Цена головы

Справа по коридору помещались кухня и чулан.

И только за кухней он обнаружил полутемную клетушку, где находились железная кровать, умывальник и вешалка. Это была комната Сесили.

Кровать была не прибрана. В тазу темнела мыльная вода. В гребешке застряло несколько темных волос. Розоватый фланелевый халат валялся на стуле.

Знала ли уже Сесиль о том, что произошло, когда она одевалась? День чуть брезжил, когда она вышла на улицу, вернее, на шоссе, проходившее у самого дома, и направилась к остановке трамвая в двухстах метрах отсюда. Густой туман окутывал все вокруг.

В криминальной полиции она заполнила карточку посетителя и села в приемной напротив заключенных в чер-

ную рамку фотографий инспекторов полиции, погибших при исполнении служебного долга.

Вот наконец на лестнице показался Мегрэ. Она порывисто встала. Сейчас он примет ее. Она сможет все рассказать…

Но прошел целый час, а она все ждала. В коридорах стало оживленнее. Перекликались инспектора. Хлопали двери. В аквариум входили посетители, и служитель вызывал их одного за другим. Она одна продолжала сидеть…

Как всегда, она одна бесконечно ждала, дольше всех…

Что могло заставить ее уйти?

Мегрэ машинально набил трубку. На лестнице раздавались голоса. Жильцы обсуждали событие, полицейский не очень уверенно уговаривал их разойтись.

Что случилось с Сесилью?

Эта мысль не покидала его весь тот час, что он провел в одиночестве в квартире, и на лице его застыло угрюмое и словно сонное выражение, так хорошо знакомое его сослуживцам.

А между тем голова его напряженно работала. Он уже успел проникнуться атмосферой этого дома. Едва вступив в переднюю, вернее, в длинный темный коридор, который ее заменял, он ощутил запах старья, убожество всей обстановки. Мебели, загромождавшей тесные комнаты, хватило бы на две такие квартиры, но все это была старая, разномастная и разностильная мебель, не представлявшая ни малейшей ценности. Невольно приходили на память торги в провинциальном городке, когда, вследствие чьей-то кончины или разорения, тайны суровых буржуазных домов внезапно становились всеобщим достоянием.

Впрочем, всюду здесь царили безупречный порядок и чистота, все блестело, каждая безделушка знала свое место.

Обстановка была настолько вне времени, что любое освещение – свечи, керосин, газ, электричество – равно подошли бы к ней. И действительно, с потолка свисали старинные керосиновые люстры, в которые были вставлены электрические лампочки.

Гостиная скорее напоминала лавку старьевщика, стены ее были увешаны фамильными портретами, акварелями, дешевыми гравюрами в черных и позолоченных гипсовых рамах под резное дерево. У окна громоздился огромный секретер красного дерева с откидывающейся доской, какие можно встретить у управляющих поместьями.

Обернув руку платком, Мегрэ открыл один за другим все ящики секретера. Тут лежали ключи, куски сургуча, коробочки из-под пилюль, оправа от ручного зеркальца, записные книжки двадцатилетней давности, пожелтевшие счета. Нигде никаких следов взлома. Четыре ящика были пусты.

Рядом кресла с потертой обивкой, маленький дамский секретер, столик для рукоделия, двое стенных часов в стиле

Людовика XIV. В столовой Мегрэ также увидел стенные часы и в передней еще одни, наконец, он с удивлением обнаружил двое стенных часов в спальне убитой. Это его даже позабавило.

Очевидно, часы были ее манией. Самое любопытное, что все часы шли. Мегрэ убедился в этом в полдень, когда одни за другими они начали бить.

Столовая тоже была заставлена мебелью – просто негде было повернуться. Здесь, как и в других комнатах, на окнах висели плотные шторы, словно обитатели квартиры боялись дневного света.

Почему ночью, когда старую женщину застигла смерть, на одной ноге у нее оказался чулок? Он стал искать второй и нашел его на коврике. Чулки были черные, из грубой шерсти. По распухшим синеватым ногам Мегрэ заключил, что тетка Сесили страдала водянкой. Трость, которую он поднял с пола, доказывала, что старуха могла передвигаться по квартире.

Наконец, над постелью он увидел шнур, такой же, как на лестничной площадке. Он потянул за него, прислушался, дверь квартиры открылась. Он пошел и затворил ее, проворчав несколько нелюбезных фраз по адресу жильцов, все еще толпившихся на площадке.

Почему Сесиль внезапно покинула набережную Орфевр? Что могло побудить ее сделать это как раз тогда, когда у нее было столь важное сообщение для комиссара?

Она одна знала это. Она одна могла все объяснить.

Время шло, тревога Мегрэ возрастала.

Невольно напрашивался вопрос, что могли делать по целым дням две женщины среди всей этой мебели, уставленной хрупкими безделушками из стекла и фаянса, одна уродливее другой, стеклянными шарами с изображением грота в Лурде или Неаполитанского залива, косо висящими портретами в рамках из медной проволоки, прозрачными японскими чашками с приклеенными ручками и искусственными цветами в разномастных бокалах для шампанского.

Мегрэ снова вошел в комнату старухи, которая по-прежнему лежала на кровати красного дерева, свесив одну ногу в этом загадочном чулке.

Около часу дня послышался шум, сначала на улице перед домом, затем на лестнице, на площадке. Комиссар грузно сидел в кресле, так и не сняв пальто и шляпу. Он столько курил, что в комнате было сине от дыма.

Услышав громкие голоса, он вздрогнул, словно очнувшись ото сна.

– Ну как дела, дорогой комиссар?

Бидо, товарищ прокурора, с улыбкой протянул ему руку. За ним вошли низенький следователь Мабий, судебно-медицинский эксперт и секретарь, который тут же принялся раскладывать на столе свои бумаги.

– Как будто интересное дело, а? Однако здесь не слишком весело…

Минуту спустя около дома остановился крытый грузовичок отдела криминалистики, и скоро фотографы, вооруженные своими громоздкими аппаратами, наводнили здание. Комиссар полиции Бур-ла-Рена робко пытался протиснуться вперед, терзаясь тем, что никто не обращает на него внимания.

– Разойдитесь, господа, – повторял полицейский, охранявший вход в квартиру. – Нечего тут смотреть… Скоро вас будут вызывать одного за другим… А сейчас, ради

Бога, освободите проход! Дайте дорогу! Да расходитесь же!..

Было около пяти часов вечера. Туман превратился в изморось, и фонари загорелись раньше обычного. Мегрэ, надвинув шляпу на глаза, вошел в ледяной вестибюль криминальной полиции и торопливо поднялся по плохо освещенной лестнице.

Он невольно бросил взгляд на аквариум, который теперь, при электрическом освещении, больше чем когда-либо оправдывал свое название. Там сидело четыре или пять неподвижных фигур, похожих на восковые экспонаты паноптикума. Почему, подумал комиссар, выбрали для этого зала ожидания зеленые обои, зеленую обивку стульев и зеленую скатерть на стол? От всего этого на лицах лежал какой-то мертвенный отсвет.

– Вас, кажется, ищут, господин комиссар, – сказал один из инспекторов, проходя мимо с папкой под мышкой.

– Шеф спрашивал вас, – подтвердил служитель, наклеивавший марки на конверты.

Не заходя к себе, Мегрэ постучался к начальнику.

В кабинете горела только настольная лампа.

– Ну как дела, Мегрэ?

Молчание.

– Довольно неприятная история, старина?. Ничего нового?

Мегрэ почувствовал, что шеф собирается сообщить ему что-то не слишком приятное, и ждал, нахмурив лохматые брови.

– Я послал предупредить вас, но вы уже успели уехать из Бур-ла-Рена… Это по поводу той девушки… Не так давно Виктор…

Заика Виктор служил привратником во Дворце правосудия. У него были моржовые усы и голос, хриплый, как у морского волка.

– …Виктор встретил в коридоре прокурора… весьма не в духе… «Подметать разучились, друг мой?»

Все знали, когда прокурор называет кого-нибудь «друг мой» – дело плохо… Мысль Мегрэ старалась опередить слова начальника.

– Короче говоря, перепуганный Виктор бросился в чулан, где стоят метлы… Угадайте, что он там увидел?..

– Сесиль! – проговорил комиссар, словно ждал этого, и опустил голову.

В Бур-ла-Рене, пока вокруг него выполнялись обычные процедуры следствия, он успел перебрать все гипотезы относительно ее судьбы, и ни одна не показалась ему правдоподобной. Он неизменно возвращался все к тому же вопросу: что могло заставить ее уйти с набережной Орфевр, куда она пришла сделать такое важное сообщение?

Он все больше убеждался в том, что Сесиль ушла не по собственному побуждению. Какой-то человек подошел к ней в самом лоне полиции, в двух шагах от Мегрэ, и Сесиль последовала за ним.

Каким доводом ее убедили? У кого была такая власть над девушкой?

Он вдруг понял.

– Как это я не додумался, – прорычал он, ударив себя кулаком по лбу.

– Что вы хотите сказать?

– Я должен был догадаться, что она не выходила из здания, что ничто не могло заставить ее уйти…

Он был зол на самого себя.

– Она мертва, конечно, – буркнул он, не поднимая глаз.

– Да… Если хотите взглянуть…

Начальник нажал кнопку звонка и сказал вошедшему секретарю:

– Если ко мне придут или позвонят, скажите, что я скоро вернусь.

Лица обоих были озабочены, комиссара мучила совесть. День так хорошо начинался! Он вспомнил аромат кофе, горячих булочек, рома… Пронизанный светом утренний туман.

– Да, кстати… Звонил Жанвье… Оказывается, ваши поляки…

Мегрэ махнул рукой, словно хотел выбросить из головы всех поляков на свете.

Начальник толкнул стеклянную дверь. Вот уже лет десять шли разговоры о том, чтобы ее уничтожить, однако все не решались из чисто практических соображений. Эта дверь соединяла криминальную полицию с Дворцом правосудия и отделом уголовной регистрации. Переход напоминал театральные кулисы: узкие лестницы, запутанные коридоры… По ним можно было провести подследственного прямо в прокуратуру…

Направо – лестница, которая вела наверх в отдел криминалистики и в лабораторию… Дальше – дверь с матовыми стеклами, за которой слышался гул Дворца правосудия – сновали взад-вперед адвокаты, любопытные, публика наполняла залы, где заседали уголовные суды и суды присяжных.

Перед узенькой дверью, пробитой неведомо зачем в толще стены, стоял и курил инспектор; при виде начальства он потушил сигарету.

Кто знал о существовании этой двери? Только завсегдатаи здешних мест! За дверью находился просторный стенной шкаф – глубокая ниша, где Виктор, не любивший далеко ходить, держал щетки и ведра.

Инспектор посторонился, начальник открыл дверь и зажег спичку, чтобы осветить темный чулан.

– Вот она… – сказал он.

Тело Сесили не могло лежать во всю длину в тесном чулане, она почти сидела, прислонившись спиной к стене и свесив голову на грудь.

Мегрэ бросило в жар, он вытер лицо платком и сунул раскуренную трубку в карман.

Слов не требовалось. Оба, начальник и комиссар, молча смотрели. Мегрэ машинально снял шляпу.

– Знаете, что мне пришло в голову, шеф? Кто-то вошел в приемную и сказал Сесили, что я жду ее в другом помещении… Какой-то человек, которого она сочла нашим служащим.

Начальник молча кивнул.

– Нужно было торопиться, понимаете?. Я мог принять ее с минуты на минуту… Она знала убийцу тетки…

Кто-то привел ее сюда, открыл дверь, за которой царил полный мрак… и когда Сесиль шагнула…

– Ее сначала оглушили дубинкой или каким-то тяжелым предметом…

Нелепая зеленая шляпка, валявшаяся на полу, подтверждала это предположение. Кроме того, в темных волосах девушки запеклась кровь.

– Вероятно, она зашаталась, стала падать, и убийца, желая покончить с ней без шума, задушил ее…

– Вы уверены, шеф?

– Таково мнение судебного врача… Я просил не производить вскрытия без вас… Что вас удивляет? Ведь тетка ее также была задушена, верно?

– Вот это как раз и…

– Что вы хотите сказать, Мегрэ?

– Мне кажется, что один и тот же человек не мог бы совершить оба преступления. Ведь когда Сесиль пришла сюда сегодня утром, она знала, кто убил ее тетку…

– Вы так думаете?

– Иначе она подняла бы тревогу раньше… По заключению врача, тетка была убита около двух часов ночи…

– Может быть, Сесиль оказалась свидетельницей преступления…

– Так почему же убийца не прикончил и ее в

Бур-ла-Рене?

– Может быть, она спряталась… Рассуждаем дальше…

А возможно, она обнаружила труп тетки утром, когда поднялась, примерно в половине седьмого. По будильнику я убедился, что она встает в это время… Она никому ничего не сказала и прибежала сюда…

– Странно…

– Не так уж странно, если предположить, что она знала убийцу… Она хотела назвать его мне лично и не доверяла комиссару полиции Бур-ла-Рена… Предположение, что она знала убийцу, подтверждается тем, что ее убрали с целью помешать ей говорить…

– А если бы вы приняли ее тотчас по приходе?

Мегрэ покраснел, что редко с ним случалось.

– Да, конечно… Здесь что-то неясное… Может быть, в то время убийца был связан в своих действиях… Или же в этот момент он еще не знал…

Он вздрогнул, словно гнал от себя какую-то мысль.

– Нет, маловероятно, – пробурчал он.

– Что маловероятно?

– Мое предположение. Если бы убийца старухи вошел в аквариум…

– Аквариум?!

– Простите, шеф… Инспектора прозвали так зал ожидания… Сесиль не пошла бы за ним. Значит, за ней явился кто-то другой, кто-то, кого она не знала или кому доверяла…

Мегрэ не сводил упорного мрачного взгляда с темной фигуры, прислонившейся к стене чулана меж щеток и ведер.

– Она пошла за человеком, которого не знала! – решил он внезапно.

– Почему?

– Она могла бы последовать за кем-то знакомым на улицу. Но внутри здания!. По правде сказать, я ожидал, что ее найдут в Сене или где-нибудь на пустыре… Но здесь…

Он шагнул вперед, нагнувшись под низким косяком двери, чиркнул спичкой, потом другой и слегка отодвинул труп.

– Что вы ищете, Мегрэ?

– Ее сумку…

Сидя в аквариуму Сесиль всегда бережно держала на коленях объемистую, словно чемодан, сумку, столь же неотъемлемую ее принадлежность, как и эта немыслимая зеленая шляпка.

– Она исчезла.

– Вывод?

Забыв в раздражении о служебной иерархии, Мегрэ рявкнул:

– Вывод! Вывод! А вы-то сами способны сделать из этого вывод?

Он заметил, что светловолосый инспектор, стоявший в двух шагах от них, отвернулся, и взял себя в руки.

– Простите, шеф… Но согласитесь, что народу у нас как на проходном дворе… Подумать только: к нам в зал ожидания могли проникнуть и…

Он был вне себя. В его стиснутых зубах торчала потухшая трубка.

– Я уже не говорю об этой треклятой двери, которую давно следовало забить…

– Да, но если бы вы приняли эту девушку немедленно…

Бедный Мегрэ! Тяжело было смотреть, как этот рослый, сильный человек, с виду крепкий, как скала, понурился, глядя на безжизненное тело у своих ног; он снова вытащил платок и вытер потное лицо.

– Итак, что же мы предпримем? – спросил начальник, чтобы переменить тему.

Неужели публично признать, что преступление было совершено в самом помещении криминальной полиции, точнее, в этой узкой трубе, соединяющей полицию с

Дворцом правосудия?

– Я хочу просить вас кое о чем… Может ли Люка заниматься поляками без меня?

Внезапно он почувствовал голод. Он ничего не ел с

Утра, но зато выпил три рюмки, и теперь у него сосало под ложечкой.

– Я не возражаю…

– Заприте эту дверь, старина, и продолжайте охранять ее. Я скоро вернусь…

Из своего кабинета, не снимая пальто и шляпы, Мегрэ позвонил жене:

– Нет… Не знаю, когда приду… Слишком долго объяснять… Нет, нет, я остаюсь в Париже…

Не заказать ли, как обычно, бутерброды из пивной на площади Дофина? Нет, ему необходимо проветриться. На улице по-прежнему моросило. Он выбрал маленький бар напротив памятника Генриху IV на Новом мосту.

– Один с ветчиной, – заказал он.

– Как дела, господин комиссар?

Гарсон знал его. Когда у Мегрэ тяжелые веки и это угрюмое выражение, значит…

– Не ладится?

Около стойки какие-то люди играли в карты, другие толпились у денежного автомата.

Мегрэ ел бутерброд, думая о том, что Сесиль мертва, и от этой мысли мороз пробегал у него по спине, несмотря на теплое пальто.

Глава 3

Когда кто-нибудь умилялся смирению, с которым бедняки, больные, калеки и тысячи других обездоленных безропотно влачат свое беспросветное существование в тисках большого города, Мегрэ пожимал плечами.

Опыт давно убедил его, что человеческое существо может приспособиться к любой дыре, стоит ему наполнить ее своим теплом, запахами, привычками.

Он сидел в скрипучем плетеном кресле в тесной – два с половиной на три метра – комнатке консьержки.

Потолок низко нависал над головой. Стеклянная без занавесок дверь вела в неосвещенный подъезд, где лампы зажигались только в тот момент, когда жильцы входили или выходили из дому. В комнатке стояла кровать с красной периной, на столе – обглоданная свиная ножка с застывшим салом, крошки хлеба на темной клеенке, нож и немного красного вина на дне стакана.

Консьержка, госпожа С-вашего-позволения, сидела на стуле, скособочившись из-за хронического прострела, щека ее, казалось, приросла к плечу. Грязно-розовая вата торчала клоками из-под черного платка, обматывающего шею.

– Нет, господин комиссар… С вашего позволения, я уж в это кресло не сяду… Это кресло моего покойного мужа, и, хотя мне немало лет и забот у меня тоже немало, я не позволю себе сесть в это кресло!

В затхлом воздухе пахло кошками. Кот мурлыкал у печки. Электрическая лампочка, заросшая двадцатилетним слоем пыли, освещала комнату красноватым светом. Было жарко. Дождь громко барабанил по железной крыше, время от времени слышался шум стремительно проносившегося по шоссе автомобиля, грохот грузовика и скрежет трамвая.

– Как я вам уже сказала, эта бедная дама была, с вашего позволения, владелицей нашего дома… Жюльетта Буанэ –

она носила фамилию покойного супруга… И если я говорю «бедная дама», господин комиссар, то только от хорошего воспитания, потому что это была сущая мерзавка, да будет ей земля пухом… Создатель еще был к нам милостив и почти лишил ее ног в последнее время… Не подумайте, что я такая уж ведьма или желаю зла ближнему, но, пока она могла ходить, как все, нам никакой жизни не было…

Только что, наводя справки в комиссариате полиции

Бур-ла-Рене, Мегрэ с удивлением узнал, что покойнице не было и шестидесяти лет. Опухшее лицо и выпученные глаза делали ее много старше, несмотря на крашеные волосы.

«…Жюльетта-Мария-Жанна-Леонтина Казенов, вдова

Буанэ, 59 лет, родившаяся в Фонтене-ле-Конте в Вандее, не имеющая профессии…»

Свернутая набок шея, острый пучок на макушке, черный шерстяной платок, завязанный накрест на тощей груди, – до чего же, верно, уродлива эта старческая грудь!

Госпожа С-вашего-позволения перебирала свой запас сплетен с тем же упоением, с каким незадолго до того обсасывала свиную ножку. Время от времени она бросала взгляд на застекленную дверь.

– Как видите, в доме все спокойно… Обычно в этот час почти все жильцы уже у себя.

– С какого времени госпожа Буанэ владела этим домом?

– Да, наверно, всегда… Муж ее имел строительную контору и построил немало домов в Бур-ла-Рене. Он помер молодым, ему не было и пятидесяти, да, впрочем, для бедняги оно и лучше было… После его смерти она поселилась здесь, тому уж лет пятнадцать… В ту пору, с вашего позволения, она была точно такая же, как сейчас, только тогда она ходила и поедом ела и меня, и всех жильцов… Не дай Бог, если ей попадалась на лестнице кошка или собака… А если кто-нибудь набирался смелости просить ее о ремонте… Да что там! В нашем доме провели электричество позже, чем во всей округе…

С лестницы доносились шаги, на втором этаже хныкал ребенок.

– Это у госпожи Бурникель, – пояснила госпожа

С-вашего-позволения. – Ее муж коммивояжер. У него малолитражная машина. Сейчас он наверняка разъезжает по

Юго-Западу. Его по три месяца дома не бывает. У них уже четверо детей, ждут пятого. Из-за детской коляски разгорелся тут целый сыр-бор. Госпожа Буанэ, упокой, Господи, ее душу, не разрешала оставлять коляску в подъезде, и им приходилось дважды в день таскать ее вверх и вниз… Вон как раз их нянька выносит помойное ведро…

Вспыхнул свет, и они увидели, как прошла девушка в белом переднике. Она шла, откинувшись назад, держа обеими руками тяжелый бак с мусором.

– О чем это я говорила?. Ах да!. Не хотите ли стаканчик вина, господин комиссар?. Ну да, у меня осталась еще одна славная бутылочка, которую принес мне господин Бурникель, он ведь агент по продаже вин… Лет двенадцать тому назад сестра госпожи Буанэ, тоже вдова, померла в Фонтене, и госпожа Буанэ выписала сюда ее троих детей – двух девочек и мальчика. Весь квартал дивился такой ее щедрости… Она тогда занимала весь шестой этаж целиком… Племянник, месье Жерар, первым ушел из дома. Он стал солдатом, только бы не жить с теткой. Потом он женился… Живет в Париже недалеко от площади Бастилии. Сюда заглядывает редко… По-моему, дела у него идут неважно.

– Вы видели его в последнее время?

– Большей частью он дожидался на улице, когда выйдет сестра… Парень он не гордый, к тому же жена его ждет прибавления семейства. На прошлой неделе он приходил сюда и даже поднялся наверх… Я думаю, ему нужны были деньги. Вышел он невеселым… Чтобы выудить денежки у тетки, надо, с вашего позволения, немало потрудиться…

Ваше здоровье!

Она быстро обернулась и уставилась на дверь. Свет не зажегся,

послышался легкий шорох.

Госпожа

С-вашего-позволения встала и резко распахнула дверь. Они увидели удаляющуюся девичью фигуру.

– Все-то она бродит по лестницам, эта мадемуазель

Нуши!.. Ну что ты с ней поделаешь!

Консьержка, охая, уселась на свое место.

– Нелегко это – тащить на своем горбу такой большой дом… Взять хоть этих жильцов с шестого этажа, они как раз были соседями хозяйки… О чем, бишь, я говорила? Ах да… Так, значит, месье Жерар ушел в армию. А потом и младшая из племянниц, Берта, которая тоже не ладила с теткой, ушла из дома и работает продавщицей в универсальном магазине. Вот старуха и воспользовалась этим и сдала половину квартиры венграм Сивеши… У них две дочери – Нуши и Почи…

Почи – толстуха, разгуливает чуть не полуголая. Да и

Нуши, надо сказать, хотя ей всего шестнадцать, ведет себя немногим лучше… Вечерами вечно таскается по углам или вертится в подъезде…

Лучше всего не прерывать консьержку и попытаться понять смысл ее слов. Итак, на втором этаже – семейство

Бурникель, четверо детей. Хозяин уехал, есть служанка, ожидают еще одного младенца.

На шестом – семья Сивеши. Утром Мегрэ уже видел одну ее представительницу – толстую бесстыдницу Почи, а только что промелькнула и худышка Нуши.

– …И мать им не перечит… Что вы хотите, у этих людей совсем другие понятия… Вот хоть к примеру… Не далее как на прошлой неделе разношу я почту… Стучусь.

Кричат: «Войдите!» Я, ничего не подозревая, вхожу, и что же я вижу? Госпожа Сивеши сидит в чем мать родила, курит себе сигарету и смотрит на меня без малейшего стыда… И это при обеих дочерях!..

– А что за профессия у этого Сивеши?

– Уж какая там, с вашего позволения, профессия. Таскается без дела туда-сюда, вечно у него под мышкой книги… И за провизией тоже он ходит. За два квартала у него не плачено, но его ничуть не смущает, что к нему явится судебный исполнитель. Можно подумать, это его развлекает… А вот милейший господин Лелу – месье Гастон, как я его называю, – совсем не таков… Он торгует велосипедами. Очень достойный молодой человек, когда-то он продавал газеты и немало приложил усилий, чтобы открыть собственное дело. В конце месяца ему всегда трудно, и тогда, клянусь вам, ему совестно смотреть людям в глаза, даже мне, хотя я уж… Он всего три месяца женат, и, чтобы сэкономить на квартире, они спят в чулане за лавкой, там, где сложены шины и колеса… Постойте, наверняка эта мерзавка Нуши опять…

Мегрэ встал и открыл дверь, за которой в потемках смутно различил лицо молоденькой венгерки с большими темными глазами и вызывающе красным ртом.

– Вам что-нибудь нужно? – спросил он.

Она ответила без тени смущения:

– Хотелось взглянуть, какой вы… Мне сказали, что знаменитый комиссар Мегрэ…

Она смотрела ему прямо в глаза. Она была худая и узкобедрая, но грудь у нее уже была вполне развита, и облегающая кофта дерзко подчеркивала это.

– Ну что ж, теперь вы меня видели и…

– А разве вы не будете меня допрашивать?

– Вы хотите мне что-нибудь сообщить?

– Может быть…

Госпожа С-вашего-позволения с негодующим видом вздохнула и покачала головой, насколько прострел позволял ей это.

– Войдите… Что же вы хотели сказать?

В комнате консьержки девчонка чувствовала себя как дома. По ее торжествующему виду можно было подумать, будто она побилась об заклад, что сумеет завязать разговор с комиссаром.

– Я хотела рассказать вам о господине Дандюране…

– Кто это? – повернулся Мегрэ к консьержке.

Возмущенная самим присутствием Нуши, консьержка сказала:

– Не знаю, что она вам собирается наплести, но этим девчонкам, с вашего позволения, соврать – что плюнуть…

Господин Дандюран – бывший адвокат, очень приличный, степенный, спокойный жилец и вообще… Он уже который год занимает пятый этаж… Столуется не дома. Никто к нему не ходит… Да он и сам скоро появится.

– Ну так вот, – деловито сообщила Нуши, – господин

Дандюран просто старый кобель… Каждый раз, как я спускаюсь, он стоит за своей дверью… Несколько раз он шел за мной по улице… А в прошлом месяце, когда я проходила мимо его квартиры, он стал знаками зазывать меня к себе…

Госпожа С-вашего-позволения воздела руки к небу, словно говоря: «Подумать только, какие мерзости приходится слушать!»

– В понедельник я из любопытства зашла к нему, и он стал показывать мне свою коллекцию открыток. Клянусь вам, сроду я таких гнусностей не видела. Он сказал, что, если время от времени я буду его навещать, он даст мне…

– Не верьте ей, господин комиссар…

– Даю слово, что это правда… Я тут же все рассказала

Почи, и она тоже пошла посмотреть открытки. Он и ей стал предлагать то же самое…

– Что же он ей предложил?

– Как и мне, часы с браслетом… Не иначе, у него их целый склад… А теперь я еще вот что расскажу. Однажды ночью, когда мне не спалось, я услышала какой-то шум на площадке… Я встала и подошла к двери… Посмотрела в замочную скважину и увидела его…

– Простите, – прервал Мегрэ. – На лестнице горел свет?

Он почувствовал, что она колеблется, слегка растерялась.

– Нет, – произнесла она наконец, – но ночь была лунная.

– Разве луна может освещать лестницу?

– Да, через слуховое окошко, как раз над площадкой…

Это была правда, Мегрэ вспомнил про окошечко. Но почему же она вдруг заколебалась?

– Благодарю вас, мадемуазель… Можете идти домой.

Ваши родители, наверно, беспокоятся…

– Они с сестрой пошли в кино.

На лице у нее было написано разочарование. Уж не рассчитывала ли она, что Мегрэ поднимется с ней?

– Вы больше ни о чем не хотите меня спросить?

– Нет… До свидания.

– Это верно, что Сесиль умерла?

Он не ответил и притворил за ней дверь.

– Ну и срам, с вашего позволения, – вздохнула консьержка. – Еще стаканчик, господин комиссар. Того и гляди, она начнет принимать мужчин у себя дома, когда нет родителей… Вы заметили, как она на вас поглядывала?. Я

просто краснела за весь женский пол…

С улицы по-прежнему доносился грохот грузовиков и легковых машин. Мегрэ снова уселся в плетеное кресло, затрещавшее под его тяжестью. Консьержка подбросила угля в печку и тоже села, кот вскочил к ней на колени.

Стало жарко. Казалось, автомобили и грузовики проносятся где-то в чужом, далеком мире, словно на другой планете, и живым остался только этот ставший таким привычным дом. Над кроватью консьержки висела резиновая груша, с помощью которой открывалась входная дверь.

– Без вашего ведома в дом никто не может войти, верно?

– Да это невозможно: ключей ведь нет.

– А через лавки?

– Внутренние двери, ведущие из лавок в дом, забиты.

Госпожа Буанэ очень боялась воров…

– Вы сказали, что она уже многие месяцы не выходила из дому?

– Видите ли, она была не совсем недвижима. Она передвигалась по квартире, опираясь на палку. Иногда она даже выползала на площадку, чтобы следить за жильцами или проверить, хорошо ли я делаю уборку… Не услышишь, как она появится. Прямо крадется в своих войлочных туфлях и даже на палку нацепила резиновый наконечник.

– У нее бывало много народу?

– Никого… Вот разве что ее племянник, месье Жерар, иногда заходил. Племянница, мадемуазель Берта, и носа к тетке не казала. Сдается мне, с вашего позволения, что она завела дружка. Как-то в воскресенье, идя на кладбище, я ее встретила с очень видным мужчиной лет тридцати, и я сразу подумала, что он человек женатый… Только вот не разглядела, есть ли у него кольцо…

– Словом, госпожа Буанэ жила совершенно одна с Сесилью?

– Бедная девушка! Такая обходительная, такая преданная! Тетка обращалась с ней как с прислугой, а она никогда не жаловалась. Вот уж эта сроду не бегала за мужчинами. Слабенькая, здоровье никудышное, что-то с желудком, а ведь ей приходилось выносить мусор с шестого этажа и таскать наверх уголь…

– А деньги в банк относила Сесиль?

– В какой банк?

– Когда госпожа Буанэ получала квартирную плату с жильцов…

– Да ни за какие блага на свете она не стала бы помещать в банк свои деньги… Она никому не доверяла!.

Помню, вначале господин Бурникель хотел заплатить чеком, так она возмутилась: «Это еще что за новости! Передайте этому господину, что я принимаю только наличные!»

Господин Бурникель заупрямился… Две недели они препирались, и в конце концов ему пришлось уступить… Еще стаканчик вина, господин комиссар? Я вовсе не так часто пью, с вашего позволения, но ради такого случая…

Затрещал звонок над кроватью. Она встала и, перегнувшись над постелью, сжала резиновую грушу, говоря:

– Это господин Дезеглиз, жилец с третьего этажа, дверь налево. Он кондуктор автобуса, и каждую неделю его рабочие часы меняются…

И действительно, они увидели, как прошел мужчина в форменной фуражке кондуктора.

– На том же этаже живет незамужняя учительница музыки, мадемуазель Поко. Каждый час к ней приходят ученицы, и, когда на улице дождь, можете себе представить, какая грязь на лестнице… На четвертом этаже никто не живет… Вы, верно, заметили объявление на парадном.

Прежних жильцов пришлось выселить: они задолжали за полгода. Между прочим, это были очень воспитанные люди и меня не забывали… Что поделаешь!. Не всегда деньги водятся у хороших людей. Странно, что господин

Дандюран еще не вернулся… Нет, подумать только, какие мерзости плела тут про него эта негодница… Такие испорченные девчонки, как она, не постесняются засадить человека в тюрьму ради того только, чтобы покрасоваться перед людьми!. Вы заметили, как она вам глазки строила?

Это вам, человеку в годах, женатому, да еще официальному лицу… Уж я-то в этом смыслю, мой муж тоже был служащим… на железной дороге… А вот и господин Дандюран…

Она встала и снова наклонилась, чтобы сжать рукой грушу. В коридоре и на лестнице вспыхнул свет. Послышалось глухое щелканье закрываемого зонта и старательное шарканье подошв о коврик.

– Да, уж этот лестницы не запачкает…

Сухое покашливание. Медленные, размеренные шаги.

Дверь в комнату приоткрывается.

– Нет ли почты для меня, госпожа Бенуа?

– Сегодня ничего, с вашего позволения, господин

Дандюран…

Это был пожилой человек с землистым цветом лица, седоватый, одетый во все черное, с мокрым зонтом в руках.

Он взглянул на комиссара, который сдвинул брови, силясь вспомнить, где он видел это лицо.

Однако, когда говорили о Дандюране, его фамилия ничего не сказала Мегрэ. А между тем он был уверен, что знает этого человека. Мегрэ напрягал память. Где же?.

– Комиссар Мегрэ, если не ошибаюсь? – спокойно произнес жилец, все еще стоя в дверях. – Представьте, господин комиссар, я только что заходил к вам. Я понимаю, что время сейчас неурочное, но мне стало известно, что произошло…

Внезапно в уме Мегрэ всплыло имя… Месье Шарль…

У него появилась уверенность, что между этим именем и стоящим перед ним человеком существовала связь. Что же все-таки оно ему напоминает? Маленькое кафе со своими обычными посетителями…

– Вы хотите сообщить мне что-то срочное?

– Как вам сказать… Я подумал… Не подниметесь ли вы ко мне ненадолго? Вы позволите, госпожа Бенуа? Простите, что заставляю вас взбираться на пятый этаж, господин комиссар. Только что на набережной Орфевр я узнал, что бедная мадемуазель Сесиль… Признаюсь, я был потрясен…

Мегрэ встал и вышел вслед за Дандюраном на лестницу.

– Я увидел, что вы как будто узнаете меня, но не можете вспомнить. Пойдемте немного быстрее, а то свет сейчас погаснет…

Он нащупал в кармане ключ и вложил его в замочную скважину. Мегрэ поднял голову и в темноте различил силуэт Нуши, наклонившейся над перилами. Через мгновение смачный плевок шлепнулся на площадку у их ног.

Господин Дандюран зябко ежился. Он носил пальто, еще более толстое и тяжелое, чем у Мегрэ, и закутывал шею шерстяным шарфом. Весь он был какой-то бесцветный, облезлый, типичный старый холостяк, и в квартире его тоже все дышало одинокой старостью, остывшей трубкой и сомнительной чистоты бельем.

– Одну минуточку, если позволите. Я зажгу свет.

Комната – типичный кабинет адвоката или дельца.

Темная мебель, черные книжные шкафы, битком набитые юридической литературой, на столах груды зеленых папок, журналов и досье.

– Вы, конечно, курите?

На письменном столе у него было аккуратно разложено с десяток трубок, одну из которых хозяин набил, задернув предварительно штору на окне.

– Вы все еще не узнаете меня? Мы встречались, правда, всего дважды: один раз в кафе Альбера на улице Бланш…

– Знаю, месье Шарль…

– Другой раз…

– В моем кабинете на набережной Орфевр, восемь лет назад, когда мне понадобились от вас кое-какие объяснения… Нужно признаться, что у вас на все был готов ответ…

Холодная, ледяная улыбка на холодном бледном лице, на котором только мясистый нос выделялся розовым пятном.

– Присядьте… Сегодня утром меня не было дома…

– Разрешите узнать, где вы находились?

– Сейчас, когда я уже в курсе дела, я понимаю, что это обернется против меня. А между тем у меня вошло в привычку ходить во Дворец правосудия… Причуда старого адвоката… С тех пор как…

– С тех пор как вас исключили из адвокатского сословия Фонтене-ле-Конта…

Он неопределенно повел рукой, как бы говоря: «Верно, но какое это имеет значение…»

Вслух бывший провинциальный стряпчий продолжал:

– Большую часть времени я провожу во Дворце правосудия. Не далее как сегодня там в Тринадцатой палате слушалось любопытное дело… Дело о вымогательстве в одной семье. И мэтр Бонифас, который защищал зятя…

Господин Дандюран, в прошлом мэтр Дандюран, живший прежде в одном из самых старинных особняков в

Фонтене, имел неприятную привычку хрустеть суставами пальцев.

– Если вам все равно, оставьте, пожалуйста, в покое свои пальцы и скажите, зачем вы явились в мой кабинет, –

со вздохом проговорил Мегрэ, разжигая потухшую трубку.

– Извините… Когда сегодня утром около восьми часов я вышел из дому, я не знал о том, что произошло на шестом этаже… И только в четыре часа во Дворце правосудия один приятель сообщил мне…

– Об убийстве госпожи Жюльетты Буанэ, урожденной

Казенов, родом из того же Фонтене-ле-Конта, что и вы.

– Совершенно точно, господин комиссар… Я вернулся сюда, но вас здесь не было. Я предпочел ничего не говорить полицейскому, охранявшему вход в квартиру. Я сел в трамвай, надеясь увидеть вас на набережной Орфевр. Вероятно, мы разминулись. Комиссар Кассье, который меня знает…

– Начальник полиции нравов действительно не может не знать месье Шарля…

Собеседник продолжал, словно не слышал реплики:

– Комиссар Кассье рассказал мне о Сесили и о…

Мегрэ встал и на цыпочках прошел через переднюю, дверь в которую оставалась открытой. Когда он резко рванул входную дверь, Нуши, подсматривавшая в замочную скважину, чуть не упала на него. Увертливая, как угорь, она тотчас выпрямилась и бросилась вверх по лестнице.

– Итак, вы говорили…

– Тогда я решил, что успею пообедать. Потом я довольно долго ждал трамвая на площади Сен-Мишель, и вот я дома… Я знал, что найду вас здесь… Я вам хотел сообщить, что прошлой ночью, между двенадцатью и часом, я находился в квартире госпожи Буанэ, моей приятельницы и в некотором роде клиентки…

Он хрустнул пальцами, но тут же спохватился:

– Простите, пожалуйста, старая привычка…

Глава 4

Был одиннадцатый час вечера. Госпожа Мегрэ сидела перед зеркальным шкафом около приготовленной на ночь двуспальной кровати и закручивала волосы на бигуди.

Бульвар Ришар-Ленуар был пустынен. Блестевшее от дождя шоссе за Орлеанской заставой тоже было пустынно, но время от времени стремительно проносились одна за другой машины, выбрасывая перед собой сноп мертвенно-белых лучей.

Свет пролетавших фар почти не касался дома госпожи

Буанэ, несоразмерно высокого и узкого, казавшегося еще уродливее оттого, что по соседству не стояли другие дома и его оголенные бока были словно обрублены.

В бакалейной госпожи Пьешо все еще горел свет, хозяйка, экономя уголь, сидела в лавке перед печкой. По другую сторону от подъезда дома, в велосипедном магазине, было темно, но за витриной видна была приоткрытая в заднее помещение дверь, а за ней кровать и молодой человек с сапожной щеткой и ботинком в руках…

Семья Сивеши отправилась в кино. Консьержка не хотела ложиться до ухода Мегрэ и, чтобы не заснуть, допивала бутылку красного вина, беседуя о событиях дня со своим котом.

А на другом конце Парижа, в Институте судебной экспертизы, в огромном холодильном шкафу застыли в неподвижности два тела…

Квартира Дандюрана, как видно, никогда не проветривалась, и все ее запахи образовывали какую-то отврати-

тельную удушливую смесь, которая пропитывала одежду и даже на улице долго преследовала вас. Мегрэ курил, выпуская густые клубы дыма, и старался не смотреть в лицо собеседнику.

– Скажите-ка, господин Дандюран… Если я не ошибаюсь, вам пришлось оставить Фонтене из-за нарушения кодекса нравов? Так… Хотя это было давно, но несколько недель назад о вас вспоминали в криминальной полиции.

Вы тогда получили два года тюрьмы…

– Совершенно верно, – холодно подтвердил стряпчий.

Мегрэ еще плотнее укутался в толстое пальто, словно оно защищало его от тошнотворных испарений этой комнаты. Он даже шляпы не снял. Несмотря на внешнюю угрюмость, он обычно снисходительно относился ко многим человеческим слабостям; но некоторые люди вызывали в нем непреодолимое физическое отвращение.

Господин Дандюран был из их числа.

Это отвращение доходило до того, что Мегрэ всегда чувствовал себя не в своей тарелке, даже в присутствии своего коллеги Кассье, который ведал полицией нравов.

Он-то и рассказывал Мегрэ о человеке, известном под именем «месье Шарль», провинциальном стряпчем, замешанном в грязной истории с растлением несовершеннолетних и отсидевшем два года в тюрьме перед тем, как осесть в Париже.

История его была довольно необычна и могла бы служить примером извилистости иных человеческих судеб.

Выброшенный из сословия своих коллег, затерявшийся в столице, где никто его не знал, Дандюран жил на вполне приличную ренту и мог свободно предаваться своему пороку. Он был из породы унылых пакостников, которые целыми днями слоняются по улицам, пряча бегающий взгляд, и оживляются, только преследуя в толпе случайную жертву.

Его встречали близ заставы Сен-Марсель, на Севастопольском бульваре и на площади Бастилии. Он был из тех, кто, притаившись в тени подъезда, подкарауливал девушек, выходивших из мастерских и магазинов, и большей частью кончал свой день тем, что, ссутулившись и подняв воротник, проскальзывал в плохо освещенную дверь какого-нибудь притона.

Он довольно быстро узнал все злачные места и их содержательниц.

– Здравствуйте, месье Шарль… Что вы хотите сегодня заказать?

Здесь он чувствовал себя как дома. Он сжился с атмосферой этих заведений, нуждался в ней ежедневно.

Очень скоро там узнали, что он бывший адвокат, и при случае прибегали к его советам.

В конце концов он сделался своим человеком. Его встречали уже не как клиента, а как друга.

– Вы знаете, что дом на улице Антен продается? У Дэдэ неприятности, и он на следующей неделе отплывает в

Южную Америку… Везет с собой пятьсот тысяч наличными…

Можно было подумать, что Мегрэ о чем-то мечтает.

Опустив голову, он упорно смотрел на выцветший красный ковер на полу. Но вдруг он вздрогнул, услышав шум над головой. На миг ему почудилось, будто шум доносится из квартиры госпожи Буанэ, и перед ним возник образ Сесили…

– Это Нуши, – пояснил Дандюран со своей обычной тусклой улыбкой.

Ну конечно, ведь Сесиль умерла!

Сесиль умерла! А в это время начальник криминальной полиции, сидя у друзей за партией бриджа, рассказал в двух словах о том, что произошло, описав чулан, труп, прислоненный к стене, и высокую фигуру Мегрэ на пороге.

– Ну и что же он сказал?

– Ничего… Только глубже засунул руки в карманы… Я

думаю, это один из самых болезненных ударов за все годы его службы… Он ушел, и я очень сомневаюсь, что он лег спать сегодня ночью… Бедняга Мегрэ…

А Мегрэ тем временем выбивал трубку о каблук, вытряхивая золу на ковер.

– Вы, кажется, вели дела госпожи Буанэ? – медленно спросил он, морщась, словно слова были горькими.

– Я знал ее и ее сестру по Фонтене-ле-Конту. Мы жили почти рядом. А здесь я вновь встретил ее, когда снял эту квартиру… Она была уже вдовой. Вы не знали ее?. Не скажу, что она была сумасшедшей, но отличалась большими странностями. Деньги были ее страстью. Все свои капиталы она держала дома, боялась, что в банке ее обворуют.

– И вам это было на руку!

Мегрэ нетрудно было представить себе этого субъекта в домах терпимости и его беседы с их содержательницами, поверявшими ему свои тайны. Затем Дандюран поднялся еще на одну ступень и познакомился с владельцами этих заведений; он встречался с ними в барах Монмартра, где вечерами они собирались за карточным столом.

Так адвокат из Фонтене Шарль Дандюран стал месье

Шарлем, советчиком и соучастником этих господ, полностью доверявших ему, ибо его познания в уголовном кодексе оказывали им неоценимые услуги.

– Напротив, ей это было на руку, господин комиссар!

Его длинные, бледные, покрытые волосами руки перебирали трубки на письменном столе. Из ноздрей торчали пучки седоватых волос.

– Неужели вы никогда не слыхали о старой Жюльетте?

Хотя вы занимались только сыскной полицией. Зато ваш коллега Кассье… Все началось с того дома, который продавался на улице Антен… Я сказал об этом госпоже Буанэ, которую всегда называл просто Жюльеттой: ведь мы росли вместе… Она купила этот дом… Год спустя я приобрел для нее «Парадиз» в Безье, а «Парадиз» – одно из самых доходных заведений во Франции…

– Было ли ей известно, в какого рода предприятия вы помещали ее деньги?

– Послушайте, господин комиссар, я знавал немало скряг… Провинциальному адвокату часто доводится иметь дело со всякого рода людьми. Но их скупость ничто по сравнению со скупостью Жюльетты. Она испытывала почти мистическую страсть к деньгам. Расспросите содержателей домов, они вам скажут, сколько подобных заведений финансировала Жюльетта… Хотите, я приведу цифры?

Он встал, подошел к сейфу, вделанному в стену, достал потрепанную записную книжку и, послюнив грязные пальцы, стал ее листать.

– В прошлом году я передал Жюльетте в банкнотах пятьсот девяносто тысяч франков… Пятьсот девяносто тысяч чистой прибыли.

– И все эти деньги находились у нее?

– Полагаю, что да, поскольку она не выходила из дому и ни за что не доверила бы такие суммы племяннице… Я

догадываюсь, о чем вы подумали… Мое положение может показаться ложным… Но вы ошибаетесь, господин комиссар, уверяю вас. Я никогда не присвоил ни одного сантима из чужих денег… Расспросите моих клиентов…

Вы же знаете, такие люди не прощают никаких нарушений… Они все подтвердят вам, что месье Шарль – человек безупречный… Не хотите ли табачку?

Мегрэ отстранил протянутый ему кисет и вытащил из кармана свой.

– Нет, благодарю.

– Как хотите… Я честно ввожу вас в курс дела. Карты на стол, как говорят у Альбера.

На лице этого человека, который половину жизни прожил в самой ханжеской среде Фонтене, появлялась странная усмешка, когда он употреблял жаргонные словечки.

– У Жюльетты были нелепые причуды. Она до смерти боялась, что как-нибудь обнаружится, куда именно она вкладывает деньги… Заметьте, никто не приходил к ней, никто ею не интересовался… Тем не менее она принимала смехотворные, прямо умилительные меры предосторожности… Последние полгода, когда она не покидала больше своей квартиры, я должен был посещать ее… А знаете ли вы, как я вынужден был обставлять эти визиты?

На лестнице послышались шаги. Семья Сивеши возвращалась домой,

возбужденно переговариваясь по-венгерски, затем с верхнего этажа донеслись их громкие голоса, спорившие о чем-то.

– …Каждое утро консьержка разбирает у себя почту и газеты жильцов и раскладывает их по ящикам. Мне надо было, доставая свою газету, начертить карандашом крестик на газете Жюльетты. Ни о чем не подозревавшая бедняжка

Сесиль обычно спускалась за газетой несколько позже… В

полночь я бесшумно поднимался по лестнице, а за дверью меня уже ждала Жюльетта, опираясь на свою палку… А

ведь вся криминальная полиция насмехалась над Сесилью, когда она рассказывала, что некоторые предметы меняют по ночам свое место!

– И племянница ее ни разу не проснулась?

– Сесиль? Тетка не допустила бы этого. Если вы обыскали помещение – а вы, несомненно, это сделали, – то вы, конечно, обнаружили в ящике комода снотворное. В те вечера, когда Жюльетта ждала меня, она принимала меры, чтобы Сесиль спала беспробудным сном и… Извините, я до сих пор ничего не предложил вам. Выпьете чего-нибудь?

– Нет, благодарю вас.

– Понимаю… Однако вы на ложном пути, господин комиссар. Можете мне не верить, но я не способен убить даже цыпленка и падаю в обморок при виде крови…

– Госпожа Буанэ была задушена…

Бывший адвокат на мгновение умолк, словно смущенный этим аргументом. Он взглянул на свои бледные руки.

– На это я тоже не способен… К тому же я нисколько не был заинтересован в ее смерти…

– Скажите, господин Дандюран, сколько, по-вашему, денег хранилось у госпожи Буанэ?

– Примерно восемьсот тысяч франков.

– Вам известно, где она их прятала?

– Этого она мне никогда не говорила… Но, хорошо зная ее, я предполагаю, что она никогда с ними не расставалась, что они постоянно находились у нее под рукой, что она, возможно, спала со своим состоянием…

– А между тем при обыске ничего не обнаружили…

Ведь у нее, вероятно, были процентные бумаги, купчие…

Из секретера они исчезли… В котором часу вы ушли от нее прошлой ночью?

– Между часом и половиной второго.

– По заключению судебного эксперта, госпожа Буанэ была убита около двух часов ночи… Консьержка утверждает, что никто из посторонних не проникал в дом… И

еще вопрос: во время последнего посещения госпожи

Буанэ был ли у вас повод думать, что Сесиль не спит?

– Нет.

– Постарайтесь припомнить… Уверены ли вы, что не забыли в квартире ничего, что могло навести на мысль о вашем визите?

Месье Шарль спокойно размышлял:

– Не думаю.

– Это все, что я хотел узнать от вас… Разумеется, я прошу вас не уезжать из Парижа и постараться вообще не уходить из дома надолго…

– Понимаю…

Мегрэ был уже в передней.

– Да, простите, чуть не забыл… Часто ли вы принимаете здесь ваших друзей?

Он подчеркнул слово «друзей».

– Ни один из них не входил в этот дом. Я тоже соблюдаю осторожность, господин комиссар… Разумеется, не в такой чудовищной форме, как Жюльетта, я ведь не маньяк… Мои друзья, как вы их называете, не знают моего адреса и пишут мне до востребования. И уж конечно, они не знали не только адреса госпожи Буанэ, но даже ее настоящего имени… Так что многие из них даже убеждены, что никакой Жюльетты никогда не существовало и что я выдумал ее в своих целях.

Снова послышались шаги на лестнице и голос запыхавшейся консьержки:

– Месье Жерар, подождите же!

Затем она громко крикнула:

– Господин комиссар! Господин комиссар!

Мегрэ открыл дверь и нажал на кнопку, так как свет в эту минуту погас. Перед ним, дрожа от нервного возбуждения, стоял незнакомый молодой человек.

– Где моя сестра? – спросил он, глядя на Мегрэ блуждающим взглядом.

– Это месье Жерар, – объяснила госпожа Бенуа. – Он прибежал сюда как сумасшедший… Я ему сообщила, что мадемуазель Сесиль…

– Вернитесь к себе, господин Дандюран! – проговорил

Мегрэ.

Дверь квартиры Сивеши была открыта. И еще одна дверь отворилась этажом ниже.

– Пойдемте со мной, месье Жерар… Вы можете спуститься к себе, госпожа Бенуа…

Комиссар нащупал в кармане ключ от квартиры убитой.

Он пропустил молодого человека вперед и запер дверь.

– Вы только сейчас об этом узнали?

– Значит, это правда? Сесиль умерла?

– Кто вам сказал?

– Консьержка…

В квартире все было перевернуто вверх дном после визита экспертов из отдела криминалистики. Все ящики выдвинуты, и содержимое вывалено как попало.

– Значит, моя сестра…

– Да, Сесиль умерла.

Жерар был так взволнован, что не мог даже плакать.

Он оглядывался, словно ничего не понимая, и лицо его болезненно дергалось.

– Это невозможно! Где она?

Он рванулся к ее комнате, но комиссар удержал его:

– Ее здесь нет… Успокойтесь… Подождите…

Он вспомнил про бутылку рома, которую заметил в шкафу, и протянул ее молодому человеку.

– Выпейте… Так как же вы узнали?

– Я сидел в кафе, когда…

– Простите, я буду задавать вам вопросы… Так пойдет быстрее… Что вы делали сегодня днем?

– Я ходил по трем адресам… Я ищу работу…

– Какую?

– Любую, – лицо его исказилось гримасой, – жена на днях разродится. Хозяин выставляет нас из дома… Я…

– Вы вернулись домой обедать?

– Нет… Я зашел в кафе…

Тут только Мегрэ заметил, что Жерар, несомненно, уже выпил, хотя и не был пьян.

– Вы искали работу в кафе?

Ответом ему был злобный, ненавидящий взгляд.

– И вы тоже, ну конечно!. Как моя жена!. Где уж вам понять, что значит зря гонять с утра до вечера… Знаете, чем я занимался на прошлой неделе три ночи сряду? Откуда вам знать… Вам-то ведь все равно! Ну так вот, я выгружал овощи на Центральном рынке, чтобы заработать на обед… А сегодня в кафе я надеялся встретить кое-кого, кто обещал устроить меня на работу…

– Кого же?

– Я не знаю его имени… Высокий рыжий парень, который продает приемники.

– В каком кафе?

– Вы что, подозреваете, что я убил тетку?

Он дрожал с головы до ног. Казалось, он вот-вот набросится как безумный на комиссара.

– Я был в «Пушке Бастилии», если вас это интересует…

Я живу на улице Па-де-ла-Мюль. Парень все не шел. А я не хотел возвращаться домой ни с чем…

– Вы не обедали?

– Вам-то какое дело?. На диване в кафе валялась газета.

Я, как всегда, стал просматривать объявления… Вы себе не представляете, что значит читать подобные объявления…

Словом…

Он махнул рукой, как бы отгоняя от себя кошмарное видение.

– И вдруг на третьей странице я вижу имя тетки… Я не сразу сообразил… Всего несколько строчек… «Домовладелица из Бур-ла-Рена задушена в своей постели. Минувшей ночью госпожа Жюльетта Буанэ, домовладелица, проживающая в Бур-ла-Рене…»

– В котором часу вы это прочли?

– Не знаю, право… У меня уже давно нет часов…

Может быть, в половине десятого. Я побежал домой и сказал Элен…

– Это ваша жена?

– Да… Я сказал ей, что тетка умерла, и бросился к автобусу…

– Вы ничего не выпили перед уходом из дому?

– Всего одну рюмку для бодрости… Я не мог понять, почему Сесиль не известила меня…

– Вероятно, вы должны стать наследником тетки?

– Да, наравне с моими сестрами… На площади Шатле я ждал трамвая, и вот… Но что же с Сесилью? За что ее убили? Консьержка сказала…

– Сесиль была убита, потому что знала имя убийцы, –

медленно произнес Мегрэ.

Молодому человеку никак не удавалось обрести хладнокровие, и он протянул руку к бутылке рома.

– Нет, хватит, – сказал комиссар. – Сядьте. Вам больше нужна чашка крепкого кофе.

– На что вы намекаете?

Держался он весьма агрессивно и смотрел на своего собеседника, как на врага.

– Надеюсь, вы не предполагаете, будто я убил тетку и сестру? – вдруг крикнул он в бешенстве.

Мегрэ не ответил, он даже не услышал этих слов. С ним иногда случалось подобное: он словно исчез из этой комнаты, вернее, он мысленно воскресил всю обстановку; он увидел эту квартиру, какой она была несколько лет назад, тетку-маньячку, троих детей – подростка Сесиль, Берту, еще носившую распущенные по плечам волосы, и Жерара, готового записаться в солдаты, лишь бы вырваться отсюда, избавиться от этой давящей атмосферы…

Он вздрогнул, когда молодой человек вцепился в отвороты его пальто и завопил:

– Почему вы молчите? Что вы вообразили?. Неужели вы думаете, что я…

Резко пахнуло перегаром. Мегрэ отодвинулся, схватил его за руки.

– Спокойнее, мой мальчик, спокойнее, – шепнул он.

Он забыл, какая сила в его руках, юноша застонал, вырываясь из железных тисков комиссара.

– Мне больно…

Слезы наконец хлынули из его глаз.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

Уж не эпидемия ли свирепствует в Бур-ла-Рене? Мегрэ мог бы навести справки, но, едва подумав об этом, он сразу же забыл. Служащий похоронного бюро, вероятно, ответил бы ему, что покойники идут партиями: то по пять дней кареты для похорон по первому и второму разряду стоят без дела, то вдруг заказы начинают сыпаться со всех сторон. В это утро похоронное бюро было так загружено, что одну из лошадей для катафалка, на котором везли Жюльетту Буанэ, пришлось нанять на стороне, и она раз десять пыталась перейти на рысь; от этого процессия двигалась словно скачками, слишком торопливо, что никак не соответствовало чинному ритуалу похорон.

Распоряжался всем некто Монфис, страховой агент из

Люсона. Едва лишь газеты сообщили об убийстве Жюльетты Буанэ, как он прибыл в Париж уже в глубоком трауре

(видимо, воспользовавшись траурным одеянием, сохранившимся с предыдущего погребения). Он появлялся повсюду, высокий, худой, бледный, с красным носом от насморка, который схватил в поезде.

Он приходился Жюльетте Буанэ двоюродным братом.

– Я знаю, что говорю, господин комиссар. У нас давным-давно было договорено, что она нам оставит кое-какое наследство, она даже согласилась быть крестной матерью нашего старшего сына… Я убежден, что завещание существует… Если его до сих пор не нашли, значит, кое-кому выгодно, чтобы оно исчезло. Впрочем, я намерен возбудить гражданский иск.

Он потребовал, чтобы похороны были по всей форме, с ритуальными светильниками у гроба, и чтобы шествие начиналось от дома покойной.

– У нас в семье не принято хоронить кое-как.

Утром в день церемонии он встречал на вокзале жену в глубоком трауре и пятерых сыновей; сейчас они следовали за гробом, выстроившись по росту, держа в руках шляпы, пять одинаково белобрысых мальчишек с одинаково торчащими вихрами.

В это время дня движение на шоссе особенно оживленное. Крытые грузовики с Центрального рынка двигались беспрерывной вереницей. Погода стояла ясная, солнечная, с легким морозцем. Люди притопывали ногами, стараясь согреться, и поглубже засовывали руки в карманы. Мегрэ не ложился в эту ночь. Вместе с Люка он наблюдал из окна комнаты на улице Бираг за бандой поляков.

Все три дня, прошедшие со смерти Сесили, он был мрачен и раздражителен. Поляки, отвлекавшие его от дела в

Бур-ла-Рене, надоели комиссару. В семь утра он принял решение:

– Оставайся здесь!. Я задержу первого, кто покажется…

– Осторожно, шеф… Они вооружены…

Он пожал плечами, вошел в «Аркады» и стал ждать на лестничной площадке. Спустя четверть часа дверь комнаты поляков отворилась. Оттуда вышел огромный детина и начал спускаться по лестнице. Мегрэ набросился на него сзади, они покатились вниз и катились так до первого этажа, пока комиссар не защелкнул наручники на запястьях противника; только тогда он поднялся на ноги.

Торанс уже спешил к нему, услышав свисток.

– Отведи его в полицию… Предоставляю тебе подготовить его к допросу… Заставь его заговорить, понятно?

Если потребуется, попроси смену… И не церемоньтесь с ним.

Затем, отряхнув пыль с одежды, он зашел в кафе и у стойки выпил чашку кофе с коньяком и съел две булочки.

В криминальной полиции все знали, что в такие дни лучше ему не перечить. Госпожа Мегрэ также не отваживалась спросить, в котором часу ждать его к завтраку или обеду.

Нахмуренный и упрямый, стоял он на тротуаре перед витриной бакалейной лавки и сердито попыхивал трубкой.

Газетные сообщения о преступлении в Бур-ла-Рене привлекли к дому множество любопытных, собралось также с полдюжины репортеров и фотографов. Два катафалка ждали перед домом – первый для Жюльетты Буанэ, второй для Сесили. Жильцы по настоянию госпожи

С-вашего-позволения, уверявшей, будто это самое малое, что необходимо сделать, сложились и купили венок с надписью: «Нашей домохозяйке с прискорбием».

Кроме Монфисов, представлявших семейство Жюльетты Буанэ, урожденной Казенов, явились еще некие Буанэ и Маршепье из Парижа, представлявшие семью ее покойного мужа.

Оба лагеря с ненавистью следили друг за другом. Буанэ и Маршепье также считали себя обкраденными, заявляя, что покойница, когда умер ее муж, обещала вернуть со временем часть состояния в его семью. Накануне они явились в криминальную полицию. Их принял сам начальник, поскольку это были люди с положением, а один из них даже муниципальный советник.

– Скажите-ка, Мегрэ… Эти господа утверждают, будто существует завещание, и сколько я им ни толкую, что был произведен тщательный обыск…

Они сердились на Мегрэ, на Монфиса, на Жюльетту.

Словом, каждый считал себя обобранным, и больше всех

Жерар Пардон, который был возбужден сильнее обычного и ни с кем не разговаривал.

За неимением денег он не мог облачиться в траур.

Вместо пальто на нем был старый плащ цвета хаки и на рукаве черная повязка.

Его сестра Берта не отходила от него, видимо встревоженная его лихорадочным состоянием. Эта миловидная, пухленькая, кокетливая девушка не сочла нужным сменить свою вишневую шляпку на черную.

Господин Дандюран также был здесь; он явился на роскошной машине в обществе четырех или пяти разодетых самоуверенных господ, пальцы которых были унизаны перстнями. Пришло и семейство Сивеши, кроме матери, которая еще не вставала. Бакалейщица, госпожа Пьешо, оставила на минуту свою лавку на госпожу Бенуа, чтобы сбегать наверх и окропить оба гроба святой водой.

Распорядитель похоронного бюро нервничал, постольку на одиннадцать часов были назначены следующие похороны, и бегал от одной группы собравшихся к другой, тщетно стараясь отыскать официального представителя семьи усопших. Кроме того, фоторепортеры наводили на него страх.

– Не сейчас, господа, умоляю вас… Подождите хотя бы, пока каждый займет свое место!. Что, если в газетах появится снимок, где будет изображена такая неорганизованная процессия!

Мегрэ привлекал к себе всеобщее внимание, но, казалось, не замечал этого. Когда стали выносить гробы, он коснулся плеча вздрогнувшего Жерара Пардона.

– Прошу вас на минуточку! – шепнул он, отводя его в сторону.

– Что вам еще от меня нужно?

– Ваша жена, вероятно, сообщила вам, что вчера я заходил к ней, когда вас не было дома…

– Вы хотите сказать, что делали обыск в квартире… –

Болезненная усмешка исказила его черты. – Вы нашли то, что искали?

Услышав утвердительный ответ комиссара, Жерар с ужасом взглянул на него.

– Представьте себе, улучив минуту, когда ваша жена отвернулась, я из любопытства сунул руку в цветочный горшок… Я ведь люблю копаться в саду на досуге… Что-то в этом горшке показалось мне странным!. И действительно, под слоем земли я обнаружил вот это…

На ладони у него лежал маленький ключик от квартиры

Жюльетты Буанэ.

– Забавно, не правда ли? – продолжал он. – И удивительное совпадение… Когда через некоторое время я вернулся к себе в кабинет, меня поджидал слесарь, живущий в двух шагах отсюда, он сообщил мне, что недели две назад ему был заказан точно такой ключ…

– Ну и что из этого?

Жерара трясло, он оглядывался по сторонам, словно надеялся, что кто-то придет к нему на помощь. Взгляд его упал на гроб сестры, который люди в черном ставили на похоронные дроги.

– Вы хотите арестовать меня?

– Еще не знаю…

– Если вы допросили слесаря, вы должны знать, от кого я получил этот ключ…

Ключ дала ему Сесиль! Показания слесаря не оставляли в том ни малейшего сомнения.

– В понедельник двадцать пятого сентября, – заявил он,

– молодая особа лет тридцати явилась ко мне в мастерскую и, показав ключ от квартиры, спросила, не могу ли я изготовить другой такой же… Я попросил ее оставить этот ключ для образца. Она возразила, что он у нее один и она без него не может обойтись, так что мне пришлось снять с него слепок… Назавтра она пришла за заказом и заплатила мне двенадцать франков семьдесят пять сантимов… И

только когда я прочитал в газетах описание примет Сесили

Пардон, которая была убита, и особенно когда я узнал, что она слегка косила, я…

Процессия тронулась, распорядитель, отчаянно жестикулируя, бросился к Жерару, и Мегрэ сказал вполголоса:

– Поговорим потом…

Жерара и его сестру Берту поставили сразу за катафалком, но они не прошли и десяти метров, как Монфисы оттеснили их и заняли место в первом ряду.

Буанэ и Маршепье держались скромнее, они не пытались изобразить на своих лицах скорбь и дорогой толковали о завещании. За ними следовал Дандюран и господа с массивными перстнями на пальцах, один из них медленно ехал за кортежем в машине.

С самого начала из-за норовистой лошади процессия продвигалась быстрее обычного. Но когда пришлось повернуть налево, к церкви, кортеж так медленно пересекал шоссе, что образовалась пробка, движение замерло на несколько минут, и три трамвая, стоя друг за дружкой, ждали, когда освободится путь.

Жена Жерара побоялась прийти из-за своего состояния.

Со дня на день она должна была родить. Накануне Мегрэ час просидел с ней в двухкомнатной квартире над лавкой мясника, которую чета занимала на улице Па-де-ла-Мюль.

Элен едва минуло двадцать три года, но ее лицо, уже успевшее утратить свежие краски молодости, выражало унылое смирение, свойственное жене бедняка. Во всем чувствовались жалкие, отчаянные попытки придать уют этому убогому жилищу. Некоторые вещи, должно быть, уже попали в ломбард. Мегрэ заметил также, что газ отключен.

– Жерару никогда не везло, – беззлобно вздохнула она.

– А ведь он способный… Он гораздо умнее стольких других, которые хорошо устроены… Может быть, он слишком умен?

Отец Элен служил в налоговом управлении. Она не решалась открыть ему истинное положение дел и давала понять, что Жерар работает и что они счастливы.

– Вероятно, он показался вам немного озлобленным, но войдите в его положение… Последнее время ни в чем ему нет удачи… С утра до вечера он бегает по объявлениям… Я

надеюсь, вы, по крайней мере, его-то не подозреваете?. Он не способен ни на малейший нечестный поступок. Может быть, именно из-за своей щепетильности он не может добиться успеха… Вот, например, у последнего его хозяина, торговца пылесосами, случилась кража. Жерар подозревал одного служащего, но ничего не сказал… Патрон допрашивал его с пристрастием, словно обвинял, и Жерар предпочел уйти… Да, вы можете перерыть всю квартиру, но ничего интересного, кроме счетов и накладных, не найдете.

А на окошке стоял цветочный горшок! Мегрэ заметил, что земля в нем свежая, хотя герань давно засохла.

И он воспользовался моментом, когда Элен отвернулась…

Засунув руки в карманы, Мегрэ шел по тротуару чуть в стороне от процессии, что позволяло ему курить трубку. В

хвосте кортежа он увидел обеих сестер Сивеши – Нуши и

Почи; для них все происходящее было занятным зрелищем, и они старались ничего не упустить.

Госпожа С-вашего-позволения доверила на час свой пост соседке, не подозревая, что Мегрэ поставил инспектора у дома напротив. Она дойдет только до церкви, но на кладбище не поедет: из-за прострела она боялась сквозняков. Неожиданно шествие остановилось, что вовсе не было предусмотрено программой. Каждый поднимался на носки, чтобы узнать, что произошло.

Жюльетте Буанэ и Сесили действительно не везло.

Их кортеж вышел раньше времени и столкнулся с другой, запаздывающей процессией, которая появилась из поперечной улицы, направляясь к церкви. Пришлось пережидать. Лошади нетерпеливо били копытами о мостовую. Некоторые мужчины отделились от колонны, чтобы пропустить стаканчик; они поспешно выходили из бистро, утирая губы.

Из церкви доносились звуки органа, сзади, с шоссе, –

шум проносившихся машин. Кюре торопливо совершал обычный обряд, и вскоре церковные двери снова широко распахнулись.

– И не введи нас во искушение…

Распорядитель в треуголке ходил взад и вперед вдоль процессии, словно овчарка, бегающая вокруг своего стада.

– Избави нас от лукаваго…

– Аминь…

Они стали входить в церковь, хотя предыдущая процессия не успела еще выйти оттуда. Только один гроб –

Жюльетты Буанэ – был установлен на возвышении. Гроб

Сесили поставили сзади прямо на каменные плиты, и кюре начал:

– Избави нас, Господи…

Поскрипывали подошвы и ножки стульев, сквозь широко открытые двери врывались волны свежего воздуха, сверкала залитая солнцем улица. Сидевший в первом ряду

Жерар то и дело оборачивался. Не Мегрэ ли он искал?

Господа, пришедшие с Шарлем Дандюраном, держались с достоинством, каждый положил на поднос по сто франков.

Берта в вишневой шляпке неотступно следила за братом, словно опасаясь какой-нибудь выходки с его стороны.

– Отче наш…

Какой-то бесцеремонный фотограф дал вспышку магния, и все невольно вздрогнули. Мегрэ в своем толстом пальто с бархатным воротником стоял, прислонившись плечом к колонне, губы его шевелились, словно повторяя слова молитвы. Может быть, он молился за бедную Сесиль, которая так долго ждала его на набережной Орфевр?

Последние три дня никто не решался к нему подступиться. Он проходил по коридору Дворца правосудия, массивный, с грозным выражением лица, жуя мундштук трубки и пережевывая свои мрачные мысли.

– Что, не ладится? – спросил его накануне вечером шеф.

Мегрэ поднял на него глаза, и этот взгляд, тяжелый и мрачный, стоил любого ответа.

– Не расстраивайтесь, старина… Нужно только найти концы…

Витражи с фигурами евангелистов вдруг засияли на солнце, и Мегрэ беспричинно уставился на изображение святого Луки с темной квадратной бородой.

– И не введи нас во искушение…

Уж не ждала ли на улице еще одна похоронная процессия, что кюре отправлял службу с такой поспешностью?

Непривычная к похоронам лошадь поминутно издавала громкое ржание, отдававшееся жизнерадостным эхом под сводами церкви…

Зачем две недели назад понадобилось Сесили заказать тайком от тетки второй ключ? И она ли передала этот ключ брату? А если так…

Он снова видел Сесиль в зале ожидания, способную неподвижно сидеть часами с сумкой на коленях, не меняя положения.

Мегрэ вспомнил свои предположения. Или она последовала за кем-нибудь, кого она знала, кому доверяла, или же ее уверили, что ведут к нему…

Может быть, это был брат?

Комиссар испытывал неловкость, избегал взгляда Жерара, не сводившего с него глаз. Берта тщетно пыталась успокоить брата, касаясь его руки.

– Сюда, господа… Поспешите, пожалуйста!.

На кладбище в этот день царила та же суматоха. Процессия торопливо прошла мимо семейных склепов и каменных надгробий и достигла новых участков, где над

четырехугольными холмиками возвышались скромные деревянные кресты. Дальше похоронные дроги не могли проехать, оба гроба пришлось нести на носилках, пробираясь друг за другом по узким дорожкам.

Монфис на ходу поймал Мегрэ:

– Когда я смогу вас увидеть, господин комиссар?

– Где вы остановились?

– В гостинице «Центральная» на бульваре Монпарнас…

– Постараюсь заглянуть к вам до вечера…

– Может быть, мне лучше зайти к вам в кабинет?

– Я не знаю, когда буду там…

И Мегрэ подошел к Берте, которую толпа на миг оттеснила от ее брата.

– Не оставляйте его одного… Он слишком возбужден…

Постарайтесь увести его к себе, а я потом зайду навещу его…

Она опустила ресницы в знак согласия. Весь ее облик не вязался с происшедшей трагедией – она была невысокого роста, пухленькая и миловидная.

– Послушайте, господин комиссар…

Мегрэ обернулся к одному из господ, сопровождавших

Дандюрана.

– Нельзя ли потолковать с вами минутку-другую? У

кладбищенских ворот есть тихое бистро…

К могиле подошел диакон, за ним торопливо поспевал мальчик-певчий, путаясь в черной рясе, из-под которой выглядывали грубые, подбитые гвоздями башмаки. Диакон наклонился над ямой, пошевелил губами, перевернул несколько страниц в требнике и бросил первую горсть земли.

Жерар и кузен Монфис одновременно нагнулись.

Из-за спин стоявших впереди людей Мегрэ не смог разглядеть, кому из них удалось бросить землю первому.

Затем все начали торопливо расходиться. Нуши подошла к комиссару и нагло уставилась на него, словно собиралась просить автограф, как у киноактера.

Когда Мегрэ вошел в бистро у мастерской надгробных памятников, ожидавшие его за столиком господа разом встали.

– Уж вы извините нас за беспокойство… Что вы будете пить? Гарсон!. То же самое для господина комиссара…

Шарль Дандюран тоже был здесь, гладко выбритый и землисто-серый, как могильные плиты.

– Присядьте, господин комиссар. Мы могли бы прийти к вам на прием, но, быть может, так лучше…

Перед Мегрэ была вся компания крупных притонодержателей, каждый вечер собиравшихся в кафе Альбера, и держались они так же спокойно, как за зеленым сукном стола во время заседаний правления.

– Ваше здоровье!. Пожалуй, не стоит бродить вокруг да около, перейдем к сути дела. Комиссар Кассье знает нас и может засвидетельствовать, что мы законов не преступаем.

Их роскошная машина стояла у дверей бистро, и мальчишки с восхищением разглядывали ее хромированные части, сверкавшие на солнце.

– Сами понимаете, речь пойдет о бедняге Жюльетте…

Вы ведь знаете, под предлогом охраны нравственности закон не защищает интересов тех, кто вкладывает средства в наши заведения. Так что нам приходится самим выпутываться… Старая Жюльетта имела долю по крайней мере в добром десятке заведений, не считая Безье и того, что на улице Антен: они принадлежали ей одной… Месье Шарль подтвердит вам, что вчера мы совещались, как нам дальше быть…

Остальные молчали, важно кивая головами. Месье

Шарль сидел, положив на стол бледные волосатые руки.

– Гарсон, еще по рюмке того же!. Вы, наверно, не знаете, господин комиссар, какую сумму составляет ее доля в чистых деньгах?. Больше трех тысяч мешков, то есть больше трех миллионов… Нам чужого не надо. Завещания как будто не существует… Месье Шарль не желает иметь неприятности, и он прав… Так вот, мы хотим знать ваше мнение – как нам поступить… Уже двое заявляли о своих правах на эти деньги. Некий Монфис, с виду ни дать ни взять гробовщик, вы видели его со всем выводком… И затем брат мадемуазель Сесили – Жерар… И

тот и другой рвутся к денежкам… Мы не отказываем, но мы хотим знать, кому положено… Вот какое дело… Ведь нельзя же прикрыть такие доходные заведения оттого только…

Говоривший вдруг встал и тронул комиссара за рукав:

– Может, выйдем на минутку?

Он отвел Мегрэ в заднее помещение.

– Верно, ремесло мое не слишком почтенное, но тут уж ничего не поделаешь. Однако я готов поклясться и компаньоны мои подтвердят: месье Шарль закона не преступает… Старухины бумаги исчезли, но мы не станем придираться к тому, что нет документов. Я сказал – три миллиона, а может, там и больше… Будут бумаги или нет, никто ничего не получит, пока вы не подадите нам знака…

– Я доложу начальству, – проронил Мегрэ.

– Одну минуточку… Еще два слова, но теперь пусть мои компаньоны это услышат.

Они вернулись в зал.

– Так вот, господин комиссар!. Мы решили выделить двадцать тысяч в ваше распоряжение, на розыски того негодяя, который пришил беднягу Жюльетту… Идет? Хватит? Договорились? Месье Шарль вручит вам деньги…

Бывший адвокат решил, что момент подходящий, и вытащил из кармана туго набитый бумажник.

– Нет, не сейчас, – сказал комиссар. – Мне нужно доложить об этом. Гарсон, сколько с меня?. Нет уж, простите, я плачу сам…

И он рассчитался под недовольное бормотание своего собеседника:

– Как хотите, дело ваше, но так не годится…

Слегка разгоряченный выпитым, Мегрэ вышел из бистро. Не пройдя и десяти шагов, он остановился как вкопанный.

Перед ним вырос Жерар, взвинченный более обычного.

Берта, стоявшая рядом с братом, бросила на комиссара красноречивый взгляд, говоривший: я изо всех сил старалась увести его. Но вы сами видите, ничего с ним не поделаешь…

Брат Сесили уже ухитрился где-то выпить, о чем свидетельствовал запах перегара, голос у него срывался, губы дрожали.

– Ну а теперь, господин комиссар, я надеюсь, что вы соблаговолите дать мне кое-какие объяснения…

Гробовщики прямо запарились в этот день. Их уже звали к другим могилам, и на гробу Сесили по-прежнему лежало лишь несколько комьев желтоватой глины.

Глава 2

– Проходите, дружок…

В дверях Мегрэ непроизвольным движением положил руку на округлое плечо Берты Пардон, хотя это отнюдь не входило в его привычки. Пожилые мужчины часто позволяют себе такие жесты, принимая отеческий вид, и обычно на это не обращают внимания.

Но комиссар был, как видно, неловок, потому что девушка с удивлением обернулась и взглянула на смущенное лицо Мегрэ, словно говоря: «И вы тоже!..»

Первым прошел в квартиру ее брат. Только что отсюда удалились служащие похоронного бюро, которых они встретили внизу на лестнице со всем их реквизитом.

Мегрэ собирался переступить порог, когда молодой голос с легким акцентом произнес за его спиной:

– Мне очень нужно поговорить с вами, господин комиссар…

Он узнал Нуши, одетую в черный костюм по случаю похорон. Костюм, сшитый, должно быть, года два-три назад, был ей мал и узок и придавал девушке еще более вызывающий вид.

– Потом, – возразил он недовольно, не желая проявлять снисходительность к этой наглой девице.

– Имейте в виду, это очень важно!

Мегрэ вошел в квартиру покойной Жюльетты Буанэ и, прикрывая за собой дверь, пробурчал:

– Важно или нет, придется подождать…

Поскольку Жерар здесь, надо с ним все выяснить, а присутствие Берты даже кстати. Квартира старухи более подходящее место для этой беседы, чем кабинет на набережной Орфевр. Уже сама обстановка нервировала Жерара. Он с каким-то страхом оглядывался на стены, с которых только что сняли черные полотнища, и с отвращением вдыхал запах свечей и цветов, приторный запах смерти.

Берта Пардон держалась так же непринужденно, как и за прилавком магазина или за столиком дешевого кафе, где она обычно обедала. От ее по-детски круглого лица веяло безмятежностью и даже самодовольством, что иногда принимают за чистую совесть. Она казалась живым воплощением невинной молодой девушки, которой даже самая мысль о грехе ни разу не коснулась.

– Присаживайтесь, дети мои, – сказал Мегрэ, вытаскивая из кармана трубку.

Жерар был слишком возбужден, чтобы спокойно сидеть в кресле. В отличие от сестры он был настороже, снедаемый тревожными мыслями, и взгляд его перескакивал с предмета на предмет.

– Признайтесь, что вы подозреваете меня в убийстве тетки и сестры, – произнес он дрожащими губами. – Только потому что я беден, что меня преследуют неудачи!. Какое вам дело, что вы взволнуете мою беременную жену, которая и без того слаба здоровьем… Вы пользуетесь моим отсутствием, чтобы рыться в квартире… Вы нарочно пошли туда, когда меня не было дома…

– Это верно… – проронил комиссар, разжигая трубку и разглядывая портреты на стенах.

– Ведь ордера на обыск у вас не было! И вы знали, что я бы не допустил этого…

– Да полно, перестань!

Берта сняла горжетку – длинную и узкую куницу, и комиссар заметил, что шея у нее круглая и белая.

– Спросили вы хотя бы у этого лицемера Монфиса, где он находился в ночь, когда было совершено убийство?

Уверен, что не спросили. Как же, ведь он не мне чета…

– Я как раз собираюсь сегодня вечером задать ему этот вопрос…

– Тогда спросите у него заодно, почему это меня и сестер вечно обкрадывали…

Он указал на женский портрет, увеличенную фотографию, от этого немного расплывчатую.

– Это моя мать. Она была похожа на Сесиль… И не только внешне, но и характер у нее был такой же… Да где вам понять… Полная смирения, в постоянном страхе, что всех стесняет, что берет больше, чем ей положено. И эта болезненная потребность вечно жертвовать собой… Вот и бедная сестра была такой же и прожила всю свою жизнь в служанках… Разве не правда, Берта?

– Правда, – подтвердила девушка. – Тетя Жюльетта обращалась с ней как с прислугой.

– Этого комиссару не понять…

Мегрэ сдержал улыбку; ведь его кипевший негодованием собеседник даже не подозревал, что сам комиссар страдал комплексом неполноценности. Это страшно угнетало его, и, желая освободиться от унизительного недостатка, он порой ударялся в другую крайность, держался грубо и вызывающе.

– Мать была старшей из сестер. Ей было двадцать четыре, когда тетка познакомилась с Буанэ. Он был богат.

Сестры давно осиротели и жили в Фонтене на ренту, оставленную родителями. И вот что произошло.

Чтобы выйти замуж за Буанэ, тетке нужно было приданое. Она добилась у нашей матери отказа от своей доли наследства. Все в семье это знают, и, если Монфис не бессовестный лжец, он подтвердит вам это. Таким образом, тетке Жюльетте удалось заключить столь выгодный брак только благодаря матери. «Я в скором времени отплачу тебе… Можешь быть спокойна, я этого никогда не забуду.

Вот выйду замуж…» Не тут-то было! Выйдя замуж, она сочла, что сестра слишком бедна, чтобы вводить ее в тот круг, куда попала она сама. Мать поступила продавщицей в один из магазинов в Фонтене.

Она стала женой приказчика, человека больного, и продолжала работать… Родились мы, и тетка насилу согласилась быть крестной Сесили. Знаете ли вы, сколько она послала ей к первому причастию? Всего сто франков! А

ведь муж ее уже владел десятком домов…

«Не беспокойся, Эмилия, – писала она матери, – если с тобой что-нибудь случится, я не оставлю твоих детей».

Отец умер первым, а вскоре за ним и мать. Тетя

Жюльетта к тому времени овдовела и поселилась в этой квартире, но занимала тогда весь этаж. Из Фонтене нас привез кузен Монфис… Ты, Берта, была тогда совсем маленькой и не можешь помнить…

«Боже мой, какие они худые! – вскричала тетка, увидев нас. – Можно подумать, что сестра вообще не кормила их…»

И пошла критиковать все подряд – и нашу одежду, и белье, и слишком тонкую кожу на башмаках, и то, как нас воспитывали… Сесиль была уже взрослой девушкой, и тетка сразу превратила ее в прислугу. Меня же решили отдать в учение – бедняки должны знать какое-нибудь ремесло. Если мне случалось порвать штаны, попрекам не было конца… Меня корили за неблагодарность, я не хотел ценить того, что делалось для меня и сестер, мне предрекали дурной конец… Сесиль страдала молча. Прислугу уволили, поскольку сестра одна управлялась со всей работой. Хотите взглянуть, как нас одевали?

Он подошел к полке и взял фотографию, изображавшую всех троих: Сесиль в черном, как привык ее видеть

Мегрэ, волосы слишком гладко зачесаны назад; пухленькая маленькая Берта была в длинном не по росту платье; Жерар, которому на вид было лет пятнадцать, одет в костюм явно с чужого плеча.

– Я предпочел уйти на военную службу, и мне не присылали из дому даже пяти франков в месяц… Товарищи получали посылки, сигареты… Всю жизнь я с завистью глядел на других…

– В каком возрасте вы оставили дом тетки? – спросил

Мегрэ у девушки.

– В шестнадцать лет, – ответила она. – Я пришла сама в большой магазин. Они спросили, сколько мне лет, я сказала, что восемнадцать…

– На мою свадьбу, – продолжал Жерар, – тетка прислала в подарок серебряную лопаточку для торта… Когда в трудную минуту я решил продать ее, мне дали всего тридцать франков… Сесиль жила впроголодь, а ведь тетка наша была богата… А теперь, когда ее не стало, вы хотите свалить вину на меня… и вы тоже…

На него больно было смотреть, столько скопилось в нем горечи и гнева.

– У вас никогда не возникало желания убить тетку? –

спросил Мегрэ с таким спокойствием, что девушка вздрогнула.

– Если я отвечу да, вы сделаете из этого вывод, что я задушил ее?. И все же я скажу, что не раз у меня появлялось такое желание. К сожалению, я слишком малодушен… А теперь думайте что хотите. Арестуйте меня, если вам угодно: одной несправедливостью больше, подумаешь…

Берта взглянула на ручные часики:

– Я еще нужна вам, господин комиссар?

– Почему вы спрашиваете?

– Уже двенадцать часов… Мой друг ждет меня у магазина.

С каким невинным выражением лица говорила она о своем любовнике!

– У вас есть мой адрес – улица Орденер, дом 22. Я почти всегда дома после семи, кроме тех вечеров, когда мы ходим в кино. Как вы думаете поступить с Жераром? Он ведь всегда был немного взбалмошным… Не обращайте, пожалуйста, на это внимания… Жерар, тебе деньги не нужны? Поцелуй за меня Элен и скажи ей, что я зайду к ней завтра или послезавтра… В магазине мне дали отпуск на три дня…

Она направилась к двери, с порога улыбнулась обоим мужчинам и вышла.

– Вот до чего мы докатились, – заключил Жерар. – Она сошлась с женатым человеком! Ах, если бы наша бедная мать…

– Скажите, с какой целью Сесиль передала вам этот ключ?

– Вы обязательно хотите это знать? Хорошо, я скажу вам. И тем хуже для вас. Она дала мне ключ, потому что полиция не выполняет своих обязанностей! Потому что, когда туда обращаются бедняки, их не хотят даже выслушать! Сесиль не раз приходила к вам, вы не посмеете это отрицать. Она призналась вам, что ей страшно, что в квартире происходит что-то непонятное. А вы? Вы стали над ней насмехаться. Вы дважды присылали какого-то жалкого бригадиришку, и он слонялся перед домом… А

когда Сесиль окончательно убедилась в том, что ночью кто-то проникает в гостиную, и явилась к вам, она почувствовала, что все там у вас в полиции смеются над ней…

Подумать только, инспектора один за другим нарочно проходили мимо зала ожидания, чтобы поглазеть на нее…

Мегрэ опустил голову.

– И вот тогда она заказала ключ… Она попросила меня…

– Простите! Где вы встречались с сестрой?

– На улице! А когда мне нужно было ее видеть…

– Чтобы попросить у нее денег?

– Вот именно, попросить у нее денег! Можно подумать, вам доставляет удовольствие повторять это! Ей действительно удавалось выкроить для меня несколько франков из денег на хозяйство. Я поджидал ее на углу в тот час, когда она ходила за покупками… Вы это хотели знать? Пожалуйста!. А дней десять назад она дала мне этот ключ… Она попросила меня иногда ночью приходить в квартиру, чтобы выяснить наконец, в чем дело.

– Вы приходили?

– Нет… Из-за жены. Врач боится преждевременных родов. Но я пообещал себе прийти после того, как она родит…

– А как бы вы вошли в подъезд?

– Сесиль все предусмотрела. Каждый вечер в семь часов консьержка разносит почту. Она всегда задерживается поболтать у Дезеглизов, которые живут на третьем этаже слева… И вот я должен был проскочить как раз в это время…

– А тетка?

– Ну что ж! Я знаю, мои слова могут обернуться против меня! Это ведь так легко! У тетки болели ноги, и каждый вечер в это самое время ей делали массаж горячим воздухом. Это ей как будто помогало. Сестра использовала электросушилку для волос, такую, как в парикмахерской…

Она сильно гудит… Я должен был открыть дверь своим ключом и спрятаться под кроватью в комнате Сесили. Ну, вы удовлетворены?. А теперь признаюсь, что я голоден и жена ждет меня… Вы и так достаточно напугали ее своим посещением… Если я сейчас не вернусь, она вообразит невесть что… Или арестуйте меня, или разрешите уйти.

Что касается наследства, на которое у нас все права, так мы еще посмотрим…

Он отвернулся, но Мегрэ успел заметить слезы бессильного гнева, сверкнувшие в его глазах.

– Можете идти, – сказал комиссар.

– Неужели? – с иронией спросил молодой человек. – Вы меня пока не арестуете? Вы слишком добры, и я, право, не знаю, как благодарить вас…

Когда Жерар подходил к дверям, ему почудилось, будто он услышал – правда, он не был в этом уверен, – что

Мегрэ, пожимая плечами, проговорил:

– Дурачок!

Не иначе как Нуши решила соблазнить комиссара!

Во всяком случае, она делала для этого все возможное, действуя со странной смесью наглости и наивности.

Она даже постаралась, усаживаясь напротив него, задрать юбку так, чтобы были видны ее острые коленки.

– Где вы были в тот вечер? – спросил он хмуро.

– На улице.

– А что вы делали на улице?

– Разговаривала с одним знакомым…

– Вы уверены, что это было накануне преступления?

– Это записано в моем дневнике… Каждый вечер я записываю в дневник, что я делала в течение дня…

Мегрэ подумал, что в смешном дневнике этой беспутной девчонки, верно, найдется кое-что и о нем. Нуши была из тех, кто влюбляется без разбору – в полицейского на перекрестке, в соседа, проходящего мимо каждый день в один и тот же час, в киноактера, которого видела только на экране, или в знаменитого убийцу. А сейчас героем дня стал Мегрэ!

– Я не могу назвать вам имя моего друга, потому что он женат.

Ну и ну! Впрочем, Берта, благоразумная Берта в вишневой шляпке, тоже путается с женатым!

– Так, значит, вы находились на улице, неподалеку от дома… Вы не боялись, что вас увидят родители?

– Родителям нет до этого дела… Они у меня молодцы…

– Вы утверждаете, что видели, как Жерар Пардон вошел в дом…

– Он был одет точно так, как сегодня, в том же плаще и серой шляпе с опущенными полями. Он оглянулся и бросился в подъезд.

– Который был час?

– Семь часов вечера. В этом я уверена: как раз перед ним прошел почтальон с последней почтой.

– Благодарю вас.

– Это важно, да?

– Я еще не знаю.

– Но ведь если брат Сесили был в тот вечер в доме…

– Благодарю вас, мадемуазель…

– У вас больше нет ко мне вопросов?

– На сегодня нет.

Она все не вставала, она еще надеялась…

– Вы можете рассчитывать на мою помощь… Я хорошо знаю дом. Я многое могла бы рассказать вам…

– Благодарю вас.

Она направилась к двери. Проходя, Нуши задела его своим телом, упругим, как натянутая струна.

– Мне не нужно явиться в ваш кабинет и продиктовать свои показания?

– Не раньше, чем получите повестку.

– До свидания, господин комиссар.

– До свидания.

Положив ключ в карман, Мегрэ спустился по лестнице.

На тротуаре по-прежнему дежурил инспектор Журдан.

Мегрэ знаком приказал ему оставаться на месте и подозвал такси.

Дома на бульваре Ришар-Ленуар жене не удалось за завтраком вытянуть из него ни слова. Положив локти на стол, он крошил хлеб на скатерть, громко чавкал – все это были дурные признаки.

– Но ведь не ваша вина, что эта Сесиль… – рискнула она. В такие минуты она обращалась к нему на «вы». Иногда даже называла его «комиссаром». А порой, случалось, даже говорила: «Я спрошу у господина Мегрэ, сможет ли он…»

Заметил ли он хотя бы, что ест чудесный карамельный крем? Едва он вытер губы салфеткой, как рука его уже потянулась к вешалке, где висело пальто, жесткое, как солдатская шинель. По выражению его лица госпожа

Мегрэ поняла, что бесполезно спрашивать, когда он будет дома.

– Гостиница «Центральная», бульвар Монпарнас, –

буркнул он, усаживаясь в такси.

Это была тихая гостиница, где останавливались провинциалы, наезжавшие в Париж по делам. В вестибюле стоял запах жареной телятины под соусом и сухого печенья.

– Мне нужен господин Монфис…

– Он уже ждет вас в оранжерее.

В гостинице действительно была оранжерея или, вернее, частично застекленное помещение с искусственным гротом, экзотическими растениями и фонтаном. Господин

Монфис, по-прежнему в глубоком трауре, с платком в руке, с влажными, воспаленными ноздрями, расположившись в плетеном кресле, курил сигару. Рядом с ним сидел человек, чье лицо показалось Мегрэ знакомым.

– Представляю вам своего адвоката, мэтра Лелу. Отныне мэтр Лелу будет защищать мои интересы в Париже.

В противоположность тощему Монфису Лелу был весьма упитанным; на столе перед ним стоял большой стакан, из которого он потягивал коньяк.

– Добрый день, комиссар… Присаживайтесь… Мой клиент…

– Однако я не знал, что господину Монфису уже требуется адвокат, – прервал его Мегрэ.

– Не адвокат, а поверенный в делах! Ситуация выглядит и теперь достаточно запутанной, и до тех пор, пока завещание не будет найдено…

– Кто сказал вам, что завещание существует?

– Позвольте, но ведь это очевидно!. Такая деловая женщина, ведущая денежные операции, как госпожа Буанэ, урожденная Казенов, не могла не подготовить…

В эту минуту в оранжерее появились госпожа Монфис и ее пятеро сыновей, шедшие гуськом по росту.

– Извините нас, – сказала супруга со скорбной, приличествующей случаю улыбкой. – Мы уезжаем, Анри! Мы едва поспеем на вокзал. До свидания, господин комиссар…

До свидания, мэтр Лелу… Вы не слишком долго застрянете в Париже, Анри?

Дети по очереди поцеловали отца. Слуга ждал с вещами. Когда семья его удалилась, Анри Монфис налил себе рюмку коньяку, не спрашивая, налил рюмку Мегрэ и заговорил:

– Я счел своим долгом, господин комиссар, и прежде всего долгом в отношении своей семьи, обратиться к юристу, который отныне будет держать с вами контакт, и…

Из носу у него текло, Монфис едва успел вытащить платок из кармана. И тут он с удивлением увидел, что комиссар встает и берет со стула свой котелок.

– Но куда же вы?

– Я охотно приму мэтра Лелу в своем кабинете, когда он найдет нужным сообщить мне что-либо, – ответил

Мегрэ. – Всего хорошего, господа.

Анри Монфис не мог прийти в себя от изумления.

– Да что это с ним? Что на него нашло?

Адвокат, развалившись в плетеном кресле и согревая в пухлой руке рюмку с коньяком, сказал бодрым тоном:

– А вы не обращайте внимания… Уж он такой… Видите ли, эти полицейские не любят иметь дело с законниками. Увидев меня у вас, он почувствовал себя задетым.

Можете во всем на меня положиться…

Он замолчал, озабоченно откусывая кончик предложенной ему сигары.

– Можете мне поверить…

Первые выпуски вечерних газет опубликовали снимки похорон. На одном из них был запечатлен Мегрэ у могилы

Сесили, рядом с ним виднелась фигура диакона с кропилом в руке.

И Журдан, дежуривший у дома в Бур-ла-Рене, где в окнах уже начал зажигаться свет, и начальник полиции, не знающий, что ответить прокурору и беспрестанно звонивший комиссару из своего кабинета, и госпожа Мегрэ, начищавшая медные кастрюли, были бы немало поражены, увидев сейчас комиссара, который, засунув руки в карманы, с трубкой в зубах и нахмуренным лицом прогуливался по бульвару Монпарнас. Вот он замедлил шаг перед яркими афишами кинотеатра с непрерывной программой и, подойдя к окошку кассы, буркнул:

– Один билет на балкон…

Затем он покорно последовал за девушкой в черном шелковом платье со строгим воротничком, которая повела его по темному залу, освещая путь узким лучом карманного фонарика.

– Простите… Простите, пожалуйста.

Он протискивался между рядами, всем мешая и наступая на ноги сидящим.

Он не знал, какой здесь идет фильм. Слишком громкие и неизвестно откуда идущие голоса наполняли зал, а на экране в это время капитан судна грубо швырял молодую девушку на диванчик в своей каюте.

«А! Ты следишь за мной!..»

«Пощадите, капитан Браун… Если не ради меня, то хотя бы ради…»

– Извините, – произнес чей-то робкий голосок справа от комиссара.

И соседка вытащила из-под Мегрэ полу своего пальто.

Глава 3

Мегрэ согрелся. Он «угрелся», как он говорил, когда был ребенком, и, если бы в зале вдруг зажглись люстры и осветили его, лицо и поза комиссара явили бы собой воплощенное блаженство: он сидел, откинувшись в кресле, полузакрыв глаза, засунув руки в карманы и подняв воротник своего толстого теплого пальто.

На самом деле все это было маленькой хитростью, самообманом, на который он шел в те минуты, когда переутомлялся, напряженно размышляя над одним и тем же, и чувствовал, что его мозг работает вхолостую.

Будь теперь лето, он уселся бы на террасе кафе и, полуприкрыв веки, поджаривался бы на солнышке перед кружкой пива.

Когда на набережной Орфевр провели центральное отопление, а комиссар добился, чтобы в его кабинете оставили старую печку, молодые инспектора только пожимали плечами. Между тем это был все тот же излюбленный прием самообмана. Когда дело не ладилось, когда задача, над разрешением которой он неотступно бился, вдруг лишалась своего реального содержания и начинала казаться сплетением бессвязных и нелепых обстоятельств, в такие моменты Мегрэ загружал печку углем до отказа, поворачивался к ней то спиной, то грудью, ворошил уголь, открывал заслонку, и мало-помалу тело его охватывала блаженная истома, веки слипались, предметы вокруг принимали туманные очертания, чему, впрочем, немало способствовали густые клубы дыма его неизменной трубки.

В этом состоянии физического оцепенения мысль, словно во сне, улавливала иногда неожиданные соотношения фактов, следуя путями, не доступными логике и разуму…

Госпожа Мегрэ никогда не могла этого понять. Просидев вечер в кино, она трогала мужа за рукав и говорила со вздохом:

– Ты опять все проспал, Мегрэ… Никак не возьму в толк, зачем ты платишь двенадцать франков за жесткое кресло и спишь здесь, когда дома у тебя такая удобная постель…

В зале было темно, его согревало человеческое тепло, здесь трепетала жизнь сотен людей, сидевших бок о бок, но не знавших друг друга. Над их головами протянулся длинный бледный треугольник света, вырывавшийся из кабинки киномеханика, и в нем плыли клубы табачного дыма.

Если бы у Мегрэ спросили, что за фильм показывают…

Да какое это имело значение!. Перед ним мелькали отдельные кадры, которые он даже не пытался связать между собой… Затем его взгляд скользнул вбок, привлеченный легким движением в соседнем кресле.

Этот сильный человек, который вот уже тридцать лет варился в водовороте страстей, доведенных до крайности, то есть до преступления, не утратил, однако, своего целомудрия. Он кашлянул, шокированный поведением соседки и ее спутника – он видел только его руку, смутно белевшую в темноте. Между тем, когда он уселся на полу ее пальто, девушка показалась ему совсем молоденькой. Она сидела неподвижно. Ее лицо, смутно белевшее в темноте, как и рука мужчины, как ее обнаженное колено, на котором лежала эта рука, было обращено к экрану.

Комиссар снова смущенно кашлянул.

Парочка не обратила на него внимания. Девушка, должно быть, не старше Нуши…

Кстати, Нуши утверждает, будто видела, как Жерар в семь часов вечера входил в дом в Бур-ла-Рене… Но так ли это? Ведь она тоже, наверно, стояла в темноте со своим дружком, прижавшись к стене…

Он услышал звук поцелуя… И ему почудился на миг вкус чужой слюны на губах. Он глубже втянул шею в воротник своего пальто.

Только что Нуши нагло заманивала его. Стоило ему захотеть… Сколько таких вот молоденьких глупых девчонок вешаются на шею пожилым мужчинам, знаменитым или хоть сколько-нибудь известным!

«Пари держу, что дружок этой девицы гораздо старше ее», – решил он, покосившись на соседку.

Вот так он бездумно размышлял, перебирая отрывочные и бессвязные мысли.

Солгала ли молоденькая венгерка по поводу месье

Шарля? Вряд ли. Дандюран как раз походил на человека, способного подстеречь девчонку у приоткрытой двери и показывать ей порнографические открытки.

Правда, и сама Нуши могла намеренно его разжигать, а потом позвать на помощь, когда он…

Комиссара тревожило ее заявление, будто она видела, как Жерар Пардон вошел в дом в семь часов вечера, то есть именно в то время, когда госпожа С-вашего-позволения заболталась с Дезеглизами и не следила за входной дверью.

Но если ее показания будут зафиксированы официально… Неужели достаточно свидетельства беспутной девчонки, чтобы засадить человека в тюрьму и, может, даже…

Он беспокойно заерзал на месте. Но не только образ

Жерара, входящего ранним утром в ворота тюрьмы Санте, вызывал это беспокойство. Он продолжал смотреть на экран. Он хмурился. Вот уже несколько минут он чувствовал в фильме что-то неестественное.

Внезапно он сообразил: губы персонажей шевелились не в такт произносимым звукам. И действительно, актеры говорили по-английски, а зритель слышал французскую речь. Фильм был дублированный.

Парочка около него совсем разошлась, но мысли комиссара уже витали далеко. Эти три дня что-то мешало ему во всем разобраться. Он не отдавал себе в том отчета. И

только теперь он понял. Что-то в этом деле неприятно задевало его. Его догадки строились на какой-то посылке, но, на какой именно, он еще не знал.

Полуприкрыв глаза, он видел так же четко, как если бы стоял перед ним, дом-ломоть на Орлеанском шоссе, велосипедный магазин и бакалейную лавку вдовы Пьешо.

Впрочем, вчера он узнал, что на самом деле она не была вдовой. Муж бросил ее ради гулящей девицы, как она выражалась, и она так этого стыдилась, что предпочитала слыть вдовой.

Ну а показания госпожи С-вашего-позволения, которая сидит в душной своей комнате с замотанной шеей и свернутой набок головой?

Она не впускала в эту ночь никого постороннего, и из этого сделали слишком поспешное заключение, будто никто и в самом деле не входил в дом и не выходил из него.

А между тем выяснилось, что в семь часов вечера можно пройти в дом без ведома консьержки. Кто нам докажет, что такая возможность не появлялась в течение суток и в какие-то другие моменты?

На верхнем этаже одержимая манией старуха Жюльетта Буанэ в глубокой тайне принимала Шарля Дандюрана и обсуждала с ним по меньшей мере безнравственное помещение своего капитала. Все это было не слишком чистоплотно, но не противоречило человеческой природе. За годы своей работы Мегрэ не раз сталкивался со многими подобными феноменами.

Да и Дандюранов он встречал немало!

Что же здесь его смущало? Что было неестественным?

Несомненно, старуха была задушена в тот момент, когда, проводив Дандюрана, собиралась лечь в постель.

Она успела снять только один чулок…

Следует ли допустить, что существовал третий ключ и что он находился у месье Шарля? Следует ли предположить далее, что он вернулся в квартиру, чтобы убить старуху?

Но ведь он человек состоятельный. Жюльетта при жизни больше дала бы ему заработать, чем мертвая.

Мог ли это быть кто-либо из его сомнительных компаньонов?.. Но они совсем не новички, не жалкие бродяги, готовые на что угодно, это были люди преуспевающие, имеющие собственные дома и отнюдь не желавшие «влипнуть в грязную историю».

Они были искренни, утверждая, что это дело грозит им неприятностями и наносит урон.

Может быть, Жерар Пардон?

Тут Мегрэ чуть не взорвался: соседи, перейдя все границы, вели себя совершенно бесстыдно, словно были одни в громадном темном зале. Ему хотелось крикнуть:

«Да сидите же спокойно, черт возьми!»

…Допустим, Жерар прятался с семи часов вечера в комнате сестры… Он тайно присутствовал при разговоре между Жюльеттой Буанэ и месье Шарлем. Быть может, он видел пачки денег и решил завладеть ими, как только тетка останется одна…

Допустим! Но в таком случае придется предположить, что, совершив преступление, Жерар оставался в квартире до утра, поскольку консьержка никому дверь в ту ночь не отпирала.

Придется также предположить, что именно на него собиралась донести Сесиль, ожидая Мегрэ в аквариуме на набережной Орфевр…

Значит, в чулан она пошла, следуя за Жераром.

Но откуда же Жерар Пардон, никогда не имевший дела с полицией, мог знать не только об этом чулане, но и о двери, соединявшей криминальную полицию с Дворцом правосудия?

Внезапно Мегрэ почувствовал резкое движение подле себя и увидел, как девушка быстро натянула юбку на колени; на экране появилось слово «конец», вспыхнули все лампы, послышалось шарканье множества ног.

Медленно продвигаясь к выходу вместе со всеми, Мегрэ с любопытством взглянул на соседку и увидел юное округлое личико, свежее и спокойное, и невинно улыбающиеся глаза. Он не ошибся: ее спутнику было под сорок, и на пальце у него поблескивало обручальное кольцо.

Мегрэ, еще немного оглушенный, оказался на шумном бульваре Монпарнас. Было, должно быть, часов шесть, уже спустились сумерки. Силуэты прохожих быстро сновали мимо освещенных витрин. Ему хотелось пить, он вошел в

«Купол», уселся у окна и заказал кружку пива.

Его охватила какая-то лень. Он оттягивал момент неминуемого возвращения к грубой действительности.

По-настоящему ему следовало бы отправиться без промедления на набережную Орфевр, где Люка сражался с поляком.

Но вместо этого он заказал сандвич с ветчиной, взгляд его бесцельно скользил по нескончаемой веренице прохожих. Только что, сидя в кино, он долго, минут пятнадцать, не мог сообразить, что раздражает его в фильме несоответствие между артикуляцией и произносимыми слогами.

Сколько же времени уйдет у него на то, чтобы обнаружить несообразность в посылках дела в Бур-ла-Рене?

Сандвич оказался вкусным. Пиво тоже было хорошее, и он заказал вторую кружку.

Почти каждый раз, когда он вел расследование какого-нибудь нашумевшего дела, находился хоть один журналист, который помещал в газете статью под традиционным названием: «Методы комиссара Мегрэ».

Ну что ж, пусть он приходит и смотрит, этот репортер.

Вот Мегрэ выходит из кино. Он закусывает… Он пьет пиво. Сидя у запотевшего окна кафе «Купол», он смахивал на толстого буржуа-провинциала, обалдевшего от суеты и шума Парижа.

По правде сказать, сейчас он ни о чем не думал. Он находился на бульваре Монпарнас и в то же время витал где-то далеко, ибо повсюду неотступно перед ним стоял все тот же дом, похожий на ломоть торта. Он входил в подъезд.

Он выходил из него… Следил за госпожой

С-вашего-позволения в ее логове. Он поднимался и спускался по лестнице…

Была задушена старуха домовладелица с крашеными волосами. Это первый факт. Исчезли ее деньги и бумаги.

Это второй факт. Восемьсот тысяч франков.

В самом деле… восемьсот тысяч франков в тысячефранковых билетах… Он пытался представить себе эту кучу ассигнаций.

А Сесиль с восьми утра терпеливо ждала в аквариуме на набережной Орфевр…

Странное дело, ему уже трудно было восстановить в памяти ее лицо, хотя оно было таким привычным и своеобразным. Он вспомнил ее черное пальто, зеленую шляпку и огромную, похожую на чемоданчик, нелепую сумку, которую она всегда таскала с собой…

Но вот Сесиль тоже убита, и сумка исчезла.

И Мегрэ застывал с поднятой кружкой пива, забыв обо всем, что его окружало. Если бы его окликнули в этот момент, он не сразу сообразил бы, где находится.

В чем же все-таки кроется несообразность?

Только не нужно слишком спешить. Только бы не вспугнуть истину, а то ей недолго снова ускользнуть…

Сесиль… Сумка… Чулан…

Задушенная тетка…

Поскольку косящая девушка тоже была задушена, все, и Мегрэ в том числе, пришли к выводу, что оба преступления…

Он вздохнул с облегчением и отпил большой глоток пенистого пива.

Ошибка была в том, черт побери, и из-за этого он вертелся по кругу, точно слепая манежная лошадь, что он искал одного убийцу.

А вдруг их было двое? Зачем предполагать заранее, что оба преступления совершены одним и тем же человеком?

– «Энтрансижан»… Экстренный выпуск «Энтрансижана»…

Мегрэ купил газету. И невольно нахмурился, увидев на первой полосе снимок, изображавший его самого, более толстым, чем он себе казался, в свирепо зажатых челюстях трубка, рука лежит на плече молодого человека в плаще, и человек этот – Жерар. Он не помнил, как положил руку на плечо брату Сесили. Вероятно, это был машинальный жест.

Но журналист уже сделал из этого свои выводы. Подпись гласила:

«Чистая случайность? Или, может быть, комиссар

Мегрэ опустил свою тяжелую лапу на дрожащее плечо виновного?»

– Какая глупость!.. Гарсон!.. Сколько с меня?..

Он был взбешен и в то же время испытывал удовлетворение. Он вышел из «Купола» более бодрым шагом, чем вошел туда. Такси! Пусть бухгалтер ворчит, пусть уверяет, что на метро быстрее всего доберешься из одного конца города в другой.

Минут десять спустя он уже окунулся в привычную ему атмосферу, вошел в свой кабинет. Там на краешке стула жался поляк, а в кресле комиссара восседал Люка.

Мегрэ подмигнул ему, и Люка вышел за ним в комнату инспекторов.

– Уже десять часов мы с Жанвье допрашиваем его. До сих пор он держался, но, кажется, начинает поддаваться…

Если чутье мне не изменяет, к рассвету он расколется. Не впервой приходилось им брать человека измором! Вот если бы вы заглянули к нам часам к двум-трем утра и нажали на него в последний раз…

– Мне некогда, – проворчал Мегрэ.

Скоро здание опустеет. Только одна лампочка будет гореть в большом пыльном коридоре, и останется только дежурный у телефона. А в кабинете Мегрэ по-прежнему будет сидеть поляк перед упорным, непреклонным Люка, которого придет подменить Жанвье, чтобы тот сбегал перекусить и пропустить кружку в пивной на площади Дофина.

– Мне никто не звонил?

– Какой-то Дандюран…

– Он ничего не просил передать?

– Что он будет сидеть дома… У него для вас есть интересная новость…

– Никто не приходил?

– Не знаю… Надо спросить у служителя…

– Вас спрашивал молодой человек в плаще с траурной повязкой. Он был очень взволнован… Спросил, когда вы придете. Я ответил, что не знаю… Он хотел узнать ваш домашний адрес, но я не дал…

– Жерар Пардон?

– Что-то вроде этого… Он не пожелал заполнить карточку…

– Давно он приходил?

– Да с полчаса назад…

– У него в руках или в кармане была газета, – сказал комиссар к большому удивлению служителя.