Легкий ароматный ветерок гулял по парку, весело врывался в распахнутые окна следственного отдела восемьдесят седьмого участка. Было пятнадцатое апреля, и температура поднялась до шестидесяти пяти градусов по Фаренгейту.[30] Солнечные блики позолотили пол и стены комнаты. Мейер Мейер сидел за столом и вяло читал отчет одного из своих коллег. На его лысой макушке устроился солнечный зайчик, на губах играла блаженная улыбка, хотя в отчете речь шла о разбойном нападении. Положив щеку на ладонь, чуть согнув руку в локте, устремив взгляд голубых глаз на листок с машинописным текстом, он купался в солнечном свете, словно еврейский ангел на куполе Дуомо. Когда зазвонил телефон, ему показалось, что разом запели сотни жаворонков. Мейер Мейер был в превосходном настроении.
— Детектив Мейер, — сказал он, снимая трубку. — Восемьдесят седьмой участок.
— Я вернулся, — услышал он голос в трубке.
— Очень приятно, — отозвался Мейер. — А кто это?
— Полно вам, детектив Мейер, — произнес голос, — неужели вы так быстро меня забыли?
Голос и вправду показался Мейеру смутно знакомым, хотя он никак не мог припомнить, когда он его слышал. Он нахмурился.
— Я занят, мистер! — сообщил он загадочному абоненту. — Мне не до шуток.
— Говорите, пожалуйста, погромче, — сказал голос. — Я, видите ли, глуховат.
Ничего вроде бы не изменилось. Пишущие машинки, столы, стулья, телефоны, шкафы с картотекой, клетка для задержанных, бачок с питьевой водой, плакаты с фотографиями разыскиваемых уголовников, оборудование для снятия отпечатков пальцев — все вроде бы оставалось на своих местах, и в отделе по-прежнему резвились солнечные блики, но этот звонок и возникший из небытия голос словно лишили комнату защитного слоя позолоты, обнажили ее унылую, мрачную сущность. Мейер нахмурился, покривился. В трубке только потрескивали помехи. Мейер был в отделе один и не мог попросить кого-то из коллег выяснить, откуда звонят. Кроме того, если звонил и впрямь тот, при воспоминании о котором у Мейера так упало настроение, он вряд ли будет занимать линию так долго, чтобы можно было попытаться установить номер, с которого сделан звонок. Мейер даже подумал, что вообще зря снял трубку — странное чувство, посетившее полицейского при исполнении служебных обязанностей. Пауза затягивалась. Мейер не знал, что сказать. Он чувствовал себя неловко. Положение выглядело глупым. В голове у него вертелось: "Господи, неужели опять все сначала?"
— Послушайте, — нарушил он молчание. — Кто вы?
— Вы прекрасно знаете, кто я.
— Нет, это неправда.
— Правда. Или же вы глупее, чем я думал.
Наступила новая пауза.
— О’кей, — сказал Мейер.
— Угу.
— Что вы хотите сказать? Что вам нужно?
— Терпение, терпение.
— Черт побери, что вам нужно?
— Если будете ругаться, я вообще не стану с вами разговаривать, — сказал абонент и повесил трубку. Мейер Мейер какое-то время сидел и слушал гудки, потом вздохнул и положил трубку на рычажки.
Если тебя угораздило пойти работать в полицию, то есть люди, без которых ты отлично мог бы обойтись. Глухой был из их числа. Он начал с того, что чуть было не спалил полгорода, пытаясь ограбить банк. Потом он снова возник и отправил на тот свет смотрителя парков, заместителя мэра и еще несколько человек. Он убивал, осуществляя сложный план по вымоганию большой суммы денег, который провалился по чистой случайности. Полицейские отлично обходились без этого человека, и его третье появление — чего бы он на сей раз не задумал, — было им решительно ни к чему.
— Зачем он нам нужен? — кипятился лейтенант Бернс. — Лично я без него прекрасно проживу. Ты уверен, что это был он? — спросил он Мейера.
— Голос похож.
— Зачем он мне, когда у меня есть домушник с кошками? — сказал Бернс, подошел к окну и выглянул в парк. Там прохаживались влюбленные парочки, матери катили коляски с младенцами, девочки прыгали через веревочку, а патрульный беседовал с человеком, выгуливавшим собаку. — Нет, он мне совершенно не нужен, — проворчал Бернс, вздохнул и отошел от окна.
Бернс был крепкого сложения, широкоплеч, коренаст. Волосы его были сильно подернуты сединой, лицо казалось грубоватым, голубые глаза смотрели сурово. Он производил впечатление человека, умело контролирующего вулкан, который в нем поселился. Внезапно он ухмыльнулся и сказал Мейеру:
— Если он еще раз позвонит, скажи, что мы все вышли.
— Очень остроумно, — вздохнул Мейер.
— Между прочим, мы даже не знаем, он ли это на самом деле.
— По-моему, он, — угрюмо буркнул Мейер.
— Ладно, подождем следующего звонка.
— Если это он, то обязательно позвонит, — с какой-то печальной уверенностью отозвался Мейер.
— Так, что будем делать с этим домушником-кошатником? — спросил Бернс. — Если мы его не остановим, он обчистит все дома по Ричардсон-драйв.
— Этим сейчас занимается Клинг.
— Когда вернется, пусть напишет отчет.
— Ладно, а что делать с Глухим?
— Если позвонит, выслушай его, узнай, чего он хочет. — И тут Бернс второй раз за это время удивил Мейера. Он опять улыбнулся и сказал: — Может, он хочет сдаться.
— Вот именно, — вздохнул Мейер.
Ричардсон-драйв была небольшой улочкой, отходившей от Силвермайн-овал. На ней стояло шестнадцать жилых домов, и двенадцать из них за последние два месяца посетил вор-домушник. Он чистил квартиры и удалялся, оставляя котенка.
Согласно полицейской мифологии, домушники — это сливки криминального мира. Это умелые профессионалы, которые способны быстро и бесшумно проникнуть куда угодно, невзирая на все запоры, мгновенно оценить обстановку, учуять, где хозяева прячут самое ценное, молниеносно обчистить квартиру и спокойно удалиться, растворившись в ночи. Согласно полицейскому фольклору, это истинные джентльмены, прибегающие к насилию, только когда обстоятельства загоняют их в угол, или если сами становятся объектами насилия. Если послушать, как детективы отзываются о домушниках (за исключением воров-наркоманов, которые все жуткие дилетанты), можно подумать, что их занятие требует тщательной подготовки, полной самоотдачи, жесткой самодисциплины и немалой отваги. Именно из полицейского жаргона, кстати сказать, в повседневный обиход вошло выражение "отвага домушника". Это профессиональное уважение, с оттенком зависти, это снятие шляпы перед ловкостью и изобретательностью оппонента ощущалось в том, как детектив Берт Клинг допрашивал мистера и миссис Ангиери из дома 638 по Ричардсон-драйв.
— Чистота и порядок, — хмыкнул он, имея в виду отсутствие следов от стамески на окнах, выломанного замка на двери, признаков применения стеклореза или лапчатого ломика.
— Это точно, — буркнул мистер Ангиери, человек лет пятидесяти восьми, в яркой рубашке с коротким рукавом и шоколадным загаром. И то и другое он приобрел на Ямайке. — Мы всегда все запираем. Как-никак это большой город…
Клинг еще раз взглянул на замок. Да, такой не откроешь полоской целлулоида, да и вокруг не было царапин от фомки.
— У кого-нибудь еще есть ключи от вашей квартиры? — спросил он.
— Да, у техника-смотрителя, — ответил мистер Ангиери. — У него ключи от всех квартир этого дома.
— Я понимаю. А еще у кого?
— Есть ключ у моей матери, — сказала миссис Ангиери. Она была немного моложе мужа. Ее глаза на загорелом беспокойном лице метали молнии. Клинг понимал, что ее до глубины души задело бесцеремонное вторжение в квартиру постороннего, который как ни в чем не бывало расхаживал по ее дому, разглядывал ее вещи, а потом нагло унес то, что по праву принадлежало ей и ее мужу. Ее, похоже, оскорбила не столько сама по себе утрата ценностей, которые, скорее всего, были застрахованы, но сама идея такого подлого и коварного вторжения. Если один негодяй мог забраться к ним в дом и обворовать, то где гарантия, что другой не может войти и убить?!
— А не могла она зайти сюда в ваше отсутствие?
— Зачем?
— Ну, я не знаю. Посмотреть, все ли в порядке.
— Нет.
— Или, чтобы полить цветы.
— У нас нет цветов, — сказал мистер Ангиери.
— Кроме того, маме восемьдесят четыре года, — подала голос миссис Ангиери. — Она не выезжает из Риверхеда, где живет.
— Она не могла передать ключ кому-то еще?
— Сильно сомневаюсь, что она вообще помнит про ключ. Мы передали его много лет назад, когда только сюда въехали. Она ни разу им не пользовалась.
— Дело в том, что вокруг нет никаких царапин, следов, — сказал Клинг. — Поэтому можно подумать, что грабитель открыл замок ключом.
— Вряд ли это мистер Коу, — сказал мистер Ангиери. — Он на такое не способен, верно, Марта?
— Кто такой мистер Коу? — поинтересовался Клинг.
— Техник-смотритель.
— Я все-таки поговорю с ним, — сказал Клинг. — Видите ли, в районе произошло двенадцать квартирных краж, и всюду один почерк — все сработано чисто, никаких следов, никаких взломов. Поэтому, если техники-смотрители не вступили в сговор… — Тут Клинг улыбнулся и миссис Ангиери тоже улыбнулась. — Клинг напоминал ей сына, такой же высокий — шесть футов два дюйма, такая же хорошая мальчишеская улыбка. Только у ее сына волосы были каштановые, а у Клинга светлые. Но все равно он напоминал ей сына, и это несколько повысило ее настроение.
— Мне нужен список того, что у вас пропало, — говорил между тем Клинг.
— По-вашему, есть возможность вернуть это? — спросил мистер Ангиери.
— Конечно. Мы рассылаем списки по комиссионкам, ломбардам. Иногда результаты превосходят все ожидания. Правда, часто награбленное сбывается через посредников, и тогда уже найти вещи бывает трудно.
— Вряд ли что-то ценное вор потащит в комиссионку, — пожала плечами миссис Ангиери.
— По-всякому бывает. Хотя, честно говоря, тут все обстоит сложнее, поскольку, похоже, в этом районе действует большой профессионал, и, наверное, он пользуется услугами скупщика. Так или иначе, не помешает оповестить магазины и ломбарды о том, что у вас пропало.
— Ну, ну, — вздохнул мистер Ангиери. — Оповестите.
— Скажите, а котенка вы не видели?
— Котенка?
— Да, обычно вор оставляет в квартире котенка. В виде визитной карточки. Среди квартирных воров хватает остряков, которые считают, что могут безнаказанно водить за нос честных граждан. И полицию тоже.
— Ну, если этот ваш вор совершил двенадцать квартирных краж и вы его не поймали, получается, что он и правда водит полицию за нос, — сказал мистер Ангиери.
— Но котенка не было? — смущенно покашляв, спросил Клинг.
— Нет.
— Обычно он оставляет котенка на комоде или на туалетном столике — маленького такого, с месяц от роду. Разных мастей и пород.
— Зачем? — удивилась миссис Ангиери.
— Я же говорил, это вроде как его визитная карточка. Ему кажется, что это очень остроумно.
— Ну-ну, — снова сказал мистер Ангиери.
— Итак, может, вы все-таки составите список украденного? — спросил Клинг.
Техником-смотрителем был чернокожий по имени Реджинальд Коу. Он сообщил Клингу, что работает в этой должности с сорок пятого года, после демобилизации из вооруженных сил. Он также сообщил, что воевал в Италии и там был ранен в ногу, отчего и теперь хромает. Ему положена военная пенсия, и вместе с жалованьем техника это позволяет сводить концы с концами и кормить семью: жену и троих детей.
Он и его семья занимали квартиру в шесть комнат на нижнем этаже дома 638. Именно там и состоялась беседа Клинга с Коу: они сидели в безукоризненно чистой кухне за столом с эмалированной столешницей и попивали пиво. В соседней комнате дети Коу смотрели телевизор, и время от времени взрывы их смеха заглушали реплики мужчин на кухне.
Реджинальд Коу был чернокожим, трудягой, ветераном войны, честным семьянином и радушным хозяином. Любой полицейский, подозрительно относившийся к нему мог бы считаться расистом, предателем, хамом, а также плохо воспитанным гостем. Так или иначе, Берт Клинг сразу утратил необходимую для детектива объективность: ему очень понравился его собеседник. С другой стороны, у Коу имелся второй ключ от квартиры, где произошла кража, а поскольку даже херувимы, случалось, убивали топорами своих матерей, Клинг волей-неволей выполнял должностную инструкцию, задавая рутинные вопросы. Так или иначе, ему нужно было чем-то занять себя, попивая холодное пиво.
— Мистер и миссис Ангиери утверждают, что улетели на Ямайку двадцать шестого марта. Это совпадает с теми сведениями, что имеются у вас?
— Конечно, — кивнул Коу. — Они улетели в пятницу вечерним самолетом. А перед тем, как поехать в аэропорт, сказали мне, что их не будет, и попросили приглядеть за квартирой. Я вообще люблю быть в курсе, в доме жильцы или куда-то уехали.
— Ну и вы приглядывали за квартирой? — спросил Клинг.
— Да, — сказал Коу и с удовольствием отхлебнул пива.
— Каким образом?
— Я заглянул туда в первую среду после их отъезда, а потом еще через неделю, опять в среду.
— Вы запирали за собой дверь?
— Конечно.
— Вам не показалось, что кто-то там побывал?
— Нет, все было в полном порядке. Шторы задернуты. Вещи прибраны. Никакого разора. Короче, все было не так, как при их возвращении.
— Значит, вы заходили в среду?
— Да.
— Минуточку, — Берт посмотрел на свой календарик. — Это было седьмого апреля?
— Наверное. Я числа не помню.
— Получается, что ограбление случилось между седьмым и прошлой ночью. Вы не видели в этот период никаких подозрительных личностей в доме?
— Нет. Вообще-то я стараюсь следить, чтобы в дом не заходили разные жулики. Знаете, как бывает: являются, говорят, что они ремонтники или там доставили товар, а сами вынюхивают, нельзя ли утащить то, что не приколочено гвоздями. Нет никого такого не было… Патрульный — хороший парень, он знает в лицо всех местных, и, если появляется какой-то подозрительный субъект, он может остановить его и спросить, что он тут делает.
— А кто патрульный?
— Майк Ингерсолл. Хороший парень.
— Знаю такого, — кивнул Клинг.
— Он работает тут уже давно. Ему под сорок. Дважды отмечался в приказе за храбрость.
— Когда вы обнаружили, что квартира ограблена?
— Я ничего не обнаружил, — сказал Коу и снова выпил пива. — Когда я в последний раз там был, все было в полном порядке. Но вчера вечером вернулись хозяева и увидели, что в квартире побывал вор. Они сразу позвонили в полицию. — Коу помолчал и спросил: — Как вы думаете, это как-то связано с другими кражами в округе?
— Скорее всего…
— Но как он проникает в квартиры?
— Через дверь. Отпирает ее ключом.
— Да? Но вы не думаете…
— Нет, — перебил его Клинг.
— Потому что, если у вас на этот счет есть какие-то подозрения, то сразу скажите…
— Я не думаю, чтобы вы имели какое-то отношение к этой краже, мистер Коу — или к тем, что случились раньше.
— Бот и отлично, — сказал Коу, подошел к холодильнику и спросил: — Еще пива не желаете?
— Мне пора, — сказал Клинг.
— Был рад с вами познакомиться.
Часов в шесть вечера, когда Клинг собирался уже домой, позвонил Джозеф Ангиери.
— Мистер Клинг, мы нашли котенка.
— Простите?
— Вы говорили, вор всегда оставляет котенка.
— Так. И где же вы нашли его?
— За комодом. Лежал там мертвый. Маленький такой, серый с белым. Наверное, свалился и ударился головкой. Он вам нужен?
— Вряд ли, мистер Ангиери.
— А что с ним делать?
— Ну, как-то избавьтесь от него…
— Выбросить на помойку?
— Можете.
— Или лучше похоронить в парке?
— Как вы считаете лучше.
— Да, еще одна мелочь. Я вспомнил о ней, когда вы уже ушли.
— Я вас слушаю, мистер Ангиери.
— Замок… Перед тем как уехать на Ямайку, мы сменили замок. Знаете, все эти квартирные кражи… Так вот, если квартирный вор имел ключ…
— Я понимаю, что вы имеете в виду, мистер Ангиери. Как фамилия слесаря?
Детектив Стив Карелла был высок. И фигура, и походка Кареллы говорили о том, что он в хорошей физической форме. У него были карие, слегка раскосые глаза, которые придавали его угловатому лицу чуть восточный вид, что находилось в противоречии с его итальянским происхождением. Опущенные книзу уголки глаз придавали ему грустное выражение, что опять-таки находилось в противоречии с его оптимистической натурой. Он двинулся к звонившему телефону, как бейсболист, готовый завладеть легкой добычей. Он взял трубку, сел на краешек стола и сказал:
— Восемьдесят седьмой участок, детектив Карелла слушает.
— Вы уплатили подоходный налог, детектив Карелла?
Сейчас была пятница, шестнадцатое апреля, и Карелла выполнил свой гражданский долг еще шестого, за девять дней до последнего срока. И хотя он сильно подозревал, что звонил или Сэм Гроссман из криминалистической лаборатории, или Ролли Шабриер из окружной прокуратуры — оба любили маленькие телефонные розыгрыши! — что-то в нем все-таки напряглось, как и положено от звонка, якобы исходившего из налогового управления.
— Да, заплатил, — отозвался Карелла, вполне довольный тем, как он принял вызов. — С кем я разговариваю?
— Никто меня не помнит, — грустно отозвался голос? — Мне даже становится немножко обидно.
— Это, значит, вы? — сказал Карелла.
— Ну конечно, кто же еще?
— Детектив Мейер говорил, что вы уже звонили, — сказал Карелла. — Как поживаете? — Он подал знак Хэлу Уиллису за соседним столом, но тот поднял голову и недоуменно покосился на Стива, не понимая, чего тот от него хочет. Стив стал крутить пальцем, словно набирая номер по телефону. Хэл кивнул и тотчас же позвонил в службу безопасности телефонной компании, чтобы те проверили, откуда произведен звонок по номеру Фредерик 7–8025.
— Сейчас ничего, — отозвался голос. — Хотя некоторое время назад в меня всадили пулю. Вам это известно, детектив Карелла?
— Слухами земля полнится.
— В ателье портного. На Калвере.
— Да, да.
— Причем, кажется, пулю в меня всадили именно вы, детектив Карелла. Если я правильно помню.
— Да, я тоже припоминаю что-то в этом роде. — Карелла вопросительно посмотрел на Уиллиса, а тот кивнул и подал знак, чтобы Стив продолжал занимать своего абонента светской беседой.
— Это довольно неприятно, — сказал Глухой.
— Что ж, ничего не поделаешь, бывает.
— Но и я, кажется, в свое время, подстрелил вас?
— Верно. Из дробовика.
— Выходит, мы квиты?
— Не совсем. Дробовик будет посерьезнее, чем пистолет.
— Вы, наверное, пытаетесь проследить, откуда я звоню, детектив Карелла?
— Как мне это сделать? Я тут кукую один-одинешенек.
— Нехорошо говорить неправду, — сказал Глухой и повесил трубку.
— Ну как? — спросил Карелла Уиллиса.
— Итак, мисс Салливан? — сказал тот в трубку, затем пожал плечами. — Все равно спасибо. — Он закончил разговор и, посмотрев на Кареллу, проворчал: — Не помню уж, когда нам в последний раз удалось проследить, откуда звонят.
Хэл Уиллис был самый низкорослый детектив в отделе — он едва-едва соответствовал минимальному стандарту в пять футов восемь дюймов. У него были худощавые руки и беспокойные карие глаза игривого терьера.
Упругой походкой он подошел к столу Кареллы. Казалось на ногах у него не полицейские ботинки, а кроссовки.
— Он еще позвонит, — буркнул Карелла.
— Послушать со стороны, так трепались два старых приятеля.
— В каком-то смысле мы и есть старые приятели.
— Что мне делать, если он опять объявится? — спросил Уиллис. — Нести всю эту ахинею?
— Нет, он парень смышленый. Он никогда не занимает линию больше, чем пару минут.
— Чего ему нужно? — спросил Уиллис.
— Черт его знает! — отозвался Карелла и вспомнил слова, которые только что произнес: "В каком-то смысле мы и есть старые приятели".
Он поймал себя на том, что почему-то перестал рассматривать Глухого как Главного Врага. Интересно, было ли это как-то связано с тем, что его жена Тедди была глухой от рождения? Странно, что он вообще стал воспринимать ее как глухонемую, только когда заявил о себе Глухой. Он никогда не испытывал трудности в общении с Тедди. Ее глаза были ее ушами, а ее руки говорили очень многое. Тедди могла с помощью жестов устроить настоящий шквал и, напротив, закрыв глаза, заставить мужа тратить гнев впустую. Глаза у Тедди были карие, темные, почти как и ее волосы. Этими глазами она внимательно следила за его губами, за его пальцами. Последние отлично освоили азбуку глухонемых, которой она его научила. Тедди была красивая, страстная, отзывчивая и страшно проницательная. И еще она была глухонемой. Но последнее для него было нечто вроде той черной бабочки, которую она вытатуировала на плече давным-давно, — это были лишь внешние приметы женщины, которую он любил.
Когда-то он ненавидел Глухого. Теперь ненависть прошла. Когда-то его страшили сообразительность и самообладание этого человека. Но и это теперь прошло. В каком-то смысле ему даже было интересно снова услышать голос Глухого. С другой стороны он был бы рад, если бы тот исчез так же внезапно, как и появился. С какой стати он опять возник? Это был вопрос, на который Карелла не знал ответа. Карелла вздохнул и привел пишущую машинку в рабочее положение.
Со своего стола подал голос Хэл Уиллис:
— Только его еще нам не хватало. Особенно в такую хорошую погоду. Мы и без него отлично обойдемся.
Часы в детективном отделе показывали — десять пятьдесят одна. С последнего звонка Глухого прошло полчаса. Больше он не звонил, и Кареллу это ничуть не огорчало. Словно в подтверждение слов Уиллиса насчет того, что они отлично обойдутся без Глухого в такую чудесную погоду, отдел заполняли полицейские, правонарушители и их жертвы, а за окном голубело небо, светило солнце и температура достигала уже семидесяти двух градусов. Была пятница, шестнадцатое апреля.
Полицейские поговаривали, что при теплой погоде они, то есть правонарушители, сползаются отовсюду, как тараканы. Сотрудники Восемьдесят седьмого участка никогда не могли посетовать на безделье, но уже давно заметили, что в холодную погоду преступлений совершается гораздо меньше, чем в теплую. Зимой голова больше болела у пожарников. Хозяева многоквартирных домов не очень-то разорялись на теплоснабжение, несмотря на все предписания отделов здравоохранения, и потому в квартирах трущобных районов возле Колвера и Эйнсли было лишь немногим теплее, чем в иглу эскимоса. Обитатели трущоб, сражаясь с плохой электропроводкой, крысами, протекающими трубами, отваливающейся штукатуркой, нередко, чтобы немного согреться, начинали пользоваться керосиновыми обогревателями, которые часто приводили к загораниям. Зимой, в любой отдельно взятый период времени, на территории Восемьдесят седьмого участка случалось пожаров больше, чем в прочих районах города вместе взятых. И, соответственно, было меньше проломленных черепов. Когда ты сильно мерзнешь, требуется слишком много усилий, чтобы разжечь в себе страсть к преступлению. Но теперь зима прошла, весна входила в свои права, а с ней явились все стародавние ритуалы — праздники земли, гимны новой жизни и так далее, и тому подобное. Когда принималось пригревать солнце, жизненные соки начинали циркулировать быстрее, и нигде в городе это не достигало такого накала, как в Восемьдесят седьмом участке, где жизнь и смерть всегда находились в слишком тесном соседстве, а жизненные соки слишком часто выплескивались наружу, окрашивая все в алый цвет крови.
У человека, обхватившего руками патрульного, в грудь вонзилась стрела. Разумеется, была вызвана "скорая", но никто не знал, что делать с беднягой до прибытия врачей. Полицейским еще никогда не приходилось иметь дело с человеком, которому в грудь вонзилась стрела, кончик которой выступал из спины.
— Какого черта ты его сюда притащил? — допрашивал Хэл Уиллис патрульного.
— А что мне было делать? Оставить его бродить по парку? — пробормотал тот.
— Это было бы самое разумное, — прошептал ему на ухо Хэл. — Пусть с ним возились бы ребята из управления больниц. Ты понимаешь, что этот парень запросто может подать на нас в суд за то, что его приволокли в участок.
— Ты так думаешь? — произнес патрульный и побледнел как полотно.
— Ладно, садитесь, — сказал Уиллис раненому. — Что с вами приключилось?
— В меня всадили, стрелу.
— Это я вижу. Присядьте. Вы меня слышите? В чем, собственно, дело?
— В меня всадили стрелу, — повторил раненый.
— Кто?
— Не знаю. Разве в нашем городе есть индейцы?
— Сядьте, — в третий раз сказал Уиллис. — Сейчас приедет "скорая".
— Лучше уж я постою.
— Почему?
— Сидеть больнее.
— Но крови вроде мало, — сказал Уиллис.
— Знаю, но все равно больно. Вы вызвали "скорую"?
— Да, я же сказал, она скоро приедет.
— Который час?
— Около одиннадцати.
— Я гулял в парке, — говорил раненый, — потом почувствовал острую боль в груди. Решил, что у меня закололо сердце. Потом гляжу — в груди стрела.
— Сядьте, не действуйте мне на нервы!
— А что "скорая"?
— Говорят вам, едет.
По клетке для задержанных расхаживала блондинка в белой блузке и короткой коричневой юбке. Она подошла к решетке, схватилась за нее руками и сердито крикнула:
— Я ничего такого не делала! Отпустите меня!
— Патрульный говорит обратное, — заметил Карелла. — По его словам, вы полоснули вашего приятеля бритвой по лицу и горлу.
— Он это заслужил.
— Вы задержаны по обвинению в разбойном нападении первой степени, — сообщил ей Карелла. — Как только вы успокоитесь, я возьму у вас отпечатки пальцев.
— Я не собираюсь успокаиваться.
— Но и мы никуда не торопимся.
— Знаете, что я сделаю?
— Знаю. Вы успокоитесь, дадите нам взять у вас отпечатки пальцев. И если у вас в голове осталась хоть капля здравого смысла, вы будете молить Бога, чтобы ваш приятель не сыграл в ящик.
— Лучше бы он сдох. Ну-ка сейчас же отпустите меня, кому говорят?!
— Ни в коем случае. И не вопите так, а то у меня лопнут барабанные перепонки.
— Я сейчас разденусь догола и скажу, что вы пытались меня изнасиловать.
— Мы будем рады посмотреть на вас без одежды.
— Думаете, я шучу.
— Хэл, девушка хочет устроить нам стриптиз.
— Вот было бы здорово, — отозвался тот.
— Суки поганые! — крикнула девушка.
— Милые речи, — отозвался Карелла.
— Думаете, я не разденусь?
— Делайте, что хотите, — сказал он и направился к патрульному, который стоял рядом с двумя юнцами, прикованными наручниками друг к другу и к дубовому столу, на котором стояло оборудование для снятия отпечатков пальцев.
— Ну, Фред, что тут у тебя?
— Врезались на "кадиллаке" в витрину магазина на Стеме, — сказал патрульный. — Оба наширялись. А машину украли два дня назад на Южной стороне. Она в списке…
— Раздевайся, крошка, покажи нам свои сиськи! — крикнул один из парней девице.
— А мы подтвердим, что они на тебя напали, — подхватил второй.
— Кто-нибудь пострадал?
— Нет. В магазине был только владелец, да и тот находился за прилавком.
— Ну так что скажете? — спросил Карелла молодых людей.
— В каком смысле? — поинтересовался первый, с длинными черными волосами и бородой. Он был в джинсах, полосатой рубашке и коричневой куртке. Время от времени он бросал взгляды на клетку, по которой снова стала расхаживать девица.
— Вы действительно въехали на машине в витрину?
— На какой машине?
— Голубой "кадиллак", который был украден в среду у дома шестнадцать ноль четыре на Стюарт-плейс, — напомнил патрульный.
— Это вам приснилось, — сказал первый.
— Ну, давай снимай блузку, красотка, — крикнул его приятель. Ростом пониже первого, с длинными каштановыми волосами и серыми глазами. Одетый в грубые коричневые брюки и мексиканское пончо. Рубашки не было. Он поглядывал на клетку, обитательница которой застыла у двери, словно обдумывая следующий ход. — Ну, давай! — снова крикнул он. — Или ты струсила?
— Заткнись, шпана! — отозвалась девица.
— Итак, вы украли машину, — продолжал Карелла.
— Не понимаю, о какой машине речь, — сказал первый парень.
— В которой вы врезались в витрину бакалеи.
— Мы не ехали в машине, приятель, — сказал первый.
— Мы летели! — сказал второй, и оба дико захохотали.
— Пока не будем оформлять арест, Фред, — сказал Карелла. — Пусть сперва придут в себя. Отведи их к сержанту Мерчисону, скажи, что они так наширялись, что не подозревают о своих правах. — Он обернулся к ближайшему из парней и спросил: — Тебе сколько?
— Пятьдесят восемь, — отозвался тот.
— А мне шестьдесят пять, — сообщил его приятель.
— Тащи их вниз, — распорядился Карелла, — и не сажай с остальными, вдруг они еще несовершеннолетние.
Патрульный отцепил наручники, которыми парни были прикованы к столу, и повел их к решетчатой перегородке, разделявшей отдел и коридор. Уже у выхода бородатый обернулся к клетке и крикнул девице:
— Тебе просто нечего показывать!
После чего он расхохотался, а патрульный толкнул его в спину дубинкой.
— Думаешь, мне слабо? — обратилась блондинка к Карелле.
— Радость моя, нам совершенно плевать на то, что ты сделаешь, — сказал Карелла и двинулся к столу Клинга, возле которого сидела пожилая женщина в черном пальто, скромно положив руки на колени.
— Ке вергонья,[31] — сказала та, качнув головой в сторону клетки.
— Да, — кивнул Карелла. — Вы говорите по-английски, синьора?
— Я живу в Америке сорок лет.
— Тогда расскажите, что случилось.
— Кто-то украл мой кошелек.
Карелла придвинул блокнот.
— Как вас зовут, синьора?
— Катерина ди Паоло.
— Ваш адрес?
— Это не розыгрыш? — раздался вдруг чей-то голос.
Карелла повернул голову. У входа в отдел стоял человек в белом халате и недоверчиво обводил комнату взглядом.
— У вас действительно в кого-то всадили стрелу? — продолжал допытываться он.
— Вот он, — сообщил Уиллис, показывая на раненого.
— Действительно, стрела, — удивился представитель "скорой", и глаза его округлились.
— Насилуют! — вдруг заверещала девица. Карелла обернулся к ней и увидел, что она стащила с себя блузку и лифчик.
— О Боже, — вздохнул он. — Извините меня, синьора, обратился он к Катерине ди Паоло и пошел к клетке.
Тут зазвонил телефон. Карелла снял трубку.
— Пойдемте, мистер, — сказал человек в белом халате человеку со стрелой в груди.
— Они меня раздели! — верещала девица.
— Ке вергонья, — повторила пожилая женщина в черном и неодобрительно поцокала языком.
— С вашей помощью я хочу похитить полмиллиона долларов, — услышал Карелла в трубке голос Глухого. — В последний день апреля.
Манильский конверт, который поступил в отдел, был адресован Стиву Карелле. Имя получателя напечатано на машинке. Обратный адрес отсутствовал.
Письмо отправили в Айзоле за день до этого. В конверте между двух полосок картона была фотография.
— Это же Дж. Эдгар Гувер! — сказал Мейер.
— Точно, — кивнул Карелла.
— Что это может значить?
— Это даже не фотография, — сказал Карелла. — Это фотокопия.
— Что скажешь? — спросил Мейер.
— Похоже, это наш приятель.
— Первый выстрел?
— Скорее всего.
— Но почему именно Гувер?
— Почему бы нет?
— Что он задумал?
— Ума не приложу.
— А ты припомни. Приложи немножко ума.
— Ну, в наш последний разговор он сказал, что собирается с нашей помощью похитить полмиллиона долларов. Причем в последний день апреля. Сейчас… — Карелла посмотрел на часы в отделе, девять пятьдесят две, и мы получили фотокопию портрета Гувера. Либо он пытается сообщить нам кое-что существенное, либо он пытается сообщить нам кое-что несущественное, либо он не пытается сообщит нам ровным счетом ничего.
— Блестящая логика, — сказал Мейер. — Ты не думал заняться детективной работой?
— Думал, думал. Просто я вспоминаю его прежние методы. Помнишь, лет десять назад он пытался создать у нас впечатление, что он задумал ограбить один банк, а на самом деле его интересовал совсем другой. Кстати, это тоже было запланировано на последний день апреля.
— Верно.
— И он чуть было не удрал с денежками.
— Точно.
— Он дает нам понять, что замыслил операцию. Хотя при этом не сообщает ничего конкретного. Ему так интереснее. Вспомни, как он повел себя в последний раз. Заранее сообщил о своих будущих ходах, отправил на тот свет пару городских начальников, потом даже заявил о намерении убить самого мэра. Но все потому, что на самом деле собирался вымогать крупные суммы у других людей, а убийства больших шишек ему были нужны в качестве наглядного примера. Для устрашения. Вот потому-то я и говорю, что этот портрет может означать нечто и, наоборот, может не значить ровным счетом ничего.
Торговца замками звали Станислав Джаник. Его магазин являл собой темную клетушку между ломбардом и химчисткой на Калвер-авеню. Стена за прилавком была облицована досками с колышками, на которых висели заготовки ключей. Каждый снабжен номером, соответствовавшим номеру в каталоге. В случае с ключами от машин указывался также год изготовления машины и ее марка. По магазинчику разгуливали шесть взрослых кошек, и сильно воняло кошачьей мочой.
— Мистер Джаник? — произнес Клинг.
Услышав обращение, тот оторвался от ключа, над которым работал, и выключил станочек. Зубы у него были желтые от никотина, и рядом в пепельнице лежала шерлокхолмовская трубка. На прилавке лежали металлические заготовки. Слесарь оттолкнул их в сторону и сказал:
— Да, это я. Чем могу быть полезен.
Говорил он с акцентом, но с каким, Клинг так и не мог угадать. Берт вытащил бумажник, открыл его, показал пришпиленный к внутренней стороне напротив своего удостоверения значок и сказал:
— Я из полиции. Хочу задать вам несколько вопросов.
— Что вас интересует?
— Я расследую, квартирные кражи на Ричардсон-драйв.
— Так.
— И мне сказали, что вы устанавливали замок в квартире, которую недавно обчистил неизвестный вор.
— В какой? — спросил Джаник. Тут же большая черно-белая кошка прыгнула с пола на прилавок и подставила голову хозяину, чтобы тот ее погладил. Он начал машинально поглаживать кошку, глядя на Клинга через очки с толстыми стеклами.
— В квартире мистера Джозефа Ангиери в доме шестьсот тридцать восемь по Ричардсон-драйв.
— Да, ставил, — кивнул Джаник.
— Какой замок?
— Простой цилиндрический. Не особенно надежный, — ответил Джаник, продолжая гладить кошку.
— Что вы хотите этим сказать?
— Ну, мистер Ангиери обратился ко мне, потому что решил поменять замок. Из-за всех этих квартирных краж. А я сказал, что обыкновенный цилиндрический замок не такая уж надежная защита от воров. Я предложил ему поставить врезной замок Джонса… Вы знакомы с такими врезными замками?..
— Вполне.
— Он гораздо лучше. Даже если вы отодвинете цилиндр, там есть такая предохранительная заслонка, которая мешает его открыть. Я также рекомендовал замок Фокса. Раз уж он так боялся взломщиков.
— Вы неплохо разбираетесь в повадках взломщиков, мистер Джаник.
— Я всю жизнь занимаюсь замками, — Джаник пожал плечами и спихнул кошку с прилавка. Та оказалась на полу, недовольно мяукнула, потянулась и отправилась в угол, где принялась лизать ухо коричневой ангорке. — Я сказал мистеру Ангиери, что если он потратит чуть больше денег, то это окупится. В смысле, поставит более дорогой замок. Но он сказал, что его не прельщают такие расходы. И чем же дело кончилось? Он сэкономил немного на замке, но в его квартиру кто-то залез и унес все ценное. Это называется экономия? Нет, это просто неразумие. — И Джаник сокрушенно покачал головой.
— Вы примерно представляете, что у него там хранилось? — спросил Клинг.
— Нет.
— Тогда почему вы полагаете, что у него украли ценные вещи?
— Просто я думаю, что если вор забирается в чью-то квартиру, то уж не для того, чтобы поживиться содержимым свиньи-копилки. Нет, ради каких-то грошей никто вламываться в чужие квартиры не станет.
— Вы устанавливали замки в других квартирах на Ричардсон-драйв, мистер Джаник?
— Я же говорил вам, что всю жизнь занимаюсь замками. Моя мастерская в этом районе. Где, по-вашему, я должен устанавливать замки? В Калифорнии?
— Итак, вы устанавливали замки в других квартирах на Ричардсон-драйв?
— Да.
— В каких квартирах?
— Мне надо посмотреть записи.
— Не были бы вы так любезны…
— Нет.
— Почему?
— Потому, что я занят и мне не хочется тратить уйму времени на то, чтобы проверять где, что и когда я ставил. И вообще мне не нравится ваша манера вести допрос, молодой человек. На что вы намекаете?
— Мистер Джаник, — начал Клинг и осекся.
— Да.
— Вы оставляете дубликаты ключей замков, которые устанавливаете?
— Нет. Вы хотите сказать, что я вор?
— Нет, что вы! Я просто…
— Я приехал в эту страну из Польши, после того как нацисты убили мою жену и детей. Я один на всем белом свете. Я зарабатываю немного, но зато честно. Даже в Польше, когда я голодал, я не мог помыслить, чтобы стащить кусок хлеба. Я честный человек и вообще ничего показывать вам не собираюсь. Я был бы признателен вам, молодой человек, если бы вы покинули мою мастерскую.
— Я уйду, но могу еще вернуться.
— Только с ордером на обыск. И нечего меня пугать. Я уже навидался всяких штурмовиков.
— Поймите меня, пожалуйста, мистер Джаник…
— Ничего не хочу понимать! Уходите!
Клинг подошел к двери, открыл ее, повернулся, чтобы что-то сказать, но в этот момент одна из кошек направилась к выходу, и Клинг поспешно вышел и затворил дверь за собой. Он прошел шесть кварталов и оказался возле участка. Он был недоволен собой. Он провел разговор из рук вон плохо и чувствовал себя штурмовиком. Ярко светило солнце, зеленела листва, но Клинг никак не мог отделаться от запаха кошачьей мочи, который, как ему казалось, наводнил собой Гровер.
В половине четвертого, за пятнадцать минут до конца дежурства, Клинг услышал, как зазвонил телефон. Он снял трубку.
— Детектив Клинг. Восемьдесят седьмой участок.
— Клинг, это Мерчисон. Звонил патрульный Ингерсолл от дома шестьсот пятьдесят семь на Ричардсон-драйв. Он в квартире одиннадцать "д". Хозяйка только что вернулась из-за границы. Говорит, за время ее отсутствия квартиру обчистили.
— Съезжу разберусь, — сказал Клинг.
Он подошел к Хэлу Уиллису, который сидел за столом, разглядывая два десятка поддельных чеков, разложенных перед ним, и сказал:
— Хэл. На Ричардсон-драйв опять квартирная кража. Придется разбираться. А оттуда уже двинусь домой.
— Давай, — отозвался Уиллис, сравнивая подписи на чеках с подписью на карточке регистрации из мотеля. — Этот парень завалил весь город своими бумажками, — пробормотал он.
— Ты меня слышал?
— Да, квартирная кража на Ричардсоне. Оттуда ты едешь домой, правильно?
— Пока, — сказал Клинг и вышел.
Его машина была незаконно припаркована на Гровере, в двух кварталах от участка. Козырек был опущен, и к нему Клинг прикрепил плакатик с надписью от руки "Транспортное средство полиции". Подходя к своему транспортному средству в конце дежурства, он постоянно ожидал увидеть повестку в суд от какого-то сверхревностного блюстителя порядка. Он проверил козырек, открыл дверь, сел в машину и поехал на Ричардсон, где припарковал ее рядом с табачного цвета "мерседесом". Он вызвал лифтера и сообщил ему, кто он и зачем приехал. Тот обещал позвонить в квартиру 11 д, если владелец "мерседеса" захочет выехать.
После второго звонка дверь открыл патрульный Майк Ингерсолл. Он был хорош собой — черные волосы, карие глаза, нос прямой, как мачете. В своей синей форме он выглядел именно так, как хотелось бы выглядеть патрульным, хотя это редко у них получается. Форма сидела на нем так, словно была сшита на заказ модным портным с Холл-авеню, а не приобретена на складе полицейского управления неподалеку от Полицейской академии.
— Быстро же ты добрался, — заметил Майк Ингерсолл, отступая в сторону и позволяя Клингу войти. Голос его своей мягкостью удивлял тех, кто, видя мускулистую фигуру и широкую грудь, ожидал услышать нечто пораскатистее. — Хозяйка в гостиной, — доложил он Клингу. — В квартире кавардак. Парень неплохо тут поработал.
— Тот же почерк?
— В общем-то да. Никаких следов на двери или рамах окон. На туалетном столике белый котенок?
— Ладно, поговорим с дамой, — сказал Клинг и вздохнул.
Дама — рыжеволосая, зеленоглазая и загорелая — сидела в гостиной на софе. На ней был темно-зеленый свитер, коричневая короткая юбка и коричневые сапоги. Закинув ногу на ногу, она смотрела в стену, а когда в гостиной появился Клинг, перевела взгляд на него. Первое впечатление, которое возникло у Клинга при взгляде на хозяйку, было связано с полной гармонией. Естественной, не выставлявшей себя напоказ гармонией цветов и форм, коричневого и зеленого, волос и глаз, свитера, юбки и сапог, плавного перехода коричневой ткани в коричневый загар гармонии изящества длинных ног, вопросительно наклоненной головы, водопада густых рыжих волос. Ее лицо и фигура выступали наглядными пособиями в кратком курсе эстетического воспитания, который сейчас осваивал Клинг. Высокие скулы, чуть раскосые глаза, зелень которых замечательно сочеталась с загаром, Чуть вздернутый нос, который, казалось, уводил верхнюю губу вверх, обнажая белые зубы. Под свитером угадывались полушария грудей, крепких и не нуждавшихся в лифчике. Шерсть свитера затем переходила в кожу широкого усеянного заклепками ремня, бедро изящно изогнуто, юбка чуть задралась.
Берт в жизни не видел женщины прекраснее.
— Детектив Клинг, — представился он. — Здравствуйте.
— Здравствуйте, — вяло отозвалась хозяйка, которая была на грани слез.
Поблескивая своими зелеными глазами, она протянула ему руку, и они обменялись рукопожатием, причем Клинг не мог отвести глаз от ее лица. Он вдруг понял, что все еще держит ее руку. Тогда он смущенно прокашлялся, отпустил ее пальчики, вынул из кармана блокнот.
— Кажется, я еще не успел узнать, как вас зовут, — сказал он.
— Августа Блер, — представилась молодая женщина. — Вы видели, что творится в спальне?
— Пока нет, но все осмотрю. Скажите, когда вы обнаружили, что квартиру обокрали, мисс Блер?
— Полчаса назад. Я только что приехала.
— Откуда?
— Из Австрии.
— Хорошее место, — вставил Ингерсолл. — А после Австрии такое…
— Скажите, когда вы вернулись, дверь была заперта? — спросил Клинг.
— Расскажите, пожалуйста, что же произошло.
— Я открыла дверь, вошла, оставила дверь открытой, потому что лифтер должен был внести мои сумки. Сняла пальто, повесила в шкаф, зашла в туалет, потом в спальню. До тех пор все было нормально. Но когда я оказалась в спальне, то поняла, что на квартиру совершен самый настоящий налет.
— Ты взгляни, что там, Берт, — подал голос Ингерсолл. — Парень словно с катушек съехал.
— Сюда? — спросил Клинг, показывая на дверь.
— Да, — сказала Августа, вставая с софы.
Это была высокая девушка — пять футов и семь или восемь дюймов. Она быстро и грациозно опередила Клинга на пути в спальню, заглянула туда еще раз и с отвращением отвернулась. Клинг вошел в спальню, но хозяйка за ним не последовала. Она осталась стоять на пороге, прислонясь плечом к дверному косяку и покусывая губу.
Грабитель прошелся по спальне, словно ураган. Ящики комода были выдвинуты, а содержимое выброшено на ковер: трусики, лифчики, комбинации, свитера, чулки, шарфики, блузки. Все это валялось то здесь, то там, создавая в комнате несколько необычную цветовую гамму. Точно так же из шкафа была выброшена одежда на плечиках: пальто, костюмы, юбки, платья, халаты и валялась на полу, кровати и стульях. Шкатулка с украшениями — перевернута на кровати. Браслеты, кольца, кулоны лежали среди нейлона, шерсти, шифона. На туалетном столике сидел, жалобно мяукая, белый котенок.
— Он нашел, что искал? — спросил Клинг.
— Да, — отозвалась от двери Августа. — Все самые ценные украшения были завернуты в красный шарф и лежали в верхнем ящике. Они пропали.
— Что еще?
— Две шубки. Леопард и выдра.
— Он разборчив, — заметил Клинг. — А как насчет радиоаппаратуры?
— С ней порядок. Стереосистема в гостиной. Он не обратил на нее никакого внимания.
— Мне потребуется список пропавших ювелирных изделий и описание шуб, мисс Блер.
— Зачем?
— Во-первых, нам это нужно для работы. Да и вам, наверное, пригодится — для страховой компании.
— Ничего не было застраховано!
— О Господи! — воскликнул Клинг. — Как же так?!
— Я просто думала, ничего такого не случится.
— А давно вы тут живете?
— В городе или в этой квартире?
— И в городе, и в квартире.
— В городе — полтора года, в этой квартире — восемь месяцев.
— Откуда вы родом?
— Из Сиэтла.
— А вы где-нибудь в настоящее время работаете? — осведомился Клинг, вынимая блокнот.
— Да.
— Позвольте узнать адрес вашей фирмы.
— Я модель. Меня представляет сейчас агентство "Калвер".
— Вы ездили в Австрию по работе?
— Нет. В отпуск. Каталась на лыжах.
— То-то мне ваше лицо показалось знакомым, — сказал Ингерсолл. — Наверное, я видел ваши фотографии в журналах.
— Наверное, — без энтузиазма отозвалась Августа.
— Сколько времени вы отсутствовали?
— Две недели. Точнее, шестнадцать дней.
— Приятный сюрприз, — сокрушенно заметил Ингерсолл и снова покачал головой.
— Я переехала сюда, потому что здесь есть лифтер, — сказала Августа. — Мне казалось, что дома с лифтерами безопаснее.
— В этой части города нет безопасных домов, — авторитетно сообщил ей Ингерсолл.
— Или, во всяком случае, их очень мало, — внес поправку Клинг.
— Я не могу позволить себе квартиру в районе за парком, — сказала Августа. — У меня не так уж много заказов. Я и работаю-то моделью недавно. — Она заметила недоумение на лице Клинга и добавила: — Шубки мне подарила мама, а ювелирные украшения от тетки. Я полгода копила деньги, чтобы прокатиться в Австрию, — сказала она и вдруг расплакалась. — Черт! — воскликнула она сквозь слезы. — Ну, почему ему понадобилось залезать именно ко мне?
Ингерсолл и Клинг переминались с ноги на ногу. Августа быстро прошла в гостиную, села на софу, взяла из сумочки носовой платок, высморкалась, вытерла глаза и сказала:
— Извините.
— Если вы составите полный список пропавшего… — начал Клинг.
— Составлю.
— То мы сделаем все, чтобы вернуть украденное.
— Понимаю, — отозвалась Августа Блер и снова высморкалась.
Все думали, что это ошибка.
Они, конечно, были только рады, — а кто бы не обрадовался? — получить второй конверт с фотографией знаменитого руководителя прославленной службы, наводившей страх на представителей криминального мира, но все-таки у них возникло впечатление, что кто-то дал маху. Глухой никогда ничего не повторял два раза, если, по его мнению, одного раза было достаточно. Что касается портретов, то они были абсолютно идентичными. Различие между ними состояло только в штемпелях на конвертах. Один пришел семнадцатого апреля, а второй девятнадцатого. Да, тут попахивало накладкой. Это несколько повысило настроение ребят из Восемьдесят седьмого участка. А вдруг Глухой стал впадать в маразм?
Только в справочнике Айзолы адреса фирм, изготовлявших фотокопии, занимали пять страниц. Возможно, конечно, имело смысл начать проверять их подряд, в смутной надежде, что кто-то действительно делал фотокопию портрета Гувера. Но не следовало забывать, что пока не было совершено такого преступления, которое могло бы оправдать подобные траты времени и сил государственных служащих. Правда, кто-то мог бы резонно заметить, что прошлые криминальные действия Глухого сами по себе являлись основанием для мобилизации всех имеющихся под рукой средств для предотвращения новых потрясений. Однако скептики с не меньшими основаниями могли бы напомнить, что никто пока не установил, что оба конверта с портретами Гувера отправлены именно Глухим, или, по крайней мере, что они имеют какое-то касательство к тем злодействам, которые тот вознамерился совершить.
Учитывая недоукомплектованность и перегрузки, характерные для полиции этого города, которой постоянно приходится заниматься такими милыми проблемами, как ограбления, кражи, хулиганство, поножовщина, криминальные разборки, налеты на магазины, изнасилования, подделка чеков и купюр, угон машин, и так далее, и тому подобное, можно понять, почему сотрудники детективного отдела Восемьдесят седьмого участка лишь попросили ребят из криминалистической лаборатории установить, не обладает ли бумага, на которой были сделаны фотокопии, какими-то особыми характеристиками, а также нет ли на конверте и снимках отпечатков пальцев. Бумага, увы, оказалась самой обыкновенной, а отпечатков не было.
Молодого человека приколотили гвоздями к стене.
Длинноволосый, с длинными подкрученными вверх усами, в одних лишь трусах, он смахивал на современного Христа, лишенного своего креста. На груди, под сердцем, алела ножевая рана, руки были раскинуты в стороны, ладони прибиты к стене большими гвоздями, ноги соединены вместе и пробиты третьим гвоздем, голова упала набок. Труп был обнаружен бродягой-алкоголиком, но пока нельзя было определить, как долго он там находился. Кровь давно перестала сочиться из ран, он испачкал себя испражнениями — от ужаса или в смертной агонии — исходившее от него зловоние смешивалось с вонью от того, чем было захламлено помещение. Проведя рядом с покойником несколько минут, детективы были вынуждены покинуть комнату и выйти в коридор, где воздух был все же немного почище.
Труп был обнаружен в одном из заброшенных жилых домов Северного Харрисона. Эти здания кишмя кишели крысами, и какое-то время там селились хиппи, которые затем покинули жилище, решив, что в них они слишком часто становятся жертвами людей и животных. В подъезде на стене еще виднелось слово "любовь" в окружении цветов, но от покойника воняло его собственными экскрементами, и судебно-медицинский эксперт не выказывал никакого желания войти в комнату для осмотра трупа.
— Ну почему мне все время подсовывают такое, от чего отмахиваются все остальные? — жаловался он Стиву Карелле. — По мне пусть этот тип и дальше тут гниет. Ну его к черту. Пусть его забирает "скорая" и везет в морг. Там я его и посмотрю. По крайней мере, там хоть можно потом помыть руки.
Потолок был залит водой, штукатурка грозила вот-вот обвалиться. В комнате, где распяли молодого человека, было разбито окно и отсутствовала дверь. Те, кто незаконно обитал в этом доме, пользовались этой комнатой как помойкой, и хлам, отбросы, мусор были навалены тут в человеческий рост. Остатки еды, ржавые консервные банки, битые бутылки, газеты, бывшие в употреблении презервативы и экскременты животных были увенчаны, словно торт засахаренной вишенкой, — дохлой крысой. Тому, кто пожелал бы войти в комнату, пришлось бы карабкаться на эту гору мусора. Потолок тут был высотой в двенадцать футов, и ноги распятого возвышались над поверхностью мусора дюймов на шесть. Это был высокий молодой человек, но тот, кто ухитрился распять его, был еще выше. Плечи оказались вывихнутыми, когда тело обвисло под собственной тяжестью, ну а внутренние повреждения можно было установить только при вскрытии.
— Вы меня слышите? — снова подал голос медэксперт.
— Делай, что хочешь, — махнул рукой Карелла.
— Можешь в этом не сомневаться.
— Главное, чтобы у нас был полный отчет о вскрытии.
— Думаешь, он был живой, когда его распинали?
— Наверное. Нож в сердце, похоже, ему всадили уже потом.
— Но я его снимать не буду, — буркнул медэксперт.
— Слушай, — сердито обратился к нему Карелла, — хочешь снимай его, хочешь оставь здесь, главное, чтобы у нас было медицинское заключение о смерти. И не забудь про отпечатки пальцев.
— Ни в коем случае.
— И еще отпечатки ног.
— Город психов, — буркнул медэксперт. Он повернулся и угрюмо побрел по коридору, переступая через кучи мусора, а затем стал спускаться вниз по лестнице, надеясь перепоручить это малоприятное дело представителям "скорой".
— Проверим весь этаж, — сказал Мейер.
Там еще было две квартиры, причем замки на входных дверях были сломаны. Они вошли в первую. Посреди комнаты виднелись остатки костра. В углу у окна валялась теннисная туфля. Мейер, обернув пальцы платком, поднял ее и положил в пакет для передачи криминалистам в лаборатории. Во второй комнате не было ничего кроме старого драного матраса, испещренного следами крысиного помета.
— Выгребная яма, да и только, — услышал Карелла голос за спиной, обернулся и увидел детектива Моногана.
За его спиной маячил и детектив Монро. Представители городского отдела по расследованию убийств были в серых шляпах и черных пальто. На лицах — застывшие гримасы боли.
— Ты можешь себе представить, что в этих ямах живут люди? — говорил Монро, качая головой.
— В это поверить невозможно, — отвечал Моноган, тоже покачивая головой.
— Это за пределами человеческого понимания, — согласился с напарником Монро.
— Где покойник? — осведомился у Кареллы Моноган.
— Дальше по коридору.
— Покажешь?
— Сами найдете, — сказал Карелла.
— Ну пошли, — сказал Моноган, и он и его напарник двинулись по коридору. Высокие, широкоплечие, они шли вперевалочку, словно разрезая толпу.
— Пресвятая дева, — сказал Моноган, увидев молодого человека.
Карелла только кивнул.
На лестнице послышались шаги. Двое мужчин в белом, обходя куски штукатурки и мусора, подошли к площадке, увидели Кареллу и направились в его сторону.
— Вы тут старший? — осведомился один из них.
— Вызов принял я, — сказал Карелла.
— Я доктор Кортес. Что значит "надо снять парня со стены"? Так сказал медэксперт.
— Покойника надо доставить в морг, — сказал Карелла.
— Доставим. Но ваш эксперт утверждает, что труп приколочен к стене гвоздями.
— Это совершеннейшая правда.
— Лично я, дружище, не собираюсь его снимать.
— Кто же, дружище, должен это сделать?
— Понятия не имею. Но вы производите впечатление человека достаточно сильного…
— Там жертва убийства, — сухо напомнил Карелла.
— Там труп, — столь же сухо отозвался Кортес.
Навстречу им по коридору шел Моноган, двумя пальцами зажимая нос. Чуть сзади шествовал Монро, прикрывая ладонью нижнюю часть лица.
— Это представители отдела по расследованию убийств, — сообщил Карелла доктору Кортесу. — Можете обсудить с ними возникшую проблему.
— Эксперт закончил осмотр? — спросил Моноган Кареллу.
— Эксперт не собирается осматривать труп здесь.
— Он обязан это сделать. Нельзя увозить труп, пока медэксперт не осмотрит его и не констатирует смерть и…
— Скажите это ему.
— А где он?
— Внизу. Блюет как безумный.
— Пошли, — сказал Моноган напарнику, и, когда они двинулись к лестнице, обернувшись на ходу, добавил: — Ждите нас тут, Карелла.
Карелла и Кортес стояли и слушали, как раздаются по лестнице шаги детективов. Затем звуки смолкли, и установилось тяжкое молчание.
— Извините, что стал возникать, — сказал доктор Кортес.
— Все в порядке.
— Но он знает правила не хуже моего. Он пытается избавиться от неприятной работы и…
— Угу.
— Он знает правила, — повторил Кортес.
Что касается медэксперта, то если до прибытия сюда он был плохо знаком с правилами и инструкциями, то успел выучить их назубок к тому моменту, как Монро и Моноган закончили читать ему лекцию. Сделав из носового платка маску и надев резиновые перчатки, он снял труп и после беглого осмотра констатировал смерть.
Теперь можно было переходить ко второй, не более приятной стадии расследования — искать ответ на вопрос, кто с ним так обошелся.
Детектив Коттон Хоуз взглянул на фотографию, извлеченную из конверта, и решил, что это Джордж Вашингтон. Впрочем, он решил на всякий случай удостовериться.
— Кто это, по-твоему, — спросил он Альфа Мисколо, который пришел в отдел из своей канцелярии забрать скопившиеся за неделю отчеты детективов и разложить их по папкам.
— Наполеон Бонапарт, — сказал Мисколо, после чего покинул комнату детективного отдела, что-то бормоча себе под нос. Но Коттон Хоуз все же остался при убеждении, что это Джордж Вашингтон.
Коллеги уже ввели его в курс последних событий, и в первую очередь насчет появления Глухого. Хоуз выдвинул предположение, что портрет Вашингтона есть дополнение к ранее поступившим портретам Гувера. Он, кстати, увидел в этом свою логику. Как-никак штаб-квартира Федерального бюро расследований, которое возглавлял Гувер, находилась в столице Соединенных Штатов, Вашингтоне, округ Колумбия. Это казалось очень простым выводом. Но Хоуз быстро напомнил себе, что когда имеешь дело с Глухим, ничего простого быть не может. Если бы Глухой планировал операцию в Вашингтоне, он не стал бы приставать к загруженным работой сотрудникам Восемьдесят седьмого участка. Перегруженным работой, поправил себя Хоуз. В таком случае он посылал бы свои идиотские письма ребятам из вашингтонской полиции. Нет, портрет основателя этой страны указывал на что-то другое. Название города тут не подходило. Хоуз в этом не сомневался. Не сомневался он и в том, что прекрасное лицо шефа ФБР указывало вовсе не на марку пылесоса, при всех отличных качествах этой машины. "Кстати, — подумал он, — а что, собственно, означает Дж.? Джеймс, Джек, Джером, Джулз?"
— Альф! — крикнул он, и из другого конца коридора отозвался Мисколо.
— Чего тебе?
— Зайди на минутку.
Хоуз встал из-за стола и вытянул руку с фотографией. Он был высок, шесть футов два дюйма, и весил сто девяносто фунтов плюс-минус то, что добавляла любовь к пицце и сладостям. У него был прямой хороший нос, рот с широкой нижней губой и рыжие волосы с седой прядью над левым виском. В свое время он получил удар ножом по этому месту от техника-смотрителя одного из жилых домов, решившего, что это вор. У него были голубые глаза, и, когда он только начинал работать в полиции, его зрение отличалось орлиной зоркостью. Но все это было давно, и годы брали свое. Хоуз смотрел на снимок на расстоянии вытянутой руки, поскольку страдал дальнозоркостью. Его стали одолевать сомнения: вдруг Мисколо правильно определил того, кто запечатлен на фотографии?
Нет, это конечно же был Вашингтон.
— Это все-таки Вашингтон, — сообщил он Мисколо, когда тот снова появился в отделе.
— Не может быть, — сухо отозвался тот. У него был вид человека, которого оторвали от срочных дел и которому не до пустых разговоров.
Хоузу хотелось спросить его кое-что еще, но, видя взгляд Мисколо, он заколебался. Затем наконец решив — "какого черта?" — заговорил:
— Что означает Дж. — Дж. Эдгар Гувер?
— Джон, — сухо ответил Мисколо.
— Ты уверен?
— Абсолютно.
Они смотрели друг на друга и молчали.
— Значит, Джон? — спросил Хоуз.
— Так точно, — ответил Мисколо. — У тебя все?
— Все. Спасибо тебе, Альф.
— Не за что, — ответил Мисколо и, качая головой удалился.
"Джон Эдгар Гувер, — бормотал себе под нос Хоуз. — И Джордж". Имена эти притягивали его внимание. Его самого назвали в честь пламенного проповедника Коттона Мэзера. Это имя, впрочем, не нравилось Хоузу, и он всерьез подумывал сменить его, когда ухаживал за еврейкой Ребеккой Голд. Та, однако, узнав о его намерениях, заявила:
— Если ты сменишь имя, Коттон, я больше не буду с тобой встречаться.
— Но почему, Ребекка? — удивленно спросил он и в ответ услышал:
— Это лучшее, что в тебе есть.
Больше Коттон Хоуз с Ребеккой Голд не встречался.
Временами он думал, что вполне мог бы стать Кэри Хоузом, или Полом, или Картером, или Ричардом. Но особенно хотелось ему — в чем он не признавался ни одной живой душе — зваться Лефти. Лефти Хоуз. Какой преступник не придет в трепет от одного лишь звука имени Лефти Хоуз? И неважно, что он не был левшой! Нет, это имя внушало бы всей уголовной шушере священный трепет… Ну да ладно. Хоуз вздохнул и пододвинул портрет Вашингтона так, что тот оказался посередине стола, как раз перед ним, Хоузом. Детектив уставился в непроницаемое лицо первого президента США, словно надеясь, что тот сжалится и поведает ему тайну Глухого. Но Вашингтон и глазом не моргнул. Тогда Хоуз зевнул, потянулся и переложил портрет Вашингтона на стол Кареллы, чтобы тот сразу обратил на него внимание, как только вернется в отдел.
Без пятнадцати двенадцать высокий молодой светловолосый человек со слуховым аппаратом в правом ухе вошел через вращающиеся двери банка. На нем были габардиновый бежевый костюм, серая рубашка, коричневый галстук, коричневые носки и коричневые кожаные туфли. В предыдущие визиты он выяснил, что над входом установлены телекамеры. Кроме того, такие же камеры имелись и у пяти окон кассиров, слева. Насколько он знал по проведенному обследованию, обычно камера делала снимок каждые тридцать секунд и переходила на постоянную съемку, только если кто-то из сотрудников устанавливал соответствующий режим. Глухой, однако, не боялся камер, поскольку довольно давно являлся законным вкладчиком.
Впервые он появился в этом банке месяц назад, чтобы положить пять тысяч долларов на срочный вклад (до трех месяцев под пять процентов). Глухой дал заверения заместителю управляющего, что не имеет намерений снимать вклад до истечения этого срока. Разумеется, он говорил неправду. На самом деле в последний день апреля он как раз собирался забрать и свои пять тысяч, и еще четыреста девяносто пять тысяч долларов. Но, так или иначе, он сейчас находился тут на законных основаниях.
Потом он еще дважды посещал банк по делу — вносил небольшие суммы на только что открытый счет. Сегодня он опять-таки собирался положить еще шестьдесят четыре доллара. Заодно он хотел проверить, как лучше расставить по местам своих пятерых сообщников в день ограбления.
Банковский охранник стоял внутри, у вращающихся дверей, слева, под объективом камеры. Это был человек лет шестидесяти, с небольшим брюшком. В свое время он работал то ли на почте, то ли курьером, и теперь носил свою форму с тем чувством достоинства, какое только мог внушать ему данный пост. Глухой подозревал, однако, что беднягу схватит инфаркт от ужаса, если он вытащит свой револьвер 38-го калибра, который сейчас мирно дремал в кобуре на боку. Пока же он одарил Глухого улыбкой, а тот, войдя в банк, улыбнулся в ответ и двинулся к окошку кассы, мерно постукивая каблуками туфель по мраморному полу. Перед ним было два стола с мраморными крышками, под которыми в ячейках находились бланки вкладчиков. Глухой подошел к ближайшему столу, встал лицом к окошкам кассиров и начал быстро набрасывать план банка.
Если оказаться спиной к двери, то справа находились три таких окошка, лицом к которым и стоял теперь Глухой. За его спиной были канцелярия и отдел займов. Чуть сзади, уходя в глубь банка, начиналось главное хранилище со стальной дверью, сейчас открытой. Хранилище было сложено из бетонных плит со стальной решеткой, в нем имелась сложная система сигнализации. Не существовало способа проникнуть в него снизу, сверху, сбоку. Оставался один путь — через дверь, но для этого нужно было придумать кое-что похитрее.
Глухой улыбнулся. За этим, как говорится, дело не станет. Он знал, что необходимо, чтобы ограбление оказалось успешным. Сказать, что он представлял себе полицию как слабого соперника, означало сильно недооценить степень его презрения. Глухой считал представителей охраны порядка полными кретинами. Удивительным образом, однако, успех его теперешнего предприятия требовал от полиции пусть минимальной, но все же сообразительности. Поэтому он самым тщательным и подробным образом объяснял им, что хочет предпринять. Он пользовался картинками, полагая, что разбирать слова для них слишком тяжкий труд. Он объяснял, где и когда он нанесет удар. Он всегда играл честно и не собирался поступаться принципами и на сей раз. Обмануть полицию — это все равно, что отобрать у слепого попрошайки его гроши. Глухой отдавал себе отчет в том, что в нем имеются садистские наклонности, но он все же считал правильнее давать им выход в постели с готовой на все девицей, чем мучить бедняг из Восемьдесят седьмого участка. Он относился к ним с той снисходительностью, с какой отец относится к своим глупым чадам, которых время от времени надо водить в цирк. Кстати сказать, Глухому вообще нравился образ цирка применительно к себе и к полиции. Он был человек-цирк: с клоунами, акробатами на проволоке, укротителями хищников. Он был тем цирком, приезд которого будоражит весь город.
Но нужно как следует продумать номера программы, чтобы, пока почтеннейшая публика любовалась гарцующими по арене пони, тигры могли спокойно слопать укротителя. Итак, представление должно отличаться простотой. Ключ к его блестящему коду — он считал его блестящим без ложной скромности, это был непреложный факт! — отличался простотой, хотя и не примитивностью. Глухой был уверен, что его оппоненты поймут ровно столько, сколько, по его замыслу, им положено понять. Они рассмотрят на этих фотографиях только пони и не обратят внимания на бенгальских тигров. А затем, радостно вглядываясь в лошадок, гордясь собственной проницательностью, они вдруг взвоют от боли, когда их цапнут сзади. Все честно, никаких подлых трюков. Он сообщит им все, что нужно. И они все увидят, если способны видеть, все поймут, если обладают хотя бы мозгами комаров или воображением заклепок.
Глухой закончил составлять план банка, сложил бланк так, словно не хотел, чтобы кто-то углядел, какими суммами он оперирует, так, собственно, поступали многие вкладчики во всех банках мира, сунул его в карман, а затем, взяв второй бланк, быстро заполнил его и направился к кассе.
— Доброе утро, сэр, — одарил его лучезарной улыбкой кассир.
— Доброе утро, — отозвался Глухой и тоже улыбнулся.
Скучая от безделья, он наблюдал, как кассир регистрирует его вклад. Возле каждой клетушки кассиров имелась кнопка сигнализации. Такие же кнопки имелись и в других частях банка, но это никоим образом не беспокоило Глухого.
Глухой считал вполне разумным заручиться при ограблении банка помощью полиции.
Он также считал, что будет только справедливо, если главную помощь ему окажет Стив Карелла, его давний знакомый. Все должно сложиться в гармоническое целое, в красивый узор, если не торопиться и играть согласно законам статистики и комбинаторики.
— Прошу вас, сэр, — сказал кассир, возвращая Глухому его банковскую книжку. Тот проверил точность записи, кивнул и, сунув книжку в пластиковую обложечку, направился к вращающимся дверям. Он кивнул охраннику, который учтиво поклонился клиенту банка, и оказался на улице.
Банк находился примерно в миле от границы территории Восемьдесят седьмого участка, неподалеку от трех больших заводов на реке Гарб. В "Маккормик контейнер корпорейшн" работало шесть тысяч триста сорок семь человек, в "Мередит минтс" — одна тысяча пятьсот двенадцать сотрудников, штат "Холт брозерс" составлял четыре тысячи сорок восемь человек. Всего на этих предприятиях трудились около двенадцати тысяч человек, а сумма совокупной заработной платы достигала двух миллионов долларов в неделю. Зарплата выдавалась чеками, причем примерно сорок процентов сотрудников получали чеки в банках по собственному выбору. Остальные шестьдесят делились на две примерно равные части. Тридцать процентов забирали чеки домой, чтобы обналичить их в супермаркетах, в винных магазинах, универмагах или в банках, какие им больше нравились. Вторая половина обналичивала чеки в том самом банке, который и облюбовал себе Глухой. Это означало, что каждую пятницу банк готовил для подобных операций наличные на сумму около шестисот тысяч долларов. Чтобы обслужить всех клиентов, банк заказывал наличные в своем главном офисе. Каждую пятницу, примерно в девять пятнадцать утра, бронированный фургон доставлял эти деньги. Фургон сопровождали трое вооруженных охранников. Один оставался в кабине за рулем, а остальные вносили в банк два мешка с долларами. Управляющий препровождал их в хранилище, они оставляли мешки и удалялись, спрятав свои пушки. Где-то в половине двенадцатого наличные оказывались у кассиров в ожидании потока работников трех заводов, которые обычно наводняли банк после ланча, чтобы получить причитающиеся им доллары.
Глухой не собирался нападать на фургон, следовавший от главного офиса к филиалу. Он также не имел никакого желания выгребать доллары из клетушек кассиров. Нет, он хотел забрать деньги, пока они были аккуратно сложены в хранилище. При том, что разработанный им план в общем-то обещал меньше опасностей, чем попытка перехватить фургон на дороге, Глухой полагал его куда более дерзким. Более того, он считал его новаторским, по сути дела гениальным, и не сомневался, что все пройдет без сучка, без задоринки.
"Банк будет ограблен, — говорил он себе, — банк будет обчищен", и, прибавлял шаг, глубже вдыхал чудесный весенний воздух.
Теннисная туфля, обнаруженная сыщиками в пустом доме, безусловно, знавала лучшие времена. Этот предмет обуви двенадцатого размера успел истрепаться, служа верой и правдой чьей-то левой ноге. Подошва в одном месте почти что прохудилась, а парусиновый верх получил дырку у большого пальца. Даже шнурки успели порваться и были в двух местах завязаны узелком. На этом предмете имелась марка производителя — очень известная фирма, что исключало возможность проверить, не приобреталась ли эта пара в каком-то экзотическом магазинчике. Единственным заслуживающим внимания моментом было коричневое пятно на носке возле большого пальца. Криминалисты из лаборатории установили, что это был воск — синтетическое вещество, по цвету и консистенции напоминавшее сотовый воск, но, конечно, куда более дешевое. К воску прилипли частички какого-то металла, как объяснили те же криминалисты — бронзы. Это мало обрадовало Кареллу. Точно так же он не пришел в восторг от того, что на этом предмете не было обнаружено отпечатков пальцев. Ладоней или ног, которые соответствовали бы отпечаткам распятого. Вооружившись не очень польстившей бы самолюбию покойного фотографией, Карелла понял, что ему ничего не остается, как только ходить по району, надеясь разыскать кого-то, кто знал этого человека.
Медэксперт, производивший вскрытие, полагал, что покойному было от двадцати до двадцати пяти лет. Человек такого возраста мог водить дружбу как с подростками, так и с молодыми людьми постарше, в зависимости от степени своей зрелости. Карелла решил проверить оба варианта и для начала заглянул в "Космос", который за многие годы претерпел множество изменений — от кошерной кулинарии до пуэрториканской bodega,[32] каковая затем превратилась в кофейню, где любили собираться восемнадцатилетние. Несмотря на название, "Космос" был жалким закутком с большой кофейной машиной в дальнем углу. Словно футуристическая скульптура, эта машина сразу притягивала к себе внимание, заставляла комнату выглядеть еще меньше, чем она была на самом деле, и внушала благоговейный страх посетителям. Все они были очень юными. Длинноволосые девицы в джинсах. Ребята с бородами. В рамках детективного расследования это создавало проблемы, так как они могли быть: а) хиппи, б) студентами, в) анархистами, г) пророками, д) всем этим сразу. Для сотрудников полиции длинные волосы и бороды автоматически означали, что все те, кто их носят виновны: а) во владении марихуаной, б) в стремлении продавать героин, в) в незаконном владении оружием, г) в прелюбодеянии с животными, д) в совращении несовершеннолетних, е) в заговоре, ж) в измене, з) во всем сразу. Стивен Луис Карелла был готов заплатить по никелю каждому из тех коротко остриженных и свежевыбритых молодых людей, которые обвинялись бы в убийстве родных братьев. С другой стороны, он, как представитель полиции, прекрасно понимал, что предъявляя в таком месте свой полицейский значок, он автоматически обвинялся: а) в фашизме, б) в жестокости, в) в рыгании после кружки пива, г) в сожительстве с животными, д) в приставании к посторонним, е) во всем этом сразу. Что и говорить, хлеб полицейского был горек.
Не успел Стив закрыть за собой дверь, как завсегдатаи "Космоса" почуяли полицию. Молодые люди стали подозрительно коситься на Кареллу, а он на них. Он не сомневался, что, спроси он у кого-то который час, ответом будет хор голосов: "Тридцать пятое декабря". Он выбрал столик у двери и сел между длинноволосым блондином и парнем с черной бородой. У сидевшей напротив девушки были длинные каштановые волосы, перепуганные карие глаза и ангельское личико.
— Ну что надо? — спросил его блондин.
— Я из полиции, — сказал Карелла и показал значок, который не вызвал у молодых людей никакого интереса. Девушка поправила каштановую прядь, упавшую на щеку, и отвернулась. — Мне надо установить личность человека, которого убили в этом районе.
— Когда? — спросил блондин.
— В воскресенье вечером. Восемнадцатого апреля.
— Где? — спросил блондин.
— В пустом доме на Харрисон.
— Как, кстати, вас зовут? — осведомился блондин.
— Стив Карелла.
Тотчас же девушка отодвинула стул и встала, словно хотела поскорее убраться отсюда. Карелла положил свою руку ей на запястье и спросил:
— А вас как зовут, мисс?
— Мери Маргарет, — ответила она, отдернула руку и сделала попытку отойти.
— А фамилия? — не отставал Карелла.
— Райан, — сказала она. — Ну пока, мальчики. — Она сделала еще несколько шагов, но была остановлена словами Кареллы:
— Не могли бы вы, мисс Райан, взглянуть на снимок?
Он вынул из бумажника фотографию. Девушка подошла к столику, взглянула на фотографию, но ничего не сказала.
— Не узнаете?
— Нет, — помотала головой мисс Мери Маргарет Райан. — Пока, — снова сказала она молодым людям и быстро вышла из кафе на улицу.
Карелла проводил ее взглядом и затем показал фотографию блондину:
— Не узнаешь?
— Нет.
— А как тебя зовут?
— Боб.
— А фамилия?
— Кармоди.
— А ты кто будешь? — обратился он к бородатому.
— Хэнк Скафале.
— Где живете?
— На Портер-стрит.
— И давно?
— Давно.
— Хорошо знаете тех, кто тут живет?
— Придурков знаем. С остальными не водимся.
— Этого парня случайно не встречали?
— Нет, если он действительно так выглядит, — сказал Хэнк, разглядывая снимок.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, он ведь мертвый?
— Да.
— Это уже не то, — заключил Хэнк и добавил: — Вырубили ток. — Он снова посмотрел на снимок, покачал головой и повторил: — Вырубили ток. Нет, я не знаю, кто этот бедолага.
Примерно в том же духе высказались и прочие завсегдатаи "Космоса". Карелла посетил еще пять столиков, объяснил, что его интересует, и фотография распятого какое-то время переходила из рук в руки. Никто из ребят не проявлял особого дружелюбия (они успели усвоить, что от полицейского запросто можно получить по башке, и лишь потом прийти к выводу, что между вами нет взаимной приязни), но и открытой враждебности тоже не было. Они все послушно изучали снимок и потом сообщали, что никогда не встречали того, кто на нем запечатлен. Карелла поблагодарил их и удалился.
К пяти часам Карелла побывал в двух кафе, вегетарианском магазине, магазине пластинок, магазине, где продавались сандалии, и еще в четырех местах, обслуживавших местную молодежь — во всяком случае тех ее представителей, кто предпочитает отращивать длинные волосы. Карелла не мог заставить себя называть их придурками, хотя они сами не имели против этого определения ровным счетом ничего. Для него это было все равно как нацепить на большой палец покойника бирку с указанием имени и лишь потом выяснить, как его зовут. Ярлыки раздражали его, кроме тех случаев, когда они прикреплялись к вещественным доказательствам или были наклеены на склянки и коробки с лекарствами. "Придурки" — было особенно обманчивым определением, сначала применявшимся к хиппи со стороны, а затем принятым ими уже в виде самозащиты и впоследствии сделавшимся уже знаком отличия, носимым с некоей гордостью и вызовом. Но с другой стороны, это все равно не могло заслонить уничижительного оттенка, присутствовавшего в слове. Собственно, и полицейские порой именовали себя "свиньями", надеясь тем самым лишить слово оскорбительного оттенка. Ладно, все это чушь. Карелла не был свиньей, а те, с кем он сегодня общался, не являлись придурками.
Это были ребята, обитавшие в районе, разделенном на враждующие группировки, как какая-нибудь область Ближнего Востока. Когда город был еще молодым или, по крайней мере, не таким старым, как теперь, в этом районе в основном жили еврейские иммигранты — с небольшими вкраплениями ирландцев и итальянцев, чтобы плавильный котел мог работать, как ему и положено. Что ж, котел бурлил вовсю — достаточно спросить Мейера Мейера, который, напротив, жил в районе, где евреев было раз-два и обчелся, и сверстники бегали за ним и вопили: "Расстреляем Мейера от живота веером". Ну а затем все кончилось чем-то вроде перемирия без разоружения между старожилами, дети которых пошли учиться в колледжи или освоили хорошие профессии и затем переехали в Риверхед или Калмспойнт. Новая волна иммиграции, захлестнувшая этот район, состояла в основном из граждан Соединенных Штатов, которые не владели английским и которые пользовались всеми правами и привилегиями представителей нацменьшинств, то есть им мало платили, с них дорого брали, их презирали, поколачивали и вообще делали все, чтобы создалось впечатление, что Пуэрто-Рико — не прекрасный солнечный остров в Карибском море, а помойка на краю болота. Они быстро научились выбрасывать мусор из окон прямо во двор, потому как иначе крысы быстро явятся в квартиры за своей законной добычей. Кроме того, если к людям относиться как к мусору, их трудно осуждать за то, как они обращаются со своим собственным мусором. Кое-кто из пуэрториканцев задерживался здесь лишь для того, чтобы заработать деньги на обратный билет, кое-кто шел по тропинке, проторенной европейцами: они учились в школе, изучали английский, получали неплохие работы, после чего переезжали в более благоустроенные районы подальше от центра, занимая места, освобождаемые более состоятельными американцами, которые, в свою очередь, и вовсе покидали большой город, покупая дома в пригородах. Кое-кто оставался в трущобах, поддаваясь обработке на жерновах нищеты и задаваясь вопросом, не лучше ли было бы сейчас купаться в теплых и чистых водах Карибского моря, где единственной угрозой была барракуда.
Длинноволосые молодые люди, наверное, казались пуэрториканцам, населявшим эти места, очередной волной иммигрантов. Как оказалось, предрассудки легко выворачиваются наизнанку: в каждом толстопузом угнетателе сидит тощая жертва, которая ждет, что ее отпустят на все четыре стороны. Хиппи, дети-цветы, или, если угодно, "придурки", пришли сюда в поисках мира, покоя и любви и были встречены с той же неприязнью, страхом и враждебностью, какую успели узнать пуэрториканцы со стороны прежних старожилов. Пуэрториканцы теперь сами излучали агрессивное недоброжелательство. Но что делать: нельзя долго навязывать людям определенный образ жизни, а потом требовать, чтобы они вдруг забыли его и стали жить по-новому. Нельзя пихнуть их в канаву и затем требовать понимания того, почему сыновья и дочери преуспевающих американцев норовят оказаться с ними рядом в той самой канаве, которая им так обрыдла. Если насилие абсурдно в своей основе, то ситуация, при которой одни жертвы нападают на других жертв, по меньшей мере, трагикомична. Именно такая обстановка сложилась в южной части города, где молодежь, явившаяся пожить в нищете, была вынуждена покупать холодное и огнестрельное оружие, чтобы защититься от тех, кто тут жил в нищете многие годы. В последнее время сюда стали заезжать байкеры-мотоциклисты в кожаных куртках и со свастиками, испытывавшие к своим стальным лошадкам любовь, обычно направляемую на женщин. Байкеры внесли в жизнь района еще больше тревоги и добавили непредсказуемости и в без того напряженную ситуацию.
Пуэрториканцы, с которыми сегодня общался Карелла, не получали удовольствия от разговоров с полицейскими. Полиция ассоциировалась у них с незаконными арестами, взятками и притеснениями. Карелла подумал, что Альф Делгадо, единственный пуэрториканец, работавший у них в отделе, конечно, справился бы с задачей куда лучше, но, что делать, Стив уже ввязался во все это. И он терпеливо опрашивал местных жителей, показывал фотографию и выслушивал стандартные ответы: "Нет, не знаю… Не видел… Они все для меня на одно лицо".
Байкера звали Янк — свое имя он вывел белой краской на кожаной куртке слева, над сердцем. У него были длинные черные патлы, густая бородища, голубые глаза. Правый глаз отчасти открывал шрам, который, сбегая со лба к щеке, изуродовал веко. Помимо кожаной куртки у Янка имелись все привычные байкеровские атрибуты: мятая бейсбольная кепка (шлем был привязан к седлу мотоцикла, оставленного у тротуара), черная тенниска с белыми подтеками от частых стирок, грубые черные брюки, ремень с большой пряжкой, черные высокие ботинки. Янк сидел, покачиваясь на стуле. За его спиной была витрина магазина, торговавшего плакатами, и на одном из них красовался Линдон Джонсон на мотоцикле. Янк курил и не сводил восхищенного взгляда с той сверкающей хромом скульптуры, каковую являл собой мотоцикл на плакате. Не поднимая глаз на Кареллу, Янк почувствовал в нем полицейского. Впрочем, байкерам было наплевать на полицию, они свято верили, что истинная полиция — это они, а все прочие — отребье, с которым нечего церемониться.
Карелла не стал ходить вокруг да около. Он показал парню значок, удостоверение и сказал, что работает детективом в Восемьдесят седьмом участке.
Янк бросил на него холодно-неодобрительный взгляд, затянулся сигарой и процедил:
— Ну и что?
— То, что я рассчитываю на твою помощь.
— В чем?
— Ты тут живешь?
— Угу.
— Давно?
— Несколько недель назад прикатили сюда втроем из Калифорнии.
— Скитальцы?
— Мобильный отряд.
— Где живете?
— То здесь, то там.
— А точнее?
— Где примут. Впрочем, членам нашего клуба оказывают теплый прием по всей стране.
— Где вам оказали радушный прием на этот раз?
— За углом.
— За которым?
— На Рутланде… Послушайте, если я все верно понял, то вы хотите, чтобы я кого-то опознал? Ну так в чем дело? Или вы подозреваете меня в каком-то жутком преступлении?
— Ты задумал какое-то жуткое преступление?
— Мотоцикл припаркован на законных основаниях. Я сижу, курю сигару, размышляю. Это противозаконно?
— Ни в коем случае!
— Так в чем проблема?
Карелла вынул записную книжку, извлек из нее фотографию и показал Янку со словами:
— Узнаешь?
Янк придал стулу нормальное положение, выпустил клуб дыма, а потом, уложив фотографию на колени, стал сосредоточенно вглядываться в нее. После долгой паузы он сообщил:
— Никогда не встречал.
Он вернул фотографию Карелле, снова откинулся на стуле так, что тот оказался на задних ножках и выпустил очередной клуб сигарного дыма.
— Разреши узнать твое полное имя, — сказал Карелла.
— Зачем?
— Вдруг мне снова захочется вступить с тобой в контакт?
— С какой стати вам захочется снова вступать со мной в контакт. Я же сказал, что никогда не встречал этого парня.
— Да, но бывает, что люди узнают что-то новое. Раз вы столь мобильны.
— Вот что я вам скажу, — Янк широко улыбнулся, — радуясь своей находчивости. — Лучше вы скажите мне ваше полное имя. Если я что-то такое узнаю, то дам вам знать. — Он пустил два аккуратных кольца дыма и спросил: — Подходит?
— Ты уже знаешь мое полное имя, — напомнил Карелла.
— Ну и память у меня, — покачал головой Янк и снова широко улыбнулся.
— Ну ладно, до встречи, — сказал Карелла.
— Не очень-то на это рассчитывайте, — предупредил его Янк.
В среду без четверти час в детективный отдел позвонила Августа Блер и попросила соединить ее с детективом Клингом, который, воспользовавшись перерывом на ланч, преспокойно дремал в дальней комнате. Мейер осведомился, не может ли Клинг перезвонить, но Августа, тяжело дыша, сказала, что в ее распоряжении всего одна минута, и она была бы признательна, если бы Мейер все-таки позвал Клинга. Она добавила, что ее звонок связан с ограблением. Мейер неохотно пошел будить Клинга, который, напротив, узнав, кто его спрашивает, весьма обрадовался, что так внезапно прервали его сон. Он на всех парах понесся в отдел, схватил трубку и сказал:
— Здравствуйте, мисс Блер. Как поживаете?
— Отлично. Я весь день пытаюсь позвонить вам, мистер Клинг, но это мой первый перерыв… Мы начали в девять, и я не знала, когда вы приходите на работу.
— Я уже был в отделе, — сообщил Берт.
— Выходит, зря я тогда не позвонила. Ну неважно, теперь я дозвонилась и мне надо уже бежать… Вы не могли бы сюда приехать, мистер Клинг?
— А где вы?
— "Шеффер фотографи". Холл-авеню, пятьсот восемьдесят. Пятый этаж.
— Хорошо, я приеду. А что случилось?
— Дело в том, что, когда я стала прибирать квартиру, я обнаружила кое-что, не имеющее ко мне никакого отношения. Похоже, вор оставил это случайно…
— Я еду, — сказал Клинг, — но что же все-таки вы нашли, мисс Блер?
— Я вам все покажу, но мне уже пора.
— Отлично, но я…
Но она уже положила трубку.
Студия "Шеффер фотографи" занимала весь пятый этаж дома по Холл-авеню. Секретарша, симпатичная блондиночка, говорившая с немецким акцентом, сообщила Клингу, что Августа Блер предупредила о его приходе, и объяснила, куда ему надо идти. Студия находилась в конце длинного коридора, увешанного образцами продукции "Шеффер фотографи". Судя по снимкам, студия в основном специализировалась на рекламе новых фасонов одежды. Клинг, хотя и не являлся постоянным подписчиком журнала "Вог", тем не менее узнал половину из моделей, работавших на агентство. Правда, он так и не увидел ни одной фотографии Августы Блер. Похоже, она действительно работала в этой области совсем недавно.
Дверь в студию была закрыта. Клинг приоткрыл ее и увидел большое помещение с верхним потолочным светом. В дальнем конце имелось возвышение, с красным бумажным задником. На полу стояли четыре блока питания, от которых тянулись провода к стробоскопическим лампам на подставках. Их серые, похожие на зонтики, отражатели были направлены на возвышение. Рыжая Августа Блер в красной блузке, красном джемпере, красных гольфах и красных туфлях стояла на платформе у задника. Справа от помоста, сложив руки на груди, стояла девушка в джинсах и свитере. Фотограф и его ассистент сгорбились у "Полароида" на треножнике. Они сделали несколько снимков, причем всякий раз, когда открывался затвор объектива, мигал строб. Затем, похоже, довольные тем, как все выходит, они заменили "Полароид" на "Никон". Августа увидела Клинга и помахала ему рукой. Фотограф обернулся.
— Что вам? — спросил он.
— Это мой знакомый, — пояснила Августа.
— А, ну ладно, — отозвался фотограф и махнул Клингу рукой. — Заходите, устраивайтесь. Ты готова, солнышко? Дэвид! Где Дэвид?!
— Дэвид! — крикнул ассистент, и тогда появился человек, который до этого стоял у стены, где был телефон. Его заслоняла ширма, на которой висели красные колготки. Человек подошел к Августе, быстро причесал ее и отошел в сторону.
— Все в порядке? — спросил фотограф.
— Я готова, — сказала Августа.
— Отлично. Итак заголовок "Красное на красном". Да поможет нам Господь. Сама эта идея…
— А что такого? Чем вас не устраивает заголовок? — подала голос девица в джинсах и свитере.
— Боже упаси, Хелен, мне ставить под сомнение правильность подхода вашего журнала к проблеме… Итак, Гасси, ты понимаешь, что я хочу? Надо создать красное ощущение. Ты меня понимаешь? Чтобы все вопило, полыхало, как в аду. Ты меня поняла?
— Кажется, да! — отозвалась Августа.
— Нам нужна красная вспышка, — сказала Хелен. — Пожар.
— Так, почему тут "проксар"? — вдруг завопил фотограф.
— Я думал, мы делаем крупный план, — ответил ассистент.
— Ничего подобного, Эдди, убери его.
— Как скажешь, — проговорил тот и начал отвинчивать линзу.
— Дэвид, поправь у нее эту прядь.
— Где?
— Да вот, над глазом. Неужели не видишь?
— А, вижу… Сейчас.
— Вот так, отлично. Эдди, как у нас дела?
— Порядок.
— Гасси?
— Я готова.
— Отлично. Начинаем. Ну-ка, Гасси, изобрази красное зарево. Так, чтобы весь город запылал. Хорошо! Немного наклони голову. Умница! Теперь улыбочку! Покажи зубы. И раскинь руки. Вот, правильно. Ты проникаешься настроением. Пожар. Всепоглощающий огонь. Пусть огнедышащая лава вскипает в тебе, извергается из тебя… Так, теперь другим боком. Голову в ту сторону. Руки… Нет не убирай. Отлично! Ну-ка шагни на меня. Только не надо так красться. Нам нужно красное, не синее. Энергично, весело. Взрыв!.. Вот так, бедро вперед. Молодчина! Резче. Шире открыть глаза. Откинь волосы. Вот так. Хорошо!
В течение получаса Клинг наблюдал, как Августа Блер демонстрировала перед объективом самые разные позы и выражения лица, делая акробатические пируэты, причем во всех положениях она казалась ему неизменно обворожительной. В помещении стояла тишина, которую нарушали лишь возгласы фотографа и щелканье затвора фотокамеры, фотограф одобрял, сердился, уговаривал, хвалил, изобретал варианты, причем речь его журчала негромко, так, что ее слышала только Августа, и это журчание сопровождали щелчки камеры. Клинг следил за спектаклем, затаив дыхание. Накануне, посетив Августу, он был пленен ее красотой, теперь его поражала жизненная сила, бившая через край. Вчера, вернувшись в обворованную квартиру, она была мрачна и удручена, отчего ее красота казалась несколько безжизненной. Теперь же, участвуя в спектакле "Красное на красном", выполняя указания режиссера-фотографа, она стала совсем другим человеком, и Клинг вдруг подумал сколько же лиц у этой самой Августы Блер — и сколько из них ему суждено увидеть?
— Отлично, Гасси, — сказал фотограф. — Теперь перерыв на десять минут. Потом продолжим. Хелен, Эдди, как насчет кофе?
— Сейчас.
Августа сошла с возвышения и направилась к двери, где стоял Клинг.
— Привет, — сказала она и улыбнулась. — Извините, что заставила вас долго ждать.
— Я отлично провел время.
— Так в чем ты хочешь, чтобы я ее снял, Хелен? — между тем спрашивал фотограф.
— Сначала вот в этой полосатой кофте.
— Значит, всего в двух кофтах?
— Да, но брюки одни и те же.
— Понял. Две кофты, одни брюки. Ты не хочешь познакомить меня с твоим приятелем, Гасси? — осведомился он, направляясь к Августе и Берту.
— Рик Шеффер, — сказала она. — Детектив Клинг. Простите, я даже не знаю, как вас зовут.
— Берт, — сказал Клинг.
— Рад познакомиться, — сказал Шеффер, они обменялись рукопожатиями, потом Шеффер спросил: — Это насчет кражи?
— Да, — ответил Клинг.
— Ладно, не буду мешать, — сказал Шеффер. — Гасси, мы будем снимать тебя в полосатой кофте, как только сменим задник, ладно?
— Ладно, я буду готова.
— Отлично. Рад был познакомиться с вами, Берт. — И Шеффер двинулся туда, где двое мужчин разворачивали синий бумажный рулон.
— Ну, так что вы нашли? — спросил Берт.
— Это у меня в сумке, — улыбнулась Августа и направилась к скамейке у стены. Клинг за ней.
— Извините, что все идет в таком темпе, но мне платят двадцать пять долларов в час и потому не хотят, чтобы я проводила это время в разговорах.
Она выудила из сумки шариковую ручку и вручила Клингу. Хотя Августа успела захватать ее своими пальцами, он по привычке подставил носовой платок, в который и завернул вещественное доказательство. Верхняя часть ручки была металлической, "под золото", нижняя — из черной пластмассы. Такие ручки выдаются в качестве премии покупателям. На черной пластмассе виднелись белые буквы: "Сульцбахер реалти, Калмспойнт, Ашмид-авеню, 1142".
— Вы уверены, что ручка не ваша? — спросил Клинг.
— Абсолютно. Это может помочь?
— Начало уже есть! Спасибо.
Августа обернулась, посмотрела на мужчин, работавших с синей бумагой, и спросила:
— Который час, Берт?
— Почти два. Когда вам позвонить? Августа — или Гасси?
— Все зависит от того, чем мы будем заниматься, — с улыбкой сказала она.
— А что мы делаем сегодня вечером?
— Сегодня вечером я занята.
— А как насчет завтра?
Августа Блер бросила на него короткий взгляд и затем, словно приняв решение сказала:
— Сейчас посмотрю свое расписание. — Она вынула из сумки дневник, спросила: — Завтра у нас четверг? — И, не дожидаясь ответа, раскрыла книжечку на странице "22 апреля, четверг", потом произнесла со вздохом: — Завтра тоже занята.
Клинг уже было решил, что ему дали понять, чтобы он оставил все надежды, как последовал сюрприз:
— У меня свободна суббота! — сообщила Августа.
— Отлично, — сказал Берт. — Пообедаем?
— С удовольствием.
— А потом в кино?
— А может, все в обратном порядке? Если вас не испугает мой вид, можете подобрать меня в студии. Примерно в шесть, в шесть пятнадцать. Тогда мы сходим на первый вечерний сеанс, а потом съедим по гамбургеру. Вы когда заканчиваете в субботу?
— К шести управлюсь.
— Отлично. Моего фотографа будут звать Джерри Блум. Студия на Конкорде, дом номер тысяча двести четыре. Второй этаж. Запишете?
— Зачем? — отозвался Клинг. — Джерри Блум, Конкорд, тысяча двести четыре, шесть вечера, суббота.
— Гасси! — крикнул Шеффер. — Пора!
— До субботы, — сказала Августа и, снова удивив Берта, поднесла к губам кончики пальцев, послала ему воздушный поцелуй и направилась к нетерпеливо переминавшемуся с ноги на ногу Рику Шефферу.
Клинг стоял растерянно моргая.
Ашмид-авеню находилась неподалеку от делового центра Калмспойнта и Музыкальной академии. Когда Клингу было семнадцать, он отправился на свидание с девочкой, которая жила в этом районе, и с тех пор зарекся здесь бывать. Они договорились встретиться в половине девятого, он выехал из Риверхеда ровно в семь, сел на поезд у Аллена и ехал полтора часа до Кингстон-Парквей, как ему и было велено, затем он бесповоротно заплутал в лабиринте улочек с незнакомыми названиями и явился в дом своей возлюбленной в десять вечера. Открывшая дверь мать сообщила, что дочь ушла с подругой в кино, а когда Клинг робко попросил разрешения подождать, та ответила: "Думаю, это ни к чему". С тех пор он бывал в Калмспойнте крайне редко, да и то все больше по делам службы.
"Сульцбахер реалти" находилась в двухэтажном здании между супермаркетом и винным магазином. Вход был как раз между двух витрин, в которых выставили фотографии домов этого района. Через витрину Клинг увидел комнату, а в ней два стола. За одним сидел человек и читал какую-то книгу. Когда Клинг вошел, он оторвался от чтения.
— Чем-то могу быть вам полезен? — спросил он, поздоровавшись.
На нем был коричневый деловой костюм, белая рубашка, полосатый галстук. На лацкане виднелся значок местной Торговой палаты, из нагрудного кармана торчало несколько сигар.
— Надеюсь, — сказал Клинг и представился, предъявив значок и удостоверение. — Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов, — добавил он.
— Присаживайтесь, — сказал человек в коричневом костюме, показывая на деревянный стул у стола. — Меня зовут Фред Липтон, и я готов помочь, чем могу.
— Мистер Липтон, одну из ваших фирменных ручек нашли в квартире, где была совершена кража…
— Одну из фирменных ручек?
— Да, на ней вытиснено название фирмы.
— Ах, да! Конечно. Это Нат заказал ручки, чтобы лучше разрекламировать нашу деятельность.
— Нат?
— Президент нашей фирмы. Нат Сульцбахер. Я-то лишь менеджер по продажам. — Липтон открыл верхний ящик стола и выложил на стол с полдюжины шариковых ручек. — Вот эти? — спросил он.
Клинг взял одну, осмотрел и кивнул:
— Да, наша похожа на эту.
Тут отворилась дверь и вошел высокий темноволосый человек.
— Привет, Фред, — сказал он. — Ну, много домов продал?
Мистер Сульцбахер, это детектив…
— Клинг.
— Да, детектив Клинг. Он расследует квартирную кражу.
— Вот как? — удивленно поднял брови Сульцбахер. — И что же?
— Они нашли там одну из наших ручек.
— Правда? Разрешите взглянуть.
— У меня ее нет с собой.
— Как же я смогу ее тоща опознать?
— На ней название вашей фирмы…
— Вот как? Так что же вас конкретно интересует, молодой человек?
— Ну, раз ручка оказалась на месте преступления…
— Надеюсь, вы не подозреваете нас в квартирной краже?
— Нет, нет, просто я подумал…
— Потому что мы не домушники. Мы торгуем недвижимостью. В том числе и домами. Но по квартирам не шарим.
— Никто и не подозревает вас или мистера Липтона в кражах. Но мне хотелось бы знать, как вы раздаете ручки.
— Знаете, сколько таких ручек я заказал? — спросил Клинга Сульцбахер.
— Сколько?
— Пять тысяч.
— Неплохо! — воскликнул Клинг.
— А за последние полгода мы раздали примерно половину запаса. Ну уж две тысячи, по крайней мере, ушли… Неужели вы думаете, я запомнил, кому именно достались ручки?
— Но скажите, вы раздавали их клиентам или…
— В основном клиентам, но и случайным посетителям тоже доставалось. Например, кто-то заходит к нам, задает вопросы о покупке недвижимости, и мы на прощание даем ему ручку, чтобы он не забыл название нашей фирмы. Как-никак в Калмспойнте хватает подобных учреждений.
— Вот как? — огорченно протянул Клинг.
— Вот так, — подтвердил Сульцбахер. — Извините.
— Это вы меня извините, — сказал Клинг.
На сей раз уже никто не заподозрил ошибку. В конверте, который прибыл с дневной почтой, была еще одна фотокопия портрета Джорджа Вашингтона, каковую тотчас же прикнопили к доске объявлений, где тем самым образовалась своеобразная портретная галерея. Два Дж. Эдгара Гувера и два Джорджа Вашингтона.
— Что он хочет этим сказать? — спросил Хоуз.
— Понятия не имею, — ответил Карелла.
— Но это он нарочно, — сказал Мейер.
— Вне всякого сомнения.
Трое детективов стояли у доски и созерцали портреты, словно находились в музее.
— Откуда он берет портреты? — спросил Хоуз.
— Отовсюду, — ответил Карелла. — Из книг, журналов. Из газет.
— Значит, это все равно не наведет на его след?.. — грустно осведомился Хоуз.
— Нет. Даже если мы найдем источник, что толку?
— Это точно.
— Главное, понять, к чему он клонит.
— Что мы пока поняли? — спросил Мейер.
— Пока нам известно, что он хочет похитить полмиллиона долларов тридцатого апреля, — сказал Хоуз.
— Это не совсем так, — поправил его Карелла.
— То есть?
— Он сказал: "С вашей помощью". Помните? Он сказал, что хочет похитить с нашей помощью полмиллиона долларов в последний день апреля.
— С чьей помощью? — переспросил Мейер.
— С нашей, — повторил Карелла.
— А может, он имел в виду только тебя? Как-никак он говорил именно с тобой.
— Может и так, — согласился Карелла.
— И конверты адресованы именно тебе. Может, он считает, что у тебя с ним есть что-то общее.
— У нас действительно есть кое-что общее.
— Что же?
— Мы стреляли друг в друга. Чуть не умерли. Но выжили.
— Что ты можешь сказать? — спросил Хоуз.
— В каком смысле?
— Ну, есть у тебя какие-то соображения, почему он посылает тебе эти портреты?
— Никаких соображений, — развел руками Карелла.
— Гувер и Вашингтон, — пробормотал Мейер. — Что, собственно, между ними общего?
"Дело Иисуса", как окрестили дело распятого молодого человека язычники из Восемьдесят седьмого участка, продвигалось крайне медленно. Пока так и не удалось опознать труп, и Карелла опасался, что если в ближайшие несколько дней они не сумеют установить личность покойного, то "Дело", скорее всего, придется списывать в архив. Пока они не установят, что мистер такой-то был убит неизвестным лицом или лицами, он будет носить имя, которое дал ему доктор Кортес из "скорой" — "труп". Очередной ярлык, думал Карелла. Труп. Безымянный труп. Безжизненная масса плоти и костей. Его никто не хватился, о его исчезновении никто и не подумал заявить, и он был похоронен на муниципальном кладбище за счет города. В городе и без того хватало жертв убийц — с именами, фамилиями, адресами, скорбящими родными и близкими, и потому было бы просто абсурдно заставлять и так перегруженных сверх всякой меры детективов тратить драгоценное время на розыски убийцы того, кто, словно призрак, бродил по улицам этого города и сгинул при загадочных обстоятельствах. Что и говорить, такие люди-призраки не вызывают у публики особого сочувствия.
Утром в четверг, пока Карелла совершал обход магазинов в районе Харрисон-стрит, пошел сильный дождь. "Делу Иисуса" было уже четыре дня, и Карелла знал, что, если в самое ближайшее время он не отыщет какой-то след, папка окажется в архиве в "шкафу нераскрытых преступлений". Иначе говоря, это означало, что расследование закончено раз и навсегда. Не завершено, но закончено — или отложено до тех пор, пока случай не прольет на него дополнительный свет, а это может произойти через месяц, через год — или вообще не произойти никогда. Мысль о том, чтобы похоронить "Дело" через два дня после того, как похоронили его главного героя, казалась Карелле совершенно неприемлемой. Это вызывало в нем какой-то неосознанный протест. Причем не потому, что этот аноним умер мучительной смертью, распятый без креста, но потому, что, как подозревал Карелла, это затронуло какие-то его глубинные чувства. Он не был в церкви со дня свадьбы сестры, имевшей место более тринадцати лет назад, но помнил, какие чувства вызвали в нем священники с кадилами, запах ладана, мальчики в белом, прислуживавшие в алтаре, распятый Христос. В детстве он не отличался религиозностью, да и потом мысли о Боге редко посещали его. Но этот распятый человек в пустом доме странным образом был связан в сознании Кареллы со смертью ради спасения человечества, и он не мог примириться с мыслью, что эта смерть оказалась совершенно напрасной.
Дождь поливал мостовые с такой яростью, с какой пулеметы обстреливают ничейную землю, за которую идет бой. Сверкнула молния, а затем раздался такой жуткий раскат грома, что Кареллу чуть не вытряхнуло из одежды. Карелла бросился к ближайшей двери, открыл ее, вошел в помещение, кое-как выжал мокрый плащ, вытер платком волосы. Только потом он осмотрелся и решил, что попал в картинную галерею, где демонстрируются работы какого-то скульптора. На длинных столах и полках были выставлены изображения, обнаженной девушки — то величиной с кулак, то высотой в три и даже четыре фута. Автор использовал лишь одну модель — высокую, стройную девушку с маленькими, хорошо очерченными грудками, узкими бедрами и длинными волосами до середины спины. Она то стояла, то сидела, то лежала на боку. Казалось, это все отражения одной и той же фигуры, запечатленной в разных зеркалах, которые уменьшали объект и фиксировали жизненную силу в материалах прочнее, нежели человеческая плоть. Карелла заинтересовался выставкой, стал внимательно разглядывать фигурки и не сразу обратил внимание на человека, вышедшего из задней комнаты, — высокого блондина, лет двадцати восьми с темными глазами и крупной головой с львиной гривой. Его левая нога была под толстым слоем бинтов, на правой Карелла заметил белую теннисную туфлю.
Карелла мысленно отметил, что в настоящее время в этом городе десятки тысяч человек носят белые теннисные туфли — на правой, левой, а также обеих ногах. Правда, Карелла не мог сказать, у скольких из них имелись мастерские в нескольких кварталах от дома, где было совершено зверское убийство.
— Чем могу быть полезен, сэр? — осведомился блондин на костылях.
— Я из полиции, — сообщил Карелла.
— Вот как?
— Детектив Карелла. Восемьдесят седьмой участок.
— Вот как? — снова произнес блондин. Он не попросил гостя предъявить значок или удостоверение, и Карелла не спешил это сделать.
— Я расследую дело об убийстве, — сказал он.
— Понятно… — Блондин проковылял к одному из длинных столов и примостился на краешке, рядом с бронзовой девицей, которая отдыхала, опустив глаза, напоминая позой нагую монахиню. — Сэнфорд Эллиот, — представился блондин. — Для друзей просто Сэнди. А скажите, кого убили?
— Пока мы сами этого не знаем, — отозвался Карелла. — Я как раз и пытаюсь установить личность убитого, хожу по району…
— Когда это случилось?
— В прошлое воскресенье.
— Меня в воскресенье не было в городе, — сказал блондин с некоторой поспешностью. Кареллу удивило, почему его собеседник так поспешил заявить о своем алиби, хотя тема убийства была затронута в самых общих чертах.
— Вот как? Где же вы были?
— В Бостоне. Я там провел уик-энд.
— Бостон хороший город, — сказал Карелла.
— Очень неплохой.
— Так или иначе, я прошу местных жителей посмотреть на фотографию…
— Я тут мало кого знаю, — сказал Эллиот. — Живу в городе с января, да и то больше держусь особняком. Работаю в студии в задней части дома и пытаюсь продавать скульптуры в этом магазинчике. У меня здесь мало знакомых.
— Зато в магазине бывает много народу, — сказал Карелла.
— Да, но я спрашиваю, как их зовут, только если они что-то у меня покупают.
— Понимаю, — кивнул Карелла. — Но, может, вы все-таки взглянете на фотографию?
— Если вам угодно. Хотя, повторяю, я тут мало кого знаю, — сказал Эллиот.
— Вы вообще из Бостона?
— Простите?
— Я понял, что вы родом из Бостона.
— Нет, я вообще-то из Орегона. Но в Бостоне учился. В школе изящных искусств при Бостонском университете.
— И вы, значит, провели там воскресенье?
— Да, ездил навестить друзей. Там их у меня как раз много.
— А здесь мало?
— Совершенно верно.
— Вы повредили ногу до поездки или после?
— До.
— И поехали туда, уже передвигаясь на костылях?
— Да.
— Вы вели машину?
— Нет, меня отвезла одна моя знакомая. Она позирует для меня, — и Эллиот кивком головы показал на скульптуры.
— А что у вас с ногой?
— Несчастный случай.
— Перелом?
— Нет, растянул лодыжку.
— Иногда растяжение бывает хуже перелома.
— Да, доктор мне тоже это говорил.
— А кто ваш доктор?
— А почему вас это интересует?
— Так.
— Мне кажется, доктор тут ни причем, — сказал Эллиот.
— Скорее всего, — согласился Карелла. — Может, вы все-таки взглянете на снимок?
— Послушайте, — вдруг закипятился хозяин. — Вы и так отняли у меня массу времени. Когда вы вошли, я работал. А когда я работаю, я не люблю отвлекаться.
— Понимаю, — сказал Карелла. — Но все же взгляните.
— Что толку. Я все равно этого парня не знаю. Все мои друзья живут в Бостоне.
— Посмотрите, — сказал Карелла, протягивая фотографию Эллиоту.
Тот мельком глянул на снимок и пробормотал:
— Нет, я его не знаю.
Карелла забрал снимок, положил в блокнот, спрятал его в карман, поднял воротник плаща и, сказав "спасибо", вышел на улицу. Там по-прежнему дождь лил как из ведра, и Стив припустил во всю прыть, пока не оказался возле кафе на углу. Войдя внутрь, он немного пофыркал, покачал головой, как это делают те, кто спасается бегством от ливня, потом снял плащ, повесил на вешалку, а сам сел на табурет у стойки. Когда на него обратила внимание официантка, он заказал кофе и пирог с сыром.
Сэнфорд Эллиот его сильно настораживал.
Кареллу настораживали белая теннисная туфля и забинтованная левая нога. Его настораживала та поспешность, с которой Эллиот выложил свое алиби. Его настораживало, что человек на костылях решил совершить путешествие в Бостон, пусть даже кто-то изъявил готовность его туда отвезти.
Откуда Эллиот знал, что убит мужчина? Карелла не успел даже вынуть фотографию, а тот сказал: "Я все равно этого парня не знаю". Он сказал "этого парня". Но Карелла не уточнял, кого убили — мужчину или женщину. И почему он не пожелал назвать имя своего врача?
Кареллу настораживало и что-то еще, но пока он сам толком не мог понять, что именно.
Официантка поставила перед ним кофе, пролив его на блюдце. Карелла сделал глоток, откусил от пирога, потом положил на блюдце салфетку. Внезапно он понял, что еще его настораживало. Он подумал, не имеет ли смысла снова посетить Сэнфорда Эллиота. Если Эллиот действительно работал, когда вошел Карелла, то не исключено, что его натурщица была там же. Карелла решил, однако, поговорить с ней наедине в отсутствие скульптора. Он допил кофе, доел пирог, потом позвонил в отдел узнать, нет ли каких новостей. Мейер Мейер, снявший трубку, сказал, что на имя Кареллы поступил очередной манильский конверт. Карелла попросил его вскрыть корреспонденцию.
— Там самолет, — сказал Мейер.
— Что?
— Фотография самолета.
— Какого?
— Понятия не имею.
Опознание летательного аппарата произвел Коттон Хоуз.
— Это "Зеро", — авторитетно заявил он, стоя перед доской объявлений, где к двум портретам Гувера и двум Вашингтона добавилось изображение японского истребителя 40-х годов. Коттон Хоуз во время Второй мировой служил на торпедном катере на Тихом океане. Надо полагать, он разбирался в японских военных самолетах. Так или иначе, Мейер ему безоговорочно поверил.
— Но почему? — спросил он.
— Убей меня, не знаю. Какая, скажи на милость, связь между портретами Гувера, Вашингтона и фотографией японского истребителя.
— Может, японцы затеяли напасть на ФБР в Вашингтоне? — предположил Мейер.
— Правильно, — кивнул Хоуз. — Шесть эскадрилий "Зеро" на бреющем полете пройдут над Пенсильвания-авеню!
— Новый Пёрл-Харбор?
— Да, начало Третьей мировой, не иначе.
— А что, — сказал Мейер, — ничего другого на ум не приходит.
— Глухой смекнул, что Восемьдесят седьмой — последний оплот Америки, и надеется, что мы протрубим боевую тревогу.
— Вот ты и протруби тревогу, Коттон.
— Знаешь, что я думаю? — сказал Хоуз.
— Ну, скорее говори!
— По-моему, он нас разыгрывает. И между этими фотокопиями нет никакой связи.
— Но зачем тогда он их нам присылает?
— Чтобы сбить с толку. Он вырезает картинки из книг и журналов, делает фотокопии и присылает их нам, чтобы мы поломали голову над тем, что это значит. А это не значит ровным счетом ничего.
— А как насчет угрозы?
— В смысле, что Карелла поможет ему украсть полмиллиона долларов? После дождичка в четверг.
— Коттон, знаешь, что я тебе скажу?
— Что, Мейер?
— Если бы это был кто-то другой, я сказал бы, что ты прав. Но это Глухой. А он слов на ветер не бросает. Если он обещает что-то устроить, будь спокоен, за ним не заржавеет. Я не знаю, какая связь между этими картинками, но она точно есть, и, главное, он рассчитывает, что мы ее вычислим.
— Но с какой стати?
— Потому что, как только мы установим связь, он выкинет что-нибудь этакое. Связанное с этим, но не совсем…
— Знаешь, что я скажу, Коттон?
— Да, Мейер?
— Коттон! — В глазах Мейера засверкали опасные огоньки. — Этот человек — исчадье ада!
— Спокойно, дружище, — сказал Хоуз.
— Коттон, я его ненавижу, Коттон, как ужасно, что он возник в моей жизни.
— Возьми себя в руки, старина.
— Как мы можем разгадать его дьявольский замысел, если…
— Мейер, не надо.
— Как можем мы надеяться понять, что означают эти картинки? Два Гувера, два Вашингтона, теперь "Зеро"… Чертов японский истребитель! — Мейер ткнул пальцем в последнюю картинку и сказал: — Вот именно. Зеро. Ноль. Может, он это и хотел нам втолковать?
— Что именно?
— То, что у нас нет против него ничего. Ноль. Большой жирный ноль. Зеро…
— Может, тебе выпить чашечку кофе? — участливо осведомился Коттон Хоуз.
Карелла прочесал четыре дома на Портер-стрит, пока не обнаружил на одном из почтовых ящиков надпись "Генри Скафале". Он постучал в дверь квартиры.
— Кто там? — услышал он голос за дверью и сказал:
— Детектив Карелла.
Возникла короткая пауза, потом шаги к двери. Дверь приоткрылась. В щелочке показалось лицо Боба Кармоди.
— Да! — сказал он. — Я вас слушаю.
— Здесь Мери Маргарет?
— Может быть. А что?
— Мне надо с ней поговорить.
— О чем?
— Она здесь?
— Может, вы зайдете, когда у вас будет ордер? — спросил Боб и попытался закрыть дверь.
Карелла быстро вставил ногу в проем и сказал:
— Могу, конечно, достать и ордер, но от прогулки в наше управление настроение у меня не улучшится, Боб. Ну, что на это скажешь?
— Впусти его, Боб, — раздался женский голос.
Боб поморщился, но открыл дверь и отступил в сторону, пропуская Кареллу. Мери Маргарет находилась в комнате.
Рядом с ней на большом матрасе устроилась пухлая девушка в джинсах и розовом свитере. Они сидели, прислонившись спинами к стене. Напротив них расположился Хэнк, опустив подбородок на спинку стула. Он покосился на Кареллу.
— Привет, Мери Маргарет, — начал Карелла.
— Привет, — вяло отозвалась она.
— Хочу поговорить с вами.
— Говорите.
— С глазу на глаз.
— Где прикажете? Тут только одна комната и сортир.
— Может, в коридоре?
Мери Маргарет пожала плечами, поправила волосы, грациозным движением встала с матраса, на котором сидела скрестив ноги, и вышла в коридор. Карелла последовал за ней и прикрыл дверь.
— Вы позируете для скульптора по имени Сэнди Эллиот? — спросил Карелла.
— А что, это запрещено законом? Между прочим, мне уже девятнадцать лет.
— Нет, это не запрещено законом.
— Ну что ж, я действительно позирую. Но откуда вы про это узнали?
— Видел его работы. Сходство поразительное. Вы, может, еще и возите его на машине?
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы не возили его в Бостон в прошлый уик-энд?
— Возила.
— А вы позировали ему сегодня, когда я заходил в его студию?
— Я не знаю, когда вы туда заходили.
— Тогда начнем с первой части. Вы ему сегодня позировали?
— Да.
— В какое время?
— Часов с десяти.
— Я был там в одиннадцать.
— Я про это первый раз слышу.
— Сэнди не говорил, что я заходил?
— Нет.
— Что у Сэнди с ногой?
— Он мне не говорил.
— Когда вы последний раз ему позировали?
— В смысле до сегодняшнего дня?
— Да.
— В четверг.
Карелла вынул маленький пластиковый календарик из бумажника, посмотрел и сказал:
— Стало быть, пятнадцатого апреля?
— Наверное.
— Он и тогда уже был на костылях?
— Значит, он повредил ногу между восьмым и пятнадцатым апреля, так?
— Наверное. Но какая, собственно, разница, когда он…
— Где вы были с ним в Бостоне?
— Ну, в разных местах.
— А поточнее?
— Я плохо знаю Бостон. Сэнди говорил мне, куда ехать…
— Когда вы уехали в Бостон?
— В пятницу.
— Шестнадцатого?
— Ну да…
— Какая у вас была машина?
— Его машина.
— А поточнее?
— Маленький "фольксваген".
— Не очень-то удобно везти в маленьком "фольксвагене" человека с костылями?
Мери Маргарет что-то хмыкнула.
— Сколько времени ушло на дорогу?
— Ну, часа четыре, может, пять. Точно не помню.
— Во сколько выехали?
— Отсюда?
— Отсюда.
— Утром. Часов в девять, десять. Я не помню, во сколько именно.
— Вернулись вечером?
— Нет, мы остались на несколько дней.
— Где жили?
— У одного из знакомых Сэнди.
— А когда вернулись?
— В понедельник поздно вечером.
— А сегодня снова позировали ему?
— Да.
— Сколько он вам за это платит? — спросил Карелла. Мери Маргарет замялась.
— Сколько он вам за это платит? — повторил свой вопрос Карелла.
— Сэнди — мой друг, — наконец выдавила из себя Мери Маргарет. — Он не платит мне ничего.
— Где вы ему позировали?
— В задней комнате его магазина. У него там студия.
— Вы с ним живете?
— Я живу здесь. Но провожу у него довольно много времени.
— Вы случайно не знаете, как фамилия доктора, который занимался его ногой.
— Скажите, Мери Маргарет, Сэнди мог знать человека на снимке?
— Это вы у него спросите.
— Спрашивал.
— И что он ответил?
— Ответил, что не знает.
— Значит, действительно не знает.
— А вы?
— И я тоже.
— Знаете, что я вам скажу, Мери Маргарет?
— Что?
— По-моему, Сэнди врет.
Она пожала плечами.
— И вы тоже врете, — добавил Карелла.
— Почему?
— Вот это я пока что не выяснил, — сказал Карелла.
Он провел в квартире двадцать минут и вдруг услышал, как в замочной скважине поворачивается ключ. Он подумал, что вряд ли это вернулись Унгерманы, ведь они уехали до конца недели. Он решил, что это техник-смотритель совершает свой обход. Но затем мужской голос спросил: "Ну что, Карин, хорошо быть дома?", и он понял, что все-таки это, увы, вернулись Унгерманы. Он оказался в спальне, откуда нельзя было смыться через окно по пожарной лестнице. Единственный способ покинуть квартиру — через входную дверь. Он решил, что бессмысленно ждать, надо действовать как можно стремительней. Унгерманам было под шестьдесят, они вряд ли могли бы помешать ему покинуть квартиру. Проблема заключалась в том, как покинуть дом. Унгерман направлялся к спальне, в каждой руке у него было по чемодану, супруга шла следом. Она как раз собиралась снять шляпку, когда незваный гость пошел напролом. От его толчка Унгерман полетел навзничь. Он отпихнул миссис Унгерман, которая попыталась ухватить его за одежду, чтобы не упасть, как десять секунд назад упал ее муж. Примерно четыре секунды они исполняли причудливый танец — она пыталась ухватиться за него, а он, наоборот, стремился освободиться от ее объятий. Наконец ему это удалось — он толкнул ее так, что она отлетела к стене, и ринулся к двери. Он отпер дверь, выскочил в коридор и понесся к лестнице, услышав вопль мисс Унгерман.
Он не стал спускаться вниз. Вместо этого он поднялся на крышу двенадцатиэтажного дома. Металлическая дверь, которая вела на крышу, была заперта. Тогда он разбежался, ударил по замку каблуком, вышиб его и, отворив дверь, стал подниматься на крышу. Оказавшись под открытым, усыпанным звездами небом, он на какое-то мгновение остановился, чтобы перевести дух. Потом он подбежал к парапету, измерил расстояние до крыши соседнего дома и прыгнул.
К тому времени, как Гарри Унгерман дозвонился до полиции, незваный гость был уже в четырех кварталах от дома. Он сел в свой автомобиль и уехал.
На сей раз он был на волосок от провала.
Если вы уж решили прокрасться в пустую квартиру, удостоверьтесь, что во время вашего пребывания она таковой и останется. Если же она вдруг начинает заполняться народом, не стоит злобно толкать пожилую женщину с больной спиной: она всего-навсего пытается ухватиться за вас, чтобы не упасть на свой копчик. Это неразумно, потому как во время того короткого гавота, который вы с ней станцуете, она неплохо рассмотрит вас, особенно если глаз у нее зоркий.
Карин Унгерман, во-первых, обладала острым зрением, а во-вторых, была вне себя от ярости. Особенно ее взбесил котенок — этот коричневый мерзавец описал дорогое кресло в их спальне, обитое золотой парчой. Карин Унгерман была уверена, что пятно так и останется, сколько ни прыскай на пострадавшую обивку широко разрекламированным пятновыводителем. Первое, о чем она спросила Клинга, который явился утром, это возместит ли страховая компания ущерб, причиненный недостойным поведением котенка. Котенок как-никак был принесен в квартиру вором, а страховка покрывала ущерб от пожара и квартирных краж, стало быть, они обязаны раскошелиться. Клинг понятия не имел, как поведет себя страховая компания. Он явился на работу в восемь утра и тотчас же отправился по вызову на Ричардсон-драйв, 641. Его сейчас интересовало лишь одно: описание внешности квартирного вора.
Унгерманы сообщили ему, что из квартиры, кажется, не пропало ничего, кроме броши — золото с жемчугом, но не исключено, что Карин просто подарила ее сестре, которая живет во Флориде, и забыла об этом. Вор, похоже, провел в квартире лишь несколько минут: был выдвинут только верхний ящик комода. К счастью, миссис Унгерман, уезжая из дома, обычно прятала свои драгоценности в галошу, которую прятала в платяном шкафу. Если вы дожили до шестидесяти восьми лет и за последние семнадцать лет вас обкрадывали четырежды, вы знаете, как бороться с негодяями. Но чтобы тебе подсунули в спальню котенка, который описал парчовое кресло! — это уж чересчур!
— Как выглядел этот человек? — спросил миссис Унгерман Берт Клинг.
— Он был высокий…
— Какого примерно роста?
— Повыше вас.
— Примерно шесть футов, два дюйма, — подсказал мистер Унгерман.
— Как был одет?
— В темном. По-моему, в черном.
— А по-моему в синем, — сказал мистер Унгерман.
— По крайней мере, все было темное — брюки, рубашка, куртка, — отозвалась его супруга.
— Какой свитер?
— Водолазка.
— Негр или белый?
— Белый. Мы видели часть лица.
— Что значит "часть"?
— Мы видели лоб и глаза. На нем было что-то вроде маски.
— Какая маска?
— Из платка. От переносицы и до подбородка.
— Значит, глаза вы видели?
— Да. И лоб.
— И волосы, — добавил мистер Унгерман. — Головного убора на нем не было.
— Какого цвета у него глаза?
— Карие.
— А волосы?
— Черные.
— Прямые, волнистые, курчавые?
— Курчавые…
— Длинные или короткие?
— Средней длины, — сказала миссис Унгерман.
— Что-нибудь еще вы заметили?
— Ничего. Он очень торопился, — сказал Унгерман.
— На его месте я тоже заторопилась бы, — прошептала миссис Унгерман, — если бы моя кошка нагадила на чужое дорогое кресло.
С утра детектив Стив Карелла явился в уголовный суд, где под присягой дал следующие показания:
"Я, детектив полицейского управления, работаю в 87-м участке.
На основе собственных впечатлений и показаний судмедэксперта я располагаю информацией, суть которой сводится к следующему: совершено убийство. Расследованием установлено:
19 апреля сего года некто Джордж Бокк, без определенного места жительства, обнаружил в пустом доме номер 433 по Северной Харрисон-стрит (квартира 51) неопознанный труп. На груди покойного имелась колотая рана. Кроме того, тело было прибито к стене костыльными гвоздями (по одному костылю вбито в ладони, раскинутых по сторонам рук, и один в скрещенные ноги). По заключению судмедэксперта, смерть наступила вечером 18 апреля от внутреннего кровоизлияния от проникающего ранения.
При обыске указанного дома по Сев. Харрисон в квартире 52 (в том же коридоре, где расположена квартира 51) найдена белая теннисная туфля на левую ногу двенадцатого размера.
22 апреля, совершая обход района с фотографией погибшего для опознания, я, детектив Карелла, вошел в магазин, принадлежащий Сэнфорду Эллиоту, по адресу Кингс-серкл, 1211, приблизительно в четырех кварталах от дома, где был обнаружен труп. Сэнфорд Эллиот передвигался на костылях, и его левая нога была забинтована. Его правая нога была обута в белую теннисную туфлю, парная которой, по-видимому, и была обнаружена при осмотре дома 433 по Северной Харрисон-стрит.
При допросе Сэнфорд Эллиот показал, что 18 апреля находился в Бостоне и не знает того, кто запечатлен на предъявленном для опознания снимке.
Исходя из вышеизложенной достоверной информации, я имею все основания полагать, что упомянутая теннисная туфля является вещественным доказательством в деле об убийстве и могла вполне принадлежать Сэнфорду Эллиоту и находиться в доме 1211 по Кингс-серкл.
В связи с этим почтительнейше прошу суд выдать ордер на обыск помещения, принадлежащего Сэнфорду Эллиоту (первый этаж дома 1211 по Кингс-серкл), и на личный досмотр самого С. Эллиота с целью установления наличия дополнительных вещественных доказательств и предъявления их суду.
Детектив второго класса, Стивен Луис Карелла.
Значок № 764–5632, 87-й участок".
Карелла перечитал заявление и решил, что получилось слабовато. Единственной зацепкой было наличие у Сэнфорда Эллиота теннисной туфли, но это была весьма распространенная разновидность обуви. Карелла также отдавал себе отчет, что ордер, выданный на столь шатких основаниях, впоследствии может быть оспорен и защитой, и по ее ходатайству вещественные доказательства, добытые в ходе обыска, могут быть не приняты к рассмотрению судом. Короче, Карелла был даже слегка удивлен, но от того не менее признателен, когда судья подписал его заявление и дал санкцию на выдачу ордера.
Это означало, что теперь Карелла получил юридические основания для ареста, если не Эллиота, то принадлежащего ему неодушевленного предмета.
Если Карелла заручился поддержкой суда, то Клингу оказали содействие в отделе идентификации. На всякий случай он попросил ребят из отдела проверить и Фреда Липтона, и Ната Сульцбахера, агентов по продаже недвижимости из Калмспойнта, шариковая ручка с названием фирмы которых была обнаружена в обчищенной квартире Августы Блер. К великому удивлению Клинга, из отдела идентификации пришла информация, которая тотчас же превратила старину Липтона в одного из главных подозреваемых по делу о квартирных кражах. Клинг, правда, не сбросил со счета и Станислава Джаника, как претендента на лучшего исполнителя второстепенной роли, а именно, поставщика котят, но описание внешности, данное миссис Унгерман, не позволило слесарю претендовать на роль героя-домушника. Она утверждала, что у этого человека карие глаза и черные волосы. Джаник, напротив, был невысок и почти полностью облысел. Кроме того, Клинг хорошо помнил голубые глаза слесаря за толстыми стеклами очков.
Так или иначе, Клинг был рад узнать, что, если Нат Сульцбахер и не имел криминального досье (он, правда, и не мог получить лицензию на право торговли недвижимостью, будучи осужденным ранее за правонарушение), его агент по продажам Фредерик Липтон дважды имел неприятности с полицией. Сначала его арестовывали за мелкое хулиганство, а второй раз за подлог первой степени. Разумеется, мелкое хулиганство проходило всего лишь как правонарушение. Зато это могло обернуться для Липтона шестью месяцами лишения свободы в тюрьме штата или исправительно-трудовой колонии. Однако он отделался штрафом в триста пятьдесят долларов. Что касается подлога, то это уже было уголовное преступление, наказывавшееся либо смертной казнью, либо заключением в федеральной тюрьме. Суд, однако, проявил к Липтону снисхождение вторично. Он вполне мог получить двадцать лет тюрьмы, но получил лишь десять.
Из этих десяти он отсидел только три с половиной года, а затем был досрочно освобожден. С точки зрения общества, он вернул свой долг и теперь являлся честным тружеником на ниве продажи недвижимости в Калмспойнте. Увы, на месте преступления осталась шариковая ручка с названием фирмы, президент которой Нат Сульцбахер ранее к уголовной ответственности не привлекался. А вот Липтон успел побывать тюремной пташкой. Поэтому Клинг сделал самый естественный ход: он попросил лейтенанта Бернса установить наблюдение за Липтоном, как наиболее вероятным кандидатом в домушники, а лейтенант Бернс сделал также вполне напрашивавшийся ход, а именно: удовлетворил ходатайство Клинга. Слежка началась.
Что делать, полицейские всегда предвзято относятся к гражданам, которые уже успели познакомиться с судом и тюрьмой.
Из трех гостей Глухого в отеле "Девон" трое уже были судимы за разнообразные уголовные преступления. Четвертым участником встречи оказалась женщина довольно невзрачной наружности, лет тридцати семи. Она, напротив, даже ни разу не штрафовалась за неправильный переход улицы. Отель этот не отличался известностью и был обставлен весьма скромно, без выдумки. В номере имелось лишь одно кресло-качалка, каковое мужчины, как истинные рыцари, предоставили даме, а сами расположились на обычных стульях с прямыми спинками. Они сидели полукругом, лицами к маленькому столику, который был выдвинут на середину. На этом столике стояла грифельная доска на подпорках. Глухой разносил напитки (дама деликатно отказалась). Теперь мужчины пили из своих стаканов и изучали схему, нарисованную мелом на доске.
— Вопросы есть? — спросил Глухой.
— Есть.
— Слушаю тебя, Джон.
Джон Прейс был высок и худощав, с изрытым оспинами лицом. Он единственный среди собравшихся, не счел нужным приодеться. Прочие, словно собираясь на церковную службу, надели пиджаки и рубашки с галстуками. На Джоне была спортивная рубашка и джемпер.
— Где коробка сигнализации? — спросил он.
— Не знаю, — сказал Глухой. — И знать не хочу. Как я уже говорил, я не имею ничего против того, чтобы сигнализация сработала, когда в этом возникнет необходимость.
— Мне это не нравится, — буркнул Джон.
— Тогда ты имеешь право выйти из игры. Никто из вас не знает, где расположен банк и когда мы собираемся на него напасть. Поэтому, пока не поздно, можете сказать "пас".
— Нет, я просто хотел сказать, что, если чертова сигнализация сработает… — забормотал Джон.
— Сработает. Ей положено сработать. Как раз нас это не должно беспокоить.
— Может, вы еще раз нам все объясните, мистер Таубман, — подала голос женщина.
— С удовольствием, Анджела, — сказал Глухой. — С какого места?
— С самого интересного, — сказал полный лысоватый человек, пожевывавший потухшую сигару. Его звали Керри Донован.
— Пожалуйста, — сказал Глухой и взял со столика указку. — Вот хранилище. Попасть в него мы можем только через дверь. Все остальные способы исключены. Хранилище открывается утром в восемь тридцать и закрывается, когда служащие собираются по домам, то есть около пяти часов.
— Когда мы туда явимся? — спросил Руди Манелло, самый молодой участник группы. У него было узкое лицо и каштановые волосы, зачесанные назад без пробора. Он курил сигарету, на которой образовался толстый слой пепла, грозивший вот-вот просыпаться на пол.
— Время и место я скажу тебе, Руди, когда станет ясно, что мы все уже не можем повернуть назад.
— К чему такая конспирация? — фыркнул тот.
— Дело в том, что мне совершенно не хочется проводить лучшие годы в тюрьме, — отозвался с милой улыбкой Глухой. Я, конечно, вам всем доверяю, но осторожность никогда не мешает.
— Давайте лучше еще раз послушаем план, — сказала Анджела и закинула ногу на ногу, что не произвело никакого впечатления на собравшихся. Это была, пожалуй, самая невыразительная женщина из тех, что когда-либо оказывались в обществе Глухого: с длинным носом, тонкими губами, в очках и с курчавыми волосами в то время, когда мода требовала прямые. Она заметно располнела, и обладала невероятно визгливым голосом. Кошмар, да и только! И тем не менее она была просто создана для той роли, которую отводил ей в общем замысле Глухой.
— Еще раз о плане, — сказал Глухой и мило улыбнулся своим соратникам. Никто из собравшихся в номере отеля "Девон" не вызывал у него симпатий, но что поделаешь — футбольный тренер может воплотить в жизнь свои честолюбивые замыслы лишь с помощью команды игроков. — В день ограбления Керри Донован войдет в банк с чемоданом, в котором будут чертежи и макет жилищного комплекса, на строительство которого ему необходимо получить банковский кредит. До этого он договорится с управляющим о встрече и явится якобы для того, чтобы продемонстрировать ему и чертежи, и макет.
— А где мы все это возьмем? — спросил Керри.
— Чертежи и макет как раз сейчас готовит для нас одна архитектурная мастерская. Они уверены, что работают для настоящей честной строительной компании.
— Понятно, давайте дальше.
— Оказавшись в банке, ты войдешь в кабинет управляющего, станешь рассказывать о проекте и выложишь на стол и чертежи, и макет. Причем ты попросишь его подойти к тебе, чтобы лучше разглядеть чертежи. Твоя задача отвлечь его от кнопки сигнализации, которая вмонтирована в пол возле его кресла. Когда же он подойдет к тебе, то не сможет сразу ее нажать.
— Но вы, кажется, говорили, что сигнализация должна сработать, напомнил Джон.
— Она должна сработать, но лишь когда у нас будут деньги.
— Но деньги находятся в главном хранилище.
— Да, как я говорил, в хранилище в тот день должно оказаться полмиллиона долларов, предназначенных на выплату жалованья рабочим трех заводов. Керри должен будет проникнуть в хранилище. Без вашей помощи.
— Это мне как раз не нравится, — буркнул Керри.
— Тебе не составит особого труда оказаться в хранилище, Керри, — с улыбкой сказал Глухой. — Как только управляющий подойдет к тебе, ты наставишь на него пушку, и сообщишь, что это ограбление. Ты также сообщишь ему, что, если он не отведет тебя в хранилище ты пустишь ему пулю в затылок.
— В этом-то вся загвоздка, — сказал Керри. — Предположим, я сообщу ему об этом, а он ответит: "Давай, пускай". Что тогда мне делать?
— Банк застрахован, Керри. И в наши дни там редко работают герои. У них есть инструкция — в случае чего нажать кнопку и тихо ждать появления полиции. В данном случае мы лишим мистера Алтона — это фамилия управляющего — возможности нажать кнопку сигнализации. Пойми он вовсе не пожелает искушать судьбу и проверить твои нервы. Уверен, что он тихо, без шума отведет тебя в главное хранилище.
— Дай-то Бог, — покачал головой Керри. — Но вдруг он заартачится? Тогда я окажусь козлом отпущения, потому как, кроме меня, никого из вас в банке не будет.
— Я тоже буду в банке, — напомнил Глухой.
— Да, но вы не станете вынимать пушку и наставлять ее на управляющего.
— Я выбрал тебя для этой работы, поскольку у тебя есть уже опыт, — сказал Глухой. — Полагаю, у тебя не сдадут нервы и…
— Опыт у меня печальный, — усмехнулся Керри. — Тогда меня сцапали.
— Ты хочешь поработать или нет? — осведомился Глухой. — Как говорится, вольному воля. Если ты спасуешь, я не обижусь, учти.
— Ладно, рассказывайте дальше, — грустно вздохнул Керри.
— Ты заходишь в хранилище с мистером Алтоном. В руке у тебя кожаный чемодан, содержимое которого ты оставил в кабинете мистера Алтона, так?
— Чемодан пустой, — сказала Анджела.
— Совершенно справедливо, — подтвердил Глухой, а сам подумал: "Это невероятно!" Вслух же сказал: — Как только ты окажешься в хранилище, Керри, то начнешь перекладывать доллары в чемодан, а затем распорядишься, чтобы мистер Алтон препроводил тебя назад в свой кабинет.
— А что если в хранилище окажется кто-то еще?
— Ты должен будешь сообщить мистеру Алтону, что, если кто-то выразит удивление относительно твоего присутствия в хранилище, он должен объяснить, что ты вызван для проверки сигнализации. Потому-то ты и явился с чемоданом.
— Нет, вы мне скажите, что делать, если в хранилище окажутся посторонние, — гнул свое Керри. — Пока вы ничего про это не сказали.
— Мистер Алтон должен будет попросить этого человека удалиться. Проверка сигнализации проводится так, чтобы при этом не присутствовал никто — даже если это тоже сотрудники банка.
— Хорошо. Значит, когда я оказываюсь в хранилище, то начинаю укладывать доллары в чемодан, так?
— Правильно. А когда я увижу, как ты с чемоданом покидаешь хранилище и возвращаешься с управляющим в его кабинет, то начинаю вторую стадию операции.
— Тут выходим на сцену мы, — сказала Анджела и чарующе улыбнулась.
"Невероятно", — снова подумал Глухой, улыбнулся и сказал:
— Совершенно верно. Тут выходите на сцену вы. Если вы внимательно посмотрите на план, то обратите внимание на аллею. Она подходит к банку справа, огибает его сзади и выходит к улице слева от здания. Ее назначение — обеспечивать доступ к окошку кассира. Она неширока — как раз для одной машины. Как только я выхожу из банка, происходят два события. Во-первых, Джон и Руди в машине номер один подъезжают к окошку кассира, во-вторых, Анджела в машине номер два оказывается на аллее, останавливается и выходит, чтобы поднять капот и посмотреть, почему заглох мотор.
— Это чтобы никто больше не мог подъехать к банку, когда Джон и Руди остановят свою машину у окошка, кассира, верно?
— Совершенно верно, — ровным голосом отозвался Глухой.
— А я, значит, уже снова окажусь в кабинете управляющего, — заговорил Керри, и Глухой с удовлетворением отметил в его интонациях прилив энтузиазма. — Я свяжу парня и вставлю ему в рот кляп.
— А ты, Джон? — обратился Глухой к Прейсу.
— Я окажусь у окошка и разобью стекло кувалдой, сказал Джон.
— Тогда-то и сработает сигнализация. Но ты не услышишь сирены. Это молчаливая сигнализация. Ее услышат только в Восемьдесят седьмом участке и в охранном бюро.
— Зато я услышу звон разбитого стекла, — ухмыльнулся Керри. — Я тогда выйду из кабинета управляющего, пройду через дверь к кассирам и потом выберусь на улицу через разбитое окно.
— Верно, — подтвердил Глухой. — Ты садишься в машину, Руди дает газ и, объехав банк сзади, выезжает на улицу. Я тем временем преспокойно сажусь в автомобиль Анджелы, и мы тоже уезжаем.
— Сколько у полиции уйдет времени, чтобы явиться на вызов? — спросил Руди.
— Четыре минуты.
— А сколько мне потребуется, чтобы объехать банк и выехать на улицу?
— Полторы минуты.
В комнате воцарилось молчание.
— Ну, что вы думаете по этому поводу? — спросил Глухой. Он специально подобрал для операции таких участников, которые не особенно умели думать. Его задача состояла в том, чтобы увлечь их идеей. Того, кто заартачится, можно быстро заменить.
— По-моему, план сработает, — сказал Руди.
— Похоже, так, — кивнул Джон.
— А как может такой блестящий план не сработать?! — воскликнула Анджела, и Глухой чуть поморщился от ее визгливого голоса.
— А ты что скажешь, Керри? — обратился Глухой к Доновану.
Керри был ключевой фигурой в операции. Как он верно заметил, именно ему полагалось войти в банк с оружием. Именно ему поручалось совершить ограбление. Керри спросил ровно то, что и ожидал услышать Глухой.
— А почему бы вам не войти в банк и не показать пушку управляющему? — спросил он Глухого и замолчал, ожидая ответа.
— Меня в банке знают.
— Откуда?
— Я вкладчик.
— Разве вкладчик не может обратиться за кредитом для своего проекта?
— Может, конечно. Но дело в том, что моя физиономия постоянно фиксировалась их камерами, и мне совершенно не хочется всю жизнь скрываться от розыска.
— А как насчет моей физиономии? — не унимался Донован. — Ее ведь тоже зафиксируют камеры. Значит, и меня потом объявят в розыск.
— Ты сменишь внешность. Перед ограблением.
— Вы мне этого не говорили.
— Верно, — кивнул Глухой. Он не говорил этого Керри, потому что эта идея только что пришла ему в голову. — Перед тем, как нанести визит мистеру Алтону, ты отрастишь усы и побреешься наголо. Поэтому они увидят не Керри Донована, а Юла Бриннера с усами. — Все рассмеялись, в том числе и Керри. "Они все у меня в кармане, — подумал Глухой. — Все, кроме Керри, от ответа которого теперь все зависело".
— Да, вам надо отдать должное, вы все предусмотрели, — сказал Керри, покачивая головой. Он сделал длинный глоток из стакана и продолжил: — Лично мне план нравится. — Он отсалютовал стаканом Глухому и сказал: — Я согласен.
Глухой кивнул. Он не подсказал Керри вопрос, который задал бы на его месте: "А почему, мистер Таубман, вам самому не отрастить усы и не побриться наголо?" Глухой мысленно поблагодарил Керри за то, что тот не задал этот вопрос. Впрочем, если бы Керри это и спросил, он, Глухой, не растерялся бы и ответил что-нибудь весьма убедительное. Он действительно отличался и предусмотрительностью и находчивостью.
Три секунды спустя он пошел наполнить еще раз стаканы, чтобы выпить за успех предприятия.
Второе изображение японского истребителя "Зеро" пришло с дневной почтой, когда Карелла уже уходил из отдела. Мейер прикрепил новый экспонат к доске рядом с пятью предыдущими. Карелла посмотрел на снимок, потом взял большой манильский конверт, в котором прибыла картинка, посмотрел на адрес.
— Снова адресовано мне, — сказал он.
— Я это заметил, — сказал Мейер.
— Только фамилию "Карелла" он пишет с одним "л".
— Я на это не обратил внимания.
— Слушай, тебе не кажется, что ему известно, что у меня двойня? — вдруг спросил Стив Мейера, оглядывая экспозицию.
— С чего ты взял?
— Видишь ли, он посылает все эти картинки лично мне, причем в двух экземплярах. Может, он намекает на моих близнецов?
— Тебе так кажется?
— Ну да. А что ты на это скажешь?
— На это я скажу, что, по-моему, ты скоро спятишь, — отозвался Мейер.
Когда Карелла явился к Сэнфорду Эллиоту с ордером на обыск, тот работал. Он сидел за длинным деревянным столом, заляпанным воском. Под голой электрической лампочкой стояла жестянка из-под печенья, в которой был расплавленный воск. Лампочка, по-видимому, должна была излучать не только свет, но и тепло, необходимое для того, чтобы воск не застыл. Эллиот время от времени запускал в жестянку пальцы или лопаточку и накладывал очередной слой воска на маленькую обнаженную фигурку женщины, стоявшую перед ним. Он был так поглощен этим занятием, что никак не отреагировал на появление Кареллы, который проник в студию через дверь, что вела из магазина. Карелле вовсе не хотелось пугать хозяина. Как-никак этот человек мог иметь отношение к убийству, а испуганный убийца вдвойне опасен. Он остановился у шторы, отделявшей магазин от студии, и кашлянул. Элиот тут же поднял голову.
— Это вы? — спросил он.
— Это я, — ответил Карелла.
— Что у вас на сей раз?
— Вы всегда работаете с воском, мистер Эллиот?
— Только когда надо отлить вещь в бронзе.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я не даю уроков по изобразительному искусству, — буркнул Эллиот. — Что вы принесли?
Карелла молча протянул ему ордер.
"Именем народа данного штата…
Любому представителю управления полиции города…
Детективом Стивеном Л. Кареллой представлено заявление относительно существования вещественных доказательств совершения преступления (убийства), с указанием на лицо, обладавшее возможностью совершить данное преступление.
В силу вышеозначенного предписывается в промежутке между 18.00 и 21.00 произвести обыск помещения на первом этаже дома 1211 по Кингс-серкл, занимаемого Сэнфордом Эллиотом, а также любого другого лица, каковое может оказаться владельцем или временным держателем белой теннисной туфли на правую ногу (размер двенадцать). В случае обнаружения данный предмет должен быть представлен в криминальный суд сего района.
Ордер действителен в течение десяти дней с момента выдачи".
Эллиот прочитал текст, проверил дату и подпись судьи, затем спросил:
— О какой туфле речь? Что-то я не понимаю.
— В прошлый раз я видел на вашей правой ноге такую туфлю. Ордер дает мне право отыскать и изъять ее.
— Вы в своем уме?
— Вроде бы.
— Я в жизни не носил теннисных туфель.
— Если вы не возражаете, я попробую поискать.
— Как тут возразишь? — Сэнфорд Эллиот пожал плечами и вернулся к своему занятию.
— Может, вы расскажете мне про воск? — нарушил молчание Карелла. Он ходил по комнате, отыскивая взглядом шкаф или буфет, где мог бы храниться интересующий его предмет. Он увидел еще одну штору, закрывавшую, как подумал Карелла, стенной шкаф. Он ошибся. Когда он отдернул штору, то за ней оказались холодильник, раковина и плита. Он открыл холодильник и обнаружил, что тот полон рук, ног, грудей, голов. Конечно, все они были сделаны из воска, но все равно он инстинктивно отпрянул от этого жутковатого хранилища. Ему показалось, что это результаты массового расчленения каких-то лилипутов.
— Что это? — спросил Карелла.
— Части, — ответил Эллиот, который явно решил не только не оказывать детективу содействия, но и вообще не баловать его излишней учтивостью. Его, впрочем, можно было понять. Детектив отнюдь не заглянул на чашку чаю. Он явился с бумажкой, дававшей ему право перевернуть тут все вверх тормашками.
— Ваша работа?
— Да.
— Держите в холодильнике, чтобы не расплавились?
— Гениально!
— Но зачем вы их вообще храните?
— Я сделал их по резиновым формам. Они мне нужны как образцы, в зависимости от целей и задач я их потом видоизменяю.
Карелла кивнул, закрыл холодильник, начал расхаживать по мастерской. Он увидел нечто похожее на контейнер для переноски малогабаритных грузов, но, когда приподнял крышку, понял, что Эллиот хранит тут свою одежду. Он присел возле этого гардероба и начал просматривать джинсы и свитера, трусы и носки, рубашки и куртки, стараясь не нарушать порядка. Он отыскал сандалию, парную той, которая сейчас была на правой ноге Эллиота. Кроме того, там лежала пара мокасин. Но белая теннисная туфля отсутствовала. Карелла закрыл крышку, встал.
— Почему вы работаете с воском, если он такой непрочный? — спросил он.
— Я же сказал, что пользуюсь им, только когда хочу что-то отлить в бронзе. — Эллиот положил на стол свой инструмент, обернулся к Карелле и добавил: — Это называется cire perdue.[33] По восковой модели делается форма, при нагревании воск тает, и его место занимает расплавленная бронза…
— Стало быть, восковая модель гибнет? — спросил Карелла.
— Гениально! — отозвался Эллиот и взял нож.
— Что вы делаете с бронзовой отливкой?
— Спиливаю заусенцы, проделываю необходимые отверстия, полирую, ставлю на мраморную подставку.
— А там у вас что? — спросил Эллиота Карелла, показывая на закрытую дверь.
— Нечто вроде склада.
— Что в нем?
— Формы покрупнее.
— Разрешите взглянуть?
— Вы забавник! — усмехнулся Эллиот. — Приходите с этой бумажкой, рыщете по мастерской, а потом спрашиваете позволения…
— Почему бы нет? Что толку грубить?
— А зачем эти церемонии? Вы ведь расследуете убийство, так?
— По-моему, вы как-то не отдавали себе в этом отчет, мистер Эллиот.
— Я прекрасно отдаю себе в этом отчет, мистер детектив. И еще раз повторяю: я не знаю, кто был убитый.
— Да, вы мне это уже говорили. Только беда в том, что я не очень-то вам верю.
— Тогда суньте себе в задницу вашу вежливость, — буркнул Эллиот. — Если я подозреваюсь в убийстве, то могу обойтись без вашей учтивости.
Карелла не ответил и вошел в каморку. Как и говорил Эллиот, тут хранились скульптурные изображения больших размеров. Все в гипсе. Все воспроизводили Мери Маргарет Райан. В дальнем конце склада виднелась дверь.
— А она куда ведет? — спросил Карелла.
— В проулок.
— Не могли бы вы открыть ее?
— У меня нет ключа. Я никогда ею не пользуюсь. Она всегда заперта.
— В таком случае мне придется выбить замок ногой.
— Зачем?
— Чтобы посмотреть, что за дверью.
— Там нет ничего. Проулок как проулок.
В гипсовой пыли отчетливо виднелись следы. От правой ноги причем по обе стороны от отпечатков имелись кружочки — явно следы от костылей. Они вели к двери в проулок.
— Итак, вы откроете ее, Эллиот?
— Повторяю, у меня нет ключа.
Не говоря худого слова, Карелла сильным ударом каблука выбил замок.
— Вы имеете на это право? — осведомился Эллиот.
— Подавайте в суд, — отозвался Карелла и вышел из дома.
У кирпичной стены стояли мусорный бак и две картонные коробки, доверху заполненные всяким хламом. В одной из коробок Карелла обнаружил тот самый предмет, который искал, — а именно, белую теннисную туфлю, замеченную им на правой ноге Эллиота. Он вернулся в мастерскую, показал находку хозяину и спросил:
— Не ваша?
— Первый раз вижу.
— Я так и подумал, — сказал Карелла, потом добавил: — Не хочу показаться пародией на полицейского из телесериала, но все же вынужден предупредить вас, мистер Эллиот, не покидать этот город.
— Куда я могу деться? — спросил Эллиот.
— Кто вас знает. У вас есть тяга к Бостону. Так или иначе, послушайтесь меня и не исчезайте, пока я с вами не свяжусь.
— Что вы хотите найти на этом старом башмаке? — раздраженно спросил Эллиот.
— Может, немножко воска, который не растаял.
С пяти вечера за Фредом Липтоном следил Коттон Хоуз. Расположившись в седане напротив фирмы по продаже недвижимости, он увидел, как Липтон вышел на улицу, запер дверь и двинулся к своему "форду", припаркованному в квартале от здания. Соблюдая все меры предосторожности, Хоуз прокатился за Липтоном до его дома в полутора милях от Ашмид-авеню. Там он провел в унылом ожидании еще четыре часа, после чего его усилия были вознаграждены появлением объекта на улице. Липтон снова сел в "форд" и покатил в бар под странным названием "Эй! Эй! Веселей!". Поскольку Липтон не знал Хоуза в лицо, не догадывался о его намерениях, а кроме того, вывеска у входа обещала танцовщиц "топлесс", Хоуз решил, что есть смысл продолжить наблюдение в помещении. Когда он вошел, то его ждало запланированное разочарование. В этом городе девочки выступали не совсем "топлесс", а с легким довеском в виде прозрачного лифчика или звездочек на сосках. При том, что улицы кишмя кишели проститутками, Боже сохрани танцовщице продемонстрировать свои обнаженные грудные железы какому-нибудь разине из Сиу-Сити. Правда, танцовщицы, обычно были молоденькие и хорошенькие, старательно виляли попками под фонограмму на радость джентльменам на табуретах у стойки бара. Но "Эй! Эй! Веселей!" являл собой грустное исключение из правил. Девочкам было сильно за тридцать и они трудились в поте лица, но не вызывали того эротического отклика в аудитории, который предполагало подобное шоу. Коттон Хоуз сидел и скучал, мужественно выдерживая волны обрушивающегося на него электронного грохота. Он угрюмо косился на четырех танцовщиц, выделывавших положенные коленца. Время от времени он посматривал и на Фреда Липтона. Хоуз мрачно отметил про себя, что скорее всего, стереосистема обошлась хозяевам этого заведения дороже, чем исполнительницы, но в конце концов это был Калмспойнт, а не Айзола, и привередничать не следовало.
Липтон, похоже, был на короткой ноге с одной из танцовщиц, тридцатипятилетней крашеной блондинкой с силиконовыми грудями, увенчанными звездочками, и полными ягодицами. Закончив номер, она присела у стойки бара и, перекинувшись с Фредом несколькими фразами, проследовала к его столику в углу. Липтон заказал для нее выпивку, и они проговорили с полчаса, после чего блондинка снова выбралась на эстраду, чтобы продемонстрировать свои пышные формы гостям бара, которые следили за ней выпучив глаза, словно увидели великую балетную актрису, прогремевшую на весь мир в "Лебедином озере". Липтон заплатил по счету и удалился. Хоуз двинулся за ним следом, не испытывая никакого сожаления, что не может досмотреть представление. Липтон вернулся к себе домой, поставил "форд" в гараж и поднялся наверх. Решив, что теперь его объект завалится на боковую, Хоуз поехал обратно в "Эй! Эй! Веселей!", где заказал виски с содовой, надеясь вступить в контакт с толстозадой блондинкой.
Он сумел это сделать после того, как она закончила свой номер, как две капли воды похожий на предыдущие три, пять или пятьдесят пять номеров, исполненных ею в этих стенах. Когда она направилась то ли в уборную, то ли в артистическую, Хоуз загородил ей дорогу, чарующе улыбнулся и сказал:
— Вы прекрасно танцуете. Позвольте мне заказать вам что-нибудь выпить.
— Пожалуйста, — тотчас же ответила девица, подтвердив тем самым справедливость гипотезы Хоуза насчет того, что в ее служебные обязанности входило раскалывать клиентов на дополнительные порции разбавленного виски или имбирного пива, замаскированного под шампанское. Она отвела его к тому самому столику, где ранее сидела с Липтоном, и тотчас же, словно из-под земли, вырос официант с блокнотом и карандашом наготове. Девица заказала двойной бурбон с содовой. Возможно, фокус с шампанским не проходил по причине того, что местные предпочитали что-то попроще. Так или иначе Хоуз быстро заказал себе скотч с содовой, улыбнулся и сказал:
— Вы действительно здорово пляшете. Давно тут работаете?
— Ты полицейский? — вдруг спросила его собеседница.
— Нет, — отозвался Хоуз, сбитый с толку ее проницательностью.
— Тогда жулик?
— Нет.
— Тогда зачем ты носишь пушку?
— Кто это сказал? — пробормотал Хоуз.
— Я тебе говорю! Справа, на бедре. Я сразу заметила, как она топорщится, когда мы говорили в проходе. А потом, когда мы шли к столику, я прижалась к тебе и поняла, что это точно железка.
— Ты не ошиблась, — признался Хоуз.
— Значит, ты из полиции?
— Не совсем. Я охранник. Ночной сторож. Фабрика на углу Клайна и Шестой.
— Врешь. Если ты ночной сторож, то почему не дежуришь на своей фабрике?
— Я заступаю в полночь.
— А до этого напиваешься?
— Только изредка.
— А куда ты уходил — ты ведь уже здесь появлялся? — продолжала допрос девица.
— Значит, ты обратила на меня внимание? Очень приятно, — Хоуз сделал отчаянную попытку перевести разговор в традиционную плоскость трепа между мужчиной и женщиной, подальше от опасных глубин.
— Обратила, — равнодушно пожала плечами блондинка. — А что? Ты такой рослый и волосы у тебя рыжие. Как не заметить? Тебя небось зовут Ред?
— Меня зовут Хэмп.
— Это еще что такое?
— Уменьшительное от Хэмптон.
— Это имя или фамилия?
— Фамилия. Я Оливер Хэмптон. А тебя как зовут?
— Мое имя на афише. Не заметил?
— Увы.
— Меня зовут Ронда Спир.
— Настоящее имя?
— Сценическое.
— А настоящее как?
— А зачем тебе? Чтобы позвонить ночью и дышать в трубку?
— Позвонить я могу, но дышать не стану.
— Если не дышать, можно отдать концы, — заметила Ронда и рассмеялась. Потом залпом осушила стакан и сказала: — Можно мне еще один двойной бурбон?
— Запросто, — сказал Хоуз и, жестом позвав официанта, заказал по второй. — И сколько же ты выпиваешь за вечер? — поинтересовался он.
— Штук десять-двенадцать, — ответила блондинка. — Это же кока-кола. Раз ты из полиции, то должен знать.
— Я не из полиции и первый раз слышу про кока-колу, — отозвался Хоуз.
— Я разбираюсь в полицейских, — сказала Ронда. — А ты знаешь про кока-колу. — Она посмотрела на него в упор и спросила: — Что тебе от меня надо, начальник?
— Небольшая беседа.
— О чем?
— Ну хотя бы о том, почему ты рассказываешь полицейскому, если я, по-твоему, полицейский, что он платит за бурбон, а получает кока-колу.
Ронда пожала плечами:
— А что такого? Если бы эту дыру решили прикрыть, это сделали бы давным-давно. Но в участке все на подкорме — от лейтенанта до последнего патрульного. Мы даже иногда танцуем совсем с голыми сиськами. Нам не мешают. Так ты для чего пришел, начальник — получить свой кусок пирога?
— Я не полицейский, — тупо сказал Хоуз. — По мне, можешь выпить ящик кока-колы и танцевать с голой попой.
Ронда вдруг рассмеялась совсем по-девчоночьи. Искреннее веселье сильно изменило ее внешность — она вдруг на мгновение стала такой, какой, наверное, была, когда еще не успела очерстветь душой. Смех стих, милый образ растаял.
— Спасибо, солнышко, — сказала она официанту, подняла стакан и обратилась к Хоузу: — Ну ладно, пусть ты не из полиции. Какая разница?
— Салют! — сказал Хоуз, поднимая свой стакан.
— Салют! — сказала Ронда, и они оба выпили. — Ну а если ты не из полиции, то чего тебе нужно?
— Ты хороша собой! — сказал Хоуз.
— Так ты за мной следишь?
— Конечно. Так вот он, наверное, не обсуждал с тобой, почем тут кока-кола.
— Откуда тебе известно, о чем мы с ним толковали?
— Я ничего не знаю, просто я хотел сказать, что красивая женщина…
— Угу…
— Пользуется вниманием мужчин. Так что чего удивляться, если я проявил к тебе интерес? Вот, собственно, все, что я хотел сказать, — закончил Хоуз и пожал плечами.
— А ты не глуп, — заметила Ронда. — Прямо обидно…
— Что?
— Что ты работаешь в полиции.
— Слушай, сколько раз я тебе должен повторять? Я…
— Ты полицейский, — равнодушно перебила его Ронда. — Не знаю, что тебя интересует, но внутренний голос подсказывает мне, что нам лучше попрощаться. На всякий случай.
— Я ночной сторож, — уныло сказал Хоуз.
— Конечно. А я Лилиан Гиш. Ладно, разберись с официантом, а я пошла.
Она двинулась к стойке. Красные трусики, казалось, вот-вот лопнут, выпуская на свободу ее ягодицы. Хоуз вздохнул, расплатился и ушел.
В субботу утром в ожидании результатов анализа правой теннисной туфли, обнаруженной в картонном ящике у дома Эллиота, Карелла решил позвонить в три местные больницы, чтобы выяснить, не обращался ли случайно за медицинской помощью Сэнфорд Эллиот, растянувший сухожилие. Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы названивать местным частным врачам. Карелла решил, что если ему не повезет с больницами, то он забудет о дальнейших расспросах. Но в тот день счастье оказалось на его стороне. Уже второй звонок оказался удачным.
В отделе скорой помощи больницы Буэнависта в тот день дежурил японец доктор Юкио Ватанабе. Он сказал, что, поскольку сейчас они не перегружены работой, он может проверить по журналу эту фамилию. Он добавил, что если бы Карелла позвонил час назад, то ему бы дали от ворот поворот, поскольку они разбирались с пострадавшими при дорожно-транспортном происшествии, где столкнулись три машины.
— В жизни не видел столько крови, — произнес японец с каким-то, как показалось Карелле, воодушевлением. — Ну да ладно, какой период вас интересует? Журнал передо мной.
— Между восьмым и пятнадцатым, — сказал Карелла.
— Этого месяца?
— Да.
— Как фамилия?
— Сэнфорд Эллиот.
— Говорите, растяжение?
— Да.
— Смотрю…
Воцарилось долгое молчание. Потом Карелла услышал:
— Пока ничего.
— Где вы?
— В районе одиннадцатого, — сказал Ватанабе и снова замолчал.
— Такого нет, — наконец возвестил доктор.
— Может, вы посмотрите и позже, — попросил Карелла. — Если у вас еще есть время.
— Какой период?
— Еще недельку.
— У нас всегда есть время, пока не привезут кого-то с пробитой головой… Так, так. Говорите, Сэнфорд Эллиот?
— Да.
Было слышно, как Ватанабе листает страницы.
— Есть такой, — вдруг провозгласил он.
— Когда он к вам обращался?
— В понедельник девятнадцатого. С утра.
— В котором часу?
— Десять минут восьмого. Им занимался доктор Голдстейн. — Ватанабе помолчал, потом спросил: — Вы сказали, у него растяжение?
— Да. На самом деле что-то другое?
— Тут записано не то. Он обратился за помощью от ожогов. Ожоги третьей степени. Ступни, лодыжка и икра на левой ноге.
— Спасибо, — сказал Карелла.
— Ну что, это прояснило ситуацию?
— Скорее, запутало. Но все равно большое спасибо.
— Не за что, — сказал доктор Ватанабе и положил трубку.
Карелла уставился на телефонный аппарат. Это было лучшим вариантом поведения, когда у вас нет никаких соображений. Очевидно, утешение состояло в том, что телефон был решительно бессмысленным предметом, пока не начинал звонить. Карелла ждал, когда же он зазвонит, но тут в отдел вошел Мисколо. Он принес утреннюю почту.
Женщина была просто очаровательна. Правда, никто не знал, как ее зовут. Впрочем, было ясно, чем она занималась. Она снималась в немом кино. У звезд кино той эпохи во взгляде есть нечто, позволяющее безошибочно угадать их профессию даже тем, кто никогда не видел немых фильмов с их участием. Детективы, разглядывавшие портрет, были слишком молоды, чтобы видеть фильм с участием этой актрисы, но когда они поняли, что это звезда немого кино, они принялись рыться в памяти, перебирая имена знаменитостей.
Они стали наперебой называть фамилии и припоминать, не видели ли этот портрет в статьях, посвященных соответствующей звезде.
— Глория Свенсон? — вопрошал Коттон Хоуз.
— Нет, я помню, как выглядела Глория Свенсон, — говорил Мейер. — Это точно не она.
— Долорес дель Рио? — продолжал Хоуз.
— Нет. Долорес дель Рио очень сексуальна, — сказал Карелла. — Кстати, я недавно видел картину с ее участием. Нет, это не она.
— А чем вам не нравится эта красотка? — спросил Мейер. — По-моему, она выглядит очень сексуально.
— Норма Талмадж? — говорил Хоуз.
— А кто такая Норма Талмадж? — поинтересовался Клинг.
— Уберите отсюда малолетних, — сказал Мейер.
— Нет, серьезно, кто такая Норма Талмадж?
— Может, Марион Девис?
— Нет, вряд ли, — пробормотал Карелла.
— А кто такая Марион Девис? — не унимался Клинг, и Мейер неодобрительно покачал головой.
— Джанет Грейнор? — продолжал свой перечень Хоуз.
— Нет.
— Пола Негри?
— Я знаю Полу Негри, — встрял Клинг. — Женщина-вамп.
— Нет, это была Теда Бара, — поправил его Мейер.
— Правда? — удивился Клинг.
— Долорес Костелло?
— Нет.
— Мей Марри?
— Вряд ли.
Зазвонил телефон. Хоуз снял трубку.
— Восемьдесят седьмой участок, детектив Хоуз. Так, так. Минуточку. Наверное, вам надо поговорить с Кареллой. — Он протянул трубку Стиву со словами: — Лаборатория. У них появилось заключение по твоей туфле.
Через витрину магазина Эллиота Карелла увидел его в обществе двух мотоциклистов. Один из байкеров был Янк, здоровенный детина, с которым он потолковал накануне. Тогда Янк восседал на стуле и курил сигару, а теперь расхаживал по магазину, разглядывая статуэтки и не обращая на Эллиота никакого внимания. Зато его приятель грозил пальцем хозяину, словно прокурор из третьеразрядного детективного фильма. Эллиот, опершись на костыли и подавшись вперед, с серьезным видом, слушал, что ему говорит молодой человек, и время от времени кивал. Затем второй мотоциклист оставил Эллиота в покое, похлопал по плечу Янка и двинулся к выходу. Карелла поспешил укрыться в соседнем подъезде. Когда они проходили мимо, Карелла смог рассмотреть приятеля Янка — это был коренастый невысокий парень с изрытым оспой лицом и шаткой походкой матроса. На его куртке белело имя Окс. Он что-то сказал Янку, и тот расхохотался.
Карелла выждал еще минуту и затем вошел в магазин Эллиота.
— У вас тут побывали двое ценителей искусства, — заметил он. — Они что-нибудь приобрели?
— Нет.
— Что они хотели?
— Что вы-то от меня хотите? — спросил Эллиот.
— Кое-какие ответы.
— Я и так вам на все ответил.
— Но я задал не все вопросы.
— Может, вам стоит напомнить мне о моих правах?
— Это стандартное оперативное мероприятие, и я пока не собираюсь вас задерживать, поэтому ваши права тут ни причем. На них никто не посягает. У меня есть несколько простых вопросов, и я хотел бы услышать несколько простых ответов. Я расследую убийство.
— Мне про убийство ничего не известно.
— На месте преступления найден ваш башмак.
— Кто это сказал?
— Я. И криминалисты. Как он там очутился?
— Понятия не имею. Я выбросил старые теннисные туфли на помойку недели две назад. Наверное, кто-то ими воспользовался.
— Когда я выудил один башмак из вашей помойки, вы сказали, что видите его первый раз в жизни. Нет, Эллиот, либо одно, либо другое. Кстати, вы не могли выбросить их на помойку две недели назад, потому что два дня назад я видел на вашей правой ноге один из них. Что вы на это скажете? Будем говорить по-хорошему или вам хочется прокатиться в наш участок?
— За что? Вы собираетесь обвинить меня в убийстве?
— Это не исключено.
— У вас ничего не выйдет, — сказал с жаром Эллиот. — Я, конечно, не юрист, но сильно сомневаюсь, что вы сумеете построить дело на рваном башмаке, который нашли в пустом доме, где кого-то убили.
— Откуда вам известно, что мы нашли там башмак?
— Я прочитал про убийство в газетах.
— Откуда вы знаете, какое именно убийство мы расследуем?
— Вы же показывали мне снимок. Не надо быть гением, чтобы связать его и убийство в…
— Одевайтесь, Эллиот. Мы едем в участок.
— Вы не можете меня арестовать! Кто вы, собственно, такой? Вы надо мной издеваетесь, да? У вас нет ничего, на чем можно построить обвинение!
— Вы так думаете? — осведомился Карелла. — Лучше послушайте статью из уголовно-процессуального кодекса: "Сотрудник службы охраны порядка имеет право арестовать лицо, которое он подозревает в совершении того или иного преступления, причем без предъявления последнему ордера на арест, если у него имеются достаточные основания подозревать, что преступление имело место, во-первых, и данное лицо могло совершить его, во-вторых…"
— Теннисная туфля — это достаточное основание? — пробормотал Эллиот.
"…Даже если впоследствии будет установлено что данное преступление не было совершено, или, если и было совершено, то не лицом, подвергшимся аресту", — закончил Карелла. — В общем так, Эллиот, мне доподлинно известно, что преступление было совершено вечером восемнадцатого апреля и что на месте преступления был найден башмак, принадлежащий вам. Это дает мне основание предположить, что вы были там до или после совершения убийства. В любом случае у меня есть все основания для ареста. Может, вы мне расскажете, как растянули лодыжку? Или это разрыв ахиллова сухожилия?
— Это растяжение.
— Расскажете здесь? Или припасете историю для нашего детективного отдела? Чтобы послушали и мои коллеги?
— Ничего я вам не стану рассказывать! А если вы притащите меня в ваш отдел, то вам придется напомнить мне о моих правах. А когда вы напомните, я откажусь отвечать на ваши вопросы…
— Сначала приедем, а потом уже и будем думать, как быть.
— Вы только зря тратите время, Карелла, и сами прекрасно это понимаете.
Они уставились друг на друга. На лице Эллиота появилась высокомерная усмешка, в глазах читался вызов. Карелла решил принять его, хотя внутренний голос подсказывал, что это вовсе не обязательно.
— У вас нет никакого растяжения, — бросил он. — В больнице Буэнависта мне сообщили о том, что вы обращались к ним по поводу ожогов третьей степени в понедельник девятнадцатого апреля.
— В жизни не бывал в этой больнице.
— В таком случае, кто-то прикрывается вашим именем, дружище Эллиот.
— Возможно.
— Не хотите разбинтовать ногу и показать, что у вас там?
— Нет.
— Для этого мне нужно предъявить вам еще один ордер?
— Да. Почему, бы вам не запастись им?
— В одной из комнат того дома мы обнаружили остатки костра…
— Езжайте за новым ордером. Наш разговор окончен, детектив Карелла. Мне больше вам нечего сказать.
— Значит, там и произошел этот ваш несчастный случай? Значит, там вы и получили ожоги?
— Больше я вам ничего не скажу.
— Ну ладно, как вам будет угодно, — усмехнулся Карелла, не пытаясь подавить раздражения, и открыл дверь! — Я скоро вернусь.
Он хлопнул дверью и вышел на улицу. Сейчас он был столь же далек от разгадки, как и когда входил в магазин.
У него имелись три неопровержимых факта, которые ясно свидетельствовали о причастности Эллиота к случившемуся, но в то же время они не служили достаточным основанием для ареста.
Белая теннисная туфля, найденная в заброшенном доме, безусловно, принадлежала Эллиоту. Она валялась в комнате, где недавно разжигали костер. А в понедельник девятнадцатого апреля, то есть на следующее утро после убийства, Эллиот обратился в больницу за помощью — у него появились сильные ожоги. Карелла понадеялся, что Эллиота смутят эти факты, и он либо расколется, либо выболтает что-то такое, отчего расследование продвинется гораздо дальше. Но Эллиот не поддался на эту провокацию, а Карелла прекрасно понимал, что доказательства, которые он готов сейчас представить, суд за несколько минут обратит в ничто. Более того, поскольку при аресте Эллиота предупредят о его правах, он получит возможность не отвечать на вопросы, если это может грозить ему опасными последствиями. Скорее всего, он откажется говорить в отсутствие своего адвоката. Когда же таковой появится в их отделе, он, безусловно, порекомендует своему клиенту помалкивать, после чего все вернется на круги своя. Обвинение в убийстве, основанное лишь на косвенных уликах, на возможном присутствии обвиняемого на месте преступления, зашатается и рухнет, словно карточный домик.
Карелла ускорил шаг, направляясь к своей машине. Сейчас он был уверен лишь в одном: если бы Сэнфорд Эллиот и впрямь не имел никакого отношения к убийству, случившемуся вечером восемнадцатого апреля в доме четыреста тридцать три по Северной Харрисон-стрит, он сейчас без понуканий ответил бы на все заданные ему вопросы. Но он отвечал крайне неохотно и при этом то и дело лгал. Это заставило Кареллу вспомнить девушку с длинными волосами, карими глазами и лицом испуганного ангела. Мери Маргарет Райан, очаровательное юное создание… Эта прелесть, да благословит Господь ее душу, сообщила ранее Карелле, что они с Эллиотом вернулись из Бостона вечером в понедельник. Но в понедельник утром Эллиота видели в больнице Буэнависта. Стало быть, Мери придется кое о чем сообщить своему священнику, когда она отправится на исповедь. Пока же, учитывая испуганный вид юной Мери Маргарет, Карелла решил, что не повредит ни ей, ни делу, если он постарается напугать ее еще чуть-чуть. Он хлопнул дверцей машины, сунул ключ в зажигание, включил мотор и поехал.
Беда Клинга заключалась в том, что он никак не мог перестать таращиться на Августу Блер.
Клинг подобрал Августу, как они и договаривались в начале седьмого, и хотя она предупредила, что после целого дня съемок может выглядеть "так себе", смотрелась она великолепно. Ее пышные рыжие волосы не успели окончательно высохнуть (Августа призналась, что успела быстренько принять душ в ванной комнате при студии Блума). Войдя в приемную, она протянула руку Клингу, потом подставила щеку для поцелуя, который, как Берт понял с опозданием, требовался от него в демонстрационных целях. Щека Августы оказалась прохладной и бархатной, на лице не было почти никакой косметики (только зеленоватые тени с добавлением коричневого у ресниц), рыжие волосы водопадом низвергались на плечи. Августа надела джинсы, туфли без каблуков и свитер джерси, под которым не было лифчика. На ее правом плече висела синяя кожаная сумка, каковую, впрочем, она непринужденно перебросила на левое, сунула правую руку под локоть Берта и спросила:
— Давно ждешь?
— Только что пришел.
— Что-то случилось?
— Нет, а почему ты спрашиваешь?
— Ты так странно на меня смотришь…
Берт Клинг продолжал таращиться на свою спутницу, пока они шли к кинотеатру. Фильм назывался "Буллит" со Стивом Маккуином в главной роли. Клинг его уже видел, но Августе захотелось посмотреть картину в обществе настоящего полицейского. Не отрицая последнего обстоятельства, Клинг деликатно умолчал о том, что когда посмотрел фильм в первый раз, то поймал себя на полной неспособности понять, что происходит на экране. Выйдя из кинотеатра, он вздохнул с облегчением, что не ему поручено расследовать дело. Клинг понятия не имел, с какого конца распутывать этот клубок. Кроме того, его укачивало от быстрой езды, а герой носился туда-сюда как оглашенный. Впрочем, он и на этот раз не выяснил, что к чему, но уже не потому, что сюжет отличался сложностью. Просто Берт Клинг смотрел не на экран, а на Августу Блер. когда они вышли на улицу, стемнело. Какое-то время они шагали в молчании, затем Августа откашлялась и произнесла:
— Знаешь, Берт, давай-ка уточним кое-что раз и навсегда. Во избежание недоразумений.
— Давай, — пробормотал Клинг боясь услышать, что Августа Блер замужем, помолвлена или просто живет с мэтром фотографии.
— Я знаю, что я красива, — сообщила ему Августа.
— Что-что? — не понял Клинг.
— Берт, я фотомодель, — с нажимом сказала Августа. — Мне платят деньги за мою фотогеничную внешность. Но когда на меня начинают так вот таращиться, я очень нервничаю.
— О’кей, я больше не…
— Погоди, я еще не договорила.
— По-моему, ты все сказала коротко и ясно.
— Я хочу, чтобы ты понял…
— Я все понял, — перебил ее Клинг. — Теперь мы оба знаем: ты красива. — Он чуть замялся и добавил: — И еще очень скромна.
— Господи, — вздохнула Августа. — Я пытаюсь говорить, как нормальный человек, а ты…
— Извини, что поставил тебя в неловкое положение, — сказал Берт, — но правда состоит в том… — Он замялся.
— Ну? В чем же состоит правда? — усмехнулась Августа. — Всегда неплохо начинать с правды…
— Просто у меня никогда еще не было свидания с такой красивой девушкой. Вот в чем состоит правда. И я никак не могу усвоить эту простую истину. Не могу оправиться от потрясения. Это тоже правда.
— Тебе, волей-неволей, придется оправиться от потрясения, Берт.
— Почему? — глупо спросил Клинг.
— Потому что ты тоже красив, — сказала Августа. — Представь себе, как весело нам будет, если мы только и будем делать, что таращиться друг на друга.
Она вдруг остановилась посреди тротуара. Клинг попытался поймать ее взгляд, надеясь в то же время, что это не будет воспринято как попытка продолжать таращиться.
— Послушай, — сказала она. — Похоже, мы будем теперь часто встречаться, и хотелось бы надеяться, что время от времени мне можно будет взять и вспотеть. Просто я довольно сильно потею.
— Разумеется, — сказал Клинг и улыбнулся.
— Договорились?
— Договорились.
— Вот и отлично! А теперь пойдем поедим. Я просто помираю с голоду.
Опознание звезды немого кино произвел лейтенант Бернс. Это казалось вполне естественным, поскольку он был в отделе самый старший.
— Это Норма Банки, — сказал он.
— Ты уверен? — спросил Мейер.
— Абсолютно, — ответил Бернс. — Я видел ее в "Пробуждении" и еще в "Двух возлюбленных" с Ричардом Колманом. — Бернс прокашлялся. — Я был развит не по летам, — добавил он.
— Банки, — пробормотал Хоуз. — Неужели он настолько обнаглел…
— Что ты хочешь сказать? — удивился Мейер.
— Неужели он хочет сообщить, что решил ограбить банк?
— Запросто, — буркнул Мейер. — С него станется.
— Черт бы его побрал! — воскликнул Бернс. — Слушай, Мейер, прикрепи и эту штуку на доску, посмотрим, что у нас имеется. — Когда Мейер прикрепил кнопками очередной листок, Бернс задумчиво произнес: — Два Гувера, два Вашингтона, два японских "Зеро" и Норма Банки. Ну, шевелите мозгами, ребята!
— Банки — фамилия, — сказал Хоуз. — Может, нам надо сложить воедино все фамилии?
— И получим название банка? — спросил его Мейер.
— Ну да.
— Гувер Вашингтон Зеро! — произнес Мейер. — Ничего себе банк!
— А может, надо стожить имена, — предположил Хоуз.
— Джон Джордж японский банк, — произнес Бернс. — Еще красивей!
Детективы посмотрели на доску, потом переглянулись.
— Слушайте, может, не будем… — проворчал Хоуз.
— Ладно-ладно. Не будем волноваться, — отозвался Бернс.
— Если он смог зашифровать, мы сможем расшифровать. Не такой уж он гений, — поддакнул Мейер.
— Именно! — кивнул Бернс.
— Итак, имена не подходят, фамилии не подходят, — размышлял Хоуз.
— Что подходит? — спросил Бернс.
— Не знаю. Он, по-моему, что-то напутал.
— Нет, Коттон, он соображает неплохо, — вздохнул Мейер.
— В этом-то как раз и заключается самое неприятное.
— Ты прав, — сказал Бернс.
Детективы снова посмотрели на доску.
— Дж. Эдгар Гувер, — начал Хоуз.
— Так…
— Директор ФБР.
— Правильно.
— Джордж Вашингтон.
— Так.
— Основатель Соединенных Штатов. Первый президент.
— Что не дает нам ничего.
— Или дает ноль… — сказал Мейер.
— Чистая правда, — подтвердил Бернс.
— Начнем сначала, — сказал Хоуз. — Первым появился Гувер, верно?
— Верно.
— А затем Вашингтон и "Зеро".
— Так.
— Надо проанализировать, — сказал Хоуз. — А лучше сыграем в ассоциации.
— Это еще что такое? — удивился Мейер.
— Что вам приходит в голову, когда я говорю "Вашингтон"?
— Генерал.
— Президент.
— Марта.
— Маунт-Вернон.
— Округ Колумбия.
— Штат.
— Так, вернемся назад. Когда я говорю "генерал", то какие возникают ассоциации?
— Революция.
— Вэлли-Фордж.
— Делавэр.
— Вишневое дерево, — сказал Мейер.
— Вишневое дерево? — переспросил Хоуз.
— Ну, он ведь срубил вишневое дерево.
— Так, а как насчет президента?
— Руководитель страны.
— Верховный главнокомандующий.
— Нет, так мы никуда не придем, — сказал Бернс.
— А как насчет Гувера?
— ФБР.
— Федеральное…
— Федеральное! — воскликнул Хоуз и щелкнул пальцами. — Федеральный банк?
— Да, — кивнул Бернс, и все трое замолчали.
— Федеральный банк в Вашингтоне?
— Но причем тут мы?
— А "Зеро"?
— Погоди с "Зеро", давай вернемся к Вашингтону.
— Нет, может, "Зеро" как раз что-то значит.
— Что?
— Не знаю.
— Ну, поехали. "Зеро"…
— Ноль.
— Гусиное яйцо.
— Последняя буква алфавита.
— То есть?
— Ну, зед, или зеро, как говорят в Англии.
— Любовь, — сказал Мейер.
— При чем тут любовь?
— Просто при счете в теннисе вместо "ноль" говорят "любовь".
— Вернемся к Вашингтону.
— Получается Федеральный банк в Вашингтоне, — сказал Бернс.
— Зачем тогда нам прислали портрет президента, если речь идет о месте?
— Но банк и есть место!
— Но почему тогда не прислать фотографию Капитолия или Белого дома?
— Но он не пытается очень уж облегчить нам задачу.
— Тогда что у нас имеется? Федеральный вашингтонский нулевой банк, верно? Чушь какая-то!
— Кончай, Коттон, это все не имеет смысла.
— Но картинки прибывали именно в такой последовательности.
— Да, но кто сказал, что тут должна быть какая-то последовательность?
— Все-таки Банки — банк. Это последнее поступление.
— Да, но…
— Вот я и поставил его на последнее место.
— А Гувер прибыл первым, — сказал Мейер. — И что с того?
— То, что я и поставил его в начале.
— Федеральный вашингтонский нулевой банк? Чушь.
— Может, "Зеро" и вовсе ничего не должно означать. Ноль это ноль.
— Ну, давай валяй.
— Тогда получается Федеральный вашингтонский банк.
— Но если банк находится в Вашингтоне, почему он обращается тогда к нам? — спросил Хоуз.
— Давай еще разок, — сказал Мейер.
— Вашингтон.
— Президент.
— Федеральный президентский банк?
— Нет, нет.
— Федеральный генеральный банк?
— Или Федеральный генеральский!
— Кто он был — первый президент и…
— Первый федеральный банк? — произнес Мейер.
— Что?
— Первый президент — Первый федеральный банк.
— Отлично, — воскликнул Бернс. — Ну-ка, давайте глянем в справочник.
Они исполнились гордости — их дедуктивные способности добыли решение! Им казалось, что теперь они знают не только день ограбления банка, но и его название, и они радостно, в предвкушении удачи, стали листать страницы справочника. Оказалось, что лишь в одной Айзоле двадцать одно отделение Первого федерального банка, причем ни одно из них не находилось на территории Восемьдесят седьмого участка.
В Калмспойнте таких отделений было семнадцать. В Риверхеде — девять, в Маджесте — двенадцать, в Беттауне — два, а всего филиалов оказалось шестьдесят один. Да, работать в большом городе — значит обрекать себя на немалые трудности.
Воскресенье.
Взгляните на Айзолу повнимательней.
Как можно испытывать к ней какие-то недобрые чувства?
Город состоит из пяти районов, не имеющих друг с другом ничего общего, кроме границ, точь-в-точь как у иностранных суверенных государств. Так, многие жители Айзолы лучше разбираются в улицах Лондона или Парижа, чем в географии Беттауна, до которого, как говорится, рукой подать, надо только пересечь реку. Да и жители этих районов-государств говорят на своем диалекте, и в ушах старожила Айзолы речь человека из Калмспойнта звучит так же необычно и непонятно, как для англичанина язык валлийца.
Как можно ненавидеть эту неопрятную негодяйку Айзолу?
Да, это сплошные стены, камень. Частокол домов, словно укрепления, воздвигнутые поселенцами на пути индейцев, которых давно уже нет и в помине. Айзола скрывает от своих жителей небо. Она прячет реку. Нет, пожалуй, в мировой истории города, который с таким пренебрежением относился бы к своим водным пространствам. Айзола дает возможность взглянуть на себя мимоходом, лишь на мгновения возникая в прогалах каменных каньонов — то тут засеребрится река, то там заголубеет небо, но никаких панорамных обзоров, никакой спокойной величавой картины. Сплошные стены, сплошной камень. И все же, как можно ненавидеть эту противную кокетку с ее волосами из дыма фабричных труб?
Айзола шумна и вульгарна, у нее постоянно рвутся колготки и стаптываются каблуки. Она слишком громко поет, у нее чересчур ярко накрашено лицо, она поднимает и опускает свои юбки с полным равнодушием к тому, что могут про нее сказать. Она злится, она икает, рыгает, спотыкается, падает, она общедоступна, неверна, упряма, злонравна, уязвима, раздражительна, опасна, глупа, наивна, хитра, но ее просто невозможно возненавидеть, потому что, когда она, приняв душ из грозовой тучи, предстает перед вами, благоухая бензином, потом, дымом, травой, вином, цветами, едой, пылью и смертью (что делать: слишком высок уровень загрязнения атмосферы), она делает вид, что все это изобилие запахов создает неповторимый букет, как у самых изысканных французских духов. Если вы родились и выросли в этом городе, то отлично знаете этот букет, и от него у вас голова идет кругом. Нет, совсем не так пахнут поселки и городишки, которые только строят из себя города, но если кого и могут ввести в заблуждение, то собственных же жителей-остолопов. В мире есть полдюжины настоящих городов, и Айзола часть одного из них, и потому, как можно ненавидеть ее, когда она является к вам, еле сдерживая типично женское хихиканье, распираемая желанием поделиться каким-то дурацким секретом юности, отчего ее губы растягиваются в веселую улыбку! Если вы не можете представить город в виде человека, то, значит, вы толком в нем и не жили. Если город не в состоянии вызвать у вас романтические и сентиментальные чувства, стало быть, вы не его коренной обитатель, а заезжий чужестранец, который только-только изучает язык. Что ж, поезжайте в Филадельфию, может, вам понравится хоть там. Чтобы познать город, надо крепко-крепко прижаться к нему, вдыхая его аромат.
Как можно ненавидеть этот город?
Как можно плохо относиться к Айзоле?
Воскресенье. Комикс в газете прочитан, в квартире тишина. В кресле-качалке сидит чернокожий. Ему сорок семь лет. На нем тенниска, джинсы и домашние шлепанцы. Он худощав и у него такие большие глаза, что кажется: он или удивлен, или испуган. С балкончика дует сквозняк — там его восьмилетняя дочка посадила в коробке из-под крекеров какое-то растение в соответствии со школьной программой. Приятный ветерок напоминает чернокожему, что лето уже стучится в дверь. Он хмурится. Его что-то беспокоит, хотя он толком не понимает, что именно. Его жена зашла в гости к соседке, и он вдруг начинает чувствовать себя брошенным. Он не может понять, почему бы ей не вернуться и не начать готовить ланч. Почему она точит лясы у соседки, когда ему уже начинает хотеться есть, и вообще лето на носу?
Он встает с креста, в сотый раз обращает внимание на его продранную обивку и тяжело вздыхает. Он вдруг видит, как вытерся за много лет линолеум на полу, и узор исчез, превратился в какие-то размытые пятна, и кое-где виднеется красно-коричневая подкладка. Он удивляется, как теперь все сделалось уныло и тускло, хотя раньше было весело и ярко. Он думает, не включить ли телевизор и не посмотреть ли бейсбол, но еще стишком рано. Он не знает, чем бы себя занять. А лето уже на носу.
Этот человек работает в мужском туалете в одном из отелей в центре города. В туалете есть столик, накрытый бетой скатертью. На столике аккуратная стопка полотенец, а также щетка для одежды и расческа. Перед началом работы он кладет в тарелочку четыре четвертака, надеясь, что посетители туалета проявят понимание и будут оставлять ему на чай никак не меньше, чем по четверть доллара. В зимнее время он работает много, но ничего против этого не имеет. Он ждет, пока клиент не закончит свои дела, потом вежливо подает ему полотенце, смахивает щеточкой пылинки и ворсинки с пиджака. Он дает понять, что вовсе не напрашивается на чаевые, хотя многие охотно оставляют в тарелочке монеты. Правда, далеко не все. По вечерам он возвращается домой и приносит с собой запахи уборной. Ночами он иногда просыпается, слышит возню крыс и снова чует этот запах уборной. Он встает, идет в ванну, высыпает на ладонь соль из флакона, разбавляет водой, но запах остается.
Зимой он не имеет ничего против своей работы. Но летом, сидя в душном сортире, и глядя на тех, кто пришел справить нужду и потом уходит, он задается вопросом, неужели ему суждено до конца дней своих сидеть за этим столиком, подавать полотенца, обмахивать щеткой пиджаки и делать вид, что его совершенно не интересуют четвертаки, что они не выступают в качестве последнего заслона между ним и нищетой, что он еще не утратил остатки человеческого достоинства.
Приближается лето.
Он стоит посреди гостиной и слышит, как на кухне из крана капает вода.
Когда десять минут спустя возвращается от соседки его жена, он набрасывается на нее с кулаками, избивает ее до потери сознания, а потом прижимает к себе ее обмякшее тело, покачивает его из стороны в сторону и не может понять, почему вдруг на него нашло такое, почему он чуть было не убил единственное любящее его существо, которое у него есть в этой жизни.
Четверо стариков-толстяков сидят за шахматным столиком в парке напротив университета и нежатся на весеннем солнышке. На всех четверых темные джемпера. Двое играют, двое следят за игрой, которая, впрочем, началась так давно, что игроки и зрители слились воедино.
В парке появляется семнадцатилетний юноша. Он идет уверенной пружинистой походкой, полной грудью вдыхает чудный весенний воздух, весело смотрит на девушек в укороченных юбках, любуется стройными ножками и чувствует, как в нем бурлит молодая кровь.
Поравнявшись с шахматным столиком, он неожиданно наклоняется и одним движением смахивает фигуры с доски. Старики начинают вздыхать и, кряхтя, подбирать фигуры с земли. Они молча расставляют их по местам, но великий ход, который мог бы решить исход партии, безнадежно утрачен.
День тянется непривычно медленно. В Гровер-парке нет движения автотранспорта по главным аллеям, зато полно велосипедистов, они петляют по тропинкам, скрываются в зарослях кизила и японской вишни. Где-то в отдалении раздается веселый девичий смех. Разве можно ненавидеть Айзолу в воскресенье, когда до самого горизонта простерлись ее пустынные улицы?
В кафе на углу сидят двое. Тот, что помоложе, в свитере и джинсах. Тот, что постарше, в синем костюме и белой рубашке с расстегнутым воротом. Они о чем-то тихо переговариваются.
— Виноват, — говорит тот что в костюме, — но что мне делать, а?
— Я тебя понимаю, — отвечает тот, что помоложе, — но и ты меня пойми…
— Господи, не хватает всего два доллара…
— Два доллара — это два доллара.
— Ну, может, в виде исключения выручишь… Будь другом, Джей.
— Я бы с удовольствием, Ральфи, но не могу.
— Потому что завтра я собираюсь к матери, а у нее всегда можно кое-что позаимствовать.
— А ты навести ее сегодня.
— О чем разговор? Конечно, навестил бы. Только она уехала в Сандс-Спит. У нас там родня. Отец повез ее.
— Ну так навести ее завтра. А потом и увидимся.
— Конечно, ты прав, Джей… Только мне уже становится хреново…
— Жаль, очень жаль, но…
— Я понимаю, Ральфи, ты тут ни причем.
— Хорошо, что ты это понимаешь.
— Еще как понимаю.
— Это же бизнес… Я работаю, как и все остальные.
— Я тебя понимаю… Я ведь не прошу ничего даром. Просто речь идет о какой-то мелочи.
— Два доллара — не мелочь.
— Верно, но мы-то знаем друг друга давно.
— Давно.
— Я нормальный клиент.
— Знаю.
— Дай в долг до завтра, а?
— Не могу, Ральфи. Я бы с дорогой душой. Но если я пойду навстречу тебе, то придется тоща идти навстречу всем остальным.
— Я никому не расскажу. Ни одной живой душе. Клянусь!..
— Все равно поползут слухи. Нет, так дело не пойдет. Если бы я знал, что у тебя нет бабок, я бы не пришел.
— Но что такое два доллара?
— А, два доллара здесь, два доллара там. Получается много. Кто рискует — ты или я?
— Да, но…
— Ты ведь хочешь, чтобы я дал тебе товар за здорово живешь.
— Нет, нет, Джей. Выручи до завтра. А там я разживусь деньгами у мамаши и тебе все отдам.
— Извини, но не могу.
— Джей, погоди. Разве раньше я когда-нибудь приходил к тебе пустой?
— Нет.
— Ну вот видишь. Разве я жаловался, что мне всучали какую-то гадость?
— Погоди, я тебе никогда ничего плохого не всучал. Ты ведь хочешь сказать, что за свои деньги получал плохой товар?
— Нет, что ты!
— Мне показалось, что ты это хотел сказать.
— Боже упаси!
— Тогда что ты хотел сказать?
— Нет, просто бывало, товар шел плохой по всему городу. Когда полиция начинала вовсю шуровать. Когда нигде нельзя было достать ничего приличного. Вот это я и хотел сказать.
— Да, помню. В прошлом июне…
— Но я же не возникал, верно?
— Ну и что ты хочешь этим сказать?
— Выручи разок, Джей!
— Не могу, Ральфи.
— Джей, ну пожалуйста!
— Извини, но никак. Лучше не проси.
— Завтра я достану деньги.
— Пока, Ральфи.
Сумерки быстро сгущаются над городом. Небо над Калмспойнтом становится пурпурным. В окнах загораются желтые огни, неоновые вывески украшают потемневшие дома оранжевым и голубым, красные и зеленые огни светофоров вспыхивают с какой-то новой энергией, делаются в темноте ослепительными. Город празднует наступление темноты фейерверком огней. Как можно ненавидеть волшебное сверкание драгоценных камней?
Молодой патрульный в полной растерянности.
Женщина в истерике, у нее лицо в крови, а патрульный не может решиться, что сделать сначала: вызвать "скорую" или подняться наверх и арестовать мужчину, который ее ударил. Его сомнениям кладет конец сержант, который подъезжает в полицейской машине, выходит из нее и подходит к женщине, которая сквозь рыдания что-то лопочет молодому патрульному, а тот слушает ее с растерянным лицом.
Женщину ударил ее муж, и она не хочет выдвигать против него обвинения. Нет, она ждет от полиции другого.
Но сержант отлично разбирается в том, что такое правонарушение, и ему решительно все равно, какую позицию занимает пострадавшая. Но этим чудным апрельским вечером ему куда приятнее стоять на улице и выслушивать лепет женщины, которая, между прочим, хороша собой, в нейлоновом халате, под которым нет ничего, кроме трусиков. Это куда лучше, чем тащиться наверх и арестовывать того, кто ее ударил.
Женщина расстроена, потому что муж сказал, что покончит с собой. Он ударил ее по голове молочной бутылкой, попал чуть выше глаза, а сам заперся в ванной, пустил воду, продолжая выкрикивать, что покончит с собой. Женщине это решительно ни к чему. Она любит своего мужа. Она выбежала на улицу в халате на голое тело, чтобы найти полицейского и попросить помочь ей сделать так, чтобы ее муж не покончил с собой.
Сержанту быстро надоедает этот разговор. Он продолжает уверять плачущую женщину, что все в порядке, что тот, кто задумал покончить с собой, не станет кричать об этом во всеуслышание, а просто молча выполнит задуманное. Но женщина в истерике, лицо ее в крови, и сержанту кажется, что пора преподнести салаге-патрульному урок, как должен вести себя блюститель порядка в подобных обстоятельствах.
— Пошли, парень, — говорит он, и они вдвоем отправляются наверх, а водитель патрульной вызывает по рации "скорую". Женщина устало опускается на бампер полицейской машины. Она обращает внимание на кровь и бледнеет. Водителю кажется, что она сейчас грохнется в обморок, но он остается на своем месте.
На третьем этаже сержант и молодой патрульный останавливаются возле указанной женщиной квартиры. Там тихо. Сержант несколько раз стучит в дверь, не получает ответа и опять говорит молодому патрульному:
— Пошли, парень.
Он толкает дверь, которая не заперта, и они оказываются в квартире. Там по-прежнему тихо, только в ванной слышно, как течет вода.
— Есть тут кто-нибудь? — громко произносит сержант, а затем жестом призывает молодого патрульного следовать за ним. Он подходит к ванной, берется за ручку, но тут дверь распахивается.
На пороге голый человек.
Он только что вылез из ванной, где по-прежнему течет из крана вода. Тело его блестит от воды. Но вода в ванной красного цвета. Он вскрыл себе вену на левой руке, и теперь из раны течет кровь и стекает на белый кафельный пол. В правой руке у него разбитая молочная бутылка, скорее всего, та, которой он ударил по голове жену. И как только он распахивает дверь, он замахивается этой бутылкой на сержанта. Сержанта сейчас заботит несколько проблем, среди которых далеко не главное место занимает перспектива в ближайшие секунды оказаться с разбитой головой. Он думает о том, как справиться с голым человеком, чтобы не запачкать кровью новенькую форму, и как произвести впечатление на молодого патрульного.
Мужчина тем временем кричит:
— Оставьте меня в покое! Дайте мне умереть!
При этом он машет рукой с разбитой бутылкой, норовя задеть сержанта. Тот, тяжело сопя, уворачивается от бутылки, пытается схватить самоубийцу за руку и в то же время вытащить из кобуры револьвер. Голый продолжает истошно вопить и размахивать бутылкой с острыми краями.
Потом раздается грохот. Окровавленный мужчина испускает последний вопль и выпускает из пальцев бутылку, которая вдребезги разбивается о кафельный пол. Сержант, выпучив глаза от удивления, смотрит, как он начинает пятиться, потом падает навзничь и, оказавшись в ванной, погружается в воду. Сержант оборачивается и видит молодого патрульного, в руке которого дымится револьвер. Потом он переводит взгляд на ванну, красная вода в которой сомкнулась над рухнувшим в нее телом.
— Лихо сработано, парень, — говорит сержант.
Город спит.
Тусклый свет уличных фонарей — вот и все, что осталось от недавнего буйства огней. Они освещают мили покинутых улиц. Окна почернели, и лишь кое-где вспыхнет свет в ванной и быстро погаснет. Кругом тишина.
Айзола спит.
Разве можно ее ненавидеть?
С середины субботы Карелла безуспешно искал Мери Маргарет Райан. Он побывал в квартире на Портер-стрит, где она якобы жила, но Генри и Боб сказали, что ее нет, и где она, им неизвестно. Он обошел все местные точки, где она бывала, он даже устроил засаду у магазина Эллиота в надежде, что вдруг она вздумает навестить его, но все это успеха не принесло.
Сейчас же, в понедельник двадцать шестого апреля, за четыре дня до того, как Глухой собирался взять полмиллиона долларов из Первого федерального банка (только непонятно, из какого филиала), Карелла шел по Рутланд-стрит и выискивал взглядом серебристый мотоцикл. В ходе недавней короткой беседы с Янком он узнал, что тот прибыл в город несколько недель назад и теперь проживает на Рутланд-стрит. Правда, адреса он не сообщил, но Карелла не сомневался, что найдет Янка — в конце концов, серебристый мотоцикл не иголка. Правда, он не надеялся, что Янк внесет ясность в ситуацию с Мери Маргарет, она, похоже, не из тех, кто водит дружбу с байкерами, но Янк и Окс побывали в магазине Эллиота и их объяснение с хозяином, которое Карелла наблюдал через витрину, показалось ему не совсем обычным. Когда ты уже не знаешь, где искать, ищи всюду, где только можно. Мери Маргарет Райан должна где-то находиться, не может же она раствориться в воздухе?
Проведя в этом районе четверть часа, он заприметил три мотоцикла на цепях у ограды дома шестьсот один. Он постучал в дверь единственной квартиры на первом этаже и спросил у открывшего ему типа, где живут мотоциклисты.
— Вы их заберете? — поинтересовался тип.
— Где они живут?
— На третьем этаже. Хорошо бы, их отсюда выбросили.
— Почему? — спросил Карелла.
— А на хрена они нам тут? — злобно отозвался тип и закрыл дверь.
Карелла поднялся на третий этаж. У стены громоздилось несколько коричневых мешков с мусором. Он прислушался. В квартире слышались какие-то голоса. Карелла постучал. Дверь открыл крепкий, голый до пояса блондин с широкой грудью и бицепсами штангиста, одетый в голубые джинсы в обтяжку, с босыми ногами. Он молча уставился на Кареллу.
— Полиция, — сказал Карелла. — Меня интересуют двое. Их зовут Янк и Окс.
— Зачем?
— Хочу задать им пару вопросов.
Блондин смерил Кареллу лишенным теплоты взглядом, пожал плечами и сказал:
— Ну, ладно.
Он прошел в комнату. Карелла за ним. За столом сидели Янк и Окс и пили пиво.
— Так, так, — заметил Янк.
— Это кто такой? — спросил его Окс.
— Джентльмен из полиции, — сказал Янк и с притворной церемонностью добавил: — Боюсь, я не запомнил вашу фамилию, начальник.
— Детектив Карелла.
— Карелла… Карелла. Чем можем быть вам полезны, детектив Карелла?
— Есть тут Мери Маргарет?
— Кто-кто?
— Мери Маргарет Райан.
— Такой не знаем, — сказал Янк.
— А ты? — обратился Карелла к Оксу.
— Первый раз слышу.
— И я тоже, — подал голос блондин.
— Высокая, длинные каштановые волосы, карие глаза…
— Увы! — сказал Янк.
— Я ею почему интересуюсь… — начал Карелла.
— Мы ее не знаем, — перебил его Янк.
— Потому что она позирует для Сэнфорда Эллиота.
— И его не знаем, — сказал Янк.
— И ты его не знаешь? — обратился Карелла к Оксу.
— И я.
— Значит, никто из вас его не знает?
— Нет.
— Не вспомнил того, кто был на снимке? — спросил Карелла Янка.
— Нет, — сказал Янк. — Как это ни печально.
— Может, Окс посмотрит снимок? — спросил Карелла.
— Какой снимок? — спросил Окс.
Карелла вынул из бумажника снимок, протянул Оксу, а сам стал следить за его лицом, за выражением его глаз. То, что он увидел, его насторожило. Когда Карелла наблюдал его через витрину в магазине Эллиота, Окс показался ему вполне сообразительным, может, потому, что говорил и при этом жестикулировал. Но сейчас, внимательно вглядевшись в его лицо, Карелла пришел к выводу, что интеллектуальный потенциал Окса ненамного превосходит умственные способности животного. Это было неприятное открытие. Господи, как хорошо иметь дело с башковитыми ребятами, думал Карелла. Лучше тысяча Глухих, чем эти кретины…
— Нет, — сказал Окс и бросил фотографию на стол.
— В субботу я разговаривал с Сэнфордом Эллиотом, — заговорил Карелла, убирая фотографию в бумажник. — Надеялся, что он поможет мне установить личность этого парня. — Он говорил, а сам следил за лицами собеседников, но ни Янк, ни Окс ничего не сказали. — Вы, кстати, с ним не знакомы?
— Как, говорите, его зовут? — спросил Окс.
— Сэнфорд Эллиот. Друзья зовут его Сэнди.
— Первый раз слышу! — буркнул Окс.
— Понятно. — Карелла обвел комнату взглядом. — Неплохое гнездышко. — Он перевел взгляд на могучего блондина в джинсах. — Твое?
— Да.
— Фамилия?
— А почему я должен отвечать?
— Мусор на площадке — это нарушение закона, — сказал Карелла. — Хочешь, чтобы я рассердился, или сообщишь, как тебя зовут по-хорошему?
— Вилли Харкорт, — сказал блондин.
— Давно тут живешь?
— Год.
— Когда приехали ваши друзья?
— Я же говорил… — начал Янк.
— Я спрашиваю твоего приятеля. Ну?
— Несколько недель назад.
— Почему вы повздорили с Эллиотом? — обратился Карелла к Оксу?
— С кем? — тупо переспросил тот.
— С Сэнди Эллиотом, — повторил Карелла.
— Я сказал, мы его не знаем — подал голос Янк.
— У вас, молодой человек, дурная привычка отвечать, когда вас не спрашивают, — заметил Карелла. — Я спрашиваю вашего приятеля. Ну что, дружище Окс, о чем вы поспорили?
— Мы не спорили.
— Почему ты на него кричал?
— Вы в своем уме?
— Вы оба были у него в магазине в субботу, и ты на него кричал, — сказал Карелла.
— Вы, видать, нас с кем-то спутали, — сказал Окс и, взяв со стола бутылку, отпил пива.
— Кто тут еще живет? — спросил Карелла.
— Только мы втроем, — сказал блондин.
— Мотоциклы у дома ваши?
— Да, — быстро вставил Янк.
— Слушай, парень, — сказал Карелла. — Я тебе говорю последний раз…
— Ну, что ты мне хочешь сказать? — осведомился Янк, вставая из-за стола и упирая руки в боки.
— Ты большой мальчик, — заметил Карелла. — Я это понял. — Он вынул из кобуры свой револьвер и продолжал: — Это пушка 38-го калибра, в ней шесть патронов, и я неплохо стреляю. Я не собираюсь драться с тремя гориллами. Сядь, а то я выстрелю тебе в ногу и скажу, что ты пытался напасть на сотрудника полиции при исполнении…
Янк стоял и, моргая, смотрел на него.
— Живо! — рявкнул Карелла.
Тот постоял еще секунду, потом сел.
— Так-то лучше, — сказал Карелла и, по-прежнему держа револьвер в руке, а палец на спуске, спросил Янка: — Который твой мотоцикл?
— Серебристый.
— А твой? — спросил он Окса.
— Черный.
— А твой? — спросил он блондина.
— Красный.
— Они все зарегистрированы, как положено?
— Ладно, — буркнул Янк, — хватит. Мы ничего не нарушали.
— А мусор на лестничной площадке?
— Кончайте к нам вязаться, — сказал Окс. — Зачем вам это?
— Зачем что?
— Зачем катите бочку. Что мы сделали?
— Соврали, что не были у Эллиота в субботу.
— Ладно, мы у него были. Ну и что?
— Ну и о чем вы спорили?
— Ни о чем!
— А все-таки?
— О цене за статуэтку.
— Судя по тому, как вы толковали, в это трудно поверить, — усмехнулся Карелла.
— Мы точно спорили о цене.
— Ну и как, на чем сошлись?
— Мы не договорились.
— Вы хорошо знакомы с Эллиотом?
— Мы его и не знали. Просто увидели в витрине разные штучки, зашли узнать, что почем.
— Вы знакомы с Мери Маргарет?
— Нет. Первый раз о такой слышим.
— О’кей, — сказал Карелла, подошел к двери, открыл ее и, обернувшись, сказал: — Если вы собираетесь укатить в Калифорнию, мой совет — немного погодите. И еще: уберите мусор с площадки. — Он закрыл за собой дверь и стал спускаться вниз. Он снова постучал в дверь квартиры первого этажа. Ему открыл тот же самый тип.
— Ну, что, выкинули их? — спросил он Кареллу с надеждой в голосе.
— Нет, можно войти?
— Очень жаль, — сказал тип, но отошел в сторону, пропуская Кареллу. Это был мужчина лет пятидесяти в темных брюках, шлепанцах и майке. — Я техник-смотритель, — сообщил он.
— Как вас зовут?
— Энди Халлоран. А вас?
— Детектив Карелла.
— Что же вы их не забрали, детектив Карелла? Неужели нельзя было за что-то зацепиться?
— Кто платит за их квартиру, мистер Халлоран?
— Здоровяк. Зовут Вилли Харкорт. Он там живет все время, и у него вечно гости. Иногда по десять человек разом. Парни, девки, им без разницы. Напиваются, ширяются, орут, дерутся друг с другом и с теми, кто пытается их утихомирить. Короче, шваль подзаборная.
— Вы не знаете фамилии двоих гостей? — спросил Карелла.
— Я совсем запутался, — ответил техник-смотритель. — Несколько недель назад к этому Вилли приехали трое из Калифорнии. Те двое…
— Погодите, вы кажется, упоминали о троих, — перебил его Карелла и тут же вспомнил, что то же самое сообщил ему Янк во вторник, когда они встретились в первый раз. "Мы втроем прикатили из Калифорнии…"
— Ну да, их было трое. Творили черт те что…
— Описать их можете?
— Значит, один невысокий, крепкий. Похож на обезьяну. Да и извилин столько же…
— Это Окс.
— У второго курчавые волосы и борода. И еще над правым глазом шрам.
— Это Янк. А третий?
— Высокий такой, темноволосый, с усами. Самый симпатичный из троих. Я, правда, что-то давно его не видел. С неделю. Вряд ли он укатил, потому что его мотоцикл все еще стоит тут.
— Какого цвета его машина?
— Красная.
— А я думал, это лошадка Вилли…
— Вилли! У него денег и на ролики-то не найдется.
Карелла вынул из кармана записную книжку, извлек из нее фотографию, протянул Халлорану.
— Этот что ли третий? — спросил он.
— Ну да. Адам.
— А фамилия?
— Адам Виллерс.
Карелла отправился в аптеку на углу, откуда и позвонил в отдел. Трубку взял Мейер Мейер, и Карелла сообщил ему, что он установил личность покойного главного героя в "Деле Иисус". Он попросил проверить в отделе идентификации, что у них имеется на Адама Виллерса. Он повторил фамилию по буквам, потом спросил Мейера, не звонил ли ему кто.
— Звонила твоя сестра, — сказал Мейер. — Просила напомнить тебе, что в среду у твоего отца день рождения и чтобы ты послал ему открыточку.
— Так, кто еще?
— Клинг интересуется, не хочешь ли ты съездить с супругой в Калмспойнт на стриптиз.
— Что?!
— Просто он пойти не может: тот, за кем он установил слежку, знает его в лицо, а Коттона раскололи с первого же раза. Танцовщица учуяла в нем сыщика.
— Скажи Клингу, что сейчас у меня нет других забот, кроме как нестись с Тедди на стриптиз.
— Я тут ни причем, Стив. Я просто передал его слова.
— Ладно. Еще что-нибудь имеется?
— У тебя, по-моему, в марте было разбойное нападение на женщину на Эйнсли. Ее звали Чарити Майлс.
— Так. И что?
— Ребята из Восемьдесят восьмого разобрались. Парень раскололся и взял на себя чуть ли не все неразгаданные преступления нашего столетия.
— Так, что еще?
— Вроде ничего.
— Писем нет?
— Есть. От нашего анонимного корреспондента.
— Что же он на этот раз прислал?
— А ты сам как думаешь?
Карелла нашел Мери Маргарет Райан только в полночь. В двадцать три сорок пять пошел дождь. Карелла заглянул еще раз в квартиру на Портер, проверил все окрестные кафе и забегаловки и уже собирался махнуть рукой на все это, как увидел ее на Хагане. Она шла быстро, завернувшись в непромокаемую накидку военного образца маскировочной расцветки, предназначенную для того, чтобы прятаться в зарослях. На углу Хагана и Маккей Карелла догнал ее и окликнул по имени.
Она остановилась и обернулась. Глаза у нее сделались такие же испуганные, как в день их первой встречи.
— Что вам надо? — спросила она.
— Куда вы идете? — спросил Карелла.
— Домой. Прошу прощения…
— Я бы хотел задать несколько вопросов.
Она снова зашагала по улице. Карелла опять догнал ее и, взяв за локоть, развернул. Глядя в глаза, он спросил:
— Чего вы так боитесь?
— Ничего. Простите, мне надо домой.
— Почему такая срочность?
— Потому, что мне надо собраться. Я уезжаю. Слушайте, — заговорила она с плаксивыми интонациями. — Наконец-то у меня появились деньги, и я могу уехать. Оставьте меня в покое. Дайте мне убраться отсюда.
— Почему вы так торопитесь?
— Потому, что мне тут осточертело.
— И куда теперь?
— В Денвер. Говорят, там получше. Впрочем, по-моему, всюду будет лучше, чем здесь.
— Кто же дал вам денег?
— Подруга. Она работает официанткой в "Желтом бублике". Она неплохо зарабатывает. Дала в долг. Я ей верну. Послушайте, мне надо успеть на самолет. Мне опротивел этот город. Мне опротивело в нем все — дома, лица…
— Где вы скрывались?
— Нигде я не скрывалась! Просто я была очень занята. Нужно было найти деньги. Я встречалась с разными людьми.
— Вы прятались, Мери Маргарет. От кого?
— Ни от кого!
— От кого вы убегаете?
— Ни от кого!
— Что делал Сэнди в пустом доме вечером восемнадцатого апреля?
— Не знаю.
— Вы тоже там были?
— Нет. Я была в Бостоне. Мы оба были в Бостоне.
— Где именно в Бостоне?
— Не знаю.
— Как Сэнди получил ожоги на ноге?
— Не знаю. Пустите, мне надо…
— Кто убил Адама Виллерса?
— Адама?.. Откуда вы знаете?..
— Я знаю, когда он приехал в город и с кем. Я знаю, что те, с кем он приехал, общались с Сэнди. Итак, согласитесь, что мне кое-что известно…
— Прошу вас…
— Будете говорить?
— Боже мой! — воскликнула вдруг Мери Маргарет и, закрыв лицо руками разрыдалась. Она стояла под дождем и рыдала, а Карелла молча смотрел на нее. Потом он сказал:
— Пойдемте.
— Те трое приехали в город, но еще не встретились с мускулистым блондином. Я не знаю, как его зовут. Поэтому они остановились в пустом доме на Харрисон. Тогда же они и познакомились с Сэнди. В магазин к нему первым пришел Адам Виллерс. Очень приличный парень. Кто сказал, что среди байкеров не бывает приличных ребят? Он честно пытался сделать все по-хорошему. И это стоило ему жизни. Адам пришел к Сэнди и сказал, что ему очень нравятся его работы. Сэнди действительно хороший скульптор. Вы видели его вещи. Но они продавались плохо, а отливка в бронзе обходится дорого, и он еле-еле сводил концы с концами. Потому-то ему и понравилась идея Адама. Аадам сказал, что он и его приятели могли бы взять его работы с собой и продавать их в разных местах, куда их заносит дорога. Адам сказал, что, конечно, они не могут заплатить столько, сколько Сэнди брал в магазине, зато они готовы взять много всего сразу, и деньги все равно получатся приличные. Короче, Сэнди согласился пойти на Харрисон, где они жили, и обговорить цены. Он хотел понять, стоит ли в это ввязываться. Адам не подозревал, что имели в виду те двое. Ему нравилось, как работал Сэнди, и он надеялся, что все могут с этого что-то иметь. Вот он и отвел нас туда в тот вечер.
Они занимали две комнаты на пятом этаже. В одной комнате был большой матрас, а в другой они развели костер. Когда мы пришли, Янк пытался починить какую-то деталь своего мотоцикла. У него что-то отваливалось, и он стучал молотком, хотел выправить вмятину. Мы сели у костра. Сэнди дал им травки, и мы стали курить, а Адам излагал свой план: купить у Сэнди его работы со скидкой и продавать их по пути. Он говорил, что это окупило бы их дорожные расходы. Тот, которого звали Окс, сказал, что видел в витрине статуэтки и что девица выглядела сексапильной.
Тут-то мне впервые стало страшно. Но мы продолжали говорить. Адам все пытался подсчитать, сколько стоят статуэтки маленькие, сколько стоят статуэтки большие. Он точно хотел, чтобы все вышло по-честному. Собственно, потому-то мы туда и пришли. Ну а потом Окс спросил Сэнди: "Сколько ты хочешь за девку?"
Мы все прямо ошалели. Потому как разговор-то шел о работах Сэнди, но вдруг Окс задал этот вопрос, а потом повторил: "Ты меня слышишь? Сколько ты хочешь за девку?" Сэнди спросил, за какую именно. "А вот за эту!" — сказал Окс и ткнул пальцем мне в грудь.
Адам сказал, чтобы он перестал, что речь идет о работах Сэнди. Окс сказал: "Меня лично интересуют не работы, а девка".
Сэнди встал и сказал: "Пошли, Мери Маргарет", — но Окс ударил его. Тут-то все и началось. Я закричала. Окс ударил и меня — сильно кулаком в ребра, до сих пор болит. Адам стал кричать на них, но Янк схватил его сзади, прижал руки, чтобы тот не мешал, а Окс подтащил Сэнди к костру, сорвал с ноги туфлю, сунул его ногу в огонь и сказал, чтобы в следующий раз, когда ему зададут вопрос, почем товар, он отвечал вежливо. Сэнди отключился, я начала кричать, потому что… потому что нога у Сэнди прямо почернела. Тут Окс ударил меня еще раз и швырнул на пол. Адам вырвался из объятий Янка, ринулся ко мне, чтобы помочь. Но те двое набросились на него, словно акулы… Они прямо озверели. Он выбежал из комнаты, они побежали за ним. Потом я слышала только крики и еще стук молотка. Я бросилась на крики Адама и, когда увидела, что они учудили, то упала в обморок. Не знаю, что они со мной делали, пока я была в отключке… Когда я пришла в себя, то была вся в крови… Но их уже и след простыл. Слава Богу, они куда-то исчезли.
Я не знала, что делать. Сэнди не мог толком идти, а дальше по коридору был покойник… Адам. Сэнди оперся на меня, и мы пошли. Мне хотелось только поскорее увести его оттуда. Вы ведь там были? Это какой-то кошмар, там все завалено мусором, отбросами. Сплошная помойка. Мы кое-как вышли на улицу. Сэнди стонал, я хотела поймать такси, но в этом районе их днем с огнем не найдешь. Но все-таки мне удалось остановить машину, мы поехали в больницу Буэнависта, и там Сэнди оказали помощь. Я думала, мы больше этих гадов не увидим.
Но они явились к Сэнди на следующий день. И сказали, чтобы мы помалкивали, а то и ему, Сэнди, грозит та же участь, что и Адаму. Тогда мы и сочинили историю насчет Бостона. Мы понимали, что полиция рано или поздно на нас выйдет. Нам требовалось алиби. Мы молили Бога, чтобы они поскорее убрались назад в свою Калифорнию, оставили нас в покое.
А теперь они нас не убьют?
Карелла решил, что идти к ним в одиночку — значит свалять дурака. Когда они с Мейером подошли к дому шестьсот один, три мотоцикла — черный, красный и серебристый по-прежнему находились на привязи. Карелла и Мейер вытащили револьверы и быстро поднялись на третий этаж. Они встали по обе стороны от двери в квартиру и стали прислушиваться.
— Сколько? — прошептал Карелла.
— Вроде четверо.
— Готов?
— Еще как!
Дверь выбивать плохо, хотя бы потому, что никогда не знаешь, что ожидает тебя по ту сторону. Можно слушать у двери час, насчитать пять или восемь человек, а потом, когда ты ворвешься в квартиру, окажется, что там целая рота с обрезами, готовая палить из всех стволов. Мейер насчитал четыре голоса. Карелле показалось, что и он слышал тоже четыре, причем два из них принадлежали Янку и Оксу. Карелла сомневался, что эти ребята могут быть вооружены, но гипотезу можно было проверить только экспериментальным путем.
Оставалось лишь вломиться в квартиру и арестовать всех, кто там был.
Карелла кивнул Мейеру, и тот кивнул в ответ. Карелла отошел от двери на несколько шагов, а затем с короткого разбега нанес резкий удар каблуком ниже замка. Дверь подалась, открылась внутрь, и Карелла по инерции влетел в квартиру. Мейер за ним, чуть левее. На кухне за столом сидели Вилли и Окс и пили вино. Янк стоял у холодильника и о чем-то говорил с мускулистым негром.
Окс резко вскочил со стула, и в руке у него блеснул кнопочный нож. Он рванулся к Карелле, собираясь пырнуть его, но тот выстрелил. Первая пуля не произвела на Окса никакого эффекта. Словно взбесившийся слон, он продолжал свой бег. Карелла выстрелил еще и еще, но Окс добежал до него, махнул рукой с ножом, и лезвие оцарапало Карелле лицо и шею, он нажал на спуск в четвертый раз, уже в упор, прижав ствол к животу противника. От этого угощения Окса отбросило назад, он врезался в стол и повалился на бок. На его губах запузырилась кровь. Он осел на пол и затих.
Все остальные словно окаменели.
Янк и негр у холодильника явно собирались прорваться к выходу. В глазах Янка появилось выражение, которое свидетельствовало о том, что ему больше нечего терять и что оставаться на месте для него — смерти подобно. Мейер сразу угадал это выражение, потому что видел его до этого раз сто. Он понимал, что Янк пойдет напролом, и потому представляет собой большую опасность.
Мейер навел на него револьвер.
— Стоять, — сказал он.
Это было единственное произнесенное им слово. Он направил револьвер в сердце противника. Загнанный взгляд Янка сменился новым выражением, которое, впрочем, тоже было давно и хорошо известно Мейеру, ибо нет ничего нового под солнцем. Это было выражение капитуляции, вины и какого-то облегчения. Мейер понимал, что теперь Янк не шелохнется, пока на его запястьях не сомкнутся наручники. Больше никаких военных действий не будет.
Вилли Харкорт сидел за столом, и глаза его округлились от страха. У ног его валялся мертвый Окс, весь в крови, и, когда началась стрельба, Харкорт от испуга обмочился. Он не смел пошевелиться, потому что, во-первых, думал, что его тотчас могут пристрелить, неверно истолковав его намерения, а во-вторых, он боялся, что все увидят его мокрую штанину.
— Телефон тут есть? — спросил Карелла.
— Н-нет, — пробормотал, клацая зубами, Харкорт.
— А ты кто такой? — спросил Карелла негра.
— Френк Чайлдс… Я их толком и не знаю. Просто зашел выпить вина…
— У тебя кровь на лице, Стив, — сказал Мейер.
Карелла коснулся пальцами щеки.
— Верно, — кивнул он.
Сыщикам из Восемьдесят седьмого это уже начинало нравиться.
Во всяком случае, если уж непременно должно состояться ограбление банка, а в их практике такое случалось сплошь и рядом, то хорошо уже хотя бы то, что кто-то пытается внести в этот типовой проект немного выдумки. В конце концов, что это за блестящее ограбление, когда какой-то уголовник входит в банк, сует пушку под нос кассиру и говорит: "Это налет!" Нет, что ни говори, Глухой пытался хоть немного развеять общую обстановку скуки и монотонности, царившую в детективном отделе.
— Ну а это кто такой? — спросил Бернс Хоуза.
Тот посмотрел на портрет, извлеченный из конверта, прибывшего во вторник утренней почтой, и сказал:
— Смахивает на Мейера.
— Только у Мейера волос куда меньше.
— Ничего в этом смешного я не вижу, — мрачно откликнулся Мейер и, бросив взгляд на портрет, сказал: — Скорее, он похож на моего дядю Морриса, который живет в Нью-Джерси.
— Он не актер? — спросил Хоуз.
— Дядя Моррис? Нет, у него галантерейный магазин.
— Я про этого парня.
— Не похоже, — сказал Бернс. — Слишком вид интеллигентный.
— А может, и актер, — сказал Мейер. — Из фильма "Большие надежды".
— Да, вид у него английский.
— Или из "Холодного дома", — продолжал Мейер.
— Похож на юриста, — сказал Хоуз.
— А может, это сам Диккенс? — гнул свое Мейер.
— Запросто. Английские писатели и английские юристы очень похожи.
— А может, это какой-нибудь знаменитый английский убийца?
— Сексуальный маньяк!
— Все англичане — сексуальные маньяки.
— Во всяком случае вид у него как у сладострастника, — сказал Бернс.
— Все дело в прическе.
— И галстук интересный.
— Но кто он? — спросил Бернс.
— Бог его знает, — ответил Мейер.
Глухой приподнял грифельную доску и спросил:
— Пока все ясно?
— Ну да, — сказал Гарольд. — Я проникаю в хранилище вместе с управляющим…
— Его фамилия Алтон.
— Ну да. Я забираю деньги и потом веду его назад в кабинет.
— А тем временем мы с Дэнни подъезжаем на машине к окошку кассира, — сказал Роджер.
— А вы, Флоренс?
— У моей машины заглохнет мотор у въезда на аллею.
— Когда мы оказываемся в кабинете, — продолжал Гарольд, — я даю ему по башке и связываю.
— Я вылезаю из машины и разбиваю стекло, — сказал Дэнни.
— А я выбегаю из кабинета управляющего, несусь к окну и выпрыгиваю наружу, — продолжил Гарольд.
— Я помогаю ему сесть в машину с деньгами.
— А я даю газ! — сказал Роджер.
— А я подбираю вас, мистер Таубман, когда вы выходите из банка, — сказала Флоренс.
— И мы даем деру!
— Полный порядок, — сказал Глухой. — Вопросы есть?
— Мы возвращаемся сюда?
— Нет. Я уже заказал номера в "Алистере".
— А почему мы поедем именно туда?
— А почему бы нет?
— Чем плох этот отель?
— Я выбрал его для наших встреч, потому что он не бросается в глаза. А вообще-то это клоповник.
— Вот я про то и говорю. "Алистер" уж больно на виду, — сказал Гарольд. — Зачем светиться?
— Не бойся. Ты, Роджер и Дэнни — три респектабельных бизнесмена. Я и Флоренс — муж и жена, прибывшие из Лос-Анджелеса. Мы встречаемся в нашем номере и делим деньги. А в субботу разбегаемся.
— Пятьсот тысяч долларов, — сказал Гарольд и присвистнул.
— Плюс-минус несколько тысяч, — добавил Глухой. — Еще вопросы?
— Меня смущает этот обман, — сказал Роджер.
— Это уж моя проблема! — сказал Глухой. — Ты должен делать, что тебе поручено. Надеюсь, сто тысяч долларов несколько успокоят твою совесть?
— Да, но…
— Я не хочу никаких шатаний в команде, Роджер. Если ты передумал, так и скажи. Только в четверг будет генеральная репетиция. Тогда я и назову место операции. До тех пор каждый волен решать… Только уж, пожалуйста, имейте совесть и скажите "нет" заранее, чтобы я мог найти замену.
— Я думаю, что я соглашусь, — пробормотал Роджер.
— Нет, так дело не пойдет. Говори прямо: да или нет.
— Да.
— Отлично. Итак, может, мой замысел вызывает сомнения у кого-то еще?
— Меня смущает пункт первый, — сказал Дэнни.
— Я еще не встречала человека, которому можно было бы верить, — сказала Флоренс. — И наверное, не могу требовать, чтобы кто-то безоговорочно доверял мне.
— А ты, Гарольд?
— Мне нужны эти сто тысяч, — коротко ответил тот.
— В таком случае, по-моему, мы обо всем договорились, — сказал Глухой.
Патрульный Майк Ингерсолл появился в отделе в четыре часа дня. Пятнадцать минут назад он сдал дежурство и уже переоделся в уличную одежду — коричневые брюки, коричневую рубашку, куртку на молнии. Клинг сидел за столом и показывал миссис Унгерман фотографии уголовников, в надежде, что она увидит того человека, с которым "танцевала" в своей квартире в прошлый четверг. Клинг помахал Ингерсоллу, чтобы тот подошел, а Ингерсолл подал знак Клингу, что если тот занят, то он не хочет его беспокоить. На это Клинг дал понять, что Ингерсолл ему вовсе не помешает. Миссис Унгерман обратила внимание на этот обмен знаками и повернула голову к перегородке.
— Здравствуйте, миссис Унгерман, — сказал Ингерсолл и дружески улыбнулся.
— Здравствуйте, — пробормотала та, не понимая, с кем разговаривает.
— Патрульный Ингерсолл, — напомнил тот.
— Ах, да, конечно, — заулыбалась женщина. — Просто я вас не узнала без формы.
— Я сейчас, Майк, — сказал Клинг.
— Не торопись, — отвечал тот и, подойдя к доске объявлений, стал изучать картинную галерею, составленную из посланий Глухого. Ингерсолл не знал о появлении Глухого и решил, что это просто какая-то местная шутка сотрудников детективного отдела. Миссис Унгерман тем временем просматривала фотографии известных квартирных воров и качала головой. Потом она встала и, выслушав благодарность Клинга за содействие, направилась к выходу. Она улыбнулась Ингерсоллу и, сказав "Была рада вас видеть", удалилась. Ингерсолл подошел к Клингу.
— Ну как, что-нибудь прояснилось?
— Ровным счетом ничего.
— У тебя есть минутка? — спросил Ингерсолл, присаживаясь за стол.
— Только не говори, что случилась очередная кража, — сказал Клинг.
— Нет, нет, в этом смысле как раз полный порядок. Неделя выдалась спокойная, вот о чем я тебе хотел сказать. — Он наклонился к Клингу и понизил голос, словно боялся, что их подслушают. — Как насчет того, чтобы соорудить ловушку нашему артисту?
— Хочешь устроить засаду в какой-то пустой квартире?
— Да.
— Сам думал об этом. Но лично у меня есть сомнения, что это сработает.
— Почему?
— Видишь ли, если этот тип пасет квартиру, а потом уже делает ход, он углядит, как мы туда засылаем человека.
— Да, но мы ведь все равно зашли в тупик. Ничего другого не остается.
— У меня есть один след, — сказал Клинг. — Надо проверить вариант, а потом уже отправляться в засаду.
— Есть след? Какой? — Ингерсолл вытащил записную книжку. — Не посвятишь в детали?
— Этот парень оставил в квартире Блер ручку.
— Красивая девушка, — сказал Ингерсолл.
— Красивая, — отозвался Клинг, надеясь, что реплика прозвучала достаточно нейтрально. — Я вышел на типа по фамилии Липтон. Ранее дважды судился.
— Квартирные кражи?
— Нет. Хулиганство и подлог.
— Местный?
— Нет, живет в Калмспойнте.
— Правда? А где? Я ведь тоже из Калмспойнта.
— Он работает в агентстве по продаже недвижимости на Ашмид-авеню, а живет в районе Девяносто восьмой и Авроры.
— Недалеко от меня. Могу чем-то помочь?
— Ты слишком уж похож на полицейского, — улыбнулся Клинг.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Липтон водит дружбу с танцовщицей из бара "Эй! Эй".
— Знаю такое место.
— Хоуз на днях пытался ее расколоть, но она сразу его вычислила.
— У Коттона уж точно вид полицейского. Ты уверен, что мне нет смысла попробовать?
— Я думал послать Уиллиса.
— Да, Уиллис — то, что надо. Но ты уверен, что пока не следует устраивать засаду? Вдруг сработает?
— Мне кажется, это лишняя трата времени, Майк.
— Последний раз он выходил на сцену пять дней назад. Когда залез к Унгерманам. Вряд ли он так долго будет сидеть сложа руки. Может, он решил переждать, потому как хозяйка видела его?
— Не думаю. Он же не собирается снова к ним залезать, так?
— Согласен.
— Мне кажется, Берт, он решил обчистить как можно больше квартир, пока народ еще устраивает себе зимне-весенние каникулы.
— То есть?
— Сам посуди. Двенадцать краж в феврале и марте и три за последние две недели. Сколько, значит, всего? Много.
— Много.
— Сейчас апрель. Люди еще ездят в теплые края. В мае и июне все сидят в городе. Потом снова начнут разъезжаться. Значит, в его распоряжении не так уж много времени. Скоро у него наступит вынужденный перерыв. Он и так промахнулся с Унгерманами.
— Ну и что ты предлагаешь?
— А ты?
— Я твердо знаю, что людей нам никто не даст.
— Может, мне поговорить с капитаном Фриком?
— Поговорить ты можешь, только толку не будет. Лично я готов оказать тебе содействие, но не думай, что мы получим людей. И так мы зашиваемся.
— Хорошо, но ты-то готов?
— Когда?
— А прямо сегодня вечером.
— Готов.
— Вдруг нам повезет? А если нет, подежурим и завтра. У меня смена с четырех до двенадцати будет только на той неделе. Но я и тогда готов поработать. Я готов дежурить, пока мы не сцапаем этого сукина сына!
— Но нам хотя бы изредка надо и спать, — улыбнулся Клинг.
— Вот схватим его, тогда и отоспимся, — улыбнулся в ответ Ингерсолл. — Слушай, Берт, буду с тобой откровенен, мне хочется его поймать, чтобы все-таки немножко поправить свои финансовые дела. Ты сам посуди — я работаю уже двенадцать лет, дважды получал благодарности в приказе за отвагу, а зарабатываю всего одиннадцать штук в год. Пора мне как-то подсуетиться. Я ведь в разводе.
— Правда? Я не знал.
— Да, стало быть, приходится платить алименты. А кроме того, думаю, не жениться ли опять. Есть у меня одна симпатичная девица на примете. Берт, я говорю с тобой как с родным братом. Если удастся сцапать этого типа, для меня это будет шанс…
— Я тебя понимаю, Майк.
— Тогда я проверю эти квартиры — нужно знать наверняка, что хозяева еще не возвращаются. Я тебе потом позвоню.
— Ладно.
— Ты возьмешь рации или мне этим заняться?
— А рации-то зачем?
— Ну, видишь ли, прошлый раз у парня вышла осечка, и теперь он может вооружиться. Если у нас возникнут проблемы, хорошо бы иметь возможность вступить в контакт друг с другом.
— Ладно, я об этом позабочусь.
— Отлично. Тогда жди звонка.
— Пока, — сказал Клинг и, поглядев вслед Ингерсоллу, который вышел в коридор и зашагал к железной лестнице, удивился, почему Майк так низко расценивает свои шансы на повышение. Сейчас он ведет себя как комиссар полиции.
Хэл Уиллис был опытный и смекалистый сыщик. Он отправился в "Эй! Эй!", проговорил сорок минут с Рондой Спир, купил ей шесть порций кока-колы, загримированной под виски, но ушел практически с пустыми руками.
Уиллис совсем не был похож на полицейского, да и пушку он с собой не взял, поскольку его предупредили, что Ронда Спир умеет быстро разобраться, вооружен посетитель или нет. Однако он не сомневался, что на все его вроде бы невинные вопросы она не дала ни одного честного ответа. Похоже, после неудачи Хоуза она была не расположена откровенничать с мужчинами, которые не являлись завсегдатаями. Если ты не знаешь наверняка, кто сыщик, а кто нет, лучше держаться так, словно все тут сыщики. Особенно если тебе есть что скрывать. Это было единственной положительной догадкой Уиллиса. Он не сомневался, что Ронде Спир приходится скрывать очень многое.
Во всем остальном это была чистая трата времени.
Не более плодотворной оказалась операция Ингерсолла и Клинга, с той лишь разницей, что на нее они убухали куда больше времени. Они куковали в пустых квартирах в пределах одного квартала и ждали, когда пожалует вор. Время от времени они вступали в переговоры по рации, и это вносило некоторое оживление в их унылое дежурство, не позволяя заснуть. В семь утра они покинули свои засады, так ничего и не добившись.
В десять минут третьего, вскоре после дневной почты, в отделе зазвонил телефон.
Восемьдесят седьмой участок, детектив Карелла.
— Добрый день, детектив Карелла.
Карелла сразу узнал голос и жестом велел Мейеру, взять вторую трубку.
— Добрый день, — сказал он. — Давненько не разговаривали.
— Почта пришла?
— Минут десять назад.
— Не интересуетесь?
— Я подозреваю, что там может быть.
— А вдруг я вас чем-то удивлю?
— Вряд ли, — сказал Карелла. — Мы уже вычислили вашу методику.
— Посмотрите, пришел ли конверт.
— Сейчас, минуточку. — Карелла отыскал привычный манильский конверт. — Слушайте, почему вы пишете "Карелла" с одним "л"?
— Ой, простите. Ну, так откройте его.
— Не кладите трубку.
— Я немного подожду, хотя и не очень долго. Зачем рисковать?
Карелла вскрыл конверт. В нем была очередная фотография.
— Большой сюрприз! — сказал он. — Кстати, кто это?
— Неужели вы не догадались?
— Пока мы блуждаем в тумане, — сказал Карелла.
— По-моему, вы врете, — сказал Глухой и положил трубку.
Карелла застыл в ожидании, полагая, что абонент вскоре опять объявится. Он не ошибся. Телефон снова зазвонил.
— Прошу прощения, — услышал он знакомый голос. — Приходится принимать меры предосторожности. Как говорится, береженого Бог бережет.
— Так все же, что означает эта картинная галерея?
— Право, Карелла, вы меня огорчаете.
— Нет, мы даже подумали, не рехнулись ли вы. Может, подкинете пару соображений, где искать?
— Нет, этого не могу, — сказал Глухой. — Советую просто немного поднапрячься.
— Но время слишком уж поджимает. Как-никак сегодня среда, так? А вы, если не ошибаюсь, назначили свою операцию на пятницу.
— Совершенно верно. Обведите дату в календаре кружочком. А то забудете.
— Уже обвел.
— Вот и прекрасно. В таком случае вы уже на пол пути к цели.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Карелла.
— А вы подумайте, — ответил Глухой и опять положил трубку.
Карелла стал думать об этом. Глухой предоставил ему много времени на размышления, потому что в следующий раз позвонил лишь в половине четвертого.
— Что случилось? Проводили совещание? — спросил Карелла.
— Нет, просто мне нравится держать вас в неизвестности.
— Это у вас неплохо получается, — признал Карелла.
— Ну как вам последний портрет?
— Не знаем, кто на нем. Мы вообще угадали только Гувера и Вашингтона. Вы часом не планируете налет на ФБР?
— Нет, до этого не додумался.
— А мы-то решили: вы собираетесь пролететь над столицей в "Зеро" и провести атаку с бреющего полета.
— А, значит, угадали и "Зеро"?
— Да, тут мы кое-что соображаем.
— Уже приятно.
— Но все вместе не говорит нам ничего. Гувер, Вашингтон, этот тип с бакенбардами. Что вы хотите этим сказать?
— Вы правда не понимаете?
— Нет.
— Значит, в таком случае вам остается лишь смиренно признать факты.
— Какие?
— Тот факт, что вы не соответствуете требованиям, которые налогоплательщики предъявляют к правоохранительным органам.
— Это спорный вопрос.
— Тот факт, что вам меня не остановить.
— А вам разве хочется, чтобы мы вас остановили?
— Мне хотелось бы, чтобы вы приложили к тому усилия.
— Но почему?
— Так устроен зверь, Карелла. Таков сложный симбиоз, который позволяет нам обоим существовать. Я бы назвал это заколдованным кругом.
На сей раз Карелла уловил нажим на слове "круг". Глухой умышленно употребил это слово. Круг…
— Вы полагаете, это так?
— Только так и больше никак, — последовал ответ. — В противном случае вы останетесь с нулем. — И Глухой положил трубку.
Карелла тоже положил трубку, вынул из стола телефонный справочник Айзолы. Ноль — круг? Глухой сам это сказал. Он стал еще раз проглядывать адреса банков:
ПЕРВЫЙ ФЕДЕРАЛЬНЫЙ БАНК
главное управление: Хайланд, 1265 — 380 17 64 там же, 304–780 37 51
Йейтс-авеню, 60 — 271 08 00 б-р Лейси, 71 — 983 61 00
Ван Бюрен-серкл,[34] 14 — 231 72 44
Карелла просмотрел весь раздел филиалов Первого федерального банка по Айзоле, потом проверил и по справочникам четырех других районов. Только один адрес вроде бы соответствовал его предположениям. Он застегнул верхнюю пуговицу на рубашке, поправил галстук и собирался уже уходить, когда появился Мейер, который отлучился в уборную.
— Ты куда? — спросил он Кареллу.
— В библиотеку.
Итак, он нашел того, кого искал. Человек с бакенбардами-котлетками был не кто иной, как Мартин Ван Бюрен — восьмой президент Соединенных Штатов Америки.
В городе, где в честь бывших президентов этой страны назывались улицы, авеню, бульвары, аэропорты, школы и даже ипподромы, не было ничего особенного в том, что именем бывшего руководителя нации назвали круг — Ван Бюрен-серкл. Правда, если разобраться, кто помнит Ван Бюрена в наши дни — разве что жители Киндерхука, штат Нью-Йорк, где он появился на свет Божий. Так или иначе, Карелла отыскал Ван Бюрен-серкл. В доме четырнадцать расположился филиал Первого федерального банка. Во всяком случае, это как-то укладывалось в то, что посылал и говорил Глухой — или, по крайней мере, Карелле казалось, что укладывается. Но поэтому он так и заволновался.
Если все имело смысл, значит, ничто не имеет смысла! С какой стати Глухому выдавать местонахождение банка, который он собирается ограбить в день, опять же заранее намеченный и сообщенный представителям охраны порядка? Нет, тут дело не в симбиозе. Но в чем именно, Карелла понять не мог, и это лишало его покоя.
Квартира делается, живой, когда в ней находятся ее законные хозяева. Когда же они отсутствуют, то жилище превращается в собрание разрозненных предметов, лишенных жизни. Полицейскому, затаившемуся в ночи, такая квартира представляется кладбищем мебели.
В гостиной квартиры дома шестьсот сорок восемь по Ричардсон-драйв Берт Клинг сидел в качалке и смотрел на входную дверь. На коленях у него лежала рация, в правой руке был револьвер. Чтобы развеять скуку, он время от времени связывался с Майком Ингерсоллом, несшим дозор в такой же пустой квартире в доме шестьсот пятьдесят три на другой стороне этой улицы. Переговоры были столь же унылы, сколь и сами дежурства.
— Как дела, Майк?
— Нормально, Берт, а у тебя?
— Все спокойно.
— Ясно.
— Выйду на связь попозже.
Без десяти двенадцать зазвонил звонок. Клинг чуть не свалился с кресла, но быстро понял, что это всего-навсего телефон, а не звонок в дверь. После шести звонков воцарилась тишина. Она продлилась ровно столько, сколько абоненту требуется, чтобы еще раз, набрать номер. На сей раз телефон умолк только после четырнадцати звонков. Вероятно, звонивший не знал, что хозяев нет дома. После первой неудачи он счел, что неверно набрал номер, и, похоже, решил перезвонить. С другой стороны, это мог быть и вор! Он проверил, действительно ли хозяев нет на месте, и теперь, потирая руки от удовольствия, двинулся на дело, намереваясь преспокойно очистить квартирку.
В двенадцать тридцать на связь вышел Ингерсолл.
— Привет, Берт. Как дела?
— Все тихо, только вот звонил телефон. А у тебя?
— У меня все пока тихо.
— Ночь будет длинная, Майк.
— Не длинней, чем вчера?
— Точно. Ладно, до скорого.
— Пока.
Они выходили на связь каждые сорок минут, но вокруг стояла тишина. Никакие воры-взломщики и не думали вторгаться в квартиры, где их ждала засада. При первых признаках рассвета Клинг вызвал на связь Ингерсолла и решил на сегодня закончить. Тот, зевая, согласился, предложив выпить кофе.
— Отлично, — сказал Клинг. — Давай встретимся на улице.
У дома шестьсот пятьдесят семь, где жила Августа, стояла патрульная машина. Они быстро поравнялись с ней, но водитель узнал их и окликнул. Он спросил, не явились ли они на вызов.
— Какой еще вызов? — удивленно спросил Ингерсолл.
— Тут один тип обчистил квартиру…
— Ты шутишь? — пробормотал Берт.
— Как я могу шутить, когда речь идет о преступлении? — важно отозвался водитель. Он был явно обижен таким легкомыслием со стороны сыщика.
Клинг и Ингерсолл вошли в дом, позвонили технику-смотрителю. Дверь им открыла женщина в халате и сказала, что муж поднялся наверх, в квартиру шесть вместе с полицейским. Клинг и Ингерсолл сели в лифт, поднялись на шестой этаж и, когда вышли из лифта, увидели слева полицейского, осматривавшего дверь квартиры. Он пытался понять, оставил ли вор следы лома или отмычки. Рядом стоял техник.
— Что-нибудь есть? — спросил Клинг.
— Все чисто, Берт, — сказал патрульный. — Этот тип похоже, открыл дверь ключом.
— Давай посмотрим, Майк, — сказал Клинг Ингерсоллу, а патрульного спросил: — Ты звонил в отдел, Лу?
— Генри остался в машине и обещал связаться. Мы сразу поняли, в чем дело, потому что техник успел побывать здесь до нас. Я-то решил, тебя и прислали.
— Нет, — сказал Клинг и покачал годовой. Он вошел в квартиру, Ингерсолл за ним. Расположение комнат соответствовало тому, что Клинг видел в квартире Августы Блер на одиннадцатом этаже. Он сразу прошел в спальню, где царил жуткий беспорядок. Одежда валялась на полу, ящики были выдвинуты из комода, содержимое высыпано.
— Кое-что отсутствует, — заметил Ингерсолл.
— Ты о чем? — не понял Клинг.
— Нет котенка.
Клинг подошел к комоду и, вспомнив, что случилось в квартире Ангиери, заглянул за него.
— Подожди, да вот он! — раздался возглас Ингерсолла.
Это была стеклянная статуэтка — котенок с синим бантиком на шее. Она стояла рядом с серебряным туалетным прибором, который вор по каким-то соображениям решил не брать.
— У него кончились настоящие котята, — сказал Ингерсолл.
— Может, на этом остались отпечатки?
— Сильно сомневаюсь. Похоже, он слишком ловок. Нет, как тебе это нравится! — воскликнул Ингерсолл. — Мы караулим его чуть не за соседней стенкой, а этот сукин сын имеет наглость явиться и обчистить очередную квартиру!
— Давай поговорим с техником, — сказал Клинг.
Техника звали Боб Траммел. Ему было лет шестьдесят.
Худой человек в синем комбинезоне и голубой рубашке явно чувствовал себя не в своей тарелке.
— Как вы обнаружили, что квартиру обокрали? — спросил Клинг.
— Шел забрать мусор. В доме нет мусоросжигателя, — смущенно заговорил Траммел. — Обычно жильцы выставляют мусор в пластиковых мешках у черного хода. Это я им оказываю услугу, потому как нигде не записано, что техник должен ходить и сносить вниз мусор, но я ничего против не имею — почему не помочь людям?
— Так, и что же?
— Увидел, что дверь в квартиру шесть "д" открыта. Вошел. Понял, что, видать, случилось то же, что и недавно у мисс Блер, на одиннадцатом этаже. Ну и вызвал ваших. А вы явились…
— Явились не запылились, — сказал Ингерсолл и тяжко вздохнул.
Когда вы получаете конверт, а в нем фотографию футбольной команды, то можно подумать, что ваш корреспондент спятил, если вы не понимаете, как работает его ум. Сотрудники Восемьдесят седьмого участка сильно сомневались, что даже за миллион лет поиска им удастся расшифровать методы Глухого, но тем не менее, учитывая уже образовавшуюся картинную галерею, они воззрились на новое поступление с чем-то вроде любопытства исследователей. Вашингтон означал первый.
Гувер означал федеральный.
А Норма Банки означала банк.
Но что означала футбольная команда?
Ван Бюрен означал Ван Бюрена.
Зеро — ноль, круг. Серкл!..
— Но почему именно футбольная команда? — вопрошал Карелла.
— А не хоккейная? — поддакнул Мейер.
— И не баскетбольная, или легкоатлетическая, или бейсбольная? — добавил Хоуз.
— Что он имеет в виду?
— Что он пытается нам сообщить?
— Он нам все, что хотел, сообщил!
— Может, он намекает, что для него это игра?
— Но почему именно футбол?
— Может, это не имеет значения. Игра есть игра?
— Нет, Глухой не так устроен!
— Главное, сейчас не футбольный сезон!
— Сейчас бейсбольный сезон!
— Так почему же футбол?
— Короче, он нам все сказал.
— Об этом я и говорил две минуты назад!
— Кто-нибудь звонил в Восемьдесят шестой?
— Я звонил. Вчера днем.
— Ну и они будут следить за банком?
— Со страшной силой.
— Может, он собирается использовать для налета одиннадцать человек? — предположил Хоуз.
— Почему?
— Потому что в футбольной команде одиннадцать игроков.
— Так, так, минуточку! — воскликнул Карелла. — Неужели он нам все сообщил?
— Все. Число, название банка, адрес…
— А время?
— Время не сообщил.
— Так, может, одиннадцать и означает время?
— Одиннадцать часов?
— Ну да.
— Ну и ну, — сказал Карелла и снял трубку телефона. — Кто у них этим занимается в Восемьдесят шестом?
Сотрудники Восемьдесят шестого участка полиции если и отличались чем-то от коллег из Восемьдесят седьмого, то разве что фамилиями. Еще до звонка Кареллы детектив первого класса Альберт Шмитт нанес визит управляющему филиалом Первого федерального банка мистеру Алтону. Теперь после разговора с Кареллой он посетил его вторично.
Мистер Алтон, невысокий толстячок с редеющими седыми волосами, был сильно расстроен первым визитом детектива. Когда же тот явился снова, чтобы сообщить о предполагающемся времени налета, это мало способствовало улучшению настроения мистера Алтона, у которого на нервной почве сделалось расстройство желудка.
— Не понимаю, — бормотал он, — с какой стати ему объявлять о времени налета?
— Я тоже не понимаю, — задумчиво отозвался Шмитт. — Может, он и вовсе не собирается вас грабить, сэр. Может, это какой-то хитрый розыгрыш?
— Но вы говорили, что у этого человека есть криминальное прошлое?
— Да, он уже успел доставить нам в свое время немало хлопот. Не мне лично, но полиции нашего города. Потому-то мы восприняли его активность всерьез…
— Не знаю, — покачал головой мистер Алтон. — Пятница — наш самый напряженный день. Мы обслуживаем работников трех предприятий. Если заменить…
— Вот-вот, мистер Алтон, — перебил его детектив Шмитт. — Наверное, его интересуют те самые деньги, которые вы собираетесь выплачивать.
— Да, но если вы замените моих кассиров вашими людьми, как они, интересно, будут обслуживать клиентов?
— Вы полагаете, что клиенты сочтут хорошим обслуживанием исчезновение полумиллиона долларов после визита этого безумца?
— Нет, но… — мистер Алтон снова покачал головой. — А скажите, когда ваши люди собираются прийти?
— Во сколько вы открываетесь?
— В девять.
— В девять и явимся, — сказал Шмитт.
В детективном отделе Восемьдесят седьмого участка сыщики напропалую рассказывали анекдоты о глухих, полагая, очевидно, что еще немного, и они окончательно избавятся от своего Глухого.
— Человек купил слуховой аппарат и объясняет приятелю, какую удачную он сделал покупку, — говорил Мейер. — "Пока у меня не было аппарата, я был глух как пень, — говорит он. — Если я сижу у себя наверху, а в кухне закипает чайник, я слышу, как он свистит. Если к дому подъезжает машина, я слышу ее за километр. Потрясающе удачно потратил деньги". Тогда приятель кивает, а затем спрашивает: "А сколько этот аппарат стоит?" И слышит в ответ: "Без четверти два".
Зазвонил телефон. Клинг, смеясь, снял трубку.
— Восемьдесят седьмой участок, детектив Клинг.
— Берт, это я, Августа.
— А вот еще есть такой анекдот, — заговорил Хоуз. — Один тип играет на скрипке, причем так прекрасно, что, когда он берет ее в руки и начинает играть, люди перестают скандалить, кошки драться. Ему кажется, что это отличный инструмент для установления всеобщего мира…
— Берт, я через полчаса кончаю, — говорила Августа. — Ты когда освобождаешься.
— Не раньше четырех, а что?
— Просто я подумала, что у нас есть время, чтобы немножко полюбить друг друга…
— И вот он отправляется в ООН. Там его выслушивают и посылают в Африку для проверки — если ему удастся укротить тамошних хищников в джунглях, тогда ООН готова финансировать этот проект в мировом масштабе.
— Так, так, — забормотал Клинг. — Ну, наверное, я смогу что-нибудь придумать. Где ты?
— Я сейчас нахожусь…
— Погоди, достану карандашик.
— Он отправляется в Африку, оказывается в джунглях и располагается под пробковым деревом, вынимает скрипку, начинает играть, — продолжал рассказывать Хоуз.
— Давай, диктуй, — сказал Клинг.
— Вокруг собираются дикие звери — жирафы, носороги, львы, тигры, слушают прекрасную музыку, затаив дыхание. Они тихо сидят рядышком друг с дружкой, и никто не собирается ни с кем сражаться.
— Записал, — сказал Клинг в трубку.
— Вот и умница! — сказала Августа.
— Но тут с дерева спрыгивает ка скрипача леопард и сжирает его.
— Буду через полчаса, — пообещал Клинг и повесил трубку.
— Тут выходит лев, — продолжал Хоуз, — и говорит леопарду: "Почему ты это сделал? Этот человек приехал к нам из Америки со свей скрипкой, он играл так прекрасно, что мы забыли все наши ссоры и распри и слушали, слушали. Почему ты его съел?" А леопард прикладывает к уху лапу и спрашивает: "Что, что?"
Все расхохотались, кроме Клинга.
— Если объявится Ингерсолл, — сказал Клинг сухо, словно человек, отправляющийся на оперативное задание, — передайте ему, что я в квартире Блер.
В полутьме спальни Августы они занимались любовью. Все получалось не так прекрасно.
— В чем дело? — прошептала Августа.
— Не знаю, — так же шепотом отозвался Клинг.
— Может, я делаю что-то не так?
— Нет, нет, все хорошо.
— Потому что если не так, то скажи и…
— Нет, нет, Августа, не в этом дело…
— А в чем же?
— Просто, наверное, я тебя немножко боюсь.
— Боишься?
— Да, я все время думаю: как это такой болван из Риверхеда оказался в постели с красавицей?
— Ты не болван, — сказала Августа и коснулась его щеки кончиками пальцев.
— Но я все равно чувствую себя болваном.
— Почему?
— Потому что ты такая красивая.
— Берт, если ты будешь продолжать в том же духе, я возьму молоток и дам тебе по башке.
— Откуда ты знаешь?
— Про что?
— Про молоток. Про то, что это лучшее оружие для женщины.
— Я не знала.
Какое-то время они лежали молча, потом Августа сказала:
— Расслабься, Берт…
— В этом-то и состоит проблема…
— Если тебе так хочется, я могу сделаться ужасной. — Она скорчила гримасу. — Ну как?
— Красота!
— Ну погоди… — сказала Августа, — я иду за молотком.
Она встала и голой вышла из спальни. Когда она вскоре вернулась, в руках у нее действительно был молоток.
— Тебе когда-нибудь давали молотком по башке? — спросила она, подходя к кровати.
Она уселась в постели по-индейски, поджав под себя свои длинные ноги, застыв с прямой спиной.
— В тебя когда-нибудь стреляли? — спросила она.
— Стреляли.
— Это пуля? — осведомилась Августа, дотрагиваясь молотком до шрама на плече.
— Да.
— Было больно?
— Да.
Она нагнулась, поцеловала шрам, потом снова выпрямилась и сказала:
— Учти, ты имеешь дело с Безумным Молотком. Еще одно слово о моей красоте и — бах! бах! — твои приятели будут расследовать дело об убийстве.
— Понял.
— Это обязательная сексуальная сцена, — продолжала она. — В ближайшие десять минут я попытаюсь тебя отвлечь от тяжких дум. Если у тебя ничего не получится, то я тебя огрею по башке молотком. — Она повернулась к нему, приоткрыв губы и чуть высунув розовый язычок. — Ну что, начинаешь понимать, что к чему?
— Вроде бы…
Августа опустила голову на подушку, вытянула свои длинные ноги и тесно прижалась к Берту. Рука ее по-прежнему сжимала молоток.
— Слушай меня внимательно, — прошептала она.
— Слушаю.
— Мы будем очень много значить друг для друга.
— Конечно.
— Мне страшно, — сказала Августа и часто-часто задышала. — Мне никогда так не было страшно в постели. Ты мне веришь?
— Верю.
— Мы сейчас будем любить друг друга.
— Да, Августа.
— Потрогай меня, — прошептала она, и молоток выпал из ее разжавшихся пальцев.
Пока они были в кровати, телефон звонил четыре раза. Автоответчик вступил в диалог после первого же звонка.
— Вдруг кто-то важный, — прошептал Клинг при первом звонке.
— В данный момент у меня нет никого важнее тебя, — отозвалась Августа, встала и пошла на кухню. Она вернулась с бутылкой шампанского.
— Отлично! — воскликнул Клинг. — Как это ты догадалась, что я умираю от жажды.
— Открой, а я пока придумаю тост.
— Ты забыла бокалы.
— Возлюбленным ни к чему бокалы.
Клинг откупорил бутылку.
— Ну как, придумала тост?
— Ты льешь в кровать.
— За кого же мы выпьем?
— Как насчет Джона и Марты Митчелл?
— Почему бы нет? Так выпьем же…
— А может, за нас? За Берта и Августу. И за то… — Она замялась.
— Ну, говори!
— За то, чтобы мы были всегда… — закончила она, какое-то время внимательно разглядывая Берта, стоявшего с вытянутой рукой, в которой была бутылка.
— Отлично.
Она быстрым, каким-то застенчивым движением поднесла бутылку к губам, потом передала ее Берту. Он же, не сводя с Августы глаз, взял бутылку и провозгласил:
— За нас, чтобы мы были вместе всегда.
И выпил.
— Прошу прощения, — сказала Августа и двинулась к двери.
— Уже уходите? — осведомился Клинг. — После всех сладких речей?
— Я в ванную, — сказала Августа и хихикнула.
— В таком случае на обратном пути проверь автоответчик.
— Зачем?
— Я как-никак полицейский…
— К черту телефон! — сказала Августа.
Тем не менее она проверила, как обстоят дела с абонентами. Оказалось, что третий звонок из четырех поступивших предназначался Берту.
— Кто? — коротко спросил Берт.
— Какой-то Мейер. Говорит, миссис Унгерман готова опознать личность вора.
В десять минут двенадцатого Клинг постучал в дверь квартиры Майка Ингерсолла в Калмспойнте. За дверью слышались голоса, потом раздался звук шагов.
— Кто там?
— Берт Клинг.
— Кто?
— Клинг.
— О Господи, погоди секунду.
Звякнула цепочка, щелкнула задвижка замка. Дверь открылась, и в проеме возник Майк Ингерсолл в пижаме и шлепанцах.
— Привет, Берт, входи, — сказал он.
— Я понимаю, что поздно, — начал Берт. — Ты спал?
— Нет, смотрел новости по ящику.
— Ты один?
— Да, входи. Пива выпьешь?
— Нет, спасибо.
— Тогда я с твоего разрешения… Будь как дома, а я сейчас.
Берт вошел в гостиную, сел в кресло у телевизора. Ингерсолл хлопнул дверцей холодильника. Берт осмотрелся. На столике он увидел кобуру с револьвером Ингерсолла. Диктор сообщал о последних новостях. В пепельнице лежала сигарета со следами помады на фильтре. Затем появился Ингерсолл, покосился на закрытую дверь спальни, поднес ко рту бутылку с пивом, сделал глоток, потом вытер рот тыльной стороной ладони и сказал:
— Есть какие-то новости?
— Вроде бы.
— Надеюсь, не новая кража?
— Нет, нет.
— Что же?
— Опознали личность нашего клиента.
— Здорово.
— Это кому как.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Сегодня после четырех в отдел позвонила миссис Унгерман. Меня не было, но потом я ей перезвонил, — Клинг сделал паузу. — Она сказала, что знает, кто вор. Просто она не сразу сообразила. Она видела его у себя в квартире, потом…
— Можешь не говорить, Берт.
— Потом она увидела его в нашем отделе, без формы.
— Берт…
— Это правда?
Ингерсолл промолчал.
— Это правда? — повторил Клинг.
— Правда или нет, но есть, о чем потолковать, — сказал Ингерсолл и сделал шаг к телевизору.
— Майк, не хватайся за пушку, — сказал Клинг, вынимая свой револьвер.
— Это совсем ни к чему, Берт, — проговорил Ингерсолл с обиженным видом.
— Ты так считаешь? Встань-ка туда, к стене.
— Послушай!
— Делай, что тебе говорят! — рявкнул Клинг.
— Ладно, ладно, ты только не волнуйся.
— Как тебе это удалось, Майк? Ты украл ключи из отдела?
— Нет, нет.
— Как же они у тебя оказались?
— Помнишь, в октябре нас всех заставили разбираться с лотерейщиками.
— Помню.
— Мы много общались с техниками. Когда те устанавливала свои жучки. Тогда-то мне и удалось найти ключи.
— Так, а теперь говори, чем ты еще занимаешься, кроме квартирных краж?
— Ничем, Берт, клянусь.
— А может, сбываешь наркоту школьникам?
— Что ты? За кого ты меня держишь?
— За вора.
— Мне нужны были деньги.
— Всем нужны деньги.
— Верно. Ты назови мне хоть одного человека в участке, кто не берет взяток. С каких это пор ты заделался таким праведником?
— Я никогда не взял даже никеля.
— Сколько раз тебя бесплатно кормили-поили?
— Ты хочешь сказать, что бесплатная чашечка кофе и серия краж это одно и то же?
— Просто я напоминаю тебе, как устроен мир.
— Ну давай, рассказывай. А я послушаю.
В комнате повисла тишина. Ингерсолл пожал плечами.
— Я не хотел, чтобы ты оказался к этому как-то причастен. Потому-то я и предложил тебе вместе устраивать засады.
— Нет, Майк, ты кривишь душой. Помнишь, как ты настаивал насчет передатчиков? Это все дымовая завеса. Тебе нужно было, чтобы я мирно сидел в одной квартире, а ты спокойно чистил другую. Ну а насчет котят… Помнишь, ты сказал тогда: "У него кончились настоящие". Кончились? Черта с два! Просто я хоть, конечно, и редкий остолоп, раз все это проворонил, но в тот вечер живого котенка у тебя в кармане сумел бы углядеть. На это у меня хватило бы наблюдательности.
— Поверь мне, Берт.
— Я-то тебе поверю, а вот насчет лейтенанта не ручаюсь. Особенно, когда он узнает историю Фреда Липтона. Как раз сейчас его поехал брать Коттон Хоуз. Сдается мне, что ему ты и сбывал товар, Майк. Верно?
— Мы с ним незнакомы.
— То-то ты сделал все, чтобы помешать нам с ним разобраться. Это ты, надо полагать, дал Ронде Спир описание всех сыщиков нашего отдела. А мы-то уж начали подумывать, что она ясновидящая. — Клинг помолчал и сказал: — Тащи ее сюда. Она нам может пригодиться.
— Кого?
— Девицу в спальне. Это ведь Ронда Спир, правильно?
— Там никого нет, Берт.
— Это не о ней ты мне рассказывал? Симпатичная девушка, на которой ты собираешься жениться? Помнишь, когда объяснял, почему тебе не терпится поймать вора? Ну а теперь мы его поймали, и ничто не мешает нам познакомиться. Эй, мисс! — крикнул Берт. — Выходите, только руки, пожалуйста, положите на голову. Чтобы не случилось беды. И учтите, я пришел сюда не шутки шутить.
— Не стреляйте! — послышался женский голос из-за закрытой двери. Затем в гостиной появилась пышная блондинка. Она держала руки на голове. Губы ее дрожали.
— Ваша фамилия, мисс? — спросил Клинг.
— Которая?
— Не понял.
— Настоящая или псевдоним?
— Вы Ронда Спир?
— Ну да.
— В таком случае одевайтесь, мисс Спир. И ты тоже, Майк.
— Погоди, Берт, — пробормотал Ингерсолл. — Дай мне шанс…
— На что он тебе? — холодно отозвался Клинг.
Тедди Карелла была недовольна картиной. Персонажи в ней норовили говорить, прячась за деревья, ширмы, вазы и даже слонов, и ей никак не удавалось понять, о чем же идет речь. Когда актеры не прятались за предметы, они поворачивались к зрителям спиной. Они произносили ключевые фразы за кадром, когда навстречу зрительному залу несся поезд или мигали огни светофора.
Тедди вообще-то любила кино и получала удовольствие от фильмов — если, конечно, это не были шедевры новой волны, где режиссеры выказывали по отношению к своей аудитории определенный садизм. Сегодня, увы, был как раз тот самый случай. Сейчас Тедди сидела рядом с мужем, совершенно сбитая с толку, ожидая, когда наконец можно будет встать и выйти из зала.
Погода была хорошей, и они с удовольствием прошлись пешком до кинотеатра на Довер-авеню. Дорога обратно оказалась чуточку менее приятной — похолодало, поднялся ветерок, но тем не менее они храбро решили преодолеть шесть кварталов, что отделяли их жилище от кинотеатра. Они шли, не особенно торопясь, по пустым улицам Риверхеда, окаймленным деревьями. Карелла знал, что по приходе домой ему придется подробно растолковывать жене содержание и смысл просмотренной ими картины, и поэтому шел не спеша.
Нападение оказалось внезапным.
Его ударили кулаком по лицу, и это было так же неожиданно, как землетрясение. Он попытался вытащить револьвер, но сзади на него напал второй бандит. Когда первый еще раз ударил Кареллу по лицу, третий выхватил у Тедди из рук сумочку. Тот, что был сзади, замахнулся дубинкой. Не успел Карелла выхватить револьвер, как дубинка ударила его по голове. Потом раздался выстрел — неестественно громкий на притихшей улице, а затем дубинка снова ударила Кареллу, и он без сознания рухнул на тротуар.
Дежурный сержант Сто третьего участка никак не мог взять в толк, что перед ним сотрудник полиции, которого с женой атаковали и ограбили на пути домой из кино. Смущение было хуже боли, когда Карелла полчаса спустя рассказывал ему о случившемся. Как оказалось, нападавшие отобрали у Тедди сумочку и часы, а также унесли его собственные часы, бумажник и, самое неприятное, револьвер.
Сержант все аккуратно записал и пообещал перезвонить.
Карелла чувствовал себя полным кретином.
Что-то было не так.
С реки Гарб дул веселый ветерок, вовсю светило солнце, май притаился за углом, и апрель бушевал вовсю, предвкушая неизбежное лихое столкновение.
Но от Глухого не было никаких известий. Пришла утренняя почта, но в ней не оказалось манильского конверта с дубликатом снимка футбольной команды. Недосмотр или умысел, за которым скрывался определенный смысл?
Специалисты по борьбе с преступностью Восемьдесят седьмого участка размышляли над этим вопросом со всей серьезностью участников конференции проктологов, вынужденных решать проблемы гигиены полости рта. Что ж, по крайней мере, проблема была доведена до сведения лихих сыскарей Восемьдесят шестого участка, пусть голова болит у них. Стрелки часов над входом в банк показывали двенадцать минут десятого. Глухой сидел на лавочке в скверике посреди площади Ван Бюрен-серкл. Если все идет по расписанию, то еще через три минуты бронированный фургон доставит наличность, которой хватит, чтобы расплатиться с работниками Маккормика, Мередита и Холта. В одиннадцать деньги будут конфискованы, несмотря на все усилия дурачков-полицейских, которые в настоящий момент наводнили банк. Глухой видел, как в начале десятого появились трое верзил и одна женщина — похоже, чтобы подменить кассиров. Надо отдать справедливость — полицейские приняли во внимание, что налет на банк может состояться и не в одиннадцать, как объявил злоумышленник, но, с другой стороны, даже полный болван в состоянии решиться на такое умозаключение. Впрочем, как раз тут-то они и ошибались. Налет состоится ровно в одиннадцать. При всех своих недостатках Глухой считал себя честным и справедливым игроком. Как может быть иначе, если тебе противостоят олигофрены?
На улице показался бронефургон. Он остановился у входа в банк, из кабины вышел водитель и застыл у задних дверей с винтовкой. Затем из кабины вылез еще один человек и присоединился к коллеге. Он был вооружен пистолетом в кобуре. Он открыл заднюю дверь ключом, прикрепленным к поясу цепочкой, вытащил из кобуры пистолет и дважды постучал по задней дверце рукояткой. Это был сигнал охраннику в фургоне отпереть внутренний замок. Наконец задняя дверь распахнулась. Человек из кузова стал подавать второму охраннику мешки с деньгами, а тот поставил их на тротуар. Мешков было два. Человек с винтовкой контролировал выгрузку. Затем охранник выпрыгнул из кузова. Сжимая в одной руке пистолет, он подхватил мешок и двинулся к входу в банк. Второй охранник взял другой мешок. Пока они шли к вращающимся дверям, их коллега с винтовкой держал под наблюдением тротуар. Все было по инструкции, все было очень профессионально.
Когда люди и деньги оказались в банке, Глухой кивнул, улыбнулся и встал. Он направился к телефону-автомату на углу, набрал номер. Трубку сняли на втором звонке.
— Алло!
— Керри?
— Да.
— Это мистер Таубман.
— Слушаю вас, мистер Таубман.
— Деньги в банке. Можно забирать.
— Очень хорошо, мистер Таубман.
Глухой положил трубку улыбнулся и вернулся на свой командный пункт в скверике.
В банке детектив Шмитт в очередной раз проводил инструктаж мистера Алтона. Часы над клетками кассиров показывали девять часов двадцать одну минуту.
— Вам нечего беспокоиться, — говорил Шмитт. — В первой и второй кассах дежурят опытные детективы. У окна находится наша проверенная сотрудница. Третью кассу буду обслуживать лично я.
— Ну а мне что делать? — осведомился Алтон, обводя банк нервным взглядом.
— Работайте как обычно. Не нервируйте клиентов. Все контролируется нами, и, поверьте мне, при нас никто не ограбит банк.
Он и не подозревал, насколько был прав.
В девять тридцать семь к банку подошел мистер Керри Донован, обритая наголо голова которого сияла под лучами утреннего солнца. У него также имелись новые, вполне респектабельные усики. В руке у него был черный прямоугольный чемоданчик. Он подошел к охраннику и спросил, как пройти в кабинет управляющего. Охранник поинтересовался, назначена ли у них встреча, и Керри сказал, что да, назначена, он звонил еще на прошлой неделе. Охранник спросил, как его зовут, и Керри ответил, что его фамилия Данмор. Карл Данмор.
— Секундочку, мистер Данмор, — сказал охранник и жестом подозвал к себе сотрудницу, симпатичную девушку лет двадцати восьми.
— Мистер Карл Данмор говорит, что у него назначена встреча с мистером Алтоном, — сообщил он.
— Минуточку, — сказала сотрудница, направилась в сторону кабинета управляющего и вскоре вернулась. С вежливой улыбкой она пригласила мистера Данмора следовать за ней.
Донован прервал учтивую дискуссию о погоде с охранником и пошел за ней. Он миновал Глухого, который стоял у одного из мраморных столов, заполняя бланк, девушка распахнула перед посетителем дверь кабинета управляющего, пригласила войти, а затем, когда мистер Карл Данмор оказался в кабинете, затворила дверь.
Глухому стало жаль, что Керри Донован не подозревает о том, что банк заполнен полицейскими.
— Здравствуйте, мистер, Данмор, — говорил тем временем Алтон, протягивая ему руку. — Рад вас видеть.
— Спасибо, что выкроили для меня время, — отозвался Керри.
— Итак, что вы мне принесли?
— После разговора по телефону я решил, что дела продвинутся быстрее, если я покажу вам макет и чертежи. Я вполне отдаю себе отчет, что мы просим весьма значительные суммы для финансирования проекта, но надеюсь, вы убедитесь, что наши расчеты на прибыль имеют вполне реальную основу. Разрешите, я воспользуюсь вашим столом? — осведомился Керри, но тотчас же сообразил, что макет слишком велик, чтобы разместиться на заваленном бумагами столе управляющего. — Или, с вашего разрешения, я поставлю его на пол и расстелю чертежи, чтобы вы могли как следует все рассмотреть, — сымпровизировал он.
— Как вам будет угодно, мистер Данмор, — вежливо отозвался Алтон.
Донован открыл свой чемодан и извлек из него части (всего сорок единиц) макета, где были дома, дороги, миниатюрные деревья и так далее. Он расставил все это на полу перед письменным столом, потом вынул свернутые в трубку чертежи, снял резинку и, развернув рулон, стал также расстилать его на полу.
— У вас не найдется, чем придавить? — обратился он к мистеру Алтону.
— Устраивает? — спросил Алтон, протягивая ему стеклянное пресс-папье.
Вполне. Благодарю вас. Если вы подойдете с этой стороны и взглянете…
— Где предполагается строительство? — поинтересовался мистер Алтон, подходя к Керри.
— Я, кажется, говорил тогда еще, когда звонил…
— Да, но я, признаться…
— В Сандс-Спите, сэр.
— Вы пытались найти спонсоров там?
— Нет, сэр. Наша фирма находится в Айзоле. Мы решили, что имеет смысл искать поддержки у местных банков.
— Ясно.
— Верхний чертеж дает общее представление о проекте. Если вы сопоставите его с макетом…
Алтон находился слева от Донована. Тот выпрямился, вынул из внутреннего кармана пиджака пистолет и наставил его в лоб управляющему.
— Ни звука, — прошипел он. — Это ограбление. Делайте, что вам скажут, и все будет в порядке. Иначе пристрелю.
Алтон перепуганно уставился на руку с пушкой. Глухой умышленно снабдил Керри кольтом 45-калибра, самым впечатляющим из существующих пистолетов.
— Вам все ясно? — спросил Донован.
— Да, да, вполне.
— Отлично. Тогда мы идем в хранилище. — Донован нагнулся и закрыл чемодан. — Если нам кто-то попадется на пути, вы объясните, что я должен проверить сигнализацию. Если кто-то будет в хранилище, вы прикажете ему удалиться. Ясно?
— Да.
— И никаких попыток дать понять знаками или как-то еще, что случилась беда. В случае неудачи меня ждет пожизненное заключение, мистер Алтон, и потому, как вы можете догадаться, у меня не возникнет угрызений совести, если придется вас пристрелить. Я кладу пушку в карман, но она будет все равно нацелена на вас, и я выстрелю прямо через карман, если вы хоть глазом моргнете. Вам все понятно?
— Да.
— В таком случае вперед!
Глухой, стоявший у мраморного столика, видел, как из кабинета вышли Донован и Алтон. Донован что-то весело говорил. Черный чемодан был у него в левой руке, а правую он засунул в карман. Когда они оба скрылись в хранилище, Глухой направился к выходу. В соответствии с им же разработанным планом он должен был приступить к осуществлению второй стадии операции только после того, как Донован с управляющим благополучно вернутся в кабинет последнего. Однако вместо этого он вышел на улицу сейчас. Это появление послужило сигналом двум автомобилям, припаркованным возле сквера. Он увидел, как отъехал от тротуара Руди Манелло, а за ним второй автомобиль с Анджелой Гулд за рулем. Меньше минуты потребовалось Руди, чтобы объехать площадь и оказаться у правого подъезда к банку. Анджела следовала за ним, но когда ее машина оказалась на аллее, мотор заглох, и Анджела изобразила беспомощную женщину, готовую спасовать перед техникой. Несколько мгновений спустя из первой машины выбрался Джон Прейс и кувалдой разбил окно.
И еще через мгновение и он, и Руди были застрелены наповал сотрудницей полиции, дежурившей у окна. Керри Донован, который в это время лихорадочно запихивал в чемодан пачки долларов, услышал выстрелы и тотчас смекнул, что дело нечисто. Он выскочил из хранилища, увидел, что дежурившая у окна женщина вооружена, и понял, что не может совершить отход так, как это было запланировано.
Тогда он ринулся к вращающимся дверям и был сражен выстрелами троих детективов, находившихся в кабинах кассиров.
Анджела Гулд услышала выстрелы и так перепугалась, что, заведя мотор, ринулась подальше от этого страшного места, забыв подхватить Глухого на углу. Впрочем, его там и не было. Он катил в такси на встречу со второй командой.
Нет, что-то было явно не так.
Когда Альберт Шмитт из Восемьдесят, шестого участка позвонил Карелле и сообщил, что им удалось предотвратить попытку ограбления банка. Карелла почувствовал не радость, а недоумение. Он отодвинул в сторону картонный стаканчик и на мгновение задумался.
Погоди, погоди, — сказал он в трубку. — Но сейчас только половина одиннадцатого.
— Верно, — подтвердил Шмитт. — Но они выступили раньше.
— Когда?
— С час назад. Они начали без двадцати десять. Но к десяти все уже было кончено.
— Кто там был?
— Один в банке, двое снаружи. Не знаю уж, как они надеялись преуспеть, если оповестили нас заранее. Нет, это не укладывается у меня в голове.
— Личности установлены?
— Да, при них были документы.
— Они все погибли?
— Все до одного. Руди Манелло, Джон Прейс и Керри Донован. Имена тебе что-то говорят?
— Ровным счетом ничего.
— У кого-нибудь из них имелся слуховой аппарат?
— Что-что?
— Слуховой аппарат.
— Тот, кто все это спланировал.
— Называется, спланировал, — презрительно фыркнул Шмитт. — Мой шестилетний сын и то придумал бы что-нибудь похитрее. В общем, когда я уходил, стекольщик уже починил окно. Я забрал своих ребят. Короче, все кончено и забыто.
— Ну что ж, отлично, — сказал Карелла и положил трубку, испытывая какое-то непонятное разочарование. Он погрузился в раздумья.
В отделе было тихо, и лишь в раскрытое окно врывался шум машин. Нет, это не похоже на Глухого. Если Карелла его тогда верно понял, хотя гарантировать это, конечно, нельзя, тонкий симбиоз состоял из ряда пересекающихся компонентов, из хитрого сцепления факторов. Причем наиболее важным фактором был сам Глухой. Теперь стало очевидно, что он имел привычку работать с разными командами. Так известный джазист на гастролях пользуется услугами местных музыкантов. Попадая в руки полиции, его сообщники понятия не имели, кто он на самом деле. В одном случае он представлялся как Эль Сордо, в другом Морто Орекьо. Первое слово означало по-испански "глухой" второе словосочетание — уже по-итальянски — гласило "мертвое ухо". Слуховой аппарат мог быть фальшивкой, хотя сам он любил подчеркнуть, что неважно слышит. Кто бы он ни был, его операции носили немалый размах, отличались выдумкой и были связаны с попыткой получения крупных сумм.
Но помимо грандиозности замыслов, для почерка Глухого всегда было характерно желание держать полицию в курсе своих намерений. Карелла поначалу отнес это на счет его чудовищного эгоцентризма, но потом понял, что Глухой, скорее, пытается использовать полицию в качестве вспомогательной силы, чтобы облегчить усилия основного ядра. Правда, он дважды до этого терпел неудачи, но в этом были виноваты обстоятельства, капризы Фортуны. Глухой был хитрее, чем сыщики, он ловко использовал их в собственных преступных целях и не стеснялся дать им это понять. Это выступало важным элементом его "симбиоза".
Неужели на сей раз он пошел на обман? Странно… Поступок не достойный преступника его масштаба.
Сыщики чувствовали, что Глухой беззастенчиво их эксплуатирует, хотя не понимали, как именно. Они отдавали себе отчет в том, что он умышленно делится с ними своими планами. Они не сомневались, что он выполнит все, что обещал, хотя и в своей неповторимой манере.
Иначе говоря, полицейским отводилась роль простофиль, комических болванов, которые суетились, волновались, не знали, куда бежать. Их поведение лишь укрепляло Глухого в убеждении, что от полиции ничего путного ждать не приходится. Он становился еще наглее, еще беззастенчивей, что сильно нервировало его оппонентов, заставляя их спотыкаться на ровном месте.
Но нынче он все же, видимо, пошел на обман. Поведение недостойное человека с его амбициями! Самый жалкий воришка в районе мог бы объявить, что ограбит банк в одиннадцать — и устроить налет на полтора часа раньше. Тоже называется хитрость! Гнусная жалкая ложь! Главное, с какой стати повторять это дважды? Глухой не жалел усилий, чтобы вдолбить в головы сыщиков Восемьдесят седьмого, что, где и когда он решил ограбить. Зачем он посылал эти проклятые дубликаты? Неужели он не сомневался, что задуманное им ограбление войдет в историю, покроет его неувядаемой славой? Неужели поэтому он и трубит о своих планах, повторяя одно и то же, как на афише: "50 ТАНЦОВЩИЦ 50"?
Карелла пододвинул стаканчик, отхлебнул остывшего кофе. Но, допивая остатки, он вдруг чуть не поперхнулся: столь внезапной и меткой была мысль, пришедшая вдруг ему в голову. Нет, Глухой ничего не повторял! Дубликаты он, конечно, посылал, но ведь он четко и ясно дал понять, что ограбление состоится в одиннадцать. И на этом поставил точку. Где второй снимок футболистов? Его нет! Карелла вскочил, надел пиджак, вынул из кобуры старый револьвер, который носил, когда еще работал патрульным. Да, рукоятка успела стать непривычной… Хорошо бы ему не понадобилось пускать в ход оружие в ближайшие часы или даже минуты. Карелле очень хотелось ошибиться. Часы в отделе показывали десять сорок пять. Теперь Карелла понял, почему последний снимок прибыл в единственном экземпляре. Он также понял, что все это удвоение не имело ни малейшего отношения ни к его близнецам, ни к тщеславию Глухого.
Он вошел в банк без десяти одиннадцать и, подойдя к охраннику, предъявил значок со словами:
— Я детектив Карелла из Восемьдесят седьмого участка. Мне надо поговорить с мистером Алтоном.
Охранник посмотрел на значок, пришпиленный к внутренней стороне бумажника, потом сказал: "Прошу вас, сэр" — и двинулся первым к кабинету управляющего. Он учтиво постучал в дверь.
— Да? — послышался голос управляющего.
— Это я, Корриган.
— Войдите.
Охранник вошел в кабинет, коротко обменялся репликами с его хозяином, потом вышел со словами:
— Прошу вас, мистер Карелла.
Посетитель вошел.
Мистер Алтон, сидевший за столом, при появлении гостя поднялся.
— Здравствуйте. Прошу…
— Здравствуйте. Я детектив Карелла из Восемьдесят седьмого участка. Как вы себя чувствуете после всего случившегося?
— Сейчас уже лучше. Чем могу быть вам полезен, мистер Карелла?
— Я не отниму у вас много времени. Просто, если не возражаете, я бы показал вам наш вопросник.
— Это еще что такое?
— Не буду морочить вам голову нашими бюрократическими правилами, но дело в том, что, хотя с налетчиками разобрались детективы из Восемьдесят шестого участка, формально мы продолжаем нести ответственность за дело о налете на ваш банк.
— Боюсь, плохо вас понимаю.
— Мы отвечаем за это дело.
— Ясно, — сказал Алтон, хотя по глазам его трудно было в это поверить.
— Тут список вопросов, суть которых состоит в том, чтобы мы могли потом констатировать, что Восемьдесят шестой участок все сделал, как надо. Буду с вами честен, мистер Алтон. Это наша страховка на случай каких-то претензий со стороны больших начальников.
— Ясно, — сказал мистер Алтон, на сей раз, похоже, и впрямь входя в курс дела. — Ну, в чем заключаются ваши вопросы?
— Сию минуту, — сказал посетитель, вынул из кармана сложенный листок, развернул и выложил на стол.
— Сколько сотрудников полиции находилось в банке в момент ограбления?
— Четверо.
— Вам известны их имена?
— Отчасти.
— То есть?
— Главным у них был детектив Шмитт. Фамилии остальных я не знаю.
— Я узнаю их в Восемьдесят шестом, — сказал гость и записал на листке: "Шмитт". — Скажите, они держались с вами вежливо?
— Да, в высшей степени.
— Отлично. — Он написал что-то напротив соответствующего вопроса и перешел к следующему. — Скажите, кто-то из сотрудников полиции имел доступ к наличности во время нахождения в банке?
— Да, когда они заменили кассиров…
— Наличность потом пересчитывалась?
— Нет.
— Когда будет произведен учет?
— Сегодня после ланча.
— Вы мне не позвоните после этого? Наш номер Фредерик 7–8025.
— Обязательно.
— С тем чтобы я мог удостовериться, что все в порядке.
— Конечно, конечно.
— Так, еще один вопрос. Кто-либо из сотрудников полиции заходил в хранилище?
— Нет.
— Скажите, а сколько именно денег наличными вы получили сегодня утром?
— Пятьсот тысяч триста долларов.
— Деньги пересчитывались?
— Да.
— Кем?
— Моим заместителем, мистером Уоршоу.
— Все деньги оказались в целости и сохранности?
— Совершенно верно.
— Стало быть, злоумышленники ничего не взяли?
— Ни единого цента.
— Так, мне нужно получить письменное подтверждение мистера Уоршоу, что он произвел подсчеты наличности после провала попытки ограбления и после того, как сотрудники полиции покинули банк.
— Но он считал, пока они еще тут находились.
— Он не входил в хранилище?
— Нет.
— Отлично. Мне нужно, чтобы это было им подтверждено. Так, а теперь мы не могли бы войти в хранилище?
— В хранилище? Зачем?
— Чтобы выполнить просьбу моего шефа.
— В чем состоит просьба вашего шефа, детектив Карелла?
— Он хочет удостовериться, что вся наличность на месте.
— Я же вам говорил…
— Он требует, чтобы я мог констатировать это сам.
— Как?
— Пересчитав собственноручно.
— Но это же абсурд! — воскликнул Алтон, поглядел на часы и сказал: — И вообще деньги уже должны поступить кассирам. А подсчеты займут у вас слишком много времени…
— Я буду считать быстро, мистер Алтон. Ну так вы не возражаете, если мы с вами пройдем в хранилище?
— Возражаю.
— Почему?
— Видите ли, я всегда готов оказать содействие полиции, но ваша просьба заметно нарушит график нашей работы, а мы и так сегодня выбились из колеи…
— Сэр, это не прихоть начальства. Чтобы расследование по делу о налете считать законченным, наш лейтенант…
— Я, пожалуй, сам сейчас свяжусь с вашим лейтенантом, — сказал мистер Алтон и протянул руку к телефону. — Итак, какой, вы сказали, у вас номер?
— Не снимайте трубку, мистер Алтон, — внезапно услышал он.
Алтон поднял взгляд на собеседника и увидел, что тот держит в руке револьвер, который направлен прямо ему в лоб. У него возникло неприятное ощущение. Он подумал: "Не может быть, чтобы такое случалось два раза в один день" — и тут же услышал:
— Слушайте меня внимательно, мистер Алтон. Мы сейчас отправляемся с вами в хранилище, и вы скажете, что я детектив Карелла из Восемьдесят седьмого участка, что я должен забрать наличность и пересчитать ее в вашем кабинете в соответствии с полицейскими правилами. Если вы скажете что-то другое, то я проделаю в вашей долбаной башке дырку. Я четко все объяснил, мистер Алтон?
— Вполне, — со вздохом отозвался Алтон.
Глухой, со своего наблюдательного пункта у мраморного стола, смотрел, как Гарольд и Алтон вышли из кабинета управляющего. Правая рука Гарольда была в кармане, надо полагать, сжимала револьвер. Глядя, как они входят в хранилище, Глухой улыбнулся, а потом стал заполнять бланк получения денег по депозиту. Он написал сначала прописью: "Пятьсот тысяч долларов", а потом указал ту же сумму цифрами.
Из хранилища вышел Алтон с мешком долларов. За ним следовал Гарольд со вторым мешком. Правая рука его по-прежнему находилась в кармане. Когда дверь кабинета закрылась, Глухой двинулся к выходу.
Он весьма гордился собой. Народная мудрость гласит, что молния никогда не ударяет дважды в то же дерево. Но тем не менее это случилось, причем с интервалом в какие-то полтора часа. Гарольд уже завладел наличностью, и несколько минут спустя сзади банка окажутся Дэнни и Роджер. Флоренс заблокирует своей машиной подъезд, и ограбление состоится вторично. Теперь-то оно состоится по-настоящему, именно потому, что первая попытка окончилась неудачей, а никому в голову не придет рассматривать неудачу как неотъемлемый компонент общего успеха. Когда через несколько минут окошко будет разбито второй раз и в Восемьдесят шестом участке и охранном агентстве снова раздастся сирена, Глухой не удивится, если это сочтут за какую-то ошибку. Отразив наглое бандитское нападение, все должны утратить бдительность и нежиться в лучах славы. Конечно, в кабинете Алтона зазвонит телефон и кто-то из ответственных за безопасность лиц поинтересуется, в чем дело. Но к тому времени Гарольд уже покинет кабинет, и они все начнут отход, а когда полиция отреагирует, будет поздно. Все просто и в то же время гениально.
Глухой прошел через вращающиеся двери и оказался на улице. Навстречу торопился высокий человек. Глухой давно не видел Кареллы. Но когда ты стреляешь в человека из дробовика, а он впоследствии возвращает должок из револьвера 38-го калибра, ты неплохо запоминаешь, как он выглядит. Глухой сразу понял, что человек, который так спешит в банк, и есть тот самый Карелла, которого накануне сообщники Глухого атаковали на пустынной улице и лишили и удостоверения, и револьвера. В эту долю секунды Глухой покинул банк, а Карелла как раз в него вошел. Он не увидел Глухого. Они разминулись.
Но появление Глухого на улице являлось заранее оговоренным знаком для Роджера и Дэнни начать действовать, и они рванулись к заветной цели, каковой было окно кассира. Одновременно Флоренс должна была направить свою машину к пересечению улицы и аллеи. Глухой с горечью отметил, что она выучила свои обязанности, словно отличница, и с удивительной точностью отреагировала на сигнал. Карелла между тем вступил в переговоры с охранником. Тот внимал ему с понятным изумлением человека, который в течение пятнадцати минут беседует с двумя лицами, утверждающими, что они являются детективом Кареллой. Глухой понял, что спектакль окончен. Он сделал то, что приходится делать даже самому хитрому и ловкому мастеру интриги. Он пустился наутек.
Между тем события в банке стали разворачиваться с невероятной стремительностью.
Карелла, двинувшись в сопровождении охранника к кабинету управляющего, услышал справа звон разбитого стекла. Он повернулся и, увидев, как человек разбивает стекло кувалдой, сделал то, что сделал бы на его месте любой профессионал. Он выхватил револьвер и выстрелил в налетчика. Затем подбежал к отверстию и выстрелил в человека, сидевшего за рулем машины. В этот момент из кабинета управляющего выскочил третий налетчик с двумя мешками долларов. Охранник, с удивлением отметив, что все это уже сегодня происходило, выхватил свою пушку и стал палить по человеку, которого совсем недавно впустил в банк под видом детектива Кареллы. Он попал в дверь хранилища, попал в дверь кабинета мистера Алтона и, наконец, попал в некстати возникшего мистера Уоршоу, ранив его в руку. Но в человека с мешками он не попал. Тот же, бросив один мешок, выхватил револьвер и начал поливать свинцом центральный проход. Он перепрыгнул через стойку и ринулся к разбитому окну, но тут Карелла ранил его в ногу. Тот завертелся волчком, потом выстрелил в Кареллу и захромал к окошку, отпихнув по пути перепуганную сотрудницу. Он пролез через окно и двинулся дальше к машине с мертвым водителем за рулем. Карелла уложил его вторым выстрелом и тоже бросился к окну. Человек, разбивший стекло кувалдой, был тяжело ранен, но полз по аллее туда, где вдруг взревел мотор машины. Карелла высунулся из окна и выстрелил по машине, которая рванулась так, что завизжали шины. Одна из кассирш истошно завопила. В банк ворвался полицейский в форме и тут же открыл огонь по Карелле, который завопил: "Я сыщик". Тотчас же банк наводнили полицейские восемьдесят шестого участка, а также сотрудники охранной фирмы, которые отозвались на второй за день сигнал тревоги. В двух кварталах от банка машина-беглянка проехала на красный свет и тут же была остановлена патрульным. Женщина, сидевшая за рулем, выстрелила в полицейского из своего пистолета 22-го калибра, но промахнулась. Патрульный ударил ее дубинкой, а затем надел наручники.
Ее звали Флоренс Берроуз.
В свое время Флоренс заявила Глухому, что в жизни не встречала человека, которому можно доверять, и потому не надеется, что кто-то доверится и ей. Она выложила детективам все, что знала.
— Его звали мистер Таубман, — говорила Флоренс, — а встречались мы в отеле "Ремингтон". Номер шестьсот четыре. Раньше мы с ним не были знакомы.
Никто, конечно, не ожидал найти Глухого в отеле "Ремингтон", и его там не оказалось. Но теперь, по крайней мере, сыщики узнали его фамилию и стали проверять ее по городским справочникам, удивляясь, как мало проживает тут Таубманов. Они были полны решимости проверить каждого из Таубманов, даже если на это уйдет вечность.
Они уложились в более сжатые сроки.
Пока они вдохновенно выписывали из справочников всех Таубманов, в отдел позвонил детектив Шмитт.
— Какой мерзавец! — воскликнул он. — Обещал явиться в одиннадцать и слово свое сдержал.
— Это точно, — буркнул Карелла.
— Как я понимаю, он исчез, — продолжал Шмитт.
— Да, но теперь у нас хоть есть след.
— Правда? Какой же?
— Мы знаем его фамилию.
— Отлично! — злорадно усмехнулся Шмитт. — У него небось имеется криминальное досье?
— Скоро мы и это проверим.
— Отлично, отлично… А что, имя редкое? — поинтересовался детектив Шмитт.
— Да. Таких в Айзоле всего одиннадцать. И семь в Калмспойнте. Сейчас просмотрим остальные районы…
— Ну а какая у него фамилия?
— Таубман, — сказал Карелла.
— Вот как?
— А в чем дело? — Карелле почудилась в интонациях Шмитта смесь усмешки и огорчения. — В чем дело? — повторил он, ожидая подвоха.
— Ты, кажется, говорил, что этот тип глухой? — осведомился Шмитт.
— Да…
— Я-то думал, вы знаете…
— Что мы знаем? — Карелла не понимал, к чему клонит Шмитт, но ничего хорошего уже не ждал.
— Просто по-немецки "таубманн" означает "глухой человек", — пояснил Шмитт.
— Большое спасибо.
— Не за что, — сказал Шмитт и положил трубку.
Карелла сделал то же самое. Какое-то время он неподвижно сидел, смотрел на телефон и думал, не стоит ли ему попроситься на работу в пожарное управление.