жизни. Действуй, Илюшка!»

У него оставалось очень немного времени на то, чтобы принять решение и перешагнуть через принцип, с которым он прожил десять лет: не убивать людей. Раньше от него никто не требовал проливать кровь. Предполагалось, что он всю жизнь просидит за компьютером — от каждого по способностям. Жизнь сложилась иначе. Он получил «боевое крещение». А чья рука держала оружие, не так уж и важно. Только Рубцова была свидетелем того, как нелегко дался Илье переход в касту кшатриев.

Содержание файла 1729.txt

Записан 15 января 2000 г., стерт 16 января 2000 г., восстановлен 2 февраля 2000 г.

«Одна папка историческая. Только какая-то странная история получается. Палеонтологические находки, которые никому не известны. Источники, на которые больше никто не ссылается. Но факты расположены убедительно. Выходит, что человечество по крайней мере пять раз находилось на грани вымирания, исчезновения человека как вида. Три последних раза — в результате последствий собственной жизнедеятельности. Антропогенные экологические катастрофы. Не такими уж малочисленными были наши предки, если смогли превратить цветущую (и в то время единственную на свете) страну Эдем в пустыню Сахару. Был и великий потоп, и войны с применением бактериологического, химического, а в Индии — так даже ядерного оружия.

Несколько раз человечество умудрилось истребить себя практически полностью. Биологический вид прошел, что называется, через «бутылочное горлышко» — особей оставалось крайне мало. Один раз даже выживших можно было пересчитать по пальцам одной руки, как грасовцев. Причем, что интересно, женщина тоже была одна. Все люди — братья, без преувеличения.

Что-то мне всё это напоминает. Конечно! В принципе любую стратегичку, но больше всего — самый первый мейеровский шедевр. Словно кто-то играл в «Цивилизацию», используя планету вместо компьютера.

Причём у него несколько раз не получалось, и он начинал заново.

Крупномасштабные, точнее, глобальные катастрофы прекратились примерно четыре тысячи лет назад. С этого времени общая численность человечества всерьез уже не уменьшается, а непрерывно растет. Но без прежних катастрофических последствий. Развивается растениеводство, возрастает культура землепользования. Люди словно поумнели (хотя при внимательном изучении их этого не скажешь). Если раньше человечество несколько раз падало в пропасть, ломая себе кости, то теперь, достигнув смертельного рубежа, оно, словно слепой щенок, вдруг стало сворачивать и ползти в другую сторону. Причем происходило это не из-за решений правителей, не из-за общественного мнения, а как бы случайно, словно по воле божьей. Экспансивные государства начинали отставать в техническом развитии и терпеть поражения в войнах. На силу, грозившую покорить весь мир и завести его в тупик, находилась рано или поздно другая сила. Сгорело дотла несколько городов — и прекратились эпидемии чумы, мешавшие развитию европейской цивилизации.

Отдельная история с религиями. Человеку свойственно видеть только несколько способов жить, каких именно — зависит от форм его сознания. То, что было сделано с человеческим сознанием, хорошо выражает слово «культура», потому что один из его смыслов — сельскохозяйственное растение. Эту культуру словно старательно выращивали, оберегая посевы от болезней и засух, окучивая и со временем выводя новые сорта.

Вторая папка с медицинским уклоном. Больше чем наполовину не понял. Если честно, гораздо больше, чем наполовину. Сплошь ферменты и пептидные связи. То-то Виталик бы пальчики облизал. Потому что, оказывается, ещё в Древнем Китае были известны такие рецепты нормализации обмена веществ и выработки гормонов, которые, теоретически, приводят к бессмертию. Самому настоящему, индивидуальному бессмертию. Хотя мы все с детства знаем, что акулов не бывает».

Фотокопии документов Илья перевел в текстовые файлы, а пленки уничтожил. Тексты прочитал и стёр. Похоже было на то, что записка адресована именно ему, Илье Большакову. Хотя, судя по дате отъезда Лесника, она была написана и оставлена за три дня до того, как Илье пришло в голову навестить квартиру Непрухина. Очевидно было, что Лесник просчитывает вперёд его ходы, документы оставил добровольно, а при таком раскладе не выполнить его просьбу — значит, пойти на конфликт. Глупо заранее конфликтовать с человеком, который обещал тебе встречу и разговор.

Единственное, что Илья оставил в памяти машины, — копию записки Лесника. Сложные рваные завитушки его почерка производили на Большакова удручающее впечатление. По долгу службы и приказу Борисова он не один раз встречался с ненормальными людьми, и перспектива ещё одной такой встречи его не грела. В том, что почерк, действительно, Лесника, он убедился по памяти Рубцовой. От ответного сканирования ему удалось заслониться испытанным способом: раздробив психику на полдюжины секторов и запрятав прочитанное в самый глубокий сектор подсознания. Оставался ещё один вариант: возможно, Лесник тоже читал литературу по графологии и нарочно имитировал почерк сумасшедшего.

Большаков из интереса взял лист бумаги и, выведя на экран записку, попытался воспроизвести заковыристые буквы. Рука у него была точной, и на взгляд дилетанта, получалось похоже, но Илья был недоволен.

«Как уверенно он эти закорючки выводил, — подумал он. — Как будто тысячу лет тренировался...»

Тут всё встало на свои места — и возможность жить бесконечно долго, и то, что у человечества, этого неразумного дитяти, четыре тысячи лет назад появился загадочный поводырь, и намеки на существование тайной суперэлитной организации, мелькавшие в тех документах, которые они с Ириной переводили. И даже необычный почерк. «А на основании чего, собственно, делался вывод о ненормальности? Какой материал обобщался? Никто и не гарантирует, что прожив тысячу другую лет, человек останется таким, как был. У него должны развиться черты характера и идеи, которые с точки зрения обычного человека будут свидетельствовать о его ненормальности. Например, он может всерьез начать считать себя бессмертным...» — и всё-таки догадка казалась настолько невероятной, что не укладывалась в голове. Илья даже испугался, не сбрендил ли часом он сам.

Впрочем, если верить выводам капитана Ларькина, то бояться ему было уже нечего. Виталий давно, хотя и нерегулярно, занимался исследованием такого природного феномена, как Илья Большаков. С появлением в ГРАСе Ирины поле деятельности его расширилось, но он и теперь, случалось, опутывал Илью датчиками. Пытался выяснить, например, какие изменения происходят в его организме после того, как он телепатически надиктует две страницы текста Ирине, находящейся в другом крыле особняка. А про тестирования, ответы на бесконечные мудреные анкеты и говорить нечего. Так вот, по классическому у психологов тесту MMPI с такими показателями, как у Большакова, человек давно должен был находиться в психиатрической клинике. Неудивительно, если вспомнить, какая у него была жизнь. Ларькин смог найти несколько объяснений, как Илье удалось адаптироваться к существованию в обществе. Например, за счет сильно развитой способности к лицедейству. Большакову ничего не стоило подыграть собеседнику, нащупать его слабые струнки — и тот начинал считать его хорошим («удобным», по терминологии Ильи) парнем, закрывая глаза на его многочисленные странности и недостатки. Выявилось ещё такое явление, как сложно структурированное подсознание Ильи, которое они и использовали для защиты его сознания от зомбирования.

«А кто из нас не сумасшедший?» — в духе Чеширского Кота подытожил Илья, закрывая внутренние дебаты по поводу странного почерка Лесника. Оставалось ещё много вопросов: если записка действительно адресована Илье, как Лесник смог узнать о намечавшемся налёте на его квартиру, когда он ещё даже не намечался? Зачем он оставил эти материалы и какие выводы должен был, по его мнению, сделать Большаков, изучив их? Если те, к которым он пришел, то зачем это нужно Леснику? И какую роль во всем этом играет Ирина?

Наконец, сам ли выйдет на связь Лесник после возвращения или предоставит инициативу Илье? Определить, что жилье в его отсутствие навещали —- для профессионала, конечно пара пустяков. Для этого существует столько приемов, что все их невозможно учесть и нейтрализовать.

Вернувшись в Москву, Лесник не заставил себя долго ждать. Уже на второй день после его возвращения, придя домой со службы, Большаков обнаружил на письменном столе записку: «Пивбар «У Ромы». Завтра в 12.00». Почерк Лесника было невозможно не узнать. К записке прилагался маленький чертеж, уточнявший местонахождение «Ромы», точкой отсчета служил Павелецкий вокзал.

Отпроситься со службы на следующий день было нетрудно: пойду, мол, куплю бананов к обеду. Страсть как хочется бананов. К большаковским причудам давно все привыкли, никто не удивился. Никто не удивится, если в поисках бананов, которые продавались в двух шагах, Илья побродит по Москве три часа. Отобедают без него, а с пристальным взглядом Рубцовой он как-нибудь справится. Илья чувствовал, что с каждым днем он чуть-чуть обгоняет Ирину в искусстве телепатии, внушения и защиты от телепатии и внушения.

Пивбар оказался довольно захолустным. От дверей по каменному полу во все стороны расползались грязные лужи растаявшего снега, вычурные светильники на голых стенах, выкрашенных в лимонный цвет, смотрелись жалко, как дешевая поддельная драгоценность на лохмотьях нищенки. Неприветливый молодой бармен наливал пиво в потрескавшиеся кружки. Между прочим, как оказалось, очень неплохое пиво. Народ здесь толпился простой, пили и закусывали, стоя у маленьких круглых столиков. Было довольно людно, но Илья, ориентируясь на сигналы шестого чувства, быстро отыскал Лесника.

Тот расположился с двумя кружками за столиком у стены под светильником с перегоревшими лампочками. Рядом с ним, вцепившись руками в третью кружку, стоял бомж, промышлявший, как видно, собиранием бутылок и попрошайничеством. На правом локте у него висела грязная синяя болониевая сумка. Лесник чуть поднял руку приветственным жестом.

Если Илья выглядел в этом обществе отдыхающим от занятий студентом, то Лесник вовсе не отличался от окружающей среды. Работяга работягой. Простецкая кепочка, темная спецовка, из-под которой виднелся толстый свитер, потертые джинсы. Роста он был, казалось, небольшого. Но подойдя ближе, Илья понял, что это иллюзия. Лесник был, по крайней мере, не ниже его, но за счет умения владеть своим телом умудрялся стоять так, что рост скрадывался, и он оказывался вровень с низеньким алкашом. Большаков поздоровался и принял приготовленную для него кружку.

— Пришёл, значит, товарищ-то твой, не опоздал, — с сожалением сказал куда-то в пространство опухший от нездорового образа жизни небритый пьянчужка.

Илья бегло просканировал его сознание — и мысленно содрогнулся. Всё подсознание бедолаги было забито подавленными желаниями. Больше всего ему хотелось водки, во-вторых, хотелось курить, в-третьих, давно пора было постирать истлевшие женские трусы, которые он три месяца назад нашел на помойке, прокипятил и стал носить, в-четвертых, хотелось жрать, в-пятых... но на пути этих злободневных нужд стоял колоссальный барьер, не пускавший их в маленькое светлое пятнышко сознания, которое было занято одной-единственной заботой. Купят ли ему вот эти ребята ещё кружку пива?

— Свой человек, — кивнул Лесник на алкоголика, и Большаков понял, зачем это жуткое создание тут стоит. Чтобы на свободное место не пристроился ещё кто-нибудь и не помешал разговору. А возле этого можно было беседовать о чём угодно. И еще: будь третий член компании хоть немного поприличнее, кто-то из посетителей пивбара вполне мог попытаться пристроиться за их столик четвертым. Если потесниться, место для четвертой кружки было. Но один взгляд на бомжа наводил на мысли о вшах, и даже за соседними столиками люди занимали места без особого восторга. Это ж надо было такого откопать...

Большаков с любопытством посмотрел на Лесника. Он знал, какое телосложение маскирует скромная просторная спецовка. Ночи, проведенные со своим крестным отцом, Рубцова помнила прекрасно. Они были для неё чем-то вроде награды за то, что она перестала отличаться от их теперешнего компаньона.

В лице и строении черепа, да и тела Лесника, просматривалась некоторая угловатость. Но если, скажем, лицо и фигура Борисова наводили на мысль о квадрате, то лицо Лесника ассоциировалось, скорее, с треугольником. Темные волосы коротко, по-военному, пострижены. Взгляд с прищуром, глаза светлые, гладко выбрит, слегка угловатые уши прижаты к черепу. Неприметнейшая внешность, в облике и манерах сквозит добродушие и безобидность... пока не заглянешь в глаза. Взгляд холодный, чуть уставший, сосредоточенный и насмешливый.

Попытавшись просканировать Лесника, Илья как будто налетел с разбегу на бронированную дверь. То же самое, что с Борисовым, только гораздо жёстче. Защита на всех уровнях. Как говорится, ноль эмоций, словно на этом месте и нет никого. Всё верно, Рубцова не лгала. Да и могла ли она лгать Илье?

Они чинно отхлебнули пивка, и студеный взгляд серых с голубыми льдинками глаз Лесника встретился с внимательным взглядом зелёных глаз Большакова, прикрытых модными очками с чуть тонированными стеклами.

— Что, есть какие-то вопросы, старлей? — спросил Лесник.

— А у вас, товарищ майор? — не удержался Илья.

— У меня был один, так я его уже задал, — спокойно парировал собеседник. — Впрочем, нет, есть ещё один. Ты должен был прочесть и уничтожить две подборки материалов. Ничего у себя не оставил?

— Один файл, отсканировал фотокопию вашей первой записки.

— Сотри. Без надобности. А вторую записку уничтожил?

— Обижаете.

— Да кто ж тебя знает. Ты человек неожиданный. Впрочем, человек — вообще существо неожиданное.

Большаков почувствовал, что неожиданное существо рядом с ними пытается вникнуть в то, что они говорят. Правда, с одной-единственной целью — чтобы понять, достанется ему сегодня ещё одна кружечка пивка или нет. Придется ли, значит, удовольствоваться одной или уж не экономить, гулять так гулять? Илья пообещал купить ему ещё кружку, не стесняйся, мол —и после этого третий компаньон беседой больше не интересовался. Вообще, вслушиваясь в желания и мысли дурачков и прочих умственно неполноценных, а также таких вот убогих деградировавших бомжей, Большаков давно пришел к выводу, что последней в человеке, действительно, умирает надежда. Надежда попользоваться другим человеком на халяву. Всё остальное — шаткая надстройка, без которой, как выясняется, он ещё может жить. А это — базис, незыблемый фундамент, который присутствует у самых опустившихся, не говоря уже о самых преуспевших.

— Значит, эти материалы вы оставили для меня?

— Конечно.

— Зачем?

— Хотел удовлетворить твоё любопытство, — усмехнулся Лесник. — Залезть в квартиру в отсутствие хозяина мог только очень любознательный человек.

Они помолчали, потягивая пиво.

— Вижу, что мне это удалось, — не теряя нити беседы, продолжил Лесник. — Похоже, что вопросов у тебя больше нет.

— Какое там... — уныло сказал Илья. — Вопросов навалом. Не знаю, с чего начать. Как вы узнали, что я залезу в вашу квартиру?

— А вот на глупые вопросы я отвечать не подряжался, — заметил Лесник. — Сейчас объяснять тебе это рано. Слишком долго. А со временем ты и сам поймешь.

— Тогда такой вопрос: сколько вам лет?

— Скажу. Я ишшо совсем молоденький, — дурашливо ответил тот. — Надысь сто двадцать пятый десяток разменял. Почитай, что только жить начал.

— Вы серьёзно? Одна тысяча двести сорок один год?

— Смекалистый парнишка, на десять быстро помножаешь.

Следующий вопрос Большаков задавал нерешительно:

— И много вас таких?

— Я, конечно, могу назвать тебе число, — пожал плечами Лесник, — но не ручаюсь за точность. Представь себе, что ты спросил у сотрудника ФСБ, каков численный состав его конторы. Ты поверишь в его честность, если он ответит?

— Только если он меня пошлёт на три буквы. Значит, вы объединены в организацию, и у неё есть определенная функция. Какова эта функция?

— А ты не догадываешься?

— Безопасность? Человечества?

Лесник одобрительно кивнул.

— Всепланетное ГБ, — подытожил Илья.

— Тогда уж, скорее, ПБ или ЧБ, — шутливо поправил Лесник. — Государства тут ни при чем.

— А есть какая-то структура, которой вы подчиняетесь?

— Только наш Совет.

— Кто-то, кроме вас, владеет секретом бессмертия?

— Кажется, да. Очень малочисленная конкурирующая организация. — Лесник погрозил Большакову пальцем, предупреждая следующий вопрос: — Больше на эту тему ничего сказать не могу. Другие вопросы есть?

— Почему вы держите в секрете рецепт бессмертия?

— Опять глупость спросил. Представь себе воплощенную в действительность фразу: «Ленин всегда живой».

Большаков испуганно посмотрел на собеседника:

— Надеюсь, вы не собираетесь доверить мне эту тайну? Вообще-то я трепло.

— Это пройдет, — улыбнулся Лесник.

— А зачем вам вообще нужен этот рецепт?

— Да уж не для собственного удовольствия. Малыш, мы же имеем дело с человечеством. Представь себе масштабы, уровень секретности. Ротация кадров — вещь рискованная, сам понимаешь. Если уж человек зарекомендовал себя, обидно, что он начинает дряхлеть, только-только начав интересное дело. Временные масштабы разведывательных и контрразведывательных операций, государственных спецпрограмм ведь ты представляешь себе.

— Да, все понятно. Это действительно необходимо.

— Мы не можем позволить себе такой расточительности, как стареющие сотрудники. Но я смотрю, ты слишком взволнован, много бестолковых вопросов задаешь. Сосредоточься пока.

Они заказали ещё по кружке пива, не забыв про компаньона. У напитка был приятный медовый привкус и запах.

— Но если вы работаете не на какое-то одно государство, тогда кто ваш противник? — спросил Илья.

— И это спрашивает сотрудник ГРАС? Слушай, ты сегодня определенно не в форме.

— ГРАСа, — поправил Илья. — Мы склоняем свое название. Организация мужского рода.

— Теперь можно уже не склонять, — возразил Лесник. — Ладно, сотрудник ГРАСа, все равно мы с тобой коллеги. Только почему-то ты никак не задашь единственный настоящий вопрос. Наверное, от волнения. Хотя мне казалось, я тебя подготовил к этому разговору.

Большаков попытался привести мысли в порядок.

— То есть я должен задаться вопросом, какого черта вы всё это мне рассказываете?

— Правильно.

— Спецслужба раскрывает свои секреты частному лицу или агенту другой службы в одном-единственном случае. При вербовке. Что ж тут спрашивать?

— Так. И как ты к этому относишься?

— Мне предлагается стать полноправным членом организации... включая бессмертие?

— Маленькая поправка: биологическое бессмертие. От насильственной смерти, сам понимаешь, мы не можем застраховаться. А от старости — да, это гарантирую. По крайней мере, из Бессмертных — так мы себя скромненько в своем кругу называем — никто ещё своей смертью не умер.

— Звучит заманчиво, — по-кошачьи фыркнул Большаков. — А если я откажусь?

— Во-первых, ты не откажешься. А во-вторых, достаточно того, что было во-первых.

— А если соглашусь?

— Пройдешь начальный курс обучения. Затем тестирование. Тестирование вполне можешь не пройти. Тогда уж извини... Хотя вообще-то мы случайным людям не предлагаем. Ты не представляешь себе, как давно я начал тебя готовить. Но всякое бывает. Я же говорю, человек — существо неожиданное. Впрочем, у тебя есть время подумать.

— И сколько я могу думать?

— Постарайся не слишком затягивать с ответом, — сказал Лесник с очень серьезным видом. — Больше пятидесяти лет ждать не буду.