Цена Шагала

ГЛАВА 5

— А что я, что я, — лепетал Толик, враз потерявший всякую наглость.

— Что ты? Ну, во-первых, ты хотел пенсионера обидеть, это раз, — мягко говорил Василий Семенович. — Во-вторых, что более серьезно, ты пытался человека похитить.

— Никого я не пытался, — подал голос Толик.

— Пытался, пытался, я же видел. В-третьих, ты был в компании молодых людей, применивших оружие.

— Так это же они!

— Они, они… Ты просто не успел, дорогой. Это вот чье? — И он взял со стола предусмотрительно вынутую из кармана Толика Яном «Беретту».

— Не знаю, — мрачно сказал Толик.

— Ой ли, — не поверил ему Трегубец.

— Нашел.

— Ага, нашел. И бумажка, наверное, в кармане.

— Не, не успел, — признался Толик.

— Видишь, какой ты не предусмотрительный. Каждый день писать надо. Детективные фильмы-то смотришь? «Я, такой-то сякой-то, нашел на улице, несу сдавать. Число, дата».

— Не маленький, — пробурчал Толик.

— Ну, видишь: такой большой, а таких простых вещей не знаешь. Ладно, будем надеяться, что в остальном твоя память работает неплохо. Ношение оружия, участие в похищении человека, драка в общественном месте, сопротивление сотрудникам милиции — все вместе, ну, как минимум, семерка. А уж если я на тебя покопаю, — веришь ведь, что покопаю?

— Ваше дело, — мрачно произнес Толик.

— Значит, веришь. Так вот: если покопаю, то вся десятка ломанется, это — к гадалке не ходи. Так что колись — и скатертью дорога.

— Ну, чо, — начал Толик, — мужик один.

— Ага, дальше можешь не продолжать, — прервал его Трегубец, — знаю заранее: нанял, деньги с должника, то-се… Начнем с начала: кто твой хозяин?

— Какой хозяин? — искренне удивился Толик.

— Задам вопрос иначе: кто все это организовал?

— Паша, — честно ответил Толик.

— Паша. Уже интересно. Как Пашина фамилия?

— Черкесов.

— Настоящая фамилия? Ты учти: я ведь проверю.

— А я знаю? — насупился Толик. — В ведомостях он Черкесов.

— Вот видишь как, значит, мы уже и до ведомостей добрались. И где же и какие ведомости Паша Черкесов подписывает? Заодно и ты с ним, иначе как ты мог знать. Где?

— На фирме нашей.

— Толик, я понимаю, что разговоры — не твоя стихия, — сказал Василий Семенович, улыбаясь, — но все-таки попробуй говорить более пространно.

— А чо пространно?

— Какая фирма, где?

— «Гентрейд консалтинг».

— Ух ты, название-то какое. И кто же руководит этой фирмой?

— Геннадий Андреевич.

— Геннадий Андреевич, какой?

— Геннадий Андреевич Ермилов, — сказал Толик.

— Вот, — удовлетворенно произнес Василий Семенович. — Значит, начнем с него. Итак, Геннадий Андреевич Ермилов, насколько я понимаю, дал тебе и Паше указание привезти к нему находящегося сейчас в соседней комнате Андрея Максимовича Сорина. Я правильно понимаю?

— А хрен его знает, — с подкупающей искренностью сказал Толик. — Сказали: мужика взять и привезти. А Максимович он или Васильевич — мне то что.

— Это я понимаю и ценю. Ты солдат и выполняешь приказы.

— Ну, а я о чем, — заулыбался Толик. — Мне задание дали, я честно выполняю. Я ведь всегда честно работаю.

— Ну, то, что ты парень открытый и дисциплинированный, я уже понял. А вот любопытно, не говорил ли тебе Паша, зачем Геннадию Андреевичу Ермилову понадобился господин Сорин?

— Не-а, — сказал Толик. — Сказали: привезти; премию обещали, — мечтательно закатил он глаза.

— Ну, о премии, видимо, временно придется забыть, я так понимаю. И чем же занимается фирма «Гентрейд консалтинг»?

— А мне что? Торгуют они.

— А чем торгуют, Толик?

— А не знаю, оборудование всякое. Мне в эти дела лезть ни к чему: у нас любопытство не любят. Я зарплату получаю — и ладушки.

— Ценю твою нелюбознательность. Ну, что же. А как мне найти Павла Черкесова и его загадочного начальника?

— А чего искать-то? На фирму надо приехать, и все.

— Адрес, голуба, адрес!

— Да адрес-то я легко скажу, только вас охрана не пропустит.

— Так уж и не пропустит? — усомнился Трегубец.

— Конечно! Пропуск надо заказывать.

— Ну, а ты посодействуй.

— Да я человек маленький. Вы лучше телефон запишите в секретариат.

— Вот это дело! Вот Толик — голова! Держи бумажку и ручку. — И Василий Семенович положил перед бандитом на журнальный столик лист бумаги и карандаш.

— А руки? — обиженно спросил допрашиваемый.

— А хулиганить не будешь?

— Да чего уж, — мотнул головой Толик.

— Ну, смотри.

И Трегубец полез в карман за ключом от наручников. Достав его, он предусмотрительно прихватил левой рукой «Беретту», а правой, обойдя Толика сзади, повернул ключ в замке стальных браслетов. Толик высвободил из металлических обручей руки и с удовольствием растер начавшие уже синеть запястья.

— Ну, пиши, писатель, — сказал Василий Семенович, опускаясь на стул напротив Толика.

— Угу, — ответил бандит и взял в руки карандаш. Он склонился над бумагой, вывел семь цифр телефона кабинета Ермилова, потом на секунду задумался и сказал: — Адрес тоже записать?

— Пиши, пиши.

— Как скажете, — согласился Толик и принялся царапать на бумаге название улицы. — Вот, — сказал он, закончив, и протянул листок Трегубцу.

Но в тот момент, когда Василий Семенович наклонился вперед, чтобы взять из рук бандита бумагу, Толик вдруг резко поднял коленями столик, разделявший его и следователя, и столик, подпрыгнув в воздухе, пребольно ударил Трегубца по руке, держащей пистолет. Рука с оружием взлетела в воздух так, что дуло уставилось в потолок, и в то же мгновение Толик всей тушей навалился на следователя. Он опрокинул его на пол вместе со стулом и, буквально прессуя своей массой, потянулся к оружию, чудом остававшемуся в руках следователя.

— Ян! — заорал Трегубец, одновременно пытаясь направить дуло пистолета в физиономию бандита.

Однако Толик, несмотря на свои габариты, оказался проворнее и с хряском несколько раз влепил свой кулак в переносицу Василия Семеновича. Трегубец рухнул и затих. Толик выхватил из ослабевших рук многозарядную игрушку, вскочил на ноги и развернулся. Но в эту секунду в комнату уже влетел Ян со «Стечкиным» наперевес. Раздумывать было некогда — все решали секунды, и потому он дважды нажал на спусковой крючок. Как ни странно, звуки выстрелов показались Сорину, сидящему на кухне, не громче двух ударов молотка. Он не видел, что происходило в комнате, не видел, как округлились глаза Толика, жадно хватающего воздух, не видел, как его левая рука поползла к низу живота, пытаясь нащупать и закрыть дырки, образовавшиеся в теле, как его грузная фигура сначала опустилась на колени, как мгновенная дрожь пробежала по его телу и он ткнулся носом в паркет.

Перешагнув через убитого бандита, Ян наклонился над Трегубцом:

— Василий Семенович! Как вы, Василий Семенович?

— Мм, — застонал Трегубец.

Ян метнулся на кухню, схватил стакан с водой и так же быстро возвратился в комнату. Потом, набрав в рот порядочный глоток, он пустил веером капли по лицу своего начальника. Над левой бровью того красовался буквально на глазах набухающий кровоподтек. Трегубец открыл глаза. В голове шумело, но он не чувствовал в своем теле никаких неудобств, кроме ухудшегося зрения, что происходило хотя бы уже по той причине, что его левый глаз сильно заплыл.

— Он жив? — спросил Трегубец Яна, покосившись на распростертого на полу Толика.

— Не думаю, — ответил Старыгин.

— Ну, может, и слава богу.

— Как же так, Василий Семенович!

— Да, провел он старика! Такой был тихий, мирный, я и расслабился.

— Ну, хоть по делу?

— Да уж куда как! — ответил Трегубец, пытаясь подняться.

— Вы потихоньку, потихоньку, Василий Семенович, — приговаривал Старыгин, помогая Трегубцу. Он усадил его на стул, где еще совсем недавно сидел Толик, дал в руку заботливо прикуренную сигарету и сам, подняв другой стул, уселся напротив. — Ну?

— Да все в порядке, Янушка, все в порядке, спасибо тебе, дорогой.

— А ради чего мы все это?

— Ты прости, дружок, не стану я тебе об этом говорить: меньше будешь знать, дольше проживешь.

— Но вы-то довольны?

— Доволен, как и рассчитывал, доволен. Зови-ка сюда нашего беглеца.

— Я с вами посижу, — сказал Старыгин.

— Нет, это не тот случай, — отмахнулся Трегубец. — Ты вот что: сваргань-ка мне кофейку покрепче. Там, на кухне, кажется, запасец оставался.

— Сделаем, — ответил Ян и исчез.

Через секунду в комнату вошел Сорин.

— Ну-с, Андрей Максимович, видите, какие в жизни неприятности бывают, — и он указал левой рукой сначала себе на физиономию, а потом на тело Толика. — Вас вид покойников не очень смущает?

— Большой радости не испытываю, — ответил Сорин.

— Это ничего, это по первости трудно, потом привыкаешь.

— Надеюсь, не придется, — так же сухо отвечал Андрей.

— Да не смотрите вы такой букой, — устало произнес Трегубец. — Присаживайтесь. Ян нам сейчас кофейку принесет. Вот что, Андрей Максимович. Вам, наверно, самому любопытно узнать, кто это за вами так серьезно охотится. Вы не тушуйтесь: всю вашу историю я хорошо уже знаю.

— Скосарев? — спросил Сорин.

— И он тоже. Да и знакомец ваш, добрейший Виталий Сергеевич, много занятного мне рассказывал.

— И Виталик тоже, — угрюмо вздохнул Андрей.

— Хотите сказать, что никому сегодня верить нельзя? Зря, батенька, — прервал думы Сорина Трегубец. — Просто они также, как и вы, в переплет попали. Человек, который вами так серьезно интересуется, что даже в Лондоне до вас добрался, очень крупная фигура, и просто так вы от него не скроетесь. Картинки эти, которые вы за собой как писаную торбу по всему свету таскаете, видать, серьезных денег стоят.

— Стоят, — согласился Андрей.

— Ну, вот видите. А настоящие бизнесмены просто так серьезные деньги из виду не выпускают. Для них ваша жизнь все равно что сигарета выкуренная. Таких, как вы, простите за обидные слова, они пачками в штабеля могут укладывать.

— Об этом я догадываюсь, — сказал Сорин.

— Но все же надеетесь ускользнуть.

— Пока удавалось.

— Вот что, Андрей Максимович: не будем ходить вокруг да около. Предлагаю вам почти паритетное соглашение.

— А именно?

— Я вам обеспечиваю надежную защиту на территории, по крайней мере, Москвы и Московской области. Вы же, в свою очередь, просветите меня насчет некоторых деталей ваших злоключений, а также, если в будущем понадобится, дадите официальные показания. Заранее предупреждаю, что ни о какой уголовной ответственности по отношению к вам речи идти не будет. Так что не пугайтесь: я вас из-под удара выведу.

— Допустим, — сказал Сорин. — Вам-то это выгодно, а я, может, и так как-нибудь…

— Да мне-то это намного меньше выгодно. Тем более теперь, когда я уже знаю фамилию заказчика, скорее вам будет интересно от меня информацию получить. Да и защитой обзавестись не мешает. Итак, Андрей Максимович?

— А вы мне назовете это имя?

— Да вот уж и не знаю даже: зачем оно вам, посудите сами?

— Да хотя бы из любопытства, — парировал Сорин. — Всегда приятно знать, кто тебя заказывает, не так ли?

— Приятно-то приятно, но вот полезно ли? Вы человек молодой, в бутылку полезете, начнете какие-нибудь хитрые способы мести придумывать — тут-то вас и сцапают.

— Ну, не такой уж я дурак, — ответил Сорин.

— Эх, не зарекайтесь! Я вот побольше вашего прожил, а, смотрите, какого дурака свалял. Если бы не Ян, лежать бы мне (вместе с вами, кстати) на этом грязном полу и больше уже никогда не думать ни о картинах, ни о чем-либо другом, более или менее прекрасном.

— И все же, если мы заключаем соглашение, то первое мое условие — имя человека.

— Ну, хорошо, хорошо, — ответил Трегубец. — Ермилов Геннадий Андреевич. Что-нибудь вам это говорит?

— Ничего, — признался Сорин.

— Вот видите.

— А кто он?

— Какой-то фирмач. Лучше вы мне расскажите, как, когда и каким образом обрели вы эти самые бесценные произведения искусства, и что впоследствии с вами происходило.

— С самого начала? — спросил Андрей.

— Да-да, начните, как говорили латиняне, «ab ovo», от яйца.

И, немного поразмыслив, Андрей начал свой рассказ. Говорил он около полутора часов, прерываемый Трегубцом лишь изредка для уточнения деталей. За это время Ян дважды варил им кофе и дважды отправлялся обратно на кухню, повинуясь молчаливому указанию Василия Семеновича. Трегубец понравился Андрею, и потому он был с ним абсолютно честен и откровенен, вплоть до своего побега из больницы. Дальше его история стала грешить некоторыми купюрами. Так, например, он посчитал абсолютно ненужным рассказывать этому мягкому пожилому человеку о встрече с Люси, о личности Драгана, о разборке с ермиловским бандитом неподалеку от хранилища картин. Он подумал, что лишним было бы упомянуть и то, что картины приехали обратно в Россию. И когда Трегубец поинтересовался судьбой живописных полотен, из-за которых разгорелся весь сыр-бор, Сорин, честно глядя в глаза следователю, сказал:

— В Лондоне, Василий Семенович.

— Каким же макаром?

— Очень просто: в депозитной ячейке банка.

— Ключ, шифр?

— Ни того ни другого: моя личная подпись. Мне кажется, это надежней.

— Пожалуй, — согласился Трегубец и больше не возвращался к этому вопросу.

Когда рассказ Сорина подошел к концу, Василий Семенович потер, по привычке, виски и сказал:

— Так. Ну, с вами все понятно. Вот что, милейший Андрей Максимович, вы сейчас где обитаете?

— А это важно?

— До некоторой степени.

— Скажем, у подруги.

— У подруги. Постойте, постойте, ага! Уж не у Лены ли Старковой?

— Однако, — произнес удивленный Сорин.

— Профессиональная память. Я же вами довольно долго занимался. Вот только достать вовремя не успел: кто ж мог предположить, что вы так лихо за границу улепетнете. Как вам, кстати, визу удалось получить?

— Я давно собирался, — еще раз соврал Сорин, — задолго до всех событий. А тут так совпало.

— Угу, — отметил про себя Трегубец. — Надеюсь, паспорт у вас, Андрей Максимович, с собой?

— А в чем, собственно, дело? — поинтересовался Сорин.

— Очень вы суетливы, молодой человек. Боюсь, как бы не упустить вас еще раз.

— Что вы имеете в виду?

— Пути Господни неисповедимы, Андрей Максимович. Вдруг завтра вам вновь взбредет в голову покинуть пределы нашей родины. Я, конечно, мог бы заблокировать аэропорты, дороги… Но зачем нам с вами эта лишняя суета. Давайте будем взаимно вежливы: вы мне отдадите свой паспорт, а я, в свою очередь, обязуюсь хранить его как зеницу ока.

— Не доверяете?

— Не то что не доверяю, но, как говорится, «свой глазок смотрок».

— Ради бога. Только у меня его нет с собой.

— Это не проблема. Где он у вас? У вашей Елены?

— Нет, дома.

— Почему же вы не носите его с собой?

— Какой паспорт вы имеете в виду?

— Естественно, заграничный: не хочу же я создавать вам трудности с проверкой паспортного режима. Остановит вас какой-нибудь постовой, заберет вас в отделение, а там — ищи-свищи вас по КПЗ.

— И что же вы предлагаете?

— Очень просто. Сейчас Ян и вы заскочите к себе на квартирку, отдадите ему общегражданский, так сказать, заграничный, и — ступайте подобру-поздорову. Да, кстати, телефончик черкните, чтобы мне лишний раз в деле не копаться.

— Телефон Старковой? — уточнил Сорин.

— Именно его.

— Пожалуйста. — Андрей взял протянутые ему ручку и бумагу и написал семь цифр. — Только когда будете звонить, — предупредил он Василия Семеновича, — пожалуйста, не объявляйте, что вы из милиции, незачем пугать бедную девушку.

— Ну, что вы, что вы, Андрей Максимович, вы меня уж совсем за пустоголового держите. Да, вот еще. Прежде чем мы с вами расстанемся, надеюсь, ненадолго, прошу вас запомнить: по первому же моему требованию (будем называть это убедительной просьбой) являться на место обозначенной встречи.

— Не могу же я бросить все свои дела и ждать вашего звонка, как влюбленная девица!

— Никто и не просит: всегда договоримся. Тем не менее не манкируйте нашими свиданиями.

— Постараюсь, — сухо ответил Сорин.

— Ну, вот и отлично, — засмеялся Трегубец. — А теперь прошу в карету и… Ян! Проводи молодого человека. Довези его до дома, отними у него документик и возвращайся. А я покуда передохну здесь маленько: уж больно крепким оказался этот Толик, до сих пор в голове шумит.

— Хорошо, Василий Семенович. Ну, пошли, — сказал Ян и легонько приобнял за плечи Сорина.

— Я, простите, не люблю фамильярности, — сказал Сорин, отодвигаясь.

— Смотри, какая цаца!

— Господин следователь, уймите вашего подчиненного.

— Ян, Ян, ты особенно не напирай: молодой человек оказал нам любезность и, надеюсь, впредь еще не раз окажет. Ты уж помягче с ним.

— Не сахарный, не растает, — ответил Ян, проверяя, на месте ли ключи от машины.

Была ли его грубость и строгость по отношению к Сорину напускной, или просто он свято чтил указания начальника, но, так или иначе, всю дорогу до дома Андрея Старыгин ему не докучал и, когда они поднялись в квартиру, был так же спокоен и вежлив; дождался, пока Сорин найдет свой паспорт, взял его, внимательно прочитал фамилию и, сличив фотографию с оригиналом, махнул на прощание рукой и отчалил.

Оставшись наконец в одиночестве, Андрей рухнул в кресло возле любимого письменного стола и принялся осмысливать ситуацию. Несмотря на все ужасающие события прошедшего дня, он не мог сказать, что день этот был тяжелым и неудачным, напротив, плюсов в нем оказалось больше, чем минусов. Во-первых, он узнал имя своего «заказчика». Как использовать это знание, Андрей еще не представлял, но понимал, что рано или поздно фамилия «Ермилов» встретится ему и, может быть, не только здесь, а даже и за рубежом. Сорин отлично понимал всю тщетность надежд на более подробную информацию о Ермилове Геннадии Андреевиче: Трегубец никогда не скажет ему, кто он и чем занимается, а включать в это дело каких-либо дальних знакомых Андрей боялся не только потому, что это может произвести лишний шум, но и в силу того, что людям такого рода поиски могут серьезно навредить. «Хватит смертей, — сказал он себе, — хватит. В конце концов, отягощать лишней кровью свою душу я не намерен».

Второй приятной неожиданностью за сегодняшний день он посчитал для себя встречу с Василием Семеновичем. «Мужик он ушлый, — думал Сорин, — и если его держать на поводке, то пользы от него будет больше, чем вреда. По крайней мере, пока беседа наша прошла весьма успешно». Он мысленно похвалил себя за то, что скрыл детали пребывания в Лондоне, и подумал о том, что теперь уже ничто не мешает ему пойти в турагентство. «Конечно, — говорил Андрей себе, — этот следак уверен, что он отрезал мне пути отхода. Значит, никаких усилий проконтролировать мои попытки получения визы он предпринимать не будет. Он не дурак и понимает, что новый паспорт достать раньше, чем через месяц, я не успею. На этом стоит сыграть. А поскольку он во мне заинтересован, да и на картинки пока не покушается, защита от него всегда будет». Он чертыхнулся, вспомнив, что не спросил контактного телефона у Трегубца, но сразу же другая мысль пришла ему в голову: «Интересно, а почему он сам не предложил мне этого? Почему беседа наша происходила на какой-то квартире?» И тут же мысли закружились в голове с лихорадочной скоростью. «В операции по моему задержанию участвовали двое: он и его помощник. От милиции мы убежали. Бандита один из них убил, и вызывать опергруппу, кажется, никто из них не собирался. Следовательно, — вот это уже становится занятным, — следовательно, он работает на свой страх и риск. Трудно представить себе, что операцию по задержанию бандита, или даже подозреваемого, проводят всего два человека. Нет, чтение детективов все-таки полезная вещь. Значит, он сам на волоске. Значит, любое мое слово и начальство Трегубца инкриминирует ему самоуправство, и господину следователю не поздоровится. Это стоит использовать, конечно, в крайнем случае».

Сорин хлопнул себя по коленям и потер от удовольствия руки. «Ага, Василий Семенович, значит, не только вы меня на привязи держите паспортом. У меня против вас тоже припасен маленький скелетик. Но это в будущем. Вернемся, однако, к господину Ермилову. Что предпримет он? Я к нему не попал, один из его людей убит. Если он не дурак и обладает связями, а он наверняка ими обладает, то быстро вычислит неуловимого господина Трегубца. И, вычислив, попытается его устранить. Вопрос в том, какими способами? Вряд ли он пойдет на убийство мента. А вот снять с работы или послать в какую-нибудь дальнюю командировку — при деньгах и связях можно устроить. Следовательно, я опять буду под прицелом. Нет, хватит, хватит прохлаждаться: пора валить из благословенной родины. Ну, что ж, начнем, благословясь».

Андрей прошел в коридор, порылся в стопке рекламных газет, складированных у входной двери, выбрал парочку и вернулся в комнату. Минут десять он листал прессу, выискивая нужные ему объявления. Потом выписал телефоны на отдельную бумажку (он всегда любил аккуратность во всех важных делах), пододвинул к себе телефон и начал набирать номера.

Нужную фирму он нашел почти сразу.

— Да, конечно, — сказала ему миловидная, судя по голосу, барышня. — У нас есть обзорные экскурсии по Берлину, четыре дня.

— А как с визами?

— Визы? За это надо отдельно платить.

— А если срочно?

— Сто долларов.

— Меня это устроит. Сколько стоит экскурсия?

— От пятисот пятидесяти.

— А есть ли у вас путевки на ближайшее время?

— Вы имеете в виду горящие? — спросила девушка.

— Да хоть бы и горящие.

— Есть через четыре дня. Хотите?

— Замечательно. Когда к вам можно подъехать?

— Можно и сегодня, мы до семи.

— Скажите ваш адрес.

Девушка продиктовала, Сорин записал.

— Хорошо, через полтора часа буду.

Он повесил трубку, проверил наличность, с сожалением заметив, что она практически истаяла и всех его денежных запасов оставалось тысяча сто долларов, потом прошелся по квартире, покидал в сумку чистые рубашки, белье, носки, переодел брюки, еще раз с грустью осмотрел свое когда-то уютное жилище и вышел за дверь. «Что ж, вперед к новым подвигам», — сказал себе Андрей.

Пока Старыгин и Сорин ездили за паспортом, Василий Семенович не терял времени даром. Он созвонился с Дмитрием Владимировичем Пакиным и договорился о вечерней встрече в маленьком кафе на Петровке из серии в последнее время вошедших в моду забегаловок крупного проекта «Шуры-Муры».

Когда они встретились и сели за стол, Трегубец даже не подозревал, что Сорин, вместо того чтобы дрожать, как осиновый лист, в ожидании его, Трегубца, звонка, уже оплатил путешествие в Германию и, бережно сложив квиток об оплате в кошелек, ехал на метро домой, предвкушая крепкую приятную выпивку и хороший секс, в котором он так нуждался после насыщенного событиями дня.

— Вот что, Дмитрий Владимирович, — сказал Василий Семенович Пакину после того, как они сели за столик и попробовали зеленый салат. — Узнал я тут одно имечко — то самое имечко, о котором я так давно мечтал. И любопытно мне: что у тебя есть на этого человека.

— Подожди, Василий Семенович, не торопись, — прервал его Пакин. — Я человек точный и обещания свои выполняю. Сначала послушай меня.

— Изволь.

— Людей, близких твоему Кошенову, в нашей картотеке четыре.

— Ну-ну.

— Первый: Шпак Андрей Иосифович, генеральный директор компании «Глобнефть», собиратель русского авангарда, 49 лет, имеющий двадцатичетырехлетнюю любовницу-наркоманку.

— Неинтересно, дальше, — сказал Трегубец.

— Пижемский Лев Валерианович, 63 лет, доктор физико-математических наук, в прошлом заведующий одной из крупных лабораторий, впрочем, это тебе не важно: от дел он уже отошел. Коллекционер, библиофил, собирает все, равно как и торгует всем.

— Следующий, — попросил Трегубец.

— Ермилов Геннадий Андреевич…

— Генеральный директор «Гентрейд консалтинг», — прервал Пакина Трегубец.

— Ого. В цвет? — спросил Пакин.

— Именно. За это стоит выпить.

— Только чуть-чуть, — попросил Дмитрий Владимирович, — печень что-то пошаливает.

— О, брат, за здоровьем нужно следить. Ну да пятьдесят грамм лечебных — не помеха, — и Трегубец потянулся бутылкой к рюмке Пакина. Они выпили. Пакин кинул в рот маленький маринованный огурец и вопросительно посмотрел на Трегубца. — Ну, говори, говори.

— Что тебя интересует?

— Практически все.

— Все рассказывать долго, да и опасно. Одно тебе могу сказать: как раз недавно Геннадий Андреевич Ермилов выезжал в Лондон. Встречался ли он там с Кошеновым — сказать тебе не могу, но то, что был — это несомненно.

— Ну, раз уж был, то непременно встречался, — сказал Трегубец. — Тем более, что…

— Что? — прервал его Пакин.

— Впрочем, это не важно. Одним словом, я уверен: встречался.

— Хорошо. Что тебя интересует по поводу этого джентльмена?

— Чем он занимается? Не томи, Дмитрий Владимирович. Целый день пытаюсь выяснить, никак понять не могу.

— Никто понять не может. Снаружи это довольно простая фирма: есть издательский концерн — холдинг, как это нынче принято называть, издает какую-то никому не нужную рекламную продукцию, что-то о природе, что-то о погоде и тому подобное, то есть то, что бесплатно в аэропортах распространяется.

— Понимаю, далее.

— Далее интересней. Видишь ли, выпускают они один занятный журнальчик, тоже бесплатный, причем, я бы сказал, «спецраспространения»: для крупных коммерсантов, для заводов, фирм.

— Какова же тематика?

— А вот это — самое любопытное, — улыбнулся впервые за весь вечер Пакин. — Журнальчик называется «Война и мир».

— То есть? — удивился Трегубец.

— А то и есть: война, то есть средство нападения, и мир, то есть средство защиты.

— Любопытно.

— Само по себе издание безобидное: печатают статьи каких-то инженеров, что-то таскают из Интернета, что-то — из устаревших научных справочников, ну, объявления всякие о международных салонах, о предложениях заводов-изготовителей и так далее. Но печатают они его — закачаешься!

— За рубежом? — спросил Трегубец.

— Именно. В Италии. Есть там на севере одна маленькая типография. С нашими издателями практически не контактирует, с итальянскими тоже. Но зато имеет плотные контакты с Югославией и, как ни странно, с Ираном.

— Кораны издают? — усмехнулся Трегубец.

— У-гу, — кивнул Пакин, — со специллюстрациями. Видишь ли, Василий Семенович, для тебя это материи тонкие и, вероятно, мало знакомые. Но несколько моих ребят по-тихому покопались в издательских сметах этого журнальчика «Война и мир». И очень любопытно: себестоимость каждого номера выползает долларам аж к десяти, то есть отпускная в таком случае со всеми таможенными издержками должна быть никак не меньше тринадцати. А ты представляешь себе журнал стоимостью в триста-четыреста рублей, который бесплатно — заметь, бесплатно — распространяется?

— На что не пойдешь ради рекламы, — сказал Трегубец.

— Это конечно. Но вот интересно: рекламы чего? Содержать такое убыточное издание, ставя под удар всю свою финансовую политику — не такую, я тебе скажу, и сильную, — есть ли смысл?

— Действительно, смысл не ясен, — согласился Трегубец.

— Только на первый взгляд, — парировал Пакин. — Ну, предположим, все остальные его газетки и журнальчики приносят…

— Но как? Ты же говоришь, они бесплатные?

— Ах, боже мой, какие же вы, милиционеры, наивные! До седых волос дожил, а про оплаченные материалы не слыхивал!

— Чего же? — обиделся Трегубец. — Ну, один материал, ну, два.

— Весь журнал, — сказал Пакин.

— Пусть так, — согласился Василий Семенович. — И что из этого следует?

— Следует хотя бы то, что каждый номер рекламного издания приносит ему свой доход. А доход этот, по подсчетам моих ребятишек, весьма незначительный. А фирма у него ой-ей-ей какая серьезная.

— Да, мне тут уже один тамошний работник рассказывал: и охрана, и пропускной режим.

— Вот-вот, видишь, ты уже в курсе.

— Не пойму, к чему ты клонишь?

— Подумай еще раз. Ермилов — типография — Югославия — Иран…

— Оружие? — удивился Трегубец.

— Я тебе ничего не говорил, — ответил Пакин. Потом пожевал губами и добавил: — Вариант не исключенный. — После чего он сам потянулся к бутылке, налил себе и Трегубцу по рюмке, молча предложил выпить и после того, как они опрокинули стопочки, сказал: — Вот что, Вася. Ты, конечно, не дитя малое и учить тебя, наверное, поздно, но мой тебе добрый совет: не вяжись ты с этим человеком.

— Даже так? — спросил Трегубец.

— Именно. Если я прав, а я редко ошибаюсь, не в свои сани ты метишь. Переедут полозьями, и следа не останется.

— Ну, это мы будем посмотреть, — сказал Трегубец, немножко бравируя.

— Кто посмотрит, а кто полежит, — ответил Пакин, мрачнея.

— Хорошо, Дима, — перешел на более спокойный, дружеский тон Трегубец. — Представим, что ты прав — только представим, — и завязки у него с этим делом плотные. Откуда у него дровишки-то?

— Ты имеешь в виду технику? — переспросил Пакин.

— Естественно.

— Это государственные дела.

— А поприжать его, чтобы он занервничал, невозможно?

— Я в эти игры не играю, — ответил Пакин.

— Не ерепенься, обожди. Я же не имею в виду, что у тебя есть прямой выход на министра обороны.

— А и был бы — не пошел бы, — ответил Дмитрий Владимирович.

— Меня другое интересует. Ну, государственные игры — государственными. Но должен же человек себе что-то в карман прятать.

— Думаешь, от государства ничего не укроешь? — усмехнулся Пакин.

— Я не об этом. По нынешним временам, по их характерам — ну, никогда я не поверю, чтобы сделки они все честно между собой проводили.

— Хочешь сказать, что Ермилов может работать еще и в темную, на свой карман, так сказать?

— Вот, вот, вот.

— Есть глухие сведения, — поморщился Пакин, — только и это тебе не по зубам.

— Говори, говори, не томи.

— Понимаешь, Васенька, в его окружении мелькает один темный человечек. Такой Цуладзе — ничего не говорит тебе это имя?

— Грузин какой-то? — спросил Трегубец.

— Грузин-то грузин, да не совсем. Зовут этого Цуладзе Аслан.

— Ну и что? Нормальное грузинское имя.

— Не грузинское имя: у него, понимаешь ли, отец грузин, а мать — чеченка.

— Опаньки! — сказал Трегубец. — Намекаешь на связи?

— Намекаю, намекаю. Он, конечно, не очень светится, да и вообще в Москве бывает наездами, но человек весьма занятный: то его в Тбилиси видят, то он в Грозном появляется, а то в Париже возникает. И приблизительно раз в месяц с твоим Ермиловым встречается, перезванивается, беседует, одним словом.

— Ты хочешь сказать… — начал Трегубец.

— Я ничего не хочу сказать. Но если бы тебе удалось каким-то образом их теплую компанию нарушить, может быть, это тебе и помогло бы.

— А ты?

— На мою помощь не рассчитывай. Я как машина-компьютер: ты у меня спросишь, — если, конечно, пароль знаешь, — я тебе расскажу. А бегать за бандитами я не умею.

— Как мне найти этого Цуладзе?

— Эх, подведешь ты меня под монастырь, Василий Семенович!

— Ты же меня знаешь, Дмитрий Владимирович, я — человек-могила.

— Вот в одной с тобой и окажусь. Я тебе так скажу: встреча эта у нас с тобой последняя, более мне не звони, и я к тебе не подойду. А если и напорешься, я тебя не узнаю.

— Уяснил, — ответил Трегубец.

— А теперь тебе — мой прощальный поклон, запоминай. — И, едва шевеля губами, Пакин назвал Трегубцу номер мобильного телефона Цуладзе. — Все, — сказал он, завершив диктовку. — Запомнил?

— Запомнил, запомнил, — ответил Трегубец.

— Я ухожу. За обед, извини, расплатишься сам.

— За твои добрые слова я бы тебя еще тремя обедами накормил.

— В следующей жизни, — ответил Пакин. — Будь.

Он поднял со стула видавший виды ветхий портфельчик, быстро накинул кашне, курточку, и был таков.

«Да, — сказал себе Трегубец, выливая остатки водки, которую им принесла официантка, в рюмку, — недаром говорится: «многие знания — многие печали». Ладно, господин Ермилов, посмотрим, кому чару пить, кому здраву быть».

— Эй, девушка, будьте добры, посчитайте мне, — подозвал он официантку.

Если для Сорина и Трегубца день оказался насыщенным и интересным, то Геннадию Андреевичу он принес осложнения. Прослушав сообщение Павла о происшедшем в сквере у андреевского памятника, он сразу же понял, что спутал его пасьянс следователь по особо важным делам Трегубец. «Больше некому, — сказал себе Геннадий Андреевич. — Что-то мне этот мент стал надоедать. На Полозкова в данном случае надежда не велика: что старик может? Уволить? Как бы не за что: пойди докажи его участие. Постращать, выговор влепить? Да мне это не спасение. Нет, конечно, мне надо подходить кардинально. Жалко, Славочки нет: вот уж кого совесть не мучила. Паша, конечно, мальчик тоже расторопный, но слишком молодой еще. Тут надо что-то хитренькое придумать, чтобы комар носа, так сказать… Впрочем, валить его сразу нет резона. Раз Сорин к нему попал, значит, из цепких ментовских объятий вряд ли скоро вырвется. Мне бы поговорить с этим, как его? — Он покопался в досье, скопированном с личного дела Трегубца, и нашел имя. — Василием Семеновичем. Мне бы с этим Василием Семеновичем потолковать сперва, куда же он этого юношу заныкал. Ох, нервно все это, глупо, а отступаться нельзя».

Если бы кто-нибудь, знающий расклад, спросил бы у Геннадия Андреевича: почему он так рвется получить эти картины? Ради денег? То Геннадий Андреевич ответил бы честно: не только. Деньги, конечно, манок серьезный, и упускать их он не намерен, но дело не только в них. За свою не очень долгую, но, в целом, успешную жизнь Геннадий Андреевич никогда не проигрывал по-крупному. Медленно, вязко он опутывал всех своих конкурентов и потенциальных противников сетками угроз, долговых обязательств, компрометирующих материалов и всегда выходил победителем, сколько бы времени и сил ни стоила ему эта борьба. И вот теперь, столкнувшись с никому не интересным журналистом, он чувствовал себя крайне неуютно, потому что игра, продуманная им с начала и до конца, вдруг начинала давать сбои, переходила на какие-то новые поля, меняла правила, то кружилась на одном месте, то бежала так быстро, что он едва успевал анализировать изменения. Эта цепь случайных удач, выпадавших на долю непрофессионала Сорина, дико раздражала Ермилова и заставляла его отыскивать все новые и новые решения, забирая массу времени и нервных сил. Единственное, что спасало Геннадия Андреевича в этой ситуации, это почти врожденное умение мыслить холодно. Несмотря на то, что ненависть к Сорину, Трегубцу и ко всем, вклинившимся в его планы, росла день ото дня, он все же мог спокойно и жестко анализировать ситуацию и потому довольно быстро нашел единственное правильное решение.

— Паша, — вызвал он по селектору. Когда Паша зашел, он протянул ему лист бумаги с прикрепленной к нему скрепкой фотографией. — Пашенька, посмотри внимательно на лицо этого человека. Это тот, кто встретил тебя у Гоголя?

— Ах ты, черт! — Паша всмотрелся в фотографию. — Ну конечно: пенсионер сраный!

— Этот, как ты изволил выразиться, пенсионер — следователь по особо важным делам. Зовут его Василий Семенович Трегубец, он зубр еще тот: около сорока лет работы в органах. Опыта таким, как ты, на четверых хватит. Так что не тушуйся, что он тебя заделал, по иному, по сути, и быть не могло. Но дело не в этом. Теперь, когда ты знаешь, с кем имеешь дело, тебе, я думаю, полегче будет. А нужно мне, чтобы ты подобрал пару-тройку толковых ребят, не из тех козлов, как Витек твой, или как там его еще, а действительно смекалистых, незаметных, чтобы не столько кулаками двигать могли, сколько думать умели. Найдешь таких?

— Поищем, Геннадий Андреевич.

— Поищи, поищи. И направь-ка ты всех этих орлов за Василием Семеновичем. Нужно мне буквально все: весь его график, весь распорядок дня, куда ездит, зачем ездит, с кем встречается. Сможете сфотографировать — еще лучше, записать — совсем хорошо. Сроку тебе даю два-три дня, скажем, три, но через три дня полный отчет должен лежать у меня на столе. И запомни, Паша: это очень серьезно.

— Не беспокойтесь, Геннадий Андреевич, все обеспечу, из кожи вон вылезу, а сделаю, — сказал Паша, мечтающий оправдаться за постыдный провал с Сориным.

— Ну и отлично. Приступай.

Утро следующего дня было для Трегубца напряженным. Сперва, прогулявшись с Яном по «Эрмитажу», он выяснил все подробности избавления от тела Толика.

— Да вы не нервничайте, Василий Семенович, — говорил Ян, — все по-тихому. Мы с пареньком одним из 83-го погрузили его в багажничек, отвезли в лесочек за кольцевую, карманы, само собой, прочистили, землицей завалили — и домой.

— Гляди, Ян, чтобы без сучка, без задоринки.

— Понимаю, не маленький.

— Ах, как мне в таком виде перед начальством красоваться, — вздохнул Василий Семенович, указывая на огромный фингал под глазом.

— Да вы придумайте что-нибудь.

— Не люблю я врать, Ян, однако придется. Будем надеяться, что пронесет. Ну, ты давай, ступай на службу. Если что, скажи, что я во второй половине появлюсь: мне тут еще по делам пробежаться надо.

— Счастливо, Василий Семенович.

— Будь, — сказал Трегубец, и они расстались.

Дальнейший маршрут Василия Семеновича был довольно путанным. Он заезжал в несколько районных отделений милиции, переговаривался там с какими-то людьми, потом посетил центральный офис московской телефонной сети, пару раз звонил кому-то из автоматов, перекусил на бегу около какой-то палатки и, наконец, в районе трех появился в Управлении. Однако не прошло и получаса, как снизу от дежурного ему начали постоянно названивать, вызывая к проходной. Так он трижды спускался и возвращался в свой кабинет с конвертами и папками для бумаг. Удача в этот день сопутствовала Василию Семеновичу, и ни Полозков, ни даже Ковалев не потревожили пожилого следователя.

К концу рабочего дня, выпив немереное количество чашек кофе и скурив почти пачку сигарет, Василий Семенович наконец привел в порядок разрозненный пасьянс, поступавший к нему целый день отдельными наборами карт. По привычке выстраивая схему в блокнотике, он начал суммировать полученные сведения. Телефон, данный ему Пакиным, действительно был зарегистрирован на Аслана Цуладзе, сорока двух лет от роду, уроженца Нальчика, прописанного в Москве с 1995 года. Далее Трегубец узнал, что Аслан Цуладзе проживал на Большой Грузинской улице один в трехкомнатной квартире. Правда, пометил себе в блокноте Трегубец, извлекая информацию из очередной бумажки, у Аслана имелась постоянная связь с некоей Светланой Алексеевной Горловой, двадцати шести лет, уроженкой Москвы, бывшей манекенщицей, а ныне владелицей небольшой галереи современного искусства в Кисельном переулке.

Собственно, ключевые сведения этим исчерпывались. Были еще мелкие детали, которые Василий Семенович собирался каким-то образом использовать, но пока не знал как. Во-первых, информация о задержании Аслана Цуладзе за вождение машины в нетрезвом состоянии, во-вторых, туманные агентурные сведения о том, что он всегда носит оружие, и, наконец, указание на то, что Цуладзе, как и говорил Пакин, ежемесячно курсирует между Москвой, Грозным и Тбилиси. «Это калач тертый, — сказал себе Василий Семенович, — к нему на кривой козе не подъедешь». Он, конечно, не рассчитывал ни испугать, ни надавить на Цуладзе, тем более не мечтал попасть в его ближнее окружение, да и, собственно, сам Аслан был ему абсолютно без надобности. В его голове роились лишь туманные идеи о создании напряженных отношений между Ермиловым и Цуладзе. Однако двухходовой комбинацией здесь было, конечно, не обойтись. И потому Василий Семенович решил начать со Светланы Алексеевны.

«Будем надеяться, что ребята на месте», — говорил себе Трегубец, поднимаясь на этаж в отдел, занимающийся хищениями произведений искусства. Ему повезло. И через час, весьма довольный разговором, он вернулся в свой кабинет. «А что, — сказал он вдруг вслух, — давненько я не смотрел выставки современного искусства. Не поехать ли мне развеяться». И, быстро упаковав необходимые вещи в портфель, отправился в путь.

Через полчаса он уже подходил к красивой филенчатой двери с надписью «Галерея Дезире». Он потянул за начищенную до блеска медную ручку и оказался в теплом уютном холле, стены которого были обтянуты тканью, освещенном мягким светом маленьких лампочек, тех, что используют для подсветки произведений искусства. На звон колокольчика, прикрепленного к входной двери, в фойе выпорхнула девушка лет девятнадцати-двадцати, маленькая, черноволосая, в короткой зеленой юбке и туфлях на высоких каблуках.

— Здравствуйте, — улыбнулась она. — Вы хотите посмотреть картины?

— Именно, — ответил Трегубец, улыбаясь сколь можно приветливо.

— Раздевайтесь, пожалуйста. Давайте я возьму ваше пальто.

Трегубец кинул на руки девушке видавший виды светлый прорезиненный плащ на стеганой красно-зеленой подкладке, пригладил ладонью седеющие редкие волосы и вступил в выставочный зал. На его счастье, на стенах не было ничего такого, что могло бы вызвать сразу реакцию отторжения у человека, несведущего в изобразительном искусстве. Никаких анилиновых и акриловых выкрутасов, никаких инсталляций и концептуальных построек: мягкие абстрактные работы, выдержанные в пастельных тонах, слегка примитивистские пейзажи, уютные жанровые сцены. Трегубец не торопился. Он медленно переходил от холста к холсту, останавливался, наклонялся вперед, чтобы прочесть имя автора, делал шаг-другой назад, задумчиво глядел, — в общем, старался максимально соответствовать облику если не ценителя, то продвинутого любителя искусств, по крайней мере так, как сам себе представлял.

Девушка, встретившая его в фойе, неотступно следовала за ним.

— Это все продается? — спросил у нее Василий Семенович.

— Конечно, — ответила она.

— А как вас зовут?

— Надя, — сказала девушка и почему-то покраснела.

— Наденька, я что-то не вижу здесь цен.

— Вам нужен прайс-лист? Я сейчас принесу, подождите, пожалуйста. — Она скользнула за белую крашеную дверь и через минуту появилась вновь, неся в руке стопочку сколотых листков. — Вот посмотрите.

Трегубец извлек из кармана очки, медленно водрузил их на нос и стал не спеша изучать содержание прайс-листа. «Однако неплохо живут эти современные художники, — подумал он про себя, пробегая глазами колонку цифр. — Полторы тысячи, две с половиной тысячи, три тысячи долларов…»

Стараясь разрядить возникшую паузу, девушка сама завела разговор:

— Если вас заинтересует какая-то конкретная работа, мы можем обсудить ее стоимость.

— Иначе говоря, вы хотите сказать, что у вас можно торговаться? — спросил Трегубец.

— Ну-у, да, — ответила Надя, вновь краснея.

— А что, хорошо идут дела у галереи?

— Мы не жалуемся, — ответила Надя. — Вас что-то заинтересовало?

— Д-да, пожалуй, — протянул Трегубец. — Ну, например, вот эта работа. — И он указал рукой на пейзаж, отдаленно напомнивший ему почему-то малых голландцев.

— А, это Терпухов, — сказала Надя. — Очень хороший художник из молодых. Сейчас посмотрим. — Она взяла из рук Трегубца прайс-лист и быстро перелистнула несколько страниц. — Вот она. Тысяча восемьсот.

— Это в долларах? — уточнил Трегубец.

— В условных единицах, — ответила Надя.

— Ну, не знаю, — задумался Василий Семенович.

— Нет, если вы точно хотите ее купить, мы можем немножко сбавить цену.

— Понимаете, — сказал Трегубец, — я вообще-то больше люблю антиквариат, настоящую старую живопись. Мне кажется, что дух времени, который живет в старых полотнах, он как-то притягателен, настоящий, что ли. А эти современные — они еще неизвестно, будут классиками, не будут…

— Я вас понимаю, — сказала девушка. — Конечно, более надежно покупать известные имена, но они и стоят дороже. А тут вы можете стать первооткрывателем замечательного мастера.

— Так то оно так, — сказал Трегубец, — да время у нас неспокойное. Старую картину всегда продашь, а эту, современную…

— Конечно, конечно. А что вы собираете?

— Да разное, — ответил Василий Семенович. — Живопись.

— Ну а какую живопись? — настаивала девушка.

— Вот авангард, — сказал Трегубец, вспоминая свой разговор с Сориным, — авангард русский я люблю.

— О, это очень дорого и очень редко попадается на рынке.

— А вы совсем не занимаетесь авангардом?

— Ну, я не знаю, это нам не по профилю. Может быть, вы со Светланой Алексеевной поговорите?

— А кто это Светлана Алексеевна?

— Это наш директор.

— А она сейчас здесь?

— Да. Хотите, я спрошу, может ли она вас принять?

— Сделайте одолжение, — сказал Трегубец.

Надя опять исчезла за крашеной дверью. На сей раз она отсутствовала уже несколько минут. Наконец, появилась вновь в сопровождении молодой дамы высокого роста с длинными светлыми волосами, одетой в строгий светло-серый костюм и такие же серые замшевые туфли.

— Добрый день. Я директор этой галереи, — сказала дама, — меня зовут Светлана Алексеевна.

— Очень приятно, — ответил Трегубец, — Аркадий Иванович.

— Надя мне сказала, что вы интересуетесь старым искусством.

— Да, есть такая страстишка у старика.

— Ну, полно, полно, какой же вы старик, — произнесла хозяйка галереи, стараясь польстить потенциальному клиенту.

— Ну, спасибо, спасибо, — ответил Трегубец.

— Вы ищете что-нибудь конкретное?

— Ну, разве сейчас можно найти что-нибудь конкретное. Сама жизнь наша неконкретная, — отшутился Трегубец. — Так, вообще что-нибудь из русского авангарда.

— И все же, что именно? Попова, Экстер, Эндер, Гончарова, «Бубновый Валет»…

— О, я не настолько разбираюсь в искусстве. Так, покупаю то, что нравится.

— Что же вам уже удалось купить?

— Да вот Шагала.

— Неужели подлинник? — заинтересовалась Светлана Алексеевна.

— Да, небольшая картиночка.

— И что же еще?

— Кандинского.

— Живопись? — подняла брови Горлова.

Василий Семенович понял, что вступил на скользкую почву.

— Нет, маленький рисунок.

— А экспертиза у вас есть?

— Вы имеете в виду бумаги, подтверждающие подлинность? — переспросил Трегубец. — Конечно, есть.

— Поздравляю вас, — сказала Светлана Алексеевна, — уже двух таких имен достаточно, чтобы в черный день обеспечить себя и свою семью.

— Надеюсь, что черный день наступит еще не скоро, — обезоруживающе улыбнулся Василий Семенович.

— Значит, вы пополняете свое собрание?

— Стараюсь по мере возможности. Можете мне посодействовать?

— Право, не знаю, — сказала Светлана Алексеевна. — Ну, пройдемте ко мне в кабинет. Наденька, сделай нам кофейку.

Через все ту же крашеную дверь они прошли в коридор за выставочным залом и, пройдя мимо двух железных дверей, за которыми, как подумал Трегубец, располагалось хранение галереи, оказались в небольшом, но очень уютном кабинете хозяйки. Журнальный стол, кресло, два маленьких дивана, телевизор, мини-бар, холодильник, компьютер на отдельном столике, — в общем, все то, что составляет сегодня интерьер процветающего офиса.

— Присаживайтесь, — сказала Светлана Алексеевна и указала рукой на диван.

— Благодарю, — ответил Трегубец и опустился на мягкое сидение.

Надя вместе с чашками кофе появилась бесшумно и так же бесшумно исчезла.

— Ну-с, — сказала Светлана Алексеевна, — смотрите. — И протянула Трегубцу небольшую пачку фотографий. — Это Куприн периода «Бубнового Валета», — стала давать она пояснения. — Вот это Судейкин, довольно редкий, один из вариантов «Балаганчика». Ну, это «Мир искусства» — вам не интересно, — пролистнула она пару карточек. — А вот Экстер, — показала она на фотографию темной картины, будто перечеркнутой синими и черными полосками.

— И сколько же стоит Экстер? — спросил Трегубец.

— Вот эта вещь, она, приблизительно, пятьдесят на семьдесят сантиметров по размеру, холст, масло.

— С подтверждением? — поинтересовался «потенциальный покупатель».

— Конечно, Третьяковская Галерея.

— И сколько же?

— Ну, мы можем обсудить цену отдельно. Изначально владельцы хотели тридцать тысяч.

«Боже мой!» — сказал про себя Василий Семенович. Уловив тень смущения на его лице, Светлана Алексеевна тут же произнесла:

— Вам кажется, что это дорого? Напрасно. На «Сотби» и «Кристи» такие вещи стоят куда дороже.

— Но мы же в России, — поправил ее Трегубец.

— Конечно, именно поэтому всего тридцать тысяч. Но если хотите, я могу поговорить о некотором снижении цены.

— Да, в принципе такая работа меня могла бы заинтересовать.

— Вы можете оставить свои координаты? — спросила Горлова.

— Давайте я лучше к вам загляну. Когда вы можете привезти работу?

— Ну, если вы серьезно намерены…

— Да-да, вполне серьезно, — прервал ее Василий Семенович.

— Тогда, пожалуй, послезавтра. Часика в два вас устроит?

— Вполне.

— Приезжайте прямо без звонка. Но, на всякий случай, я вам дам свою визитку. — И Горлова протянула Трегубцу маленький картонный квадратик.

— Спасибо. Очень рад был познакомиться. Надеюсь на плодотворное сотрудничество.

— Очень рада. Жду вас послезавтра в два, — сказала Светлана Алексеевна, поднимаясь вслед за Трегубцом.

— Всего доброго. Не провожайте, я найду дорогу.

— Ждем, — еще раз повторила она вслед удаляющемуся следователю.

Одевшись и выйдя на улицу, Василий Семенович задумался. «Что-то больно легко пошла она на контакт с совсем незнакомым человеком, — сказал он себе. — Все-таки тридцать тысяч — не игрушка, да и дела эти явно по документации не проходят. Не наивная же она, в конце концов, девочка, чтобы так доверяться первому встречному. Что-то здесь не так. Но на встречу пойти необходимо».