Цепная реакция

Глава десятая

– Четырнадцать студенческих автобусов, следующих один за другим с интервалом в пять минут, прошли маршрутом номер 675 в направлении Пенсильвании, – сказал Смит, повесив трубку телефона.

– Ну и что? – возразил Римо. – Может, они едут на соревнования по бейсболу.

– Они везут студентов из Мэриведер-колледжа, школы Этенби, из Бартлеттского университета, из Североатлантической школы и колледжа Святого Олафа.

– Все правильно. Спортивные соревнования, – сказал Римо. – В чем дело?

– А в том, что в Соединенных Штатах нет учебных заведений с такими названиями.

– Можем мы получить сведения о том, куда они направляются?

– Информация еще не готова. За колонной наблюдают, – ответил Смит.

– Нам пора ехать, – сказала Руби. – До завтра, мама. Если проголодаешься, пошли кого-нибудь из рабочих купить еду. Мы едем за Люшеном.

– Не тревожься за меня, дитя, – сказала миссис Гонзалес, раскачиваясь в своей качалке.

Встретившись глазами со Смитом, она отрицательно покачала головой. Мать Люшена все еще считала, что именно он будет решать вопрос о возвращении ее сына, и надеялась убедить его не делать этого.

Всю дорогу Чиун не расставался с рацией.

– Как вам нравится отдыхать? – спросил у Римо Смит.

– Это лучше, чем работать на вас, – ответил тот.

– А вы подумали о том, на что будете жить? Кто теперь будет оплачивать ваши счета?

– Это не ваша забота, Смитти. Я скоро сделаюсь звездой телеэкрана. А когда получу с них все, что мне причитается, то заживу припеваючи, как король.

– Ты – и вдруг отставка?.. – сказала Руби. – Это как-то не вяжется одно с другим.

– Я ушел с этой работы. Слишком много безымянных трупов, слишком много смертей.

– Римо! – строго сказал Смит.

Их взгляды встретились в зеркале. Смит предостерегающе показал глазами на Руби.

– На ее счет можно не беспокоиться, Смитти: она знает об организации больше, чем вы думаете. Если бы вы нас не нашли, она все равно заставила бы меня разыскать вас.

– Вы хорошо информированы, – заметил Смит, обращаясь к Руби.

– Я держу свои уши открытыми, – сказала она.

– Это не так просто, когда имеешь вместо ушей кочешки брюссельской капусты, – хихикнул Чиун.

Из рации донесся чей-то громкий голос. Чиун поздоровался.

– Привет, «чайник»!

– Сколько раз вам говорить! – рассердился Чиун. – Люди – не чайники!

– А как ты сам себя называешь?

– Как я называю себя сам? Или как меня называют другие?

– Как мне тебя называть? – спросил голос.

Акцент был оклахомский. В любом месте, где ни подключишься к рации, голоса звучат всегда одинаково, как будто они принадлежат обитателям лачуг, сложенных из обрывков толя где-нибудь в окрестностях Талсы, подумал Римо.

– Я себя называю скромным, добрым, застенчивым и великодушным, – признался Чиун – Другие называют меня прославленным, просвещенным, досточтимым, почтеннейшим Мастером.

– Ничего себе! Я буду называть тебя скромнягой, не возражаешь?

– Лучше зови меня Мастером, это больше соответствуем моему характеру. Не знаю, говорил ли я тебе, мой добрый друг, что я работаю на тайное государственное агентство?

Смит застонал, как от зубной боли, и ударился головой об угол сиденья.

Машина, в которой находился полковник Уэнделл Блич, шла первой в растянувшейся по шоссе колонне из четырнадцати автобусов. Он сидел за спиной водителя, на голове у него были наушники; полковник внимательно слушал все сообщения, поступающие с базы.

Пятьдесят пассажиров головного автобуса были одеты в джинсы и футболки. Жесткие требования дисциплины были теперь ослаблены ровно настолько, чтобы парни могли беседовать между собой – не слишком, впрочем, громко.

– Сейчас мы увидим шоу на дороге, – сказал, то ли спрашивая, то ли утверждая, старший лейтенант, опускаясь в соседнее кресло.

Блич кивнул.

– Люди готовы? – осведомился он.

– Вы знаете это лучше меня, полковник. Они готовы ровно настолько, насколько этого хотим мы.

Блич снова кивнул. За окном проносился сельский пейзаж.

– Мы ведь не делаем ничего такого, чего им не пришлось бы делать в регулярной армии. Если они захотят туда перейти, – добавил он.

Лейтенант кивнул в знак согласия.

– Двадцать лет я наблюдаю, как деградирует армия, – продолжал Блич. – Жалованье растет, а моральные устои рушатся. Не армия, а провинциальный клуб. Гражданские права этому сброду?! Если они добровольцы, так надо их баловать? Если бы мне дали их на полгода, я бы все поставил с головы на ноги. Я бы создал настоящее войско – не хуже, чем было у древних римлян.

– Или у генерала Першинга, – поддакнул лейтенант.

Блич, однако, с этим не согласился.

– Ну, не совсем так, – сказал он. – Вы знаете, почему он получил прозвище Черный Джек?

– Не знаю.

– Он ввел форму черного цвета. Сначала его звали Черномазый Джек. Ну да Бог с ним, с Першингом. Что до меня, мне долго не представлялось случая показать себя, пока американцы не осрамились в Намибии, когда там вспыхнули беспорядки и были человеческие жертвы. Я предложил свои услуги по наведению порядка в армии, но меня не поняли.

– Все дело в мягком обращении, – перебил лейтенант. – Нам не хватает твердой руки.

– А потом мне наконец повезло: я был приглашен сюда. Сейчас у меня лучшая часть изо всех, какие я когда-либо видел. Наилучшие условия, наилучшая подготовка, наилучшая дисциплина. Я могу повести их хоть в ад!

– И они последуют за вами, вне всякого сомнения, – сказал лейтенант.

Блич повернулся к нему и дружески похлопал его по плечу.

– Придет время, – сказал он, – когда мы наведем в нашей стране порядок и для нас отольют медали. А до тех пор мы должны находить удовлетворение в том, что мы делаем.

В его наушниках послышалось потрескивание. Блич сделал лейтенанту знак молчать и взял в руки микрофон.

– «Белая лиса», номер первый слушает, – произнес он. – Прием!

С минуту он внимательно слушал, затем коротко сказал:

– Прием окончен. Молодцы!

Он повесил микрофон на крючок поверх головных телефонов. Лейтенант смотрел на него выжидающе.

– Что-нибудь случилось? – спросил он.

– В лагере были гости.

– Ну и?..

– Там им ничего не сказали, но, видимо, они получили информацию из другого источника и следуют за нами от самого Норфолка.

– Ведут наблюдение? – спросил лейтенант.

– Похоже, что так.

– Кто они?

– Не знаю. Их четверо, трое мужчин и одна женщина.

– Что будем делать?

По толстому лицу Блича пробежала легкая улыбка, сделавшая его похожим на фонарь из тыквы, зажигаемый ночью в канун праздника Всех Святых.

– Организуем им теплую встречу, – сказал он.

Свыше двух часов Чиун пытался уговорить всех, кто подключался к нему по одному их сорока каналов рации, соблюдать тишину в течение часа с четвертью – с тем чтобы он мог прочитать вслух одно из самых коротких произведений поэзии Унг. Никто, однако, не прислушался к его просьбам, и, когда Римо, после сообщения, полученного Смитом с одного из дорожных постов, свернул на грязный проселок близ города Геттисберга в Пенсильвании, Чиун разразился угрозами и проклятиями в адрес радио с обратной связью. Разумеется, на корейском языке.

Трое солдат, прячущихся среди холмов, в полумиле от поворота, видели, как белый «Континенталь», съезжая с шоссе на проселок, поднял густое облако пыли.

– Он всегда ведет себя так в дороге? – спросила Руби Римо.

– Только когда ему очень не хочется ехать.

– Что он сейчас говорит? – снова спросила Руби, видя, что Смит страшно боится, чтобы Чиун, говоря по-корейски, не выдал те немногие секреты КЮРЕ, которые еще оставались секретами.

Римо прислушался.

– Одному из своих более-менее сносных «приятелей» он объясняет, что единственная разница между ним и коровьим пометом заключается в том, что его нельзя употребить на кизяки.

В кабину ворвался новый грубый голос. Чиун ответил не менее грубо.

– А этому он советует испить овечьей мочи, – перевел Римо.

Хорошо подрессоренную машину покачивало на ухабах. Руби зажала уши ладонями, чтобы не слышать доносившуюся с заднего сиденья ругань.

Внезапно все смолкло. Руби повернула голову, чтобы узнать причину внезапно наступившей тишины. Вдруг Чиун молниеносно перегнулся вперед, ухватился левой рукой за руль и резко крутанул его вправо. Машина повернула почти под прямым углом и съехала с дороги, едва не врезавшись в дерево. В последнюю долю секунды Чиун вывернул руль в прежнее положение.

Римо вопросительно взглянул на Чиуна и уже открыл было рот, как вдруг позади них раздались – один за другим – два взрыва. На машину посыпались мелкие осколки камней и комья земли. Облака пыли, смешанной с едким дымом, заклубились над дорогой.

– Бьют гаубицы! – воскликнул Римо.

Он выжал акселератор до пола и забрал у Чиуна руль. «Континенталь» на предельной скорости помчался вперед. Чиун удовлетворенно кивнул и занял свое место. Когда облака рассеялись, Смит увидел сзади на дороге две воронки, каждая размером с пивную бочку.

Римо хотел было притормозить.

– Не надо! – сказал Чиун. – Будет еще один.

– Откуда ты знаешь? – удивилась Руби.

– Бог троицу любит, – прошипел Чиун.

Руби видела, как он сузил глаза, сфокусировав их на чем-то, что, казалось, было всего в нескольких дюймах от его носа. Вдруг он вскинул голову и крикнул:

– Влево, Римо! Круто влево!

Римо резко повернул налево и нажал на газ. Задрав нос кверху, машина рванулась вперед. Сзади послышался взрыв, на миг оторвавший правые колеса автомобиля от земли. Однако Римо без труда выровнял машину. Чиун открыл заднее стекло и внимательно прислушался.

– Теперь все, – сказал он. И безо всякого перехода снова взял микрофон, чтобы возобновить прежнее занятие. Вновь зазвучали на самых высоких нотах корейские оскорбления и брань.

– Как он узнал? – спросила Руби.

– Он их услышал, – ответил Римо.

– А почему я ничего не слышала?

– Потому что у тебя уши как брюссельская капуста.

– Но как он мог услышать что бы то ни было, не переставая кричать в микрофон? – допытывалась Руби.

– А почему бы и нет? Он знает то, что кричит, ему не обязательно это слушать. Поэтому он слушал все остальное и услышал, как летят снаряды.

– Только и всего?

– Только и всего.

Римо знал, что она ни за что не поверит. Искусство Синанджу просто, а все хотят чего-то сложного. Какая уж тут сложность, когда сам открывается истина, простая, как день: Синанджу учит использовать свое тело по назначению – только и всего.

– Раз ты такой умный, то почему ты их не слышал? – спросила Руби.

– Чиун слышит лучше меня.

– Тихо! – скомандовал Чиун. – Раз я так хорошо слышу, то вы должны понимать, что мне невыносимо слушать ваше постоянное нытье. Замолчите оба: я буду читать свою поэму.

– Извини, папочка, подожди еще минуту, – сказал Римо, сворачивая с шоссе под редкие деревья у обочины. – Приехали! – Римо оглянулся на Смита. – Их люди наверняка сообщили кому надо о своей неудаче. Нас будут ждать. Придется идти пешком, а вы, Смитти, и Руби езжайте обратно.

– Какая чушь! – возмутилась Руби.

– У этой девушки храброе сердце, – сказал Чиун. – Она нарожает добрых сыновей.

– Сейчас же прекрати, Чиун! – Римо повернулся к Смиту. – Вы нас только задерживаете. Недавно мы проехали заправочную колонку, она осталась слева, примерно в одной миле. Ждите нас там.

Смит подумал немного и сказал:

– Хорошо. Кстати, я могу оттуда позвонить.

Римо и Чиун бесшумно выскользнули из кабины, и Руби села за руль. Выехав на дорогу, она оглянулась: оба будто провалились сквозь землю.

Объезжая воронку, образовавшуюся на месте взрыва, машина подняла столб пыли. Выехать на прямую дорогу им не пришлось: поперек дороги стоял фургон грязно-оливкового цвета. С виду он был похож на военный, однако опознавательных знаков на нем не было. Руби затормозила.

Из кузова выпрыгнули четверо вооруженных автоматчиков. Они подошли к машине и направили автоматы на ветровое стекло. Руби включила задний ход и посмотрела в зеркало: сзади стояли еще трое, нацелив дула автоматов на Руби и Смита.

– Лучше будет остановиться, – сказал Смит.

– Дерьмо, – прокомментировала Руби.

Из кабины грузовика спрыгнул на землю человек в форме цвета хаки, с сержантскими нашивками.

– А ну, выходите оба! – Он проворно раскрыл для Смита заднюю дверцу. – Живо!

Потом он открыл переднюю дверцу со стороны пассажира, сунул голову внутрь кабины и ощерился на Руби. Зубы у него были желтые от табака; его акцент с головой выдавал уроженца юга Алабамы.

– И ты с ними, черномазая! – сказал он.

– Да уж, конечно, не с ку-клукс-кланом! – отрезала Руби.

Поднявшись на вершину холма, Римо огляделся и узнал местность. Перед ними расстилались волнистые холмы Южной Пенсильвании, на которых там и сям виднелись мемориалы, статуи и небольшие часовни.

– Это Геттисберг, – сказал Римо. – Вон там – Семетри-бридж, а вот это – Калпс Хилл.

– Что такое Геттисберг? – спросил Чиун.

– Здесь было сражение, – ответил Римо.

– Во время войны?

– Да.

– Какой?

– Гражданской.

– А, война против рабства, – припомнил Чиун.

– А теперь мы с тобой заняты поисками новой армии, которая хочет восстановить рабовладение, – подхватил Римо.

– Мы не найдем ее здесь, на этой вершине, – сказал Чиун.

У подножия холма, на небольшой ровной площадке, Римо обнаружил три углубления, оставленные гаубицей, и показал их Чиуну.

– Одна из них стояла здесь.

Чиун кивнул.

– Они нас поджидали.

– Как это? – не понял Римо.

– Отсюда дорога не просматривается. По нашей машине выпустили три снаряда. Кто-то из этих людей, должно быть, засек наш автомобиль и передал по рации команду открыть огонь. Но цель была пристреляна заранее – они ведь не могли видеть дорогу. Они нас ждали. – Чиун показал рукой в направлении леса. – Они ушли туда.

– Тогда пойдем к ним в гости, – сказал Римо.

Полевой лагерь был разбит на лужайке, позади небольшого холма в окрестностях Геттисберга. Лужайка была ограждена цепью военных грузовиков и автобусов, на которых приехали боевики с базы в Южной Каролине. В стороне от них стоял белый «Континенталь».

На поле была разбита только одна армейская палатка площадью в пятнадцать квадратных футов. Она служила полковнику Бличу командным пунктом и местом отдыха в ожидании дальнейших распоряжений.

Аккуратненький, кругленький, в светлой габардиновой куртке и брюках-галифе, заправленных в высокие сапоги, Блич разглядывал Смита и Руби, похлопывая рукоятью хлыста по правому бедру. Пленников охраняли трое автоматчиков во главе с желтозубым сержантом.

Позади них сидели на земле пятьсот солдат – основной костяк войска Блича. Их спешным порядком вывели на лужайку сразу после того, как привели пленников. Руби наблюдала, как они ровными рядами рассаживались на траве.

Чокнутые, злилась она, безмозглые бараны! О чем только думают их тупые расистские головы, закупленные оптом на Крайнем Юге!

Желая произвести впечатление на своих людей, Блич бодро расхаживал взад-вперед перед захваченными пленниками. Руби зевнула и прикрыла рот тыльной стороной ладони.

– Ах так! – прорычал Блич. – Отвечайте, кто вы такие!

Его зычный голос прокатился над лужайкой и повис в воздухе. Парни молча ждали, что будет дальше.

– Мы из мэрии, – сказала Руби. – Хотим проверить, есть ли у вас санкция на проведение демонстрации.

Блич вперил в нее сузившиеся от гнева глазки.

– Посмотрим, надолго ли хватит твоего чувства юмора. – Он повернулся к Смиту. – А что скажешь ты?

– Мне нечего вам сказать, – ответил тот.

Блич вздернул подбородок и обратился к своему войску – поверх голов Руби и Смита.

– Смотрите, ребята! – сказал он. – Хорошенько смотрите: вот так выглядит враг. Это – шпионы! – Он подождал, пока сказанное уляжется в их головах. – Шпионы и предатели! В военное время – а сейчас именно такое время, потому что они хотят уничтожить все, что дорого нам, американцам, – в военное время может существовать только одно наказание для шпионов и предателей... – Он снова выдержал паузу, обвел глазами лужайку из конца в конец и бросил короткое, точно удар хлыста, слово: – Смерть!

– Так вы собираетесь показать нам разрешение или нет? – спокойно спросила Руби.

– Посмотрим, что ты запоешь под дулами автоматов, – сказал Блич. – Но сначала вы нам расскажете о себе.

– Круто берешь, янки, – сказала Руби. – Побереги себя.

Блич дал знак сержанту. Тот подошел к девушке сзади, схватил ее за плечи и швырнул к полковнику. Блич выставил перед собой тяжелую рукоятку хлыста. Руби не устояла на ногах и упала животом на свинцовую рукоятку. Девушка испустила невольный стон.

Полковник довольно засмеялся. Смит зарычал, точно разъяренное животное, и бросился на садиста. Блич занес руку с хлыстом над головой Смита, метя ему в голову. Однако Смит пригнулся, и хлыст просвистел поверх его головы. В следующую секунду жесткий кулак уроженца Новой Англии угодил в мясистый нос Блича. Стражи, сопровождавшие пленников, метнулись вперед, навалились на Смита и прижали его к земле. Один наиболее ревностный служака ударил его прикладом в правое плечо.

Превозмогая боль, Смит взглянул на Блича, зажимающего свободной рукой кровоточащий нос. Сейчас он олицетворял для Смита всех твердолобых диктаторов и громил, которых он люто ненавидел всю жизнь.

– Это вам не с женщинами воевать, – прохрипел Смит.

Блич отнял руку от лица, и на его толстые губы фонтаном хлынула кровь.

– Взять его! – пролаял Блич. – Он свое получит. После черномазой.

Полковник нагнулся, схватил Руби за волосы и рывком поставил на ноги.

– Сначала – ты! – Он повернулся к своим солдатам. – Запомните это лицо, лицо врага!

С его губ брызгала кровь, пачкающая блузку Руби.

Их не видела ни одна живая душа, и никто их не слышал. На каждом из четырех углов лужайки было поставлено по два часовых, так чтобы даже мышь не могла попасть в расположение части. Но ни один из постовых не заметил Римо и Чиуна.

Они проникли на территорию лагеря и неслышно прошли через заднюю стенку палатки. Укрытые от сотен пар глаз спасительным мраком, они видели, как Блич схватил Руби за волосы. Девушка позволила подтащить себя поближе, а когда ее лицо поравнялось с лицом полковника, плюнула ему в лицо.

Чиун одобрительно кивнул.

– А она смелая, эта женщина. Она подарит мне доброго сына. От тебя, разумеется, – поспешно уточнил он.

– Не надо об этом, – попросил Римо.

Видя, как взбешенный полковник снова взял хлыст в левую руку, намереваясь ударить Руби в висок, Римо понял, что сейчас не время для разговоров. Когда Блич замахнулся, Римо резко высунул руку из палатки и выхватил у него хлыст.

Полковник отпустил девушку, повернулся и увидел Римо, вышедшего на залитую солнцем площадку.

– Привет, ребята! – сказал он, небрежно помахав рукой сидящим на траве боевикам.

По их рядам пронесся приглушенный гул.

– Что здесь происходит?

– Кто этот парень?

– Сейчас Блич ему покажет!

– Как он сумел сюда пройти?..

Кинув на Римо пристальный взгляд, Блич взялся рукой за кобуру автоматического пистолета. И тут снова молнией мелькнула рука Римо. Послышался звук разрываемой кожи, кобура легко отделилась от ремня и отлетела на двадцать футов в сторону.

– Так-то вы встречаете гостей! – сказал Римо с укором в голосе.

Охранники, стоявшие позади Смита, взяли оружие наизготовку. Сержант направил очень несимпатичный пистолет 45 калибра в живот Римо; остальные прицелились из автоматических винтовок.

– Тебе конец! – сказал сержант.

Руби испуганно оглянулась на Римо. Он весело подмигнул девушке и повернулся к охранникам:

– Не мне, а вам.

Сержант прицелился в пряжку Римо, готовясь сразить его наповал.

И тут раздался высокий пронзительный вопль. Всем показалось, что разверзлась земля и началось землетрясение. Солдаты повернули головы на этот вопль и увидели, как тощая желтая рука с длинными ногтями пронзила изнутри стену палатки. Подобно кинжалу, она вспорола полотно до самого низа, и среди развевающихся на ветру обрывков появился Мастер Синанджу.

Сержант подбежал к палатке. Навстречу ему взметнулось желтое облако: Чиун, точно песчаный смерч, кинулся ему навстречу. Указательный палец сержанта лег на спуск, но прежде, чем он успел выстрелить, рука Чиуна накрыла его руку. Сержант почувствовал, что спусковой крючок отжимает его палец назад, мешая выстрелить. А потом он услышал, как хрустят фаланги его пальцев под тонкой желтой рукой, и почувствовал, как его кости дробятся и засасываются в дуло пистолета, как под давлением этой руки холодная сталь прикипает к его кисти. Потом пришла боль. Сержант издал душераздирающий крик и бесформенной кучей свалился на землю с пистолетом, насаженным на его правую руку, будто его приколотили гвоздями.

Рядовые охранники, безусые мальчишки с прыщавыми лицами, с ужасом наблюдали за этой сценой.

– Стреляйте, мерзавцы! – крикнул Блич.

– Сам стреляй, – сказал один охранник, бросая винтовку и обращаясь в бегство. Двое других колебались.

– Стреляйте, вам говорят! – вопил Блич.

И тут несколько солдат сделали последнюю в своей недолгой жизни ошибку: подбежали к Чиуну и нажали на спусковые крючки. Автоматные очереди прошили полотно палатки. Больше солдаты не стреляли: автоматные дула вошли им в животы и вышли из спин, не задержавшись даже на позвоночнике.

Парни сползали на землю медленно, будто желе из подогретой формы.

Рядом с ними лежал всхлипывающий сержант, безуспешно пытающийся отделить мертвый металл от своей плоти.

Насмотревшийся на эти ужасы, Блич сделал попытку убежать, но Римо просунул руку под его толстый кожаный ремень и подтянул к себе. Ноги Блича еще продолжали движение, тогда как он оставался на одном месте. Наблюдающим это солдатам казалось, что они видят юмористическую сценку на экране телевизора, когда герой пытается бежать по льду и прилагает очень большие усилия, не достигая результата.

Они засмеялись.

Блич это слышал. Они смеются! Над солдатом, над своим командиром, над человеком, выступившим в защиту своей страны от всякого рода коммуняк и «розовых», от крайних левых и радикалов, пытающихся ее разрушить.

– Как вы смеете! – взвизгнул он.

Они засмеялись громче. Инстинкт молодых подсказывал им, что время их лидера прошло.

– Ну хватит, – сказал Римо, подтягивал к себе полковника за ремень. – Представление окончено. Кто руководит этой операцией?

Блич собрался с духом.

– Ребята! – крикнул он. – Сейчас вы увидите, как умеют умирать настоящие солдаты! Я им ничего не скажу!

Однако Блич не ведал, что такое настоящая боль, и не был готов к ней. Римо захватил мочку его левого уха между большим и указательным пальцем и с силой стиснул.

– Кто ваш руководитель? – повторил он вопрос.

Ответ последовал незамедлительно:

– Бейсли Депау.

Когда Римо отпустил мочку, боль уступила место стыду оттого, что он так быстро сломался и теперь его солдаты смеются над ним в открытую. Его переполняли стыд и гнев, голова горела огнем. Он подполз туда, где валялась кобура, и вынул пистолет. Но прежде чем он успел застрелиться, Руби подняла с земли автоматическую винтовку и выпустила очередь в голову полковника Блича.

Он шмякнулся на землю, будто грязный мокрый носок.

Солдаты больше не смеялись.

Руби подошла и толкнула тело Блича носком ботинка. Она виновато оглянулась на Римо.

– Я мечтала убить этого кровопийцу с самой первой минуты, когда нас сюда привели.

Римо окинул взглядом сидящих на траве солдат. Испуганные, смущенные, растерянные, они не сводили с него глаз.

Указывая на труп Уэнделла Блича, он сказал:

– Вот и все, ребята. Ваш командир сошел с дистанции. Садитесь в автобусы и отправляйтесь по домам. Ваша часть расформирована.

На его суровом лице играли солнечные блики. Под глазами, точно озера смерти, темнели круги.

– Отправляйтесь по домам, – повторил он.

Никто из них не тронулся с места. Все произошло так быстро, что им было трудно в это поверить.

Римо снял с мертвого Блича плетеный ремень в два с половиной дюйма толщиной, взял его в обе руки, а затем без видимого усилия развел руки в стороны, медленно, будто мимоходом.

На глазах у солдат ремень лопнул пополам.

– Идите домой! – снова сказал Римо. – Живо!

В конце первого ряда поднялся солдат.

– Ребята, – сказал он, – по-моему, нам пора сматывать удочки.

Это послужило сигналом к бегству: парни наперегонки помчались к автобусам.

Римо пнул стонущего сержанта носком ботинка.

– И не надо оставлять после себя мусор!

Только теперь он заметил, что Смит держится за правое плечо.

– Что у вас с рукой, Смитти? – спросил он.

– Ничего особенного. Я просто упал, – ответил тот.