Цена бессмертия

Глава 4 ТЕСТИРОВАНИЕ

Содержание файла *.txt

Файл записан не был.

«Они предпочитают действовать чужими руками. Руками смертных.

Текст № 1 — волновая картина мира.

Текст № 2 — энергоинформационная картина мира.

Текст № 3 — группы и программы разных уровней.

Текст № 4 — история форм сознания.

Жаль, что ничего нельзя... All rights reserved. Да ладно, просто не буду записывать этот файл, и всё. Слишком привык думать руками, надо же как-то осмыслить.

Текст № 2. Вот, значит, как они представляют себе Землю-мать. Если отвлечься от мудреной терминологии типа «ноопространственные слои», «ГЭ-таблицы», от всех этих «С-точек» и «R-точек», то это что-то напоминающее винчестер. Hardware. Железяка. А роль софта выполняет история. Если я правильно понял. Хотя и это сравнение хромает, а значит, от лукавого.

Но нечто подобное записи, действительно, происходит. То, что уже произошло, никуда не исчезает, остается в записанном на Земле виде. Это очень важно. Иначе не понять следующего хода. Бессмертные могут каким-то образом вмешиваться в прошлое, изменяя ход истории. В тех случаях, когда им совсем уже не нравится, как развиваются события.

В уже записанной игре берется отдельный юнит и производит совершенно другое действие, другой ход. Хорошо рассчитанный, с заранее продуманными последствиями. Так часто бывает: исход всей игры зависит от того, насколько удачным был вылет твоего бомбардировщика, победил твой танк какую-нибудь паршивую вражескую колесницу или обломился, не сумел взять город. Когда ты ещё построишь другой танк... Появляется другой вариант игры — те же города, похожие юниты — может быть, где-то небольшие отличия. Не говоря, естественно, о том главном, ради которого ты и переигрывал.

Существование параллельных миров предполагалось гипотетически, на их наличие в действительности указывали некоторые исторические случаи.

Некий джентльмен в Америке, например, в середине XX века не смог вовремя вернуться домой, приехал днём позже — и шокировал всё своё семейство. Потому что, как оказалось, днем раньше он всё-таки приехал, как и обещал, и теперь сидит в своем кабинете, занимается делами. Зайдя с супругой в кабинет, джентльмен действительно застал там себя самого с кипой деловых бумаг. В том, что это был именно он, не было никаких сомнений. Произошла немая сцена, после которой ранее приехавший вариант джентльмена с тихим шипением растворился в воздухе.

Юнит явно случайно переместился из своего, параллельного, мира. Небольшой сбой программы. Скажите спасибо, что система вообще не зависла. Впрочем, Земля, очевидно, винт очень мощный, способный прочихаться и не в такой ситуации.

Такое знакомо: вдруг появляется изображение юнита, которого здесь отродясь не бывало и быть не должно. Бывает, сэр. А всё-таки она вертится.

Вселенная тогда похожа на Интернет, а Солнечная система — на локальную сеть. Но на те уровни человечество пока не вышло.

Важно другое: ясна причина существования множества параллельных миров. Их создают своей деятельностью Бессмертные. Они это осознали сразу и были не в восторге. Их больше устроил бы один, «правильный» вариант, чем тысяча в чем-то неправильных.

Но у мира свои законы, им пришлось на это пойти. Опять же принцип разнообразия. Попробуй уничтожь цивилизацию, которая существует в тысяче экземпляров.

Вот это вмешательство в мироздание, ни фига себе... Это тебе не ядерная энергетика.

Существование N-ного количества параллельных миров, записанных на один-единственный винчестер под названием Земля, порождает множество сбоев. В результате ошибок системы появляется возможность случайно попасть в другой мир. И не вернуться. Бессмертные иногда возвращают таких бедолаг, но не всегда это удается, и далеко не все случаи они могут отследить. Тем более если юнит переместился в своем автомобиле на середину Атлантического океана и утонул — в таких случаях им чаще всего просто по фигу.

Существуют временами возникающие (Т-зоны) или постоянно существующие (С-точки) места перехода из одного мира в другой, из одного места в другое, из одной эпохи в другую. Техника перехода следующая: параметры юнита в ячейке базовой таблицы с одними координатами стираются, а в другой ячейке с другими координатами записываются все данные этого юнита. Он исчезает в одном месте и появляется в другом.

При желании можно просто стереть, но тогда возникнет нежелательный конфликт с системой, которая может хватиться пропавшего юнита. С такими вещами лучше не шутить, все под Богом ходим. Похожий конфликт возникает в случае дублирования юнита.

Как я понял, ноопространственные слои записаны на небольшой высоте над поверхностью Земли. Можно подняться на самолете, случайно залететь в Т-зону и оказаться в другом времени. Такие случаи зафиксированы в огромном количестве, теперь я лучше представляю себе механизм этой аномалии».

Ирина долго не могла привыкнуть к новому, недоступному для сканирования и внушения Большакову. Несколько упражнений, о которых намеренно проболтался Илья, частично удовлетворили её любопытство. (Лесник одобрил его инициативу, подтвердив, что рано или поздно Рубцова сама достигла бы такого уровня.) Илья дал Ирине понять, что он сам изобрел эту систему защиты. Нескромно, но зато конспиративно. Рубцова стала смотреть на старлея с небывалым раньше почтением. Хотя подкалывала и показывала норов по-прежнему.

Всё же их отношения не могли не измениться. Не было больше палачей и жертв, судей и виноватых, рабов и хозяев. Были два, хотя и вредных по характеру, но дружелюбно настроенных человека. Два ироничных и насмешливых товарища, много раз выручавших друг друга — но совершенно друг от друга свободных. И такие отношения теперь вполне устраивали их обоих.

Содержание файла *txt.

Файл записан не был.

«Поглощая квант света, электронная оболочка атома переходит в возбужденное состояние, на другой энергетический уровень. Находится в таком состоянии некоторое время и, излучив квант света, возвращается в исходное…

Груз, укрепленный на нити — маятник, — половину пути разгоняется, накапливая в самой нижней точке траектории максимальную кинетическую энергию, полпути замедляется, набирая в самых верхних наибольшую потенциальную. Хранилище энергии. Механический колебательный контур.

Электрический колебательный контур — это самое гениальное изобретение начала века. Больше всего мне нравится тот момент, когда конденсатор уже разряжен, а катушка за счет наведенной индукции продолжает гнать электроны дальше, вновь заряжая конденсатор. Своеобразное таинство природы. Очень сексуально.

В таких контурах энергия хранится, постоянно превращаясь из одного вида в другой. И излучается в пространство в виде электромагнитных волн, которые, встретив на своем пути другой колебательный контур, совпадающий по частоте, могут его слегка возбудить. Немного раскачать маятник.

Мозг. Миллиарды биоэлектрических колебательных контуров разной амплитуды, частоты и назначения. Сотни психических контактов в день с раскачкой или торможением внутренних маятников. Требуя внимания, человек вольно или невольно просит у окружающих энергии, потому что, настраиваясь на его частоты, они начинают своими излучениями раскачивать его маятники, расходуя энергию своих собственных. Переход на чужую волну — это всегда «ущерб» себе и «подарок» другому.

Ораторы. Актеры. Политические деятели.

Требуя согласия, мы требуем, чтобы другие раскачивали наш маятник.

Вот тут я нашел, как мне казалось, нестыковочку. Получалось, что, срывая злость на других, мы не можем таким путем «вампирить». Можем максимум запугивать их этим, чтобы они начали соглашаться. Почему же многим людям для поддержания жизненного тонуса достаточно самого скандала?

Спросил у Л., он мне напомнил, что есть ещё биохимия. Оказалось, всё просто. Выделяются ферменты, вызывающие удовольствие. Биохимическая раскачка своих собственных контуров. Я совсем забыл про молекулярный уровень, а там тоже много интересного.

Тепловая энергия — колебательное движение молекул.

В случае с музыкантами, особенно хорошими, происходит обмен. Какой-то чудик на концерте «Машины» увидел своим третьим глазом тянущиеся к Макару от зрителей энергетические потоки. Обозвал Макара вампиром. Но чудик просто не видел энергетические потоки, которые в форме музыки шли от «Машины» к зрителям. Надо было сначала обзавестись четвертым глазом, а потом уже вякать. Или просто научиться слушать музыку, а не заниматься фигней на концерте.

Возбуждают и раскачивают маятники зрительные впечатления (красивая женщина, танцевальные или эротические движения, мимика и т.п.). Женщине раскачивает маятник мужчина, уделяя ей внимание. В любой форме. Желательно в денежной. Не говоря уже о той, единственной, которую только и признавал поручик Ржевский.

И вот тут, пытаясь обобщить все прочитанное в тексте № 1, я сделал самое кислое для себя открытие. Оказывается, я всё-таки раньше был религиозным человеком, богоискателем в душе. А после прочтения текста N° 1 боженьке как-то не осталось места в картине мироздания. Сплошные вибрации и колебательные контуры. А смысл?

Глядя на то, как она идет, я возбуждаюсь, оказываю ей внимание, это возбуждает её — и мы поддерживаем друг в друге эти колебания, эту энергию, превращая её из одного вида в другой: взгляд, движение, возбуждение, гормон, пот, запах, возбуждение... движение... А где же душа?

...Долго пытался уловить образ, вспомнить, что мне все это напоминает. Вспомнил. В UFO-2 «Terror from the deep», когда берешь штурмом подводную базу поганцев и добираешься, наконец, до штаба, где сидят самые крутые и злобные лобстермены, есть такая штуковина, называется, если я не ошибаюсь, Alien Power Source. Выглядит примерно как насос или поршень.

Точнее, несколько поршней, вставленных друг в друга и непрерывно качающихся в сложном ритме. Прикол в том, что эта штуковина имеет знакомые обтекаемые очертания и выкрашена в нескромный сиренево-фиолетовый цвет.

Это называется «привет от художника», такие примочки довольно часто встречаются в играх. То бабочка необычной расцветки, но что-то неуловимо знакомое. Присмотришься, а это ни дать, ни взять разверстая, вернее, расправившая крылья, вагина. То ещё что-нибудь. В общем, ребята сами не скучают и другим не дают…

Так вот, картина мироздания в исполнении Лесника со товарщи напомнила мне вот такую сложносочиненную залупу, которая размеренно дрочится, невзирая на все происходящее вокруг, и, судя по всему, намерена этим заниматься вечно. Если, конечно, не шарахнуть по ней из какой-нибудь тяжелой соник-пушки.

Чем я недоволен? Чего ради вдруг занялся богоискательством? Наверное это, естественно для человека, рано потерявшего отца. Синдром сироты. Очевидно, я подсознательно рассчитывал найти в этих текстах боженьку. Оказалось — ни хрена. Папа, где ты? Неужели меня породила вот эта мерзкая фиолетовая штуковина, самое отвратительное в которой — то, что она бездушная и безмозглая?

Грош цена моему прежнему атеизму.

Пожаловался Леснику, он сказал спокойно и немного сочувственно: «Одна-единственная поправка. Земля, она, конечно, неразумна, но нельзя считать её совсем уж неодушевленной. Это непрактично, потому что так можно лишить себя её энергетической поддержки. А мироздание в целом — да, тут ты прав, оно к нам равнодушно».

Он говорит, что тестирование — это не экзамен, это какое-то психологическое испытание, и оно никогда не бывает одинаковым. Рассчитывается Советом Бессмертных индивидуально для каждого абитуриента. Интересно, какую поганку они мне приготовят?»

— Ну, какие успехи-то? — спросил Борисов. По его интонации слышно было, что ничего нового он от своего заместителя услышать не рассчитывает.

Ларькин посмотрел на майора вообще без всякого выражения.

— А никаких, — сказал он устало.

— Жмуриков добавилось? — с утвердительной интонацией распространил его ответ Борисов. — А ясности пока нет…

— Да вы сами всё знаете. У меня новостей не прибыло.

— С другой стороны, никому, кроме тебя, я это дело поручить не могу. Урками ты один из нас профессионально занимался. А там какие-то мафиозные стычки.

— А я уже и так всех, кого смог, задействовал. Ренат делал анализ строительных материалов, из которых построены дома.

— Слыхал. Ну и?

— Да, в общем, ничего особенного. Токсинов не выделяют, радиоактивность в пределах допустимого, для здоровья не опасны. Но всё-таки из такого песчаника дома обычно не строят.

— Это как-то относится к делу?

— Не знаю, — вздохнул капитан.

Откинувшись на спинку массивного стула, он продолжал:

— Что с Ириной произошло на прошлой неделе, вы уже знаете?

— Так и не смогла войти?

— Ни в один из трёх домов. Больше я не буду туда её возить. Хотя пока она здесь, она храбрится, злится на себя и сама туда рвётся — надеется взять реванш. А на месте сразу тошнота, истерика, на третий раз даже сердечный приступ. Это у неё-то, с её здоровьем. Она же здорова как... — Ларькин запнулся.

— Корова, — махнув рукой с зажатой в ней дымящейся сигаретой, подсказал майор. — Всё равно другого слова ты не подберешь.

— Ну, а Большакова не было, — продолжал, кивнув, Виталий. — Надо будет его как-нибудь свозить. Но ведь он тоже парень нервный. Да и не в форме был в последнее время.

— Вернулся вроде бы отдохнувший. Ты не замечаешь?

—Да, похоже, отпуск пошел ему на пользу. Это вы удачно придумали.

— По-моему, это ты придумал. А ещё мне кажется, что ты просто боишься подступиться к нему, стесняешься загружать работой. Скажешь, нет?

— Нет, просто он занят всё время. На меня же и работает.

— Ну-ну... Как всё-таки личные отношения мешают служебным. Значит, «нехорошая квартирка» — это ещё цветочки, — задумчиво продолжал Борисов. — У нас вот, можно сказать, объявился целый нехороший квартальчик.

— Я этого так не оставлю, — пообещал капитан. — Я найду, кто там воду мутит, маньяк-домовой или простые смертные. Только мне нужно время.

Майор не стал напоминать Виталию о том, что каждые две недели полузаброшенные старые дома, о которых они говорили, уносили новую жертву. Просто пожал плечами: ладно, мол, время так время.

Содержание файла *.txt

Файл записан не был.

«Все четыре текста перекликаются между собой, но первый больше связан со вторым, а третий — с четвертым.

Весь третий текст посвящён самоопределению человека. От слова «предел», «граница». Умению ограничить себя. Не стремиться заполнить собой всё окружающее пространство. Найти своё место в какой-нибудь социальной структуре и служить ей. А если подходящей не нашлось, организовать новую структуру — и опять-таки служить ей, потому что когда человек служит структуре — это нормально, а когда структура служит человеку — это нездоровое положение вещей.

У Льва Толстого всю жизнь были проблемы с самоопределением. (Как и у А. Зиновьева.) Даже быть господином ему было тягостно. Западло ему было отдавать часть харда между ушами под те программы, которые полагается иметь на винте помещику. Его «Я» (его-эго) было таким огромным, что рамки господина своих крестьян были ему тесны. Равно как и рамки учителя, писателя, отца семейства и т.п. Он тяготел к тому, чтобы быть богом. Как ещё понять это подражание Христу в его непротивлении злу насилием, если не как попытку самому стать богом? А ведь он эту ересь ещё и другим проповедовал. Правильно его от церкви отлучили.

Зиновьев посвятил теме самоопределения в качестве бога целую книгу «Иди на Голгофу». Достоевский в «Бесах» вплотную подобрался к этой теме и разгадке тайны Христа. Но ему не хватило смелости сформулировать свои выводы не намеками, не расплывчатым образом Кириллова, а прямо.

Долгожданный мессия был посвящен в тайны Б. (Wow! Бес — смертные! Во даёт великий и могучий! Теперь я буду именовать их СБ — Союз Бессмертных, они же Служба Безопасности, они же Смертные Бесы.) СБ и запустили всю эту карусель. Им нужна была новая форма сознания, новая культура, которую они потом заботливо выращивали, выводя новые сорта.

Шестьсот лет спустя, рассчитав наперед, что христианство вполне в состоянии покорить и унифицировать весь мир, а значит, нарушить принцип многообразия и затормозить развитие человечества, они с помощью астома закрутили ещё одну карусель, очередной встречный пожар.

Мусульманство не оправдало их надежд. Они поставили было на православие, но и оно стало давать не те плоды. Только протестантизм СБ оценили более или менее удовлетворительно и занялись строительством масонских братств, опутавших вскоре весь мир.

«Вскоре» — это через несколько столетий! Я уже мыслю масштабами СБ и даже ассоциирую себя с ними. Так, думая об их борьбе с католической церковью, в которой Рим не всегда терпел поражение, я чуть не написал было: «немало они нам крови попортили».

Забавно Л. Толстой описал масонские братства своего времени. Жалкие напыщенные людишки, воображающие, что движут историю. Конечно, где уж ему, живому богу, было втиснуть свое колоссальное «Я» в узкие рамки масонского «мы». Он предпочел социальный ноль. Впрочем, его предвзятость стала притчей во языцех.

Возвращаясь к Толстому: ни один отдельно взятый человек не сделал так много для подготовки Второй Российской Смуты, как он. Разве что член СБ Парвус... но и ему, пожалуй, далеко до Льва Николаевича.

Дело в чём: ни одна сложная молекула не может проявить своих свойств, если составляющие её атомы вообразят себя молекулами и разлетятся к чертовой бабушке. В частности, не сможет зародиться органическая жизнь.

Социум имеет совершенно новые по сравнению с человеком качества, но для того, чтобы он сложился, человек должен предоставить часть своего мозга под программы, работающие на благо социума.

Я всё время сбиваюсь на текст № 4... Собирался же писать о третьем.

Третий текст целиком посвящен теме файлов, паразитирующих на отдельном человеке на благо группы. Если угодно, теме дракона.

Умудренный печальным опытом нашего века, А. Зиновьев хотя бы не проповедует и не предлагает другим быть «самостоятельными государствами» и «богами». А к чему приводит толстовская проповедь непротивления злу насилием, мы хорошо знаем по своей стране. Если одного примера мало, вспомним, что было в Индии. Оказалось, ненасилием вполне можно разрушить старый социум, но невозможно создать нового. Сторонники Ганди тысячами погибали под дубинками полицейских, оставаясь верными принципу. Но когда Индия добилась независимости, Неру понял, что принципом нужно поступиться. В социальном смысле непротивление оказывается нулём без палочки. А папочка, оказывается, нам ой как нужна...

Россия — страна, где особенно велик, просто огромен процент людей, у которых проблема с самоопределением. Страна тотального волюнтаризма. Стандартный ответ на любое созидательное предложение: «А пошел ты...» Никто не хочет ограничивать себя до служения хотя бы какому-нибудь делу.

«Никто» — это явное преувеличение. Надо называть хоть какой-то процент, тогда будет трудно придраться. Например, 99% компьютерщиков — отъявленные жлобы. Это так же верно, как то, что 90% школьных учителей — законченные неудачники.

Как всё изложенное относится ко мне?

Надо победить в себе все групповые интересы, кроме интересов СБ, объявляемых интересами общечеловеческими. Как это он сказал — интересы интеллигентов по образованию? Расстаться с ними, а заодно и с идеалами интеллигенции теперь, после Третьей Российской Смуты, мне будет особенно приятно. Проклятая гнилая прослойка.

Что там дальше? Групповые интересы сотрудников ФСБ? А вообще, есть такая служба? Кто-то работает на русскую мафию, кто-то — на американцев, а некоторые даже на чеченцев... Эти уже вообще последние шакалы.

Л. пересказал несколько историй, которые с возмущением поведал ему В. Оказывается, ЦРУ подкармливает нашу контрразведку борзыми щенками. Американцы «сдают» ФСБ ненужных агентов — лохов, которые за гроши готовы продать родную мать и сами идут на вербовку. Они набрали такого дерьма превеликое множество, а некоторых вербуют чисто формально, с одной-единственной целью — чтобы сдать их российским коллегам. Для укрепления дружбы и Мирных отношений. До какого позора Контора докатилась... Причем по собственной воле, у руководства КГБ было в своё время много возможностей всё переиграть. Они не захотели. Испугались третьей мировой войны. Видны ушки, вернее, рожки СБ. Бесы Бесами, но вы-то тоже вроде как должны защищать интересы российского, как любит говорить Л., социума. Ну, теперь вместе со всем народом Контора сосет... гуманитарную помощь.

Российский сосиум.

Борисов возмущен. Летом Ларькин и Ирина привезли из Саратова миллион баксов. В октябре Рубцова сдала шестьсот штук зеленых (наследие Шаттла). В ноябре я отрапортовал, что у нас есть в Лондоне вклад ещё в два лимона капустой того же сорта (всё равно бедняга Расторгуев уже вряд ли сможет ими распорядиться). Итого, в общей сложности три с половиной миллиона неподотчетных долларов. Шеф говорит, что ГРАС превращается в мафиозную контору. Но ни одну сумму он не может сдать начальству, не вызывая при этом вопросов и вполне обоснованных подозрений. Ни за одно из этих дел мы Седьмому не отчитались.

А по-моему, нормально. Нам ведь нужны средства на оперативную работу? Мы же их не на...

Ну, хорошо, за исключением меня, я — несознательный элемент.

Мы же их не на проституток тратим.

Каждый зарабатывает, как умеет.

Насколько я понимаю, интересы СБ и ГРАСа не сильно противоречат друг другу, и мне вряд ли придется действовать во вред товарищам. Не могу себе представить такую ситуацию.

Между прочим, СБ по-своему скромны. Всячески открещиваются от руководящей роли в истории и нарочно не увеличивает численности своего Союза. Чтобы не впасть в соблазн. А при численности в три сотни человек даже с помощью разветвленной структуры братств, сект и герметических кружков они не могут контролировать все процессы. Человечество развивается если не вполне свободно, то во всяком случае самостоятельно. Себе СБ отводит роль группы клеток мозга, отвечающих за инстинкт самосохранения; Понятно, что эта функция должна быть очень мощной, особенно в критических ситуациях. И особенно если учесть, что, по мнению СБ, в отличие от отдельного человека, человечество не имеет права на смерть».

В отношениях Ларькина и Большакова с самого начала была доля соперничества. Вероятно, зачинщиком был Илья, который постоянно, вольно или невольно, подначивал Виталия, вызывая его на спор и пытаясь доказать кому-то, что если уж он и не сильнее Ларькина, то во всяком случае, умнее. Большаков привык быть самым умным в школе, в учебной студенческой группе, а вот рядом с Виталием это далеко не всегда получалось.

Поначалу, когда они ещё только познакомились, Илья счёл было Ларькина глуповатым битюгом — надо сказать, эта роль Виталию, с его простоватыми манерами и масштабными физическими данными, всегда хорошо удавалась. Большаков отнесся к прибывшему из управления по борьбе с организованной преступностью капитану снисходительно: «мент он и есть мент, с кем поведешься, оттого и наберешься» — и даже не потрудился скрыть своего отношения. Виталий просек ситуацию с ходу — и чуткий компьютерщик очень быстро ощутил его насмешку: ну-ну, мол, задирай нос, паренек, задирай, посажу я тебя при случае в лужу.

Илья удивился — и ринулся в бой. И потерпел первое поражение, по крайней мере, по части эрудиции. Ларькин оказался более образованным и начитанным, а немалый жизненный опыт позволял ему вести спор увереннее, спокойнее и точнее. От полного разгрома старлея спасло только то, что их основные профессиональные знания лежали в разных отраслях: один царил на просторах химии, биологии и медицины, второй прочно закрепился в бастионе физики и информатики.

То, что после этой большаковской конфузии их отношения переросли в надежное профессиональное сотрудничество людей, знания которых дополняют друг друга, — заслуга прежде всего Ларькина, сумевшего сделать вид, что ничего не произошло.

А может быть, прав был Виталий, когда говорил, что любой мужчина с здоровой эндокринной системой устроен так, что он постоянно, хотя и не всегда в явной форме, борется с каждым из остальных мужчин за обладание всеми женщинами мира, и что для этого ему вовсе не требуется присутствие какой-то конкретной женщины. Конкретная, появляющаяся в пределах досягаемости самка выполняет лишь роль катализатора в этой борьбе.

Рубцова стала для них мощнейшим катализатором. За полгода её службы в подразделении Борисова отношения Виталия и Ильи превратились в очень напряженные. Порой Илья вёл себя настолько вызывающе, что они, может быть, даже подрались бы, если бы капитану при этом было с кем драться. Даже неделя большаковского отпуска и его охлаждение к Ирине ничего не изменили. Путь из пропасти наверх иногда бывает очень тяжелым.

Впрочем, было бы несправедливо отмечать только физический перевес Виталия и, соответственно, его благородный отказ от использования этого перевеса. К чести Большакова надо сказать, что он ни разу не употребил против капитана своих гипнотических способностей. Наоборот, несколько раз он в ущерб своим отношениям с Рубцовой «дал ей по мозгам» за зомбирование Виталия, так что и она, в конце концов, решила отказаться от этого нечестного приема.

Но всё-таки... Соперник в любви. Да ещё такой, которому отдают предпочтение... Нет, Большаков совершенно не был готов к тому, что Совет Бессмертных выберет именно Виталия в качестве проверочного инструмента для того психологического испытания, которое ему предстояло пройти. Видно, так уж судьба сложилась.

Была уже середина февраля, прошли первые оттепели — и вновь; ударил мороз. Но всё равно было очевидно, что зима близится к финалу.

В середине дня Большаков решил уделить полчаса дневнику, законспектировать свои размышления по поводу четвертого из давно прочитанных и стертых текстов Лесника.

Для начала, по ассоциации с темой: «Мировые религии. История форм сознания» — он вспомнил и записал увиденное и услышанное на Арбате. «По Арбату бродит благообразная старушка и кричит страшные слова: «Православная вера — полтора рубля!» Надо же было так назвать газету...»

Илья набрал последнюю фразу и задумался.

Снаружи защелкали клавиши цифрового замка, дверь «бункера» отворилась, и в компьютерном центре появилась голова прапорщика Ахмерова.

— Илюш, объясни, что такое обязательный человек?

— Обязательный человек, — рассеянно, не глядя на Рената, ответил Большаков, — это такой, который, обещав прийти в двенадцать, обязательно припрется в пол-второго.

— Ты серьёзно? — не поверил Ахмеров.

— Извини, Ренат, — Илья оторвал, наконец, взгляд от экрана и посмотрел на друга. — Я пошутил. Обязательный человек приходит вовремя. И всегда выполняет обещания. Как наш майор.

— Ага, я так и подумал, — Ренат исчез.

После его ухода Илья ещё некоторое время отсутствующе смотрел на дверь, потом усмехнулся и напечатал: «Кризис 200 лет — переходный возраст (с этого света на тот)».

Он опустил руки и посидел ещё немного, затем решил: «Нет, надо сосредоточиться. Что-то сегодня мысли всё не о том. Что там интересного было в тексте?» Пальцы его забегали по клавишам, и на экране возникли слова: «Один из СБ, незабвенный Мойша, прожил почти тысячу лет и покончил с собой от разочарования, просто перестал принимать эликсир. Следует ли этот случай отнести к ошибкам? Очевидно, следует».

Большакову сегодня с самого утра было как-то не по себе, работа валилась из рук, сосредоточиться не удавалось, мысли расползались. В результате его бесплодных попыток справиться с собой текст обогатился ещё одной строкой:

«Moodak — человек настроения».

После чего Илья вздохнул и опять отвлекся от своего опуса. На этот раз он задумался так глубоко, что незаметно для себя начал ковырять в носу. ещё через десять минут Большаков опомнился и, сказав себе: «Ладно, осмысливай то, что осмысливается» — стал быстро печатать дальше.

Содержание файла *.txt

Файл записан не был.

«Если разобраться, возможность достичь бессмертия есть у каждого. Причём не одна. Таких возможностей, по крайней мере, три:

1) биологическое бессмертие — передача генетической информации потомству;

2) бессмертие в памяти других людей — известность, передача из поколения в поколение информации о тебе лично, о том, какой ты был, твоих поступках и т.д. (запись на другого человека);

3) творческое бессмертие — самовыражение в научном или художественном творчестве, запись на какой-то материальный объект.

Да, всё это — не то, о чём побуждает нас мечтать инстинкт самосохранения. Но теперь, взглянув с точки зрения СБ на каждую отдельную человеческую жизнь, я не вижу особого смысла в индивидуальном бессмертии. Какой бы яркой ни казалась окружающим судьба иного человека, любой из нас достоин только одного чувства — жалости. Если вообще достоин хотя бы какого-нибудь. Но жалость — не повод для бессмертия.

Дети, слава и творчество. Первая из доступных людям возможностей ближе женщинам, вторая и третья — мужчинам. У них есть три шанса, три пути — так какого черта ещё...»

Размышления углубившегося в работу Ильи прервал телефонный звонок.

«Кто бы это мог быть? Свои вроде все дома... А, Ларькина нет. Наверное, он».

Но это оказался Лесник, неизвестным способом узнавший телефон «бункера» — у Большакова он номер не спрашивал.

— Здравствуй, Илья. Хорошо, что ты на месте.

— Да я почти всегда на месте. Здрасьте. Этакий, знаете ли, наместник.

— Хорошо. Было бы обидно, если бы ты именно сейчас куда-нибудь отошёл.

— Что-нибудь случилось?

— Только то, что должно было случиться. Помнишь те старые дома на Стромынке, которыми занимался Ларькин?

— Видел только на фотографии. Местонахождение знаю примерно. А в чем дело? Почему «занимался» — в прошедшем времени?

— Потому что он залез куда не следует и попал, наконец, в ловушку. Я бы рассказал тебе подробности, но у меня очень мало времени на объяснения, — Лесник говорил очень быстро. — А вот у тебя его нет совсем, если ты рассчитываешь спасти коллегу. Сам он уже оттуда не выберется. Связаться с ним ты не сможешь, а через несколько минут его начнут убивать.

— Кто?

— Те, кого он ловил. Вышло так, что поймали они его. Я знаю, о чем ты подумал, Илюша, но майору сообщать бесполезно. Только хуже будет. Из смертных есть только один человек, который имеет шанс спасти Ларькина, — это ты. Так вот, слушай внимательно, потому что я сейчас сформулирую задание Совета Бессмертных, назначенное тебе в качестве испытания. Ты слышишь меня?

— Да.

— Так вот: ты не должен спасать Ларькина, если хочешь стать Бессмертным. Понял?

На несколько секунд Илья онемел, а потом медленно и зло произнес:

— Не ожидал от вас такого гадства... Хотя, казалось бы, всего можно было... Но заманить в ловушку Ларькина...

— Чудак, — торопливо заговорил Лесник. — Отключи эмоции и поверь: никто из нас Виталия в ловушку не заманивал. Просто его судьба так сложилась, понимаешь? Вспомни того нищего, на него тоже никто покушения не организовывал. Я тебе намекнул тогда, как мог — а каким именно будет задание, я не знал. Мне казалось, что ты уже должен был понять за это время... Это обычная судьба, уготованная смертным людям, ты должен научиться воспринимать её спокойно. Кем бы ни был этот смертный. Дошло? Ничего не предпринимай. Это и есть твое задание. Не выдержишь, начнешь суетиться — пеняй потом на себя. Тогда лучше забудь всё, о чём мы с тобой говорили. Учти, твое поведение будет отслеживаться и оцениваться. И последнее, что ты должен знать: исходов может быть не два, а больше. Не просто: смертный Большаков и живой Ларькин или один бессмертный, другой мертвый.,.

— Ясно. У меня может не получиться, и тогда может быть мертвый Ларькин и смертный Большаков.

— Не просто смертный, а тоже мертвый.

— А вот это вы зря сказали.

— Ничего я не сказал зря. Головой думай, стоит ли рисковать, головой, а не чем-то ещё. Всё. Я уложился в отведенное мне время, даже осталось несколько секунд. У тебя есть вопросы?

— Что за дома на Стромынке? Это нечестно, я не...

— Дорогу знает Ахмеров. Всё?

— Кто угрожает Виталию?

— Нет времени объяснять. Как только я положу трубку — твое время пошло. Последний совет: малыш, не глупи, подумай хорошенько. Всё!

Раздались гудки. У Ильи было ещё столько вопросов... Но тестирование уже началось. ещё не успев положить телефонную трубку, Илья начал медленно вставать. Поднявшись с кресла, он задержался на секунду у пульта «Вампира», пытаясь сообразить, не забыл ли чего-нибудь. Он вышел из текстового редактора, не записав начатый файл, а затем бегом бросился к двери.

Принятие решения произошло необычным для него способом. Чаще всего, особенно в последнее время, он пытался логически взвесить альтернативные варианты, просчитать возможные последствия. Теперь было несколько иначе: словно управление перешло от одного Ильи Большакова, у которого ещё не было окончательного решения, который только-только собирался все взвесить, к другому Илье Большакову, у которого решение уже было и обсуждению не подлежало. Позже, вспоминая этот момент, он сравнил его с приёмом револьверной защиты от зомбирования. Выполняя это упражнение, Илья чувствовал себя акробатом внутри стального колеса. Он словно хватался руками и упирался ногами в перекладины и рывком проворачивал это колесо вместе с собой. Неслышно щелкал барабан невидимого револьвера, зомбированный участок сознания уходил в сторону, прочь от управления, а на его место всплывал другой, свежий и самостоятельный.

Нечто похожее произошло и в этот раз, с той разницей, что Большаков не делал никаких сознательных усилий, всё совершилось неожиданно для него самого. Словно изнутри появился какой-то другой, деятельный Илья, о существовании которого Илья-логик и не подозревал, оттолкнул логика в сторону и принял ответственность на себя. Он уже знал, что именно нужно делать, и не собирался размышлять на эту тему. Его интересовал только вопрос: «как?»

Большаков быстрым шагом спустился в мастерскую. Ахмерова там не было, но из-за двери, ведущей в гараж, слышалось негромкое пение. Илья рванулся в ту сторону.

— Ренат, «Победа» на ходу?

— «Победа» всегда на ходу, — ответил Ренат, удивившись такому вопросу.

— Запрягай свой автомобиль, и поехали.

Большакову некогда было объясняться с Ахмеровым, и он сопроводил свои слова волевым импульсом и мысленным приказом: «Не рассуждать. Выполнять приказание». Ренат шагнул к автомобилю. Открывая дверцу, он всё-таки спросил:

— Поехали-то поехали. А куда?

— На Стромынку. Ларькин в опасности.

— А-а... — протянул Ахмеров и больше уже ничего не спрашивал. Илья сел на переднее сиденье. Ренат нажал кнопочку на пульте дистанционного управления. Ворота гаража неторопливо раскрылись — Большакову эти секунды показались самыми томительными. Ему хотелось выскочить из «Победы» и подгонять бесконечно медленно движущуюся стальную дверь пинками. Наконец машина рванулась вперёд.

Но Всемирный Закон Подлости продолжал действовать. Ученые называют его законом Мерфи и формулируют так: «Если какая-нибудь неприятность может случиться — она случается». Не успели грасовцы проехать и двадцати метров, как тут же нашлось препятствие, способное задержать их на несколько драгоценных минут. В тесном и длинном проходном дворе, через который только и можно было выехать из гаража особняка на улицу, опять против всех правил припарковалась опостылевшая «тойота».

Ее хозяин, любвеобильный бизнесмен, уже однажды пригодился грасовцам, невольно выполнив для них роль прикрытия. Поэтому майор Борисов не разрешал своим гипнотизерам внушить любителю японских машин и русских женщин, чтобы он забыл дорогу в их проходной двор. «Авось, ещё когда-нибудь пригодится». Теперь он не пригодился, а совсем наоборот. Иногда мимо «тойоты» ещё можно было проехать, но именно сегодня автомобиль был оставлен особенно небрежно. Илья на секунду откинулся на спинку сиденья и выругался, готовясь выпрыгнуть из машины и бежать разбираться с бизнесменом.

— Спокойно, — сказал Ренат. — У нас лошадей хватит.

«Победа» уткнулась в бампер «тойоты», взревела двигателем и вытолкала её впереди себя из подворотни. Ренат чуть пошевелил рулем, и последние пять метров серебристая машина впереди них пробороздила задним крылом по кирпичной стене. Впредь будет дураку наука. Весь этот процесс происходил очень шумно ещё и потому, что на «тойоте» немедленно включилась сигнализация. Отпихнув в более просторном дворике препятствие вбок, они выехали на улицу.

В этот момент на приборной доске загорелась сигнальная лампочка, мелодично просигналил зуммер. Очевидно, майор Борисов обнаружил пропажу сотрудников и решил узнать, куда это они нацелились. Он мог просто увидеть, как они выехали: окно его кабинета выходило в первый, глухой дворик как раз над дверью гаража.

Большаков взял телефонную трубку и услышал голос Борисова, в котором только сдержанным пунктиром было обозначено беспокойство.

— Илюш, куда это вы направились?

— На Стромынку. Виталию грозит смерть.

Майор за два года совместной работы научился не спрашивать, откуда Илья получает информацию.

— Ты уверен, что вы справитесь без меня?

— Я ни в чём не уверен, Юрий Николаевич, — сознался Большаков. — Но если не справлюсь я, то не справится никто.

— Вот как, — констатировал майор. — Пусть кто-нибудь из вас будет на связи. Держите меня в курсе.

От «Победы» в ахмеровском броневике остался только кузов, да и тот был обшит изнутри подкладкой из легких, но прочных сплавов. Начинка была современной и мощной, так что до Стромынки они домчались без проблем. По дороге Большаков несколько раз пытался вызвать Ларькина по рации, но капитан на связь не выходил.

Свернули во двор, увидели ряд громоздких старомодных пятиэтажек, которые были знакомы Илье по фотографиям.

— Тормози! — крикнул Илья Ренату, включая установленный на машине небольшой, но очень мощный локатор. Каждый из них, уходя на задание, брал с собой радиомаячок, на случай непредвиденных обстоятельств. По его сигналам Илья надеялся определить местонахождение Виталия. Но сигналов маяка на нужной частоте не оказалось. Илья переключился, на всякий случай, на резервную: и там царило молчание.

— Может, он выключил маяк? — предположил Ренат и сам себе ответил. — Да нет, с какого это вдруг перепуга... Он же не дурак.

— Не дурак, — машинально подтвердил Илья.

— А может, его там нет? С чего ты взял, что он здесь?

Большаков пристально посмотрел на дома и подумал.

— Он там, — уверенно сказал он и вышел из машины. — Черт с ним, с локатором.

Направляясь к ближайшему из заброшенных домов, он снял защитный экран и сосредоточился. Когда Илья это сделал, ему показалось, что зловещие дома едва заметно переменили свой облик. Размеры, количество этажей, окраска в целом остались прежними… Впрочем, нет. В некоторых местах наведенный из астома слой прикрывал огромные куски стены с отвалившейся штукатуркой, из-под которой выглядывала темная, похожая на черный гранит поверхность.

«Что за чертовщина? — подумал Илья. — Словно где-то рядом сидит мастер внушения и делает этим развалюхам макияж из астома. А вот и целое окно на втором этаже нарисовано. На самом-то деле нет там никакого окна».

Он сосредоточился на образе и индивидуальности Ларькина, пытаясь нащупать хотя бы слабые всплески его биополя. Поначалу Большаков ничего не ощущал, но потом откуда-то со стороны центрального из трех домов донесся знакомый сигнал. Илья подавил все свои мысли — он прекрасно умел «не думать о белой обезьяне», — чтобы не мешать мозгу настроиться на нужную волну. Он смог воспринять и расшифровать неуверенные, сбивчивые сигналы психики Ларькина — и содрогнулся.

Виталий был, как принято говорить, без сознания. Но эта расхожая фраза может ввести в заблуждение, если понимать её буквально. Это не означает, что Ларькин не испытывал и не излучал никаких эмоций. Его мозг ещё жил и, как мог, работал. Потом, придя в себя, человек не вспоминает эти переживания, они остаются в подсознании.

В клетках ларькинского мозга, ответственных за дыхание, билась тревожная информация о нехватке кислорода, сердце капитана работало с перебоями. Что-то смертельно опасное угнетало и давило его, высасывая жизнь из сильного тела Виталия. Его органы восприятия были отключены, и в разноголосье излучений не координируемых больше участков мозга Большаков уловил слабые сигналы ларькинского «Я».

Ослепшее и оглохшее, оно словно металось по темному лабиринту, пытаясь найти выход к свету. Это был уже не сильный, уверенный в себе великан, а заблудившийся в лесу маленький мальчик, замученный вдобавок смертельной тоской и мечтающий только об одном: чтобы его выпустили из мрака — или уже дали умереть спокойно. Если бы он только мог сбросить навалившуюся на него убийственную тяжесть, которая насильно, жуткими неотвратимыми ударами загоняла его в небытие!

Илья побежал к среднему дому. Приблизившись к нему, он увидел на двери единственного подъезда тяжелый навесной замок. Он остановился, а затем быстрым шагом стал обходить дом, разыскивая тот путь, которым проник внутрь Виталий. Скорее всего, это было полуподвальное окно с выдавленным стеклом.

Большаков спустился к окну, залез в него, осмотрелся, близоруко щурясь, в темном подвале и спрыгнул с подоконника в чавкнувшую под ногами грязь. В ту же секунду у него по всему телу пробежали мурашки от густого нечеловеческого рева, раздавшегося из темного угла неподалеку. Он обернулся — и увидел, как оттуда на него с фантастической скоростью надвинулась совершенно жуткая светящаяся харя. Она чем-то напоминала львиную морду, но состояла из фосфоресцирующих пятен, вместо глаз были какие-то бельма, а растопыренная дыбом грива закрывала остальное тело... Если оно вообще было.

Успей психика Ильи вовремя отреагировать на это нападение, он бы, наверное, умер на месте от разрыва сердца. Но Большаков никогда не отличался хорошей реакцией. Он не успел ни испугаться, ни предпринять какого-нибудь ответного действия. А когда адреналин всё-таки хлынул в его кровь, дыхание перехватило, а волосы на голове зашевелились — критик в мозгу, отвечавший за проверку информации, поступающей от органов чувств, успел доложить ему, что жуткая харя, зависшая в полуметре от его лица, есть не что иное, как наведенный из астома глюк. Поэтому Большаков не умер, а успокоил участившееся дыхание, непроизвольно пригладил волосы и, повернувшись спиной к продолжавшей утробно хохотать роже, двинулся прочь, нащупывая дорогу в грязи.

Пол подвала был залит, очевидно, канализационными стоками. Ильей вдруг овладела дикая злоба и обида на Бессмертных. Он совершенно забыл, что они не сделали ему ничего плохого, наоборот, предупредили, дали возможность спасти товарища. Большакову казалось, что они и только они виноваты в том, что ему пришлось покинуть теплый, светлый, сухой и уютный компьютерный центр и переместиться в вонючее сырое подземелье. Учитывая то, что ему открытым текстом предложено было остаться в «бункере», Илья был вдвойне несправедлив к Бессмертным.

От горьких мыслей и обид его отвлекло новое нападение. Оно пришло не с какой-то одной стороны. Оно пришло отовсюду — и ниоткуда, снаружи и изнутри одновременно. Стены подвала дрогнули, и сквозь них на Большакова обрушилось что-то невидимое и неслышимое, то самое, которым несколькими этажами выше убивали и никак не могли убить Виталия Ларькина. Но если могучий организм капитана был в состоянии несколько минут сопротивляться смерти, то хрупкое тело Большакова не выдержало. Один удар, второй... После третьей волны гибельного излучения сердце Ильи остановилось.

За эти короткие секунды Большаков смог сориентироваться и придумать способ защиты. Остановка сердца озаботила его, но страха он не испытал. Однажды, в пору усиленных занятий йогой, он и сам остановил себе сердце — а потом запустил вновь. Всего один раз, просто для того, чтобы проверить, насколько он властен над своим организмом.

Илья вспомнил технику запуска сердца и послал ему мысленный приказ — бережно и ласково, словно толкнул маятник хрупких часов. Механизм послушно заработал, циркуляция крови возобновилась. Но на будущее следовало обезопасить себя от неожиданностей, и Илья выделил часть сознания для того, чтобы регулярно посылать сердцу нужные импульсы — своеобразный кардиостимулятор.

Гибельные волны продолжали давить на психику: то появлялось желание покончить с собой, то хотелось убежать куда глаза глядят. Но Большаков многому научился за последние три месяца, и такие мелочи ему уже были не страшны. Теперь его беспокоило только одно: не заперта ли дверь, ведущая из подвала в подъезд.

Оказалось, не только не заперта, но и вовсе не существует. Переход из подвала в подъезд был основательно разворочен. Илья без особого труда преодолел это препятствие: по скалам и кирпичным стенам, не говоря уже о балконах, он умел лазить очень хорошо.

Очередной сюрприз ждал его на площадке между первым и вторым этажами. Лестница шла спиралью, опоясывая ничем не огражденное, уходящее в подвал пустое пространство, в котором вполне мог разместиться лифт. Но лифта не было. Каждую пару этажей разделяли три лестничных пролета и две промежуточные площадки — надо полагать, потолки в помещениях здания были очень высокими. Начав подниматься на второй этаж, Большаков увидел на первой же промежуточной площадке новое чудовище.

Оно было совершенно реальным, массивным и мерзким, оно шумно сопело и отбрасывало тень на ступеньки. Длинный нос чудовища, покрытый роговыми пластинками, был задран вверх, а из-под него виднелась пасть, напоминавшая присоску пиявки. Вся голова монстра была покрыта многочисленными рогами, а между ними на палочках, как у рака, шевелились глаза — черные шарики без зрачков. Туловище его было массивным и толстым, чудовище прочно стояло на двух ногах, толстых, как колонны, а рук с неуместно толстыми и длинными пальцами было четыре: по две с каждой стороны. Покрытая чешуей кожа блестела, облитая чем-то неприятным, словно противник Ильи только что вылез из того же самого подвала.

Большакову чудовище почему-то показалось слишком надуманным. Критик в его сознании запросил подтверждения своей догадки у того участка мозга, который отвечал за восприятие изображения в астоме. Нет. Ещё раз! Нет. Ещё раз!! Да. Всё-таки астом. Это было похоже на пробуждение от кошмарного сна. Всё-таки это была плотная, старательно наведенная из астома галлюцинация. Большаков ещё раз проверил себя, чтобы убедиться, что под прикрытием чудовища на площадке не прячется какой-нибудь фейреныш с ножиком — но лестница была действительно пуста.

«Ага, опять тот же приемчик? Ду ю спик астом? Врешь, сволочь, таких акулов не бывает», — мелькнуло в голове у Ильи, когда он бросился вперед и пробежал прямо сквозь заслонявшее дорогу мерзкое чудовище. Поднявшись на один пролет, он обернулся: монстр исчез.

Но на смену ему пришла другая опасность: смертоносные вибрации усилились, словно невидимый противник торопился убить Виталия. Вдобавок к ним присоединился вполне различимый ухом гул и скрежет строительных конструкций. Сверху потекла струйка пыли и мелких камешков. Большаков бросился вперед и едва успел выбежать на лестничную площадку, как весь верхний пролет рухнул нате ступеньки, на которых он только что стоял.

Этим дело не кончилось, скрежет и треск нарастали, вся лестничная клетка стала раскачиваться, готовясь обрушиться. А до того этажа, на котором, как казалось Илье, находился Ларькин, оставалось ещё два.

«Оно убьёт его, — на грани отчаянья подумал Большаков. — Я не успею!»

Внезапно его осенило. Он вспомнил знак, который показывал Лесник в Сясь-озере, отчетливо представил себе его в объемном виде, перевел в астом и передал в пространство, адресуя той неведомой твари, которая сейчас наблюдала за ним, посылая гибельные волны.

Ответом ему была прорвавшаяся откуда-то со всех сторон потрясающая по своей силе волна смертельной ненависти и дикого страха. Противник словно потерял самообладание, перестал прятаться, осознав свою обреченность и повинуясь вспышке нечеловеческой злобы, готов был уничтожить Илью и всех ему подобных, всех, кто попадется, сейчас, немедленно, столько, сколько он успеет убить, убить, убить...

Большакова всегда было очень легко напугать по причине впечатлительности натуры. Но при этом каждый раз срабатывала парадоксальная реакция: он зверел от страха. «Не будите во мне зверя, особенно зайца», — любил он повторять старую шутку. Так случилось и в этот раз. Обрушившийся на него поток чужой ненависти не подавил его, а вызвал в нем лавину собственного бешенства. Ему чудилось, что он нащупал где-то в пространстве над собой адресата — ему-то он и отправил услужливо подсказанное памятью семиэтажное флотское ахмеровское ругательство, запечатленное в астоме со всей силой и яркостью большаковского воображения. Было там и про сексуальные наклонности самого адресата, и про чрево, его породившее, и про более далеких предков... Там всё было. В обычном своём состоянии Илья даже не пытался представить его зрительно во всей полноте. Стеснялся. А сейчас выдал, как говорится, от души.

Неожиданно битва волн прекратилась. Затихли убийственные колебания. Илья не стал гадать о причине, забрался на перила и, ухватившись за стальные прутья лестничного ограждения верхнего этажа, быстро подтянулся, — и очутился на третьем, затем на четвертом этаже.

Бегом по ступенькам он не смог бы подняться быстрее. Перевалившись через перила четвертого этажа, он встал на ноги и попытался сориентироваться.

Чувство — седьмое, восьмое — сколько их ещё было у Ильи? — говорило ему, что Ларькин находится в комнате за второй дверью налево. Но дверь была заперта, а Виталий... Виталий был мертв. Его сознание угасло, как светло-зелёная точка на экране выключенного осциллографа.

Все пошло прахом. Он не успел. Он всё-таки не успел, хотя был так близок к победе. Неужели все было напрасно? Илью охватило знакомое чувство — бессильная горечь от того, что жизнь — всё-таки не такая игра, которую можно переиграть...

За спиной, у самого затылка Ильи раздалось тихое шипение. Видимо, от отчаяния у него помутился разум, потому что ему вдруг показалось, что он стремительно вываливается куда-то, прочь из своей реальности... но куда?

— Небольшая поправка, — произнес чей-то тихий, не самый приятный голос. Интонации сильно напоминали Лесника, но это был не он. — Ты вполне можешь довести этот вариант до победного конца. Малыш, ты же почти всё прошел — а в эндшпиле сплоховал. Нервишки слабоваты... Своё сердце запускать ты можешь, в чужой мозг возбуждающий импульс посылать умеешь... Уловил?

— Уловил, — ошарашенно произнес Илья, поняв, наконец, что обратившийся к нему голос принадлежит ему самому.

Секунду, от силы полторы, в сознании Большакова сосуществовали два «Я», похожих, но разных. Различие было хотя бы в том, что один из них был Бессмертным. Он напомнил смертному Илье те центры мозга, которые нужно было активизировать, чтобы Ларькин быстрее очнулся. Затем кто-то из них — а может, оба сразу, синхронным усилием, — запустил сердце Виталия. После этого за затылком старлея раздалось тихое шипение, и смертный Большаков остался один. Но он помнил всё, что успел узнать за эту мимолетную секунду сосуществования двух его «Я», связанных тысячами подсознательных и десятками сознательных каналов...

«Реальность дискретна, малыш, также, как пространство и время...»

«Хакер — он всегда хакер...»

«Ох, и вставят мне Бесы, когда узнают...»

«Хотелось немного подправить этот файл...»

«Ты уж дожми этот вариант, ладно?»

«Главное — чтобы ты меня не осуждал...»

— Что ты, старик, какое тут осуждение... Да я же лох по сравнению с тобой, — пробормотал Илья — и обнаружил, что разговаривает сам с собой в пустом коридоре. Он узнал его: это был Илья-логик, который, оказывается, в ином раскладе совладал с собой, просчитал варианты, остался — и прошел все ступени посвящения, чтобы воспользоваться громадными возможностями Бессмертных и подстраховать его, дурака. В памяти мелькнули картины нескольких уходящих в невообразимую даль жизней, сообщающихся между собой, переплетенных — и надо всем этим морем реальностей свободно парил Бессмертный Илья Большаков. А может быть, это было временное помрачение рассудка, и протянувший руку из параллельного пространства «альтер эго» ему только пригрезился? В любом случае нужно было доводить дело до конца, «дожимать вариант».

— Виталик! Ларькин, ты жив?! — заорал Большаков.

Ему пришлось крикнуть ещё раз, прежде чем он услышал слабый отклик. Но капитан был жив и быстро приходил в сознание.

— Ты цел? — крикнул Большаков.

— Да. — Илья из-за стены чувствовал, как возвращаются к Виталию силы и способность ориентироваться в обстановке. — Я хотел выбить стекло и выпрыгнуть, но они здесь бронированные, что ли...

— Ломай дверь к чертовой матери, она деревянная! — закричал Илья. Ему казалось, что в себя приходит не только Виталий, но и их невидимый противник.

Секунда тишины, негромкие ускоряющиеся шаги, затем страшный удар, треск ломаемого дерева — и дверь отлетела в сторону. Замок был усилен металлическими полосами вдоль края двери, но шурупы, которыми эти полосы крепились к дереву, не удержались в гнездах. Полувывернутый замок остался болтаться на каких-то щепочках. Девяносто шесть ларькинских килограммов вылетели в коридор, капитан выставил вниз ногу, подстраховался руками и мягко приземлился. Через долю секунды он был уже на ногах. Тело Виталия было натренированным орудием убийства себе подобных, и будь его противником человек или даже несколько людей, им бы не поздоровилось. Но его противником был не человек.

Ларькин вопросительно посмотрел на Илью.

— Бежим! — крикнул тот и помчался по коридору. Ему почему-то не хотелось отступать по полуразрушенной лестнице. Ну совершенно не хотелось. Подойти близко было противно даже и думать.

Все выходившие в этот коридор двери были на замке. Илья присмотрел одну, показавшуюся ему не очень прочной, и попытался её открыть. Так и есть: заперто.

— Сюда! — приказал он подбежавшему Виталию и отпрыгнул в сторону.

Двумя мощными ударами ноги по выступавшему над поверхностью дерева гнезду для ключа капитан расшатал и этот замок, а затем рванул на себя дверь. Она с треском распахнулась, и грасовцы забежали в маленькую комнатку, заваленную старой изломанной мебелью. Уже невозможно было сказать, как это помещение использовалось раньше. Окна комнаты выходили во двор.

— Бронированные, говоришь? А ну-ка, проверим! — Илья решительно бросился к окну, на бегу подхватив один из поломанных стульев. Он ловко вскинул громоздкую, потемневшую от времени деревяшку над головой и остановился, метнув её вперед. Стул, продолжая движение, пробил оба стекла, потерял накопленную инерцию, упал отвесно вниз, задержался ненадолго на карнизе и тихонько опрокинулся во двор. Ларькин и Большаков подбежали к окну, выбили локтями и ногами оставшиеся осколки.

Снег во дворе, как назло, уже убрали, на сугроб рассчитывать не приходилось. В нескольких шагах от стены рос старый вяз. Многие ветки у него были отпилены, но под углом к стене в их сторону протянулась одна, на вид подходящая.

— Далековато, — с сомнением посмотрел на программиста Виталий. — Прыгай!

— Ты первый.

— Ладно, я буду тебя ловить.

— Пошёл ты на фиг, смотри не вздумай! Я как-нибудь сам — а то здесь останусь!

— Тогда прыгай первый! — разозлился капитан. Он хорошо знал, каким упрямым и вредным иногда бывает Большаков. Чего доброго, действительно здесь останется.

Илья сел на карниз, уперся ногами в стену и, скользнув вниз, изо всех сил оттолкнулся ими, пытаясь допрыгнуть до ветки. Ему не хватило до цели сантиметров пятнадцать. Цепляясь за ломающиеся мелкие веточки и одновременно пытаясь прикрыть от их хлестких ударов лицо, Илья пролетел сквозь хрупкое кружево тонких прутиков и рухнул на утоптанный заледенелый снег. Он приземлился на ноги, сложился от удара оземь в три погибели, упал и перекатился на бок.

Как у большинства поступков и слов Ильи, у этого действия было несколько смыслов. Во-первых, он пытался хотя бы частично погасить огромную инерцию падения. Во-вторых, освобождал посадочную площадку для Виталия. В-третьих, после удара ступнями о лед ему больше всего на свете хотелось откатиться подальше в сторонку и полежать вот так, на боку, проклиная ту минуту, когда он появился на свет божий...

Ларькин оттолкнулся от стены, наметив себе ту точку на ветке, где нужно было ухватиться руками. Он допрыгнул и ухватился, но для него ветка оказалась недостаточно толстой. Или вяз был уже трухлявым. Так или иначе, ветка отломилась, и Виталий продолжил падение, потеряв, однако, значительную часть инерции, с веткой в руках — отбрасывать её капитан не стал, боялся задеть Большакова. Приземлился, спружинив ногами, мягко, по-кошачьи. Вернее, учитывая размеры, по-тигриному. Отбросил ветку и поспешил к Илье.

— Ну, что?! Цел? Как ноги?

Ответа не последовало, и он, склонившись над Большаковым, принялся было профессионально быстро обследовать ноги Ильи, чтобы проверить, не сломаны ли они. Его остановил знакомый ехидный голос программиста:

— Не лапай меня, противный!

Облегченно вздохнув, Ларькин выпрямился: с Большаковым явно было всё в порядке. Илья, кряхтя, сел на лед и потер ступни. Дыхание у него перехватывало от боли, и следующую фразу, оправдываясь, он буквально пропыхтел:

— И ведь вроде бы сгруппировался...

— Видел я, как ты группировался, — заметил Виталий, с умилением глядя на Большакова. — Одной рукой за очки держался, другой морду от веток защищал. Снять их надо было и мне отдать.

— Тогда б я вообще убился, — возразил Илья, осматриваясь. — Мимо дерева прыгнул бы. Зато очки целы... Почти...

Очки с него слетели в последний момент, когда он приземлился, и теперь лежали невдалеке на льду. Одно стекло у них всё-таки треснуло.

— Ну вот, теперь я точно как Фагот, — с гордостью сказал, надевая их, Большаков.

Ларькин тоже осмотрелся, задержав взгляд на зловещем доме.

— Пошли отсюда, — сказал он. — Тут опасно. Ты не представляешь себе, что это такое. Идти можешь?

Он протянул Илье руку. Тот вначале гордо отказался, но потом вынужден был принять помощь, потому что без неё подняться всё-таки не смог. Большаков шёл, тихо матерясь, ойкая и с болезненным шипением втягивая в себя воздух. Ларькин поддерживал его за локоть. Проходя мимо стены, капитан подобрал и сунул в карман один из осколков выбитого ими стекла.

— Брось меня, комиссар, ползи один, — бормотал в промежутках между стонами неугомонный Илья. — Почему, собственно, я не представляю себе, что это такое? А если честно, то не представляю. Ух-х... А ты представляешь?

— Теперь представляю. И даже точно знаю.

— Ну ни хрена себе. Надеюсь, расскажешь?

— Расскажу, конечно.

— Но только потом. Сейчас мне не до полтергейстов.

Они отошли ещё немного и повернулись к зловещему зданию. Хмурая пятиэтажка стояла неподвижно. Никто ничего больше не излучал, не пугал жуткими глюками и не обрушивал лестничных маршей. Тем не менее друзьям показалось, что опустевший дом словно нерешительно топчется на месте, раздумывая, не броситься ли ему в погоню за беглецами.

— Бр-р-р, — суммировал свои ощущения Илья.

— Забыл спросить, — сказал Виталий. — Как же тебе удалось меня вытащить?

— Мне помог великий и могучий.

— Не понял.

— Ну, тот, к кому мы обращаемся во дни сомнений и тягостных раздумий. Короче, послал я эту тварь по матушке.

— Вслух, что ли?

— Не-а, в астоме.

Ларькин расхохотался, недоумевая, как же нужно было приложить их могучего противника, чтобы ошеломить его вот так, на несколько минут. Спросить он не успел: сзади послышалось урчание мотора. Большаков вздрогнул от неожиданности, но это была всего лишь ахмеровская «Победа». Ренат высунулся в приоткрытую дверцу и сказал:

— Хорошо, что оба целы. Только что-то я не пойму, кто из вас кого спасал.

— Неважно, — скромно сказал Большаков.

— Но если бы не Илюшка, я бы сейчас уже началу остывать, — добавил Виталий.

— А почему он хромает?

— Не совсем удачно спрыгнул с четвертого этажа — сказал Ларькин, помогая Илье забраться в машину.

— Ого, — Большаков показал ему лежавший на заднем сиденье «Победы» ручной гранатомет. — Ренатик, никак ты ехал нас выручать?

— Ладно, погнали, — сказал капитан, усевшись рядом с Ренатом.

— Просто беру с собой иногда, — ответил прапорщик, выруливая из середины квартала на Стромынку. — А вы не знали? Хотел опробовать. Дома все равно под снос. Погодите смеяться, не сбивайте меня с мысли. Я насчет Ильи какую-то пословицу хотел вспомнить. Русскую... Черт, забыл. Борисову доложи. Старик беспокоится.

Ларькин взял трубку.

— Юрий Николаевич, мы возвращаемся. Да, всё в порядке. Нет, — капитан покосился на Большакова, — никто не ранен. Приедем — я всё расскажу.

— Не забудь меня позвать, когда будешь рассказывать, — попросил прапорщик. — Я в первый раз в жизни видел, чтобы Илья на такой скорости добровольно выскочил из «бункера» и побежал не в туалет, а куда-то ещё. Интересно, что вы там нашли.

— В двух словах не перескажешь, это история долгая, — сказал Ларькин и повернулся к Илье. — Я смотрю, твоя интуиция вообще осечек не дает.

Тот шутливо-гордо напыжился.

— Так как же ты послал супостата? — поинтересовался капитан.

— А помнишь, Ренат нам пересказывал флотское напутствие?

Виталий недоуменно покачал головой, а прапорщик догадался:

— «От семи говен рожденный», что ли?

— Ага.

— Как же ты его умудрился вообразить и передать в астоме? — удивился Ларькин. — Там же семь частей, по крайней мере...

— У меня как раз была минута вдохновения.

Ренат сделал восхищенное лицо, долго держал паузу, а потом одобрительно произнес: «Малай...»

— Я даже не помню, как там дальше, — продолжал капитан. — Якорь что-то там в корму... Помню, что заканчивается «с присвистом».

Он увидел, что Ренат и Илья дружно набрали полные легкие воздуха, чтобы напомнить ему все ругательство, и замахал руками:

— Не надо. Это уже ненужные подробности.

— А я такие подробности записываю, — сообщил Большаков.

— Вспомнил! — легонько хлопнул ладонью по рулю Ренат.

— Что вспомнил?

— Пословицу! «Куда конь с копытом, туда и рак с клешней».

— За рака ответишь, — откликнулся Илья.

— За коня — тоже, — подхватил Виталий. — Схлопочешь копытом в лоб. И вообще, мы с Илюхой — скорпионы. И ты, если б в свое время не тормознул, а подсуетился, тоже мог бы быть в нашей компании. Мне одна дама говорила, Скорпион — классный знак.

— А мне так даже и не одна, — похвастался Большаков.

— Ничего, — равнодушно сказал Ахмеров. — Мне и в стрельцах неплохо служится.

«Победа», удивляя водителей и прохожих своим неказистым видом, мчалась по Краснопрудной по направлению к Садовому кольцу.

Когда Илья Большаков вернулся в компьютерный центр, он обнаружил, что на одном из мониторов «Вампира» его дожидается давно поступившее через сеть сообщение. Послание было очень коротким, всего два слова:

ОЧЕНЬ ЖАЛЬ.