Цена заклятия

Глава 16

— Чтоб эта скотина сгорела в аду! — выругался Горман, отдергивая окровавленную руку от морды жеребца.

— Матрос Горман, — рявкнул низкий голос, — мы не потерпим никаких богохульств ни на борту «Грампуса», ни в доках. Как к любой божьей твари, к лошади следует относиться с уважением.

Горман вздохнул и низко поклонился капитану Торму, который секунду назад появился у поручней судна. Матрос почувствовал, что ему трижды не повезло: во-первых, норовистую лошадь все еще предстояло загнать в упряжь лебедки. Что было еще хуже, он остро чувствовал свою вину за такую несдержанность. И наконец, его угораздило выругаться в присутствии Торма, который, как любой капитан Гатони, был не только светской, но и духовной властью на корабле. Такое нарушение законов не могло пройти безнаказанно.

И действительно, капитан Торм дождался того момента, когда Горман распрямил спину, и строго объявил:

— Я буду ждать твоей исповеди, как только мы благополучно выйдем в море.

Колючая борода капитана была такой густой, что Горман не мог разглядеть за ней рта. Торм казался живым воплощением Бога Гатона, чей голос ясно звучал из наглухо зашитого рта.

— Более того, — добавил Торм. — Тебе вменяется драить палубу пемзой с носовой и кормовой вахтой до тех пор, пока в поле зрения не покажется Нью-Хоуп. А сейчас заводи животное на борт.

С этими словами капитан исчез, а Горман повернулся к своему бьющему копытом противнику. Он едва доставал лошади до холки, а Горман был одним из самых высоких членов экипажа «Грампуса». На блестящей коричневой шерсти коня не было ни единого пятнышка, а умные черные глаза выдавали независимый характер, что не сулило ничего хорошего и без того пострадавшему матросу. Здоровой рукой Горман потянулся к уздечке, но животное отступило назад, норовя лягнуть Гормана передними копытами.

— Кристалл!

Кличка коня прозвучала подобно команде, такой же ясной и четкой, как те, что подавал капитан Торм. Горман обернулся и, бросив быстрый взгляд на пристань, увидел владельца коня, юного гатонского купца по имени Пасс, приближавшегося к ним быстрыми шагами. Услышав свое имя, конь радостно фыркнул и спокойно, будто ничего не случилось, стал ждать хозяина.

— Прошу прощения за своего коня, — сказал Пасс, подойдя к Горману, и многозначительно взглянул на руку матроса. — Кристалл не любит чужих, а еще он никогда не поднимался на борт корабля. Он, должно быть, слегка нервничает.

Закончив объяснение, купец похлопал Гормана по плечу и что-то сунул ему в здоровую руку. Но его слова не утешили матроса, который был уверен, что Пасс подозревает его в неумелом обращении с лошадью. Горман всегда ненавидел купцов. Неуклюжие и беспомощные на борту корабля, они ходили по земле с таким важным видом, словно им принадлежало все вокруг. И, к сожалению, обычно так оно и было.

Горман с обидой следил за тем, как Пасс качнул широкую кожаную упряжь в сторону Кристалла, завел ее под брюхо жеребца, поднял с другого бока и надежно застегнул. Лошадь не двинулась ни на дюйм, полностью доверяя своему хозяину. Раздраженный, Горман резко свистнул, давая сигнал матросам наверху приводить в действие лебедку. Через несколько минут они не без труда подняли тяжелое животное высоко в воздух, а затем, раскрутив рукоять механизма назад, опустили Кристалла на палубу, где Пасс оплатил сооружение особого загона, с тем чтобы избавить коня от недостойного путешествия в трюме. Конь, с горечью подумал Горман, будет гораздо лучше размещен во время плавания, чем он сам.

С этой мыслью он опять повернулся к красивому черноволосому купцу, который, несмотря на юные годы, уже мог позволить себе всяческую роскошь, но тот уже вскарабкался по сходням на палубу судна. Горман нахмурился и посмотрел на свои ладони — одна была запачкана кровью, в другой лежало золото купца, — и представил, как эти руки будут скрести палубу день за днем всю эту неделю.

Тейлор Эш запер за собой дверь каюты и упал на узкую койку. Собственно, койка представляла собой тонкий матрас, привязанный поверх трех деревянных ящиков, каждый высотой в два фута, служивших единственным вместилищем для всех предметов, имевшихся в каюте. Сквозь матрас он ясно ощущал деревянные доски, но Тейлор всегда предпочитал жесткую постель. Конечно, морской вояж будет не слишком шикарным, подумал он, но так он гораздо быстрее достигнет своей цели. И, принимая во внимание все обстоятельства, путешествие в Тирсус будет гораздо более комфортабельным на борту «Грампуса», чем в течение многих недель верхом на Кристалле. Как ни любил Тейлор своего коня, скакать галопом через весь континент не слишком ему улыбалось. И, в любом случае, это заняло бы слишком много времени.

На самом деле, Тейлор почти сразу же отказался от путешествия по суше. Несмотря на весенние штормы, плыть в Тирсус было гораздо быстрее и, вероятно, безопаснее. А выбор гатонского корабля являлся наиболее разумным по двум причинам. Во-первых, потому, что Гатонь была нейтральной страной, и ее корабли находили сердечный прием в портах Индора. Тейлор прикинулся гатонским купцом, и теперь надеялся, что «Грампус» будут не слишком тщательно досматривать, когда он пришвартуется в порту индорской столицы. И самое главное, корабли Гатони, единственные в мире, осмеливались входить в пролив под названием Зубья Пилы весной, когда непредсказуемые теплые течения делали длинный узкий пролив крайне опасным, а для менее легких судов подчас и вовсе фатальным. Но корабль капитана Торма был узким, с острым носом — длинное, проворное, трехмачтовое судно с опытной командой. Риск невелик, а выигрыш во времени, по расчетам Тейлора, совершенно бесценен. В это время года более крупные и неуклюжие индорские и чалдианские галеоны направлялись на юго-запад, огибая и Гонвир, и Бриндис. Глубокие, практически не представлявшие опасности воды южного моря служили проходом, по которому шли большие, значительно более удобные корабли, но обход добавлял к путешествию добрых десять дней.

И теперь Тейлор очень старался сойти за торговца специями из Гатони, зная, что самый важный фактор для него — время.

Тейлор с удивлением услышал стук в дверь. Он вскочил с койки, чуть не ударившись головой о низкий потолок, и осторожно отодвинул засов. В дверном проеме стоял капитан Торм.

— Капитан, — пробормотал Тейлор, старательно имитируя гатонский акцент. — Я польщен. — Он распахнул дверь и пригласил капитана войти. — Чему я обязан удовольствием вашего визита?

По правде говоря, Тейлор не испытывал ни малейшей радости от прихода капитана. Черты лица Торма казались даже жестче, чем накрахмаленные складки его формы.

— Брат Пасс, — начал капитан, используя гатонское обращение, применяемое к человеку, стоящему на той же ступени социальной лестницы, вам будет приятно узнать, что через несколько минут мы поднимем якорь и отправимся в плавание.

Тейлор слегка поклонился в знак того, что он принял этот факт к сведению.

— Если мы вот-вот отправимся в путь, — вежливо проговорил он, — я не буду отнимать вашего драгоценного времени больше, чем это необходимо, чтобы поблагодарить вас за это сообщение.

— Ваша речь учтива, — прогудел Торм откуда-то из глубин своей густой бороды. Он странно взглянул на Тейлора. — Но вам, несомненно, известно, что из гавани наш корабль выводит местный лоцман. Только когда мы окажемся в глубоких морских водах, он вернется на свой катер, а я поднимусь на мостик «Грампуса».

Тейлор дружески улыбнулся, признаться честно, улыбка далась ему нелегко, принимая во внимание его досаду. Он намеревался встречаться с гатонским капитаном как можно реже, чтобы тот не догадался о том, что они отнюдь не соотечественники. Однако капитан, по всей видимости, счел его единственным человеком на судне, равным по социальному положению, и в связи с этим будет всячески искать общества «брата Пасса».

Но сейчас самой неотложной проблемой Тейлора было найти оправдание полному отсутствию мореходного опыта.

— Как я вам говорил, когда нанимал ваш корабль, брат Торм, это первая попытка моей семьи включиться в заморскую торговлю. До сих пор наши скромные успехи ограничивались караванными путями на север.

Торм серьезно кивнул, принимая объяснение Тейлора.

— Тогда я должен вас предупредить, — сказал старый моряк, — что мы плывем на юг, преодолевая очень сильное экваториальное течение. Новички в мореплавании часто страдают от бурного моря на этом пути. Будьте готовы к этому.

— Очень вам благодарен. Надеюсь, мой желудок окажется пригодным для плавания.

— На все воля Божья, — заключил Торм.

— Если Бог даст, — согласился Тейлор. Казалось, капитану понравилась серьезность его ответа.

— Я пришел к вам, — объяснил он, — просить вас пожаловать в мою каюту. По обычаю, мы начинаем каждое плавание молитвой.

— Для меня будет большой честью присоединиться к вам для выполнения вашего священного обычая, — отвечал Тейлор. — Но мне нужно некоторое время. — Он указал на свою старую поношенную одежду, и Торм понимающе кивнул.

— Жду вас через несколько минут, — сказал он и вышел.

Тейлор вздохнул, когда дверь за капитаном закрылась, и, безмолвно чертыхаясь, принялся переворачивать свои сумки в поисках парадного одеяния, которое он захватил на такой случай. Идти к Торму было последней вещью, которую ему хотелось делать, но выхода не оставалось, — придется преклонить колени вместе с капитаном в знак уважения к уродливому гатонскому богу.

Тейлору могла дорого обойтись попытка сойти за уроженца Гатони, но, к счастью, гатонская молитва всегда проходит в полной тишине. Гатонцы проводили молчаливые коленопреклоненные бдения, периодически отвешивая поклоны и утыкаясь лбом в пол. Он читал гатонское Евангелие и поэтому в самых общих чертах представлял себе религиозные догматы этой страны, во всяком случае, этого оказалось достаточно для того, чтобы сойти за северного купца, совершающего первое морское путешествие, компенсируя недостаток набожности избытком энтузиазма в области груза специй, которые он перевозил.

После молитвы капитан Торм пригласил брата Пасса пообедать с ним, и Тейлор использовал эту возможность, дабы наилучшим образом продемонстрировать ограниченность и некоторую алчность своей купеческой натуры. Проигнорировав явное желание капитана затеять серьезный богословский диспут, Тейлор начал многословно распространяться о куркуме и кориандре и занимался этим до тех пор, пока мрачный капитан полностью не потерял всякий интерес к брату Пассу. После этого Тейлору удалось манкировать многими из молитвенных собраний, происходивших два раза в день, — он закрылся в своей каюте, сославшись на морскую болезнь. Впрочем, последняя причина не потребовала от него никакого притворства. В течение первых трех суток непрерывная то бортовая, то килевая качка с должной интенсивностью переворачивала все содержимое желудка несчастного Тейлора вверх дном, и не единожды ему приходилось пулей выскакивать из каюты и перегибаться через поручни.

Судно двигалось вперед довольно медленно, «Грампус» был вынужден бороться и с течением, и со встречными ветрами. Пока Тейлор, мучимый морской болезнью, болтался на своей койке, темные деревянные стены каюты, казалось, сдвигались теснее, грозя задушить его. Приступы тошноты сменялись тяжелым сном, таким же беспокойным, как плавание «Грампуса», а затем вновь наступал период мучительного бодрствования. На третью ночь ему приснилась каюта капитана Торма, в которой происходила церемония, обязательная перед отплытием корабля. Это был древний ритуал, в ходе которого капитан корабля взял горсть черной гатонской земли из маленького ящика и разбросал ее по полу каюты, тем самым моля своего Бога сделать корабль таким же безопасным, как их бесценная родная земля. В своем сновидении Тейлор увидел, как земля с удивительной плавностью сыплется из загорелой руки Торма и медленно летит вниз, но падает не на деревянный пол, а на мертвое, изуродованное лицо Кермана Эша и прилипает к его холодной коже. А затем, сквозь сомкнутые губы, Торм начинает читать чалдианские погребальные молитвы.

На четвертый день Тейлор решил выйти на палубу. Он чувствовал, что морская болезнь начинает понемногу отпускать его, и захотел проведать Кристалла. К тому же он подозревал, что дальнейшее добровольное заточение в каюте просто сведет его с ума. Он спал так беспорядочно, что не имел теперь ни малейшего представления о времени, и, выйдя на солнечный свет, с удивлением обнаружил, что уже почти полдень. Он повернул к загородке для коня, и тут с верхушки мачты раздался хриплый крик впередсмотрящего:

— Зубы прямо по борту!

Все, находившиеся на палубе, как-то сразу притихли, хотя внешне ничего не изменилось и помощники капитана не отдали никаких новых приказов. Однако когда моряки вернулись к своим делам, их песни смолкли, лица стали более серьезными, а некоторые поглядывали поверх сверкающих синих вод на юго-запад. Тейлор вытянул шею в том же направлении, но не увидел ничего, кроме уменьшавшихся гребней волн. Пожав плечами, он двинулся вперед, где в тени бизань-мачты был построен невысокий лошадиный загон. Там царственно стоял Кристалл, его грива развевалась на ветру, ноздри раздувались, втягивая морской воздух. При приближении Тейлора жеребец ударил копытом по палубе в знак приветствия. Молодой человек улыбнулся, перелез через загородку и достал из кармана морковку, оставленную от вчерашнего несъеденного обеда. На несколько секунд, пока он кормил Кристалла, Тейлор забыл, что он на борту корабля, плывущего в Тирсус. С величайшим бездумным наслаждением, отринув мысли об убийствах, интригах и войне, Тейлор провел следующий час, чистя и расчесывая своего коня.

Закончив, Тейлор любовно похлопал жеребца по шее и вылез из загона. В первый раз с тех пор, как Торм повел корабль в плавание, он чувствовал себя так хорошо. День был ярким и теплым, и хотя он знал о необходимости подальше держаться от команды, уменьшая тем самым риск, что его раскроют, Тейлору была ненавистна даже мысль о возвращении в темную и душную каюту. Вместо этого он побрел на нос корабля, дивясь на матросов, болтавшихся высоко в воздухе, словно листья на деревьях, занятых смолением канатов и поправкой такелажа.

Тейлор обошел грот-мачту с правого борта и наткнулся на группу людей, которые, согнувшись над палубой, скребли ее доски большими плоскими кусками песчаника. Камень, двигаясь по дереву, неприятно скрежетал, и Тейлор узнал один из многих незнакомых звуков, тревоживших его болезненный сон в последние три дня. Капитан Торм постоянно заставлял своих людей драить палубу, хотя Тейлор вряд ли мог постичь такое всепоглощающее стремление к чистоте. Возможно, это еще одна особенность гатонской религиозной доктрины.

— Добрый день, братья! — поприветствовал матросов Тейлор, проходя мимо и ощутив минутный прилив жалости к ним, вынужденным исполнять такую неблагодарную работу. Один из мужчин оторвался на мгновение от своего занятия и посмотрел на Тейлора, его глаза ввалились от усталости, — это был матрос Горман, которому Тейлор помог справиться с Кристаллом. Тейлор сразу же понял свою ошибку. В рамках жесткой кастовой системы Гатони преуспевающий купец вряд ли снизошел бы до беседы с простыми матросами, не говоря уже о том, чтобы назвать их «братьями» — подобное обращение годилось только для равных. Он торопливо двинулся прочь и не оглядывался, пока не оказался на самом носу «Грампуса». Мужчины вновь принялись за работу, не произнеся ни слова. Инцидент произошел очень быстро и, как надеялся Тейлор, так же быстро забудется.

Стоя на носу корабля, молодой министр разведки увидел то, что было очевидно час назад матросам, находящимся высоко на мачтах: на юге появилась земля, нет, это определение не вполне подходило для зрелища, представшего изумленному взору Тейлора. В действительности же из моря торчали зазубренные вершины скал, похожие на сталагмиты. Пока еще они находились в нескольких милях, но уже зловеще вырисовывались, как зубы бегемота.

Пролив Зубья Пилы.

Эта картина немедленно напомнила Тейлору о важности и срочности его миссии. Пролив представлял собой узкую полосу воды, протянувшуюся на сотню миль между восточным побережьем Гатони и западной оконечностью острова Гонвир. Гонвир, как гласили легенды, когда-то был частью материка, соединяясь с Гатонью устрашающим горным хребтом, служившим естественной границей между Гатонью и Чалдисом. Но катаклизм, разрушивший Гонвир, также явился причиной и того, что целая горная цепь опустилась в море, отделив родину крайн от остального континента.

Против его воли, в мозгу Тейлора всплыло происхождение названия. Землю до катаклизма не называли Гонвир, она приобрела это имя после Принятия Обета. Гонвир на языке крайн означал «Наша скорбь».

И «Грампусу» предстояло пройти мимо этого острова так близко, что на корабль должна была упасть его тень.

Вот и еще одна причина, по которой мореходы Индора и Чалдиса, суеверные, как все мореплаватели, редко шли по этому проливу. Тейлор не сомневался в том, что гатонцы тоже испытывали страх, но вековая близость к Гонвиру, возможно, умерила его, а превосходные корабли позволяли достаточно успешно преодолевать пролив. Полный любопытства, Тейлор остался на палубе, усевшись на большую бухту каната, с этого места открывался замечательный обзор поверх высоких бортов корабля. Он хотел своими глазами увидеть Гонвир, центр цивилизации исчезнувшей расы крайн, место действия самого разрушительного конфликта, который когда-либо видел мир, и, косвенным образом, причину нынешних своих несчастий.

Возможно также, он станет причиной новой войны, подобной которой земля не видела уже много десятилетий. Тейлор вернулся мыслями в Прандис и как наяву увидел Амета Пейла, искалеченного, но живого, распростертого на зеленой траве Ястребиных высот. Он спрашивал себя, сколько времени займет выздоровление Пейла и вынесет ли тот из происшедшего какой-то урок для себя или останется тем же несгибаемым ура-патриотом, как и раньше. Если это так, с каким-то фатализмом подумал Тейлор, то как долго Андус Райвенвуд сумеет противостоять его натиску?

По мере того как корабль шел вперед, подгоняемый поднявшимся попутным ветром, Зубья Пилы становились все больше, словно вырастали из моря. Они казались неразрывной цепью, и Тейлору даже пришло в голову, что капитан Торм намеревается вести «Грампус» прямо в пасть этих черных скал, насадив всех на каменные ножи в качестве жертвоприношения гатонскому богу.

— Не правда ли, такое зрелище заставляет всех почувствовать смирение перед всемогуществом Бога.

Вздрогнув от подобного вторжения в собственные мысли, Тейлор едва не свалился со своего насеста.

— Приятно видеть вас на палубе, брат Пасс, — продолжал капитан Торм в своей обычной громыхающей манере. — Я уже начал опасаться, что вы так и не привыкнете к морю, хотя я никогда не смог бы поверить, что такое возможно, даже если бы речь шла о гате из низших слоев.

Тейлор откашлялся и попытался улыбнуться.

— Я уверен, моя болезнь прошла, брат Торм. — И сквозь стиснутые зубы добавил: — Благодарение Богу.

Капитан повернулся, чтобы уйти.

— Одну минутку, брат Торм, — позвал его Тейлор. — Я вижу, мы приближаемся к суше, но где пролив Зубья Пилы?

Торм замер на минутку, а потом разразился громоподобным хохотом, и Тейлор воочию убедился, что у капитана на самом деле есть рот.

— Если когда-нибудь кто-нибудь попытается убедить вас начать жизнь моряка, брат Пасс, не поддавайтесь и придерживайтесь своих специй, потому как более неприспособленного к морю человека, чем вы, еще поискать.

Затем, приняв свой обычный серьезный вид, капитан прошел на самый нос корабля и, угнездившись в развилке планшира, протянул руку на юг.

— Вон там, брат Пасс, вон там, — пояснил капитан. — Вы видите, как одна гора выдается прямо в море, заслоняя еще один пик? С этого расстояния кажется, что эти две скалы почти сливаются, передняя часть одной соединяется с задней частью другой. Самый длинный из гатонских Зубьев Пилы тянется так далеко на восток, что можно подумать, будто он доходит вплоть до западных пиков Гонвира. На самом деле, как вы вскоре увидите, между этими горами находится просторный пролив, но вы никогда не догадаетесь об этом, если подойдете туда с востока. Сами Зубья Пилы — наиболее устрашающий пролив из всех созданных Богом, однако он еще не умеет по своей воле щелкать зубами. Не поддавайтесь страху, брат Пасс, — сказал капитан, поворачиваясь, чтобы уйти. — И думайте только о том, как выгодно вы продадите свои специи.

Но когда капитан ушел и Тейлор опять повернулся к вырастающим прямо на глазах скалам, его мысли были весьма далеки от коммерческих расчетов. Он думал о том, как капитан говорит о проливе, словно о чем-то созданном руками Бога. «Да уж, нечего сказать, Бога», — хмурясь, размышлял Тейлор. Торм мог думать что угодно, но молодой человек знал, нынешний морской проход некогда был заполнен горами, такими же устрашающе высокими, как любые из гряды Зубьев Пилы. Когда-то тут высились горы… и их сровняли с землей. Но не Бог, а люди, возомнившие себя богами.

В последующие три дня Тейлор часто оставался на палубе, завороженный массивными каменными стенами пролива, поднимавшимися по обе стороны от «Грампуса».

Торм оказался совершенно прав. Когда корабль продвинулся на восток, а затем повернул к юго-западу, Тейлор обнаружил вполне различимый проход между горами Гатони и Гонвира. Торм оставался на палубе, пока они шли через этот проход, и ревел команды, которые нельзя было не услышать и на верхушке мачты. Все паруса были убраны, кроме грота, и, движимый ветром, надувающим этот единственный широкий кусок сурового полотна, «Грампус» проскользнул между выступавшими скалами, которые и обозначали начало пролива Зубья Пилы. Проход был немногим шире сотни ярдов, так что с судна без труда можно было добросить камень до древних скал. На почти отвесных склонах кое-где виднелась растительность: немного лишайника у линии воды и чуть повыше кустарник, в тех местах, где жизнь находила невероятные способы пустить корни между потемневших от старости камней.

Миновав величественные скальные ворота, судно попало в широкую бухту почти трех миль в диаметре, со всех сторон окруженную нависающими горами. Единственное исключение составлял еле заметный проход в узкий пролив, который разделял скалы на юге. Тейлор чувствовал, что у него бегут мурашки по коже от этого плавания по спокойным водам в тени гор высотой в десять тысяч футов. Казалось, будто земное чрево поглотило утлое суденышко.

Божья миска для мытья рук — так назвал капитан эту бухту.

Когда они приблизились к воротам, ведущим непосредственно в пролив, Тейлор понял, что они даже уже, чем первые. Отвесные стены резко вздымались прямо из воды, поднимаясь до головокружительной высоты и загораживая собой солнце. Матросы, обычно такие шумные, смолкли, перестали петь и перекрикиваться и теперь, в тени скал, висели на канатах в полном молчании. Когда нос корабля вошел в крошечное горло пролива, Тейлор понял, что и он сам затаил дыхание и стоял не шелохнувшись, пока корма тоже не проскользнула в ворота. В самом узком месте зазубренные края черных скал находились не дальше чем в пятидесяти футах с каждой стороны. И Тейлор с содроганием подумал о том, как близко они могут находиться внизу, под водой, под корпусом корабля.

Еще хорошо, что Торм до самого вечера, до конца вечерней молитвы, молчал о том, насколько удачно они выбрали время. Корабли могли проходить через внутреннюю горловину пролива только при высоком приливе, поскольку здесь было очень мелко. Давным-давно какой-то корабль не принял этого во внимание и потерпел тут крушение, из-за чего потом пришлось несколько месяцев очищать горловину пролива от обломков. Опоздай «Грампус» хоть чуть-чуть, пришлось бы становиться на якорь и несколько часов ждать, пока вода поднимется достаточно высоко, чтобы можно было двигаться дальше.

Однако вскоре стены пролива отступили, открывая проход, ширина которого иногда достигала двух миль, но чаще он был раза в два уже. Тейлор с изумлением рассматривал водный коридор, где стенами служили скалы, причудливо изгибавшийся к югу. Когда горы вновь сдвинулись, Гатонь справа, а Гонвир слева, Тейлор невольно вытянул шею, ощущая головокружение от неправдоподобно высоких пиков над своей головой. «Грампус», даже со всеми своими мачтами, казался просто песчинкой по сравнению с горами.

Через некоторое время пролив опять сузился всего до нескольких сотен ярдов. Песни матросов мрачным эхом отражались от бесплодных скал, а когда эхо подхватывал ветер, оно звучало словно стоны и вой призраков. Тейлор временами нервничал из-за того, насколько близко к скалам двигался корабль, но для капитана Торма места в проливе было больше чем достаточно, и он давно уже приказал поднять бизань, фок и грот. Развив весьма неплохую скорость, судя по тому, как бурлила и пенилась вода в кильватере, «Грампус» шел на юг, по направлению к Пепельному морю.

— Сколько времени займет переход? — спросил Тейлор, когда они с капитаном Тормом поднялись с колен после вечерней молитвы.

— Бывает по-разному, — пожал плечами гатонец. — Мы хорошо справились сегодня, но ветры в Зубьях Пилы капризны. Однажды я увидел Пепельное море спустя всего два дня после прохода через Божью миску. В другой раз я провел в этих водах неделю, потому что почти все время стоял полный штиль. А один мой знакомый капитан однажды застрял в этом проливе на целых пятнадцать дней. Он клялся, что ветер исчез полностью, словно Бог перестал дышать. Однако даже в этом случае проход занял у него не больше времени, чем если бы он стал огибать Гонвир.

Тейлор вышел от капитана, размышляя о том, что могло бы произойти за пятнадцать дней, если бы штиль запер их в проливе. Уже сейчас, находясь всего неделю в море, он чувствовал себя прискорбно отрезанным от всего мира, от той гибкой информационной сети, которой он опутал весь континент. Тейлор никогда не брал отпуска, и прошло много лет с тех пор, как он провел даже половину этого времени без ежедневного изучения разнообразных донесений, стекавшихся на его стол со всего света. Всё, думал он, происходит где-то там, а он находится здесь, сидит, как в ловушке, на корабле, полном религиозных фанатиков.

И все же находиться на палубе было предпочтительней, чем законопатить себя в похожей на гроб каюте. Оставалось еще часа три дневного света, и Тейлор вытащил наверх пару подушек. Он пристроил их в пологой выемке планшира, соорудив себе удобное гнездо, и улегся там на бухте канатов, размышляя о том, как идут дела у Имбресс и Аннарда в далеком Прандисе, задаваясь вопросом, жив ли еще Бэрр Эстон.

Его вежливо разбудил матрос вскоре после захода солнца. Нависающие горы закрывали большую часть неба, оставив только темно-синий звездный лоскут над проливом. Приятный ветерок овевал кожу Тейлора, и он с удовольствием подумал о том, как хорошо было бы провести ночь на палубе. Однако это, без сомнения, не соответствовало обычаям Гатони и, что еще важнее, обычаям мореплавателей.

— Нам придется бросить якорь на ночь, досточтимый отец, — извинялся матрос. — Потому что совершенно невозможно проходить пролив в темноте.

Большая бухта каната, которую Тейлор приспособил в качестве постели, оказывается, спускалась через отверстие планшира к якорю правого борта. Если бы Тейлор не убрался с каната, когда матросы начали опускать якорь, его пробуждение оказалось бы не таким деликатным. Рассыпавшись в благодарностях разбудившему его матросу, он бросил последний взгляд на звездную полоску над головой и с сожалением ушел в каюту.

Несмотря на опасения Тейлора, капитан Торм провел свой корабль через пролив в минимальные сроки. Дул ровный ветер, и «Грампус» ходко двигался вперед. Паруса убирали только тогда, когда судно приближалось к особо узким местам. Несколько раз им попадались скалы, торчавшие из воды в самом проливе, — каменные стены, которые до катаклизма были покрытыми снегом вершинами гор высотой в тысячи футов. Торм хорошо знал каждое из этих препятствий, он медленно и осторожно проводил корабль мимо них, а затем сразу же поднимал паруса.

Прошло двое суток, и утром третьего дня горы расступились, чтобы никогда больше не смыкаться. «Грампус» вышел в черные горестные воды Пепельного моря. Когда-то это море было таким же синим, как все прочие, но, по слухам, в день катаклизма огромный вулкан поднялся из его глубин и в течение многих месяцев изрыгал лаву и пепел. Вулкан и сейчас возвышался над водой где-то в центре моря, и время от времени матросы видели темное облако, курившееся над ним. Иногда после заката можно было увидеть странное свечение. Но ни один корабль не проплывал достаточно близко, чтобы разглядеть больше.

Побережье Гонвира быстро отступало к востоку, и Тейлор, которому никогда прежде не приходилось видеть островов, если не считать непроницаемого лика гор Зубьев Пилы, смотрел на него с большим любопытством. У южного входа в пролив горы были значительно ниже, даже не горы, а скорее невысокие, зазубренные скалы, ничем не напоминавшие их величественных собратьев на севере. Вскоре и они исчезли, и на их месте появилась отдаленная линия густой темной растительности. На расстоянии в полмили Тейлор с трудом мог различить низкорослые, изогнутые деревья, и все-таки он был поражен, поскольку никогда раньше не мог и предположить, что на проклятой земле Гонвира что-то растет. Однако он обратил внимание, что если над побережьем Гатони, всего в ста ярдах к западу, вились птицы, ни одна из них не пролетала ни над Гонвиром, ни над Пепельным морем. Тейлор подумал о чудовищной силе, так фатально искалечившей эту землю, и о том, каким надо быть человеком, чтобы хотеть вновь выпустить эту силу на свободу и обрушить ее на мир.

Если чалдианские Фразы похищал действительно Маллиох, то какую цель он преследовал? Перед началом путешествия Тейлор просто допускал мысль, что Император Индора хотел получить политическое преимущество, которое давало обладание всеми Фразами. Но теперь, глядя на проклятую землю, Тейлор задумался о том, насколько велики должны быть в этом случае человеческие амбиции.

И бездонна человеческая глупость.

Четыре дня быстрого плавания, и в прохладное ненастное утро они вошли в гавань Нью-Хоупа. Однако попасть в порт гатонской столицы корабль смог только со следующим утренним приливом. Команда принялась разгружать бесценный груз стали из Деши и загружать местные товары, предназначенные для отправки в Тирсус. Тейлор очень жалел Кристалла и распорядился спустить жеребца на землю, чтобы он хоть денек насладился свободой. Тейлор приезжал в Нью-Хоуп и раньше, хотя никогда морем, и он знал, что в основном город тянется на север и восток. В западном направлении, за россыпью выцветших глинобитных домишек, которые гатонцы строили очень низкими, дабы не рассердить своего бога, были только фермерские земли и дикие луга. Туда он и направил Кристалла, который после столь продолжительного бездействия, вылетел из-под навеса порта галопом, подобно коричневой молнии.

А капитан Невех Торм нахмурился и плотно сжал губы, скрытые густой, колючей бородой, наблюдая, как брат Пасс мчится на своем жеребце в том направлении, где нет ни одного храма, между тем как до утренней молитвы оставалось менее получаса.

После двух часов быстрой скачки Кристалл размял свои застоявшиеся мышцы и даже покрылся хлопьями пены. Повернув назад к городу, Тейлор понял, что не только Кристаллу было необходимо сбросить нервное напряжение. Он тоже почувствовал себя хорошо — по-настоящему хорошо — в первый раз с тех пор, как выехал из Прандиса, пока бесцельно скакал по равнинам Гатони, наслаждаясь игрой мощных мышц Кристалла и ветром, в котором чувствовался запах травы, а не соли. Но в конце концов мысли Тейлора вернулись в город, где под вывеской импортно-экспортной конторы располагалось местное отделение чалдианской разведки. Хотя «Грампус» путешествовал быстро, Тейлор небезосновательно полагал, что его там ожидают новости; он уже просто истосковался по ним, сильнее, чем голодающий по еде. Отсюда, из этого отделения, производилась координация всей разведывательной деятельности, ведущейся в Гатони, а потому руководство оплачивало услуги волшебника, осуществлявшего практически моментальную связь. Если со времени его отъезда что-то произошло, даже в это самое утро, здесь, в Нью-Хоупе, об этом обязательно будут знать.

Еще не было полудня, когда Тейлор въехал верхом обратно в город и попал в одно из обширных предместий столицы Гатони. В Нью-Хоупе было зачастую весьма не просто отличить один район от другого, поскольку везде традиционно приземистые строения возводили из одного и того же материала, из глины, и окрашивали в белый или кремовый цвета. Деловые здания мало отличались от жилых домов, разве что над дверями висели скромные деревянные вывески да передние окна были пошире, если речь шла о лавке и владелец выставлял в них свои товары. Когда Тейлор добрался до центра города, здания стали чуть-чуть больше, но выглядели снаружи так же просто. Он бывал в южной Гатони достаточно часто и прекрасно знал, что ее жители отнюдь не лишены тщеславия. Внутри некоторых из этих непритязательных домишек царила невероятная роскошь: изысканные гобелены, резная, обтянутая бархатом мебель, дорогие безделушки. Тейлора всегда занимала эта парадоксальная черта характера гатонцев — скромный, даже униженный внешний вид скрывал невероятные глубины честолюбия и амбиций.

Импортно-экспортная контора, служившая прикрытием для отделения чалдианской разведки, была расположена в когда-то процветавшем районе возле верфей, ныне имевшем лишь скромный коммерческий характер. Контора представляла собой нечто вроде мелкого делового предприятия, экспортирующего фарфор в обмен на некоторые пользующиеся спросом заграничные товары. Эта деятельность приносила достаточный доход, чтобы предприятие выглядело вполне законным. Но на самом деле чалдианцы через порт и караванные пути экспортировали и импортировали неиссякающий поток информации, и Тейлор жадно стремился получить ее, когда привязал Кристалла к ближайшему столбу и пронесся мимо столов конторских служащих в тускло освещенную комнату в задней части здания.

Главный офицер разведки в Нью-Хоупе, толстый лысеющий мужчина по имени Хинкс, съежился в кресле, неожиданно увидев перед собой министра. Его пухлые губы слегка дрожали, когда он предложил Тейлору сесть в одно из продавленных кресел, стоявших возле его стола. Пальцы Хинкса пробежались по одной папке, затем по другой, как будто он не был уверен, какая информация представляет для Эша наибольший интерес. Причина его поведения вскоре стала очевидной. Новости, которые ожидали Тейлора, можно было разделить на две категории: плохие и хуже некуда.

— С чего вы бы хотели начать, министр Эш? — спросил Хинкс явно без всякого энтузиазма.

— Сперва насчет Высокого Совета. Есть новости?

По выражению лица Хинкса было понятно, что новости есть.

— Что-нибудь насчет Пейла? — догадался Тейлор.

— Д-да… — медленно ответил Хинкс. Мысли резидента определенно витали далеко от военного министра, но раз уж Тейлор затронул эту тему, Хинкс вкратце описал последние действия Пейла. Днем, несколько часов спустя после дуэли, генерала видели идущим по улицам Прандиса, его лицо было ужасно обезображено. Более того, Пейл выступил инициатором полной перетряски командного состава армии. Многие старшие офицеры были переведены на чисто номинальные должности, а младшие офицеры, большинство из которых были обязаны своей карьерой Пейлу, заняли их места.

— Это скверно, — пробормотал Тейлор, обкусывая ноготь на большом пальце. — Нам только не хватало, чтобы Пейл спровоцировал командный состав начать борьбу за власть. Срочно пошлите сообщение Аннарду. Предайте ему, чтобы он обратил особое внимание на Министерство войны и особенно на помощника Пейла Эгона Келвана. Генерал Келван проявлял в прошлом определенную независимость. Он может оказаться полезным.

Хинкс лишь кивнул, со вниманием выслушав эти инструкции. Ничего, если этого можно было избежать, не следовало записывать.

— Что-нибудь еще о Совете?

Хинкс откашлялся.

— Тут еще касательно Джейма Кордора…

— Касательно Джейма Кордора? — Тейлор поднял брови от удивления. Очень нечасто тучный министр финансов попадал в поле зрения Министерства разведки.

— А что с Джеймом Кордором?

Хинкс опять помедлил, явно испытывая неудобство.

— Он мертв.

— Мертв? — переспросил ошеломленный Тейлор. Вероятно, кончина министра последовала не от естественных причин, иначе Хинкс не упомянул бы об этом. Надо полагать, велась какая-то нечестная игра, имело место предательство, затрагивающее безопасность Чалдиса. Но Джейм Кордор представлялся столь же подходящей мишенью, как какая-нибудь почтенная тетушка.

— Что же произошло? Наш убийца?..

Похоже, что нет, — ответил Хинкс. — Рано утром того дня, когда ваш корабль отчалил, в доме министра Кордора появился мальчишка. Он доставил записку… и одну-единственную золотую монету.

— Хазард, — прошептал Тейлор.

Слуги Кордора вспомнили, что министр выглядел очень возбужденным после прочтения записки, которую потом сжег. Он не пошел в тот день в министерство, сказавшись больным. Но около полудня, по словам его повара, настроение Кордора заметно улучшилось. На обед он заказал целый пир множество своих любимых яств. И пока повар занимался основными блюдами, министр собственноручно приготовил пирожные на десерт. Очевидно, он всегда это делал, когда пребывал в хорошем настроении. Дворецкий сообщил, что министр, казалось, от души насладился обедом, съел до конца каждое блюдо, кроме упомянутого десерта.

— Десерта? — поторопил Тейлор, начиная выказывать признаки нетерпения. Он не понимал, почему Хинкс так подчеркивает эту деталь, особенно когда время так ограничено. У него оставалось всего несколько минут, пора было возвращаться на корабль, а наиболее важные темы еще остались незатронутыми.

Рот Хинкса нервно дернулся, круглые щеки подпрыгнули.

— Оказывается, Кордор подмешал щёлок в тесто. Он съел только половину пирожного, и его начало рвать кровью.

Тейлор содрогнулся. Он с трудом мог представить себе, как жизнерадостный министр смог приготовить себе такое блюдо, а затем еще набрался мужества сесть и съесть его.

— Несчастный умер только поздно ночью, но он отказался отвечать на вопросы, которые ему задавали. Конечно, он не мог говорить, но ведь можно же было написать…

— Ну и раскрыли вы причину в конце концов? — рявкнул Тейлор.

Хинкс помедлил. Этой части разговора он боялся больше всего.

— На следующее утро, — тихо начал Хинкс, — в газете на первой полосе появилась статья, где сообщалось, что в течение многих лет Джейм Кордор состоял на жалованье у Теократии Нью-Хоупа. Статья была очень подробной, и, судя по всему, все детали подтверждаются.

Услышав объяснение Хинкса, Тейлор побледнел. Все эти годы Джейм Кордор действовал как агент Гатони, и хотя данный факт не являлся секретом для Галатина Хазарда, Министерство разведки и понятия об этом не имело! Ситуация была просто скандальной… и виноватых, понимал Тейлор, следовало искать здесь, в той самой комнате, в которой он сейчас сидел. Слежка за разведывательной деятельностью Гатони входила в обязанности отделения Нью-Хоупа. Он уже собрался устроить разнос Хинксу, но сообразил, что Кордора завербовали более двадцати лет назад. В то время Хинкс еще был незначительным младшим офицером. Тут нет его вины.

Тейлор вздохнул. Ничьей вины тут не было, а даже если и была, сейчас это не имело значения. По сравнению со всем происходящим смерть Кордора это лишь незначительный эпизод. Однако министр почувствовал почти облегчение от того, что находится здесь, а не в столице. Он не завидовал Джиму Аннарду, которому сейчас приходилось отвечать на вопросы Райвенвуда.

— И происшествие с Кордором — это только малая часть того, что там творится, — продолжал Хинкс, ломая руки. — В столице, похоже, все сошли с ума. Финансовые рынки…

— К дьяволу финансовые рынки! — взвился Тейлор. — Хинкс, что слышно от агента Имбресс? Прислала ли она какие-нибудь отчеты?

— Один, — ответил офицер, но было видно, что изменение темы устроило его еще меньше.

Он молча вручил Тейлору запечатанный конверт. Тейлор вскрыл его, достал единственный листок бумаги и, развернув, обнаружил там набросок. Это было лицо мужчины — голова, абсолютно лишенная растительности, намечена всего одной плавно изгибающейся кривой, острая и сильная линия подбородка, тонкие губы сжаты в ухмылке. Неизвестный на рисунке, казалось, устремил злобный взгляд прямо в глаза Тейлору.

Внизу страницы Елена приписала всего два слова: «Ваш убийца».

Тейлор стиснул зубы, вглядываясь в портрет так пристально, что изображение намертво врезалось в его память. Затем он перевернул листок и обнаружил короткое сообщение от Елены: «Объяснения даст Аннард. Нет времени. Преследую».

Преследую. Значит, она видела убийцу, но не поймала его. Нашла ли она Эстона? Или его нашел убийца? Что вообще произошло?

— Больше отчетов от нее не было? — решил уточнить Тейлор.

Хинкс вздохнул и опять съежился в кресле.

— Очевидно, агент Имбресс отправилась в Белфар.

— По следу убийцы?

— Мы так полагаем. Нам известно только то, что несколько дней назад в одном из беднейших районов Белфара вспыхнул пожар. В результате чего огонь уничтожил более пятидесяти кварталов города.

— И какое отношение это имеет к Имбресс? — спросил Тейлор, чувствуя, как его охватывает дрожь.

— Невозможно ничего сказать наверняка. Но с тех пор от нее не было ни слова.

Тейлор нахмурился и прижал руку к виску, почувствовав, как внезапно начала пульсировать жилка.

— Что от Аннарда? — коротко спросил он.

Хинкс достал сообщение, которое местный волшебник расшифровал и запечатал в отдельный конверт специально для Тейлора. Хотя Имбресс обещала, что Аннард сообщит подробности, заместитель министра разведки был более чем краток, видимо, из соображений секретности. Будь она проклята, эта секретность, подумал Тейлор, вскрыв письмо и обнаружив сообщение, состоящее из двух коротеньких предложений. «Много ли я узнаю из них?»

В первой строке было сказано: «Все шесть вырваны», — и сердце Тейлора оборвалось, когда он прочел это. Если все Фразы украдены, значит, Эстон мертв. Он уже потерял родного отца, потери того, кого он считал своим вторым отцом, ему просто не вынести. Но несмотря на черную волну горя, захлестнувшую его, Тейлор нашел в себе силы прочесть вторую и последнюю строчку этого письма: «Старый петух руководит из курятника Хазарда». Старым петухом Тейлор когда-то в шутку называл Эстона.

Аннард таким образом сообщал ему, что старый министр как-то умудрился выжить, как выжил и Амет Пейл, — в мире еще сохранилось некое равновесие. Более того, хитрый ветеран скрытно принял на себя руководство разведкой. И хотя Тейлор предвидел, какие серьезнейшие последствия вызовет потеря Фраз, он все же подумал, что наконец-то Нью-Хоуп начинает оправдывать свое название.[1] Если Бэрр Эстон жив и здоров, он может не беспокоиться о состоянии дел в Чалдисе.

Остальное зависело от него — Тейлору предстояло перехватить шесть Фраз, прежде чем они попадут в жадные руки владыки Индора. И теперь он знал, кого искать.

Когда Тейлор вернулся в порт, его настроение слегка улучшилось. Мрачные новости касательно Кордора и Пейла, ужасное сообщение о краже последней, шестой Фразы, туманные намеки Хинкса на беспорядки в Прандисе и весьма нежелательное исчезновение Елены Имбресс погрузили Тейлора в пучину отчаяния всего на долю секунды, когда он счел Бэрра Эстона мертвым. Какие бы неудачи ни обрушились на него, теперь в душе Тейлора затеплилась искорка надежды на победу, зажженная известием о спасении его приемного отца. И в таком настроении он галопом пролетел через весь порт, мечтая о том, чтобы «Грампус» быстрее отправился в путь и доставил его в Тирсус, где и должна была завершиться драма. Тейлор радостно помог постоянно хмурому матросу Горману, старшему на погрузке, завести Кристалла в упряжь, в которой коня подняли на корабль и мягко опустили в его загородку. Гатонцы, трудившиеся на погрузке, выглядели довольно угрюмыми, но Тейлор решил, что они и раньше пребывали в том же настроении. Учитывая его собственные, весьма нерадостные мысли, одолевавшие его всю последнюю неделю, корабль, полный фаталистов-гатонцев, казался идеальным прибежищем. Даже если они и проводили полдня стоя на коленях, по крайней мере, они молились молча, и Тейлор мог использовать это время для того, чтобы изучать тучи на собственном горизонте. Теперь, возбужденный ощущением вновь обретенной цели, молодой министр опасался, что плавание в Тирсус окажется невыносимым упражнением в скучнейшей и притворной набожности. «Грампус» низко осел, его трюм был набит под завязку. Это должно было замедлить ход судна, но поскольку все товары отправлялись в Тирсус, они хотя бы больше не будут заходить ни в какие другие порты.

— Я надеюсь, что плавание до Тирсуса окажется быстрым, — бодро сказал Тейлор капитану Торму, встретив того на палубе.

— За ответом на этот вопрос вам бы следовало обратиться к Богу, заявил старик и отвернулся.

«Грампус» шел на запад от Нью-Хоупа под всеми парусами. Он летел по волнам, как ветер, словно в его обширных трюмах не было никакого груза, а лишь неведомая движущая сила.

Только в середине утра первого дня плавания Тейлор сообразил, что капитан не позвал его на молитву. Однако он не стал слишком задумываться над этим. В конце концов, судно взяло на борт более десятка пассажиров до Тирсуса, и, похоже, некоторых из них Торм хорошо знал. Несомненно, его интерес к брату Пассу ослабел, и это как нельзя больше устраивало Тейлора. Чтобы сохранить видимость, он, конечно, в часы молитвы закрывался в своей каюте, но теперь он проводил это время, лежа на койке с одним из томов истории мира до Принятия Обета, собрание которых он прихватил с собой, а не протирал колени. Остаток дня Тейлор обычно посвящал уходу за Кристаллом или размышлениям в своем привычном гнездышке на носу.

Через четыре дня спокойного плавания они увидели Кейп Хейвен, самый западный город Гатони. Отсюда им предстояло пересечь бухту Бисмет, Тейлор считал, что это определение не слишком подходит для такого изобилия воды, вполне достойного именоваться морем. Впрочем, чего ждать от неизобретательных индорцев! На противоположной стороне бухты, около полуострова Картоум, была уже индорская земля. «Грампусу» следовало обогнуть Картоум и пойти на север, и если погода будет благоприятствовать, то через неделю они достигнут Тирсуса.

Но погода изменилась. Тейлор в тот день допоздна засиделся на палубе, любуясь прозрачными водами южных морей, и вдруг увидел, как матрос слез с мачты и поспешил ко второму помощнику. Тот проверял какие-то канаты, идущие от фока к палубе, позволив Тейлору сидеть на швартовах, откуда он смог услышать то единственное слово, которое матрос сказал своему командиру:

— На юго-западе.

Второй помощник нахмурил лоб и, повернувшись, взглянул поверх планшира. Там, насколько мог видеть Тейлор, на юго-западе небо над горизонтом затягивали плотные черные тучи. Резко похолодало, и молодой человек даже поднял воротник рубашки, чтобы укрыться от резкого ветра.

Второй помощник немедленно откликнулся на слова матроса. Зычным голосом, не уступающим голосу самого Торма, моряк принялся раздавать команды. Тейлор спустился в каюту, чтобы надеть куртку, а когда вернулся, то наверху уже развернулась бурная деятельность. Кроме фока и грота, все другие паруса были убраны и прочно привязаны к реям. Несколько матросов с ведрами свежей смолы начали запечатывать люки, ведущие в трюм.

Должно быть, ожидается дьявольский шторм, подумал Тейлор, опять оглядываясь на тяжелые тучи, которые уже начали заслонять заходящее солнце.

Первый помощник прошел мимо него, указывая на какой-то провисший канат на фок-рее, и Тейлор остановил его.

— А как с моим конем? — спросил он, заметно повысив голос, чтобы перекричать усиливающийся ветер.

— Сейчас слишком поздно для этого, досточтимый отец, — быстро ответил моряк, не выказав ни малейшего сочувствия. — Вы просили загон на палубе, чтобы животное могло наслаждаться солнцем и воздухом. Теперь оно сможет насладиться штормом.

Он замолк и, казалось, сразу пожалел о сказанном.

— Бог хранит невинных, — тихо добавил он, прежде чем вернуться к своей работе.

Встревоженный, Тейлор начал осторожно пробираться к загону Кристалла. Волны превращались в валы, палуба качалась, и Тейлор то и дело терял равновесие. Он заметил, как несколько матросов протягивают канаты между мачтами и вдоль планширов, явно для того, чтобы обезопасить себя, когда погода окончательно ухудшится.

Кристалл выглядел спокойным, несмотря на приближение шторма, стоически перенося свой вес с места на место, приспосабливаясь к танцующей под ногами палубе, но это не успокоило Тейлора. В первый раз он осознал, что у него не было никакой необходимости брать с собой любимого скакуна. В конце концов, в Тирсус он плыл, и хотя обратный путь зависел от ряда обстоятельств, он вполне в состоянии просто купить коня в Индоре, если бы тот ему вдруг понадобился. Вместо этого он беспричинно рисковал жизнью животного.

Тейлор признался самому себе, что ему просто не хотелось уезжать из Прандиса одному. В огромном городе у него имелась масса знакомых, но лишь в обществе этого огромного гнедого с внимательным взглядом умных черных глаз он ощущал ни с чем не сравнимое спокойствие. Криво усмехнувшись, Тейлор понял, что с того дня, как умер его отец, он ни с одним человеком не провел столько времени, сколько со своим конем. Он горько рассмеялся. Начался дождь, и пока команда в бешеном темпе заканчивала свои и без того торопливые приготовления, Тейлор Эш был предоставлен себе. Воспользовавшись этим, он остался возле коня, пытаясь успокоить его посреди разбушевавшегося шторма и размышляя о странностях человеческой натуры.

Сперва сверху падали крупные капли, потом их сменил ливень, состоявший из мелких жалящих бусинок. Волны выросли до высоты дома, они начали ломать планшир, омывая палубу соленой водой. Взглянув на небо, капитан Торм приказал убрать последний парус и развернуть плавучий якорь. При некотором везении этот большой полотняный конус без помех зацепился бы за воду, что позволило бы судну двигаться не с такой сумасшедшей скоростью и держать нос против ветра. Подобное плавание трудно назвать приятным, но если бы им сопутствовала удача, то их неприятности ограничились бы суровой качкой и обилием воды.

Торм даже не хотел думать о других вариантах. Если судно развернет бортом против всей силы шторма, то корабль может просто опрокинуться. На самом деле, ярость волн уже выглядела пугающей, а Торм всем своим нутром чуял, что будет еще хуже. Если бы плавучий якорь не смог сделать свое дело… Торм пытался отбросить мысли о последствиях, ведь он прекрасно знал, что тогда у него останется единственный выход: вести корабль по ветру. А отдать судно на милость безумного урагана… От подобной мысли даже суровый гатонский капитан содрогнулся до глубины своей богобоязненной души.

Именно тогда Торм двинулся вперед вдоль натянутого по планширу правого борта канату и увидел этого сумасшедшего торговца специями, вцепившегося в столб загородки, где находился его конь. Преодолев сильнейшее искушение выругаться, Торм пробрался вперед по круто накренившейся палубе и успел схватиться за загородку раньше, чем следующая волна отбросила весь корабль назад.

— Иди в каюту, брат Пасс! — заорал старый капитан, перекрывая ветер. Здесь не место сухопутному человеку!

Тейлор услышал его. Он повернулся лицом к капитану, на глаза ему упали мокрые черные волосы.

— Но…

Торм резко оборвал его сердитым жестом.

— Я не желаю отвечать за вашу смерть! Вниз, прочь с палубы!

Без толку было пытаться отвечать. Тейлор полагал, что он имеет полное право рисковать своей собственной жизнью, но глупо отвлекать капитана от первостепенной задачи — спасения судна. Молодой человек задержался на секунду, чтобы еще раз потрепать Кристалла по шее, а затем выскользнул из загона. Очень осторожно он пробрался в свою каюту.

Корабельный стюард, в чьи обязанности никогда не входила работа на палубе, даже во время шторма, зажег, как обычно, фонарь в каюте Тейлора. Старая железная лампа бешено раскачивалась на своем крюке, прибитом к потолку, ее абажур то полностью загораживал свет, то совершенно открывал его в зависимости от того, в какую сторону накренялся корабль. Это жутковатое зрелище могло свести с ума даже человека с весьма устойчивой психикой казалось, что какое-то существо, созданное из света, попало в ловушку каюты и теперь бьется о стены в безумной попытке освободиться. Тейлор немногое мог разглядеть при таком освещении, но он заметил, что стюард убрал стакан и кувшин с водой, которые обычно стояли на столе, таким образом спасая их от неминуемой гибели. Однако он не убрал книги и одежду, аккуратно разложенные Тейлором, и теперь все эти вещи летали по каюте, тогда как мебель, привинченная болтами, оставалась странно равнодушной к буре.

Дверь каюты захлопала за его спиной. Тейлор плотно закрыл ее и запер на задвижку. Затем он собрал свои вещи, при этом перелетающая с места на место книга попала ему по голове, и убрал в один из сундуков, составлявших его койку, и тоже запер его на задвижку. Возникло желание задуть фонарь, но молодой человек понимал, что ему никогда не удастся зажечь его снова. Поэтому он осторожно залез на койку и, вцепившись пальцами в шнуры, которые привязывали матрас, попытался расслабиться.

Легко сказать! Стон шпангоутов просто оглушал, с каждой волной нос судна поднимался высоко над бушующим морем, а затем с треском опускался вниз, ударяясь о воду с такой силой, что казалось, корабль вот-вот разлетится в щепки. К тому же, несмотря на судорожные попытки удержаться, Тейлора постоянно сбрасывало с койки, один раз он сильно ударился ребром о ближайшую ножку стола. Ругаясь вполголоса, он с трудом поднялся на ноги и подобрал с пола одеяло. Тут его озарило, что маленькие шнурки по краю одеяла были вовсе не каким-то непостижимым гатонским украшением. Пока корабль продолжал взбрыкивать, он с трудом пропустил эти шнурки в те же самые металлические петли, к которым был привязан матрас, и сделал себе удобный карман между одеялом и матрасом, откуда его теперь невозможно было вытряхнуть. Тейлор заполз внутрь этого импровизированного убежища и пожелал себе передышки, но хотя его больше не сбрасывало на пол, успокоиться он не мог. Молодой человек тревожился о Кристалле, оставшемся там, наверху. И он не переставал размышлять о лысом убийце, без сомнения, в полной безопасности направлявшемся сейчас в Тирсус, без помех увозя с собой слова, которыми не имел права владеть ни один человек.

Тейлор не знал, миновали минуты, часы или целый день мучений. Время растянулось так, как это бывает только в несчастье, и Тейлор с уверенностью мог заявить только то, что спина у него разламывается от ударов волн по кораблю и что каждое, казалось бы, достигшее непревзойденной мощи крещендо порывов ветра является, вопреки всякой логике, только увертюрой к еще более величественному завыванию, словно скорбел огромный хор плакальщиц. В какой-то момент он почувствовал: больше ему этого не выдержать. Кристалл все еще находился на палубе, как и гатонцы, так почему он должен прятаться под одеялом, в то время как они лицом к лицу борются с разбушевавшейся, яростной стихией? Тейлор выкарабкался из койки, чуть не упав головой вперед, как только на секунду выпустил из рук спасительное одеяло, с трудом двинулся к двери по невыносимо крутому склону пола. Тут «Грампус» резко плюхнулся вниз, бросив Тейлора головой на дверь. Он молча выдержал удар, довольный тем, что ему удалось крепко ухватиться за ручку, и распахнул дверь, когда палуба опять начала подниматься. Корабль переваливался с борта на борт, и Тейлора молотило о стены коридора, но до лестницы, ведущей на палубу, оставалось всего несколько шагов. Всего несколько ступенек вели наверх, к двери, которая и была его целью. Набравшись храбрости, он открыл дверь.

Несмотря на жуткие картины, услужливо нарисованные богатым воображением, происходящее на палубе оказалось для него полной неожиданностью. Дверь распахнулась, и в лицо ему хлынула стена воды. Невозможно было разглядеть хоть что-то за пеленой проливного дождя, хлещущего в непроницаемой тьме. Ветер продувал его одежду насквозь с такой легкостью, будто ее и не было. Порыв безумной силы заставил его содрогнуться и застучать зубами, вдавил глаза в глазницы. Где-то над ним, с юта, слышались отдаленные крики Торма. Голос капитана звучал резко, как проклятие. Казалось, в речи старого моряка больше не осталось ни одного разборчивого слова, только жуткий рев в ответ на более мощный рев ветра.

В этот момент где-то совсем рядом ударила молния, с болезненной яркостью осветив палубу и наполнив ноздри Тейлора озоном. Прямо перед собой он увидел группу матросов, привязанных к вантам, замерших в этой вспышке света в позах бескостных трупов. И, наполовину скрытого грот-мачтой, он увидел Кристалла в его загородке. Поднявшись высоко на дыбы под каким-то безумным углом к палубе, конь беззвучно ржал, глядя куда-то вперед обезумевшими от страха глазами.

Движимый импульсом, не потратив ни единой секунды на раздумья, Тейлор выскочил на палубу, и его тут же бросило вперед и поволокло на животе по залитым водой доскам палубы. Он обо что-то сильно ударился и остановился. Это была грот-мачта. Тейлор помнил, что где-то здесь, на уровне пояса, натянут канат, если его еще не порвало штормом. Он отчаянно замахал правой рукой, и кисть неожиданно наткнулась на просмоленный трос. Он вцепился в спасительную веревку, и в это время налетела следующая волна, завертела его и снова ударила о мачту.

Еще один удар молнии расколол небо. Он увидел Торма, возвышавшегося над поручнями юта, устойчивого, как четвертая мачта. И Торм увидел его.

— Ступайте вниз! — заревел капитан. — Назад в каюту, вы, глупец, иначе, клянусь вам, я сам протащу вас под килем раньше, чем позволю шторму смыть вас за борт!

Тейлору ничего не оставалось делать, как повиноваться. Еще одно сильнейшее содрогание корабля оторвало его от каната и швырнуло вперед, он снова прогладил животом доски палубы, такие скользкие, будто их смазали жиром. Единственным безопасным убежищем была ближайшая дверь к каютам полуюта, распахнувшаяся от качки. В момент равновесия, пока корабль опять не полетел вниз, Тейлор бросился к дверному проему и влетел прямо в него, больно проехавшись по ступеням. Молодой человек треснулся головой об пол и набрал полный рот воды, прежде чем успел перевернуться на спину. Отчаянно кашляя, он прополз по проходу к своей каюте и забрался внутрь.

Корабль угрожающе накренился на правый борт, и дверь захлопнулась. Когда она распахнулась снова, за ней стоял капитан Торм. Сейчас на нем была только белая рубаха, и когда он выпрямился, опираясь на дверной косяк, под насквозь промокшим полотном был отчетливо виден каждый жилистый, напряженный мускул старого морского волка. Вода стекала по его курчавой бороде и ручьями лилась на пол.

— Это ураган, — прорычал он. — Ураган с юго-запада.

Старый гатонец как-то особенно подчеркнул этот факт, но Тейлор совершенно не мог взять в толк, почему капитан оставил свой пост, чтобы сообщить пассажиру о погоде.

— Сейчас весна, — добавил Торм с опасной настойчивостью. — Никогда еще не случалось, чтобы в это время года с юго-запада обрушивалось подобное бедствие.

Тейлор раскрыл было рот, закашлялся, потом попытался заговорить снова.

— Но сейчас это случилось.

— Ни один шторм не налетает так, — повторил Торм.

Тейлор уронил голову на мокрый пол. У него возникло чувство, будто ничто вокруг уже никогда не обретет смысла.

— Я не понимаю. Я не моряк…

— Да, это уж точно, — согласился капитан. Он сделал паузу и продолжал тише: — Плавучий якорь превратился в лохмотья. Когда нас разворачивает бортом к ветру, мы рискуем перевернуться. Если корабль останется в таком положении дольше чем на минуту, ничего другого с нами просто и не может произойти.

Перед лицом смерти, так легко сформулированной, Тейлор просто не нашелся, что сказать.

— Однако плавучий якорь мало значит, — продолжал Торм. — Милостью Божьей мы пока еще набрали немного воды, но наши шпангоуты больше не могут выдержать таких ударов. У нас нет иного выбора, кроме как развернуться и пойти по ветру. Если шторм не разорвет в клочья все наши паруса или просто не вырвет с корнем мачты, возможно, нам удастся опередить его.

Торм сделал паузу, явно ожидая ответа, но Тейлор продолжал молчать. Наконец капитан покачал головой и медленно произнес:

— Можете ли вы представить себе, сухопутный брат, каково это — посылать человека забраться на мачту, поднять фок и взять два рифа в такое утро, как это?

И затем он вышел, изо всех сил хлопнув дверью. Молодой Эш долго не находил в себе сил хотя бы встать с пола. Далеко не сразу ему открылся смысл слов капитана. Кромешная тьма вокруг была утром нового дня.

Вскоре после того как Тейлор, не снимая мокрой одежды, с трудом заполз в свое убежище на койке, его резко ударило о стену каюты. Корабль точно взлетел над поверхностью моря, а потом с размаху рухнул на правый борт. И именно в тот момент, когда стена каюты была угрожающе близка к тому, чтобы превратиться в пол, судно резко развернуло вокруг своей оси, как пустую бутылку, а затем безумная сила подхватила его, как будто бы Бог Торма посадил «Грампус» на указательный палец и щелчком послал вперед, словно мраморный шарик. Ускорение тошнотворным грузом обрушилось на затылок Тейлора. На единственном парусе, взяв два рифа, капитан Торм повел «Грампус» по ветру. И никогда еще за долгие годы, проведенные в море, его корабль не летел с такой бешеной скоростью.

Но уставшему Тейлору дикая гонка казалась гораздо более привлекательной, чем борьба со штормом. Гонимый безжалостным ветром, остроносый «Грампус», попав в грохочущий ритм ветра, несся по бушующему морю, как сумасшедший, но это тем не менее переносить было намного легче, чем качку, от которой корабль страдал до этого. Шпангоуты визжали и скрипели от напряжения, Тейлору никогда раньше не приходилось слышать, да что там, он даже вообразить не мог подобных звуков. Однако дикие завывания действовали почему-то успокаивающе. Через какое-то время молодой человек уже не понимал, слышит он, как стонут шпангоуты, или сам издает эти звуки. Тейлор выпал из действительности, но провалился не в сон, а в какое-то немыслимое состояние, наполненное ревом волн, ветра и болью.

Сильные руки выдернули Тейлора из койки и, прежде чем он успел сообразить, что происходит, потащили по коридору на палубу. Ему понадобилось не меньше минуты, чтобы очнуться от ступора, в котором он пребывал бог знает сколько времени. Он окинул диким взглядом двух здоровенных матросов, тащивших его под руки.

— Какого дьявола тут происходит? — заорал он, стараясь перекрыть рев шторма и треск шпангоутов.

— Капитан хочет говорить с вами, досточтимый отец, — ответил один из моряков, произнося обычное обращение с каким-то мрачным подтекстом.

Больше он ничего не сказал, а поскольку выбора у Тейлора не оставалось, он позволил вытащить себя на палубу под жалящий дождь. Снаружи было по-прежнему темно, но тьма больше не оставляла впечатления непроницаемой. Тейлор смутно различал туманные силуэты матросов, передвигавшихся по палубе, и клубящиеся черные тучи над головой. Впервые с того момента, как на них налетел предательский шторм, корабль двигался более уверенно, будто играючи перескакивая с волны на волну. Однако Тейлор понимал, что эта уверенность мнимая. Ярость ветра ничуть не уменьшилась, молодой человек ощущал, как безумная скорость заставляет шпангоуты вибрировать от напряжения. «Грампус» находился в безопасности, только пока летел по ветру, перед лицом шторма он был таким же беспомощным, как малюсенькая щепка. Кто знает, сколько еще корабль сможет продолжать эти дьявольские гонки?

Ответ на этот вопрос Торм был намерен дать немедленно.

— Буря несет нас уже почти сутки, — сообщил капитан, когда к нему подвели Тейлора. Темные глаза моряка были устремлены на пассажира, но говорил он достаточно громко, чтобы его могли слышать все. Тейлор понимал, что Торм велел привести его вовсе не для приватной беседы, он хочет сделать нечто вроде официального заявления. И когда капитан заговорил, команда сдвинулась теснее, окружив обоих мужчин плотным кольцом. Только тогда чужие руки отпустили Тейлора. — Половина наших парусов превратилась в лохмотья, продолжал старик. — А корабль измотан от киля до клотика. Но тем или иным образом покой скоро снизойдет на нас. Стоит сменить курс, и мы перевернемся. Если же корабль не снизит скорость, он просто разобьется о прибрежные скалы. При нормальной скорости мы прошли бы такое расстояние только за трое суток. Берег уже близко, но дело даже не в этом. — Капитан вытянул руку, указывая куда-то поверх планшира в кромешную тьму. — Там находятся гибельные трясины Бисмета, и остались до них лиги или только ярды, этого я сказать не могу. Но одно я знаю наверняка — если мы попадем туда, нас ожидает столь же неизбежная кончина, как и в открытом море, только куда более грязная и вонючая.

Здесь старый гатонец сделал паузу, словно ожидая ответа, как это было в каюте Тейлора несколькими часами раньше. Все промолчали, и, выждав мгновение, капитан продолжил:

— Матросы шепчутся, что это не обычный шторм. — При этих словах в команде поднялся ропот, и Торм окинул взглядом своих людей.

— И они правы, — взревел капитан, будто произнося приговор. — Подобную бурю можно объяснить лишь Божьим Промыслом. Такие волны и ветер могут выражать только божественный протест, протест против людских грехов.

Торм опять сделал паузу, и Тейлор ощутил внутреннюю дрожь, причиной которой был не только яростный, холодный ветер. Когда тебя вытаскивают из койки, чтобы дать послушать, как гатонец разглагольствует о своем Боге, это явно не сулит ничего хорошего.

— На борту нашего корабля угнездился такой грех, что наш Божественный Отец счел необходимым уничтожить его, убрать с глаз людских, укрыть под волнами или затянуть в трясину болот, чтобы солнце больше никогда не коснулось его своими лучами. Но неужели тридцать человек должны погибнуть из-за одного грешника? — возопил капитан хриплым голосом. — Я проинспектировал души моих людей этой нескончаемой ночью, и хотя я обнаружил, что кое-кто из них слаб, однако здесь нет ни одного, на ком лежал бы смертный грех.

Капитан сделал один большой шаг вперед, не отводя темных глаз от Тейлора, и из глубин густой бороды глухо прозвучал вопрос:

— Не хочешь ли ты что-нибудь сказать нам, брат Пасс?

Тейлор сжал зубы и взглянул на старого безумца, стоящего перед ним. С него уже было довольно этой нелепой гатонской набожности.

— Вот что я скажу тебе, — зарычал Тейлор достаточно громко, чтобы его могли слышать все. — Возможно, мои слова удивят тебя, но это всего лишь шторм. Не больше и не меньше. Бог не насылает штормы для того, чтобы выразить свое неудовольствие одним человеком.

Несколько моряков ахнули, а глаза Торма сощурились так, что Тейлор, хотя и не мог видеть губ капитана, не сомневался, под бородой скрывалась довольная улыбка. Молодой человек слишком поздно осознал, что Торм специально подводил его к этому признанию, поскольку оно окончательно и бесповоротно подтверждало подозрения старого гатонца.

— Я долго наблюдал за тобой, брат Пасс, ты не из Гатони. Ты говоришь так же, как и мы, но твои мысли не совпадают с нашими. Так кто же ты на самом деле?

Долю секунды Тейлор обдумывал свой ответ, впрочем, у него практически не оставалось выбора. Торм уже утвердился в своих подозрениях, а Тейлор не мог придумать убедительных оправданий. Продолжать маскарад не имело смысла.

— Меня зовут Тейлор Эш, — устало произнес он. — Я — министр разведки республики Чалдис.

— Благодарю тебя, министр Эш, — проговорил Торм с неподдельной признательностью. Затем он опять возвысил голос, чтобы его могла слышать вся команда. — Много веков назад Бог пожелал, чтобы Гатонь отгородилась от кровавых дел, творимых народами севера. Мы могли находиться среди них и торговать с ними, но мы никогда не должны были помогать одному народу против другого в их вечных раздорах. Когда министр Эш обманом проник в наши ряды, он тем самым заставил нас нарушить свой долг перед Богом, хотя мы и не ведали об этом. Обнаружив правду, мы можем, искупив это святотатство, отступить от пропасти и спастись от неминуемой гибели. Держите его!

В тот же миг два коренастых матроса схватили Тейлора за руки. Он попытался сопротивляться, но понял, что ему не удастся справиться с людьми, привыкшими затягивать канаты и взбираться на мачты.

Капитан почти сочувственно взглянул на Тейлора.

— Бросьте его за борт, в ту сторону, откуда он впервые появился на корабле, ведь именно оттуда на нас, как чума, налетел этот ураган.

Тесная толпа матросов расступилась, когда двое поволокли Тейлора к планширу левого борта. Он судорожно попытался выпрямиться, но ноги скользили по мокрой палубе, не находя опоры. Не прошло и нескольких секунд, как он оказался прижатым к планширу. Один из матросов, ухватив Тейлора за голову, наклонил его над водой, так что ребра несчастного заныли от удара о дерево. Ветер с остервенением рвал волосы, и сквозь мокрые пряди Тейлор видел изгибающиеся волны, которые яростно бились о корпус корабля, поджидая свою жертву.

— Капитан, могу я говорить?

В шуме бури Тейлор с трудом разобрал слова, но, похоже, это был голос матроса Гормана. Эш не мог поверить, что из всей команды именно этот человек рискнет замолвить за него слово. Но голос действительно принадлежал Горману, и его вмешательство заставило палачей Тейлора остановиться. Они держали его, крепко прижимая к планширу, в ожидании ответа капитана.

— Говори свободно, сын мой.

Но когда Горман заговорил, последняя отчаянная надежда Тейлора умерла, не успев окрепнуть.

— Не следует ли нам также пожертвовать морю коня богохульника, который наверняка есть демон, а заодно груз его специй из трюма?

Тут же раздался голос, принадлежавший второму помощнику.

— Эта лошадь — великолепное животное, и за нее можно будет выручить на рынке крупную сумму. И разве не стоит специями этого человека оплатить ремонт нашего судна и новый парус?

— Неужели мы станем извлекать выгоду, — возразил Горман, — из возмездия за грехи? И разве тогда нам не придется разделить участь чалдианина, вызвав на себя гнев Божий?

Спор привлек внимание команды, включая и тех матросов, что держали Тейлора. На гатонских кораблях команда не получала заработной платы, им причитался только определенный процент от прибыли, полученной во время каждого плавания. Если гаты выбросят специи Тейлора за борт, они вовсе не получат никакой прибыли. Пока Горман произносил свою вдохновенную благочестивую речь об оскверненности грехом товаров Тейлора, матросы, державшие молодого министра у планшира, начали понимать, что надежда получить деньги ослабевает, и их хватка тоже ослабла, хотя они вряд ли осознавали это. Тейлор осторожно распрямил ноги и ощутил, что они твердо уперлись в планшир. Тогда он резко, пронзительно свистнул.

В ответ немедленно раздалось звонкое ржание Кристалла. Услышав голос единственного друга, Тейлор изо всех сил оттолкнулся от планшира, освободившись от рук гатов. Молодой человек рухнул спиной на доски палубы и заскользил к правому борту. Краем глаза Тейлор успел заметить, как в воздух взвилась огромная темная фигура. Палуба содрогнулась, Кристалл перелетел через загородку и ринулся вперед, раскидывая в разные стороны изумленных матросов. Через секунду конь был рядом с Тейлором, сбив с ног одного из моряков, пытавшихся поймать его. Тейлор с трудом взобрался на мокрого, неоседланного скакуна и постарался сохранить равновесие, когда конь развернулся к столпившейся команде.

Неожиданное появление коня застало моряков врасплох, но они быстро пришли в себя. Кто схватив ножи, кто выдернув стойки из поручней, матросы стали быстро приближаться. На какой-то краткий миг Тейлора охватило ликование — он свободен, — но тут же исчезло без следа. Мысль о побеге казалась глупой — куда, собственно, бежать? А если не бежать, что тогда? Захватить судно? Предположим, благодаря какому-то сумасшедшему везению он сможет одолеть целую команду. Но кто поведет корабль? Да, он на мгновение вырвался на свободу, но Тейлор понимал, что выбора у него нет.

За исключением выбора рокового конца.

Молодой человек не колебался. Обхватив руками могучую шею Кристалла, Тейлор резко сжал коленями бока лошади. Кристалл, будто легендарный великан, поднялся на задние ноги, лягнув передними ближайших матросов. Затем, со стуком опустив копыта на палубу, конь, как ветер, пронесся по деревянному настилу мимо замершей команды и легким прыжком перелетел через планшир.

Ужасный толчок, жалящий душ соленых брызг, а затем над их головами сомкнулись черные, голодные волны.